Ориентация М.Н.Волконского в его романах из эпохи царствования императрицы Анны Иоанновны на повесть К.П.Масальского "Регенство Бирона" - очевидна. Он использует художественные разработки, эскизы, в этом сравнительно небольшом произведении 1834 года - в неимоверных количествах содержащиеся; распространяет их в своем повествовании засчет понижения концентрации, интенсивности наполняющих эту повесть художественных идей; эксплуатриует их - в экстенсивной плоскости.

Но в таком случае, возникает - и обратный вопрос: простирается ли эта зависимость позднейших, конца XIX - начала ХХ века романов Волконского из "бироновской" эпохи от ранней повести Масальского - и... на предвосхищающие реминисценции, содержащиеся в ней? Объединяет ли, иными словами, романы Волконского с другими произведениями исторических романистов, пишущих на эту тему, - произведениями, рассмотренными нами, - предвосхищающие реминисценции из... телефильма "Семнадцать мгновений весны", которые мы в ряде их, начиная с Масальского, в качестве связующей черты обнаружили?

Мы можем не только ПОЛОЖИТЕЛЬНО ответить на этот вопрос, но и с изумлением обнаружить, что предвосхищающие реминисценции такого рода - служат у этого романиста... прямым продолжением ИМЕННО ТЕХ реминисценций из будущего телефильма, которые мы встречали - в повести Масальского!

Мы отметили, что имя полицейского агента Мауса в повести 1834 года, появляющееся на фоне всего остального предвосхищающего мотивного комплекса, - созвучно... с именем агента Клауса из произведений "про Штирлица".

Никаких отзвуков сюжетной линии агента Клауса, однако, В САМОЙ повести 1834 года - обнаружить невозможно. Тогда мы просто констатировали этот факт, а теперь можем дать объяснение, почему это происходит. Реминисценция, начатая в 1834 году обыгрыванием этого имени в повести Масальского, - разворачивается... в романе Волконского 1912 года, "Тайна герцога".

Именно здесь, в начальных главах романа, в эпизоде ареста героя и пребывания его в Тайной канцелярии - мы и находим то, чего нам недоставало, в связи с фигурой агента Мауса, в повести 1834 года.

Клаус в телефильме - "разрабатывает" пастора Шлага; в связи с этой своей деятельностью он в сюжете фильма только и появляется. А занимается он этим благодаря тому, что получает, под видом беглого арестанта, убежище в доме пастора; в ходе долгих доверительных бесед - выясняет его взгляды, а главное - готовность помогать врагам нацистского режима: что и нужно знать о нем решившему его использовать в своей игре советскому разведчику Штирлицу.

*      *      *

Агент, одним словом, играет свою обычную роль провокатора, подсадной утки. Мы только что видели, что в романе Волконского "Мне жаль тебя, герцог!" один герой его, агент тайной полиции Митька Жемчугов, - точно в такой же мизансцене, как в будущем телефильме, в домашних условиях, в доме своего друга - профессионально заставляет его раскрыть всю свою "подноготную", все свои политические взгляды.

В том случае - у нас и речи не шло, однако о... провокации; и подозрения такого не возникало: нам сразу было понятно, что, делая это, он проверяет - годится ли этот человек ему... в сотрудники; сможет ли помогать в той политической интриге, которую он и его ведомство собираются вести. Он выступает, скорее уж не в роли агента Клауса, а в роли... штандартенфюрера Штирлица - по отношению к пастору Шлагу, профессору Плейшнеру.

Зато в предыдущем романе Волконского "Тайна герцога" - тот же персонаж предстанет перед нами... уже во вполне отчетливо обозначенной роли, функции... про-во-ка-то-ра. Правда, и здесь - исполнение им этой роли окажется парадоксальным, самопротиворечивым.

В этом романе, как и в следующем, мы никакого имени, похожего на имя агента Клауса, уже не встречаем. Но зато, почти в самом начале, в эпизоде ареста героя, - находим... точно такую же фигуру "подсадной утки": сотрудника, агента тайной канцелярии, подсаживаемого в камеру арестованного, чтобы узнать от него правду о тех обстоятельствах, которые полсужили причиной ареста:

"... - Так как же ты с ним переговоришь?

- Да очень просто: пройду сейчас к нему...

- А под каким предлогом?

- Ну, не знаю, не все ли равно?.. Скажу, что так это здесь полагается, чтобы приходили свидетели для опознания, что ли, его личности... А не то вот что: вели запереть меня вместе с ним, я скажу ему, что меня тоже арестовали из-за него...

- Ну, хорошо, так и сделаем. Только, понимаешь, тут нужно знать всю подноготную".

Агент Клаус тоже ведь беседовал со своими жертвами не только в домашних условиях; в прощальном разговоре со Штирлицем - он как раз и вспоминает о том, как его неоднократно подсаживали - в тюремные камеры к коммунистам.

*      *      *

Ситуация, однако, здесь не совсем такая, как в фильме. Обрабатываемый агентом персонаж - сам не знает, что обладает сведениями, которые могут быть полезны сотрудникам Тайной канцелярии и которые подсаженный к нему агент должен из него извлечь:

" - Да проснись ты!.. - будил его Жемчугов. - Пойми, что мы в каземате Тайной канцелярии.

В решетчатое окно светили уже предрассветные сумерки, и в каземате было настолько светло, что можно было все разглядеть.

- А?.. Да!.. - очнулся наконец Соболев. - Постой!.. А как ты сюда попал?..

- Меня, брат, тоже заперли...

- И посадили нас вместе?

- А это, видишь ли, - шепотом стал говорить Митька, - у них такая сноровка, чтобы тех, кто вместе арестован, сажать в один каземат; тогда, думают здесь, арестованные наверное будут разговаривать о деле, а тут их и подслушивают, и таким образом узнают все. Понимаешь?..

- Но ведь нам-то с тобой, - воскликнул Соболев, - скрывать решительно нечего; ведь мы же ничего дурного не сделали! Так мы можем говорить громко!..."

И затем - столь же инсценированное, как и появление в камере, - возвращение агента к "Штирлицу" того времени, помощнику начальника Тайной канцелярии Шешковскому, который и сам ее возглавит впоследствии, в царствование императрицы Екатерины II:

"...Дверь в это время отворилась, и грубый голос крикнул:

- Дмитрий Жемчугов, к допросу!

Митьку вывели из каземата или - вернее - сделали только вид, что вывели, а на самом деле это была лишь комедия для него.

Его встретил в дежурной комнате Шешковский, который был дежурным сегодня в канцелярии на ночь и которому надоело сидеть одному. Поэтому он послал за Жемчуговым в каземат под предлогом допроса. Впрочем, тут играло также роль и нетерпение Шешковского узнать поскорее подробности дела.

- Ну, что, разузнал? - спросил он как только вошел Жемчугов.

- Все до ниточки, - ответил тот и передал все подробности, рассказанные Соболевым".

Но и само это различие ситуаций - обусловлено реминисцируемым материалом источника, телефильма!

*      *      *

Мы обращали внимание на неоднозначность, неопределенность фигуры агента Мауса в повести 1834 года, противопоставляющую его персонажу, исполняемому Львом Дуровым в телефильме (отражение предвосхищаемого материала доходит вплоть до лексического уровня; в вышеприведенном тексте - отзывается... сама ФАМИЛИЯ ИСПОЛНИТЕЛЯ роли агента Клауса: "...ведь мы же ничего ДУРНОГО не сделали!").

Нельзя с уверенностью утверждать, что этот персонаж явился в событиях, описываемых в повести, - провокатором; что это он выдал убежище, в котором скрывались доверившиеся ему заговорщики; превратил его в "мышеловку".

И эта неоднозначность фигуры, типажа "подсадной утки" - также воспроизводится в эпизоде романа Волконского. "Подсадная утка" ведь - и здесь, как и в следующем романе, является... ближайшим другом героя; и конечная цель его расспросов - не доказать виновность его, а наоборот, вызволить его из заточения. Иными словами - вновь: та же цель, которой... добивается Штирлиц по отношению к пастору Шлагу, после того, как он использовал агента Клауса в качестве "подсадной утки", провокатора!

Два бесконечно далеких друг от друга персонажа будущего телефильма - в романах Волконского словно бы... сливаются в один. И именно теперь, в ретроспективе, благодаря роману Волконского, становится понятным, откуда эта неоднозначность у героя повести 1834 года, чье имя похоже на имя Клауса; что проистекает она - из ориентации этого героя автором не на одного отрицательного персонажа будущего телефильма, но - на противоречивый, парадоксальный тандем Клауса - Штирлица в целом.

*      *      *

Читая более ранний роман Волконского, "Брат герцога", и находя в нем явственные отзвуки повести Масальского, очевидную зависимость от его повествования - я не ожидал, однако, встретить ничего подобного.

Мне и в голову не могло прийти, что, при всей этой сильной, доминирующей зависимости, - для позднейшего автора могли быть различимы... предвосхищающие реминисценции из будущего литературно-кинематографического произведения, из фильма Т.Лиозновой по роману Ю.Семенова... в повести 1834 года; что он - имел возможность включиться в эту игру и продолжить ее... на основе новых эпизодов будущего фильма!

Однако давление реального состава романного повествования - в конце концов, опрокинуло эти мои, неосознанные и тем более кажущиеся "само собой разумеющимися", предожидания! В одном месте повествования и в этом, более раннем романе - я, наконец, поймал себя на том, что - вновь имею дело с чем-то очень похожим на знаменитый, навсегда врезавшийся в память кусок фильма Татьяны Лиозновой. На этот раз это была - вот уже действительно знаменитая из знаменитых, бессмертная... "Информация к размышлению".

И в романе Волконского "Брат герцога" - герой однажды попадает в ситуацию, когда ему приходится воспринимать, просматривать - "информацию к размышлению". И, так же как в телефильме, это - информация... О ПЕРВЫХ ЛИЦАХ ГОСУДАРСТВА, ИМПЕРИИ: таких же, как те первые лица гитлеровского "рейха", досье на которых мысленно просматривает (и мы вслед за ним, его глазами) Максим Максимович Штирлиц. И просматривает ее герой романа - практически с той же целью: в поисках "союзника" в борьбе с могущественным врагом.

Штирлицу нужен могущественный союзник, руками которого он мог бы сорвать сепаратные переговоры гитлеровцев с американцами. С этой целью он и перебирает "бонз" гитлеровского рейха, так как ему нужно угадать, быть уверенным в том, кто из них - этих секретнейших переговоров заведомо не может вести. Герой романа совершает аналогичный поиск - совершенно с иной целью.

Напомним: герою по ходу сюжета необходимо избавить подругу своей возлюбленной (своей формальной "жены") от сватовства Густава Бирона. Неотвратимость этого сватовства обусловлена тем, что сватом выступил - всемогущий временщик, его брат. И чтобы добиться желаемого, герой решает, ни много ни мало... произвести, спровоцировать го-су-дар-ствен-ный пе-ре-во-рот! В результате чего - "сват", герцог Бирон - был бы лишен своей власти.

А приходит он к этому решению - именно в результате ознакомления с доступной ему "информацией к размышлению".

В его руки, по случайности, попадает "язык" - его личный враг, очередной агент Тайной канцелярии, в этом сюжете - поначалу преследующий его всерьез, добивающийся его ареста. Но и здесь враг, в силу оказанного ему благодеяния, становится "другом" - и охотно рассказывает о существующей в стране политической ситуации, расстановке политических сил.

*      *      *

В частности, выясняется, что после смерти Анны Иоанновны Бирон - находится в изоляции; что у него нет настоящих сторонников; тех, кто НЕ желал бы его падения:

"Иволгин... знал многое, начиная с образа жизни герцога-регента и многих вельмож и кончая характером их и характером взаимных их отношений, а эти сведения могли принести пользу для дела, занимавшего теперь Чарыкова.

Князь Борис слушал его рассказы, несколько раз переспрашивая и стараясь вопросами проверить, лжет он или говорит правду. Но Иволгин ни разу не сбился, не забыл того, что говорил раньше, не спутался, и по всему казалось, что за достоверность его слов можно поручиться.

В самом деле, точность наблюдения и рассказа была развита у Иволгина как у сыщика превосходно, и он, как на развернутом холсте, сразу показал князю Борису почти всю картину жизни во дворце с ее интригами и со всей ее подноготной.

Оказывалось, что Бирона никто не любил и никаких приверженцев у него не было: всеми руководил исключительно страх перед этим человеком. Его боялись и ненавидели, и эта боязнь только поддерживала эту ненависть... Войско против него. О населении говорить уж нечего. Его терпеть не могли уже за одно то, что он был чужестранец. В придворных кругах ему слишком завидовали, чтобы иметь к нему искреннюю дружбу..."

И так же как в фильме, это получение "информации к размышлению" - дается по порциям. Штирлицу то и дело приходится прерывать свои раздумья; потом - он вновь возвращается к ним. В романе такая постепенность подачи имеет другую мотивировку. Герой, уже после получения этих признаний, встречается со своей "женой"-возлюбленной, которая близка ко двору матери малолетнего императора - принцессы Анны Леопольдовны. И та - тоже начинает ему рассказывать о существующей политической ситуации.

*      *      *

Однако теперь, после беседы с тайным агентом, выспрашивание со стороны героя - становится целенаправленным; в его сознании уже зреют контуры замысла:

" - ...Скажите, насколько силен герцог Бирон?

- Силен... герцог Бирон? - удивленно протянула Наташа. - Да ведь он же - регент! Он - сама сила и власть. Значит, что же спрашивать?

Чарыков невольно улыбнулся. Он хотел спросить совершенно не то.

- Я знаю, - поправился он, - что герцог - регент. Но мне хочется узнать, насколько он может рассчитывать на приверженность лиц, ему близких?

Наташа, наморщив свои узенькие темные брови и состроив серьезное личико, старательно и подробно стала отвечать на вопрос князя Бориса..."

И вот в этот-то момент - мы и начинаем узнавать очертания... соответствующих эпизодов, прерывистой пунктирной линии "информации" из будущего телефильма!

*      *      *

Речь в рассказах героини - тоже идет о том, что Бирон в существующей расстановке сил - не имеет сторонников. Однако теперь герой начинает уточнять: а как именно отонсится к нему тот или иной из высших сановников государства? Что из себя представляют они: Миних... Остерман... сама принцесса... ее супруг... На что они способны?

"...И из ее ответа он узнал только подтверждение слов Иволгина о том, что герцог ненавидим более, чем когда-нибудь, что он вполне обособлен и ни на чью дружбу ему рассчитывать нечего.

- Ну а Миних? - спросил князь Борис.

- О старике Минихе я знаю лучше, чем кто-нибудь. Его сын женат на моей приятельнице, и мне ближе, чем кому-нибудь, известно его настоящее отношение к регенту...

Этого было совершенно достаточно князю Борису, чтобы верить. И он стал подробно расспрашивать о Минихе, состоявшем при особе принцессы, матери императора, про их взаимные отношения и об отношениях самой принцессы к регенту.

Наташа рассказывала, что регент с принцессою - чуть ли не открытые враги, что герцог Бирон, получив власть регента, как бы потерялся, увидев, что взвалил себе на плечи непосильную задачу - единолично выносить всю тяжесть правления и вместе с тем придворную вражду, всеобщую, неумолимую...

Он не мог не замечать огромной разницы между тем, что было прежде, когда жива была государыня, и тем, что было теперь, когда он один стоял на своей высоте.

...И потому часто, взволнованный и встревоженный обстоятельствами, несмотря на все умение владеть собою, не имел достаточно силы сдержать себя и прорывался вспышками гнева, которые с ехидством подхватывались окружавшими его врагами, раздувались и истолковывались вкривь и вкось.

Эти вспышки чаще всего проявлялись по отношению к принцессе Анне Леопольдовне и, главное, к ее мужу, принцу Антону, в которых герцог Бирон как в родителях императора, от имени которого он правил, видел наибольшую помеху себе.

В особенности его злил принц Антон, как может злить только сильного человека личность слабая, не энергичная, вполне бесцветная, силящаяся, однако, показать из себя кое-что.

Дошло до того, что сдержанный и рассудительный герцог чуть было не вызвал на дуэль этого принца Антона, схватившегося за шпагу, сказав ему, что готов "развестись" с ним поединком, а в скором времени затеял вовсе уволить его в отставку от имени императора.

В то же время герцог-регент чувствовал, что на графа Миниха, которого сам же он приставил к принцессе, положиться вполне нельзя, равно как нельзя положиться и на хитрого, вечно больного и отлично пользующегося своею болезнью Остермана.

Про последнего очень долго и много рассказывала Наташа князю Борису. Остерман, в непосредственном ведении которого была вся иностранная политика, почти безвыходно сидел дома у себя в кабинете и как будто бы ничем, кроме своей работы да болезни, не занимался, но на самом деле с заднего крыльца к нему появлялись разные лица, сообщавшие ему все, что творилось и делалось, и будто бы уходившие от него с какими-то поручениями..."

Здесь уже схема "размышлений" Штирлица становится нам полностью видна; вполне узнаваема. У Штирлица тоже есть одна фигура, противник, тот, против которого он будет вести игру (только она для него еще не ясна, в отличие от фигуры Бирона - для героя романа); тот из них, кто ведет сепаратные переговоры с Германией.

И он - тоже перебирает бонз гитлеровского рейха; тоже - ищет среди них того, кто может быть использован им в качестве союзника (только Штирлиц, из-за своего незнания, первоначально ошибается, делает ставку на Гиммлера - именно того, кто собирается вести эти переговоры); выясняет для себя, кто из них, Геббельс, Геринг, на что способен.

*      *      *

Замысел, механизм заговора, сложившийся в результате этих размышлений у героя романа, - нам неизвестен. Его схема, его составные части - открываются перед нами постепенно, по мере его осуществления.

Сначала он, под видом... восточного прорицателя внушает принцессе Анне Леопольдовне мысль о необходимости свержения Бирона; вернее - заставляет ее осознать мысль, зреющую у нее самой. Он описывает фигуру человека - который мог бы этот переворот осуществить; вручает ей кольцо-талисман, которое, по его словам, способно обеспечить успех этого заговора.

Затем он посылает... анонимное письмо фельдмаршалу Миниху. В нем - он описывает это кольцо: его Миних может увидеть, пишет он, на руке не названной опять-таки по имени царственной особы, которая - санкционирует осуществление этого заговора.

Анна Леопольдовна начинает подозревать, что мнимый "прорицатель" - на самом деле связной, присланный ей Минихом (фигуру фельдмаршала в сделанном ей загадочном описании она легко узнала), - чтобы прощупать почву и установить контакты.

Миних же - догадывается, что письмо послано Анной Леопольдовной, или по ее поручению. Таким образом герой заставляет их встретиться и дать начало событиям, которые - согласно совершенно фантастической версии автора романа! - без его участия, по их собственной инициативе, никогда бы не произошли.

И вот, в этих, последовавших за получением "информации к размышлению" эпизодах - мы узнаём... другие эпизоды телефильма "17 мгновений весны". Причем это теперь уже эпизоды - которые были отражены, преломлены в других затронутых нами исторических романах, написанных на материале той же эпохи. И здесь - мы вновь встречаем уже знакомый нам по предыдущему анализу феномен проявления предвосхищающей реминисценции благодаря "силовому полю" контекста.

Характер этих новых эпизодов - именно как предвосхищающих реминисценций этого телефильма - может быть нами узнан, угадан - лишь благодаря, лишь вследствие того, что этот процесс "узнавания" реминисценций был "включен" - самой первой из них: настолько эти последующие изменены, модифицированы по сравнению со своим источником.

*      *      *

Сцена получения анонимного письма фельдмаршалом Минихом - еще одно свидетельство того, что автор романа "Брат герцога" - ориентирует свое повествование на повесть Масальского. Он помнит, какой обработке, и именно в направлении коллизий телефильма "17 мгновений весны", подвергся там исторический эпизод с предательством участников анти-бироновского заговора князем Черкасским, какой психологической мотивировкой (подозрением провокации, устроенной самим же Бироном) этот поступок был снабжен автором повести.

Автор романа тоже ставит Миниха, при получении письма, перед дилеммой - действительно ли это призыв о помощи со стороны принцессы, или ловушка, провокация, устроенная Бироном? И, соответственно, сделать выбор ответной реакции - поехать к Бирону доложить о получении "крамольного" письма, или поехать к Анне Леопольдовне и принять участие в заговоре:

"...Он был слишком стар и осторожен, чтобы сразу поверить какому-то анониму.

Первое, что пришло ему в голову, что это - ловушка, что, очень может быть, желают испытать и изведать образ его мыслей.

Ему нужно было решить сейчас же: не показать ли это письмо немедленно герцогу-регенту? Но его житейский опыт и знание людей подсказали ему, что во всяком случае это будет безрассудство; если он покажет это письмо - у герцога непременно явится мысль, что хотя сам Миних и предан ему, но зато другие считают его, этого Миниха, удобным центром для сосредоточения своей вражды. И этого достаточно, чтобы доверие герцога к Миниху было окончательно потеряно. А между тем, если это - ловушка, то письмо показать необходимо.

И кто это "та", от имени которой он может действовать? Царевна ли Елисавета Петровна, Анна Леопольдовна или это - просто мистификация, нечто вроде маскарадного фанта?

Долго стоял Миних у окна, опустив руку с открытым письмом, стараясь вникнуть в каждую мелочь и обдумать ее, чтобы разобрать это дело. И по мере того как он разбирал, он все более и более убеждался, что это - не что иное, как ловушка, которую немедленно нужно разбить тем, что отправиться с письмом к герцогу Бирону...

Он... долго... стоял с загадочным письмом у своего стола, затем разорвал письмо на мелкие клочки, бросил его в камин и, подождав, пока сгорел последний клочок, вышел в прихожую, надел плащ, велел подавать карету и, сев в нее, приказал ехать кучеру не в Летний дворец, где жил герцог и где стояло еще тело почившей государыни, а в Зимний, где была принцесса Анна Леопольдовна со своим сыном Иоанном, императором всероссийским".

Непосредственно предполагаемого провокатора, человека, относительно которого нужно принять это решение, здесь нет - но выбор перед героем романа стоит такой же, как при посещении Штирлица Холтоффом. Благодаря, однако, этому внешнему, феноменальному несходству эпизодов, узнать в этой сцене из романа Волконского реминисценцию из будущего телефильма - никоим образом было бы нельзя.

Если бы - сюжетное построение заведомо не участвовало в процессе предвосхищающего реминисцирования, захватывающем не только это произведение - но и целую "линейку" романов.

Теперь становится понятным, что, точно так же как на повесть Масальского, роман "Брат герцога" - ориентируется и на роман П.В.Полежаева "Бирон и Волынский". Там отражена - другая сцена из того же будущего телефильма; визит Гиммлера к Герингу с предложением сместить фюрера - в чем Геринг также усматривает "провокацию".

Эта сцена воспроизводилась в романе Полежаева в диалоге с участием - именно Миниха. И теперь, уже в романе Волконского, в эпизоде с участием того же самого исторического лица - отражается та же самая коллизия из будущего телефильма!

*      *      *

Колебание персонажа в отношении подлинности полученного письма - обуславливает и специфику изображения его решающего разговора с принцессой Анной Леопольдовной, к которой он, как мы видим, в итоге отправился.

Сам по себе разговор этот - является историческим фактом, и поэтому он находит себе место в ряде беллетристических произведений, посвященных этим событиям (романах "Бирон и Волынский" П.В.Полежаева, "Любовь и корона" Е.П.Карновича, "Два регенства" В.П.Авенариуса, "Капитан гренадерской роты" Вс.С.Соловьева).

Но тут и становится ясно, что, если изображение этого исторического факта оказывается в романе "Брат герцога" предвосхищающей реминисценцией телефильма "Семнадцать мгновений весны", - то происходит это благодаря той МОДИФИКАЦИИ, которой фактическая сторона дела при ее изображении подвергается автором.

Точно так же, заметим, как подвергался модификации, и в тех же целях создания предвосхищающей реминисценции из того же произведения, исторический факт предательства князя Черкасского при его изображении в повести Масальского, по сравнению с повестью Е.А.Салиаса" "Названец".

В перечисленных случаях рассказывается о том, что Миних - прямо обращается к Анне Леопольдовне с призывом возглавить заговор, санкционировать переворот в качестве занного претендента на роль правительницы государства - матери царствующего младенца-императора.

В романе же Волконского для этих персонажей создается такая обстановка, в которой прямой, откровенный разговор между ними - невозможен. Миних - опосается провокации; принцесса - сомневается в том, действительно ли посетивший ее "прорицатель" был посланником фельдмаршала. Спросить друг у друга об этом - они не мо-гут.

*      *      *

В результате, взаимопонимание между ними, при личной встрече, достигается... благодаря случайности; обмолвке, недопонимании смысла произнесенного слова "заговор" - означающего как магическое заклинание, так и тайный умысел на совершение совместного действия:

"...Как только села Анна Леопольдовна и предложила сесть и Миниху, тот заметил на среднем пальце ее руки кольцо с черным камнем и внимательно, быстро глянул ей прямо в глаза.

Когда он рассуждал о письме, то думал, что если письмо - не ловушка, то, скорее всего, оно идет от лица или, может быть, от сторонников Елисаветы Петровны, цесаревны, на которую такая выходка была вполне похожа, потому что соответствовала ее живому, бойкому характеру. От Анны Леопольдовны он этого не ожидал. Но тут, увидев кольцо на ее руке, он вспомнил известную ему сцену при перевозе младенца императора из Летнего в Зимний дворец, а также обхождение Анны со своим слабодушным мужем, и, взглянув на нее еще раз, понял, что и Анна Леопольдовна может быть способна на смелый шаг.

Она сидела и, опустив голову, машинально в это время вертела кольцо, которое было дано ей продавцом амулетов и которое она забыла снять, занятая совсем другими мыслями во время своего туалета. И теперь, случайно начав вертеть это кольцо, она обратила внимание и вспомнила относящиеся к этому кольцу слова странного человека, который якобы был способен "заговорить ее тоску".

- Как перевести по-немецки слово "заговор"? - спросила она у Миниха.

Он удивленно поднял брови, еще пристальнее поглядел ей в глаза и раздельно и внятно, стараясь следить за малейшим движением ее мускулов, ответил:

- Заговор по-немецки - Verschworung.

Анна Леопольдовна вздрогнула.

Собственно, она спрашивала вовсе не о том заговоре, о котором упомянул своим переводом Миних. Verschworung - означало заговор политический, комплот, а она думала о заклинании. Ей только что в гардеробной, передавая кольцо с черным камнем, говорили, что возле нее есть человек военный, храбрый, старый, рассудительный и что, если она хочет, чтобы он начал действовать решительно, она должна надеть при разговоре с ним это кольцо. Миних был военный, старый, а храбрее и рассудительнее его Анна Леопольдовна не знала никого при дворе. И вот он сам, увидав на ее руке кольцо, ясно намекает своим словом "Verschworung" на то, что готов действовать решительно.

Теперь принцессе вдруг стал понятен этот продавец амулетов... Он, очевидно, был подослан Минихом...

Для Миниха после того, как он увидел кольцо на руке Анны Леопольдовны, и в особенности после того, как она произнесла такое решительное слово, как "заговор", не было уже сомнения в том, что письмо, полученное им сегодня, было написано или самой принцессой Анной Леопольдовной, или же, во всяком случае, с ее ведома.

Им нужно было лишь высказаться. И они высказались".

И вот, только благодаря этой совершенно фантастической модификации реального исторического факта, служайщей в романе следствием еще более фантастического объяснения автором движущих сил совершающегося исторического события, свержения Бирона, - сцена и приобретает свойства, которые делают узнаваемой в ней - сцену между Гиммлером и Герингом из будущего телефильма.

*      *      *

Прежде всего: встречающиеся там высокопоставленные особы - также не доверяют друг другу; вынуждены друг перед другом таиться: хотя разрешается ситация в обоих случаях - прямо противоположно. Но одной этой характеристикой психологической атмосферы разговора дело не ограничивается.

В сцене из телефильма Геринг смотрит на папку в руках Гиммлера и думает, что в ней может быть спрятан микрофон: эта мысль заставляет его подозревать провокацию. В сцене из романа 1895 года... тоже фигурирует аксессуар, правда совершенно иной - кольцо-амулет с черным камнем. Но ЖЕСТ участников сцены - ТОТ ЖЕ САМЫЙ: как и Геринга, взгляд Миниха - приковывает к себе этот аксессуар; он оказывается - решающим для дальнейшего развития событий (хотя и, повторим, поворачивающих - совсем в другую сторону, чем в фильме).

Гиммлер - постукивает пальцами по этой папке: привлекая тем самым к ним внимание и - как бы демонстрируя, что на них - нет никакого кольца; что происходящее - не имеет никакого отношения к сцене из старого русского исторического романа!

Вот эта индивидуально-узнаваемая специфика изображения - и обеспечивает возникновение предвосхищающей реминисценции. Ведь и в другом романе Волконского, "Тайна герцога", разве мы могли бы говорить о сцене с "подсадной уткой наоборот", что она является отражением сцен с провокацией гестаповским агентом пастора Шлага, - если бы мы не знали о степени ориентированности всей этой группы романов Волконского на повесть 1834 года и если бы мы не знали о существовании среди персонажей этой повести... агента тайной полиции по имени Маус?

И, с другой стороны, если бы в следующем романе - эта сцена не была бы... продолжена; дополнена доводящими сходство до полноты мотивами работы провокатора - в "домашних" условиях?

*      *      *

Вполне понятно ведь, что в сходных обстоятельствах в разные исторические эпохи происходят события, возникают сцены, эпизоды, обладающие между собой структурным сходством; и наоборот: что структура этих событий - может тем или иным образом варьироваться, придавая этим событиям... несходство: даже в границах одной и той же исторической эпохи.

Так, в том же романе "Тайна герцога" мы можем встретить целый ряд сцен, служащих модификацией все того же положения с ПРЕДПОЛАГАЕМЫМ провокатором: сюжетного положения, разработка которого в определенном направлении - дает предвосхищающую реминисценцию телефильма "17 мгновений весны" в романах Масальского и Полежаева (да и в первом из романов Волконского, как мы только что видели, тоже).

Более того, в одном случае разработка этого сюжетного положения - находится в прямой и очевидной зависимости от повести 1834 года. В этом романе у Волконского - тоже есть "двойной агент" (тот самый Митька Жемчугов, которого мы видели подсаженным в камеру к его другу Соболеву); как и Маус - он тоже служащий Тайной канцелярии.

Но все дело в том, что Тайная канцелярия и ее глава граф Ушаков - здесь, в двух поздних романах Волконского, 1912 и 1913 года, образующих дилогию со сквозными персонажами, - приобретает совершенно фантастические, преображенные фантазией романиста очертания! Это сыскное учреждение и пыточный застенок оказывается... одним из очагов патриотического сопротивления режиму Бирона. А граф Ушаков - лицом, собирающим, при помощи своих сотрудников, "компромат" на всевластного временщика; подстерегающим случай к его свержению.

Это все равно, как в телефильме Т.Лиозновой - Кальтенбруннер, по приказу Бормана арестовывающий генерала Вольфа: агента не только Шелленберга, но и его, Кальтенбруннера, собственного непосредственного начальника Гиммлера.

*      *      *

Поэтому, когда мы видим этого "двойного агента" - героя романа в среде гвардейских офицеров, серьезно занимающихся поиском путей к свержению Бирона, - у нас только в первый момент, поначалу возникает предположение, что он действует здесь в качестве провокатора:

"... - Чего годить-то? Не трусить... Начнем, а там пусть пристанут к нам другие, а если не пристанут, все равно пример покажем.

- Позвольте минуту терпения! Позвольте просить вас, господа, выслушать, - заговорил сидевший до сих пор молча на углу стола.

Это был Жемчугов.

- Тсс... Митька говорит! Пусть Митька скажет! - послышались голоса.

- Я понимаю вас, - начал Митька, - и вполне разделяю вашу горячность. Если бы мы действительно дошли до отчаяния, то иначе и поступить нельзя было бы, ибо примириться с тем, что творится теперь, никто из нас не может... Но такой крайний шаг еще преждевременен. Я знаю, что теперь невыносимо, что мы готовы служить и повиноваться государыне, венчанной на царство и на священную власть, но не стерпим повиновения пред временщиком, потому что временщик - такой же простой смертный, как и мы, и служить ему мы не станем...

- Не станем! - раздалось со всех сторон.

- А между тем власть в его руках, и он гнет нас ради того, чтобы сохранить свое положение... Подлый раб, он хочет из нас сделать рабов.

- Нет, я убью его, как собаку, - крикнул чей-то голос..."

Сразу видно, что этот персонаж находится в определенной конфронтации с остальными участниками сцены; но в чем эта конфронтация состоит? Он вроде бы и останавливает свободолюбивые порывы своих собеседников - но тем самым, с другой стороны, еще сильнее распаляет их. Так что возникает вопрос: может быть, именно в этом и заключается его особо хитроумная тактика провокации?

*      *      *

Но потом мы понимаем, что нет того, тех - в интересах кого он мог бы таким образом провоцировать; что, наоборот, его честное, искреннее участие в этой попытке заговора - находится в русле действий... его собственного руководства - в этом удивительном, фантастическом изображении его романистом; так что усилия тайного политического сыска и стремления заговорщиков против существующего режима - объединяются:

" - ...Теперь еще не время... Но вот что я вам говорю - дайте мне срок - ну, полгода...

- Длинный срок! - сказали многие.

Митька покачал головой...

- ...Я прошу у вас всего лишь полгода и ручаюсь вам, что через полгода герцога Бирона в Петербурге не будет!

- У тебя есть на то основания? - спросило сразу несколько голосов.

- Есть.

- И серьезные?

- Я никогда зря не говорю; мне поверить можете.

- А можно узнать: какие?

- Вам можно; только помните - молчать нужно.

- Кажется, ты знаешь нас.

- Ну, так вот! Выслежена любовница герцога Бирона, к которой он ездит только по ночам... Стоит только представить неопровержимые доказательства этого императрице Анне Иоанновне - и дни Бирона сочтены...

Это известие произвело потрясающее впечатление. Все как-то смолкли сначала, потом сразу раздалось несколько голосов:

- Виват, Митька! Вот это ловко!.. Молодцом!..

- Теперь вы видите, что поверить мне можно и что я не прошу вас зря ждать.

И все почти хором ответили:

- Согласны!"

Подозрения в тайном умысле при таком обороте дела - не возникает, не может возникнуть у остальных участников сцены; подозрение это - рассеивается, уничтожается и у самих читателей. Поэтому не возникает - и соответствующей реминисценции эпизодов с изощренными провокациями из телефильма о тайных службах гитлеровского рейха: хотя основания, почва для такой реминисценции - в структуре этого события и присутствует.

*      *      *

Точно такой же результат получается - и в противоположном случае. Когда в дальнейшем течении этой сцены появляются... настоящие провокаторы - вновь никаких подозрений и сомнений на их счет не возникает: их намерения сразу всем (и персонажам, и читателям) о-че-вид-ны:

"...Вошедших звали по фамилии: одного - Финишевич, а другого - Пуриш...

Им сейчас же пододвинули полные стаканы, они стали пить и размашисто чокаться, как бы желая поскорее дойти до градуса всей остальной, по-видимому, пьяной компании.

Они и дошли, но сделали это так быстро, что даже самому неопытному новичку стало бы заметно, что они притворяются...

- ...Вижу я, однако, что вы тут пустяками пробавлялись!.. Словно бабы за веретеном, за стаканами закисли, а дело стоит и не двигается!..

Никто не ответил ему, и лишь с противоположного конца стола кто-то запел неприятным голосом: "И было дело под Полтавой"...

- Да, - подхватил Пуриш, - под Полтавой дело было!.. Мы же вот сидим и трусим, а немцы нас обуревают!..

- Как? - переспросил Жемчугов.

- Обуревают... то есть завладевают нами... - пояснил Пуриш. - Я вчера двух немцев побил, а сегодня - одного!

- Очень просто! - сказал Финишевич и расправил свои большие рыжие усы.

- Ведь я сейчас в морду!.. - крикнул Пуриш и ударил по столу кулаком. - Пора перейти от слов... к делу... Бить немцев! - громогласно завопил он.

- Да, вот если бы мы все рассуждали так, - сказал Финишевич, - тогда Бирона давно не было бы.

- Да что нам Бирон? - снова закричал Пуриш. - Ведь Бирон держится только нашей слабостью!..

Кругом разговаривали довольно громко, несуразно и нелепо, по-пьяному перебивая друг друга, и не слушали Пуриша, так что ему приходилось сильно кричать, чтобы обратить на себя внимание.

- Если захотеть, - орал он, - то с Бироном можно покончить, как и со всеми другими немцами: в морду их!..

Митька, не торопясь, закурил трубку и, попыхивая дымом, стал говорить рассудительно и не спеша, обращаясь главным образом к Финишевичу и как бы отмахиваясь от Пуриша, словно от жужжащего комара.

- Собственно говоря, я не знаю, почему уж так нападают на герцога!... Это - великий государственный ум, который мы еще и понять-то не можем!

Пуриш в этот момент уже размахивал бутылкой и стоял на своем, крича:

- А я немцу подчиняться не желаю!.. не желаю!., не желаю!.. Не так ли, господа? - обратился он на другой конец стола.

Но "господа" на другом конце стола шумели и разговаривали все сразу, и какого-нибудь толка от них добиться было невозможно.

- Да будет вам пить и пить все! - продолжал настаивать Пуриш. - Поговорим хоть раз серьезно!.. Ведь дольше оставаться в бездействии нельзя.

Но никто с ним серьезно разговаривать не хотел, и он должен был убедиться, что компания совсем пьяна. Тогда он, думая, что делает это незаметно, шмыгнул, ни с кем не простившись, в дверь и исчез в прихожей.

За ним сделал то же самое и Финишевич".

Не возникает, соответственно, и той проблемы выбора, перед которой встают князь Черкасский у Масальского и граф Миних у самого Волконского. Скорее уж тут можно говорить о сходстве причудливой интерференции интересов и подчиненности в высших эшелонах власти, как это изображено и в романе Волконского, и в телефильме Лиозновой.

*      *      *

И вновь - у Волконского в этом просматривается ориентация на предшествующую литературную разработку взятой им исторической темы. Ведь если Тайная канцелярия у него действует - против Бирона: то кто же, спрашивается, подослал провокаторов на собрание заговорщиков?

А это - "серый кардинал" самого герцога; личное доверенное лицо Бирона. Точно так же - дело обстоит в затронутой нами ранее повести Е.А.Салиаса "Названец". Естественным, непринужденным образом, как нечто само собой разумеющееся, при изображении исторических событий эпохи - возникает упоминание КАНЦЕЛЯРИИ.

Естественно, мы сразу же понимаем, что речь идет, должна идти - о Тайной канцелярии, производившей следствия по политическим делам. Но при этом мы с удивлением слышим, что главой этой "канцелярии" является некто по имени Шварц (в его кабинете, как мы теперь знаем, и разыгрывается сцена, отражающая сцену опознания Штирлица патрульными полицейскими из телефильма).

Но нам прекрасно известно, что главой Тайной канцелярии при императрице Анне Иоанновне состоял... граф Ушаков! Лишь только потом выясняется; лишь только потом, по ходу изложения событий, - мы получаем возможность сообразить, что здесь имеется в виду... совсем ДРУГАЯ "канцелярия": не ведомство тайной политической полиции, но - личная канцелярия герцога Бирона. Главой ее и состоит - этот неведомый нам Шварц.

Никакого анатгонизма между двумя этими властными структурами, между Ушаковым и Шварцем - в повести Салиаса, в отличие от позднейшего романа Волконского, не возникает. Но мы понимаем, что в этом своеобразном, озадачивающем параллелизме в изображении государственной власти эпохи - заключена ВОЗМОЖНОСТЬ некоего сюжетного анатгонизма; перспектива художественно-беллетристической разработки соответствующей коллизии, построения соответствующего конфликта: которая и была реализована - в романе Волконского "Тайна герцога".

Впрочем, отчасти она реализована... и в самой этой ранней повести Салиаса. Мы уже, разбирая предвосхищающие реминисценции в этой повести телефильма о советском суперразведчике, орудующем в недрах гитлеровского государственного аппарата, - говорили о том, что сотрудником личной канцелярии Бирона, приближенным лицом самого его начальника Шварца - является... беглый сын репрессированного русского боярина, скрывающийся под другим, немецким именем, являющийся - "названцем", лицом, этим чужим именем назвавшимся.

И, естественно, что действует он в этой властной структуре - не только в интересах реабилитации себя и своего отца, но и, в определенной, посильной для себя степени, - в интересах всей "русской партии" вообще, тайно, как и персонажи романа Волконского, ищущей путей к свержению Бирона.

*      *      *

И поэтому, уже в этой повести Салиаса - возникает сцена... служащая самым очевидным прообразом только что рассмотренной нами сцены из романа "Тайна герцога": собрание кружка заговорщиков (того же самого, о котором идет речь еще в повести Масальского) непосредственно перед задуманным выступлением, в котором, на равных правах, принимает участие и этот герой - сотрудник личной канцелярии того самого Бирона, против которого это выступление и направлено:

"Появление молодого человека в доме графа Головкина сначала многих встревожило, на него косились, зная, что Зиммер - клеврет Шварца, клеврета Бирона. Но после нескольких вечеров, проведенных у Головкина, Зиммер доказал всем, что, несмотря на свою службу в канцелярии герцога, он все-таки по душе, по своим личным убеждениям может скорей быть причтенным к приверженцам младенца-императора.

Только один старик Бурцев знал, что, если бы этому Зиммеру было дозволено высказаться искренно, по душе, то, конечно, он оказался бы горячим приверженцем цесаревны, каким он стал с первого же дня знакомства своего и дружбы с ним, Бурцевым".

Таким образом, в этой сцене - реализована та же самая персонажная схема, которую мы сейчас проследили в сцене романа Волконского: герой этот - тоже находится в некотором антагонизме по отношению к заговорщикам. И антагонизм этот - тоже продиктован не его верноподданическими настроениями, а наоборот - стремлением обеспечить заговору больше шансов на успех, исходя из лучшей осведомленности о положении дел, чем та, которой обладают остальные заговорщики.

Ведь это - тот самый заговор, разоблаченный вследствие хорошо уже нам известного и обсуждавшегося в разных вариантах своей беллетристической обработки предательства князя Черкасского, которому было предложено его возглавить:

"Все присутствующие единодушно согласились, и только один голос раздался против этого - голос Зиммера. Молодой человек объяснил, что, по его личному мнению, по тем сведениям, какие он имеет, князь Черкасский - близкое лицо, более близкое, нежели думают, к герцогу-регенту. Он никогда не согласится на низвержение его. Заявление молодого человека было принято странно, его будто заподозрили сразу в чем-то, хотя и не могли определить, в чем. В лукавстве?"

В итоге заговор терпит крах и герой, несмотря на то, что он отговаривал его участников от выступления, делит с ними - ту же самую участь.

*      *      *

И на допросе в... Тайной канцелярии - сразу же выясняется своеобразие его положения среди заговорщиков, характеризующее его как лойяльного ОДНОВРЕМЕННО - и по отношению к своему начальнику, Шварцу, и по отношению... к участникам заговора:

"Умный, суровый, беспощадно-жестокий Ушаков после первых же вопросов Зиммеру и его ответов был несколько озадачен.

- Если вы служите в канцелярии господина Шварца,- сказал он,- то каким образом попали вы на преступное совещание, бывшее ввечеру у графа Головкина?

Зиммер смог все объяснить кратко, признавшись, что он служит у г-на Шварца соглядатаем, и, кроме того, в оправдание свое сослался равно на расположение к нему не только Шварца, но даже и самого герцога.

Однако Ушаков, подумав несколько мгновений, заявил Зиммеру, что касающееся до него кажется ему все-таки крайне сомнительным. Многие из участников преступного движения показали почти в одних и тех же выражениях, что Зиммер на их сходках горячо уговаривал их не обращаться к князю Черкасскому, так как тот - близкое и преданное лицо герцогу, что все дело пропадет.

- Это не может быть вымыслом или клеветой! - сурово и решительно сказал Ушаков.- Несколько человек, не видавших друг друга после их ареста, высказали это про вас чуть не в одних и тех же выражениях... Это улика против вас неопровержимая".

Как и у Волконского, здесь тоже - лишь намечается иллюзия "провокации", на действие эпизода - лишь падает тень "провокатора": вследствие того, что герой - действительно "служит у г-на Шварца соглядатаем". И, поскольку, как это сразу же понял "умный Ушаков", эта функция "соглядатая" оказывается в данном случае нереализованной, - здесь также не может идти речи о создании, оформлении отчетливой реминисценции из будущего телефильма.

И тем не менее, если намеченная таким образом у Салиаса перспектива живописания противостояния, противоборства двух "канцелярий" - была реализована, приичем в качестве основного сюжетного русла, в романной дилогии Волконского 1912 и 1913 года - то произошло это, возможно, не без вдохновляющих "флюидов", идущих от изображения гитлеровского рейха в телефильме Т.Лиозновой.

Потому как в реальном историческом материале "бироновской" эпохи - оснований для изображения подобных конфликтов мы не находим; борьба временщика с предполагаемыми политическими конкурентами, борьба Бирона с Волынским - протекала в типологически иных организационных структурах.