|
|
||
"Эйнштейновские" мотивы в романе 1844 года "Боярщина" (первоначальное название: "Виновата ли она?" - его нужно отличать от одноименной повести, которая будет написана в 1855 году) затем в заостренном и сжатом виде экспонируются в повести 1850 года "Тюфяк".
В середине первой части ее (глава VII) говорится о визите к заглавному герою, Павлу Васильевичу Бешметеву, его тетки Перепетуи Петровны с жалобой на его сестру Лизавету Васильевну Масурову, которая компрометирует себя ухаживаниями за ней ее давнего, еще до замужества, возлюбленного, вновь встретившегося с ней в провинциальном городе.
Повествователь отмечает, что этот визит происходил "однажды - в начале великого поста".
Этими скандальными слухами тетку героя "возмутила" ее приятельница - Феоктиста Саввишна, вхожая в дом местных аристократов Кураевых, очень интересующихся тем самым Бахтиаровым, давним знакомым Лизаветы Васильевны, который, однако, отдает предпочтение перед посещениями их дома - визитам к Масуровым.
Об этой исходной точке, за которой последовала сцена тетки с племянником, - сообщается, тем не менее... после ее, этой сцены окончания, и тут же начинается рассказ - о другом, наряду с этой сценой жалоб, следствии неописанного разговора-сплетни двух приятельниц:
"Феоктиста Саввишна, поговорив с Перепетуей Петровной, вздумала ехать к Лизавете Васильевне посидеть вечерок и собственным глазом кой-что заметить".
Таким образом, получается, что ее разговор с сестрой героя - происходит, по времени, ПАРАЛЛЕЛЬНО, одновременно с кляузным разговором с ним тетки.
Именно в этом разговоре Лизавета Васильевна узнаёт о том, что собеседница "близка к этому семейству", то есть семейству Кураевых, а интерес это для нее представляет - потому, что Павел, ее брат, до сих пор подробно обсуждал с ней любовь, вспыхнувшую у него к одной из дочерей Кураева - Юлии Владимировне, к которой он даже и не знает, как подступиться.
Воспользовавшись представившимся случаем, Лизавета Васильевна с маху - ни много ни мало, просит Феоктисту Саввишну разузнать, как Кураевы отнеслись бы к тому, чтобы Павел... сделал предложение! А собеседница ее была к тому же записной свахой в этом городе, так что дело с этого момента начало развиваться в неожидаемом никем из участников неслыханном темпе.
Вот хронология этого сватовства - и является цепью столь же неожиданных для читателей парадоксов, которые остаются необъяснимыми в границах самой этой повести - и находят себе разрешение, как выясняется... именно в романе 1844 года (по цензурным соображениям, к тому времени все еще неопубликованном).* * *
Казалось бы, следовало ожидать, что, после разговора тетки с племянником будет рассказано о том, что ПОСЛЕ того делал тот или другой из участников этого разговора: с той целью, чтобы сохранить иллюзию соответствия последовательности развития событий - последовательности рассказа о них.
Но нет: вместо этого - автор начинает рассказывать о других событиях; о событиях, последовавших за теми, которые... ПРЕДШЕСТВОВАЛИ этой сцене; да еще - и не были описаны с той же подробностью; да еще и - упоминаемых так скомканно, вскользь, что с первого взгляда даже еще не становится ясна причинно-следственная связь между теми и другими.
И дело тут не только в том, что автору почему-то перестает быть важным соответствие между последовательностями рассказывания и рассказываемого; но вследствие этого - теряется, становится трудноуловимой самая... взаимная ориентация этих событий во времени; порядок повествования о событиях - перестает быть АБСОЛЮТНЫМ мерилом следования во времени событий, о которых повествуется.
Лишь только специальным логическим усилием мы устанавливаем для себя ту ОДНОВРЕМЕННОСТЬ сцен с участием двух разбежавшихся приятельниц-сплетниц, о которых шла речь; причем одна из этих сцен, в порядке повествования, располагается ДО краткого сообщения об их беседе, а другая - ПОСЛЕ.
В данном случае эта с трудом усматриваемая "одновременность" - не имеет никакого художественного значения; она служит лишь показателем того временнóго хаоса, неразберихи, которая, как потом открывается взору читателя, тут в повествовании почему-то начинает твориться.
Да к тому же в конце этой сцены Феоктисты Саввишны с Лизаветой Васильевной - сообщается о приходе... Павла. О целях его прихода при этом - ничего не упоминается. Разговор с ним - передается в кратком авторском сообщении, да и то состоит - почти из одних вопросов к нему теткиной приятельницы. Да и вообще, он вскоре - так ничего и не сделав, уходит.
И лишь задним числом мы, читатели, должны догадаться, что непонятный визит его - был следствием разговора его с теткой. И разговор этот, таким образом, должен был закончиться РАНЬШЕ, чем закончился визит Феоктисты Саввишны к его, героя, сестре, так чтобы он мог поспеть к окончанию их собственного разговора... о нем самом, о решительном повороте в его судьбе, о котором ему при этом - так ничего еще и не сообщили!
Визит и того и другой, сообщает автор, закончился с приходом Масурова "часу в восьмом". И теперь нас интересует - судьба (временная последовательность) наметившегося в этой сцене осевого события повести - сватовства.* * *
Невнятный этот визит героя - является, однако, как мы увидим, одной из важных точек отсчета в этой "свадебной" хронологии.
О дальнейших шагах, предпринятых вновь назначенной свахой, говорится (глава VIII), что она -
"...Возвратясь от Лизаветы Васильевны, почти целую ночь не спала".
Иными словами, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ - ничего предпринято не было.
"НА ДРУГОЙ ДЕНЬ Феоктиста Саввишна сходила к заутрене, к обедне и молилась, чтобы хорошо начать и благополучно кончить, И ВЕЧЕРОМ ЖЕ решилась отправиться к Кураевым".
Но вместо "разведки", о которой только и просила (за его спиной!) сестра героя, получилось... форменное сватовство: решение о выдаче дочери замуж за Бешметева было принято молниеносно, в тот же вечер. Кураевы, несмотря на свое видное положение, находились на грани разорения и, несмотря на то, что Юлии Владимировне был органически противен жених, отец сумел вынудить у нее согласие.
Комизм положения заключался в том, что "согласие" всеми силами сопротивляющейся невесты - опережало... согласие "сватающегося" к ней жениха.
"Ехавши [домой], Феоктиста Саввишна вспомнила, что она еще ничего не слыхала от самого Бешметева и что говорила только его сестра, и та не упоминала ни слова о формальном предложении.
"Что, если он откажется, даже потому только, - подумала она, - что у них к свадьбе ничего не готово?"
Эта мысль сильно беспокоила немного далеко взявшую сваху".
На фоне подробно развернутых и куда лучше узнаваемых предвосхищающих "эйнштейновских" мотивов в романе 1844 года - сейчас становится видно, что это комическое построение является не чем иным, как исчерпывающе ясной иллюстрацией к положению специальной теории относительности о разном ("ускоренном" и "замедленном") течении времени в разных системах отсчета.
Но дело, повторю, не в этой плакатной ясности, которая опять-таки - становится видна лишь при выходе за рамки самого этого произведения, - а в том хронологическом нагромождении, в котором эта "иллюстрация" оказывается.
Окончание визита "свахи" к Кураевым знаменует собой окончание еще одного дня (после дня визита тетки Клеопатры Петровны к своему племяннику Павлу и самого Павла - к Лизавете Васильевне, у которой он застал Феоктисту Саввишну):
"Она тотчас было хотела ехать к Лизавете Васильевне, НО БЫЛО УЖЕ ДОВОЛЬНО ПОЗДНО, и потому она только написала к ней письмо..."* * *
Сваха и семья "невесты" - словно бы находятся... в звездолете, мчащемся с субсветовою скоростью; весь добрачный цикл, все, что герою предстояло бы пережить за длительное время знакомства и ухаживания за невестой, - совершается у них... в один вечер.
А Павел - в это время находится "на Земле"; еще только раздумывает о том, как бы ему познакомиться с понравившейся ему девушкой, не подозревая о том, что уже без пяти минут на ней женат!
И эти аномалии в течении времени для героев одной и той же повести - тут же, сразу после сцены сватовства, в главе IX, - отражаются, экспонируются в хронологической неразберихе, с которой сталкивается читатель. Она - сигнализирует ему о возможном присутствии этих аномалий, заподозрить существование которых, еще раз повторю, - практически невозможно, читая саму эту повесть.
Только это уже не логически вычисляемая относительная хронология событий, а хронология... "абсолютная", календарная!
Павел продолжает беспокоиться о сплетнях, касающихся его сестры. И автор поначалу, как будто бы, дает совершенно точное указание, КОГДА именно он этим занимается:
"...В ТО САМОЕ ВРЕМЯ, как Владимир Андреич [Кураев] решал его участь, он думал совершенно о другом и был под влиянием совершенно иных впечатлений".
Иными словами - это происходило НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ после того, как он об этих сплетнях узнал и нанес свой нескладный визит к сестре, у которой как раз перед тем решился вопрос о сватовстве ему невесты.
И понятно, почему он и в этот роковой для него день был занят этими, посторонними его собственной судьбе мыслями, - он "отставал" от хода развития событий в "иной системе отсчета". Прямым указанием на это - автор и предваряет приведенную нами фразу:
"Павел ничего не знал о переговорах сестры с Феоктистой Саввишной".
Но далее - во внутреннем монологе передается содержание тех мыслей и "впечатлений", "под влиянием" которых он был, его поиски путей пресечь эти сплетни, - и вот тогда-то автор и огорошивает нас ремаркой, полностью противоречащей предыдущему его хронологическому указанию:
"Бедная Лиза, - думал он, - теперь отнимают у тебя и доброе имя, бесславят тебя, возводят нелепые клеветы. Что мне делать? - спрашивал он сам себя. - Не лучше ли передать ей об обидных сплетнях? По крайней мере она остережется; но каким образом сказать? Этот предмет так щекотлив! Она никогда не говорит со мною о Бахтиарове. Я передам ей только разговор с теткою", - решил Павел И ПРИЕХАЛ К СЕСТРЕ
Но ему, КАК МЫ ВИДЕЛИ, НЕ УДАЛОСЬ ЭТО СДЕЛАТЬ".
"Бедная Лиза" - название знаменитой повести Н.М.Карамзина. И эта аллюзия - побуждает интерпретировать в том же самом ключе, как заглавие литературного произведения, ничуть не менее знаменитого, - и выражение... которым начинается следующая фраза: "ЧТО (мне) ДЕЛАТЬ?" (обратим внимание, что и обращением к сестре: "Бедная Лиза..." - фраза, предшествующая ей, - тоже начинается).
Вот только роман этот... будет написан Н.Г.Чернышевским - более десяти лет спустя. Время - как бы обращается вспять; "будущее" - становится "прошлым". Но ведь то же самое - творится, НАГЛЯДНО ЭКСПОНИРУЕТСЯ - и в этих начальных, вступительных для IX главы пассажах!
Оказывается, этот монолог относится - не ко дню, когда происходит сватовство и которому первоначально приурочивается содержание ЭТИХ (казалось бы!) его мыслей, а - к предыдущему.
Этот внутренний монолог, таким образом, ХРОНОЛОГИЧЕСКИ находится - между разговором героя с теткой и приездом его к сестре, у которой он застает поговорившую еще раньше с той же теткой Феоктисту Саввишну.
И если бы монолог этот находился на этом месте В ПОРЯДКЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ - нам не пришлось бы ломать голову над загадкой "бесцельного", по всей видимости, приезда героя к сестре! Он - служил бы исчерпывающим объяснением этих "недостающих" целей.
Но все дело в том и состоит, что объяснительный монолог этот приводится автором - даже не после сообщения о визите, цели которого он объясняет, - а после описания целого последовавшего за этим нового дня - дня сватовства: правда - в "системе отсчета" иных, чем главный герой, персонажей.* * *
Присмотревшись к тексту этих, содержащих в себе столь немыслимую хронологическую путаницу фрагментов, мы начинаем понимать, в чем тут дело.
Два этих только что процитированных нами и содержащих прямо противоположные хронологические указания фрагмента - соединяет фраза, на которую сразу трудно обратить внимание, и еще труднее - оценить ее значение в порядке повествования:
"ДОЛГО НЕ МОГ ОН ПОСЛЕ ПОСЕЩЕНИЯ ТЕТКИ опомниться. Ему очень было жаль сестры".
Оказывается, что, сообщив о содержании мыслей героя "в то самое время", когда совершалось сватовство, автор - мгновенно, не дав это осознать читателю... ВОЗВРАЩАЕТСЯ к его переживаниям ПРЕДЫДУЩЕГО ДНЯ, сразу "после посещения тетки" и перед неудачной поездкой его к сестре!
Если перевести это "незамеченное" возвращение и вызванную им хронологическую путаницу на язык художественной выразительности,то можно будет сказать, что герой - живет "вчерашним днем", вчерашними событиями, предшествующими дню его сватовства, тогда как в окружающем мире - события эти неумолимо несутся вперед.
Можно даже представить себе это так, что в момент, к которому относится первого из этих хронологических указаний, "в то самое время", когда сватовство это совершается, - он вспоминает, не может еще "переварить" вчерашнего визита своей тетки, последовавших за этим собственных мыслей и неудачной попытки поговорить об этом с сестрой.
Но пойдем дальше ПО ХРОНОЛОГИИ, от осознанного нами наконец, с таким большим трудом, момента этого "возвращения" повествования вспять:
"С расстроенным духом возвратился он домой и ЦЕЛУЮ НОЧЬ ПОЧТИ НЕ СПАЛ".
Далее - вновь следует пересказ его размышлений по тому же поводу, попыток понять, имеет ли под собой реальное основание услышанная им сплетня.
Сделанное автором упоминание о проведенной героем бессонной ночи (которой, казалось бы, - и принадлежат эти размышления) - приводит нас, таким образом, к СЛЕДУЮЩЕМУ ДНЮ, то есть описанному перед тем с соответствующей своей стороны, в соответствующей "системе отсчета" дню сватовства.
День этот, как мы помним, в ЭТОЙ системе отсчета, заканчивается вечером, когда Феоктиста Саввишна откладывает свой визит к Лизавете Васильевне с сообщением о своей "пирровой победе" и решает ограничиться написанием ей об этом письма - "содержание которого читатель увидит в следующей главе": то есть, по ходу событий, на следующий день.
Но что же происходит в ЭТОЙ главе, после проведенной героем бессонной ночи накануне дня неведомого для него сватовства? В ходе его размышлений, протекавших "в то самое время, как Владимир Андреич решал его участь"? -
"Размышления Павла были прерваны ПРИЕЗДОМ ЛИЗАВЕТЫ ВАСИЛЬЕВНЫ... Лизавета Васильевна вошла с веселым лицом и, почти ни слова не говоря, ПОДАЛА ПАВЛУ КАКОЕ-ТО ПИСЬМО".
И вот, оказывается, что это - то самое письмо об удавшемся сватовстве, которое Феоктиста Саввишна... напишет ей вечером этого дня и которое она должна будет... получить НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ!
Тут уже дело невозможно объяснить никакими хронологическими перестановками в повествовании и никакими ментальными наложениями разных временных планов в воображении персонажа.
Тут уже прямо, черным по белому говорится, что к герою, пребывающему во вчерашнем дне, пребывающему буквально, в АБСОЛЮТНОМ хронологическом порядке событий, - приходит героиня... из завтрашнего дня, существующая, живущая в дне, который для героя... должен наступить только ЗАВТРА!
Тут уже автор со всей откровенностью говорит о том, что он не просто экспериментирует с построением повествования, не просто изымает из него абсолютную систему отсчета, относительно которой устанавливается порядок сюжетных событий, не просто утверждает равноправие разных систем отсчета, в которых время может идти с разной скоростью, - а прямо, без какой бы то ни было оглядки на горизонт бытовых и научных ожиданий современного ему читателя, - ВОСПРОИЗВОДИТ ВРЕМЕННЫЕ ПАРАДОКСЫ БУДУЩЕЙ СПЕЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ ЭЙНШТЕЙНА.* * *
Хронологические аномалии в повести 1850 года могут показаться незаслуживающими того ПРИНЦИПИАЛЬНОГО, художественно-концептуального оправдания, которое мы им дали. Почему бы не списать их - просто на литературную неопытность начинающего автора, даже не отдающего себе отчет в том, к каким недоразумениям приводит его манера ведения повествования?
Но даже оставаясь в границах самой этой повести, нельзя не ПОЧУВСТВОВАТЬ определенной доли... изящества, с каким появляются и группируются эти замеченные нами в повествовании аномалии. Они ни в коем случае не производят впечатления безобразного и бессмысленного нагромождения повествовательных ошибок.
Но мы специально подчеркиваем, что обнаруживаем в повести 1850 года эти реминисценции будущей релятивистской теории - лишь апостериори, на фоне других произведений Писемского. Стоит только чуть-чуть выйти за границы самой этой повести и привлечь материал хотя бы нескольких его произведений ближайшего времени, таких как роман 1844 года "Виновата ли она?" или уже рассмотренная нами повесть 1852 года "M-r Батманов" (я уже не говорю о нашем опыте исследования драматургии Писемского), как становится понятным, что аномалии эти - образуют... строго продуманную художественную систему и не только находят себе полнейшее оправдание, взятые в этом своем возможно более полном комплексе, - но и оказываются, с чем мы уже отчасти столкнулись, принципом для новаторского переосмысления самой природы художественного повествования.
Но даже и в границах повести 1850 года автор дает читателю понять о неслучайности, изначальной продуманности встретившейся ему в первой части группы хронологических аномалий.
Если они настолько неявны, настолько не бросаются в глаза в тексте, что их можно интерпретировать как незамеченные и самим автором ошибки, - то в оставшихся фрагментах первой части он помещает такие "ошибки" в подсчете времени, не заметить которые - уже невозможно и которые к тому же теперь не имеют никакого отношения к определению степени авторской квалификации, и если кому-нибудь заблагорассудилось бы искать их "естественное" объяснение, то этим объяснением не могло быть ничто иное, как... чудовищная, сверхъестественная РАССЕЯННОСТЬ, которая к тому же - в качестве "естественного" фактора - должна была бы проявляться не в этих единичных случаях, а на протяжении всего повествования.
Не-единичность, повторность самих этих "чудовищных" ошибок говорит, таким образом, об их ПРЕДНАМЕРЕННОСТИ, их статусе ЛИТЕРАТУРНОГО ПРИЕМА. А их отношение к предшествующим хронологическим "ошибкам" повествователя, неброским, не таким вопиющим как эти, - говорит о том, что они предназначены свидетельствовать и об их осознанности и преднамеренности.* * *
Помолвка героя происходит НА СЛЕДУЮЩИЙ ЖЕ ДЕНЬ ПОСЛЕ сватовства, сразу после того, как утром его сестра привозит сообщающее о его успехе письмо свахи Феоктисты Саввишны.
А о том, что происходило после этой помолвки, автор сообщает (глава Х) следующей фразой:
"На другой день Павел ПРОСНУЛСЯ ЧАСУ В ДВЕНАДЦАТОМ".
Далее следует визит с поздравлениями его зятя, супруга Лизаветы Васильевны; потом он сам начинает готовиться к визиту к невесте:
"По отъезде Масурова Павел начал одеваться. Туалетом своим в этот раз он занимался еще более, чем перед поездкою в собрание [когда он предпринял неудачную попытку познакомиться со своей будущей невестой]; раз пять заставлял он цирюльника перевивать свои волосы, и все-таки остался недоволен..."
Сколько времени, спрашивается, могли бы занять эти два эпизода? На этот вопрос автор отвечает с исчерпывающей точностью:
"ЧАСУ В ДВЕНАДЦАТОМ он был готов..."
Иными словами, два эти эпизода между пробуждением персонажа и его готовностью к выезду, с точки зрения авторского повествования, - вообще не имеют измерения во времени! Предположения о том, что герой собрался в гости к невесте... в двенадцатом часу ночи - мы, конечно, делать не будем.
Далее следует визит будущего тестя, в итоге которого - вновь оговаривается точная привязка ко времени:
"...Наконец он начал прощаться... и потом, объявив Павлу, что его ОЖИДАЮТ ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА, сел молодцевато на дрожки".
Во время этого визита шла речь о покупках, которые жених должен сделать к свадьбе, и герой решает употребить на это оставшееся у него время. Но все дело опять-таки заключается в том - какое именно время?! -
"...Он с нетерпением начал поглядывать на часы: до начала назначенного Владимиром Андреичем срока ОСТАВАЛОСЬ ЕЩЕ С ЧАС".
Тут уж автор - и вовсе в открытую заявляет о том, что со временем в его повествовании творятся совершенно "противоестественные", никаким обыденным представлениям не соответствующие вещи!<* * *
Таким образом, срок от начала сватовства до второго визита героя к невесте занимает четыре дня. Наполняющие этот срок хронологические несообразности венчаются еще одним сроком - до дня, на который была назначена свадьба.
Мы помним, что начало сватовства было отмечено следующим календарным указанием:
"...Это было В НАЧАЛЕ ВЕЛИКОГО ПОСТА..."
А затем (глава XI):
"ДВЕ НЕДЕЛИ, назначенные Владимиром Андреичем до свадьбы, прошли очень скоро".
Великий пост - длится гораздо более двух недель. Но все дело в том, что в продолжение Великого поста, и даже более того - недели перед ним, масленицы, и после него - пасхальной недели, в православной церкви... ВЕНЧАНИЕ НЕ ПРОИЗВОДИТСЯ. Вы представляете, какой вопль подняли бы современные А.Ф.Писемскому читатели, если бы только... сообразили эти обстоятельства?
Но... мы по этому поводу от них не слышим ни звука.
Но у Писемского - даже этим дело не ограничивается. Далее это образовавшееся абсурдное положение дел - доводится до своего логического конца, и невозможное время для бракосочетания - прямо тематизируется в повествовании в виде скандальной ситуации, в которую попадает знакомая нам тетка героя (глава XI):
"За ужином Перепетуя Петровна поставлена была в такое положение, что только от стыда не расплакалась. Мало того, что она, как бы следовало посаженой матери, не была посажена на первое место, мало этого, - целый стол голодала она, как собака, и попила только кваску. Вот в чем дело: СВАДЕБНЫЙ ДЕНЬ БЫЛ ПОСТНЫЙ, а стол был приготовлен скоромный, и у доброго хозяина не стало настолько внимания, чтобы узнать, не ли таких гостей, которые не едят скоромного. Что она, попадья, что ли, какая? Она, кажется, дворянка и, можно сказать, тут первое лицо: для нее бы для одной можно приготовить стол приличный. Феоктиста Саввишна - известное мелево, - ей хоть козла подай на страстной неделе, так съест. Сами посудите, в какое она поставлена была положение, точно проклятая какая-нибудь, ни к чему прикоснуться не может; не скоромиться же нарочно для этого раза; кроме греха, тут некоторые знают, что она соблюдает посты. Это просто насмешка! - Вот что думала Перепетуя Петровна, сидя за столом; гнев ее возрастал с каждым блюдом..."
Мы знаем: "день был постный" - по той простой причине, что шел пост. Но автор говорит об этом так, как будто бы имеет виду - один из постных ДНЕЙ НЕДЕЛИ, среду или пятницу; а "страстную неделю" - упоминает в качестве... абстрактного примера.
Но как раз в эти-то ПОСТНЫЕ ДНИ - венчание... никем не запрещено: ведь совершение церковного обряда не может считаться нарушением поста! Запрещено оно - НАКАНУНЕ этих постных дней: именно для того, чтобы свадебный ужин (у Писемского он начинается в восемь вечера), и тем более брачная ночь, - не приходились на начало постного дня!
Как видим, и в этом случае автор повести, походя, как ни в чем не бывало, на глазах у читателя, - создает совершенно абсурдное, немыслимое положение дел. Событий, описанных Писемским в этой повести 1850 года, - просто-напросто НЕ МОГЛО ПРОИСХОДИТЬ. И, повторим, остается только диву даваться оттого, что не только современные НАМ читатели, но и современники Писемского, читатели XIX - начала ХХ века, для которых все эти предпосылки были самым заурядным, привычным бытовым явлением, - ничего этого не заметили!
Не заметили того, что - местами! - действие этой повести ПРОИСХОДИТ НЕ В 40-Е ГОДЫ XIX ВЕКА, А... СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ, В ХХ ВЕКЕ, когда не только этих ограничений на сроки бракосочетаний, но и самого обряда венчания в церкви - для подавляющего большинства советских граждан не существовало.* * *
Правда, в ближайшем тексте той же XI главы мы находим прямую тематизацию - и всех этих хронологических аномалий вместе взятых, позволяющую интерпретировать их - в психологическом плане.
О событийном содержании тех самых двух недель до свадьбы говорится:
"Обе приятельницы [Феоктиста Саввишна и Перепетуя Петровна] беспрестанно переезжали одна к другой в дом, заезжали к Павлу, в один голос кричали на людей его и удивлялись тому, КАК СКОРО ИДЕТ ВРЕМЯ".
Точно так же, противоречие между двумя указаниями на срок до визита героя к невесте можно было бы истолковать - как его ощущение слишком долго тянущегося до желанного события времени: так что назначенные тестем "полчаса" - ПОКАЗАЛИСЬ ему вдовое дольше, "часом".
И наоборот: можно было бы сказать, что несколько недель, разделяющие начало поста и Фомину неделю после Пасхи, - неслись (в соответствии с ощущениями "двух приятельниц") так быстро, что показались за "две недели".
Однако дело обстоит полностью наоборот: предлагаемое, подсказываемое автором вслух "психологическое" обоснование хронологических аномалий - тем более резко контрастирует с действительно в повествовании творящимся; оно-то, это обоснование, как раз - и не было использовано в соответствующих случаях. Способ сообщения повествователем этих временных указаний как сообщения о некоем действительно, фактически наличествующем положении дел - полностью противоположен способу сообщения, который общепринято используется в случаях субъективного ощущения течения времени.
В той же главе мы находим последний в этой первой части отзвук этой серии хронологических аномалий, теперь уже - наглядно демонстрирующий то затруднение, в котором оказывался бы читатель каждый раз, если бы он и впрямь обнаруживал, осознавал все эти аномалии, которые таятся от него в предшествующем повествовании:
"Венчание было назначено в четыре часа, потом молодые должны были прямо поехать к Кураеву и прожить там целую неделю; к старухе же, матери Павла, заехать на другой день".
Противоречие между сроком, отведенным на пребывание у родителей невесты, и сроком посещения матери героя - тоже можно было бы истолковать как субъективное восприятие времени: первая неделя после свадьбы пронеслась для молодоженов так быстро, что им показалось, как будто бы к матери Павла - они поехали уже на следующий день.
Это затруднение, заставляющее читателя осознать творящееся вокруг него, если приглядеться, однако, оказывается ловушкой, специально подстроенной для него автором: благодаря двусмысленности, содержащейся во временной отнесенности "на другой день".
"На другой день" - после свадьбы, или "на другой день"... после того, как молодые проживут неделю в доме отца невесты, Кураева? Выражение "прямо поехать к Кураеву" (то есть: не заезжая больше никуда) - как бы включает "гравитационное поле", отклоняющее семантику второй части фразы от первого из этих решений.
Это недоразумение, двусмысленность толкования - легко разрешается, согласно критерию наибольшего вероятия: если только его, это недоразумение, и его синтаксический источник - обнаружить и осознать.
Но предыдущие аномалии, несмотря на подсказываемое автором ложное их истолкование, - такого разрешения... не имеют. Герои в первой части повести действительно проживают одни и те же отрезки календарного времени - одни скорее, другие медленнее; в этом повествовании - действительно человек из будущего встречается с человеком из прошлого; происходящие события - действительно наделяются такими признаками, согласно которым происходить они могли бы... только в будущем веке.
В соответствии с этим, во второй части повести 1850 года - мы встречаем серию литературных реминисценций, ведущих свое происхождение - оттуда же, из будущего, ХХ века.* * *
Начинается эта серия в эпизоде визита к Лизавете Васильевне влюбленного в нее Бахтиарова (глава XIV). В приветствиях ее мужа появляется одно именование гостя, ранее никогда не встречавшееся в повествовании и больше в нем никогда не употреблявшееся. Немотивированность, неожиданность его - отмечается самим автором:
" - А, ваше БАРОНСТВО! - вскричал Масуров. - Лиза! БАРОН приехал. Я вас все зову БАРОНОМ; у вас в лице есть что-то такое важное... БАРОНСКОЕ. Милости прошу. Мы с женою часто о вас говорим. Я вас уж с неделю не видал... Ну, думаю, мой БАРОН, должно быть, какую-нибудь БАРОНЕССУ обхаживает. - Говоря таким образом, Масуров ввел своего гостя в гостиную. Прозвать приятеля БАРОНОМ Михайло Николаич выдумал экспромтом, от радости, что его увидел. Лизавета Васильевна сидела за самоваром. Она поклонилась гостю довольно сухо.
- Честь имею представить вам господина БАРОНА, - говорил Масуров. - Прошу покорнейше к столу. Я надеюсь, что ваше БАРОНСТВО не откажет нам в чести выпить с нами чашку чаю..."
Эксклюзивность употребления этого именования - как бы подчеркивает его, особо выделяет из всего остального текста и - наглядно демонстрирует загадочность его появления, побуждая искать ключ к этой загадке.
А между тем, "Барон" - это прозвище... одного из персонажей будущей пьесы М.Горького "На дне". В этом своем качестве литературного предвосхищения - слово это уже встречалось нам и в драматургии, и в прозе Писемского. И это теперь побуждает нас внимательно проследить: не появится ли в дальнейшем тексте повести 1850 года - какого-нибудь признака, свидетельствующего о том, что изолированная словесная эскапада эта - и в данном случае имеет отношение к творчеству будущего писателя и драматурга.
И действительно, в тексте повествования несколько раз появляется слово, совпадающее... с ПСЕВДОНИМОМ этого писателя. Причем каждый раз - в связи с тем же Бахтиаровым, который однажды уже получил именование "барона".
Один раз - после первой ссоры и примирения Павла Бешметева с женой, которая в Бахтиарова - тоже, как и сестра его, влюблена (глава XII):
" - Оставь, пожалуйста, завтра Бахтиарова у нас обедать: он такой милый, так любит тебя!
- Оставлю, душа моя, оставлю, чего я для тебя не сделаю, хоть это, знаешь, для меня...
- Что такое?
- Так, ничего... ГОРЬКО немного...
- Вот какие глупости выдумал!"
Другой раз - слово это произносит ключница в доме Бешметева Марфа, рассказывая ему о "совершенно неприличном поступке Юлии" (как определяет это повествователь) - уехавшей для решительного объяснения с Бахтиаровым (глава XV):
" - Оне изволили уехать, Павел Васильич, не в доброе место. ГОРЬКО нам, батюшка Павел Васильич, мы не осмеливались вам только докладывать, а нам очень ГОРЬКО".
Третий раз - чувство, определяемое этим словом, испытывает уже Юлия Владимировна, которую, узнав о ее отношениях с Бахтиаровым (отдавшим, впрочем, предпочтение перед ней Лизавете Васильевне), - Бешметев увез из города в деревню (глава XVII):
"...Но так строго и за что же осудил ее этот безалаберный человек? Что такое она сделала? Ничего - она любила другого, но не его же, болвана, любить: он дурак, решила она и не хотела оставить его оттого только, что боялась общества и папеньки. К этим ГОРЬКИМ размышлениям моей героини присоединилась еще страшная ненависть к Бахтиарову, о котором она не могла равнодушно вспомнить".
Таким образом, цепочка манифестаций будущей пьесы в повести 1850 года намечается со всей очевидностью. И теперь - можно ее продолжить, выбирая подходящие элементы повествования.
"На дне" Горького - произведение драматургии, драма. И именно это слово, это сравнение - употребляется в сцене объяснения Юлии с Бахтиаровым (глава XV):
"...В это самое время лакей доложил, что приехала какая-то дама. Бахтиаров едва успел запахнуть надетое на нем широкое пальто, как явилась Юлия. Она вошла немного СЦЕНИЧЕСКИ, как входят трагические АКТРИСЫ в последних актах ДРАМ".
И еще одно жанровое обозначение - звучит во внутреннем монологе того же персонажа сразу по окончании этой сцены:
" - Черт возьми! - проговорил сам с собою губернский лев. - Эта сумасшедшая женщина, пожалуй, навяжется мне на руки. Она совершенно как какая-нибудь романическая героиня из ДУРАЦКОГО РОМАНА".
Именно такие "дурацкие" сентиментальные романы запоем читала героиня пьесы Горького - проститутка Настя.
"Широкое пальто" - то есть свободная домашняя одежда - которое (после дневного сна) торопливо запахивает на себе этот "лев" перед началом сцены, - подозрительно напоминает... халаты, нищенскую одежду "халатников", "босяков", которую будут носить персонажи Горького.
А в следующей, XVI главе, где рассказывается о предшествующей жизни того же Бахтиарова, - ему самому... угрожает опасность превратиться в такого "босяка", только - парижского, "клошара":
"...Дальнейшее воспитание сына Бахтиарова вздумала докончить в Париже. Услышав это намерение, вся родня пришла в отчаяние, пророча, что сиротка сам непременно будет года через три ПАРИЖСКИМ ВЕТОШНИКОМ, потому что матушка, конечно, не замедлит промотать все состояние с каким-нибудь своим старым любовником. Злопророчество это отчасти начало сбываться..."
Наконец, в повести 1850 года отражается... и главное занятие "босяков" Горького, которому они предаются на досуге. Запрев себя в деревне с нелюбимой супругой, главный герой повести - спивается (отчего в конце концов и погибает):
"Герой мой, в своем желчном расположении, в бездействии и скуке, не замечая сам того, начал увеличивать обычную порцию вина, которое он прежде пил в весьма малом количестве".
Мы видим, что здесь со всей возможной узнаваемостью набросана физиономия пьесы, которой предстоит появиться на свет полвека спустя. Отражены и персонажи ее, вплоть до прозвища одного из них, и псевдоним автора, и составляющие содержание этой пьесы мотивы - вот только главного средоточия духовного содержания пьесы, странника Луки - здесь еще нет.* * *
Особое внимание к себе привлекает распределение в тексте повести обоих наблюдаемых нами временных феноменов: и внутреннего - пронизывающих повествование хронологических аномалий, и внешнего - узнаваемого отражения будущей, еще не написанной пьесы.
Один из них располагается в первой части произведения, другой - во второй (как оно делилось при первой, журнальной публикации; впоследствии, в книжном издании это разделение на две части автором было уничтожено).
Благодаря этому, характерная индивидуальность каждого из этих феноменов еще более выделяется. Несомненно: они - как-то связаны друг с другом; но в чем эта связь состоит - сказать невозможно, если исходить из наблюдения за ними как таковыми.
Мне над этой загадкой оставалось ломать голову до тех пор, пока первая группа описанных нами явлений - не стала восприниматься на фоне романа 1844 года. Именно тогда, повторим, стало ясно, что она - служит не чем иным, как предвосхищающим отражением временных парадоксов теории относительности Эйнштейна.
Тогда-то - мне сразу и вспомнилось, что ИМЕННО ЭТО СОЧЕТАНИЕ ДВУХ ГРУПП МОТИВОВ - уже однажды встречалось мне в ходе моих исследований: причем по поводу - как тогда казалось само собой разумеющимся - не имеющему никакого отношения к творчеству Писемского.
Это произошло при обращении к материалам газеты "Новое время" 1901 года; они поначалу привлеки меня тем, что среди них - впервые появляется псевдоним "Олл-Райт", которым в первой половине 1920-х годов будет пользоваться затем М.А.Булгаков.
Исследование журнальных публикаций, связанных с этим псевдонимом, привело меня к постановке проблемы отношения творчества Булгакова к теориям Эйнштейна. И обращение к предыстории этого псевдонима в 1901 году оказалось в этом отношении поучительным.
Происходила эта предыстория - на фоне появлявшихся на тех же страницах (буквально: в том же самом декабрьском номере газеты) публикаций КОСМОЛОГИЧЕСКОГО характера: сообщений об открытии вспыхнувшей (в феврале этого года) сверх-новой звезды; причем открытии - совершенном, ни много ни мало... киевским гимназистом, земляком маленького Михаила Булгакова.
Подписан же будущим псевдонимом Булгакова - был фельетон, высмеивающий... "босяков", характерных персонажей тогдашней ПРОЗЫ М.Горького. Однако он назывался: "Трое, или "дорогу босяку!" (Отрывок из будущей [!] комедии "Босяки")" - и написан был в форме пьесы, драматической сценки ("Трое" же - название незадолго до того опубликованной повести Горького).
Таким образом, этот "маленький фельетон" - являлся не чем иным, как ближайшим по времени ПРЕДВОСХИЩЕНИЕМ, АНОНСОМ произведения Горького о тех же "босяках", но написанного - уже в драматической форме: пьесы "На дне" (она будет создана в следующем, 1902 году; первые сведения о ее замысле появляются в октябре 1901 года; причем этот замысел формулируется Горьким, именно так, как это отражено в названии газетного фельетона: "комедия о босяках"!).
И вот теперь мы видим, что этот коллаж, констелляция космологических и предвосхищающих историко-литературных мотивов - аналогичная той, которая появится в номере петербургской газеты в 1901 году, - была создана еще писателем 1850 года в повести, опубликованной на страницах журнала "Москвитянин".
|