|
|
|
В плащ облачённый шафранный, к далёким кико́нам
Вскоре летит Гимене́й. Не к добру призывает
Голос Орфе́я его. Прилетел... Но не видно —
Праздничных лиц. Да и факел — уныло чадит. |
|
|
Всё оттого, что однажды жена молодая
Мёртвою пала, когда на прогулке по лугу
Змей ядовитый её укусил. И, горюя,
Долго супругу оплакивал вещий певец. |
|
Он обратился к теням. Путь к подземному Стиксу —
Скоро нашёл. И прошёл Тенари́йскою щелью
В царство бесплотных видений. Самой Персефо́не
И самодержцу-властителю песню пропел: |
|
«О божества и владыки подземного мира!
Смертные, все мы окажемся с вами когда-то.
Правду сказать разрешите. Я здесь очутился
Не для того, чтоб своё любопытство унять. |
|
И не затем я пришёл, чтобы внуку Меду́зы
Шею тройную вязать. Ради милой супруги
С вами сейчас, ударяя по дружеским струнам.
Змей ядовитый ужалил её и отня́л |
|
Юные годы. Терпел я утрату. Однако,
Богом Любви побеждённый, осмелился к Стиксу
Вольно добраться. Затем, чтоб просить у бессмертных —
Милости. Если, о боги, не ложна молва |
|
О похищении давнем, любовь вам знакома.
Можете вы рассудить, что без милой подруги —
Невыносимо на свете. Прошу об отсрочке.
Пусть возвратится — на время, поскольку все мы — |
|
В царстве подземном пребудем. А если отсюда —
Нет возвращения, вы и меня заберите.
Лучше порадуйтесь смерти двоих». Взволновались
Души подземного мира. Согласной струной |
|
Что-то далёкое в них пробудилось. Танта́ла —
Жажда чуть-чуть унялась. Колесо Иксио́на —
Остановилось слегка. И Сизи́ф, утомлённый,
Слушал, усевшись на камень. И птицы клевать — |
|
Ти́тия печень на миг перестали. Бели́ды —
Облокотились на урны. Обильным потоком
Слёзы впервые из глаз Эвмени́д изливались...
И Персефона и царь приказали позвать |
|
Из недалёких теней Эвридику. Ступая
Медленным шагом от раны, пришла. Объявили
Верное правило выхода из подземелья:
Нужно назад не смотреть. По тропинке крутой |
|
Стали они подниматься во мгле совершенной.
И у границы земной, убоясь, что отста́ла,
Любящий взор обратил на супругу. Она же
В бездну упала, успев лишь промолвить «прости». |
|
|
Так и сошла безвозвратно в подземное царство...
И окончательной смертью жены поражённый,
С каменным сердцем болтался Орфе́й, словно призрак,
И, порываясь вернуться, вернуться не мог... |
|
Лодочник не разрешил... На холодном уступе
Возле реки просидел неотступно неделю,
Грязью покрытый, слезами несчастья питаясь...
В горы Родо́пы ушёл, на заброшенный Гем... |
|
|
Женской любви избегал. Из-за верности? Или
Из-за того, что угасли желания? Третий
Год завершился, как жил у фракийских народов...
Их, как Орфе́я, холодными стали считать. |
|
Был некий холм. На холме — уплощение... Зе́лень
Прямо росла в этом месте. И не было тени
Ни на заре, ни позднее. В любой жаркий полдень
Было нельзя уклониться от зноя совсем. |
|
И от печали Орфе́й на траву опустился.
В звонкие струны ударил... И тень — появилась...
Мягкие липы пришли и безбрачные лавры,
Бук и орех, тамариск и зелёный платан. |
|
Лотос пришёл водяной и двухцветная мирта,
Ивы плакучие и плодоносные вишни,
И великаны-дубы, и кусты земляники,
И виноградные лозы, и ели с плющом. |
|
|
Ясень, для копий пригодный, с раскидистым клёном
Также послушно внимали чарующим звукам.
И, кроме них, гибколистные пальмы, и с ними
Сосны и пихты, деревья из рощ Гелиа́д. |
|
|
|
|
И Кипари́с, очарованный музыкой грустной,
Слушал внимательно, прежние дни вспоминая.
Деревом стал он недавно. Любимчиком Фе́ба
Ранее был... Круторогий огромный олень |
|
Жил на карти́йских брегах. С его шеи точёной —
Камни свисали цветные. А в ушах оленя —
Медные серьги сверкали. С серебряным шаром —
Всюду олень появлялся. Привязан ремнём, |
|
Шар надо лбом колебался. Не ведая страха,
К людям олень заходил. И руке незнакомой
Шею ласкать позволял. И всегда с Кипари́сом
Время любил проводить. На луга и к воде |
|
Часто ходили они. Забавлялись. Играли.
Раз в знойный день, утомившись от жаркого солнца,
Лёг на лужайку олень под раскидистым древом.
Свежей травой наслаждался. И тенью. И вдруг — |
|
Дротиком острым проткнул Кипари́с не нарочно
Тело оленя. И видя, как друг умирает,
Смерти своей возжелал. Как тут Феб не старался
Приободрить Кипари́са, он только скорбел. |
|
|
И у бессмертных просил лишь последнего дара —
Целую вечность страданий. От долгого плача
Стал зеленеть. Его волосы, мягкие прежде,
Жёсткими сделались, в небо смотрели иглой. |
|
И опечалился Феб. И промолвил с тоскою:
«Будешь всегда ты с печальными в скорби великой».
Вот что за души собрались послушать Орфе́я!
Он же все чувства доверил послушной струне. |
|
|
|
|
«Му́за, веди мою песню! От самой основы,
От громовержца Юпи́тера, мира владыки.
Много о мощи Юпи́тера песен сложил я.
Ныне о девах и отроках песню начну. |
|
|
|
Царь Ганиме́да увидел и сердцем зажёгся.
И превратился в орла. И унёс в поднебесье
Ради его красоты. Тот теперь преподносит
Чашу нектара отцу, хоть Юно́на мрачна. |
|
|
|
Также и Феб Амикли́ду в жилище эфира
Вход разрешил бы со временем, только другая
Участь его ожидала. На стебле весеннем
Вновь появляется он, как уходит зима... |
|
|
...Де́льфы оставил, гостил на Эвро́те всё чаще,
С другом досуг проводил, по хребтам неприступным
Ловчим простым проходил, расставляя тенёта,
Сам позабыл себя Феб... В это время Тита́н |
|
На расстоянии равном от ночи до ночи
Расположился... В умелом метании диска
Стали друзья состязаться. Попыткою первой
Диск запустил в облака раззадоренный Феб. |
|
Время прошло, и обратно на твёрдую землю
Диск прилетел, обозначив искусство и силу
И основательность Фе́ба. Немного поспешно
Смертный приблизился, думая диск подобрать. |
|
Но точно в голову диск отскочил Гиаци́нту.
Неосторожность какая! И Феб и подросток
Вместе лицом побледнели. Из раны смертельной
Кровь изливалась ручьями. Ослаб Гиаци́нт. |
|
|
Так, надломлённые, гибнут фиалки и маки,
Долу склонясь головой. Неподвластно и богу
Бегство души удержать. Ослабевшего друга
Феб понапрасну сжимал: Гиаци́нт умирал. |
|
Феб произнёс: «о, обманутый юностью ранней!
Смерть за тобою пришла. И с моею десницей
Гибель твою совместят. Только разве виною
Может назваться игра? Разве свет и любовь |
|
Могут стать — смерти причиной? Хотел бы, горюя,
Жизни лишиться, как ты. Но великим законом
Создан бессмертным. Однако, тебе обещаю,
Вечно пребудешь со мной, у любви на устах. |
|
Лира ли будет звучать, или голос негромкий,
В звуках узнают тебя. Сохранённое имя
Юные очи прочтут. В лепестках новоцветных
Скорбь отразится моя». Между тем, на траву |
|
Вытекла кровь Гиаци́нта. На месте печальном
Вырос цветок с лепестками багряными. Буквы
На лепестках проступили. Наче́ртано — «А́и!»
В Спа́рте проводится праздник теперь каждый год
В честь Гиаци́нта. Его почитают сегодня. |
|
|
|
Если спросить Амафу́нт, чем он может гордиться,
Не назовёт Пропети́д, ибо девы, бывало,
Путников резали в жертву, как коз и быков. |
|
|
Этим они оскорбили Вене́ру. Богиня
Остров хотела оставить, прекрасные грады.
«Только места, мне любезные, чем провинились?
Лучше злодеек в рогатых коров превратить». |
|
И превратила. Однако, потомкам керастов
Не наказанье — рога. Всем они говорили,
Что не богиня Вене́ра. Собой торговали.
В камни потом превратились, безбожный народ. |
|
|
|
|
Пигмалио́н лицезрел, как они в непотребстве
Годы свои проводили. Он жил одиноко.
Ибо среди греховодниц не мог и помыслить
Выбрать подругу для жизни. И был увлечён |
|
Тем, что в свободное время, с искусством небыстрым
Резал слоновую кость. И совсем, как живую,
Создал красавицу-девушку, равной которой
Не было в мире. Казалось, что хочет сойти |
|
Девушка с места привычного, только страшится —
Дикого мира. Творец удивлялся немало
Скромному нраву красавицы. Мог бы поклясться,
Что не из кости она. Часто гладил лицо, |
|
И ощущал, что сминается нежная кожа.
Чудилось: даже синяк может выступить. После —
Он умолял не сердится её. В знак прощенья
Стал самоцветы дарить, одевать, украшать. |
|
И разговаривал с ней... Вот — настал день Вене́ры,
Праздник великий, справляемый всюду на Ки́пре.
Там — сожигали животных, там — ладан курился.
Здесь, совершив приношенье, ваятель сказал: |
|
|
«Всё вам возможно, о боги! Позвольте увидеть
Деву живую, подобную деве из кости,
Чтобы мне стала женой». Золотая Вене́ра
Вняла мольбе, ибо трижды огонь возгорал. |
|
В дом возвратился ваятель, не смея поверить
В то, что случится желанное. Робко касаясь
Девы своей, ощутил, что — пульсируют жилы.
Поцеловал и в ответ — улыбнулась она. |
|
Скоро и свадьбу сыграли. Почетною гостьей
Их посетила Вене́ра. Позднее родился
Первенец Паф. А затем и Кини́р. Был счастливым
Пигмалио́н, даже если б детей не имел! |
|
|
|
|
Страшную песню начну! Удалитесь от звуков
Деды и дочери. Если вам будет приятно
То, что услышите, лучше не верьте. Поверив
В дело ужасное, верьте и в кару за зло. |
|
|
Рад за родные места, что пространство большое
Их отделяет от края, в котором родилась
Дева преступного нрава. Она воспылала
Страстью, отнюдь не дочерней, к Кини́ру, к отцу. |
|
Край тот землёю богат. Там душистые травы
Произрастали обильно. Пахучую ми́рру
Стали выращивать тоже. Название это
Было бы лучше забыть, потому что оно — |
|
Напоминает о грешнице с именем Ми́рра.
Даже Эро́т объявил, что берёг свои стрелы,
Что не пронзал её сердца. Должно быть, ехидной
Ми́рра была одурманена. Злоба к отцу — |
|
Дело преступное, но преступленье страшнее —
Плотское чувство к нему. Неизвестна причина
Странности Ми́рры, поскольку вся юность Востока
Сваталась к ней. Почему бы не выбрать себе |
|
Самого лучшего? Впрочем, она понимала
Несообразность свою. И к богам обращалась:
«О, небожители! Станьте надёжной защитой
И запретите мне думать о силе отца. |
|
|
Но Благочестие разве любовь возбраняет?
Даже такую, которая путает мысли?
Разве природе противно такое стремленье?
Разве преграды не выдумал сам человек? |
|
Если взглянуть на зверей, то легко убедиться,
Что для любви вольны выбрать сородичей. Птицы
Также запретам не следуют. Есть и такие
Между людей племена, где с родителем дочь |
|
Может сближаться, где мать — сопрягается с сыном.
И лишь почтение множится в этом народе.
Жаль, что, велением судеб, пришлось мне родиться
В месте таком, где законы противны душе. |
|
|
Если бы не был Кини́р мне отцом, я могла бы
Ложе делить с ним и был бы он мой. А не мой он —
Лишь потому, что он мой. Что же делать? Уехать?
Можно греха избежать, только как убежать? |
|
Здесь я любимого вижу, могу прикоснуться.
Поговорить с ним могу. А вдали? Невозможно.
Пусть не дано остального! Все мысли смешались!
Стану ль соперницей матери? Хочет ли он |
|
Быть моим мужем? Отец благочестен. Законы —
Он исполняет. Поэтому... лучше... смириться.
И укротить свою страсть. Непорочная телом,
Буду такой же и дальше».Отец же Кини́р |
|
В доме своём женихов принимает. И выбрать
Мирру к себе пригласил. Та молчала. Но очи
Влагой наполнились. Он говорит: «не смущайся,
Дочь непорочная». В губы целует её, |
|
Чтоб успокоить. Затем женихов представляет.
Будет любезен какой? «Мне любезен похожий
На дорогого отца», — отвечала. «Похвально!
Будь же почтительной впредь». И поникла она. |
|
Ибо хотела любимою быть. Наступила
Ночь во дворце. Все уснули. Но Ми́рра металась.
От одного наваждения — к мраку другого.
Жизнь завершить собралась, удавившись в петле. |
|
Шею сдавила тесьмой. Захрипела. На звуки
Няня-кормилица еле успела. Ослабив
Узел тесёмки, в слезах опустилась на землю.
Гладила голову Ми́рры, прижав ко груди. |
|
|
Чуть успокоившись, няня спросила у Ми́рры,
Горе какое направило к страшному шагу.
Дева молчала. Жалела, что ей помешали.
Выведать тайну старушка решилась тогда. |
|
|
Издалека подошла. Посулила в секрете
Всё сохранить, что услышит. Посильную помощь
Ми́рре она предложила. «От многих недугов
Есть исцеление. Даже от гнева богов |
|
Можно защиту найти усмирительной жертвой.
Что говорить о земном? Лад в семье. Все здоро́вы.
Жи́вы и мать и отец». Об отце услыхала,
Охнула Ми́рра. Старушка заметила, но |
|
Не догадалась о тайне. Хотя заключила,
Что, вероятно, сердечные муки сподвигли
Деву к пути роковому. С попыткою новой
Натиск усилила няня: «Как вижу, любовь — |
|
В сердце твоём поселилась. Пособницей верной
Быть в этом деле могу, если только откроешь
Имя избранника». «Прочь! Отойди!» Отскочи́ла
Ми́рра от няни. Упала на ложе в слезах. |
|
|
«Ми́рра, скажи! Не таи. Облегчи свою ношу», —
Увещевала кормилица. Ми́рра устала
От пережи́того. Слово назвать захотела.
Но не решалась признаться. Промолвила так: |
|
«Счастлива матушка мужем своим». Застонала.
Похолодела кормилица. Ужас великий
В самые кости проник... Помолчала немного...
Снова советы давала исторгнуть любовь. |
|
|
«Нет! ни за что!» — повторяла несчастная. С этим
Вскоре смирилась кормилица: «клятвой скрепляю,
Что помогу овладеть...» — не решилась закончить.
Стали сообщницы думать, как действовать им. |
|
|
Праздник Цере́ры проходит раз в год. В это время
Жёны приносят колосья. Семейное ложе
Девять ночей остаётся пустым, ибо жёны
Не допускают к себе никого из мужчин. |
|
Вместе со всеми ушла Кенхреи́да, а нянька,
Пьяным Кини́ра застав, расписала подробно,
Что есть красавица, страстно влюблённая. Он же
Деву в покои свои привести приказал. |
|
|
Тёмная ночь. В галерее, к Кина́ру ведущей,
Следуют дева с кормилицей. Трижды споткнулись.
Филин три раза кричал. Но идут. Дверь открылась.
Няня вручила красавицу Ми́рру отцу. |
|
Он в темноте не узнал свою дочь. На постели
Принял её, как любовницу. Семя проникло.
Образовался зародыш. А следущей ночью
Снова они сочетались. И вот, наконец, |
|
Он на лицо посмотрел. И узнал свою Ми́рру.
Вынул из ножен клинок. Но она — убежала.
Ночь помогла темнотой. По равнинам бродила.
Лунное око смотрело за ней девять раз. |
|
И тяжела стала ноша её. И решилась
Слово возвысить к богам: «Преступлением тяжким —
Казнь заслужила любую. Приму наказанье,
Как неизбежность. Но только молю об одном. |
|
Чтоб отказали мне в жизни и в смерти, поскольку
Буду позором живой для живых и для мёртвых,
Если умру». И бессмертные — вняли моленью.
В дерево — кость превратилась, а кожа — в кору. |
|
|
|
|
Уж изменилась и грудь, и ключицы, и шея.
Съёжилась Ми́рра, и в древо почти погрузилась.
Слёзы текли, сквозь кору пробиваясь смолою.
Время пришло выбираться ребёнку на свет. |
|
И обратилась роженица с просьбой к богине.
Остановилась Луци́на у веток и слово
Молвила. Щель проявилась у дерева. С криком
Вышел младенец: наяды его извлекли. |
|
|
Мальчик родился красивым. Таким живописец
Изображает Аму́ра. Года пролетели.
Юношей сделался он, красоты не утратив.
И приглянулся Вене́ре: однажды малыш |
|
Матери грудь оцарапал случайной стрелою.
Рана глубокой была — полюбила Вене́ра.
Скоро оставила Паф, опоясанный морем.
Стал ей не мил Амафу́нт, и не радовал Книд. |
|
|
Не привлекало и небо. Лишь там, где Адо́нис,
Предпочитала бывать. Изменилась настолько,
Что, как Диа́на, охотницей стала, и часто
Зайцев она загоняла в ловушки его. |
|
И на вершины взбиралась с Адо́нисом вместе,
И пробиралась сквозь заросли дикого леса,
Где осторожные лани скрываются. С шумом
Их побуждала к Адо́нису выйти она. |
|
|
Хищных зверей избегала богиня, поскольку
Небезопасны для смертных их когти и зубы.
Увещевала Адо́ниса не горячиться
И не охотиться на кабанов и на львов. |
|
«С храбрыми храбрость опасна, — она говорила, —
Не нападай на зверей, от природы снабжённых
Грозным оружием. Сердцем они непреклонны
И растерзают охотника, если на миг |
|
Что-то его отвлечёт, утомлённого в беге,
Или ослабнет рука, или некая ветка
Примет удар на себя. И тогда без пощады
Смогут они отыграться на том, кто их гнал. |
|
|
Хищники мне ненавистны». Когда о причине
Он у богини спросил, рассказать обещала.
Лишь отдохнуть пригласила под тополь соседний
И, успокоившись там, говорить начала: |
|
|
|
«Может быть слышал о девушке, быстрой, как ветер?
Всех побеждала она в состязаниях бега.
И красотой отличалась. Сказать было трудно,
В чём превосходство её проявлялось сильней. |
|
Бога просила она о супружестве, только
Он объявил ей о том, что от мужа любого
Нужно бежать, а иначе — себя потеряет.
Вот и вела Атала́нта безбрачную жизнь. |
|
|
Божьего слова страшась, удалилась от мира.
Время в лесу проводила. Условием страшным
Юношей пылких встречала: любовь обещала
Только тому, кто сумеет её обогнать. |
|
А проигравший — лишается жизни. Жестоко?
Но смельчаки находились. Великая сила
У Атала́нты была — красота неземная.
Гибли её домогатели. Раз Гиппоме́н |
|
За состязаньем следил, удивляясь отваге
И безрассудству других. Осудить собирался
Чувство, которое к смерти ведёт. Но однажды
Он Атала́нте в глаза посмотрел. И тогда — |
|
Только и стала понятна награда, к которой
Все так стремились душой. Гиппоме́н загорелся.
Заворожённо смотрел, как, себя забывая,
Каждый хотел превзойти Атала́нту. Затем — |
|
Выступил сам перед ней. И сказал, что победой
Нужно гордиться над сильными, все остальные —
Были её недостойны. Когда же обгонит
И Гиппоме́на она, возликует пускай. |
|
|
(Внуком Непту́на являлся отец Гиппоме́на.
Громкой была бы победа над юношей смелым).
Чуть Атала́нта смутилась, подумав, зачем же
Он подвергает опасности душу свою? |
|
Он был красив. Атала́нта подумала даже,
Так ли она хороша для него? И хотела,
Чтоб от неё отказался, пока ещё можно,
Не рисковал своей жизнью в опасной борьбе. |
|
|
И удивлялась себе, почему Гиппоме́на
Стала она отличать от других претендентов?
Так — полюбила впервые... Народ, в это время, —
Требует бега давно... Я услышала, как |
|
Просит меня Гиппоме́н. Ветерок благосклонный
Голос, едва различимый, до слуха доносит...
Я поспешила на помощь. Есть место святое
С яблоней дивного вида. Три яблока я |
|
С ветви одной сорвала и, незримая, встала
С юношей рядом. Внушила, как действовать нужно.
Трубы сейчас протрубили. Соперники оба —
Быстро помчались, почти не касаясь земли. |
|
|
Кажется, стоп не смочивши, могли бы над морем
Перемещаться, бежать над белеющей нивой,
Не приминая хлебов. Пробегали под крики
Многих, сочувствия полных. И вот Гиппоме́н |
|
Первое яблоко кинул под ноги. Сверкая,
Плод золотой покатился. Она обомлела.
И устремилась за яблоком. И подняла.
Только догнала, он бросил второе. За ним |
|
Снова бегунья пустилась, и вновь поотстала.
Подобрала́ и помчалась в погоню. Настигла.
Ме́та уже показалась. Тут юноша бросил
Яблоко третье. Задумалась дева слегка, |
|
Взять или нет. Сомневалась, однако, недолго.
Я повелела поднять. Атала́нта нагнулась
Яблоко взять. И я ей помешала, поскольку
Тяжесть его увеличила. И победил |
|
Правнук Непту́на. Его прославляли. Несчастный
Даже не вспомнил меня, получив дорогое.
Я ополчилась на них. Мимо храма Кибе́лы
Как-то они проходили. И вот Гиппоме́н |
|
Страстью к жене воспылал. Возбуждение это
Мной увеличено было. Они осквернили
Место святое. Разгневалась мать. Наказала
Тем, что во львов превратила его и её. |
|
Первоначально хотела в стигийские воды
Их окунуть, святотатцев, но лёгкой была бы
Участь такая. Свирепостью всех устрашая,
На поводу у Кибе́лы отныне два льва. |
|
Не обращайся спиной к ним. И хищников прочих
Всех избегай, чтобы двое не прокляли доблесть».
Так говорила Вене́ра. С четой лебединой
В путь поспешила. Остался Адо́нис. Как раз |
|
|
|
|
Псы из берлоги подняли могучего вепря.
Тот побежал, разъярённый, готовый из леса
Выбраться прочь... Сын Кини́ра ударил. И — ранил.
Вепрь оглянулся. Клыками живот распорол. |
|
Не долетела ещё Кифере́я до Ки́пра,
Как услыхала Адо́ниса. Птиц повернула.
Он бездыханный лежал. И она, укоряя
Силу судьбы, зарыдала над телом его. |
|
|
«Все подчиняется вам, но останется вечной
Память Адо́ниса. Пусть неутешные слёзы
Преобразятся в цветы». И нектаром душистым —
Кровь окропила его... И цветочек возник». |
|