|
|
||
В этой работе мы будем говорить только о той группе исторических романов, которая привлекла к себе наше внимание в ходе исследования проблемы анахронизмов в повести В.К.Кюхельбекера "Адо" (1824)
Это произведения, посвященные эпохе царствования императрицы Анны Иоанновны, регентства Бирона и правления Анны Леопольдовны, а также царствования Петра II. Общая историческая ситуация, отраженная в этой группе романов, может быть сформулирована названием одного из них, который нам предстоит рассматривать в настоящей работе: "осиротевшее царство".
Тогда, в ходе осмысления художественного наследия повести 1824 года и его судьбы в русской литературе последующего десятилетия, мы обнаружили, что в рамках этого литературного процесса зарождается творческая концепция, которая - и будет развиваться и варьироваться в пределах очерченной нами группы исторических романов, начиная с 1834 года (появления "пилотной" в этом отношении повести К.П.Масальского "Регентство Бирона") и вплоть до самого кануна Первой мировой войны.
И это место расположения верхней границы историко-литературного-процесса, надо сказать, является вполне закономерным, поскольку темой всех этих романов служит противостояние русского народа и немецкой бюрократии в первой половине XVIII века, а самый отдаленный источник охватывающей эти романы художественной концепции, повесть Кюхельбекера (также посвященная противостоянию населения Прибалтики и русского Севера германским захватчикам, но только в XII веке), - характеризуется наличием в ней предвосхищений событий следующей мировой войны - с фашистской Германией.
Романы эти создавались на протяжении всех этих десятилетий (впрочем, основная их часть, за исключением появившихся в середине 1830-х годов повести Масальского и романа И.И.Лажечникова "Ледяной дом", была написана в 1870-е - 1910-е годы) - самыми разными, в том числе и никак биографически не связанными преемственностью или творческим взаимодействием авторами.* * *
И тем не менее... эта группа романов, как мы сказали, характерна тем, что в ней развивается - одна и та же художественная концепция, ОДИН И ТОТ ЖЕ АВТОРСКИЙ ЗАМЫСЕЛ. Основной строительной арматурой этой концепции являются, как мы показали, - ПРЕДВОСХИЩАЮЩИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ. В повести 1834 года, как и в повести Кюхельбекера, - это, преимущественно, предвосхищения реальных исторических событий, политической истории ХХ века.
Но уже здесь, в повести Масальского, присутствует зародыш того облика, какой эти предвосхищающие реминисценции приобретут в последние четыре десятилетия: а именно, политическая история ХХ века отражается в романах очерченной группы сквозь призму... художественных произведений, создававшихся в 1960-е - 1980-е годы кино- и телефильмов.
Стержень этих реминисценций образует произведение, самым непосредственным образом соприкасающееся с соответствующей темой прошлой и будущей истории: многосерийный телефильм Т.Лиозновой "Семнадцать мгновений весны" (намек на него, на его персонажный состав - намек, претерпевший бурный рост в дальнейшей литературной традиции, - и содержится в повести 1834 года "Регенство Бирона").
В настоящем исследовании нам предстоит рассмотреть исторические романы, в которых эта закономерность претерпевает некоторую модификацию: источником предвосхищающих реминисценций в них - становятся уже, преимущественно, ЛИТЕРАТУРНЫЕ произведения, которые будут написаны в следующие десятилетия ХХ века.
Однако это - не единственная модификация общего просматриваемого принципа, которая предстает перед нами в этих романах. И поэтому мы начнем наш разбор с того из них, в котором источником реминисценций - по-прежнему остаются советские телефильмы, которым предстоит возникнуть во второй половине этого столетия и разнообразные отзвуки которых мы находили в прежде рассмотренном материале.* * *
Это произведение, роман Д.С.Дмитриева "Император-отрок", интересно тем, что в нем отражены - самые ранние известные нам, после повести 1824 года, истоки этой реминисцентной традиции. Мы усматриваем их в аллюзиях на немецкое засилье в полицейском аппарате Российской империи, содержащихся в повести Пушкина 1830 года "Гробовщик", и системе реминисценций из повести Кюхельбекера "Адо" - в списке действующих лиц комедии Гоголя "Ревизор".
Отклики на оба эти произведения - присутствуют в романе. Сначала, в первом томе романа, называющемся "Осиротевшее царство", где повествуется еще об эпохе правления Петра II, - воспроизводится... маршрут странствий по Москве героя пушкинской повести; причем воспроизводится - в самых удивительных обстоятельствах.
Повесть Пушкина начинается с того, что гробовщик переезжает на новоселье: из Немецкой слободы, "с Басманной на Никитскую"; причем его старая клиентура остается на месте, и он тревожится, что ему теперь целыми днями придется "разъезжать с Разгуляя к Никитским воротам и обратно". Маршрут, словом, намечен со всей определенностью, так, чтобы прочно запечатлеться в памяти читателя.
И вот, ПУШКИНСКИЙ маршрут этот (он, кроме всего прочего, соединяет... две точки пушкинской биографии: место рождения - и место женитьбы) - повторяет персонаж исторического романа Дмитриева, причем повторяет - против своей воли, а главное - вопреки... исторической достоверности.
Описывается возвращение секретаря австрийского посольства графа Миллезимо из Лефортовского дворца, московской резиденции императора, с бала по случаю обручения Петра II с княжной Екатериной Долгоруковой:
"Возвращаясь с бала, граф так предался думам о любимой им девушке, что даже и не заметил, что его карета ехала совсем не по той дороге, по которой следовало: он занимал дом на Ильинке, а его карета неслась ИЗ ДВОРЦА ПО НИКИТСКОЙ".
Объясняется эта незамеченная персонажем неправильность маршрута тем, что графа - просто-напросто... по-хи-ща-ют; подменяют ему кучера и везут в загородный дом, где ему предстоит находиться некоторое время в заточении!
А похищают его - потому, что он влюблен в ту самую княжну Долгорукову, родственники которой решили обвенчать с ней юного императора, чтобы упрочить при нем свое положение фаворитов. Граф Миллезимо - представляет собой в этом их предприятии препятствие, которое нужно устранить.
Однако в других исторических романах данная коллизия описывается - совсем по-иному. Так было в самом раннем произведении на эту тему - романе Вс.С.Соловьева "Юный император", увидевшем свет еще в 1877 году. Князь Долгоруков - решил припугнуть любовника своей дочери и приказал схватить его под предлогом нарушения императорского запрета на охоту в окрестностях Москвы, привести его к себе для строгого внушения, чтобы затем, конечно же, как лицо, пользующееся дипломатическим иммунитетом, сразу же отпустить.
Впоследствии об этом происшествии точно так же, вслед за Соловьевым, повествуется в романе современного нам автора В.С.Пикуля "Слово и дело". Однако автор "Осиротевшего царства", как видим, заменяет этот достоверный исторический анекдот самой фантастической историей!
Впрочем - не такой уж и фантастической: сюжет об аресте и заключении иностранного дипломата, возможно, навеян повествователю 1913 года не столь отдаленным будущим; тем обстоятельством, что по соседству от начальной точки его "крутого маршрута" при советской власти будет воздвигнута... печально известная Лефортовская политическая тюрьма.
Но происходит эта подмена, появляется этот исторический анахронизм, на наш взгляд, все же - именно потому, что здесь - воспроизводится художественная конструкция пушкинской повести.* * *
Нам уже приходилось обращать внимание на то, что Пушкин пишет повесть с персонажем по имени АДРИАН - на следующий год... после заключения АДРИАНОПОЛЬСКОГО мира в результате русско-турецкой войны (в Арзрумском походе которой он лично принимал, как известно, участие).
Присутствие реминисценций повести 1830 года в романе Дмитриева проявляется, в частности, в том, что в дальнейшем его повествовании (значительно позже, во второй половине второго тома под названием "Разрушенная невеста") - тоже... упоминается "Адрианопольский мир", только, конечно, другой, заключенный в результате Прутского похода Петра I и к которому был причастен небезызвестный А.П.Волынский, о котором в этом месте ведется повествование.
Но эта ономастическая перекличка - служит лишь окончательным подтверждением ранее сложившихся читательских догадок, инициированных повтором маршрута. А возникают эти догадки - в том случае, если нам известно о сказочно-фольклорных источниках сюжета повести Пушкина; о том, что в ее основе лежит исторический анекдот, возникший - именно в эпоху, описываемую в романе, в царствование сменившей на троне Петра II императрицы Анны Иоанновны.
Как и неправдоподобная история о похищении царским фаворитом австрийского дипломата, этот анекдот - тоже о похищении; только о похищении - девушки: под видом жениха с дрýжками, разбойники увозят ее, чтобы убить и ограбить; и место преступления выбирают для этого - самое подходящее: кладбище. Вот тут-то и начинается история с (якобы) восстающими из могил мертвецами, которая затем, как бы отрезанная от своей исходной сюжетной основы, - будет развиваться в повести Пушкиным.
Впрочем, эта основа - также... сохраняется в повести Пушкина, только - в предельно редуцированном виде; в качестве подозрений, одного из многочисленных поводов для тревог главного персонажа, на этот раз относящихся не к клиентам, а к двум его взрослым дочерям (которые воспитываются им, к тому же, без матери): "Не ходят ли любовники к моим дурам? Чего доброго!"
Этот анекдот будет в своем изначальном виде запечатлен в книге воспоминаний шотландского путешественника Джона Кука, жившего в России в царствование Анны Иоанновны, а потом - заново пересказан в начале 1820-х годов в петербургском журнале "Благонамеренный". В этой датировке исходного источника - и проявляется глубоко скрытая, впервые обнаруживамемая нами, связь повести Пушкина с исторической беллетристикой на "бироновскую" тему!
На сходный фольклорный сюжет о похищении девушки разбойниками - написана в 1825 году и баллада самого Пушкина "Наташа" (таков авторский вариант заглавия стихотворения, публиковавшегося под названием "Жених"). И вот, теперь, псоле нашего знакомства с обширной группой русских исторических романов из той же "бироновской" эпохи, оказывается, что эта, едва прослеживаемая в отношении повести 1830 года связь - в этом, сюжетно-тематически родственном с повестью стихотворении прочерчена куда резче!
Ориентация этих романов на советский кинематограф последней трети ХХ века находит в этом стихотворении самый прямой и недвусмысленный отголосок.
Мне давно уже хотелось обратиться к изучению этого шедевра пушкинской лирики, его места в истории русской литературы и пушкинской биографии. Здесь я осмелюсь сделать отступление, чтобы, очень бегло и поверхностно - рассмотреть хотя бы одну строку этого стихотворения и нащупать хотя бы подступы к пониманию того, ЧТО ее появление означает.
Тем более что отступление это - будет одновременно расширением и углублением нашей темы. По дате своего написания произведение это - находится совсем близко к исходной точке зарождения интересующей нас романной концепции: опубликованной в начале 1824 года в альманахе В.К.Кюхельбекера "Мнемозина" повести "Адо" (черновой вариант пушкинской баллады был закончен еще в декабре 1824 года).
И родственность сюжета стихотворения анекдоту из книги шотландского путешественника - не обошлась без последствий; она привела к тому, что в стихотворении этом - также оставила следы та традиция исторического романа, которая в данный момент времени - вела свое пред-существование в этой повести.* * *
Черту этой романной традиции, одну ее подробность, отразившуюся в пушкинском стихотворении 1825 года, - в ее зародышевом состоянии мы обнаружили на следующем шаге ее, этой традиции, формирования - в тексте повести Масальского 1834 года: иными словами, также близко к моменту зарождения и начальной истории пушкинского стихотворения. В этом произведении, со сдвинутым, смещенным значением, употреблено слово "сослуживцы" - которое много десятилетий спустя станет заглавием пьесы Э.Брагинского и Э.Рязанова.
И мы бы никогда не сочли это "совпадение" заслуживающим внимания, если бы в одном из романов из "бироновской" эпохи, написанном уже в начале ХХ века ("Борьба у престола" Ф.Е.Зарина-Несвицкого), - словоупотребление это не нашло себе продолжение в таком необыкновенном явлении, как... цитата из песни, звучащей в поставленном по этой пьесе кинофильме "Служебный роман", написанной на стихотворение Роберта Бернса, переведенное в 1953 году Самуилом Яковлевичем Маршаком:
Моей душе покоя нет,
Весь день я жду кого-то...
Вот эта-то своеобразная стилистическая черта, разделяемая повестью 1834 года и романом 1913 года, - и была... отражена в пушкинском стихотворении! В нем, в монологе его героини - была просто-напросто дословно (с перестановкой местами двух слов) ПРОЦИТИРОВАНА ПЕРВАЯ СТРОКА будущего маршаковского перевода:
...Невеста жениху в ответ:
"Откроюсь наудачу,
ДУШЕ МОЕЙ ПОКОЯ НЕТ,
И день, и ночь я плачу..."
Конечно, вполне правдоподобным представляется предположение, что Маршак - воспользовался строкой пушкинской баллады, переводя стихотворение Бернса, хотя совершенно непонятно, зачем ему это было бы делать, и почему уж в таком случае - строкой именно из этого стихотворения? Тем более, когда мы заглянем в текст оригинала, то обнаружим, что ничего подобного в нем... нет; в первой строке говорится - совсем другое:
My heart is sair...
То есть: "Мое сердце болит..."
Обнаружим, что нет и "дня", о котором у Маршака упоминается во второй строке ("Весь день я жду кого-то"), а есть - "зимняя ночь", подняться в которую поэт готов - "для кого-то". Но зато "ДЕНЬ" этот, как видим... есть в пушкинских строках, и именно в том месте, в котором он должен быть согласно порядку следования слов у Маршака; после выделенной нами полностью повторенной строки: "И день, и ночь я плачу".* * *
Дальше в песне из кинофильма поется:
...Без сна встречаю я рассвет,
И вновь из-за кого-то.
И - ТОТ ЖЕ САМЫЙ МОТИВ (также у самого Бернса - отсутствующий), только не "сна", а "сновидения", - мы находим в следующих строках монолога героини у Пушкина! -
"...Недобрый СОН меня крушит".
"Крушит" - значит: "заставляет сокрушаться о чем-то". А в песне - следует припев, и в этом припеве героиня фильма - именно СО-КРУ-ША-ЕТ-СЯ:
...Со мною нет кого-то,
Ах, где найти кого-то!...
И наконец, самое сенсационное: ведь Бернс ведет этот лирический монолог от лица поэта-мужчины; и в переводе Маршака, соответственно, - стоят глагольные формы мужского рода ("Клянусь, что все бы я отдал..." и т.д.). В кинофильме Э.Рязанова этот текст соответствующим образом переделан и звучит - от лица героини А.Фрейндлих, "нашей мымры", которая его - и исполняет.
И эта строка из русского перевода стихотворения Бернса, и следующие лексические мотивы, заимствованные оттуда, в стихотворении Пушкина - ТОЖЕ ЗВУЧАТ В МОНОЛОГЕ ГЕРОИНИ-ДЕВУШКИ!
Это означает, что Пушкин в 1825 году воспринимал стихотворение Бернса 1794 года - не только переведенным в 1953 году Маршаком, но и - прозвучавшим в этом кинофильме, снятом еще четверть века спустя; исполненным нашей современницей - актрисой!* * *
И если мы прочтем... продолжение первой строки на языке оригинала - то мы сразу же поймем, зачем оно, вернее - его будущий русский перевод, понадобились Пушкину:
...I dare NA TELL...
В этой строке (означающей: "Я не смею сказать") каламбурно звучит - ИМЯ ГЕРОИНИ ПУШКИНСКОГО СТИХОТВОРЕНИЯ. А также - будущей... невесты самого Пушкина.
Когда я впервые прочитал эту балладу, у меня сразу же возникло стойкое убеждение, что Пушкин в ней - говорит о своей БУДУЩЕЙ, участи: девушка, послужившая причиной гибели, казни своего жениха; и эта девушка, в стихотворении, написанном в 1824-1825 году, получает имя - Натальи Гончаровой, с которой поэт тогда не был еще знаком и о существовании которой, возможно, даже не знал.
Теперь же оказывается, что в текст этого стихотворения он вставляет строку будущего перевода стихотворения Бернса, содержащую в своем исходном варианте отзвук того же женского имени. А поэт этот - умер в 1796 году, и было ему тогда... 37 лет: возраст, в котором двенадцать лет спустя после написания своего стихотворения уйдет из жизни и Пушкин. Точное знание отмеренного ему срока и обстоятельств своей гибели - и послужили причиной этой цитаты.
Тогда же, в 1825 году, но не в июле, а в мае, Пушкиным было написано стихотворение, адресованное поэту И.И.Козлову Оно было вызвано присылкой Козловым издания его поэмы "Чернец", но при этом нужно учесть, что именно Иван Козлов - был поэтом, с перевода которого, сделанного в 1829 году (когда баллада "Жених", впервые опубликованная в 1827 году в журнале "Московский Вестник", впервые вошла в авторское собрание пушкинских стихотворений), и начнется широкая слава Бернса в России.
Таким образом, стихотворения Пушкина "Наташа" и "Козлову" - незримым образом, и тоже - через опосредование (ближайшим) будущим русской поэзии, связаны между собою.* * *
Любопытно было бы теперь посмотреть: а не обладает ли и это пушкинское стихотворение 1825 года таким же провиденциальным автобиографизмом, как и написанная с ним одновременно баллада с цитатой из "русского" Бернса? Тогда бы наша гипотеза о том, что обращение к шотландскому поэту было связано для Пушкина в этот момент времени с проектированием его собственной биографии, - получила бы дополнительное подтверждение.
Стихотворение это обладает той же самой уникальной чертой, что и баллада "Наташа": оно содержит в себе реминисценцию... из будущего стихотворения М.Ю.Лермонтова (также одного из первых русских поэтов, обратившихся к Бернсу). Но это, конечно, - не единственная его уникальная черта. Вопреки поводу его написания, тому, что оно является ответом автору присланного творения, - послание Козлову имеет странную субъектную структуру.
Адресат выступает в нем не творцом, но - объектом приложения неких посторонних по отношению к нему сил. В первой и второй строфах - со стороны пробудившегося в нем, после поразившей его слепоты, поэтического Гения; в третьей - со стороны поэзии самого Пушкина, рецепиентом которой Козлов здесь выступает:
...А я, коль стих единый мой
Тебе мгновенье дал отрады,
Я не хочу иной награды:
Недаром темною стезей
Я проходил пустыню мира,
О нет, недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!
- заканчивает Пушкин свое обращение.* * *
Созданное в 1838 году, стихотворение Лермонтова было адресовано А.Г.Хомутовой, но речь в нем шла - о том же поэте Иване Козлове. И так же, как в случае с Маршаком, нет сомнений в том, что он - вспоминал давнее стихотворение Пушкина и именно из него заимствовал финальный мотив.
И так же, как в том случае, обработка этого мотива Лермонтовым делает понятным, чтó именно в нем, в этом еще не написанном в 1825 году стихотворении, привлекло Пушкина и вызвало его на диалог с будущим поэтом, вызвало - ответное заимствование им лермонтовского мотива:
...Но да сойдет благословенье
На вашу жизнь, за то, что вы
Хоть на единое мгновенье
Умели снять венец мученья
С его преклонной головы.
И в том и в другом случае речь идет о "мгновенье", ради которого столо жить тому, кем оно даровано; у Пушкина - это "мгновенье отрады", у Лермонтова - в негативном плане, мгновение - избавления от "мученья", облегчения физического недуга. У Пушкина эта краткая "отрада" даруется страдальцу; у Лермонтова - наоборот, избавительнице от страданий - даруется "благословенье". Один текст - очевидным образом является вариантом другого; от него - производен.
Но помимо этого варьирующего повтора хода пушкинской поэтической мысли, в лермонтовских строках - присутствует изобразительная деталь, метафорический образ, которого - нет в исходном стихотворении Пушкина; но который, тем не менее, к нему, Пушкину, непосредственным образом относится - в границах лермонтовской поэзии.
Этот образ он год назад употребил в стихотворении, написанном на ту же тему, которую, сочиняя балладу "Жених", переживал Пушкин; стихотворении, являющемся откликом - на его, Пушкина, гибель, "Смерть поэта":
...И, прежний сняв венок - они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело...
И эта трагическая развязка - также находит себе отзвук в послании Козлову 1825 года, подразумевается риторическим построением, однотипным с лермонтовским, в котором - уже прямо содержится этот мотив.* * *
Но мы в нашем случае должны будем оставить за рамками нашего внимания этот ярко выраженный АВТОБИОГРАФИЗМ пушкинской баллады 1825 года, подтверждаемый, удостоверяемый опосредованной переводом Маршака цитатой из Бернса, - и ограничиться проявлением в этой цитате ориентации на будущую традицию исторического романа.
Мы хотим только заметить, что И С ЭТОЙ СТОРОНЫ - послание Пушкина Козлову обнаруживает глубокое концептуальное родство с балладой "Наташа".
Во второй строфе этого стихотворения, там, где описывается благодетельное преображение, совершаемое над внутренним миром адресата пробудившимся поэтическим Гением (сходное по контрасту с кровавым преображением, которое будет производится с героем написанного на следующий год стихотворения Пушкина же "Пророк"!), - мы встречаем одно чрезвычайно показательное, в этом отношении, выражение:
...О милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им:
Небесным пением своим
Он усыпил земные муки.
Тебе он создал НОВЫЙ МИР:
Ты в нем и видишь, и летаешь,
И вновь живешь и обнимаешь
Разбитый юности кумир.
Характерно, что при жизни Пушкина третья из этих строк печаталась с цензурным искажением: "Чудесным пением своим". Аутентичный пушкинский эпитет - приводил к смешению, отождествлению некоего представителя "Небесных сил" христианской религии - с языческим представлением о вдохновляющем творца, руководящем им "поэтическом Гении" (называемом также "даймоном", "демоном").
"НОВЫЙ МИР" же - это и есть название... знаменитого советского журнала, в котором в сентябре 1953 года (уже после отхода в мир иной "Бирона ХХ века" - И.В.Сталина) было опубликовано стихотворение "Про кого-то" в переводе Маршака (опубликованное вместе с другим стихотворением Бернса, "Подруга моряка" - оно, в единстве с ним, звучит... язвительным откликом на это историческое событие!).
А в следующей, последней строфе, как мы видели, фигурирует слово... "мгновенье": также небезраличное для реминисцентного плана группы будущих исторических романов, - каковой план, как мы сказали, кристаллизуется вокруг предвосхищающих реминисценций телефильма, так и называющегося - "Семнадцать МГНОВЕНИЙ весны".
У Пушкина это ключевое слово - так же, как в этом названии, употребляется в связи с числительным: "мгновенье отрады" - дает "ЕДИНЫЙ стих", У Лермонтова - и вовсе оба эти слова образуют словосочетание: "ЕДИНОЕ МГНОВЕНЬЕ". Но если мы обратим внимание на концовку предшествующей, второй строфы пушкинского послания, то мы сможем сделать вывод, что сходство это - идет и еще дальше.
В строках этих упоминается: "Разбитый ЮНОСТИ кумир". Именно СЕМНАДЦАТЬ лет - возраст, который преимущественно соединяется с понятием "юность": кстати говоря, это - название... еще одного всем известного советского журнала! Срв. в песне В.С.Высоцкого: "Где мои семнадцать лет? - На Большом Каретном!" Самому И.И.Козлову семнадцать лет исполнилось - в 1796 году, в год смерти Р.Бернса.* * *
Именно этой ориентацией пушкинской баллады 1825 года на романную традицию, которой предстоит возникнуть, - и можно объяснить появление обнаруженной нами предвосхищающей реминисценции; появление этой экстраординарной цитаты, которая имеет себе аналог в одном из будущих исторических романов, - означает, что этот сказочно-авантюрный сюжет уже тогда, в 1825 году, до написания повести "Гробовщик" как таковой, в ее окончательном виде, - был связан с формированием, проектированием художественной концепции этой линии исторической романистики.
Стихотворение это - оказывается предшественником "Гробовщика" не только в сюжетном отношении, но и в этой своей ориентации, нацеленности на формирование этой романной традиции.
Анекдот Кука, повторим, еще четыре года назад, публикацией журнала "Благонамеренный" 1821 года, был введен в русскую литературу. Цитируя в балладе "Жених" шотландского поэта - Пушкин, таким образом, как бы подменял им... шотландского путешественника, анекдот которого пять лет спустя послужит литературным источником его "болдинской" повести.
И отклик на строки Бернса, прозвучавшие в балладе, мы найдем... в самой "болдинской" прозе Пушкина, правда - в несколько неожиданном месте, не в самой повести "Гробовщик", но - в повести "Станционный смотритель". Хотя, по размышлении, оказывается, что ничего неожиданного тут нет: происходит ведь это тоже на фоне сюжета... о похищении девушки!
Шотландский глагол "sair", употребленный Бернсом в первой строке ("Мое сердце болит"), - означает то же, что английское слово "sore" - "болеть, ныть". И вот этот второй вариант передачи его значения по-русски - и был использован в тексте "Станционного смотрителя" Пушкиным! О главном герое в нем было сказано:
"Не прошло и получаса, как СЕРДЦЕ его начало НЫТЬ, НЫТЬ... В мучительном волнении ОЖИДАЛ он возвращения тройки, на которой он отпустил ее..."
По версии Маршака, это в стихотворении происходит - в ситуации ОЖИДАНИЯ ("Весь день я жду кого-то"). У Пушкина на этот раз, в прозаическом тексте, обе версии, существующая шотландская и будущая русская, - объединяются. Сердце станционного смотрителя "ноет" - тоже... в СИТУАЦИИ ОЖИДАНИЯ: в то время, когда Минский повез Дуню к церкви, а Самсон Вырин начинает догадываться - что он увез ее насовсем.* * *
Это скрытое, затаенное воспоминание о происходившем пятью годами ранее обращении к стихотворению Бернса - показывает, что в "болдинских" повестях Пушкина, таких двух тесно связанных между собою, как "Гробовщик" и "Станционный смотритель", - ПРОДОЛЖАЕТСЯ та же художественная работа, которая велась в прежде сочиненной балладе. И мы понимаем теперь, что это, в том числе, была и работа над той концепцией, которая на протяжении последующих десятилетий будет осуществляться в историческом романе на темы "бироновской" эпохи.
И вот этот анекдотический, сказочно-авантюрный сюжет о похищении девушки, глубоко скрытый под сюжетным материалом одной пушкинской повести 1830 года и в своем мажорном, оптимистическом звучании появляющийся у всех на глазах во второй (здесь функции перемещаются: в балладе сон, рассказанный Наташей, оканчивается тем, что главарь разбойников, которого она якобы узнаёт в сватающемся к ней женихе... ОТРЕЗАЕТ девушке руку с кольцами; а в повести, наоборот, жертву похитителя, Самсона Вырина - подозревают в том, что он хочет ЗАРЕЗАТЬ своего обидчика), - этот сюжет в романе Дмитриева дает о себе знать в трактовке эпизода с изгнанием графа Миллезимо - как истории о похищении.
А происходит эта трансформация потому, что эпизод этот - строится повествователем как... прелюдия к другому; потому, что в дальнейшем эта же самая сказочно-авантюрная сюжетная линия о похищении - повторяется вновь.
И на этот раз повторяется - еще ближе к своему исходному источнику: как история о похищении - девушки, вымышленного персонажа. А оказывается эта героиня - не кем иным, как... незаконнорожденной дочерью того же самого отца царской невесты князя Алексея Долгорукова, - которой, не зная об их близком родстве, захотел овладеть его сын, князь Иван.
И уж на этот раз становится очевидным, что появление этой мелодраматической сюжетной линии - продиктовано желанием автора романа продемонстрировать свою осведомленность о генетической подоснове пушкинской повести: той самой повести - о которой, в начале развития первой истории о похищении, сигнализировало повторение маршрута: из Лефортова, с Разгуляя и Басманной улицы - к Никитским воротам.* * *
И не только это топографическое указание служит связующим звеном между историей о похищении молодого героя-любовника и похищении... девушки. Именно этим, надо думать, объясняется одна странная, шутовская метаморфоза, совершающаяся с этим героем-любовником по воле автора-повествователя.
А происходит это - уже после возвращения его из подмосковсного плена, когда он устремляется на прощальное свидание со своей покидаемой навеки возлюбленной - княжной Долгоруковой:
"Чтобы проникнуть во дворец, в апартаменты княжны Екатерины, графу Милезимо пришлось выбрать поздний вечер, укутаться в женскую шубейку и прикрыть лицо густой вуалью. Любимая горничная княжны, посвященная в ее сердечные тайны, ввела Милезимо в ее горницу".
И затем - вновь, чтобы читатель не проглядел этой детали:
"Едва лишь [подслушивавший] князь [Алексей Долгоруков] успел отскочить от двери и спрятаться, из горницы княжны Екатерины поспешно вышел граф Милезимо, в женской шубейке и под густой вуалью. В следующей комнате дворца его встретила доверенная горничная княжны и проводила его до дворцовых ворот".
Да, конечно, общий контекст предвосхищений политической истории ближайших десятилетий, прослеживаемый нами в изучаемой группе романов, - заставляет подозревать: а не имеется ли здесь в виду... анекдотическое бегство Александра Федоровича Керенского из... Зимнего дворца (!), также переодетого в женское платье?
Обратим внимание: в имени героини романного эпизода, чуть было не ставшей русской императрицей (ЕКатЕРиНа), - повторяется... буквенный состав основной части фамилии будущего правителя России (будущего - и по отношению к описываемым в романе событиям, и... ко времени его написания).
Как бы то ни было, именно сюжетно-генетическое тождество двух рассказываемых в самом романе историй о похищении - служит ближайшей причиной происходящему; тому, что герой одной - превращается... в героиню другой - в девушку; предстает - в женском платье!* * *
Может показаться, что роль топографической реминисценции из "Гробовщика" сводится - лишь к анонсированию этих вымышленных сюжетных линий исторического романа Дмитриева.
Но во втором томе, там, где, в составе географического названия, появляется уже - само имя главного персонажа пушкинской повести, "Адриан", там, где речь идет уже о временах Бирона и Анны Иоанновны, - выясняется, что реминисценции эти - появляются именно вследствие родства "болдинской" повести 1830 года с последующей романной традицией.
Потому что традиция эта как таковая, объединяющая ее художественная концепция, - а не просто ее реальный исторический материал, сюжеты, заимствованные из данной исторической эпохи, - также представлена в этом романе, наряду с пушкинскими реминисценциями.
Составной частью этой традиции, как мы сказали, было присутствие в целом ряде произведений - предвосхищающих реминисценций из телефильма "Семнадцать мгновений весны", продолжающих - тему Великой Отечественной войны, проявившуюся еще в повести Кюхельбекера 1824 года. В повести Масальского 1834 года "Регенство Бирона" эти предвосхищающие кинореминисценции были намечены, анонсированы - появлением тайного агента по имени Маус: созвучном имени тайного агента из телефильма Т.Лиозновой, Клаус.
Эта игра с именами персонажей будущего телесериала, как мы заметили, была продолжена и в романе Е.А.Салиаса "Названец", где другие реминисценции из того же многосерийного фильма - соседствуют с семьей персонажей по фамилии... Кнаус.
Теперь эта игра с именами телеперсонажей - подхватывается во втором томе исторической дилогии Дмитриева. ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ РАЗ на протяжении всей этой объемистой книги в повествовании появляется герой, ни много ни мало, по фамилии... Шольц.* * *
В телефильме "Семнадцать мгновений весны" так зовут секретаря начальника гестапо Мюллера. И в романе Дмитриева персонаж по имени Шольц также является... секретарем. И не кого-нибудь другого, а... самого фаворита русской императрицы герцога Бирона! -
"Герцог сидел в своем роскошном кабинете за письменным столом и со вниманием читал какую-то бумагу. Было раннее утро. Бирон был в напудренном парике, в парадном, шитом золотом и драгоценными камнями мундире, с Андреевской лентой через плечо.
В кабинет тихо вошел любимый секретарь и доверенный Бирона - Шольц и низко, подобострастно поклонился герцогу.
- Здравствуй, Шольц! Что нового? - отвечая кивком головы на низкий поклон секретаря, спросил он..."
Мы так и ждем в ответ на этот вопрос услышать - сакраментальную реплику Шольца - другого Шольца, из телесериала: "Штирлиц идет по коридору... По нашему коридору". Впрочем... ответ Шольца из русского исторического романа служит ей достойной заменой:
" - В городе все обстоит благополучно, ваша светлость.
- Об этом, милейший, я узнаю от начальника полиции. Нет ли у тебя чего поновее?..."
Обратим внимание на упоминаемую повествователем портретную деталь: "Бирон был в НАПУДРЕННОМ ПАРИКЕ". Мюллер, в исполнении актера Леонида Броневого, правда, - с лысиной; но оба они, и Мюллер, и Шольц из телефильма - абсолютно седые; так сказать, "напудренные" - годами.* * *
Ну, а вслед за этим уникальным ономастическим эксцессом - мы встречаем в тексте повествования... знаковое выражение: "ИНКОГНИТО С СЕКРЕТНЫМ ПРЕДПИСАНИЕМ". Так назван автором агент, засланный к попавшему после смерти Петра II семейству бывших фаворитов князей Долгоруковых в сибирскую ссылку для слежки за ними:
"Результатом... доноса было прибытие в Березов капитана сибирского гарнизона Ушакова, родственника знаменитого начальника тайной канцелярии. Тот явился в мае 1738 года ИНКОГНИТО, но С СЕКРЕТНЫМ ПРЕДПИСАНИЕМ. Ему было поручено прикинуться присланным по повелению императрицы будто бы для того, чтобы разузнать о житье-бытье Долгоруковых и улучшить их положение".
Само же выражение это, как всем известно, - из комедии Гоголя "Ревизор". И мы тоже, как и в случае с повестью "Гробовщик", - знаем уже, можем со всей определенностью сказать, почему это выражение здесь появляется; какое отношение оно, содержащаяся в нем аллюзия на гоголевскую пьесу - имеет к роману из эпохи Анны Иоанновны.
В списке действующих лиц этой пьесы 1836 года, как мы сказали, отразилась и "эстонская повесть" 1824 года "Адо", и повесть Пушкина 1830 года "Гробовщик", и вышедшие на протяжении нескольких предшествующих появлению гоголевской комедии лет романы Лажечникова "Последний новик" и "Ледяной дом". Все это - привело нас к выводу, что создатель "Ревизора" - принимал ближайшее участие в формировании интересующего нас реминисцентного канона исторического романа: и этой его причастностью - и объясняется аллюзия на его пьесу в одном из произведений этого канона, романе Дмитриева.* * *
То же относится - и к появляющемуся затем в тексте повествования выражению, служащему... заглавием для романа Достоевского "Униженные и оскорбленные". Появление его в сюжете романа - относится к той же истории расследования дела по доносу на семью Долгоруковых, только не к началу ее, а к ее окончанию, уголовному процессу, возбужденному по этому делу, - так что обе эти литературные реминисценции служат в повествовании Дмитриева - своего рода обрамлением этого сюжета:
"Этот процесс не мог не обратить на себя внимания и в России и за границей. УНИЖЕННАЯ И ОСКОРБЛЕННАЯ фамилия временщиков снова воспрянула через десять лет! Все с напряженным вниманием следили за ее дальнейшей судьбой, но никто ничего не знал определенного относительно того, зачем везут в Шлиссельбург Долгоруковых с разных концов России..."
Эта апелляция к творчеству Достоевского в повествовании - относится к тому же списку действующих лиц "Ревизора", потому что для него, этого списка, в обращении к романистике Достоевского - заключается объяснение того, каким образом упоминание мелкого полицейского служащего по фамилии Пуговицын - служит у Гоголя намеком... на высшие государственные чины России.
Гоголь здесь, с помощью своих собственных художественных средств, воспроизводит прием пушкинской повести 1830 года "Гробовщик": в которой московский будочник Юрко, получив национальность... чухонца, - становится комическим "двойником" высших чинов полицейского ведомства России, назначавшихся из прибалтийских немцев.
Этот прием у Пушкина, между прочим, является частным проявлением символического замысла повести в целом, роднящего его с другим, "небеллетристическим" произведением того же И.П.Белкина, "Историей села Горюхина": увидеть, показать в мелком литературном герое - крупного героя истории.
Осуществляет же эту цель Гоголь - с помощью указания на свое собственное... БУДУЩЕЕ произведение: повесть "Шинель", знаменитый ее эпизод, в котором появляется "значительное лицо" - один из правящей элиты тогдашней России. Причем даже экстраординарное указание это - дается не прямо, а опосредованно: через отсылку к обыгрыванию этой прославленной сцены - в... БУДУЩЕМ же романе Достоевского "Бедные люди".
Об этом эпизоде с оторвавшейся на глазах у начальства у маленького чиновника Макара Девушкина "пуговичкой" (сам этот словесный мотив имеет отношение к делу: содержит в себе фамилию... последнего советского министра внутренних дел - Пуго!) и напоминает фамилия полицейского Пуговицына в списке действующих лиц гоголевской пьесы 1836 года.
После этого мы должны будем прийти к выводу, что соединение сюжетно связанных между собой аллюзий на два эти произведения - комедию Гоголя и (другой, позднейший) роман Достоевского - служит в романе Дмитриева проявлением исключительной осведомленности повествователя.
|