|
|
||
К разбору пьесы Одоевского мы, собственно говоря, по этой причине, и чуть ли не исключительно в этом аспекте, и обратились: потому что она, как выяснилось, содержит не одну реминисценцию из повести Гоголя "Пропавшая грамота". В частности, что особенно впечатляет, в текст этой пьесы ПОЧТИ БУКВАЛЬНО ПЕРЕНЕСЕНА, в ней пересказана - та самая сцена карточной игры в аду с сопоставления которой с повестью 1833 года и обозначения открывшихся этим сопоставлением перспектив мы и начинали предыдущую главу нашего исследования.
Напомню, что эта сцена из ранней гоголевской повести остановила наше внимание содержащимися в ней (и, казалось бы, очевидными, однако до сих пор не отмеченными исследователями!) параллелями к соответствующей кульминационной сцене повести Пушкина "Пиковая дама". Мы сделали вывод, что у Гоголя в повести - отразился замысел этой еще не написанной Пушкиным повести: замысел, однако, уже существовавший ко времени сочинения повестей из цикла "Вечера на хуторе близ Диканьки" и следы формирования которого мы смогли проследить еще в 1828 году.
Мы тогда и решили: а не могли бы, наоборот, - гоголевские произведения повлиять на формирование окончательного облика пушкинской повести? И, прежде всего, конечно, такое известное произведение Гоголя на эту тему, как комедия "Игроки"? Ответ на этот вопрос оказался положительным, но... парадоксальным.
Такое взаимодействие - действительно имело место; но не непосредственно, а потому, что замысел этой гоголевской вещи - нашел себе отражение в повести, написанной буквально накануне создания окончательного текста повести "Пиковая дама"; повести, отдельные фрагменты которой предстают перед нами - как самые настоящие эскизы, в свою очередь, этой пушкинской повести. И это - именно та никому не известная повесть 1833 года, которая служит основным предметом настоящего нашего исследования.
Обнаружение этого родства ведет к пониманию места гоголевской комедии об "Игроках" в сети этих взаимосвязей; все зависит от степени широты, с которой мы с этой сетью успели познакомиться.
Поначалу развернутая и многослойная предвосхищающая реминисценция из романов Ильфа и Петрова в повести 1833 года так передо мной и предстала: благодаря связующей роли кинорежиссера Леонида Гайдая между кинопостановкой первого из этой дилогии романов и последующей кинокомедией "Спортлото-82", реминисценции из романов "12 стульев" и "Золотой теленок" в повести 1833 года имеют своей целью - указать на ТВОРЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ возникновения этого произведения; его связанность, с одной стороны с прошлыми и... будущими произведениями Пушкина и Гоголя об игроках; и с другой - с русской детской литературой ближайшего времени, представленной вот этой пьесой Одоевского.
Дать КЛЮЧ к пониманию этого контекста; ну, а для тех, кто этот контекст выявили самостоятельными усилиями, анализом самого материала, доступ к которому этот ключ открывает, - находка такой "подсказки" имеет значение проверки сделанных нами выводов; нечто вроде списка ответов в задачнике по математике.* * *
Однако позднее, по мере того, как расширялось наше изучение круга литературных источников, связанных с реализацией данной художественной проблематики, оказалось, что реминисценция из романов Ильфа и Петрова в повести 1833 года связана с творчеством Гоголя не только таким длительным кружным путем: через судьбу этих романов в позднейшем советском кинематографе, через позднейшую (по сравнению с этой повестью) пьесой Одоевского, - но и... НАПРЯМУЮ.
Мы имеем в виду, что предвосхищающие РЕМИНИСЦЕНЦИИ ТЕХ ЖЕ САМЫХ РОМАНОВ были обнаружены нами не где-либо еще, но... в повести самого Гоголя "Тарас Бульба" (первая редакция которой была написана на следующий год после издания изучаемой нами повести, в 1834 году); более того - реминисцении эти оказались ПРИНЦИПИАЛЬНЫМИ для построения художественной концепции финала этой знаменитой гоголевской повести; собственно говоря, они эту концепцию, самую суть ее - и образуют.
Теперь же остается добавить, что это родство в плане предвосхищающих реминисценций с повестью 1833 года - не осталось неизвестным и самому Гоголю. Присутствие развернутой реминисценции двух будущих советских сатирических романов в этой повести, с ее сценами из жизни карточных игроков, - способно объяснить одно замечательное художественное явление, которое уже встретилось нам в одном из рассматриваемых фрагментов гоголевской комедии, но осталось до сих пор без нашего специальнеого указания на него читателю.
Я имею в виду тот сопоставляемый нами с текстом повести 1833 года диалог, который содержит реплику Утешительного об "обязанностях" и комментарий к ней Швохнева и затем самого Утешительного: "...Если дело коснется обязаннностей или долга, я уж ничего не помню... Точно хмель какой-то, а желчь так и кипит, так и кипит..."
В этот раз, заново перечитывая и анализируя этот диалог, я с удивлением заметил то, что никогда не бросалось мне в глаза ранее: весь этот комментарий представляет собой не что иное, как... прозаический вариант того места монолога Репетилова из комедии Грибоедова "Горе от ума", в котором дается аналогичная, речевая же, характеристика "головы" (!) рекомендуемого им Чацкому общества заговорщиков:
...Когда ж об честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем,
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, а мы все рыдаем.
Речевое поведение закадрового персонажа представлено у Грибоедова столь же разоблачительно, как и поведение персонажа у Гоголя. Персонаж Грибоедова - прямой предок героев гоголевской комедии: он, по словам Репетилова, "сильно на руку нечист", то есть, по устному пояснению самого Грибоедова, переданному нам молвой, является (как и его жизненный прототип Ф,И.Толстой-"Американец") не взяточником, как можно подумать, но - именно карточным шулером.
Зачем Гоголю понадобилось... копировать Грибоедова? Само по себе это явление кажется ничем не мотивированной "прихотью гения", и из-за этого, наверное, оно до сих пор оставалось незамеченным исследователями и читателями комедии "Игроки".
Однако теперь, именно потому, что реминисценция романов Ильфа и Петрова была обнаружена нами в повести, одна из сюжетных линий которой посвящена игрокам, - эта гоголевская "копия" фрагмента комедии Грибоедова - приобретает принципиальный характер. Потому что в той же самой сцене с Репетиловым - также присутствует развернутая реминисцения двух этих романов; вся эта сцена - представляет собой реминисценцию, такую же... "копию", отпечаток - одной сцены первого из этих романов, "12 стульев". И это в нашей собственной практике - была первая реминисцения двух этих великих литературных произведений 1920-х годов, замеченная нами в истории русской литературы первой трети XIX века.
Теперь это явление гоголевской пьесы находит себе объяснение. Оно служит свидетельством знания ее автора о том, что замысел этой комедии - каким-то образом присутствует, формируется, проходит одну из стадий своего формирования в повести 1833 года.* * *
Заимствование из комедии Грибоедова имеет и еще одно следствие, значительное для понимания замысла Гоголя. Именно оно - проливает свет на самую странную из фамилий персонажей его комедии. Фамилия того лица, о котором говорится в монологе Репетилова: УДУШЬЕВ. Стало быть, образована она от слова "дыхание", "дух" - только взятых в отрицательном значении; как утрата, лишение человека дыхания.
И вот эта фамилия - благодаря заимствованию, вступает в сочетание с фамилией гоголевского персонажа, которому придана та же речевая характеристика: УТЕШИТЕЛЬНЫЙ. Эффект это соединение - имеет взрывной; поистине.... термоядерный. Поскольку слово "Утешитель" в Священном Писании - является не чем иным, как именованием Святого Духа, одной из ипостасей христианского Бога, Святой Троицы. И это открытие, повторю, имеет решающее значение для постижения тайного, "конспиративного" замысла гоголевского произведения, того плана реальной литературной жизни, который понемногу начинает приоткрываться нам в вымышленных сюжетных событиях комедии.
Утешительный и его компания, так же как и противостоящий им главный герой комедии Ихарев, все происходящее с ними, характер, присущий всем действиям, им совершаемым, говорит Гоголь, наделяя своего героя этой фамилией и придавая ей то освещение, которое мы только что обнаружили, - имеет некое отношение к... действиям Святого Духа! И это было бы неслыханным скандалом, если бы дело шло о том, о чем оно идет в поверхностных сюжетных событиях пьесы: и махинациях бессовестной компании шулеров; и преступном "искусстве" шулера-одиночки. И Гоголь, разумеется, полностью отдавал себе в этом отчет.
Точно так же - как и знал о том, благодаря чему этого - может не произойти; что именно в созданной им комедии может и должно - нейтрализовать разрушительный потенциал этого построения, и даже - обратить его во благо, в эстетическую "прибыль"; использовать, так сказать, атомную энергию в мирных целях. И это возможно именно благодаря тому, на что указывает имя другого персонажа пьесы, антагониста первого: Ихарева, образованное, как мы сразу отметили, путем отъятия одной буквы от фамилии знаменитого мемуариста тех лет Жихарева.
Возможно это - потому, что события гоголевской пьесы, ее изобразительный ряд - начинают нами восприниматься как АЛЛЕГОРИЯ ЛИТЕРАТУРНОЙ ЖИЗНИ БЛИЖАЙШЕГО ВРЕМЕНИ; как такие же... "Записки современника", которые в это время готовит к изданию участник литературного процесса 1800-х - 1810-х годов С.П.Жихарев. И мы хотим напомнить, что этот переворот в восприятии гоголевского произведения был начат в наших представлениях - именно сравнением его с... предшествующей ему, отражающей его замысел на стадии формирования повестью 1833 года.
Потому что одна из функций Святого Духа в представлении хирстианской религии - это именно быть... ИНИЦИАТОРОМ РЕЧЕВЫХ ВЫСТУПЛЕНИЙ; отверзать уста участников Священной истории, провозглашать ими волю Бога; говорить их устами. "Говорившим [устами] пророков" - называет Его "Символ веры". В предисловии к православным изданиям "Псалтыри" о входящих в нее песнопениях также говорится: "их же Дух Святой провозгласил устами Давида".
Вопрос, стало быть, идет об... АВТОРСТВЕ литературных произведений; о том, кто является их РЕАЛЬНЫМ АВТОРОМ: тот, чьим именем они подписаны ("псалмы Давида"), или тот... кто их ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НАПИСАЛ? Именно этот вопрос, как мы уже имели возможность заметить, анализируя те реплики гоголевских персонажей, которые мы сопоставляли с текстом повести 1833 года, - и проблематизируется в комедии "Игроки".
Кто является подлинным автором реплик всех этих подставных лиц, или - лиц, выдающих себя за кого-то другого, старающихся выглядеть не тем, что они есть на самом деле, создать впечатление, что они преследуют не те цели, которые они преследуют на самом деле? Они сами, лица, произносящие эти реплики? Или все они - сочинены... неким одним "сценаристом"; постановщиком всего этого действа, имеющим своей единственной целью - выманить у главного героя, нет-нет, не секрет его изумительной шулерской колоды, - а ту внушительную сумму денег, которую с ее помощью он уже выиграл?
Совпадение выражений, словечек, объединяющее речевые выступления всей этой компании, которое мы в этих выступлениях наблюдали, - говорит, как будто, об этом. О том, что за кулисами этих произведений словесного творчества - скрывается... один какой-то человек; один автор: и это именно та ситуация, которую можно проецировать - уже не на вымышленные события пьесы, но на реальность... всей литературной эпохи.* * *
И именно это, как нам кажется, и входило в замысел Гоголя в этом его произведении: проблематизировать природу, сущность... литературного процесса. Вернее же, передать читателю максимум той информации по этой проблеме, которой он, как непосредственный участник этого процесса, обладал: организован ли этот процесс одним каким-то лицом, вождем, подлинным центром этой литературной эпохи?
Или же все те текстовые совпадения, которые обретаются в анализируемых нами произведениях и которые, как мы решились утверждать, свидетельствуют - о ЕДИНСТВЕ ИХ АВТОРСТВА, - служат именно неким аналогом того, что в событиях, в речевых выступлениях участников Священной истории является действием, вдохновением Духа Святого, согласно традиционным религиозным представлениям?
Об этом говорит и второй раздел филологической проблематики, обнаруженный нами в проанализированных фрагментах гоголевской пьесы, благодаря сопоставлению их с текстом повести 1833 года. В диалоге персонажей идет речь о... методах крапа; о крапе искуственном: высший образец которого представляет собой созданная Ихаревым колода. И о крапе, так сказать, "естественном", о котором сообщает Ихареву Утешительный и который, по его же словам, является последним словом в шулерском деле, новейшей парадигмой, господствующей в шулерской технике.
Каждая карта в каждой колоде, согласно этой точке зрения, обладает собственными специфическими особенностями; если изучить рубашку всех используемых карт - то можно зафиксировать для каждой карты систему присущих ей особенностей и узнавать карту в игре, не открывая ее с лица. По словам Утешительного, в шулерском деле существует специальный человек, который занимается исключительно этим и рассылает (за неслыханное вознаграждение) шулерам колоды карт с описанием их "естественного крапа".
Соответственно, может быть и поставлен вопрос: является ли тот "тайный план" литературных произведений, который мы в них находим, - функцией авторского замысла, или - явлением "естественного крапа", следствием неких стихийных процессов, происходящих в сфере литературного творчества, о природе которых мы пока еще ничего не знаем? Однако, как видим, и эти "стихийные" процессы - в пьесе тут же становятся... объектом АВТОРСКОГО их использования, учитываются преступными замыслами шулеров!
Тот человек, в рассказе Утешительного, который сидит в неведомо каком городе и "читает" рубашки игральных карт, - предстает... неким "двойником" Ихарева; таким же создателем, АВТОРОМ удивительной шулерской колоды - только уже не в единственном, уникальном экземпляре, а в массовых масштабах. Да и сам рассказ Утешительного... не вызывает к себе доверия; скорее всего, он его сочинил, чтобы уничтожить эффект, произведенный демонстрацией своего противника. И вот само то, что Гоголь - ставит этот вопрос в своем произведении, свидетельствует о том, что он об этом - кое-что знает.
Отталкиваясь от эпизода с чтением письма в повести 1833 года, мы увидели, что сообщение Гоголя, носящее по видимости сугубо текстологический характер, о "страшной" трудности "разбирать" рукописный текст комедии "Игроки", - имеет, на самом деле, самое прямое отношение к ПОЭТИКЕ этого произведения. По крайней мере, часть эпизодов его, с удивлением обнаружили мы... по своему содержанию - являются точной копией процесса работы Гоголя над чтением рукописи своей комедии. А значит - сделали мы экстраполяцию этого неожиданного открытия - возможно... и вся эта пьеса в целом носит такой же ИНОСКАЗАТЕЛЬНЫЙ характер!
Гоголь в процитированном письме выступает... ЧИТАТЕЛЕМ собственной пьесы, и оказывается - что любой читатель в дальнейшем... попадает в точно такое же положение, должен с таким же трудом, с каким Гоголь разбирался в находящихся в его руках "черновых листах" пьесы, - пробираться к ее тайному смыслу.* * *
В повести 1833 года отражением этого авторского замысла "Игроков", этого "ключа" к ним, находящегося в гоголевском письме, - служит, как будто бы, лишь эпизод с чтением героем столь же "неразборчиво" написанного, зачерченного посторонними к его основному тексту приписками и орнаментами письма Любского. Однако мы не зря сразу же сказали, что эпизод этот - имеет значение ключевого, выявляющего суть характера, для образа Пронского.
Точно с таким же пытливым вниманием он "читает" и жизнь вообще; а применительно к данному сюжету - сразу же, с самого начала пытается разобраться в отношениях Любского с его возлюбленной и выносит им проницательную, полностью оправдавшуюся впоследствии оценку:
"Пронской видел прелестную, а все-таки не переменил мнения: он убедился, что в сердце Марьи еще много оставалось места".
Точно также, уже на расстоянии, а не при непосредственном контакте, то есть - испытывая дополнительные трудности, он пытается разобраться в происходящем с его другом Любским; делает умозаключения о РЕАЛЬНОМ положении дел, судя по его письмам, представляющим это положение с его собственной, далеко не объективной точки зрения. Напомним, что герою хорошо было известно об этой особенности миросозерцания его друга:
"...обдуманное хладнокровие Пронскаго мало помалу усмиряло стремление бушующих страстей и заставляло его [Любского] видеть вещи с настоящей точки".
Наконец, мы видели, что он устраивает самый настоящий ДОПРОС дворнику, приютившему, как выяснилось в процессе этого "допроса", Любского! Словом, герой относится к встречаемым явлениям жизни, как... СЫЩИК, как СЛЕДОВАТЕЛЬ. Недаром автор уже при первой его характеристике говорит о его "ПЫТЛИВОМ внимании" к "обстоятельствам жизни": слово образовано от того же глагола "пытать", что и однозначно относящееся к сыщицкому, следовательскому делу слово "пытка".
А теперь обратим внимание на ФАМИЛИЮ этого персонажа. Я-то подходил к делу - с прямо противоположной стороны, и именно размышления над загадкой этой фамилии - и привели меня к тем наблюдениям над текстом повести 1833 года, а далее - над соответствующими особенностями комедии "Игроки", которыми я только что поделился с читателем. Потому что я изначально отдавал себе отчет в том, что имена героев в этой повести - находятся в орбите той же самой ПОЭТИКИ ИМЕН, что и в разбиравшихся нами ранее повестях А.И.Емичева "Заклятый поцелуй", А.Чужбинского "Пробуждение", а теперь, как оказалось, - и в пьесе Гоголя "Игроки".
Главной особенностью этой поэтики имен является, пожалуй, резкий, хотя и поданный так, чтобы почти полностью ускользать от читательского внимания, контакт с именами РЕАЛЬНЫХ ИСТОРИЧЕСКИХ ЛИЦ. В самом деле, высказывал ли до сих пор кто-нибудь в истории литературоведения догадку о том, что имя главного героя "Игроков" - каким-то, таинственным, неисповедимым, образом соотнесено с именем С.П.Жихарева? То же можно сказать и об имени героя повести Емичева - "Пальмин"!
Но особенно резким, ошеломляющим этот контакт оказывается тогда, когда имя действующего лица произведений 1820-х - 1830-х годов (а это мы также наблюдали для повестей Емичева и Чужбинского) входит в контакт с именем лица, которое БУДЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ... многие десятки лет спустя; тем более - если это имя общеизвестного, а то и всемирно известного политического деятеля!* * *
Мы сказали, рассматривая повесть Чужбинского, о том, что феномен игры с именами двух вождей будущего Советского государства уже подготавливается в публикациях 1820-х годов, чтобы потом - вновь проявиться в произведениях писателей второй половины XIX века, и прежде всего - И.С.Тургенева.
Но не меньший эффект возникает и тогда, когда в имени литературного персонажа отражается имя не реального исторического лица, а - такого же вымышленного литературного, художественного образа. Так и теперь: все, что мы сказали об одном из героев повести 1833 года, - служит уяснением и обоснованием нашей первоначальной догадки: что в имени этого героя повести ее автором отражено... имя знаменитого героя советских детективных произведений 30-х - 60-х годов следователя госбезопасности "майора ПРОНИНА"!
Как понимает читатель, такая идея могла мне прийти в голову лишь потому, что в заключительных главах повести - я увидел не просто имя, а целый мотивный костяк ДРУГИХ произведений того же столетия; тоже, как и сериал о майоре Пронине: и первой его половины, и второй; и романа Ильфа и Петрова, и фильмов Гайдая.
В такой атмосфере фамильярного контакта С БУДУЩИМ, созданной автором повести, совершенно естественно читателю могла прийти в голову "безумная" мысль: а не вызван ли выбор фамилии одного персонажа - ее созвучием, ее коренным родством - с фамилией другого, пусть еще и не существующего? Но - мало ли какие идеи могут прийти в голову; вопрос в том, где искать средства, чтобы убедиться - в их основательности, в том, что они - отражают действительность?
Для меня самого, пока не возникла вся та система развернутых наблюдений и сопоставлений, которую мы до сих пор излагали читателю, убедительным доводом в пользу этой первоначальной догадки, не позволившим мне сразу отнестись к ней как к не заслуживающей внимания, легкомысленной, основанной на "случайности", - было лишь одно обстоятельство. Литературный псевдоним автора этих знаменитых произведений - ЛЕВ ОВАЛОВ.
Фамилия в этом псевдониме образована от настоящей дворянской фамилии автора, Шаповалов, а имя - и вовсе реальное, его собственное. И основанием, по которому фамилия его героя была использована для создания фамилии героя повести 1833 года, - служит то, что псевдоним "Лев Овалов" - вступает в игру... с именем, именами автора повести 1833 года!
Подписана она - тоже, как и опусы про майора Пронина, псевдонимом. А личное имя их автора - соответствует, этимологически связано - с... реальной фамилией лица, стоящего за псевдонимом "Телешевский": князя В.В.ЛЬВОВА!
Ну, а после того, как я разобрался в том, что образ "следователя", неразрывно связанный с фамилией "Пронина", а значит - и "Пронского", развертывается в харктеристике этого персонажа, присущего ему образа действий, - сомнений в возникшей у меня догадке больше уже не оставалось.* * *
Правда, нужно отметить, что еще до того, как у меня сложилась вся эта стройная картина, я с изумлением обнаружил - еще один довод, неопровержимо свидетельствующий в пользу того, что фамилия героя повести 1833 года - создавалась на основе фамилии хрестоматийного советского литературного персонажа.
Ведь в самом деле, с первого взгляда очень трудно понять, почему выбор автора повести - выпал именно на эту фигуру, героя произведений Льва Овалова, а не какого-либо другого, пусть даже - и сыщика, коль скоро именно это амплуа было необходимо в качестве решающего ингредиента; фигура именно этой профессии была вовлечена в создание образного строя этого произведения?
И оказалось, все дело в том, что никакого выбора-то - и не было! Фигура майора Пронина вовсе не была какой-то необъяснимой прихотью таинственного автора повести, но - входила в ряд аналогичных персонажных предвосхищающих реминисценций; была привлечена автором этого произведения - по той простой причине, что она присоединялась к ряду подобных заимствований, который существовал уже до того; была продолжением традиции, была осуществлением некоего более обширного авторского замысла, охватывающего - более, чем одно это произведение.
И, после того, что мы узнали о тесной связи этой повести с повестью Пушкина "Пиковая дама", о том, что повесть эта - была предварительным и частичным осуществлением того же замысла, порождением которого была пушкинская повесть, - нам нетрудно указать... каков был этот ряд.
Да-да, за персонажами повести Пушкина 1834 года маячит фигура из художественного произведения отдаленного будущего, точно так же как и за персонажами повести 1833 года; как это ни дико может поначалу прозвучать - сходная по профессии с оваловским "майором Прониным", более того - имеющая аналогичное с ним по своей грамматической форме имя и которое вдобавок - преобразовано в повести Пушкина по той же самой модели, что и в повести "Телешевского".
И, как только я, ломая в то же время голову над загадкой фамилии "Пронского", обратился к тексту пушкинской повести в целях экспонирования для читателя очередной порции параллелей между ней и повестью 1833 года, - я неожиданно поймал себя на удивительном наблюдении: а ведь в повести Пушкина - дело обстоит точно таким же образом, как и в этом ее "пилотном варианте".
Ведь фамилия знаменитого ТОМСКОГО, передающего Германну и остальным своим слушателям легенду о карточном секрете графини, а Лизавете Ивановне - наедине - свои наблюдения над характером Германна, - образована от фамилии... другого знаменитого сыщика, только не 30-х, а 70-х годов, и не литературного, книжного, а... судите сами, читатель, разве этой МОЙ каламбур?! - теле-визионного.
Майор ТОМИН, "Шурик", из знаменитого милицейского сериала "Следствие ведут знатоки" в бесподобном исполнении Леонида Каневского (тем более, что фамилия этого персонажа была создана с явной оглядкой на фамилию "майора Пронина"); наиболее живая фигура среди всех остальных персонажей этого фильма.
И тоже: бесподобный, запоминающийся рассказчик своих разведывательных похождений в уголовном мире - и компании "ЗнаТоКов" в целом, и, наедине, как Томский у Пушкина Лизавете Ивановне, - эксперту Кибрит в исполнении - может ли кто-нибудь в это поверить? - Эльзы Леждей.V.Далеко не сразу приходит в голову, открывается собственным глазам: а ведь Томский в пушкинской повести - сюжетно эквивалентен Пронскому в повести 1833 года. В том смысле, что его сюжетная линия в "Пиковой даме" - так же, как и линия Пронского, является вариацией, видоизменением сюжетной интриги с мнимым ухаживанием Онегина за невестой Ленского в романе Пушкина "Евгений Онегин"!
Мы сделали вывод, рассмотрев соответствующаую главу повести 1833 года: ее автор - ведет игру с читательскими ожиданиями; создает у них - и с помощью эпиграфа к этой главе, и с помощью самого действия, разворачивающегося в ней - впечатление, что Пронскому предстоит сыграть в отношении своего друга Любского и его возлюбленной такую же роль, как и главному герою пушкинского романа в отношении Ленского и Ольги. Впоследствии эти ожидания не оправдываются, "коварным обольстителем" героини оказывается - но все же оказывается! - совсем другой персонаж.
А в повести "Пиковая дама" - отношения персонажей еще запутаннее. Лизавета Ивановна - мнимая возлюбленная Германна; предмет его ухаживаний, но вовсе не по любви, а исключительно из корыстолюбивых соображений; более того - рассматривается в его планах не как источник будущего благополучия, а лишь - как побочное средство к его получению, как отмычка к личным покоям графини.
Но тем не менее: даже и в эту иллюзию, в эти иллюзорно романтические отношения героев, как и в отношения героев романа, вторгается посторонний, грозя их разрушить. И вновь - этот посторонний, роль которого и выпадает Томскому, использует героиню повести - лишь как подвернувшееся средство разрешения возникших у него затруднений:
"...В тот самый вечер, на бале, Томский, дуясь на молодую княжну Полину ***, которая, против обыкновения, кокетничала не с ним, желал отомстить, оказывая равнодушие: он позвал Лизавету Ивановну и танцевал с ней бесконечную мазурку".
А затем, после состоявшегося между ними разговора, который дается Пушкиным в двух планах: с точки зрения Лизаветы Ивановны, которая воспринимает его всерьез, и с точки зрения Томского, для которого он является ровным счетом ничего не значащей бальной болтовней, - он и вовсе отбрасывает ее, как использованную салфетку:
"...Дама, выбранная Томским, была сама княжна ***. Она успела с ним изъясниться, обежав лишний круг и лишний раз повертевшись перед своим стулом, - Томский, возвратясь на свое место, уже не думал ни о Германне, ни о Лизавете Ивановне".
Таким образом, создавая иллюзию у читателя, автор повести 1833 года - не только воспроизводил, делал вид, что хочет воспроизвести, коллизию из романа "Евгений Онегин", - но, оказывается, и предвосхищал очередное, неузнаваемое, преломление той же самой коллизии в повести "Пиковая дама", которая скоро будет написана.
И, если мы теперь проделаем по отношению к пушкинскому произведению ту же самую процедуру, что и по отношению к повести с персонажем по фамилии Пронской, то окажется, что характеристика создаваемого персонажа - также продиктована его прообразом из отдаленного будущего. Томский - как и милицейские асы 1970-х годов, тоже... выказывает себя "знатоком" и тоже - "ведет дело"; собирает, так сказать, материал, материальчик, причем занимается этим - каждый раз, как мы его застаем в действии: то выкладывает свои "разведданные" (чуть ли не в буквальном смысле: полученные - из-за рубежа, из Парижа!) о старухе-графине; то, как вдруг выясняется, ведет "досье" на своего приятеля Германна, "подкалывает и подшивает" накопленные о нем сведения сомнительного характера, собирает, одним словом, на него "компромат".
И тоже: чуть ли не в связи с обвинением в... "шпионаже". Германн, видите ли, похож на главного супостата России, Наполеона (я уж не говорю о том, что, по его же утверждению, он похож на супостата в глобальном, духовном смысле: на Мефистофеля!).* * *
Историки литературы отсюда совершенно справедливо замечают, что продолжением этих наблюдений пушкинского персонажа явилась... дикая легенда, которую сочиняют персонажи гоголевских "Мертвых душ" о Чичикове, охваченные внезапной догадкой, что он-то и есть... скрывающийся от правосудия На-по-ле-он! Остается добавить к этим замечательным литературно-генетическим наблюдениям отсутствующее в них: ДЕТЕКТИВНЫЙ оборот, который имеет это "разоблачение"; оборот - вскрывающий, делающий уже буквальным и очевидным наличие такого же "детективного" оборота в исходном образце гоголевского эпизода, в повести Пушкина.
Для создания такого персонажа повести Пушкина, так же как и для аналогичного ему Пронского из повести 1833 года, - вполне резонно было прибегнуть к образу ушлого следователя с Петровки, майора Томина. Но мы хлопнули себя по лбу и мгновенно согласились со своим собственным открытием, повторяю, - еще до того, как произвели все эти оправдывающие его наблюдения над текстом обеих повестей. Поскольку в том, что, в том, что касается повести Пушкина "Пиковая дама", - мы уже давно ожидали чего-то подобного. Тут уж не надо вообще ничего анализировать: в фамилии другого персонажа повести, банкомета Чекалинского - совершенно явственно звучит обиходное название учреждения, в котором служил майор Пронский: Че-Ка.
Мы двигались в открытии провиденциальной подоплеки этого пушкинского имени - как бы перспективно. Сначала мы, еще даже не задумываясь об отношении наших наблюдений к поэтике повести Пушкина, обнаружили предысторию этого имени - в имени реально существовавшего лица, секретаря Академии Художеств в конце XVIII века ЧЕКАЛЕВСКОГО - оставившего книгу с описанием художественных сокровищ России своего времени, в том числе - и имеющим определенное отношение к истории несостоявшейся резиденции императора Павла, Михайловского дворца.
И, если мы заговорили о том, что имя этого исторического лица входит в предысторию имени пушкинского персонажа, - то это как раз потому, что вольным или невольным фоном для его восприятия служит одно и современных самому строительству Михайловского дворца его описаний, в котором можно наткнуться на впечатляющий прообраз... сцены из романа А.И.Солженицына "В круге первом", посвященного, как известно читателю, дальнейшей истории этой зловещей организации, ЧК - НКВД - ОГПУ...
В той работе, где у меня впервые возникла идея о существовании какой-то связи повести "Пиковая дама" с будущей комедией Гоголя "Игроки", я именно этой догадкой и мотививровал раскрывающуюся в перспективе отдаленного будущего этимологию имени пушкинского персонажа: возможно, рассуждал я, банкомет Чекалинский побеждает, в конце концов, в игре Германна потому, что он - шулер. Или - иными словами, обманщик; такой же создатель иллюзорной, несуществующей реальности, скрывающей под собой свою отвратительную подоплеку, как и "чекисты" - создатели вымышленных "дел", постановщики бутафорских "политических процессов".
И вот теперь моя догадка подтверждается тем, что я должен был заметить - уже давным-давно, но чего я, пребывая в каком-то необъяснимом ослеплении, до сих пор не замечал. Фамилия персонажа пушкинской повести, находящаяся в каламбурных отношениях с названием советской карательной организации, - СОСУЩЕСТВУЕТ в этой произведении с фамилией персонажа... находящейся в родственных этимологических отношениях с фамилией сотрудника - другой советской силовой структуры, МУР, МВД!
И, что особенно удивительно - фигурой, представляющей деятельность этой силовой структуры - также в виде ВЫМЫШЛЕННОГО произведения; некоей иллюзии, создания воображения...* * *
В этих загадочных фигурах обеих повестей - фигурах, носящих в себе столь явственный отпечаток... БУДУЩЕГО, отражается, мы сказали, поэтика гоголевской пьесы - произведения с "шифром", с "крапом", с "оборотной стороной", прочитать которое - такое же искусство, какое употребляет карточный шулер, чтобы определять карты противника по их оборотной стороне, "рубашке". Или... контрразведчик, пытающийся прочитать шифрованные донесения вражеского шпиона!
Теперь возникает интересный вопрос: а есть ли, наоборот, в комедии Гоголя... рефлексы, отзвуки того средства, с помощью которого природа ее поэтики - отражалась в повести 1833 года и "Пиковой даме" Пушкина? Есть ли, другими словами, - в ней аналогичная фигура... СЛЕ-ДО-ВА-ТЕ-ЛЯ?
В том, что такая фигура в ней ЕСТЬ, - мы могли убедиться уже ранее, при разборе одной из реплик персонажа, участвующего в охмурении Ихарева. Мы обратили внимание на его словечко, разоблачающее вымышленный характер рассказываемой им Ихареву истории; словечка, которое он неосмотрительно вкладывает в уста совершенно постороннего ему человека, героя его рассказа: "ПРИЗНАЮСЬ".
А ведь словечко-то это - можем мы воскликнуть теперь, после всех сделанных нами заключений, - из лексикона угловного ли, политического ли СЛЕДСТВИЯ; из лексикона судебного заседания, процесса! Признается - виновный, признается - в содеянном; в пре-ступ-ле-ни-и!
А затем виртуальные мотивы, стоящие за этим словом, - в ходе пьесы тематизируются. Ограбленный шулерами герой - грозится отдать их под суд; сгноить в Сибири:
"И х а р е в (таща его). Пойдем! пойдем!
Г л о в. Куда, куда?
И х а р е в. Куда? (В исступлении.) Куда? к правосудью! к правосудью!
Г л о в. Помилуй, не имеешь никакого права.
И х а р е в. Как! не имею права? Обворовать, украсть деньги среди дня, мошенническим образом! Не имею права? Действовать плутовскими средствами! Не имею права? А вот ты у меня в тюрьме, в Нерчинске, скажешь, что не имею права! Вот погоди, переловят всю вашу мошенническую шайку! Будете вы знать, как обманывать доверие и честность добродушных людей. Закон! закон! закон призову! (Тащит его.)
Г л о в. Да ведь закон ты мог бы призвать тогда, если бы сам не действовал противузаконным образом...
И х а р е в (в отчаянье бьет себя рукой по лбу). Черт побери, в самом деле!.. (В изнеможении упадает на стул.)"
И только тут мы понимаем, что, собственно говоря, все участники этой пьесы - элементарные у-го-лов-ни-ки; что все действие ее представляет собой не что иное, как УГОЛОВНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ; мошеннический отъем денег!* * *
И только тут мы понимаем причину того, почему же эта простая-простая, элементарная мысль - не приходила к нам раньше: да по той лишь причине, что все это преступление, все эти преступления - изображаются нам рукой гениального комедиографа как АБСОЛЮТНО БЕЗНАКАЗНЫЕ. Они предстают в этой пьесе - вовсе не как пре-ступление некоей нормы, закона, в буквальном смысле слова; а наоборот - как НОРМА, ЗАКОН изображаемой автором жизни. Сама по себе эта изображаемая им жизнь - ПРЕСТУПНА; ПРЕСТУПНО - само состояние изображаемого им мира.
Таким образом, вопрос, несмотря ни на что... остается прежним: есть ли в этой пьесе - фигура СЛЕДОВАТЕЛЯ? Может ли она в ней быть вообще? Точно так же, как: может ли быть в гоголевском же "Ревизоре" - фигура... ревизора? Поскольку и сам "ревизор" в ней - является пре-ступ-ни-ком?
Возможно, натолкнувшись на эту "стену", мы обнаружили некое важное свойство гоголевской поэтики, благодаря которому вообще этот вопрос - об отражении в гоголевскогм произведении какого-либо феномена из другого литературного произведения, другого автора, приобретает чрезвычайно загадочный, проблематичный характер. Любой знакомый нам, определенный литературный феномен, попав в силовое поле гоголевского произведения, словно бы в "эйнштейновском" искривленном простаранстве - претерпевает искажение, вплоть до неузнаваемости.
И тем не менее, узнать феномен, о котором мы спрашиваем, - можно; и провести параллели между интересующими нас местами двух повестей, связанных с темой карточной игры, и теми местами в комедии Гоголя на ту же тему, которые могли бы им соответствовать, - тоже можно. И даже - еще не исследовав те фундаментальные свойства гоголевской поэтики, которые обуславливают их неузнаваемость.
Пусть в комедии Гоголя фигуры "следователя" нет - это ничего не значит! Нет фигуры - но есть, присутствует, витает над этой комедией - сама си-ту-а-ци-я, предполагающая эту фигуру - то есть ситуация СЛЕДСТВИЯ. Нет следователя, судьи - но есть... подследственные, подсудимые.
В самом деле: в чем состоит сюжет комедии "Игроки"? В чем суть того, что в ней происходит? А сюжет этот может быть сформулирован в одном слове: в пьесе этой - вершится РАСПРАВА над преступником, Ихаревым. Шулером, благодаря своему преступному искусству очистившим карманы своей жертвы, а затем - и самим оказавшимся... ограбленным. Правда, вершится этот суд и расправа - руками... таких же ПРЕСТУПНИКОВ, как и он; еще более бессовестных, еще более искусных и изобретательных шулеров и мошенников. Но, тем не менее, преступника - настигает наказание; функция следствия и суда этой преступной шайкой мошенников - оказывается вы-пол-нен-ной.* * *
Таков парадоксальный, и потому - неузнаваемый поначалу, оборот, так сказать, "классической", всем нам хорошо знакомой ситуации в... "не-классической", "не-евклидовой", "эйнтштейновской" поэтике Гоголя. И та же самая фигура следователя из... ХХ века, заглянувшая в повесть 1833 года и в повесть Пушкина "Пиковая дама", тоже - присутствует в комедии Гоголя, только точно таким же, вывореченным наизнанку образом, в качестве своего антагониста, своей оборотной стороны.
И тоже - названная по имени, по именам, которые, при взгляде на гоголевское произведение в этом аспекте, - просто-таки невозможно не узнать, точно так же как мы не можем, не в состоянии не узнать фамилии всех этих "Хрущовых" и "Молотовых" в произведениях русской беллетристики второй половины XIX века.
И это именно на фоне будущей гоголевской комедии, на фоне ее текста, ее ономастики, мы внезапно осознаем, что фамилия персонажа повести "Пиковая дама" ТОМСКИЙ - не только производна от фамилии будущего персонажа телевизионного сериала, но и ПОЛНОСТЬЮ СОВПАДАЕТ с фамилией-псевдонимом... советского государственного и политического деятеля 1920-х - 1930-х годов Михаила Павловича Томского (Ефремова), лидера профсоюзов, председателя Президиума ВЦСПС.
Узнаём - потому, что в комедии Гоголя фигурируют... другие имена его ближайших соратников, имена других советских государственных деятелей тех же двух десятилетий будущей, еще не состоявшейся советской истории. И мы эти имена, пассаж гоголевского текста, их содержащий, - уже приводили, хотя и рассматривали его совершенно с другой точки зрения:
"Ш в о х н е в. ...Говорит мне его зять (указывает на Утешительного), Андрей Иванович ПЯТКИН: "Швохнев, хочешь видеть чудо? Мальчик одиннадцати лет, сын Ивана Михаловича КУБЫШЕВА, передергивает с таким искусством, как ни один из игроков! Поезжай в Тетюшевский уезд и посмотри!"
Читатель может обратить внимание на то, что фамилия Валериана Куйбышева, председателя Высшего совета народного хозяйства СССР, приведена Гоголем в его тексте с небольшим буквенным отклонением: в ней пропущена буква "й". Но точно так же читатель может обратить внимание и на то, что с ТОЧНО ТАКИМ ЖЕ ОТКЛОНЕНИЕМ, с пропуском той же самой буквы "й" - написано рукой Гоголя и ОТЧЕСТВО того же самого закулисного персонажа его пьесы: "МИХАЛОВИЧ".
И если наш предполагаемый оппонент мог бы встать в позу и заявить, что Гоголю - не могла быть известна фамилия Куйбышева (а откуда, позвольте спросить, это известно... ему, нашему задиристому оппоненту?), то ни один самый фанатичный скептик не посмеет утверждать, что Гоголю не было известно, что отчество "Михайлович" в русском языке следует писать с буквой "й"! И Гоголь - сам подчеркивает эту орфографическую истину, в одной из ближайших следующих фраз демонстрируя, что он отлично знает, в каком случае, в каком варианте произношения и написания этого же самого отчества - пропуск буквы "й" является допустимым:
"Я, признаюсь, тот же час отправился в Тетюшевский уезд. Спрашиваю деревню Ивана МИХАЛЫЧА Кубышева и приезжаю прямо к нему".
Таким образом, отчество одного и того же персонажа в двух следующих подряд друг за другом фразах ПИШЕТСЯ ГОГОЛЕМ ПО-РАЗНОМУ, в разных произносительных вариантах: в одном случае "Михалович", а в другом - "Михалыч". И делается это, несомненно, для того, чтобы подчеркнуть, наглядно продемонстрировать НЕДОПУСТИМОСТЬ ПРОПУСКА БУКВЫ "Й" в первом из этих случаев!
Орфографическая "ошибка" Гоголя в его же собственном тексте - как бы взывает к тому, чтобы быть исправленной, к тому, чтобы буква "й" была вставлена в этот вариант имени. А понадобилось это Гоголю потому, что этот призыв - образует своего рода ИНСТРУКЦИЮ; указание для читателя: то же самое действие - нужно произвести и с другой частью имени того же самого персонажа; вставить ту же самую букву "й" - требуется и в фамилию "Кубышев".
И в таком случае оказывается, что пропуск ее, этой буквы - был у Гоголя ПРЕДНАМЕРЕННЫМ; что его текст - одновременно содержит и компенсацию этого пропуска. А следовательно, истинное написание фамилии будущего государственного деятеля - было ему отлично известно, и эта фамилия закулисного персонажа его пьесы - является не чем иным, как ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕМ, ПРОВИДЧЕСКИМ УКАЗАНИЕМ ЭТОГО ИМЕНИ еще не существующего в исторической действительности лица.
Тем более, как мы вскоре узнаем, что манипулирование с той же самой буквой "Й" - является у Гоголя в этом произведении ЛЕЙТМОТИВНЫМ; используется в качестве литературного приема и в другом случае, в другом фрагменте текста его пьесы.* * *
Рядом с фамилией "Кубышева" мы видим и фамилию другого закулисного персонажа, вымышленного "зятя" Утешительного: "ПЯТКИН". И можно было бы сказать, что уж в этом-то случае совпадение, соответствие между этой гоголевской фамилией и фамилией... другого советского государственного, политического деятеля 1920-х годов, ПЯТАКОВА - несомненно, скорее всего, может быть... является слу-чай-но-стью.
Если бы не одно обстоятельство: появление этой именно фамилии В СОСЕДСТВЕ с фамилией "Кубышева" имеет для себя строгую мотививровку... в будущей исторической действительности. Фамилия Пятакова связана с фамилией Куйбышева в той же степени тесно, как и две отражающие их фамилии гоголевских персонажей: Пятаков - являлся... заместителем Куйбышева на посту председателя ВСНХ!
Остается только дополнить то, с чего мы начали этот наш транс-исторический анализ: появление в гоголевском тексте отражений ЭТИХ именно фигур будущей советской истории - обусловлено... зависимостью пьесы "Игроки" от повести Пушкина "Пиковая дама". Вот поэтому-то мы запоздало и вспомнили о другой исторической приуроченности фамилии персонажа этой повести, Томского: советский государственный деятель с этой же самой фамилией (псевдонимом) - также являлся в свое время заместителем председателя ВСНХ, Валериана Куйбышева!
Сорвали куш, обманным путем выиграли восемьдесят тысяч у несчастного проезжего полковника, дорвались до государственной власти; а потом - были уничтожены, расстреляны, замучены в концлагерях своими же подельниками; такими же бандитами, преступниками, как и они (об умершем от инфаркта Куйбышеве - упорно повторяется легенда: отравлен, мол, по приказанию Сталина, поскольку требовал более тщательного расследования убийства Кирова).
Сюжет гоголевской пьесы 1842 года - это сюжет русской политической истории первой половины ХХ века. Так что же тут удивляться такой "мелочи", как провидческое проникновение в текст - гоголевской ли пьесы, пушкинской ли повести - имен персонажей исторической сцены этой эпохи!* * *
Другой случай игры в гоголевском тексте с буквой "й" (а в латинице ей соответствует буква Y, "йота", традиционно символизирующая собой развилку дорог, в том числе - и возможных путей исторического развития) - продолжает развитие той же темы и связывает ее - с другими произведениями Гоголя.
В рассмотренном нами случае буква "й" - неоправданно исчезает; в другом случае, как бы компенсируя это исчезновение, - она столь же неоправданно появляется в слове, написание которого ее не предусматривает. Это - последняя реплика, с которой предводитель компании шулеров обращается к будто бы разоренному и обманутому ими Глову:
"У т е ш и т е л ь н ы й. У! Рубака какой! а? Ревнив и задорен, как черт. Я думаю, господа, что из него просто выйдет Бурцов иора, забияка. Ну, прощай, прощай, гусар, не держим тебя!
Г л о в. Прощайте!
Ш в о х н е в. Да приходи нам после рассказать".
Комментаторы Гоголя утверждают, что будто бы персонаж в этой реплике цитирует строку из стихотворения Д.В.Давыдова "Бурцову. Призывание на пунш". Стихотворение это было написано в 1804 году, но долгое время распространялось в списках. Впервые же НАПЕЧАТАНО оно было в издании стихотворений Дениса Давыдова 1832 года, подготовленном самим автором. В нем строка эта, представляющая собой обращение к однополчанину поэта, выглядит так:
...Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
И вот объяснения этой разницы в написании слова у Давыдова и у Гоголя - мы у комментаторов комедии не найдем, и даже сама разница эта - никем и нигде не будет отмечена. И это при том, что она - любому читателю Гоголя сразу же бросается в глаза, без малейших колебаний воспринимается как ДЕМОНСТРАТИВНАЯ и вызывает глубочайшее недоумение: что, мол, хотел сказать автор этой ничем не оправданной буквенной подстановкой?!* * *
Более того, те же самые комментаторы с эпической невозмутимостью приводят объяснение значения этого слова, которое можно найти в записных книжках Гоголя времени создания и опубликования его комедии, объяснение - от которого у любого мало-мальски задумывающегося над значением слов читателя, что называется, волосы встают дыбом, - и вновь, не только не приводят этому вопиющему, возмутительному лексико-семантическому произволу Гоголя никакого объяснения, но даже просто - не отмечают его, не дают себе ровным счетом никакого труда, чтобы указать на его полное расхождение с общепринятым истолкованием этого слова:
"Иорник - маленький чиновник, который денег не заплотит, маленький подлец. Другой не заплотит, потому что денег нет, а иора не заплотит, потому что не хочет. Иора герой".
Приходится признать, что комментаторы "Игроков" оказались совершенно не в состоянии понять и объяснить этот случай словоупотребления у Гоголя. А ведь между тем, приведенное его квази-"истолкование" - само в себе содержит признаки, разоблачающие его; бесспорно указывающие на то, что это истолкование - не настоящее, а искусственное, созданное автором в шутку.
Можно допустить, конечно, что Гоголь неправильно представлял себе значение слова "ёра", но вообразить, чтобы он на полном серьезе мог считать лихого гусарского офицера Бурцова и отождествляющего себя с ним, признающегося в своем с ним единодушии Дениса Давыдова "маленькими чиновниками" и "маленькими подлецами", - это уже... просто чорт знает что такое!
Приведем замечательную характеристику "бурцевской" темы в поэзии Д.Давыдова, которую мы нашли у современного литературоведа В.Афанасьева:
"...Поэтический талант Давыдова словно ждал случая, чтобы вспыхнуть и уже не угасать. Такой случай представился как раз тогда, когда молодой кавалергард... за свои острые басни попал из блестящего столичного полка в провинциальный гусарский. Здесь с ним происходит нечто неожиданное. Он встретил гусарского поручика Александра Петровича Бурцова, поразившего его всем своим обликом. Бурцов явился для Давыдова воплощением свободы, удали, "распашки" в чувствах. Бурцов был неустанным "председателем" дружеских пирушек, отчаянным храбрецом, ловким кавалером на балах; он лихо носил свой гусарский ментик, жестоко рубился на поединках и был самым удачливым из полковых дон-жуанов. Его конь, его длинная трубка, его воинственные усы и особенная - тоже лихая - речь пленили Давыдова. Но в Бурцове он нашел не пример для подражания, а совсем другое: он - еще не отчетливо, интуитивно - увидел в нем то ярко своеобразное, ту "жизненную факутуру", которая в русской поэзии до Давыдова почти не присутствовала.
В первом же стихотворном послании Давыдова к Бурцову отразился весь Бурцов, все противостоящее муштре молодо-беспечное гусарство. Это послание и было вспышкой таланта Давыдова, рождением его поэтической оригинальности. Гусарщину а-ля Бурцов он возвел в символ, укрупнил и облагородил, сделал темой поэтической.
Бурцов погиб в кампанию 1813 года. Денис Давыдов как бы продолжил его жизнь в образе героя романтической гусарской поэмы, в которую складывались его стихи. Мало того, он сочинил автобиографию, однако необычную: на основе событий своей собственной жизни он создал характер героя своей "поэмы", дав ему при этом свое имя. Так, в глазах современников Бурцов трансформировался в Давыдова...
От стихотворения к стихотворению Давыдов строил поэтическую биографию Давыдова. И читатель тем легче в нее верил, что поэт бесшабашным гусарским языком описывал все-таки моменты своей собственной жизни".
И вот теперь спрашивается: вписывается ли каким-нибудь образом в ЭТУ поэзию то истолкование, которое Гоголь дает слову из стихотворения Дениса Давыдова?! А если оно не вписывается, а наоборот противоречит, контрастирует ей - то зачем же Гоголю понадобилось выворачивать всё наизнанку, представлять дело столь превратным образом? А в том, что он делал это НАМЕРЕННО - сомневаться не приходится.* * *
Кроме того, нельзя не заметить, что в своем истолковании Гоголь у всех на глазах совершает очевидную лексическую подмену: представляет как полностью тождественные, взаимозаменимые два слова, на наш взгляд, не имеющие друг к другу никакого отношения: "ёра" и "ёрник". Правда, в современном "Этимологическом словаре русского языка" М.Фасмера мы можем встретить утверждение, что слово "ёрник", вернее глагол "ёрничать", от которого оно образовано, - действительно, производно от слова "ёра", следовательно, имеет близкое к нему значение.
А между тем, первое из этих слов Фасмер толкует совершенно по-давыдовски, в полном соответствии с тем контекстом, в котором оно фигурирует в интересующем нас стихотворении: "задира, забияка, озорник, беспутник". Но разве имеет какое-либо отношение к этому истолкованию - слово "ёрник", "ёрничать", и разве может быть оно, на основании ЭТОГО значения, от этого слова произведено!
Слово "ёра", в нашем его понимании, происходит от слова ЁРШ, ЕРШИТЬСЯ, относящегося к неприступному, задиристому человеку (а от чего происходит слово "ёрничать" - мы точно не знаем, но явно, что оно имеет совершенно иное, автономное от этого происхождение). От этого - происходит и весь тот спектр значений, которое оно развивает, совершенно справедливо, на наш взгляд, указанный Фасмером: вопреки совершенно превратному истолкованию его, этого слова, этимологических связей.
В другого типа современных словарях, уже не этимологических, а просто толковых, это приводит к весьма интересному результату. В них тоже дается совершенно правильное истолкование слова "ёрник": "тот, кто грубо насмехается, издевается над кем-либо или над чем-либо" и глагола "ёрничать", от которого оно образовано: "вести себя легкомысленно и цинично, глумиться, допускать колкости по отношению к другим"; причем оба эти истолкования, как видим, и вправду - не имеют никакого отношения к тому, которое Фасмером дается слову "ёра".
Но, поскольку у автора этимологического словаря два этих совершенно не зависящих друг от друга (а только сходных по своему внешнему виду) слова толкуются как производные одно от другого, - то в качестве СИНОНИМА к слову "ёрник", в ЭТОМ его, приведенном нами только что истолковании, - в толковых словарях дается... слово "ёра", и тем самым - молчаливо предлагается пользователям словарей понимать и его в этом, совершенно превратном ДЛЯ НЕГО, значении!
Как видим, игра в лже-истолкование слов "ёра" и "ёрник", затеянная однажды Гоголем, - привела современную лексикографию... к самым губительным последствиям! Но разве Гоголь в этом виноват? Виноваты, на мой взгляд, те специалисты-филологи - лексикографы, историки русской литературы, которые - не сумели услышать, или, что еще хуже, сделали вид, что не услышали того призыва, соообщения, которое стоит за этой шуточной лексикологической заметкой великого классика. А также - простые читатели, которые слепо пошли у этих горе-специалистов на поводу и не нашли в себе смелости возмутиться, взбунтоваться против предлагаемых им заведомо абсурдных истолкований.* * *
Заметим попутно, что обращение к поэзии Дениса Давыдова в комедии Гоголя - служит еще одним показателем ее зависмости... от повести 1833 года. Гоголь в своем тексте - просто-напросто ПРОДОЛЖАЕТ ЦИТИРОВАНИЕ давыдовских стихотворений, начатое в этой повести, вышедшей - сразу после появления итогового издания "Стихотворений Дениса Давыдова". Обстоятельство, надо сказать, само по себе обращающее на себя внимание, потому что, как отмечают историки литературы, издание давыдовских стихотворений - пик популярности которых пришелся на предыдущие десятилетия - в 1832 году прошло практически незамеченным для читающей публики.
Это отсутствие резонанса - и обыгрывается в той форме, в какой поданы цитаты из стихотворений Давыдова в повести 1832 года. Главный герой ее - гусар; описывается его разлука с возлюбленной, когда он вынужден вернуться на службу в свой полк; VII глава - посвящена сцене его пребывания в полку. Именно к этой главе даются два стихотворных эпиграфа, один из которых подписан - просто фамилией: "Давыдов". Фамилией - самой обыденной, подчеркнуто ничего не говорящей читателю, как бы иллюстрирующей - глухоту читательской аудитории к только что вышедшему очередному сборнику сокровищ русской поэзии.
А между тем цитата эта - из послания Давыдова того же 1804 года, тому же "Бурцову", что и послание, цитируемое Гоголем в пьесе; только не из того же самого, не из "...Призывания на пунш", а одноименного первой части его названия.
Второй эпиграф - подписан, на первый взгляд, аналогичным образом: незакавыченным в тексте повести словом "Полу-Солдат" - которое воспринимается поначалу тоже как указание... на автора этих строк, только не на его настоящую фамилию, а на псевдоним. И только потом, порывшись в сборниках давыдовских стихотворений, мы узнаем, что дело обстоит - полностью противоположным образом. Что это слово - не псевдоним автора, а название - еще одного давыдовского стихотворения, "Полусолдат", отделенного от первого двумя десятилетиями жизни автора и русской истории - написанного в 1826 году!
Так вот, думается, что своеобычное написание слова из послания "Бурцову..." в тексте комедии Гоголя - продолжает не только это цитирование его стихотворений, начавшееся в повести 1833 года, - но и это обыгрывание их литературной судьбы, начавшееся в этом же произведении. Написание "иора" - как бы напоминает о том, что стихотворения Давыдова долгое время распространялись и приобрели всю свою первоначальную славу В СПИСКАХ, переписываемые чужой, порой не очень хорошо знакомой с грамотой рукой: вследствие чего они и могли приобретать такое, озадачивающее читателя написание!* * *
Мы в наших исследованиях уже неоднократно сталкивались с подобными случаями ШУТОЧНОГО, МИСТИФИЦИРУЮЩЕГО истолкования слов в произведениях Гоголя, какое мы вновь встретили в его словоистолковании из записной книжки. Это случаи такого истолкования - которое работает не на выяснение их действительного значения, а - на выполнение ХУДОЖЕСТВЕННОГО ЗАДАНИЯ писателя; имеет право на существование - ЛИШЬ В ГРАНИЦАХ ВКЛЮЧАЮЩЕГО ИХ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Давно пора бы уже кому-нибудь из историков литературы взяться за систематизацию и осмысление этой существенной черты гоголевской поэтики!
Точно так же дело обстоит и в данном случае. Так уж сложились исторические обстоятельства, что для современного научного работника - историка литературы совершить ОШИБКУ - это значит понести наказание или лишиться каких-либо благ (ну, а в отношении так называемых "политических ошибок" - и вовсе поплатиться свободой и даже жизнью!). Для нашего современника, занимающегося научной работой, например - исследованием произведений Гоголя, невозможно себе представить, чтобы могло существовать... КАКОЕ-ТО ИНОЕ ОТНОШЕНИЕ К "ОШИБКЕ"!
Совершенно непредставимо и не поддается до сих пор учету то ОБЪЕКТИВНОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО, что русская литература первой половины XIX века создавалась людьми, которые САМИ СЕБЕ БЫЛИ ХОЗЯЕВАМИ; в полной воле которых было - как совершать "ошибки", так и - не совершать ошибок; и ровным счетом ничего им за это не грозило. И потому "ошибки" в их произведениях - могли допускаться совершенно сознательно, целенаправленно и иметь СМЫСЛООБРАЗУЮЩЕЕ, а вовсе не разрушающее смысл текста и уничтожающее его коммуникативные возможности значение; выполнять в создаваемых ими произведениях какую-либо существенную, реализующую замысел автора ХУДОЖЕСТВЕННУЮ ФУНКЦИЮ.
Совершенно непростительно со стороны комментаторов комедии "Игроки" было не обратить внимание на то, что приводимое ими из записной книжки Гоголя истолкование двух интересующих нас слов - представляет собой (неважно: логически ли только, или исторически) вовсе не подготовительный материал к созданию пьесы, основу, на которой возникла соответствующая реплика персонажа, - а совершенно наоборот: авторскую рефлексию над созданным произведением, комментарий к нему, вот точно такой же, как по отношению к "Ревизору" - "Театральный разъезд после представления новой комедии"!
Как только мы рассмотрим контекст, в котором в реплике персонажа возникает это полу-фантастическое слово "иора", - мы сразу же поймем, что истолкование значения этого слова - представляет собой не что иное, как кальку, снятую Гоголем с созданной им неповторимой художественной ситуации; ее вариант - причем, сам по себе - вступающий с этим эпизодом пьесы в весьма эффектные художественные отношения.
В гоголевском объяснении "иором-иорником" называется человек, который "не заплотит". "Не заплотит" - неизвестно, за что: деньги взятые в долг? цену сделанной им покупки или оказанной ему услуги? Это неважно: смысл в том, что это человек, отказывающийся отдать другому то, что (как подчеркивает Гоголь) у него есть. А теперь посмотрим, после чего, в каких обстоятельствах называет Утешительный "иорой" - своего собеседника, Глова:
"У т е ш и т е л ь н ы й. ...Нужно, брат Швохнев, дать ему теперь рублей двести, пусть его погуляет юнкер! Там, я уж заметил, у него есть одна... Черномазая-то, а?...
Г л о в. Иду прямо к ней!
У т е ш и т е л ь н ы й. А НАМ НЕЛЬЗЯ ЗА ТОБОЙ, А?
Г л о в. НИ... НИКОМУ! А кто сколько-нибудь... разделка на саблях!
У т е ш и т е л ь н ы й. У! Рубака какой! а? и т.д."
И мы видим, что объяснение употребленного далее слова "иора", данное Гоголем, приобретает на фоне этого диалога... прямо-таки скабрезный характер! "Иора", по разъяснению Гоголя, это человек, который "не заплотит" не "потому что денег нет, а... потому что не хочет". Шулеры, у которых есть деньги и которые готовы "заплотить" двести рублей обыгранной ими жертве, - не "иоры". А "иора" - это Глов, у которого... есть на примете "одна черномазая" и который - не хочет поделиться ею, разрешить ею попользоваться своим собутыльникам, вплоть - до "разделки на саблях"! "Иора герой", - так и истолковывает его поведение Гоголь.* * *
Вот откуда, вот из какой сцены, созданной Гоголем же, возникло это его шуточное, вводящее в заблуждение истолкование слова "иора". Оно носит - СИТУАТИВНЫЙ, применительный к одной-единственной данной, фигурирующей только в пьесе Гоголя ситуации характер.
Однако восстановленный нами контекст этой лексикологической заметки Гоголя, этого истолкования им смысла слова, не дает нам еще ответа ни на вопрос о художественной функции употребления этого слова в тексте комедии "Игроки", ни на вопрос о том, почему и в этом тексте, и в тексте заметки это слово, слова - приобретают именной ТАКОЙ орфографический облик, такое написание?
Конечно же, после того, как мы начали вдумываться в смысл этого объяснения, - мы понемногу начинаем догадываться и том, что это за "маленький чиновник" и "маленький подлец", о котором в этой заметке идет речь. Да ведь это "маленький чиновник" - из собственных произведений Гоголя, таких как повести "Нос" и "Невский проспект"! Именно на это родство и указывает то написание, которое приобрело это слово под пером Гоголя. Оно, этот орфографический вариант слова - находит себе прямое отражение в именах, именованиях гоголевских "маленьких подлецов" - и ма-иор-а Ковалева, и поручика П-иро-гова.
Более того, мы можем обнаружить в гоголевской заметке - и прямое отношение к поэзии Дениса Давыдова, на которую указывает толкуемое в ней слово, несмотря на то, что существование такого отношения мы поначалу решительно отвергли, назвав саму мысль о существовании его "абсурдной".
Несомненно, что в этой заметке присутствует, в ней отражен и такой взгляд, который приравнивает, для которого равноценны и фигура реально существовавшего в исторической действительности героя Отечественной войны 1812 года, и фигура вымышленного Гоголем персонажа, его как бы антагониста - не победителя-героя, но наоборот, побежденного в буквальном смысле слова... высеченного иноземцами поручика Пирогова!
Но это - взгляд... В.Г.Белинского, для которого обе эти антагонистические фигуры, и лихое гусарство Дениса Давыдова, и мелкая подлость поручика Пирогова, одинаковым образом являются пережитками феодально-монархического "восемнадцатого столетия"; обе подлежат - искоренению из современной русской жизни.
Этот взгляд Белинского, достигший полного расцвета тогда, во времена завершения гоголевской комедии, - таким образом, пародируется, оказывается предметом сатирического изображения в гоголевской заметке. Определение давыдовского слова "ёра", подставляющее вместо Давыдова и Бурцова "маленьких подлецов" из повестей Гоголя (и именно в таком, архраизирующем, "осьмнадцативековом" написании этого слова, как у Гоголя!) - дается Гоголем... как бы от его, передового русского критика Белинского, лица, с его точки зррения.
|