|
|
|
Солнца дворец подымался на стройных колоннах,
Золотом ясным сверкал и огнём лучезарным.
Створки дверей красовались серебряным блеском.
Костью слоновой покрыт был великий дворец |
|
Мастеровитый художник украсил жилище.
Изобразил свод небесный, и землю, и море.
Были и боги на великолепной картине.
До́рнда, Проте́й, Эгео́н, громогласный Трито́н. |
|
Были озёра и реки, долины и горы,
Люди и звери, стихии и боги лесные.
Шесть знаков неба — на левой двери отразились.
Шесть знаков неба — отметили правую дверь. |
|
Стал Фаэтон чуть поодаль, поскольку сомненья
Душу терзали, а вдруг ему Феб не родитель?
Яркого света не мог выносить сын Климе́ны,
И потому в отдалении робко стоял. |
|
Феб на престоле сидел во пурпурной одежде,
В блеске смарагдов, игравших с чудесною силой.
С правой и левой руки в расстояних равных
Встали Часы, Дни и Месяцы. Годы. Века. |
|
Там — молодая Весна, там — окрепшее Лето.
Тут же и Осень была, и Зима ледяная.
Юношу Феб замечает, а как не заметить?
Всё замечают прекрасные очи богов. |
|
«Милый мой сын, Фаэто́н! Назови мне причину,
Что побудила тебя оказаться в дороге,
Что помогла одолеть череду испытаний,
Что помогла обнаружить отеческий дом!» |
|
«Свет мой! Отец! Вдохновитель великого мира!
Если Климе́на права, и рождён я тобою,
Дай мне залог, по которому было бы ясно,
Что я действительно сын твой. Что бог — мой отец». |
|
«Верно Климе́на сказала. Тебя не отвергну.
Чтобы сомненья развеять, стиги́йским болотом
Я поклянусь, настоящей божественной клятвой.
Дара любого проси у меня. И я дам». |
|
Только сказал, Фаэто́н произнёс пожеланье.
Просит великого права вести колесницу
И управлять ежедневным небесным полётом
Сильных и резвых крылатых отцовых коней. |
|
Феб покачал головой, говоря: «Безрассудно
Мне говорить после клятвы, которую дал я.
Если б я мог, Фаэто́н, отменить обещанье!
Очень опасно твоё пожелание, сын. |
|
«Смертного рок у тебя. Управлять колесницей
Смертный не сможет. И даже правитель Олимпа
Не совладает с конями, поскольку непросто
Их удержать на крутой пламеносной оси. |
|
Путь начинают вполне отдохнувшие кони,
Но и они тяжело забираются в гору.
Дальше, в зените, такой высоты положенье,
Что замираем от страха и я, и они. |
|
Боязно видеть оттуда моря и равнины.
Ноет от ужаса грудь, опасаясь ошибки.
Даже Тетида, страхуя полёт колесницы,
Вечно страшится тому, как бы я не упал. |
|
Спуск не спокойней подъёма и точки зенита.
Мчатся светила навстречу стремительным ходом.
И невозможно свернуть, придержать колесницу,
Дать передышку коням, утомившимся чуть. |
|
Может быть, думаешь ты, что в небесной дороге
Ждут удовольствия? Храмы? Богатства? Дубровы?
Всюду препятствия там. Затрудненья. Препоны.
Лев разъяренный. Клешнями пугающий Рак. |
|
Там — Скорпион. Там — Телец, круторогий и грозный.
Терпят меня кое-как, иногда распаляясь.
Чем защитишься от их своевольного нрава?
Остерегись. Измени пожелание, сын |
|
Ты подтверждения ищешь божественной крови?
Разве моё беспокойство не служит залогом,
Верным залогом отцовской любви и тревоги?
Благ попроси. Ты не дара — погибели ждёшь». |
|
Только не мог бедный Феб вразумить Фаэтона.
Был, безрассудный, настойчив в упрямом желанье.
Вот к колеснице идут, изготовленной дивно.
В золоте оси и ободы были её. |
|
Кони стояли в богатом убранстве, играя.
Свет разливался везде, изумляя округу.
Створы багряных дверей раскрывала Аврора.
Оры могучих коней запрягали. Пора! |
|
Феб напоследок учил неразумного сына:
«Не погоняй, а старайся натягивать вожжи.
Кони и сами бегут, ускоряться не надо.
В небе срединной дороги отважно держись! |
|
Выше возьмёшь — загорится небесная кровля.
Ниже помчишься — земля запылает пожаром.
Вправо нельзя уклонится — там Змей караулит.
Жертвенник — слева. Доверься Фортуне, мой сын. |
|
Более медлить нельзя, но ещё есть возможность
Остановиться. Пока ты на почве не зыбкой.
Есть полсекунды, пока не отправился в небо».
Но в колеснице готовился в путь Фаэтон. |
|
Жарко отца обнимал в благодарном порыве.
Вожжи восторженно принял, полёт предвкушая.
Кони заржали, и, воздух ногами взрывая,
Быстро помчались сквозь нежную ткань облаков. |
|
Против обычного, лёгок возница в повозке.
И неустойчив поэтому. Так без нагрузки
Кони, стремглав, понесли, покидая дорогу,
Верный, известный, веками испытанный путь. |
|
Скоро бежит четверная не в прежнем порядке.
Новый хозяин не знает, куда они гонят.
А если б знал, то не мог бы исправить, поскольку
Опыта нет непослушных коней удержать. |
|
В жарких лучах пребывая, согрелись Трионы.
Змий, что был вялым от стужи, неистовством пышет.
И побледнел Фаэтон, узнавая с вершины,
Земли, лежащие там — глубоко-глубоко. |
|
Вот потемнело в глазах от великого света.
Вот задрожали колени. И губы. И руки.
Он уж жалеет о просьбе своей недостойной.
Он уж не хочет подарка бессмертных богов. |
|
Как поступить? Возвратиться немыслимо сложно.
И впереди — неизведанность мрачной вселенной.
Где же дорога? Не видит её очертаний.
Лишь необъятных чудовищ рассерженный взор. |
|
Есть скорпионово место меж звёздных скоплений.
Там, где дугой изгибаются мрачные клешни.
Видит несчастный испарины чёрного яда.
Сердце стянуло. И выпустил вожжи из рук. |
|
Кони тогда в безотчетном и дерзком порыве,
То в высоту забирая, то в сторону круто,
Бег обозначили вовсе безумным аллюром.
И содрогнулись созвездия, сжалась Луна. |
|
Пламя приходит на землю огромным пожаром,
Почва чернеет, дотла выгорают равнины.
Стонут народы, большие и малые страны.
Дымом окутанный, в панике плачущий мир. |
|
Тмол и Афо́н полыхали, Родо́па и Э́тна.
Гем загорелся, Парна́с, Гелико́н и Мика́ла.
Ски́фия, А́льпы, Кавка́з, Апенни́нские горы.
Чёрна, как смоль, эфиопская кожа с тех пор. |
|
Ли́вия стала сухой от похищенной влаги.
Нимфы страдали. Иссохли ключи и колодцы.
Облако пара над бедной рекою стояло.
Ру́сла могли оказаться совсем без воды́. |
|
Трещины в почвах бегут. Через них проникает
Свет в тёмный Та́ртар. Подземные боги трепещут.
Море сжимается. Всюду песок раскалённый.
Там, где вчера было море, пустыня теперь. |
|
Гибнут тюлени, дельфины и многие рыбы.
Трижды Непту́н из воды воздымал кверху руки.
Небо хотел упрекнуть, но не выдержал зноя.
Вся затряслась благодатная матерь — Земля́. |
|
И возмутилась. Рекла пересохшей гортанью:
«Бог высочайший! Взгляни! Если смерть неизбежна,
Пусть от огня твоего я погибну, Юпитер!
Чем же теперь заслужила великий пожар? |
|
Тем, что в работе всё время? Изранена плугом?
Муки терплю от людской бороны и мотыги?
Пищу для смертных даю? Для богов фимиамы?
В чём провинилась? За что эта кара, ответь? |
|
Чем заслужили несчастье озёра и реки?
Море и брат твой? А если ты к нам безучастен,
Сжалься над небом, над собственным дивным жилищем!
Всё полыхает. Уж скоро погибнет Атла́нт! |
|
Хочешь, чтоб снова в бесформенный Ха́ос смешалось
Всё, что мы любим? Зачем же ты медлишь, Юпи́тер?
Останови испытанье! О мире подумай!
Сил не хватает терпеть это буйство огня!» |
|
Тут всемогущий отец обратился к бессмертным,
Даже и к Фе́бу, сказав, что пора что-то сделать.
Сильно смущённый, взошёл на вершину Оли́мпа.
Молнию кинул в возницу. И душу отнял. |
|
В ужасе кони, в обратную сторону прянув,
Сбросили с шеи ярмо, разметали повозку.
А Фаэто́н, как звезда раздражённого неба,
Вниз полетел, растворяясь в печальных огнях. |
|
Принял его Эридан и омыл, что осталось.
Руки наяд-гесперид уложили в могилу.
Камнем означили место, на нём написали:
«Спи, Фаэтон. Устремился ты в небо. И пал». |
|
Феб горевал. Если верить правдивым рассказам,
Солнце в тот день не всходило, пожары вселенной
Свет доставляли. Ну что же? Хоть чуточку пользы.
Как убивалась Климе́на, нельзя описать. |
|
Сказано было немало безумных проклятий.
Скорбные ткани одев, круг земной исходила.
Всюду искала могилу погибшего сына.
Горько рыдала над мраморной глыбой, найдя. |
|
|
|
Дочери Солнца стенали и вместе, и розно.
Ночью и днём омывали слезами могилу.
Раза четыре Луна округлялась, увидев,
Как на земле распростёрлись тела их, скорбя. |
|
Ноги сестры Фаэту́сы вот-вот онемеют.
Стонет она. Ей на помощь идёт Лампети́я.
Младшая также. Вдруг все обрастают корою.
Слёзы текут у сестёр, превращаясь в янтарь. |
|
|
|
У Фаэто́на был друг. Верный Ки́кн, сын Сфене́ла.
Он, опечален, пришёл к берегам Эрида́на,
Царство оставив своё. Полный скорби глубокой,
К другу взывая, внезапно стал лебедем он. |
|
Лебедь и ныне к отцу всех богов недоверчив.
Чуждый огню, благосклонный к прудам и озёрам,
Он не простит никогда то, что сделал Юпитер,
Вновь отправляя в жестокое небо упрёк. |
|
|
|
Феб потемнел и осунулся, скорби предался.
Возненавидел весь свет. И сказал в сильном гневе:
«Больше не стану проклятую гнать колесницу!
Будет! Довольно! Кто хочет, возьмётся пускай! |
|
Пусть хоть Юпитер попробует наших поводьев.
Пусть испытает всю резвость коней огненогих.
Пусть сам узнает пути непростого опасность.
Сам пусть поймёт опрометчивость действий своих. |
|
Жаль мне вседневных трудов, совершаемых мною.
Чести им нет, и конца никогда им не будет.
Что же я так убиваюсь немалое время?
Хватит с меня! Пусть попробует кто-то другой». |
|
Феба немедленно все божества обступили.
И умоляли его всеми клятвами мира,
Чтобы вселенную он не оставил без света.
Даже Юпитер державную речь произнёс. |
|
Сердцем кручинясь, выводит свою колесницу.
В путь собирается Феб, жеребцов бьёт нещадно.
Их обвиняет зачем-то в погибели сына.
Едет повозка. Обычным, знакомым путём. |
|
|
|
Стены небесного свода Юпитер обходит.
Не расшатались ли? Нет. Они в полном порядке.
Взор направляет на землю верховный правитель.
Полон забот. Устраняет пожара следы. |
|
Реки спешит возродить, родники и озёра.
Листья деревьям даёт. Устилает поляны
Новой травою. И вот уже — лучше, чем прежде,
Жизнь продолжается. Всюду. Забыта беда. |
|
Более всех об Аркадии милой печётся.
Часто бывает в лесах. Вот, что там приключилось...
Девушку встретил. Огонь разгорается в жилах.
Думает, что не узнает проделок жена. |
|
Был жаркий полдень. А девушка — воином Фе́бы.
Дротик носила. Себя как Диа́на держала.
Жаркое солнце её в этот день утомило.
В роще, густой и тенистой, дремала она. |
|
Если захочет, любое лицо принимает
Хитрый Юпи́тер. И вот перед девой... Диа́на...
...И говорит, обращаясь к охотнице милой:
«Ты не одна ли из ласковых спутниц моих?» |
|
«Да, божество! и Юпитера выше считаю
Душу твою непорочную, пусть хоть услышит!»
И засмеялся Юпитер, узнав, что его же
Предпочитают сегодня ему самому. |
|
Деву целует Юпитер. Сначала невинно.
После — с невиданным жаром. Борьба разгорелась.
Сопротивлялась она, сколько женщина может.
Только какая из женщин осилит его? |
|
Взял всё, что нужно. И взмыл в небеса, победитель.
Лес зашумел, недовольный свидетель позора.
Чуть не забыла охотница лук свой и стрелы,
Вдаль убегая от скорбного места сего. |
|
Видит: идёт, возвращаясь с охоты, Диа́на.
Вместе со свитой. Бежать собралась, испугавшись,
Что вновь Юпи́тер пред нею в обманчивом виде.
Но успокоилась множеству радостных нимф. |
|
Деву Диа́на звала. И она, как бывало,
К лёгкой примкнула толпе. Но пошла где-то с краю.
Молча идёт. Выдают преступление щёки.
Только подруги не видят румянца пока. |
|
Если б невинность свою не хранили подруги,
Тайну несчастной узнали б по тысяче знаков.
Девять раз глаз свой Луна между тем округлила.
Как-то охотницы-девы пришли к роднику. |
|
Светлый струился ручей, услаждая журчаньем.
Местность одобрив, Диана ручей похвалила.
«Нет нам помехи; никто наготу не увидит», —
Так говорила, попробовав воду стопой. |
|
Платья снимают охотницы, медлит одна лишь.
Ей помогают. Спадают на землю одежды.
Тут открывается всё, что так долго скрывалось.
«Прочь от воды! Отойди от святого ключа!» |
|
Долго таилась Юнона, мечтая о мести.
Вот и удобный момент поквитаться с беспутной.
Мальчик родился, Аркад, у любовницы мужа.
«Мерзость Юпитера явною стала для всех!» |
|
Молвила так. Ухватила роженицу крепко.
Волосы рвёт. Навзничь кинула. Руки несчастной
Шерстью покрылись. Персты изгибаются в когти.
Речь отнимается. Ужас! Медведица здесь! |
|
Сущность у нового зверя — совсем не медвежья.
Память о прошлом жива, продолжаются муки.
Зло, совершённое богом, простить невозможно.
К звёздам небесным напрасно взывает она. |
|
Часто из леса бежала, у дома блуждала.
Часто, охотников видя, спасалась со страхом.
Часто медведица наша, столкнувшись с медведем,
Грозно рычала, животность свою ощутив. |
|
Через пятнадцать годов, бедной матери чадо,
Диких гоняя зверей по лесам Эрима́нфским,
Встретил медведицу эту, смутившись сначала.
Чуть смертоносной стрелой не пронзил свою мать. |
|
Не допустил Всемогущий несчастья такого.
Мать и Аркада поднял. Среди звёздных просторов
Их поместил. Две Медведицы рядом отныне.
Только Юнону не радует блеск новых звёзд. |
|
Очень рассержена видом блудницы на небе,
В море спустилась Юнона, к отцу-Океану.
К мудрой Тетиде. Искать справедливого слова.
Слово участия ясно желая найти. |
|
«Боги! скажите, за что мне немилость такая?
Небом владеет другая, обидчица наша.
Кто бы теперь ни разглядывал звёздное небо,
В полюсе самом узрит греховодницу ту. |
|
Кто не захочет теперь посмеяться над нами?
Кто оскорбить не захочет Юнону отныне?
Кто, нас обидев, раскается? кто затрепещет?
Вот как обширно могущество светлых богинь! |
|
В зверя её превратила, — богинею стала.
Так-то виновных карать удаётся Юноне!
Так почему бы ему не ввести её в дом наш?
Взять Ликаона в зятья? А супругу — прогнать! |
|
Коль сохраняется нежность к питомице вашей,
Не принимайте Медведицу в ласковом море,
Чтоб не могла погружаться в чистейшие воды».
И согласились Тетида, отец-Океан. |
|
|
|
В ясное небо Сату́рния взмыла мгновенно.
На многоцветных павлинах, расписанных дивно
А́рга глазами, недавно убитого подло.
Во́рон речивый! И твой изменился окрас! |
|
Был ты когда-то пушистого снега белее.
Не уступал голубям, незапятнанным птицам.
С лебедем, другом потоков, сравнится способен.
Чёрным ты стал! Твой язык повлиял на твой цвет! |
|
Всё расскажу, что случилось в стране Гемони́йской.
Краше красавиц в Лари́ссе была Корони́да.
Чистая, светлая дева, открытая небу.
Фе́бом любима прекрасная дева была. |
|
Только однажды она небесам изменила.
Во́рон узнал. Полетел к господину поведать.
Рядом воро́на летела, ведь ей любопытно.
И всю дорогу болтала пустым языком. |
|
«Путь твой напрасен. Послушай моих рассуждений.
Сам убедишься, на пользу ли верная служба.
Был Эрихто́ний когда-то. Он был сиротою.
Дева Палла́да скрывала в корзинке дитя. |
|
Девушкам трём, от двойного Кекро́па рождённым,
Строгий приказ отдала́ не подсматривать тайны.
Ге́рса с Пандро́сой хранили корзину, как нужно.
Третья, Агла́вра, решилась узнать, что внутри. |
|
Сёстры узлы развязали, и что же в корзине?
Полу-чудовище в облике полу-ребенка.
Видела я. Донесла обо всём без утайки.
Чем наградила за это меня госпожа? |
|
Ниже теперь всякой птицы мой голос вороний.
Антипример всем пернатым, чтоб бед не искали.
А между тем, ведь не я домогалась Палла́ды.
Прямо спроси, и не станет она отрицать. |
|
Ибо в Фоке́йской земле, знаменитой и славной,
Царственной девой была, ко мне сватались часто.
Но погубила меня красота, потому что
Богу морскому однажды пришлась по душе. |
|
Берегом шла. Он увидел меня, загорелся.
Речью сначала ласкал. Перешёл в наступленье.
Я убегала. И в рыхлом песке оказалась.
К небу взывала. Спасите, кричала. Молю. |
|
Просьбой моей была тронута дева Мине́рва.
Руки, что к небу тянулись, она превратила
В крылья. И вот — уже птицей с земли подымаюсь.
Спутницей девы Мине́рвы теперь становлюсь. |
|
Только в свободе полёта нет чести, поскольку
И Никтиме́не стать птицей позволили боги.
Разве не слышал о том, чем волнуется Ле́сбос?
Как покусилась она на отца своего? |
|
Взоров людских Никтиме́на теперь избегает.
Птицы её прогоняют в небесных просторах», —
Долго, похоже, могла говорить бы воро́на.
Во́рон пустые рассказы внезапно пресёк. |
|
«Пусть обернутся во зло тебе россказни эти», —
Так он сказал. Поспешил к господину с известьем.
Всё рассказал, как застал он с другим Корони́ду.
Гневом наполнился Феб, омрачился душой. |
|
Лук напрягает, пронзает свою Корони́ду.
Та говорит напоследок: «могла бы родить я.
Вместе со мною умрёт твой ребёнок сегодня».
И пожалел о случившемся пламенный Феб. |
|
Возненавидел себя, лук надёжный и стрелы.
Птицу клянёт, чрез которую весть получил он.
Тщетно пытается вылечить рану любимой.
И понимает, что близится миг роковой. |
|
Стонет в печали глубокой, однако — что делать?
В пепел сейчас обратится его продолженье,
Семя его, не родившись, растает во мраке,
В тёмную бездну низринется Фе́ба дитя. |
|
|
|
Вырвав тогда из утробы родительской сына,
Он переносит ребёнка в пещеру к Хиро́ну,
Просит кентавра заботой малютку окутать
И, чем возможно, содействовать бедной судьбе. |
|
Во́рону Феб запретил белоснежные перья.
За прямоту и открытость награда такая.
Что до Хиро́на, то рад был кентавр своей службе,
Хоть и нелёгкое бремя взвалил на себя. |
|
|
|
Раз дочь кентавра пришла, что от нимфы Хари́кло
Около быстрой реки рождена. Прорицала
Тайны грядущего юная Окироне́я.
И предсказала, младенца увидев, она: |
|
«Многие будут тебе благодарны, поскольку
Сможешь их души вернуть в бездыханное тело.
К негодованью богов ты на это решишься.
И воспрепятствует молния деда тебе. |
|
Станешь ты, бог, горсткой праха, и богом из праха.
Дважды твой рок обновится». Потом продолжала,
Также взглянув на отца, опечалившись сильно:
«Горькая доля досталась тебе, мой отец.. |
|
«Смерти возжаждешь, бессмертный, спасаясь от муки,
Яд восприняв от змеи и, тебе помогая,
Сёстры, богини судьбы, тебя сделают смертным».
Не досказала. Вдруг слёзы ручьем потекли. |
|
Больше она не способна грядущее видеть.
Окироне́я слабеет. Неясные звуки
Рвутся наружу, похожи на конское ржанье.
Через минуту... кобылою стала она. |
|
Больше она не способна грядущее видеть.
Окироне́я слабеет. Неясные звуки
Рвутся наружу, похожи на конское ржанье.
Через минуту... кобылою стала она. |
|
Тщетно молился Хиро́н, к Аполло́ну взывая.
Феб был в Эли́де в то время, в лугах мессени́йских.
Да и, хотел бы, не смог бы пресечь повелений,
Что от Юпи́тера, бога могучего, шли. |
|
|
|
Феб был в Эли́де, пастушеской шкурой покрытый.
Посох держал деревенский, свирель из тростинок.
Было преданье, что Феб наслаждался игрою.
И полюбил. И забыл о стадах Аполло́н. |
|
Вышли стада без охраны к пилийским долинам.
Ма́йи Атла́нтовой сын посягнул на чужое.
Ловко увёл их. И спрятал в лесном буреломе.
Кражу заметил старик лишь. По имени Ватт. |
|
Он табуны кобылиц сторожил у Неле́я.
И испугался укравший, что Ватт его выдаст.
И попросил: «говори, ничего-де не видел,
Кто бы ни спрашивал. Будет подарок тебе». |
|
Ватт отвечал: «проболтается камень скорее».
Сын Громовержца ушёл, успокоенный сделкой.
Но через миг, изменив и лицо и приметы,
Вдруг появляется, словно усталый пастух. |
|
«Стадо коров не заметил ли, добрый селянин?
Если поможешь найти, дам быка и корову!»
«Будет награда двойной! вот какая удача!» —
Думает старый. И к стаду ведёт пастуха. |
|
«Ах ты! коварное сердце, предатель лукавый!
Мне же меня выдаёшь», — засмеялся Мерку́рий.
И превратил старика в твёрдый камень, позорный.
Имя «указчик» ему. До сих пор там лежит. |
|
В небо вознёсся Мерку́рий. Летел над садами,
Над просвещенным Лике́ем, любуясь изрядно.
А в этот день по обряду невинные девы
К храму Палла́ды святыни в корзинках несли. |
|
Коршуном быстрым, что кружит над жертвой своею,
Круг нарезает Мерку́рий, увидев средь прочих
Юную нежную девушку именем Ге́рса.
И поразился великой её красоте. |
|
Путь изменил свой, спустился на землю. Уверен,
Что красота выделяет его между смертных.
В руки взял трость, наводящую сны, если нужно.
Ладно спадает хламида, подошвы блестят. |
|
Были три спальни в дому, в отдалённых покоях.
В правой — Пандро́са жила, в спальне левой — Агла́вра.
Средний покой занимала прекрасная Ге́рса.
Первой Агла́вра увидела, бог к ним идёт. |
|
«Кто ты?» — «Плейо́ны я внук и Атла́нта-титана.
Тот, чей родитель — великий и грозный Юпи́тер.
Тот, кто веления бога по миру разносит.
Прямо скажу, что пришёл ради Ге́рсы в ваш дом. |
|
Верю, что детям моим станешь доброю тёткой,
Коль благосклонна к влюблённым, сестру уважаешь».
Чёрной тоской одурманено сердце Агла́вры,
Чуточку золота хочет себе получить. |
|
|
|
Раньше Агла́вра секреты Мине́рвы хранила,
Но не смогла, любопытная, справиться с ними.
К За́висти в дом отправляется дева Палла́да,
Чтоб отравила Агла́вру за дерзость её. |
|
За́висть жила без огня, в темноте, в грязном доме,
Скрытом от глаз в недоступной и мрачной теснине.
Внутрь недостойного дома пройти не желая,
В дверь постучала Мине́рва железным копьём. |
|
Дверь отворилась со скрипом. Лениво поднявшись,
Зависть идёт посмотреть, кто стоит у порога,
Гнусный обед на минуту оставив в пещере,
Мясо гадюк, ежедневную пищу свою. |
|
Стон издаёт, замечая Минерву у входа.
В подобострастном поклоне склоняется низко.
Прямо не смотрит в глаза, ухмыляется вяло.
Желчью заходится грудь, жёлт от яда язык. |
|
Чахнет она, замечая других достиженья.
Вечно не спит, огорчённая чьим-то успехом.
И, хоть она ненавистна Мине́рве, богиня
Ей приказала Кекро́пову дочь отравить. |
|
И — унеслась, оттолкнувшись от гиблого места.
Искоса За́висть глядела, как та уносилась.
И поворчала немного, завидуя деве,
Что совершится всё то, что желает она. |
|
Взяв суковатую палку, колючую палку,
В спальню к Агла́вре идёт, повинуясь приказу.
Треплет она её грудь заскорузлой рукою,
Сок вредоносный вливая ей в сердце. И яд. |
|
Тут же родную сестру предъявляет Агла́вре,
Брак представляя в счастливом и розовом цвете:
Вот — веселится влюблённая, нежная Ге́рса;
Вот — улыбаются добрые дети её. |
|
О, как несносны картины достатка чужого,
Если наполнено сердце завистливым ядом!
Вот уж Агла́вру не радуют небо и звёзды.
Вот уж Мерку́рия в дом не желает впустить. |
|
|
|
«С места не сдвинусь», — сказала она, не подумав.
«Пусть будет так», — внук Атланта ответил на это.
Двери Мерку́рий открыл своей тросточкой лёгкой.
И не перечила девушка, окаменев. |
|
Странно! Мерку́рий покинул печальное место.
В небо поднялся. Юпи́тер его призывает.
«Просьбу исполни мою, — говорит, — отправляйся
В земли Сидо́нские. К морю стада отгони!» |
|
|
|
Что? И зачем? Непонятно, но просьба — есть просьба.
Царское стадо уже отправляется к морю.
На побережье бежит, где обычно царевна
Любит гулять, в окружении нежных подруг. |
|
Тут — сам Юпи́тер обличье быка принимает.
Звучно мычит. И со стадом смешавшись, резвится.
Мышцы тугие играют на шее здоровой.
Кожа белеет, как нежный, нетронутый снег. |
|
Я́сны глаза, а рога́ — словно два самоцвета,
И не бодли́в этот бык, а спокоен и ласков.
Смирный тако́й, — изумляется дочь Агено́ра.
Очень красив, так и тянет к нему подойти. |
|
Медлит немного. Затем подошла. Протянула
К морде цветы. А бычок её руки целует.
Чудо! Она веселится... А он белым боком
Падает. Так уморительно. Ласковый бык. |
|
Грудь подставляет под нежные девичьи руки.
Рожки свои позволяет укутать цветами.
Может быть, сесть на него? Да проехать по полю.
Да насладиться... полётом, весельем, весной. |
|
Села на спину его. О, невинность святая!
Даже не знаешь, какого быка оседлала!
Он побежал. По земле. По песчаному брегу.
По побережью. И дальше. По глади морской. |
|
Страхом объята, глядит на косматые волны.
На покидаемый берег, на земли отцо́вы.
Рог ухватила, немея от смутной тревоги.
Ветер трепещет. Одежды неистово рвёт. |