|
|
||
Мы начали рассматривать принцип противоположности в организации сюжетных событий в романе 1844 года - и обнаружили, что такая противоположность может быть противоположностью между действительно имевшим место фактом - и мнимым, являющимся измышлением персонажа.
Особенно это становится заметным в случае построения такой противоположности не на материале большой сцены и не на материале такого отдельного речевого акта, как данное обещание, - а на материале некоей компактной, способной быть запечатленной на одной картинке, "фотографии" сцены.
Это и происходит в рамках последней сцены восьмой главы - в доме Клеопатры Николаевны Мауровой.
За разговором перед поздним ужином озлобленный присутствием соперника Эльчанинов сочиняет какую-то несусветную гипотетическую историю на тему о женской самоотверженности, предлагая Клеопатре Николаевне решить, как бы она поступила в обрисованных им обстоятельствах:
" - ...Например, решиться на тайное свидание, и пусть это будет сопряжено с опасностью общественной огласки, потому что всегда и везде есть МЕРЗАВЦЫ, КОТОРЫЕ ПОДСМАТРИВАЮТ".
Дело идет к полуночи, и скорее всего нужно предположить, что герой, такими вот обиняками, вообще свойственными, как мы уже знаем, стилю Писемского, спрашивает у хозяйки дома, могла бы она (как он сам выражается) "непосредственно отдаться бы ему в полное обладание".
А "мерзавцем, который подсматривает" - в этой ситуации будет, разумеется, присутствующий в этом доме ненавидимый им Мановский.
Но дело, как мы знаем, обернулось... прямо противоположным образом, и уже не гипотетически, а на полном серьезе. "Отдаться ему в полное обладание" - потребовал от героини... шантажирующий ее Мановский.
Ну, а герой романа...
"Почти ощупью пробрался он на главную аллею и вошел на балкон, выход на который был из гостиной, где увидел свечку на столе, Клеопатру Николаевну, сидевшую на диване в спальном капоте, и Мановского, который был в халате и ходил взад и вперед по комнате. Эльчанинов приложил ухо к железной форточке в нижнем стекле и стал прислушиваться".
Таким образом, "мерзавцем, который подсматривает", - оказался... он сам!
Правда, тут же и начинают проявляться ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ между нарисованной им "мнимой" картиной и его поведением в реальной ситуации.
Там - "подсматривают", здесь - "прислушивается". Никакой "общественной огласки" вслед за этим подслушанным разговором он, конечно, себе не позволил.
И более того:
"Первым движением Эльчанинова было вступиться за бедную женщину и для того войти в гостиную и раскроить стулом голову ее мучителю".
Правда, потом он передумал: "мысли его пришли несколько в порядок и он остановился". Вновь - противополагаются: фантастический рыцарский порыв к избавлению "девы в беде" - и трезво-реалистический взгляд на ситуацию, с которой он столкнулся.* * *
Наконец, можно привести яркий образец такой взаимно противоположной пары на уровне фразеологии - в разговоре Ивана Александровича с графом Сапегой после отъезда из его дома Анны Павловны в следующей, девятой главе.
По исследованиям драматургии Писемского, нам известно, что писатель очень часто влагает в уста своих персонажей этакую выхолощенную и разоблачительную по отношению к ним самим фразеологию. Прием этого рода - имеет место и в настоящем случае.
Мы помним неприглядный план графа, который осуществляется в этом разговоре: выяснить, нет ли у Анны Павловны молодого человека, которого она любит, а потом - навести на него гнев мужа.
Иван Александрович страшно боится Задор-Мановского и уверен, что за такие известия - он его сразу убьет. Поэтому он всеми способами пытается уклониться от этого поручения; и, наконец, прибегает к морально-нравственной фразеологии, на которую граф, не оставляя того же фразеологического плана, дает воистину неподражаемый ответ:
" - ...Да и то сказать, Бог с ними! Люди молодые... по-Божески, конечно, не следует, а по-человечески...
- Поди же вон, - сказал граф. - Я не люблю мерзавцев, которые способствуют разврату.
Иван Александрович чуть не упал в обморок".
Здесь уже разоблачительность повествователя - достигает прямо-таки сатирической направленности.
За этой сентенцией морального негодования стоит, как мы знаем, не то что "способствование разврату" со стороны самого графа, а целая разветвленная стратегия соблазнения, использования приглянувшейся ему замужней женщины.
Обратим внимание на то, что с предыдущим построением, "подсматриванием" Эльчанинова, эту фразу объединяет оборот, который звучит и в устах лицемерно негодующего графа, и в устах сочиняющего свою фантастическую историю главного героя: "...МЕРЗАВЦЫ, КОТОРЫЕ..."* * *
Мы затрудняемся сказать насколько такие взаимно противонаправленные построения распространены в повествовании Писемского 1844 года. Как мы убедились в ходе исследования целого ряда произведений его драматургии, исследование ХУДОЖЕСТВЕННОГО СТИЛЯ этого писателя - еще даже не начиналось.
Мы, повторим, привели только несколько примеров, которые стали нам заметны, поскольку мы следовали по водоразделу хронологических аномалий, проходящему через весь этот роман и претерпевающему по ходу дела различные художественно-творческие метаморфозы.
Случаи таких повествовательных "мнимостей", как только что приведенная лицемерно-циничная фраза графа, - лишь частные случаи этих метаморфоз; процесса предвосхищения "эйнштейновского" пространства и времени, развертываемых в этом романе. Во всех этих острых коллизиях, столкновениях взаимно отрицающего - можно находить частные проявления МЫШЛЕНИЯ, моделируемого в своем первом романе писателем, которое станет и научной, и художественной действительностью лишь в первой половине следующего, ХХ века.
Но нашего внимания теперь ожидает тот каскад хронологических аномалий, который, как мы сказали, подготавливается в рассмотренных главах и который обрушивается на читателя в десятой главе.
Действие переносится в усадьбу главного героя, и, после описания обстановки его жилища, сообщается:
"СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ ДНЯ С ТЕХ ПОР, как мы расстались с Эльчаниновым, он в длинном, польского покроя халате сидел, задумавшись на среднем диване..."
Мы расстались с ним, как помнит читатель, ранним утром ПОНЕДЕЛЬНИКА. Спрашивается: в какой день недели происходит эта сцена? Понедельник, вторник, среда, четверг. По-видимому, в пятницу? Или, может быть (если понедельник - не считать)... в субботу?
Здесь-то - и проявляется коварство повествователя! Вскоре мы увидим, что, как бы невероятно это ни казалось, - но ОБА названные нами, как будто бы подходящие, дня - никакого отношения к обозначенной этим сроком сцене у автора не имеют.
Для уточнения датировки, по-видимому, можно апеллировать к указанию самого автора - каким образом ведется отсчет дней в его романе. Попробуем это сделать, хотя сразу предупреждаем, что отсчет этот - ведется у него самым головоломным, радикально "неэвклидовским" образом.* * *
В той самой сцене в ВОСКРЕСЕНЬЕ у губернского предводителя дворянства, где герой наслушался сплетен про Анну Павловну, - говорится о событиях ПЯТНИЦЫ, дня свидания ее с Эльчаниновым:
" - Странные, просто странные вещи... сидим мы ТРЕТЬЕГО ДНЯ с Карпом Федорычем за ужином, вдруг является Иван Александрыч: захлопотался, говорит, позвольте отдохнуть, сейчас ездил в Могилки с поручением от графа".
Таким образом, день, от которого ведется отсчет, - в количество отсчитываемых дней в этом повествовании включается. Значит, суббота для рассматриваемого нами случая в начале десятой главы - отпадает; остается - пятница?
Но в приведенном сейчас примере мы видим, что и день, КОТОРЫЙ ОТСЧИТЫВАЕТСЯ (пятница - "третьего дня") - тоже в это количество входит. Конечно же, если бы в нашем случае повествователь хотел сказать, что дело происходит в четверг, он так бы и выразился: НА ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ (а не "спустя четыре дня").
Но мы уже знаем: в том, что касается хронологии, в этом романе - ко всему надо быть готовым. Может быть, и правда: дело происходит... в четверг?
Далее, после этих "четырех дней" - сразу же следует указание другого срока, другой точки отсчета:
"... на стуле близ окна помещался Савелий, который ДРУГОЙ УЖ ДЕНЬ гостил в Коровине".
Если это был четверг - то Савелий приехал сюда в среду; если пятница, то - в четверг?
Далее сообщается, как это случилось - что он приехал:
"Случилось это следующим образом: НА ДРУГОЙ ДЕНЬ после приезда от вдовы Эльчанинов проснулся часов в двенадцать... Он послал к Савелью письмо, которым пригласил его приехать к нему... Вместе почти с посланным явился и Савелий".
Но это уже - дает совершенно другую датировку. Если "другой день", о котором идет ЗДЕСЬ речь, - отсчитывается от понедельника, то значит, Савелий приехал во вторник, а вовсе не в среду, как мы посчитали в случае предыдущего упоминания "другого дня", и уж тем более - не... в четверг!
Однако в приведенном нами пассаже таится и еще одно хронологическое указание, которое подсказывает - косвенную датировку того же события. Мы знаем, что В ПОНЕДЕЛЬНИК утром Эльчанинов должен был вернуться к себе в усадьбу и лечь спать в пол-пятого - пять часов. Теперь же мы встречаем указание на особенно поздний час пробуждения героя: "ЧАСОВ ДВЕНАДЦАТЬ", который - подозрительным образом хорошо состыкуется с этим необычайно поздним часом отхода ко сну.
Семь часов - вполне достаточное время, чтобы выспаться молодому человеку, даже после таких похождений.
Но ведь это означает, что дело должно было происходить... В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ПОНЕДЕЛЬНИК. В этот день Эльчанинов, стало быть, вызывает к себе Савелия, он сразу же приезжает, и заставляющая нас заниматься головоломными подсчетами сцена - происходит, следовательно, на "другой уж день" - ВО ВТОРНИК. Не пятница, не четверг и даже не среда!
Вот какое хаотическое нагромождение противоречащих друг другу хронологических указаний обрушивает автор на читателя - сразу же, в нескольких первых пассажах десятой главы. Вот к чему вела эта длительная подготовка в предшествующих главах, состоящая из цепочки безупречно правдоподобных хронологических указаний и исподволь сотрясающих ее насмешек над общепринятым, кажущимся само собой разумеющимся подсчетом времени.* * *
Далее дается еще одно хронологическое указание, с еще одной точкой отсчета, - имеющее в виду еще ранее, в восьмой главе данное Савелию поручение Эльчанинова повидать Анну Павловну после несостоявшегося свидания. Эта точка отсчета отличается тем, что располагается уже - на противоположном конце интересующего нас отрезка времени, не в прошлом - а в будущем:
"После первых же приветствий нетерпеливый Эльчанинов спросил своего гостя: был ли он у Мановского?
- Нет еще, - ответил тот.
- А скоро ли думаете быть?
- ДНЯ ЧЕРЕЗ ДВА".
И снова приходится гадать, потому что мы не знаем... от какого из дней недели, в который должен был состояться приезд Савелия и задаваться эти вопросы, - эти "два дня" отсчитывать, это во-первых; а во-вторых, нужно ли все-таки включать в эти "два дня" - день, от которого ведется отсчет, и день, который отсчитывается, - или... не нужно?!
Но далее:
" - Зачем же так долго?
- Я видел Михайла Егорыча. Он велел мне ПОСЛЕЗАВТРА побывать у него".
Наконец-то мы получаем АБСОЛЮТНУЮ датировку для всей этой невообразимой путаницы: если мы узнаем, в какой день состоялся этот визит - мы сможем точно определить, когда происходил и предшествующий этому дню разговор персонажей.
Но именно этого-то - мы и не узнáем. В следующей, одиннадцатой главе о дне визита персонажа - Савелия - к Задор-Мановскому вновь сообщается обиняками, относительно... все той же последней твердо определенной точки отсчета - прошлого воскресенья.* * *
В предшествующую этому воскресенью субботу, когда стало известно, что на следующий день ей предстоит поездка к графу, Анна Павловна попыталась известить Эльчанинова об этом запиской. Но записку, по необходимости, пришлось спрятать, и сделано это было в импровизированном тайнике на месте их предыдущего свидания. Эльчанинов спрятанной записки не нашел и о существовании тайника - даже не догадался.
"ТОТЧАС ПО ПРИЕЗДЕ СВОЕМ, не переменив даже платья, пошла она к Лапинской роще, в нетерпении скорее узнать, взял ли он письмо и нет ли еще его там, потому что было всего восемь часов вечера, но никого не нашла".
"Нет ли еще его там" - относится, как видно из последующего контекста, к Эльчанинову. Но к восьми часам вечера он, как мы знаем, успел побывать во многих других местах; свое же письмо - она нашла. Заметим мимоходом, что, поскольку от графа она выехала в половине шестого, то на дорогу до своей усадьбы и от нее до "Лапинской рощи" - ей пришлось потратить... два с половиной часа!
"...Таким образом прошли три страшные, мучительные дня..."
Далее сообщается о приезде мужа (который все это время, будучи в отъезде, осаждал, как мы знаем, Клеопатру Николаевну) и приходе Савелия: то есть именно о том дне, который нас интересует. Можно предположить, что речь в приведенной фразе идет - о ПОЛНЫХ трех днях, и описываемое в дальнейшем - происходит, таким образом, В ЧЕТВЕРГ.
Делаем долгожданный вывод: приезд Савелия к Эльчанинову и первый же их разговор о поездке к Мановскому "послезавтра" - должен был происходит все-таки во ВТОРНИК. Но этот вывод нас нисколько не утешает, потому что он - продолжает находиться в неразрешимом противоречии с другими хронологическими указаниями!* * *
Обратившись к окончанию эпизода пребывания Савелия у Эльчанинова в десятой главе, мы обнаруживаем, что это - как будто бы, действительно так.
В ходе разговоров, когда Савелий пребывал в гостях у Эльчанинова, тот решается передать через него Анне Павловне письмо, и для этого ему приходится рассказать историю их отношений.
"ВЕСЬ ОСТАЛЬНОЙ ДЕНЬ приятели только и говорили, что об Анне Павловне, или, лучше сказать, Эльчанинов один беспрестанно говорил о ней...
НОЧЬЮ он изготовил к ней письмо...
Савелий ушел ПОУТРУ, обещаясь В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ принести Эльчанинову ответ".
Спрашивается: В КАКОЙ ЖЕ ИМЕННО ДЕНЬ Эльчанинов обратился к приятелю с просьбой, рассказал ему о романе с Анной Павловной и пел ей панегирики?
Ясно, что это должен быть день НАКАНУНЕ визита Савелия к Задор-Мановскому, тот самый "другой день" его пребывания у Эльчанинова. С этого, ВТОРОГО дня, с зарисовки мизансцены двух расположившихся в гостиной друзей - и начинается, напомним, весь этот эпизод.
Потом сразу - повествование переходит к предыдущему дню, сообщается о назначенном на "послезавтра", или "дня через два" визите, и Савелий на эти два дня - приглашается погостить:
"Еще ДВА ДНЯ, страшные, мучительные ДВА ДНЯ, должен был дожидаться Эльчанинов, один, в скуке...
- Не сделаете ли вы мне одолжение? - сказал он, обращаясь к своему гостю.
- Какое?
- Пробудьте эти ДВА ДНЯ у меня".
Выражение "два дня, СТРАШНЫЕ, МУЧИТЕЛЬНЫЕ два дня" - обращает к приведенному нами описанию переживаний героини в начале следующей главы: "три СТРАШНЫЕ, МУЧИТЕЛЬНЫЕ дня", - и, таким образом, синхронизирует два отсчета времени: для героини (предположительно) - это понедельник, вторник и среда; для героя (еще с большей степенью гадательности) - вторник и среда.
Но далее:
"ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ друзья проговорили без умолку. Ночью Эльчанинову пришло в голову попросить Савелья передать Анне Павловне письмо. С этой мыслью он проснулся ЧАСУ В ДЕВЯТОМ. Савелий, привыкший рано вставать, ДАВНО УЖЕ СИДЕЛ, ОДЕВШИСЬ, У ОКНА.
- ВЫ ПОЗДНО ВСТАЕТЕ, - сказал он хозяину.
- Привычка, - отвечал Эльчанинов".
И это отсылает К ТОМУ САМОМУ МОМЕНТУ в начале десятой главы, с которого началось изложение этого эпизода и от которого было сделано отступление в предыдущий день: Эльчанинов, было сказано там, "сидел, задумавшись, на среднем диване; НА СТУЛЕ БЛИЗ ОКНА помещался Савелий".
При повторном возврате к этому моменту о нем было сказано: "ОДЕВШИСЬ". В этом - содержалось противопоставление описанию только что проснувшегося Эльчанинова, о котором в первый раз было сказано: "в длинном, польского покроя ХАЛАТЕ".
И эта изящная состыковка двух краев разрыва - дает основание полагать, что в только что процитированном фрагменте - существуют... и другие отсылки, к другим эпизодам.* * *
Первая такая отсылка - к воскресному пребыванию Эльчанинова в доме Клеопатры Николаевны. В этом эпизоде - мы уже встречали отсылку к разговору Эльчанинова и Савелия - но предшествующему, по дороге к этой героине из дома губернского предводителя: повторяющийся и там и там мотив "обещания".
Теперь Савелий говорит своему другу, поднявшемуся с постели после восьми утра: "ВЫ ПОЗДНО ВСТАЕТЕ". Причем Эльчанинов ему на это отвечает:
" - Привычка... Впрочем, я вчера долго не спал..."
"ВЫ, ВЕРНО, РАНО ЛЮБИТЕ ЛОЖИТЬСЯ СПАТЬ?" - спрашивал Эльчанинов Задор-Мановского в гостях у вдовы... во втором часу ночи. Интересно было бы знать, что для него было - "долго не спать", заснуть ПОЗДНЕЕ ОБЫЧНОГО? В два, в три часа ночи?
Вторая отсылка - к началу всего этого эпизода с Савелием в гостях у Эльчанинова; но не в порядке повествования, а в порядке внутренней его хронологии. На второй день пребывания у него Савелия, сообщает повествователь, Эльчанинов "проснулся ЧАСУ В ДЕВЯТОМ". И об этом часе пробуждения - он говорит как для него "ПРИВЫЧНОМ",
И мы уже обращали внимание на то, что накануне, перед тем как этого гостя к себе пригласить, он проснулся, с нашей точки зрения, необычайно поздно: "ЧАСОВ В ДВЕНАДЦАТЬ". Теперь оказывается, что и вправду - почему-то, по какой-то утаенной от нас повествователем причине, он проснулся... на четыре часа позднее "привычного" для него самого времени пробуждения!
Обе эти отсылки - заостряют внимание на той неразберихе со временем, которая творится в этом эпизоде.
Все эти разноречивые хронологические указания настолько обильны, что не оставляют сомнения в том, что представляют собой сеть, СПЕЦИАЛЬНО сплетенную автором для уловления читателя. Соединив их все между собою, мы обнаруживаем, что они содержат две взаимоисключающие датировки, которые и обуславливают всю эту неразбериху.
Действие самого окутанного этой неразберихой эпизода длится, как в этом случае недвусмысленно указывает автор, на протяжении двух дней. Но один из них, второй день пребывания Савелия в гостях у Эльчанинова определяется - как имевший место быть "СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ ДНЯ" по возвращении хозяина от вдовы.
Первый же из этих дней - приходится "НА ДРУГОЙ ДЕНЬ" после возвращения. Причем согласно косвенному признаку, необычно позднему часу пробуждения, - это может быть не только "другой день" после понедельника, дня возвращения, но и - "другой день" после... воскресенья, дня посещения!
И теперь спрашивается: куда делся, по крайней мере, один, а то и два дня - из указанных автором в первом случае "четырех дней"?!
Кольцевая композиция, начинающая со второго дня, возвращающая к первому и потом вновь переходящая ко второму, - служит дополнительным средством запутывания читателя... к какому дню какое хронологическое приурочение относить!
Как мы видим, того, что написано автором, - просто-напросто не может быть. В этом счете времени - или пропущен, или... добавлен один лишний день.* * *
Знакомая нам (по повести "Тюфяк") картина: время, как ни в чем не бывало, повествователем - то растягивается, то сжимается, от двух до четырех дней - и наоборот.
Можно попытаться разрешить этот парадокс, не выходя из границ "естественного" представления о течении времени. Например: исходной точкой отсчета - берется роковое воскресенье. В таком случае проблема состоит в том: включать ли этот день в отсчет следующих дней, или НЕ включать; является ли эта точка - инклюзивной, или - эксклюзивной.
Задавшись этим вопросом, мы сразу же привели пример из предыдущего повествования того же романа, говорящий в пользу первого выбора. И теперь, задумываясь о том, что могло бы значить выражение "спустя четыре дня с тех пор, КАК МЫ РАССТАЛИСЬ с Эльчаниновым", - мы видим, что раннее утро ПОНЕДЕЛЬНИКА - никак не может быть... НЕ отнесено к исходному воскресному дню, не считаться - окончанием... его ночи. Иначе злополучный "четвертый день" не придется - на среду, день накануне визита Савелия к Задор-Мановскому.
Но тут же мы слышим о том, что Савелий был призван Эльчаниновым "на другой день ПОСЛЕ ПРИЕЗДА ОТ ВДОВЫ", - и тут же понимаем, что то же самое утро понедельника... уже ни в коем случае нельзя относить к воскресенью: иначе не получится, что Савелий был призван - во вторник, чтобы провести у Эльчанинова эти два дня, день приезда и следующий день накануне его отбытия утром в четверг к Мановскому.
Иначе окажется: приехал он в понедельник, "сидел на стуле близ окна" утром в... среду, "на другой день" своего пребывания у Эльчанинова; а ВТОРНИКА на этой неделе - как не бывало!
Конечно, можно было бы сказать, что повествователь в одном случае считает - инклюзивно, а в другом - эксклюзивно: хотя... делается это В ОДНОЙ И ТОЙ ЖЕ ТОЧКЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ, - так что списать это на забывчивость и переменчивость автора - никак невозможно; автор это делает явно для того... чтобы СПЕЦИАЛЬНО ЗАПУТАТЬ читателя.
Тем более, повторим, что именно здесь, в этом месте, в его повествовании образуется... короткая и тугая временная петля; время на короткий срок начинает двигаться... в обратную сторону (как при движении тела со скоростью, превышающей скорость света): от настоящего (среда) - к прошлому (вторник).
Но даже это формальное допущение о смешанном характере способов отсчета времени - не срабатывает, потому что мы уже видели, что к перечисленным хронологическим парадоксам - присоединяются показатели сюжетно-характерологические.
Мы видели, что "привычное" для Эльчанинова время пробуждения, восемь часов утра, - в день приезда к нему Савелия сменяется необычно поздним, двенадцатью часами дня. И, если бы дело происходило во вторник (как должно следовать из количества времени, проведенного у него гостем, - то мы бы никак не смогли найти объяснения такому нарушению его каждодневной привычки.
Другое дело, если толковать фразу "на другой день после приезда от вдовы", хронометрирующую это необычное пробуждение, - как относящуюся к ПОНЕДЕЛЬНИКУ, ранним утром которого герой вернулся домой. Тогда этот эксцесс окажется более чем естественным, полностью соответствующим обстоятельствам.
И теперь уже не наши, основанные на системе предположений выкладки - но сама логика сюжета заставляет считать понедельником этот день, день прибытия гостя.
Вот и опять получается - что в этот понедельник Эльчанинов пригласил Савелия, а вторника на этой неделе - не было.* * *
На это можно было бы возразить, что наше утверждение о том, что визит Савелия к Задор-Мановскому состоялся именно в ЧЕТВЕРГ - датировка, в которую упираются все эти парадоксы - тоже только ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ. Оно ведь основано на сообщении в следующей, одиннадцатой главе о том, что героиня, до того как этот визит состоялся, - провела в страшной тревоге ТРИ ДНЯ.
И почему бы тогда не считать, что Савелий провел у Эльчанинова понедельник и вторник, а к Мановским поехал - В СРЕДУ. И "три дня", которые промучилась героиня, - пусть будут те же воскресенье, понедельник и вторник?
Но как же все-таки и в этом случае быть - с авторским заявлением, которое, подобно "Валтасаровой надписи", полыхает в начале рассказе о всем этом отрезке времени: "СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ ДНЯ" (то есть - на второй день пребывания Савелия у Эльчанинова)?!
Если уж со средой худо-бедно выкрутиться можно, ВТОРНИК - никоим образом нельзя посчитать... ЧЕТВЕРТЫМ ДНЕМ после... вос-кре-сень-я!
Если только не предположить, что автор романа, подобно гоголевскому Поприщину, вставил в эту неделю... еще один, никогда не бывалый день: например, какой-нибудь "ВТОРОНЕДЕЛЬНИК". И тогда, как это ни смешно, двухдневное пребывание Савелия у Эльчанинова - вновь растянется, в обычной "системе отсчета", на три дня!
Так что автор - хорошо знал, что делал, сплетая для читателя сеть, которой позавидовал бы любой Борхес; не оставляющую ни малейшей лазейки; заставляющую, при любой попытке упорядочить отсчет времени с одной стороны, - все тут же лететь кувырком с другой.
Вот мы и говорим, что при взгляде на эту головоломную конструкцию - нужно допустить, что в описываемой автором неделе либо пропущен, либо добавлен один день.* * *
Обратим внимание на то, что в ходе нашего исследования всей этой фантастической конструкции, словно бы оставленной на планете Земля в 1844 году внеземной цивилизацией, мы сначала отсчитывали время от дня в ПРОШЛОМ, от воскресенья, а потом, когда нащупали точку, ограничивающую этот отрезок времени с другой стороны, - от дня в БУДУЩЕМ.
Тогда и получается, что, если считать "из прошлого" - то время в повествовании Писемского, описывающем этот отрезок, растягивается, один день - оказывается "лишним". А если считать "из будущего", то наоборот, один день - требуется "прибавить".
И это соответствует парадоксам движения со световыми скоростями в теории Эйнштейна.
Но на эту же самую вырисовавшуюся перед нами ХУДОЖЕСТВЕННУЮ проблематику повествования Писемского можно посмотреть и с другой, оборотной по отношению к первой, "изнаночной" стороны.
Эта возникшая перед нами проблема одного "пропущенного" (или "добавленного") в событиях повествования дня - имеет хорошо известный, хотя и малоизученный, прецедент в ближайшей к написанию романа 1844 года русской литературной истории; прецедент, переводящий эту проблематику из предвосхищающего естественнонаучного - в религиозно-символический план.
Впрочем, такая сопряженность теории относительности Эйнштейна с архаичным средневеково-мифологическим мышлением стала ясна для современников сразу, еще в 1910-х - 1920-х годах.
Сколько ДНЕЙ длится действие повести Пушкина "Гробовщик"? Кажется, четыре? День переезда гробовщика на новую квартиру, новоселья; день празднования именин Готлиба Шульца; день похорон купчихи Трюхиной и, наконец, день пробуждения гробовщика после кошмарного сна, утро этого дня.
Но все дело заключается в том, что один из этих дней - ЛИШ-НИЙ; был проведен гробовщиком (как выразился один исследователь повести) "в плане инобытия". Попросту говоря, в конце концов оказалось, что события этого дня, долгожданные (для него) похороны купчихи Трюхиной - приснились ему, после попойки у немецкого мастерового.
Причем Пушкин, рассказывая о событиях этого дня - ничем явно не дает читателю знать, что это - сон. А заканчивается он - восстанием из могил мертвецов, пришедших "в гости" к похоронившему их гробовщику; так что этот кошмар - тоже воспринимается сначала как одно из событий "настоящего" дня.
И только с наступлением утра, с пробуждением персонажа - становится ясно, что все это - было сном.* * *
Нам так запомнилось выражение исследователя о "плане инобытия", потому что оно - полностью соответствует нашим представлениям о пушкинском замысле этой повести. Никакого "инобытия" в событиях этого "лишнего" дня, если рассматривать их с сюжетно-прагматической стороны, я лично не вижу.
Другое дело, если нам становится известен - СИМВОЛИЧЕСКИЙ ЗАМЫСЕЛ пушкинской повести.
Я увидел в пушкинском персонаже с инициалами А.П., Адриане Прохорове - проекцию последнего предстоятеля русской церкви петровского времени, Патриарха Адриана. Присутствие этой проекции выразилось, с одной стороны, в отражениях искусства, культуры и истории XVII века, пронизывающих повесть. С другой стороны - в адаптации символики, окружающей русского патриарха.
Патриарх в православной церкви - отражение фигуры Иисуса Христа, "икона Христа", как выражались современники патриарха Адриана. Отсюда - присутствие евангельских мотивов в пушкинской повести.
И прежде всего - мотивов смерти и воскресения Иисуса Христа. Исследователи давно отметили, что "новоселье", на которое с самого начала отправляется герой повести, - метафора СМЕРТИ, в том числе и в поэзии самого Пушкина. Гробовщик "отправляется на новоселье" = "умирает". Кульминацией его пребывания в загробном мире - становится встреча с "ожившими мертвецами".
В конце повести - он "воскресает", возвращается к жизни.
С проекцией этого центрального евангельского сюжета, окружающей фигуру Адриана Прохорова, сообщающей ей символическое измерение, глубину, - связана и призрачная иллюзорная хронология повести, то обстоятельство, что один из составляющих ее четырех дней - оказывается "лишним"; эта парадоксальная, сжимающая и растягивающая хронология - является составной частью этой евангельской проекции.
Церковь учит, что Иисус Христос претерпел "ТРЕХДНЕВНОЕ погребение", после которого - воскрес. Но при взгляде на хронологию евангельских событий это догматическое положение церковного вероучения - начинает вызывать чувство глубокого изумления.
Церковь справляет "погребение Плащаницы" - смерть Иисуса Христа, в три часа Страстной пятницы. А уже в полночь с субботы на воскресенье - возвещается... восстание Христа из мертвых. Где же тут "три дня"? Погребение, пребывание во гробе, длилось даже менее двух суток, едва ли не полтора дня.
Целый день, таким образом, в сроке, официально объявленном "погребением", оказывается "лишним". И об этом хронологическом казусе - я сразу же вспомнил, обдумывая пушкинские аллюзии на патриарха Адриана и вспоминая о "лишнем" дне, прожитом его тезкой, героем повести "Гробовщик", в "плане инобытия".
На самом деле, конечно, со временем здесь все в порядке: во-первых, у древних иудеев было принято считать малейшую часть дня - за день целиком. А во-вторых, речь шла о воскресении НА ТРЕТИЙ ДЕНЬ, по ветхозаветным пророчествам, - так что о каких частицах двух крайних дней этого срока идет речь - не имеет значения.
Но вместе с тем, сам этот "зазор" во времени, существование этого "лишнего" дня - коль скоро оно, по той или иной причине, стало самостоятельным предметом обдумывания - внезапно в моих глазах оказалось не столь равнодушным, иррелевантным... самому содержанию и смыслу евангельской истории, событиям, связанным с этим "погребением".
Ведь пребывая во гробе, учит нас Церковь, и одновременно оставаясь на престоле с Отцом, - Христос в то же время сошел во ад, чтобы сокрушить его врата, лишить державы диавола и вывести из него мертвецов!
ПАРАЛЛЕЛЬНО с днями, проведенными во гробе на земле, Иисус Христос провел... ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ в загробном мире, в аду - вот уж воистину, "в плане инобытия"! - восполняя, таким образом, физический счет дней своего погребения до символического "трехдневного".
Евангельская история, таким образом, является образцом, архетипом той схемы прибавления (или выпадения) "лишнего" дня, которую мы видим в событиях пушкинского "Гробовщика", а потом обнаруживаем - перенесенной в повествование Писемского.
Об этом "лишнем" дне - в свете, в перспективе этого "архетипа" - действительно можно сказать как о прожитом, проживаемом "В ПЛАНЕ ИНОБЫТИЯ", на изнанке, оборотной стороне действительной человеческой жизни.
Причем в повествовании обоих авторов (с совпадающими инициалами... "А.П."!) эта "изнанка", оборотная, невидимая, по определению, сторона - становится ВИДИМОЙ; как бы переворачивается, включается в план происходящих на глазах у читателей событий. И вместе с тем, очевидные хронологические аномалии, бросающиеся в глаза в повествовании Писемского, сохраняют, поддерживают статус этой "стороны" - именно как оборотной, изнаночной, не поддающейся рациональному объяснению - и в этом смысле, также остающейся "невидимой".* * *
Так же как и в пушкинском "Гробовщике", и в евангельском первоисточнике, в повествовании Писемского, как мы можем увидеть, речь идет - о хронологических группах в три-четыре дня.
Три дня - пятница, суббота, воскресенье - занимает история двух свиданий, первого - удачного и второго - несостоявшегося, героев романа 1844 года. Четыре (то есть... три!) дня - с понедельника по четверг - занимает история пребывания в гостях у Эльчанинова Савелия Никандровича Молотова.
И размер этих хронологических групп - также служит свидетельством генетической зависимости от повествовательной модели, наследуемой автором романа от пушкинского "Гробовщика".
Узнаваемость этой хронологической конструкции тем сильнее, что она переносится не изолированно, а в КОМПЛЕКСЕ с другими элементами художественного строя повести 1830 года.
Среди других средств, с помощью которых создается проекция на заглавного героя повести черт русского патриарха Адриана - реминисценция евангельской притчи о двенадцати девах, ожидающих "жениха полунощного" (символическое обозначение Иисуса Христа).
Этот мотив - пародийно повторяется, преломляется в пушкинской повести. В своем сновидении, после мнимых хлопот по устройству похорон купчихи Трюхиной, гробовщик Адриан возвращается в ночи домой и, увидев в этот неурочный час входящих в ворота его дома людей, думает: "Не ходят ли любовники к моим дурам?" - то есть дочерям Акулине и Дарье.
Точно так же и в притче - запоздавшего жениха поджидали 12 дев, половина которых были разумными, запасшими достаточно масла для своих светильников, другие - неразумными, выражаясь языком московского гробовщика - "дурами"!
Этот же мотив своеобразно преломляется в романе 1844 года. Еще во второй главе на балу Иван Александрович Гуликов сообщает о неожиданном приезде графа Сапеги:
" - Граф приехал, - повторилось почти во всех концах стола.
- Вчерашний день, - начал Иван Александрович, - В ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ НОЧИ, СОВЕРШЕННО НЕОЖИДАННО. Конечно, он мне писал, да все как-то двусмысленно. Знаете, великие люди все любят загадки загадывать. Дом-то, впрочем, всегда готов. Вдруг сегодня из Каменок ночью верховой... "Что такое, братец?.." Перепугался, знаете, со сна. - "Дядюшка, говорит, его сиятельство приехали и желают вас видеть". Я сейчас отправляюсь. Старик немножко болен с дороги, ну, конечно, обрадовался. Так мы и просидели. Приятное родственное свидание!"
Как видим, здесь же поддерживается мотив ожидания ("Дом-то, впрочем, всегда готов") и неожиданности, а также "загадывания загадок" - то есть именно ПРИТЧЕЙ. Этот мотив - напоминает и о другой притче о втором пришествии Иисуса Христа: где Он сравнивается с "татем в нощи", а от хозяина дома - требуется постоянное бодрствование.
И затем этот знаковый, для создания реминисцентного комплекса, мотив "12 часов" - не раз повторится в повествовании. В шестой главе этим мотивом (только не в ночной, а в дневной его трактовке) начинается рассказ о субботнем визите графа к Задор-Мановским:
"На другой день, ЧАСУ В ДВЕНАДЦАТОМ, Анна Павловна, совсем забывшая об известии, сообщенном Иваном Александровичем, сидела в гостиной..."
В восьмой главе именно в этот час происходит ночной визит Эльчанинова к Клеопатре Николаевне:
"На столовых часах ПРОБИЛО ДВЕНАДЦАТЬ. Вошел слуга и доложил, что ужин готов".
Визит - неожиданный, более того - ставящей хозяйку и ее первого гостя в конфузное положение. Здесь, таким образом, вновь повторяется весь сюжет притчи.
В девятой главе в этот же день, в то же воскресенье, но только снова днем, граф ожидает приезда Анны Павловны:
"Пробило ДВЕНАДЦАТЬ. Граф начинал ходить более и более беспокойными шагами, посматривая по временам в окно".
Граф - ЖДЕТ героиню; героиня накануне - забыла о визите и его НЕ ЖДАЛА. Сюжет притчи о разумных и неразумных девах и неожиданно прибывшем женихе - варьируется и распределяется по разным участкам повествования.* * *
Те же самые "стандартные" промежутки времени в ТРИ ДНЯ выделяются и в повести 1850 года "Тюфяк"; и здесь, как мы наблюдали, они тоже становятся плацдармом для создания хронологических аномалий.
Три дня занимает история заочного сватовства героя повести: день разговора его сестры Лизаветы Васильевны с Феоктистой Саввишной; день посещения самозванной свахой дома невесты (пропущенный, непрожитый движущимся в замедленном ритме героем!) и день помолвки.
Тот же самый промежуток, в который совершаются эти события, - занимает для самого героя повести... ДВА ДНЯ, один день для него - как будто проваливается в какое-то "инобытие".
Мы знаем теперь, что моделью для этого повествовательного построения - служит у Писемского повесть Пушкина; образцом она для него явилась и в этом произведении.
Несколько раз тот же самый срок называется и во второй части повести (хотя там он и не имеет такого же конструктивно-художественного, образующего хронологическую аномалию значения, как в рассмотренном нами случае из первой части).
Это - событие, когда Лизавета Васильевна, влюбленная в Бахтиарова, узнаёт, что одновременно он ведет интригу и с женой ее брата.
Это тот именно день, на который мы обратили внимание в связи с предвосхищающим отражением в повести... фигуры М.Горького; день, когда ее муж усиленно называет посетившего их Бахтиарова "бароном".
На следующий день она заболевает, и Михаил Николаевич приглашает к ней врача, который ставит неутешительный диагноз. А после того:
"Масуров всю ночь не спал, а поутру послал сказать Павлу, который тотчас же пришел к сестре. Михайло Николаевич ДНЯ ТРИ сидел дома, хоть и видно было, что ему очень становилось скучно..."
Только сообразив все эти обстоятельства, можно понять, о каких именно "трех днях" тут ведет речь автор; тем более, что сообразить их удается не сразу, потому что - читателю прямо не сообщается то, что мы сразу отметили в пересказе: что героиня занемогла именно НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ после визита Бахтиарова, а не в тот же самый.
После описания визита Бахтиарова, в начале следующей главы, говорится - просто:
"Лизавета Васильевна сделалась больна".
Когда именно это стало заметно, в тот же день или на следующий, - приходится домысливать, исходя из соображений о вероятности течения событий. В противном случае - мы с тем же успехом могли бы, судя по сообщениям о происходящем автора, составить себе представление... лишь о ДВУХ днях, проведенных Масуровым дома: день, когда состоялся роковой визит, его жена заболела, был приглашен доктор, - и следующий день, когда Масуров послал за Бешметевым.* * *
Затем тот же срок становится основой для организации еще одного эпизода, и тоже вызывая у читателя головокружение своими неустойчивыми, на глазах деформирующимися границами.
Псоле скандала, учиненного Бешметевым, узнавшим о любовной интриге его жены с Бахтиаровым, супруги удалились в деревню, где Юлия свела знакомство с соседкой по имению:
"Юлия Владимировна приехала К ОБЕДНЕ в свой приход, почтенная Санич была там и после обедни, как бы случайно, не замедлила подойти к Бешметевой... Катерина Михайловна пригласила соседку, без церемонии, по-деревенски, для того только, чтобы провести ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ в столь милом для нее знакомстве, - ехать к ней".
Вернулась героиня домой, стало быть, в тот же день вечером:
"Таким образом, день прошел весьма скоро...
Приехав домой, впрочем, она не видала Павла и встретилась с ним уже НА ДРУГОЙ ДЕНЬ за обедом. Бешметев даже не спросил жены, где она была целый день.
НА ТРЕТИЙ ДЕНЬ Юлия сама уже решилась сказать мужу, что ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ приедет к ним отплатить визит Санич, с которою она познакомилась В ПРОШЛОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ".
Здесь, кажется, ясно, что "другой день" после поездки к обедне и пребывания в гостях у соседки - это ПОНЕДЕЛЬНИК; "третий день" - должен быть ВТОРНИК.
Но далее... мы слышим от автора:
"...Павел на это ничего не отвечал, но только НА ДРУГОЙ ДЕНЬ, еще часу в десятом утра, уехал в город.
Катерина Михайловна ПРИЕХАЛА В ЧЕТВЕРГ и, после обычных приветствий, спросила Юлию о муже..."
И что, спрашивается, означает эта фраза? "Завтрашний" день после вторника, когда объявлен приезд с ответным визитом соседки, он же - "другой день", в который Павел, по этой причине, сбежал в город, - должен быть... СРЕДА!
Быть может, это означает, что Катерина Михайловна должна была приехать в среду - но вместо этого приехала в четверг; а свое пребывание в городе хозяин дома - предусмотрительно, словно бы заранее догадавшись о том, что его ждет, - продлил до двух дней?
Вновь - узнаваемая для нас специфика конструкции: к чисто хронологическим признакам, обуславливающим подсчет времени, - прибавляются сюжетно-характерологические. Почему герой романа 1844 года проснулся на четыре часа позже обычного? Каким образом герой повести 1850 года догадался, что ему, чтобы избежать визита соседки, нужно пробыть в городе два дня?
И вновь, никаких комментариев от автора - мы по поводу этих нюансов не получаем, а вместо этого - перед нами выкладывается голая, самопротиворечивая хронология.* * *
И само такое построение с контрабандно проникшим в повествование "лишним" днем - нам уже хорошо знакомо по роману 1844 года, когда герой возвращается из гостей в ночь с того же воскресенья на понедельник и у него гостит Савелий - до того же самого четверга.
В повести 1850 года это построение - буквально повторяется, но в конспективном виде. И при этом - возникают те же самые размывающие контуры "ньютоновской" реальности колебания в счете дней.
Ведь и в этом случае может быть и так, что выражение "на третий день" нужно (точь-в-точь как в романе "Виновата ли она?") понимать - как ИСКЛЮЧАЮЩЕЕ из подсчета дней - день возвращения героини домой, воскресенье.
И в таком случае, сообщила она мужу об ожидаемой гостье - не на СЛЕДУЮЩИЙ день после того, как впервые после возвращения встретилась с ним за обедом, не во вторник - а спустя еще один день, в среду?
А может быть, и ясное и понятное, на первый взгляд, выражение "...встретилась с ним уже на другой день..." - тоже нужно понимать так, что героиня не видела мужа целый день по приезде, весь понедельник? Простая и понятная, простейшая до банальности хронология - ощутимо начинает утрачивать свои ясные очертания.
Ведь иначе, как мы обнаружили это для соответствующего эпизода из романа 1844 года, оба выражения, обозначающие здесь промежутки времени, - должны будут основываться на РАЗНЫХ, один другому противоречащих способах подсчета времени: "на другой день" (то есть на следующий день после приезда, в понедельник) - ВКЛЮЧАЮЩЕМ в подсчет воскресенье; "на третий день" (или в среду) - ИСКЛЮЧАЮЩЕМ этот же воскресный день из подсчета.* * *
Так же как в романе 1844 года, перенесение хронологической конструкции из повести "Гробовщик" образует в повести "Тюфяк" КОМПЛЕКС с еще одним художественным элементом пушкинского повествования - обеспечивающий наиболее эффективное узнавание, воспроизводящий характерную физиономию произведения-источника.
Это - уже иной элемент, чем использованный в романе 1844 года. Если там находит себе отзвук та же евангельская притча, которая используется при описании приближения гробовщика в своем сновидении к дому, наполненному приглашенными им в гости мертвецами, - то в повести 1850 года этим дополняющим заимствование элементом стала подробность самой кульминационной встречи Адриана Прохорова со своими ужасными "гостями":
"...Бедный хозяин, оглушенный их криком и почти задавленный, ПОТЕРЯЛ ПРИСУТСТВИЕ ДУХА... упал... и лишился чувств".
Вот этот мотив, имеющий в повести Пушкина, как мы говорим в специально отведенной этому вопросу работе, концептуальное значение, - тоже присутствует в повести 1850 года.
О втором посещении ее героем дома невесты, на следующий день после помолвки, сообщается:
"Павел ехал к Кураевым в этот раз С БÓЛЬШИМ ПРИСУТСТВИЕМ ДУХА; он дал себе слово быть как можно разговорчивее с невестою и постараться с ней сблизиться".
А когда, в связи с хронологической НЕВОЗМОЖНОСТЬЮ справлять саму описываемую в повести свадьбу во время... Великого поста, - мы присматривались к переживаниям за свадебным столом тетки героя Перепетуи Петровны, строго придерживающейся запрета на вкушение скоромной пищи, - мы тоже встречали в соответствующем тексте из повествования это выражение:
"...Вот что думала Перепетуя Петровна, сидя за столом; гнев ее возрастал с каждым блюдом, У НЕЙ ЕДВА ХВАТАЛО ПРИСУТСТВИЯ ДУХА сказать, что она не ужинает..."
Встреча в повествовании 1850 года с этим мотивом самим по себе - сразу наводит на мысль о зависимости от пушкинской повести; но все же одного этого мотива - недостаточно, чтобы с уверенностью говорить о заимствовании.
И лишь после того, как перед нами предстают со всей отчетливостью все эти "фокусы" с трехдневными отрезками времени и их метаморфозами и становится очевидным их происхождение от пушкинского "Гробовщика", - находит свое место в общем составе реминисцентного комплекса и эта его составляющая.* * *
Впрочем, сейчас, когда стала очевидной принадлежность к пушкинской реминисценции этого мотива "присутствия духа", - открываются глаза и на то, что в первом из приведенных случаев - одним этим мотивом аллюзия на пушкинскую повесть... не ограничивается.
У Пушкина встреча персонажа с мертвецами - происходит во сне, в его сновидении. А о намерении героя повести "быть как можно разговорчивее с невестою" - далее говорится:
"Он даже придумал, чтó с ней говорить; он расскажет ей, ЧТО ВИДЕЛ СОН, а именно: будто бы он ЖИВЕТ В МОСКВЕ, на такой-то улице, в таком-то доме, а ПРОТИВ ЭТОГО ДОМА другой, большой ЖЕЛТЫЙ КАМЕННЫЙ ДОМ..."
Иными словами: под видом сна он собирается рассказать невесте о том, как он впервые увидел ее, живя еще в Москве, где она случайно оказалась его соседкой.
И гробовщик Пушкина - тоже живет в Москве; и мотив "дома напротив" - тоже актуален в его повествовании. Именно так расположен относительно его нового дома на Никитской улице дом немецкого сапожника Готлиба Шульца:
"Я... живу от вас через улицу, в этом домике, что ПРОТИВ ВАШИХ ОКОШЕК",
- сообщает он ему во время первого своего визита с приглашением в гости на именины; а с этого приглашения - в повести "Гробовщик" все и началось.
И даже ЖЕЛТЫЙ цвет дома обязан своим упоминанием... пушкинской повести: в этот цвет было окрашено, до пожара Москвы, служебное помещение еще одного соседа и приятеля Адриана Прохорова, будочника Юрко:
"Пожар двенадцатого года, уничтожив первопрестольную столицу, истребил и его ЖЕЛТУЮ БУДКУ".
Одним словом, целый букет изобразительных мотивов повести Пушкина был транспонирован в этот пассаж повести Писемского 1850 года "Тюфяк".
|