|
|
||
В ходе предыдущего анализа мы пришли к выводу, что уже во втором действии пьесы 1853 года, тем более - в его финале, прогнозируется дальнейший ход событий - которому предстоит развиваться в третьем действии.
Игра слов, основанная на замеченных нами созвучиях: "ПЛАТОК", "ПЛАТЬЕ" - подсказала нам, что в третьем действии персонажам пьесы - предстоит "ПЛАТИТЬ", "расплачиваться" за совершенное ими в двух предыдущих.
И теперь, конечно, нам интересно увидеть, как образом расплата эта - будет происходить. Вернее сказать, как она будет ХУДОЖЕСТВЕННО оформлена автором пьесы?
На основании из уже нам известного в этом плане - на основании логики развития магистральной, заглавной метафоры этого произведения, можно выдвинуть предположение, сделать - наш собственный читательский прогноз.
Если в первом действии основные персонажи пьесы - наследники покойного занимаются, как мы видели, разоблачением ЧУЖОЙ жизни, жизни обитателей доставшегося им в наследство имения, - то в финале пьесы они должны стать предметом "разоблачения" этих чужих для них людей; предстать перед ними "голенькими"; без тех покровов лжи и лицемерия, под которыми они в первом действии чувствуют себя в безопасности.
И если во втором действии они, по необходимости, по логике вещей, - перешли к "разоблачению"... друг друга; то теперь, в силу такой же противоположности, - они займутся разоблачением... самих себя; то есть станут ИСПОВЕДЫВАТЬ друг перед другом свои "грехи". Те самые, о которых говорится персонажем в последней реплике второго действия: "Согрешили мы, несчастные!"
И действительно, с этой именно проблематики исповеди и покаяния - третье действие... так прямо и начинается.* * *
Начинается оно - с обвинений, которые градом сыплются из уст героини, Анны Ефремовны, по адресу ее безответной воспитанницы Кати, - и, в ответ на ее безмолвную реакцию, сопровождаются еще и соответствующими случаю поучениями:
" - ...Такой несообразительной девочки, как ты, Катишь, трудно даже вообразить: ты умеешь только есть и спать; признательности в тебе никакой: покойна ли я или расстроена, тебе все равно.Катенька плачет.
А, тут слезы... Раскаяние, друг мой, полезно, если оно влечет за собой исправление, а если нет, так для чего же оно?.. Сейчас раскаешься, а через полчаса сделаешь хуже".
Здесь активная участница предыдущих событий - призывает к "покаянию" другую, которая в этих событиях, практически, никакого участия не принимала; лицо, от нее зависимое, которое, в чем она может не сомневаться, с готовностью будет следовать всем ее требованиям.
Но затем - и сама Анна Ефремовна видит себя в ситуации, когда она вынуждена... "исповедоваться" перед другими, обнажать свою "подноготную", неприятные вещи, которые она знает про себя и которые ей предпочтительнее было бы скрывать. Правда - не целиком, как этого требует истинное покаяние, а лишь в тех пределах, которые эта щекотливая ситуация диктует.
Дело в том, что она считает себя уже фактической обладательницей подмосковной усадьбы и полагает, что ей нет больше необходимости оставаться в имении покойного. И она готова сразу отправиться туда, но... у нее совсем не осталось денег, которые необходимы ей на дорогу.
И если раньше, во втором действии, ее всегдашнее безденежье становилось предметом пересудов у окружающих - то теперь она вынуждена САМА сообщать этот постыдный для нее факт другим и просить, клянчить у них деньги: и ведь именно она, в финале второго действия, назвала простака Кирила Семеныча - "попрошайкой"!* * *
Сначала это происходит - перед ее племянником:
" - ...Тут, друг мой, дело вот в чем: надеясь на твое расположение, я хочу поверить тебе маленький секрет мой. Смешно сказать, но мне тронуться отсюда нельзя: поехав из Москвы, я думала, что сейчас получу наследство, и очень мало взяла с собой денег, а теперь и сижу без полушки... Во всю жизнь со мной не бывало такого случая... Ты, конечно, одолжишь мне рублей сто на дорогу..."
Потом ей даже приходится унизиться до того, чтобы искать денег взаймы - у чужих слуг, слуг ее покойного дяди. И наконец - у бывшего предводителя наследников Ивана Прокофьича, с которым накануне она поссорилась из-за не устраивавшего ее раздела наследства. Для этого последствия своей неосторожности - надо исправлять:
" - ...Разве сойтись опять с братом Иваном? Я это еще прежде предчувствовала. Пускай бы другие ему противоречили: он бы на них рассердился, а со мной бы еще больше сблизился и отпустил бы меня в подмосковную. Он здесь, а я там, - и прекрасно бы было!..."
А для этого - письменно принести перед ним покаяние:
"Многоуважаемый братец Иван Прокофьич! Другой день я не осушаю глаз после той неприятности, которая, совершенно с моей стороны невинно, вышла между нами... и в доказательство этого хочу уехать отсюда... Прошу выдать мне хоть сто рублей серебром, чтоб я имела возможность отсюда уехать, потому что говорю вам как брату, на участие которого всегда надеялась, что я не имею полушки в кошельке..."
Конечно, и примирение с ним, и покаяние - вынужденные, диктуемые стесненными обстоятельствами, в которых она оказалась. Это - пародия, карикатура на истинное религиозное покаяние и на примирение с ближним, к которому призывает религия.* * *
В соответствии с этим, мы можем увидеть, особенно в реплике из разговора ее с племянником, что коллизия эта - служит преломлением... сцен из комедии Гоголя "Ревизор", когда Хлестаков вымогает деньги у городских чиновников, с его знаменитой фразой: "Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался..."
Сейчас эта аллюзия выглядит изолированной и смотрится несколько странно, но нужно иметь в виду, что первоначально эта пьеса Писемского - имела иные варианты концовки, чем тот, с которым мы ее читаем.
В финале выяснялось, что покойник либо продал все свое имение и завещал наследникам только небольшие равные суммы; либо - завещал его все целиком тому самому своему воспитаннику Богданову, который томится в амбаре под замком, арестованный Иваном Прокофьичем, и о котором все, на протяжении второго и третьего действия... как будто бы забыли. "Наследникам" - не остается ничего иного, как смириться с этим известием и одновременно - благодаря этой постигшей их общей неудаче, примириться друг с другом.
Можно заметить, что оба эти отброшенные впоследствии автором пьесы финала - и представляют собой варианты развязки гоголевского "Ревизора", с появлением настоящего чиновника из Петербурга, перед которым должны будут предстать трепещущие персонажи комедии.
Вот тогда-то начнется истинное "покаяние" (по истолкованию самого Гоголя, ревизор представляет собой Совесть, глас которой раздается в "душевном Городе" каждого человека), и перспектива гоголевского финала - еще резче оттеняет ту карикатуру на него, которую представляют собой действия героини.* * *
Подобная деформация, которой подвергается в действиях персонажей религиозная категория, - служит - катастрофическим разрешением длинной линии словесных мотивов, проходящей через всю пьесу, длительного нагнетания соответствующей проблематики.
Массированное вторжение БОЖБЫ в реплики персонажей - характерная особенность стилистики драматургии Писемского, которую мы уже наблюдали в целом ряде его произведений. И каждый раз это оказывалось - не безразличным стилистическими решением, но такое расхожее, казалось бы, обыденное для современников словоупотребление - автором тем или иным образом ПРОБЛЕМАТИЗИРОВАЛОСЬ; становилось - средством вовлечения персонажей в активные отношения с религиозной сферой, ответственного ориентирования их по отношению к ней.
Если в пьесах "Хищники" и "Ипохондрик" употребление лексики церковно-религиозной сферы строилось на ее контрасте - с характером основного носителя этого языкового материала; то в драме "Просвещенное время" эта линия словоупотребления - разрешается тем, что героиня - вступает в конфликт, ведет полемику с... его, этого материала источником, евангельским учением.
Тот же самый феномен божбы, привычного и не фиксируемого самим говорящим употребления слов и оборотов религиозной сферы, - присутствует в репликах персонажей с самого начала и в пьесе 1853 года, с первой же прозвучавшей в ней реплики:
" - ...Не поставь себе твердым правилом исполнять обязанность ХРИСТИАНКИ и родственницы во всех случаях жизни, я бы не имела даже силы приехать сюда...
- ...Думать я не могу, а как перед БОГОМ, так и перед вами готова открыть свою ДУШУ.
- Тебя, старушка, не о ДУШЕ спрашивают: знать твою ДУШУ нам решительно неинтересно...
- ГРЕХ и стыдно тебе, Матвеевна, так говорить...
- ...Что делать! Не своя воля, а БОЖИЯ...
- ...При всей моей кротости, я видеть не могла равнодушно этого человека: он - БОЖЕСКОЕ НАКАЗАНИЕ в нашем семействе!...
- ...Я вот как перед БОГОМ, так и перед вами признаюсь...
- Ах, БОЖЕ МОЙ, какая я после этого загадочная!...
- Дай, ГОСПОДИ, чтобы нам в мире начать и в мире кончить...
- Сергей Васильич, уйдите отсюда, БОГА РАДИ; вы мне мешаете...
- O MON DIEU, MON DIEU! Как ужасно это слышать!...
- ...ГОСПОДИ, как обращаются со мной!.. Пустите меня!...
- ...Как я получу свою часть, сейчас же делаю ДУХОВНУЮ на имя твоего сынка...
- Теперь еще, Сережа, ничего не кончено: БОГ ДАСТ, будем делиться...
- ...СОГРЕШИЛ Я, ГРЕШНЫЙ: ни в чем мне, видно, счастья нет...
- Ах, БОЖЕ МОЙ, не могу же я быть такая почтительная племянница, как ваш племянник...
- Мне БОГ знает что такое надавали!...
- ...Он старается представить из себя какого-то попрошайку, которых никогда еще в нашем родстве, благодаря БОГУ, не бывало...
- СЛАВА БОГУ, разделились!...
- БОЖЕ МОЙ, что он хочет предпринять?...
- СОГРЕШИЛИ мы, несчастные!...
- ...Этот Иван Прокофьич БОГ ЗНАЕТ, что делает!
- ...Ах, ТВОРЕЦ НЕБЕСНЫЙ, пошли только терпенье...
- Отступись, мой друг; СМИРИ себя...
- Последняя надежда лопнула... ГОСПОДИ, вразуми меня!...
- ГРЕХ на дядюшке: как он оставил [наследство] одному, так бы лучше было...
- ГОСПОДИ, БОЖЕ МОЙ! подкрепи меня!... Чего я ни терплю, чего ни переношу! Все меня оскорбляют...
- Я, братец, ничего не говорил, ЕЙ-БОГУ, ничего не говорил; вы тогда не расслушали, а я слова против вас не сказал...
- ...Позволяете себе делать ЧЕРТ знает что такое...
- ...Погоди ж ты у меня, ЧЕРТ этакий...
- БОЖЕ! Несите НЕОПАЛИМУЮ КУПИНУ..."
Все эти случаи словоупотребления нужно рассматривать на фоне других выявленных нами феноменов того же плана: здесь и прослеженная нами игра со словом "душа" и другими включающими это слово сложными словами; и такие неявные случаи, как аллюзия на библейский термин "фарисей" в названии деревни Фарасеевка; и травестия библейской легенды о царе Соломоне в сцене дележа шали; и реплики героини ("...и даже теперь приехала потому, что этого требовал от меня мой муж...", "...имею только мужа, волю которого и исполняю...") - обыгрывающие фразу, повторяемую отцом Федором в будущем романе "12 стульев" ("Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены") - и представляющую собой, в свою очередь, травестию евангельского изречения; и введение мотивов "рая" и "ада" благодаря предвосхищающей реминисценции из песни Высоцкого.
И на всем протяжении пьесы мы, зная уже об особенностях построения этой стороны речевого плана у Писемского, - ожидали: чем же эта прерывистая цепь употребления церковно-религиозной лексики разрешится у него на этот раз? И разрешение это - стало для нас неожиданностью, поскольку располагается, как оказалось, на ином плане, чем план речевых характеристик персонажей. Предстало - как эта вот именно коллизия карикатурного, эксплуатируемого в корыстных целях действующими лицами пьесы "покаяния".* * *
"Разоблачение", "раздевание" ближнего, которое массированно производилось в первых двух действиях, - в третьем действии тоже присутствует, но это... какие-то осколки прежнего самоуверенного, агрессивного, ни с чем, ни с какой реальностью не считающегося "разоблачения"; тоже - пародия, карикатура на него.
Один такой осколок - мы находим в той сцене первой попытки "покаяния" у героини, когда она признается перед своим племянником в том, что у нее нет денег на дорогу и просит его дать ей в долг.
Правда, "репетиция" этого "покаяния" - происходит еще в первой сцене третьего действия, в ее разговоре с воспитанницей. Но это скорее - сетование, раскрытие своего сердца: во-первых, потому что воспитанница и так все знает про ее материальное положение, а во-вторых, потому что ее Катя находится в таком положении, что признаваться ей в чем бы то ни было для героини - не стыдно:
"... - Не вижу я с твоей стороны никакого старания... Если бы старалась, так понимала бы, в каком я теперь ужасном положении! Я ехала сюда поправить свои обстоятельства, а что же вышло? Другой день сижу без кофею, потому что не на что купить этих пустяков... Будь у меня хоть сколько-нибудь денег, я бы ни минуты здесь не осталась и прямо бы поехала в подмосковную. Ты смотришь, что я по наружности покойна, - так узнай, что у меня на сердце происходит. Надо иметь мой твердый характер, чтобы все это скрыть и перенесть..."
В следующей сцене, на "премьере" отрепетированного спектакля, племянник - отказывает ей, говоря, что у него самого нет денег. Казалось бы, кому это знать, как не ей (если даже дворня судачит о его пустых карманах!). Но... жажда разоблачить кого-нибудь в чем-нибудь так велика, что она поступает - вопреки очевидности.* * *
В последнем пароксизме своих жизненных установок, в агонии их - она "разоблачает" его. Она не верит тому, что у него действительно нет денег и прямо заявляет, что он - обманывает ее, бессердечно отказываясь откликнуться на ее отчаянную просьбу:
"... - Очень бы рад вам служить, ma tante, но у меня самого нет денег ни гроша...
- Как н гроша?
- Да так - ни гроша, да и только.
- ...Пустяки! не хочешь дать: это другое дело. Вот в этаких случаях, друг мой, и узнается расположение Как рассудить теперь хорошенько, так и увидишь, что Ивана Прокофьича обвинять во многом не за что: он действует по крайней мере прямо.
- Где же мне взять вам денег? Не украсть же их мне!
- Кто ж вас заставляет украсть? И что это у вас за выражение? Я не Эмилия Петровна, с той вы говорите, как вам вздумается, а со мной прошу быть осторожнее... Я ко всем с распростертыми объятиями и готовностью отдавать всякому родному последнее, а мне отвечают одной холодностью. Я другим снисхожу недостатки и даже терплю пороки их, а мне в истинной нужде никто не хочет помочь.
- Вы требуете невозможного: дай вам денег, когда их у самого нет!
- Это одна ничтожная отговорка..."
Такая же защитная реакция, в ответ на препятствие, - раз-об-ла-чить, возникает у нее и когда в деньгах ей отказывает староста, ссылаясь на запрет поставившего себя полным хозяином имения Ивана Прокофьича:
" - ...Как же ты его допускаешь здесь распоряжаться, как в собственном имении? Ты думаешь, что мы не знаем, что вы хлеб думаете вывезти? Все, мой милый, знаем, все нам известно".
И кончается это тем, что разоблачению подвергают - ее саму. Вконец раздраженный переменой ее к нему отношения, обнаглевший от ее беспомощности, изгоняемый ею Сергей Васильич... неожиданно открывает еще одну неприятную для нее тайну:
"... - Извольте отсюда идти: я видеть вас не желаю.
- Зачем же уйти? Разве я вам мешаю?
- Повторяю вам, идите вон... повеса!
- Что ж вы кричите? Наперед заплатите деньги, которые вы мне должны.
- Теперь не место и не время об этом говорить..."
И героиня понимает - что она побеждена; окончательно сломлена; потеряла остатки преимуществ, которые позволяли ей выступать с убийственными разоблачениями. Из круга тех, кто разоблачает, она попала в число тех - кого разоблачают, и жизнь ее - стала... АДОМ.* * *
И это крушение, это превращение в обломки прежде доминировавшей в действии пьесы стратегии "разоблачительства" - находит себе выражение в судьбе заглавной метафоры. При взгляде на художественный состав третьего действия, в сравнении с предыдущими, поражает - ПОЧТИ ПОЛНОЕ ОТСУТСТВИЕ проявлений мотива "одежды".
Лишь один раз, когда та же героиня переходит со своей нуждой от племянника к старосте имения, а потом - и просто к лакею и последний ей - тоже отказывает:
" - А что, матушка, у меня ничего нет. Один чуланчишко, а в нем ничего нет, кроме СТАРЫХ САПОЖИШКОВ".
Точно так же, лишь жалкие обрывки остались от стратегии "разоблачительства", владевшей персонажами пьесы.
И мы применяем в нашем анализе этот образ - "обломки", "обрывки" - вполне сознательно. Констатировав в третьем действии это многозначительное отсутствие ОБРАЗА одежды как необходимого условия для развития метафоры "раздевания" - мы сразу же задумались: а нет ли здесь чего-либо, что могло бы... его заменить?
Продолжить, иными словами, развитие этой метафоры до конца: переведя ее на какой-то иной уровень существования?
И тогда мы наглядно представили себе: что происходит с одеждой человека - когда его... "разоблачают"; раздевают - НАСИЛЬСТВЕННО (недаром же пресловутый Сергей Васильич на всем протяжении... пристает к Катеньке, вплоть до физических домогательств!).
Ленинский афоризм, однажды в этом исследовании нами употребленный, - подсказывает: одежду (как и обеспокоившие вождя пролетариата "всяческие маски") - сры-ва-ют. Иными словами: РВУТ. Срывают - не заботясь о том, можно ли ее будет надеть вновь; рвут ее в лоскуты, превращают в кучу бесформенных тряпок.* * *
Мы говорили о наблюдаемом во втором действии исчезновении "границ" - как о слиянии раздельных вещей и явлений мира в одну безразличную массу; как о проявлении "безумия".
И назвали это исчезновение - наказанием, которое каждый из основных персонажей пьесы - готовит... для себя самого: стремясь, в своих неуемных притязаниях, - перейти любые границы, диктуемые реальностью, с которой они имеют дело. "Разоблачение", которому эти персонажи повсеместно подвергают окружающих, - это тоже ведь... обнаружение некоего перехода ими границ дозволенного, в то время как сами "разоблачители" эти границы без зазрения совести пересекают; иными словами - ничем не отличаются от "разоблачаемых".
Такое же исчезновение "границ", отождествление того, что полагается - противоположным, происходит и в третьем действии. И это тоже - становится частью "расплаты", которая настигает их в этих финальных сценах пьесы.
Анна Ефремовна еще в первом явлении говорит расплакавшейся от ее безжалостных попреков Катеньке:
" - ...Изволь сейчас утереть слезы и не хмурься. Я ненавижу СЕРДИТЫХ ЛИЦ".
После этого сразу же - появляется ее племянник, и в первой же реплике героини - звучит... тот же мотив; выясняется, что его лицо - имеет такое же, "ненавидимое" ею выражение:
" - ...Что с тобой Сережа? НА ТЕБЕ ЛИЦА НЕТ!
- Это ужасно, ma tante! Этот Иван Прокофьич Бог знает что делает!..."
Одно лицо - отражается в другом, как в зеркале.* * *
А во второй половине той же сцены, после того, как она "разоблачила" его, отказавшегося снабдить ее деньгами, выясняется... что то же самое выражение лица, которое она "ненавидит" в других, - присуще ей самой:
"... - Я не понимаю, ma tante, за что вы НА ВСЕХ СЕРДИТЕСЬ.
- Ни на кого я не СЕРЖУСЬ, а оплакиваю, что мне целый век суждено в людях ошибаться..."
Форма, которую приобретает ключевой для этого построения глагол в последнем случае - первое лицо единственного числа настоящего времени - вступает в каламбурные отношения... с личным именем собеседника, к которому она обращается, слова которого - образуют "зеркало", отражающее порицаемую ею самой "сердитость": "СЕРЖУСЬ" - на... "СЕ-РЕ-ЖУ".
Точно так же, и французская форма обращения персонажа к тетушке - возвращает эту пару реплик к двум первым репликам сцены, где подхватывается прозвучавший в последней реплике предыдущей - мотив "лица".* * *
Цитируя реплики этой героини, в которых она "разоблачает" своего собеседника, - мы могли обратить внимание как НЕОПРАВДАННО резко она реагирует на его ироническое допущение, что ему остается - только "украсть" требуемые ею деньги.
Сразу же она прогоняет воспитанницу - свидетельницу этого разговора:
" - ...Что ты здесь сидишь? У тебя особенная страсть быть там, где тебя не спрашивают. Иди в свою комнату..."
Закрадывается подозрение, что эта несоразмерно болезненная реакция - обусловлена тем, что героиня - когда-то и сама была каким-либо образом причастна... к подобному воровству. И, быть может, она прогоняет - нежелательную в этом смысле свидетельницу?
Тем более, что ранее, в первом действии - нам уже встречалась совершенно аналогичная НЕОПРАВДАННАЯ реакция этой героини: на слова Матвеевны о том, что покойный наказал ее за то, что она вела переписку с Анной Ефремовной. Сама она тут же тут же страшно рассердилась и заявила, что это - невозможно, так как переписка эта - ограничивалась лишь справками о состоянии здоровья умирающего.* * *
Однако во втором действии, в приватном разговоре с Иваном Ефремычем (разговоре, в котором союзники поручили ему разоблачить перед ним Анну Ефремовну), Кирило Семеныч, которого все считают дурачком и слепцом и который, на самом деле, как из того же разговора мы могли убедиться, очень остро может подмечать подоплеку происходящего, - трактует этот казус совсем по-другому:
" - Я, братец, к вам.
- Что такое-с?
- Об Анне Ефремовне... нехорошо она поступает!.. ПОМНИТЕ, МАТВЕЕВНА ПРОБОЛТАЛАСЬ О ПИСЬМЕ? Она, точно, о всех нас писала.
- Ну-с?
- И всех нас хотела, чрез Матвеевну, очернить перед дядей: три тысячи обещала ей, чтобы та насказала ему на нас..."
Согласно показаниям самой Матвеевны в предшествующей этому сцене совещания союзников - именно так все и было; и если это действительно так (она, как мы знаем, способна, не то чтобы сознательно соврать, но - нафантазировать то, что угодно ее слушателям) - то понятна острая реакция героини на "проговорку" своей корреспондентки: она испугалась, что ее происки, в присутствии всех, кого это касается, могут выплыть наружу.* * *
Точно так же и в данном случае, в третьем действии, острая реакция героини на шуточные слова о "воровстве" - может скрывать за собой еще какой-то ее прежний неблаговидный поступок.
И этот намек, который мы получаем от автора, - получает развитие в следующей же сцене разговора той же героини со старостой.
Она, как мы видели, "разоблачает" его и его нового хозяина Ивана Ефремыча в том, что они самовольно и тайком от всех остальных наследников хотят вывезти из имения собранный урожай. Она мотивирует свои требования тем, что имеет здесь такие же права, как и поставивший себя фактическим хозяином поместья бывший предводитель наследников.
И сразу же, на основании этого, предлагает своему собеседнику - совершить то же самое предосудительное, только что осужденное ею деяние... в ее пользу:
" - ...Сколько после покойного дяди осталось хлеба?
- Хлеба довольно-с.
- Сколько именно?
- Четвертей двести с лишком есть одной ржи.
- ...Собери же сейчас как можно больше подвод, забери сто четвертей и продай в городе, а деньги доставь мне... Можешь идти".
Она подбивает своего собеседника - именно: на во-ров-ство. И чувствуется, что такое воровство - действительно вошло у нее в привычку!* * *
В следующей сцене она и вовсе - коварством пытается выманить сбережения у старика-лакея. Для нее проходит четкая граница - между деяниями других, и тем, что может позволить себе она сама. И поэтому, когда, еще одной сценой дальше, при новом появлении перед ней ее племянника Сергея Васильича, ее, так сказать, "вводят в рамки", ставят в то же положение, в котором она видит всех остальных (обвиняют ее в невозврате взятых в долг денег), - это для нее, конечно, трагедия.
Весь мир - превращается в одно бесформенное нечто, в котором невозможно ориентироваться. И мотив "безумия", "сумасшествия" - который, как мы сказали, является содержательной стороной этого образа "исчезновения границ" - в этих первых сценах третьего действия прямо связывается с этой героиней, причем - ее собственными устами.
Во втором действии, как мы слышали, мотив этот выражается, между прочим, двузначностью слова "тронуться": которое может означать и "пуститься в путь", и "повредиться в уме". И это двузначное слово - вновь повторяется в первой ее беседе с Сергеем Васильичем, теперь уже - по отношению к ней самой.
Сначала, сообщая о своем желании покинуть имение, она приглашает его в свои спутники, то есть - хочет поехать за его счет. И тогда - он и вспоминает слово, впервые прозвучавшее по его адресу:
" - Вы куда хотите поезжайте, а я отсюда не ТРОНУСЬ..."
Тогда она и решает открыто признаться в безденежье, и теперь уже, в ее устах, это слово - звучит в той же обнажающей его двусмысленность форме инфинитива (скорбные главой, конечно, не говорят о себе самих в форме первого лица: "я тронулся") - что и первоначально:
" - ... Смешно сказать, но мне ТРОНУТЬСЯ отсюда нельзя..."
Происходит - еще одно исчезновение границ, еще одно - отождествление: на этот раз, тетушки и племянника, которые оказываются в одном положении в том, что касается предстоящих им необходимых поездок.* * *
Это выражается, как видим, и в тождестве словоупотребления, одинаковом выборе слов для обозначения поездок той и другого. Во втором действии, как мы помним, именно два эти персонажа - Сергей Васильич и Анна Ефремовна - употребляют ключевое для разворачивающейся там словесно-мотивной игры слово "равнодушно".
И этот лексический выбор - объединяет их и за рамками второго действия. Только теперь - не благодаря участию выбранного слова в одной и той же словесной игре, а благодаря тому, что обоими персонажами - это слово произносится в связи с негативной оценкой антипатичного им персонажа.
В первом действии Анна Ефремовна отзывается о племяннике и воспитаннике покойного, подозреваемом наследниками в интригах против них и в разворовывании имения:
" - ...Я видеть не могла РАВНОДУШНО этого человека: он - божеское наказание в нашем семействе!..."
А теперь, в третьем действии, Сергей Васильич - точно так же отзывается... о предводителе наследников Иване Прокофьиче:
" - ...Отступись, мой друг, смири себя и отнеси это к его необразованию.
- Хорошо необразование!.. Позволять себе делать все, а мы должны смотреть на все РАВНОДУШНО!.."
А негодует он - потому, что бывший предводитель - занимается... именно РАЗ-ВО-РО-ВЫ-ВА-НИ-ЕМ поместья, право на владение которым остальные наследники никак не хотят за ним утвердить:
" - Он собирается к себе увезти все, наряжает подводы, распоряжается людьми; а когда я велел заложить пролетки и хотел осмотреть шесть хомутов, - потому что он как ни кричи, а я ему этих вещей не уступлю, - он вдруг запрещает, избил моего кучера".
И в этом случае, стало быть... отождествление противоположностей! Персонаж - совершает именно то, в чем он обвинил своего противника и за что до сих пор держит его запертого в амбаре.* * *
И, по мере развития событий, скрытый этот мотив "сумасшествия" героини - выходит на поверхность. Прогнав племянника:
" - ...Я СУМАСШЕДШАЯ была, что понадеялась на этого повесу..."
А после разговора со старостой, того именно разговора, в котором она подбивала его на воровство:
" - ...Последняя надежда лопнула... СООБРАЖЕНИЕ ДАЖЕ НАЧИНАЮ ТЕРЯТЬ..."
Но, помимо возникновения этой неопределенности, дезориентации, границы могут исчезать - и в противоположную, так сказать, сторону. Для того, чтобы существовала граница между раздельными предметами, необходимо, чтобы предметы эти - составляли собой некое единое целое. Если это целое исчезает, разбивается вдребезги - исчезают... и границы. Границ - не может быть между осколками, обломками, в которые превратилось исчезнувшее целое.
На протяжении второго действия мы наблюдали, как персонажи - рвут на части доставшееся им в наследство имение. Их драма состоит в том, что они - не могут провести ГРАНИЦЫ между его частями, так чтобы они, эти части - удовлетворяли каждого из тех, кому они достанутся. При этом получается так, что при любом раскладе - каждому доставался бесформенный, ненужный ему обломок.
Деревня, крепостные "души" - но без барской усадьбы. Шуба - "вытертая". А посуда...
" - ...Из чашек ни одной нет целой, - все с трещиной; я еще вчера все пересматривал..."
Вот этот момент метафоры "раздевания" - представший перед нами, когда мы вообразили, как "срываемую" одежду - рвут в клочья, - вычлененный из ее, этой метафоры, во всем ее многообразии, тотальной целостности и потому сам по себе, без специального анализа, неузнаваемый, - и следует рассматривать как способ существования и последний этап развития этой метафоры в третьем действии.* * *
И снова: образ этот, в своей ярчайшей наглядности, - присутствует, прогнозирует дальнейшее развитие художественной трактовки происходящих событий, еще во втором действии. Мы помним эту сцену, где две женщины делят единственную находящуюся в их распоряжении шаль: "делят" таким образом, что - РВУТ ее на две равные части.
Да еще в этом деянии - охотно принимают участие посторонние лица, другие наследники. Один, предводитель наследников Иван Прокофьич, взяв в руки шаль, спрашивает: "Рвать, что ли-с?" Второй, лошадник и ловкач Сергей Васильич, подскакивая к нему и в каком-то горячечном азарте предлагая свою помощь в этой акции, отметает последние сомнения в ее целесообразности: "Конечно, рвать! Давайте, я вам пособлю..."
Так они - разрывают шаль, подают одну половину Анне Ефремовне, а другую Эмилии Петровне, да еще после этого Сергей Васильич восклицает: "C'est charmant!"
И мы теперь понимаем, почему автором была столь рельефно прописана, таким ажиотажем участников маркирована эта сцена: именно потому, что она - зримо-наглядно представляет собой ключ к художественной трактовке следующего и заключительного третьего действия.
И теперь наше внимание обращает на себя то, что с ЭТОГО именно образа (повторим: неузнаваемого с первого взгляда как манифестация магистральной метафоры!) - и начинается третье действие.* * *
Воспитанница массирует своей "маменьке" ее "пораженную" руку; та, недовольная ее действиями, дает ей наставления, и между прочим - употребляет технический термин:
" - Не тут... Ниже... Неужели ты по сю пору не знаешь, которое место у меня поражено?.. Теперь выше, да прижимай крепче: надобно КРОВЬ РАЗБИТЬ..."
Что это значит - нам не важно; главное, что здесь анонсирован образ, который будет - ведущим: "раз-бить". То же слово встречается в тексте третьего действия и в дальнейшем. Кирило Семеныч приходит к бывшему предводителю с просьбой продолжить процедуру "раздела":
" - Если-с мне не дадут-с, что я себе написал-с, я ничего не буду делать.
- Так возьмите, что написали: я не прочь... Стану ли я с вами спорить?
- А сами на Починок БЬЕТЕ?
- В этом виноват: прежде хотелось, а теперь нет".
Имеется в виду высказанное в конце предыдущего действия необдуманное желание этого персонажа получить то имение с усадьбой, которое присмотрел себе сам Иван Прокофьич. И благодаря таким пожеланиям каждого - раз-би-ва-ет-ся то "единодушие", иллюзия существования которого держала наследников вместе в течение завершившейся столь плачевно первой попытки дележа.* * *
Возвращаясь к первой сцене: нужно представить себе положение воспитанницы, обвиняемой в том, что она до сих пор не научилась "разбивать кровь" ("родная кровь" - говорится о близких родственниках; выражение "разбить кровь", таким образом, - можно понять как: разрушить единение, предполагаемое родственными связями).
Ее ругают за то, что она выполняет требуемую операцию неумело; обвиняют в том, что она делает это потому, что не хочет стараться; представляют ее поведение как... смертный грех, в котором нужно "каяться". Да еще и - не принимают ее "покаяния", потому-де, что не видят за ним - желания исправиться, и уверены в том, что и дальше она - будет продолжать в том же духе.
И что же об этом должна думать бедная сирота? Для нее эти обвинения - звучат как приговор; констатация ее НЕНУЖНОСТИ. А значит, ее рассматривают как лицо, от которого следует ИЗБАВИТЬСЯ. Вышвырнуть на улицу; перестать о ней заботиться, кормить, давать кров над головой. А идти ей - больше НЕ-КУ-ДА (кроме как на панель, куда толкают ее любвеобильный Сергей Васильич и тишком поддерживающая его тетушка).
И ее положение можно тоже определить словом, которое мы уже однажды употребили по отношению к почувствовавшей себя в полной изоляции Анне Ефремовне и которое - органично вписывается в эту подчеркиваемую в третьем действии линию карикатурной "исповеди" и "покаяния": АД.
И тем самым, обнаруживается - еще один прогноз дальнейшего хода событий, который мы, сами еще не зная того, нашли в финале второго действия.
Песня Высоцкого, предвосхищающая реминисценция которой таится там, говорит - именно об этом: "Эх, за веру мою беззаветную Столько лет отдыхал я В РАЮ". Да еще и - сопровождается жестом персонажа пьесы, уставившегося... в потолок; ВВЕРХ.
И эти строки - тоже характеризуют именно то положение, в котором будут находиться персонажи в третьем действии. Они будут - именно что ОТДЫХАТЬ: от тех "боевых действий", битв, которые они вели до сих пор на всем протяжении пьесы, и между собой, и с чужими (вплоть до... "захвата пленных": в лице посаженного в амбар под замок Павла Михайлыча Богданова, племянника покойного).
И этот отдых - будет для них, как это стало уже, только по-разному, для обеих участниц первой сцены, - "раем" в кавычках, АДОМ.* * *
Между прочим, есть в реминисцируемой песне Высоцкого - и образ... разрывания на части. Сначала герой ее сообщает своей слушательнице о том, чтó она увидит, когда она "протопит" для него баньку, когда он... "разоблачится":
("Маринка" - имя будущей жены самого Высоцкого, французской актрисы Марины Влади.)...Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный - и все позади.
И наколка времен культа личности
Засинеет на левой груди...
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди - профиль Сталина,
А на правой - Маринка анфас...
Этот мотив в песне возникает неоднократно, в том числе - после описания сцены расставания с братом. И именно здесь образ - доминанта третьего действия пьесы 1853 года - и возникает:
Одним словом... как у Пушкина в "Евгении Онегине", при описании расставания... сестер Лариных:...Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: "Пособи!"
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.
А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили
Чтоб он слышал, как РВУТСЯ сердца...
(Глава седьмая, строфа XIII; обратим внимание, что у Пушкина порядковый номер главы и номер строфы - образуют... число 1..37 года: знакового года "сталинского террора", впрочем, как и года смерти... самого Пушкина)....И облегченья не находит
Она подавленным слезам,
И сердце рвется пополам.
Наконец, и третий элемент, третий "кит" художественного состава третьего действия пьесы 1853 года - в этой песне присутствует. Она ведь представляет собой - не что иное, как ИСПОВЕДЬ ее героя, адресованную приютившей его "хозяюшке".* * *
И врата этого "ада", который пророчила ей предвосхищающая реминисценция песни советского "барда" в конце второго действия, - в конце первой сцены для воспитанницы Катеньки с грохотом захлопываются навсегда.
Здесь, перед самым приходом племянника, женолюба Сергея Васильича, Анна Ефремовна проговаривается о том, в чем же должно состоять то "исправление", следующее за истинным "покаянием", - о котором она прежде, в самом начале сцены рассуждала:
" - ...Из всех моих родных у меня теперь остался один только Сережа, а ты и того своим глупым обращением отталкиваешь от меня.
- Вы меня, маменька, за него в Москве сами бранили: он очень нехорошо со мной обращается.
- Если я тебя бранила, так, вероятно, за что-нибудь в самом деле нехорошее, и ты все-таки должна помнить, что он мой племянник".
Тут уж ее сводническая тактика, которую мы еще в первом действии разглядели, исходя из соотношения ее поступков и интересов, а также реакции заинтересованных лиц, - формулируется уже просто открытым текстом.* * *
Реплику героини о покаянии, в которой она, так сказать, "закидывает удочку" насчет "исправления", и реплику, которая ведется к тому, чтобы прямо направить воспитанницу в руки племянника, - демонстрируя их логическую взаимосвязь, автор связывает стилистическим приемом.
В первой из них, в той ее фразе, которая как будто бы относится к неуклюжести массажистки, - мы встречаем столкновение однокоренных слов:
" - ...Такой НЕСООБРАЗИТЕЛЬНОЙ девочки, как ты, Катишь, трудно даже ВООБРАЗИТЬ: ты умеешь только есть и спать; признательности в тебе никакой..."
В чем должна заключаться эта недостающая ее воспитаннице "сообразительность" - она и объяснит в последней реплике сцены. Но обратим внимание на то, что уже здесь цель, которой она ведет, - проглядывает.
Анна Ефремовна называет свою воспитанницу тем самым офранцуженным вариантом его имени, с которым к ней прежде обращался, единожды, только Сергей Васильич - тогда как сама она, и тоже единственный раз, назвала ее "Катюшей".
И это - демонстрирует направление, в котором движутся ее мысли. Не говоря уже о том, что вариант слова "девочка" (вместо "девушка"), который она употребляет, - обычное эвфемистическое обозначение проституток ("девочки по вызову"). И в сумме, да еще и в столь двусмысленной самой по себе ситуации... массажа, - это дает рисующийся где-то в глубинах подсознания героини образ труженицы из какого-нибудь "салона мадам Зизи".* * *
В чем должна состоять "признательность" девушки, о которой она толкует, - мы уже знаем из последней реплики этой сцены. А начинается эта пространная речь (перебиваемая только робкой попыткой Катеньки воззвать к тем принципам нравственности, которые ей сама же Анна Ефремовна и внушала) - таким же словесным повтором, которым характеризуется первая реплика сцены, игрой слов:
" - Не вижу я с твоей СТОРОНЫ никакого СТАРАНИЯ... Если бы СТАРАЛАСЬ, так понимала бы, в каком я теперь ужасном положении!..."
Это - спрямляет витиеватый, камуфлирующий (в том числе - и для самой себя) ход ее рассуждений и показывает прямую дорогу от требования у воспитанницы "сообразительности" и "исправления" - к тому, в чем, в какой линии ее поведения они должны состоять.
Ту же ее тактику по отношению к находящейся в ее руках воспитаннице, затрагивают, как теперь мы можем это понять, и намеки, звучащие во время последующей ссоры с самим Сергеем Васильичем. Такие, как ее собственная реплика: "Я другим снисхожу недостатки И ДАЖЕ ТЕРПЛЮ ПОРОКИ ИХ, а мне в истинной нужде никто не хочет помочь".
Двойной смысл содержащийся в этой фразе, личная отнесенность к ее собеседнику сделанного вообще замечания - подчеркивается стилистическим дефектом, допущенным ее как бы дрогнувшим от волнения речевым аппаратом: "я другим снисхожу недостатки" (вместо: "я снисхожу к недостаткам других").
Срв. также стилистический дефект в ее реплике, обращенной к воспитаннице, перед приходом Сергея Васильича: "Я ненавижу сердитых лиц".* * *
Намек на те же самые обстоятельства мы можем расслышать - и в реплике ее собеседника, во второй приход его к ней: "Наперед заплатите деньги, которые вы мне должны"! Таким образом, все эти обращенные к племяннику просьбы денег в долг со стороны Анны Ефремовны - в их общем невысказанном, но подразумеваемом согласии друг с другом - не что иное, как... ТОРГОВЛЯ в самом прямом, материальном смысле этого слова; торговля - ее воспитанницей Катенькой.
И эта неприглядная, просто отвратительная коллизия - вполне характерна для стилистики драматургии Писемского. Мы уже цитировали однажды его письмо (написанное М.О.Микешину в мае 1878 года), в котором он называет - еще не такие уродства обыденной, бытовой, семейной жизни, которые нашли отражение в других его пьесах:
"...У меня есть две пьесы, не бывшие в печати; участь их была такова: я написал их еще лет 14 тому назад и предполагал напечатать в Петербурге, но когда в сей град приехал и прочел некоторым из приятелей, те в один голос сказали, что это вещи очень сильные, но печатать их невозможно: в первой из них ("Бывые соколы") у отца связь с незамужней дочерью, а во второй ("Птенцы последнего слета") выведены семейные распри, убийства и самоубийства..."
Эти пьесы - не входят в "советские" издания его сочинений (не зря же, впервые обращаясь в нашем разборе к этой коллизии в комедии 1853 года, мы обратили внимание на то, что картина преступления, совершающегося в сфере частной жизни, переплетается здесь - с картиной преступного политического режима грядущего, ХХ века) - и поэтому еще не знакомы нам.
Судя по автохарактеристике, названные коллизии в этих пьесах - обнажены (поэтому и "печатать их невозможно" - в том числе... и в 50-е годы ХХ века, когда выходило девятитомное собрание сочинений писателя и сборник его пьес в серии "Библиотека драматурга"!).
В комедии же 1853 года соответствующая линия скрыта такими слоями камуфляжа, что для читателя она совершенно неочевидна, и от него требуется много усилий, чтобы ее разглядеть; "разоблачить".
|