|
|
||
Агент по имени Станислав вновь появляется во второй части романа "Мне жаль тебя, герцог!" в уже известном нам эпизоде нападения неизвестно откуда взявшихся незнакомцев - то ли разбойников, то ли политических террористов.
Для полноты сходства с актуальной исторической действительностью (параллель этого Станислава с орудующим в эти годы - годы появления романа - в качестве организатора вооруженных экспроприаций "Кобой" Сталиным мы уже наметили) - остается сообщить, что появляется он... в их, этих загадочных "разбойников", числе.
Если верить его собственным словам (а кроме него, когда нападающие были разгромлены, никого из них живым захватить не удалось), разбойники-террористы привлекли его в свои ряды в качестве - "языка"; чтобы он помог им опознать составляющего цель их нападения проезжающего дипломата, в штате которого он, оказывается, некогда состоял во время, когда тот впервые приезжал в Петербург. Он, якобы, проговорился им об это во время случайной их встречи!
Об этом он и рассказал самим путешественникам, графу Линару и сопровождающему его главному герою, Дмитрию Жемчугову:
" - ...Я очутился опять на родине и вспомнил, ваше сиятельство, вас и направился в Дрезден, чтобы отыскать вас опять и поступить к вам снова, как прежде, в ваше услужение! Тут, по дороге в Дрезден, меня встретили эти лихие люди чтоб им на том свете неладно было! - и, когда они узнали, что я иду в Дрезден искать ваше сиятельство, сказали, что граф Линар выехал из Дрездена и следует по этой дороге, и что если я пойду с ними и покажу им графа Линара, то они меня проведут к нему. Я не знал, что это - лихие люди, а когда они стали нападать, я не хотел иметь с ними ничего общего...
- Так что, ты этих людей не знал, и не подозревал, кто они? - спросил граф Линар.
- Не знал и не подозревал! Ну вот провалиться мне на этом самом месте! - стал снова клясться и божиться Станислав и сделал это так горячо и так исступленно, что, пожалуй, можно было поверить ему..."
Мы уже отмечали внесюжетный характер этого эпизода с нападением. Во всем повествовании - нет никаких данных, с которыми можно было бы связать это происшествие и на основании которых можно было бы составить представление о его движущих причинах. Повествователь - и сам высказывает о них только свои догадки; точно так же туманом неясности окружает он и истинную подоплеку рассказанного этим Станиславом:
"...Как ни мало доверия заслуживал Станислав Венюжинский, но все-таки его рассказ был очень похож на правду... Если бы он желал выпутаться, будучи в чем-нибудь виноватым, и ради своего оправдания попытался выдумать какую-нибудь историю, она, наверное, была бы столь несуразна и невероятна, что сразу стало бы видно, что все это - наглое вранье.
Между тем... Станислав был слишком большим трусом от природы, чтобы пристать к шайке разбойников, да и разбойники, в свою очередь, не так уж были, вероятно, наивны, чтобы принять его, труса, в свою среду. Между тем лицам, собиравшимся - очевидно, по найму - из-за политических целей покончить с графом Линаром, было важно иметь с собой кого-нибудь, кто знал бы графа в лицо.
Все эти соображения заставили графа Линара и Жемчугова отнестись к несчастному поляку снисходительно..."
В общем, повествователь, не сообщая ничего по этому делу наверное, затрачивает столько усилий, стараясь убедить нас в достоверности рассказанного этим персонажем, что возникает невольное подозрение, а не мог ли тот сам - и являться инициатором этого нападения: выступая, таким образом, "двойным", "тройным", и вообще - многократно перевербованным агентом?* * *
Но для наших целей эта политическая актуальность повествования о событиях 1740 года не так важна. Для завершения проводимой нами параллели этого персонажа с Паниковским из будущего романа Ильфа и Петрова достаточно того, что он остается вместе с сопровождающим этого дипломата главным героем и мы узнаем о том, какие обстоятельства это присоединение (аналогичное присоединению Паниковского к компании О.Бендера в "Золотом теленке") сопровождают.
Как мы помним, из-за героя, из-за вражды к нему героя - Станиславу и пришлось спешно бежать из России. И теперь, когда он попадает в ситуацию, где ему, выпросившему себе позволение присоединиться к свите графа Линара, нужно вновь, в обратном направлении пересекать границу Российской империи, - выясняется обстоятельство, из-за которого ему нельзя этого сделать легальным образом: у него нет - пас-пор-та! -
"При приближений к русской границе пан Станислав заскучал. Он начал сомневаться относительно отсутствия у него паспорта. Сначала ему казалось, что это вовсе не важно, так как он находился в свите посла, но, когда он ближе, так сказать, пригляделся к этому для него несколько высокопарному термину, то должен был признать, что от посольской прислуги, в числе которой он находился, до свиты было слишком далеко.
Он опросил прислугу и выяснил, что у них у всех были паспорта.
- Как же мне быть? - спрашивал он.
Люди графа Линара, расположенные к Станиславу вследствие его услужливости, доложили графу о его затруднении.
Линар отнесся к делу совершенно серьезно. Ему неудобно было компрометировать себя тем, что с его поездом едет беспаспортный человек. Во время остановки он призвал к себе Венюжинского и сказал ему, что был уверен, что все документы у него в порядке и что он только потому позволил ему ехать с посольским поездом.
Находившийся при этом Жемчугов вспомнил, что ведь до некоторой степени в беспаспортности Станислава виноват он сам, так как, чтобы проучить поляка, он разыграл с ним штуку, заставившую того бежать не только из дворца, но из России. Ему показалось, что Венюжинский достаточно наказан и что, если теперь бросить его на произвол судьбы, то это будет слишком жестоко и не соответственно его вине, тем более что Станислав изо всех сил старался теперь заслужить его доверие...."
И герою, снабженному, в силу своего положения доверенного лица русского правительства, разными видами официальных бумаг, приходится выписывать ему документ, обеспечивающий ему получение нового паспорта.
А теперь вспомним надпись, которая будет сделана на могиле Михаила Самуэлевича Паниковского: "Здесь лежит... ЧЕЛОВЕК БЕЗ ПАСПОРТА".* * *
Но мы помним еще, что агент Станислав - по национальности поляк; и в команде Остапа Бендера ему соответствует не только Паниковский, но и Адам Козлевич. И теперь спрашивается: а как же он, персонаж романа Волконского, лишившийся паспорта, пересекал границу в первый раз, когда бежал из России?
А оказывается, что в момент этого бегства - он максимально приблизился к своему компатриоту, персонажу романа Ильфа и Петрова, Адаму Козлевичу.
Как наметился откол этого персонажа от компании Бендера - всем известно. Козлевича - "ксендзы охмуряют". Причем ксендзов почему-то - сразу два; и так, в два голоса, в два уха они бедного шофера и "охмуряли". По уверениям (тоже двух!) советских писателей, адептов воинствующего атеизма - "охмуряли" они его потому, что им очень хотелось овладеть принадлежащим ему транспортным средством, сделать его своим персональным шофером.
Герой же романа Волконского, поляк, лицо католического вероисповедания, пошел к ксендзу - по прямо противоположной причине: потому что его... охмурили. "Охмурил" - главный герой романа, устроивший ему, из мести, фантастическую провокацию, вследствие которой он уже и не видел для себя возможности оставаться в Петербурге, в России.
Духовное лицо, к которому персонаж впервые направился, - по условиям исторической эпохи, всерьез озабоченный положением, в котором тот оказался, - рекомендовал его своему коллеге, другому ксендзу, выезжающему в этот момент из России. К нему, к его свите, его челяди он и примкнул, и это позволило ему пересечь границу без необходимости контакта с официальными властями:
" - ...Дальше я задумал прибегнуть к помощи католического священства! Я понял так, что мне все равно пропадать, так как я околдован... Я... очень испугался, потому что счел себя околдованным, и быстро побежал к духовнику, чтобы он снял с меня колдовские чары. Когда я ему все рассказал, он покачал головой и возразил: "Плохо твое дело, Стас!" Тут он мне сказал, что как раз в этот день уезжает на родину, в Варшаву, наш каноник и что он может взять меня с собой...
...Все, что рассказал Венюжинский, было весьма правдоподобным. Он заявил, что его вывез из Петербурга католический каноник. И действительно, иначе ему бы из него не выбраться, а уж вернуться на родину - и подавно. Без паспорта ему это сделать было никак нельзя, а канонику выдавался паспорт с прислугой, и он мог куда хотел привезти своего земляка-поляка под видом слуги..."
Как видим, все - как в будущем романе: и транспорт (на котором каноник со своей прислугой совершает, надо полагать, путешествие), и два - именно два! - ксендза: один - к которому персонаж обратился за помощью, и другой, который помог ему без паспорта пересечь границу.* * *
Герой романа пребывает в полной уверенности, что находился во власти... чернокнижников и нечистой силы! Об этом, при новой встрече, он так прямо герою и заявляет:
"... - А меня-то кто же тогда послал вам навстречу, пан Станислав? - спросил его Жемчугов.
Венюжинский съежился весь и, как-то отстраняясь, с искренним страхом произнес:
- Боюсь, что придется назвать того, кто послал вас на мой путь жизни. Хорошо, если вы - только колдун, а то, может, и похуже!"
Отсюда - и его экстренное обращение к Церкви, к Костелу.
Когда он, на обратном пути в Россию, встречает героя, - он по-прежнему, в силу устроенной ему ранее мистификации, считает его чернокнижником, магом, якшающимся с нечистой силой. И хотя принимает его покровительство, однако испытывает по отношению к нему страх и всерьез думает, что даже бумага, позволяющая ему получить новый паспорт, - сфабрикована им... с помощью колдовства:
"Венюжинский, крайне любезно относясь ко всем, избегал только Жемчугова; правда, при встрече он кланялся Митьке очень почтительно, но всегда уклонялся от разговора, отворачивался и потихоньку крестился...
- Вот, - сказал Митька Венюжинскому, передавая ему бумагу, - теперь вы можете быть спокойны на случай требования паспорта; предъявите только эту бумагу первому же начальству, которое заговорит с вами о паспорте. Тут подпись самого герцога, и не послушаться ее никто не посмеет. Вы понимаете?
- А эта подпись настоящая? - спросил, робея и сам не зная, что говорит, Станислав.
- Вы думайте, что говорите! - остановил его Митька. - Что же, по-вашему, я стану подделывать подписи?
- Нет, не то, - залепетал Венюжинский, - я хотел сказать, что ежели это опять ваше колдовство, то будет ли оно действительно?
- Ах вот что! - рассмеялся Митька. - Ну будьте уверены, почтеннейший пан, что на этот раз никакого колдовства тут нет. Эта подпись настоящая, в этом я даю вам слово.
Но, несмотря на данное Жемчуговым слово, Венюжинский все-таки в глубине своей души не верил и продолжал думать, что всемогущая бумага получена несомненно волшебством - столь сверхъестественным казалось ему обладание ею..."
И вот тогда-то повествователь - и знакомит нас (впервые на протяжении всей этой сюжетной линии!) с психологической характеристикой этого персонажа.* * *
Он говорит о присущей ему мнительности; склонности преувеличивать опасность; беспокоиться, не имея на то реального повода, что и обуславливает, мотивирует испытываемые им по отношению к главному герою столь сильные отрицательные чувства:
"Есть люди на свете, которые до того привыкли всю свою жизнь волноваться и беспокоиться, что, какое бы успокоение ни пришло к ним, они найдут причину для беспокойства и будут внутренне сверлить себя и раздражать до тех пор, пока сами себе не причинят крупных неприятностей.
К этим людям, безусловно, принадлежал и Венюжинский.
Только что уладились у него дела с паспортом, и уладились так великолепно, что на границе, при въезде в Россию, когда он предъявил свою бумагу, ему оказали весьма уважительное почтение... едва таким образом главная опасность, то есть переезд через границу, миновала, пан Станислав стал раздумывать, хорошо ли он делает, что, будучи верным католиком, пользуется злыми силами колдуна, а в том, что Жемчугов колдун, он не сомневался.
И вот у него начала разыгрываться злоба против этого Жемчугова. Венюжинский представлял себе, как он жил во дворце припеваючи, все шло у него превосходно, служил он на половине принцессы, исполнял за особое вознаграждение поручения господина Иоганна и вдруг, ни с того ни с сего явился какой-то волшебно-фантастический князь Карагаев [так назвался ему Жемчугов], по самой своей природе ненавистный Станиславу, и своим колдовством выбил его из колеи.
"Ах он проклятый колдун!" - думал Венюжинский, все больше и больше растравляя свою ярость..."
И, хотя повествователь в этой характеристике самого этого слова не произносит, мы, вообразив себе, хорошо продумав перечисленные нам свойства характера персонажа, понимаем, что в этой характеристике... обыгрывается - внутренняя форма фамилии персонажа будущего романа Ильфа и Петрова, которому он соответствует.
Иными словами, говорится - о его склонности к ПА-НИ-КЕ!* * *
После этого сомневаться в том, что мы столкнулись в романе Волконского с развернутой реминисценцией романа Ильфа и Петрова, - было уже нельзя.
Но, когда реминисценция эта со всей очевидностью предстала у нас перед глазами, - возник другой вопрос: а какова же ее связь - с реминисценциями из романов / телефильмов "Семнадцать мгновений весны" и "Место встречи изменить нельзя" (роман "Золотой теленок" тоже был экранизирован в 1960-е годы Михаилом Швейцером), которые она сменяет?
В чем состоит стратегия построения реминисцентного плана в этом романе - от одного будущего произведения к другому?
И первые проблески решения в этом направлении - принесло нам обнаружение того обстоятельства, что дальнейшее построение этого плана здесь также служит - творческим воспроизведением определенных особенностей построения реминисцентного плана в изначальной для этой традиции повести 1834 года К.П.Масальского "Регентство Бирона": как и многие другие отмечавшиеся нами художественные особенности этого произведения, перенятые в романах Волконского на тему "бироновской" эпохи.
Мы прослеживали, каким образом в этой повести строилась предвосхищающая реминисценция русской политической истории первой половины ХХ века, отражение и осмысление будущей деятельности "партии Ленина-Сталина": как пучок реминисценций, объединенных корневым элементом СТАЛЬ, - мотивировался в своем существовании здесь - столкновением с названием... поэмы "Медный всадник".
Металл ставился в ряд - с металлом; один политический деятель, ХХ века, - в ряд с другим, XVIII столетия. Эта реминисцентная конструкция - и воспроизводится в романе Волконского 1913 года.
Начавшись - опосредованной! - отсылкой к роману "Как закалялась сталь" (в телеэкранизации которого главную роль сыграл тот же актер, который исполняет Шарапова в фильме по роману братьев Вайнеров), она и продолжалась, должна была быть продолжена - отсылкой... к другому соответствующему, и тоже - по своему названию, произведению; причем, как оказалось, - уже не прошлого века, как поэма Пушкина, а той же литературной эпохи.
Здесь, в романе Волконского эта закулисная "сталь" (впрочем, то и дело, как мы видели, проступающая на поверхность, нет-нет, да и выглядывающая из складок повествовательной ткани: то в запрете... на курение трубки, то композиционным указанием на "сталинский" эпизод романа советских сатириков, то именем "Станислав" и связанными с ним сюжетными мотивами...) - соотносится с другим металлом, ЗОЛОТОМ - из которого была отлита библейская статуя, идол тельца, сниженно упоминаемый в названии романа - "Золотой теленок".* * *
Стоит обратить внимание на то, что этот мотив - актуализируется в "сталинском" эпизоде экспроприации - нападения "разбойников" в этом романе. Детально описывается орудие, с помощью которого застигнутый врасплох герой первоначально обороняется от нападающих. И здесь звучит название - металла, металлов, из которых сделано это орудие.
Причем их, как и в соотносящихся заглавиях литературных произведений в повести 1834 года ("МЕДНЫЙ всадник" и "Как закалялась СТАЛЬ") и в самом романе Волконского ("Как закалялась СТАЛЬ" и "ЗОЛОТОЙ теленок"), - два. Это - свинцовый набалдашник трости, покрытый серебром:
"..В это время из леса выскочили несколько человек и кинулись к карете. Митька схватил попавшуюся ему под руку высокую трость графа Линара с тяжелым, свинцовым, обложенным серебром набалдашником и этой тростью, КАК ДЛИННЫМ КИСТЕНЕМ, встретил нападающих, которые старались вскарабкаться в карету.
Силой Жемчугов обладал почти сверхъестественной и орудовал тростью так ловко, что среди нападающих произошло как бы замешательство. Они разом громко кричали и ругались, перемешивая немецкие ругательства с польскими.
Одному из них удалось было ухватиться за трость, однако Митька ткнул его вперед, но тотчас же, свалив своего врага, выпустил трость, вспомнив, что в мешке возле дверцы кареты были пистолеты. Мешок как раз был у него под рукой; он выхватил пистолет и выпустил в нападающих пулю из него".
Мы выделили здесь слово, которое недвусмысленно указывает на присутствующий в романе Волконского репрезентант (служащий таковым благодаря исполнителю главной роли в экранизациях обоих этих литературных произведений, В.Конкину) романа Н.А.Островского - телефильм по роману бр. Вайнеров "Место встречи изменить нельзя". "КИСТЕНЬ" - так Шарапов в споре называет, подчеркивая это слово и подтверждающим его повтором и особо эмоциональным, гневным его произнесением, то, во что превращается "закон" в произвольном истолковании его оппонента, Жеглова.
В приведенном тексте романа 1913 года это слово - тоже... подчеркнуто: своим неправильным, сдвинутым употреблением в фигуре сравнения. Ведь кистень, ударная часть которого крепится к палке цепью, по своему устройству - мало похож на трость с набалдашником!* * *
В результате два романа, в их чередовании, сопоставлении, - мотивируются в романе Волконского точно так же, как другая пара произведений в повести 1834 года: содержащимся в их названиях названием металла. В повести Масальского это приводит к постановке в один ряд, к подведению под одни и те же характеристики - двух политических лидеров разных эпох. Но чему приводит такое формальное, по-видимому, внешнее сопоставление двух одновременных романов - в данном случае?
И, потребовав ответа на данный вопрос, мы видим, что соотнесены при помощи этого внешнего литературного приема оказались романы, по сути своей, на первый взгляд, диаметрально противоположные: один, "Как закалялась сталь", - о революционном аскетизме и героизме, второй, "Золотой теленок", - о хищничестве и авантюризме той же революционной эпохи.
Но в исторической реальности эта их "противоположность" оказывается... далеко не столь непреодолимой: о чем и свидетельствует их сопоставление в реминисцентном плане романа 1913 года.
Ведь теперь уже не исторические личности ставятся в один ряд и приравниваются друг к другу в выносимых им оценках - но ставятся в один ряд и приравниваются друг к другу, оцениваются как находящиеся в необходимой зависимости друг от друга - эти общественные явления. Этот романный коллаж, диптих в повествовании 1913 года - свидетельствует о закономерном переходе героизма и аскетизма той же самой партии, которая будет править в последующие десятилетия, - в хищничество и авантюризм.
Далее же в повествовании Волконского - мы получаем удостоверение в том, что две эти романные предвосхищающие реминисценции - действительно восходят к той реминисцентной конструкции повести 1834 года, в которой, наряду с романом Островского, участвует поэма Пушкина "Медный всадник". Это происходит благодаря тому, что в одном из эпизодов романа - возникает... карикатурное, пародийное отражение центральной коллизии пушкинской поэмы: "маленький человек", произносящий свою отповедь перед изваянием.
Можно напомнить сразу о том, что такое же сниженное отражение этого персонажного конфликта, через посредство... детской книги С.Лагерлёф "Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями", - мы видели и в самой повести Масальского.* * *
В эпизоде, о котором идет речь, рассказывается о том, что ничтожный супруг правительницы Российской империи принцессы Анны Леопольдовны, принц Антон Брауншвейгский, служит постоянным объектом насмешек для нее самой и для ее фрейлин. В частности, принцесса сообщает своему возлюбленному, тому самому графу Линару, с которым главный герой возвращался в Петербург, как они используют для этих целей физический недостаток принца, заикание.
Они заставляют его рассердиться и начать произносить им гневную отповедь. А начав длинную речь, он, как им хорошо известно, никогда не останавливается, не договорив ее, мучительно стараясь преодолеть свое заикание. Поэтому они подводят его к мраморной статуе адмирала Апраксина и - оставляют его одного произносить свою обличительную речь перед статуей:
"... - Да ведь он же смешон! Он просто смешон!... Помните Юлиану, мою фрейлину Менгден? Так, знаете, мой муж заикается; мы чем-нибудь раздразним его да подведем к бюсту адмирала Апраксина, который стоит здесь, во дворце, потому что это сначала были его хоромы. Принц начнет браниться с нами, а уж у него привычка: раз он начнет в чем-нибудь заикаться, так не сойдет с места, пока не сумеет высказать все, что ему хочется! Мы уйдем, а принц все стоит перед бюстом и бранит его. Ужасно это смешно!..."
Не узнать в этой мизансцене - предельно сниженный, уничижительный вариант попытки обличительной речи Евгения перед статуей Петра (также ведь пресеченной словно бы внезапно постигшим героя заиканием, немотой - отчего ходили легенды о существовании будто бы у Пушкина непроизнесенной, опущенной в тексте поэмы целой речи Евгения!) - не-воз-мож-но!
Удивляет только при первом взгляде на эту разительную реминисценцию - все то же: ее кажущаяся изолированность в художественной структуре произведения.
Но реминисценция эта - сразу же занимает свое законное место, после того как выясняется наличие в этом романе - воспроизведения той художественой конструкции из повести 1834 года, в осуществлении которой у Масальского принимает участие та же самая поэма Пушкина. Здесь, у Волконского, эта конструкция осуществляется несколько по-иному, и реминисценция "Медного всадника" - выполняет уже роль знака литературной преемственности.* * *
Однако анализ этого пассажа был бы не полон, если бы мы не указали... еще одной содержащейся в нем реминисценции: но теперь уже обращенной не в прошлое, к литературной классике, а в будущее, все к тому же советскому кинематографу 1960-х - 1970-х годов. Благодаря этому, рассказанный героиней романа анекдот - оказывается не только удостоверяющим знаком присутствия литературной традиции, но и - приобретает самостоятельное концептуальное значение.
Общие контуры изображенной в этом пассаже ситуации: человек, охваченный неким пароксизмом и которого намеренно подводят к какому-то физическому объекту, с которым его повторяющиеся судорожные движения... вступают в комическое сочетание, - этот рисунок, эта схема изображения напоминает уже не о кульминационной сцене пушкинской поэмы, а... о совсем другом произведении; еще в момент написания романа 1913 года - и не существующем.
Главное значение тут имеет этот мотив, отсутствующий в сцене у Пушкина: человека - подводят, приводят. И тут не могла не вспомниться киноновелла Леонида Гайдая "Операция "Ы": инсценируемое ограбление товарного склада; Шурик в исполнении Александра Демьяненко, заменяющий сторожиху и сражающийся с проникшими на его территорию "грабителями". Отбивающийся от массивного персонажа Евгения Моргунова, осыпающий его, как гранатами, разорванными пачками табака.
Грабитель - заходится в пароксизме... непрекращающегося чихания. Но этого мало: для того, чтобы его окончательно обезвредить, Шурик - именно ПОД-ВО-ДИТ, под локоток, за рукав ведет, направляет персонажа Е.Моргунова к перевернутой стопке... блестящих оцинкованных ведер; вынуждает его чихать - над ними. Но ведер по высоте для задуманного им не хватает; он добавляет еще, еще - пока в один прекрасный момент... ворюга с повязкой "дружинника" - не впечатывается со всего размаха лбом в ведерное железо!
Как видим, в этой сцене - присутствует еще один, важнейший элемент реминисцентных композиций произведений 1834 и 1913 года: же-ле-зо, причем - именно оцинкованное, точно так же - как свинцовый набалдашник, покрытый серебром в романе Волконского. Происходит - столкновение человека... с металлом. И вновь: подобное, в этом отношении, - столкновению пушкинского Евгения с... Медным всадником!
И любопытная в результате образуется композиция: стопка ведер - как бы ПЬЕДЕСТАЛ; с этим импровизированным "пьедесталом" в соприкосновение приходит, к нему присоединяется, как бы прирастает - ЛИЦО. Получается же в сумме - именно тот самый БЮСТ, скульптурное изображение, которое, в виде бюста адмирала Апраксина ("Апраксин двор" в Петербурге - это тоже некое... торговое заведение, подразумевающее СКЛАД пищевых и бытовых продуктов!), - и ОТРАЖАЕТСЯ... в романе 1913 года.
Любопытнее же всего - то, что в этом гротескном образовании - сливаются: бюст, пьедестал бюста, о который бьют человека; и... сам же человек, ставший "бюстом", о который его бьют. Точно так же, как в самом этом персонаже Е.Моргунова - сливаются: грабитель и имеющий своим предназначением его, грабителя, обезвреживать "дружинник" (сквозной лейтмотив фильмов Гайдая, присутствующий, например, в "Самогонщиках", в которых заглавных героев - ловит милиционер... с лицом закоренелого алкоголика).* * *
Присутствие этих кадров из раннего фильма Гайдая в пассаже из романа Волконского - озадачивает, но сама по себе эта "шарада" решается достаточно легко; другое дело - осмыслить, после найденного решения, ее ХУДОЖЕСТВЕННУЮ ФУНКЦИЮ.
Когда я задумался о причинах появления этой предвосхищающей реминисценции - мне почему-то пришло на ум слово... "БОЛВАН". С точки зрения эпохи, изображенной в романе, и содержания соответствующего эпизода, его появление было вполне естественным: именно этим словом, "болванами", тогда назывались именно скульптурные изображения. Но оказалось, что именно в этом слове - и заключается ключ к разгадке заданной читателю автором романа "шарады".
Окинув кинематографическую новеллу Гайдая, ее персонажный состав общим взглядом - понимаешь, почему, в силу какой ассоциации возникло это слово с его архаичным значением. Его семантика со временем эволюционировала, и в своем современном значении - оно стало СИНОНИМОМ к кличке другого персонажа фильма в исполнении Юрия Никулина, участника все того же сражения на складе: "Балбес". Слово это, таким образом, - служит еще одним связующим звеном между эпизодом романа и короткометражным фильмом, заключительной новеллой из фильма "Операция "Ы" и другие приключения Шурика".
И как только это синонимичное слово - "балбес" - было произнесено, для меня и начала приоткрываться КОНЦЕПТУАЛЬНОСТЬ этой реминисценции. Слово это - служит кличкой, именем персонажа еще одного фильма того же времени, 1960-х годов, - "Тайна железной двери", снятого по детской повести-сказке Ю.Томина "Шел по городу волшебник". Так здесь называют - робота, созданного настоящим волшебником, отцом одного героев-подростков, использующего доставшееся ему по наследству волшебство в своих эгоистических целях.
Робот - тоже железный; а главное - с ним происходит... почти такое же столкновение человека, как столкновение с железными ведрами персонажа Е.Моргунова: непослушный подросток, попавший на заколдованный остров, - в пароксизме истерики бьет, колотит своими кулачонками по железному корпусу неизменно благодушного робота Балбеса; мы слышим раздающиеся при этом гулкие удары о металл.
Робот этот - выполняет роль няни, гувернера при сыне волшебника. Это слово, функция, этим словом обозначаемая, - и является, по-видимому, формулировкой той концепции, которая знаменуется в романе 1913 года этой цепью предвосхищающих реминисценций. Эта функция - обратным ходом проецируется на эпизод укрощения здоровяка-"Бывалого" в фильме Гайдая, а далее - и на вставной анекдот в самом романе Волконского.
Тираны, деспоты, в своих крайних, столь несходных между собой проявлениях как Петр I и Сталин, в свете этих предвосхищающих реминисценций предстают... ГУ-ВЕР-НЕ-РА-МИ человечества, созданными, создаваемыми... неким "волшебником", некими сверхъестественными, управляющими историей силами.
"Гувернерами" - оберегающими, усмиряющими его, человечества, буйство: такими же, как... стальной робот в фильме по повести Томина (кстати: ту же фамилию, что и детский писатель, носит знаменитый майор Томин в исполнении Александра Каневского в телесериале "Следствие ведут Знатоки"); как... стальные ведра в фильме Гайдая.* * *
В этой "символической" интерпретации автором романа 1913 года изобразительного ряда киноленты Гайдая - не остается неиспользованной, упущенной и такая колоритная деталь, ставящая заключительную точку в эпизоде, - как огромная багровая шишка на глянцевито выбритой голове, "кумполе" грабителя "Бывалого", когда он, закатив глаза, поднимает лицо после встречи с ведрами, чтобы в следующий момент свалиться без сознания навзничь.
В своем символическом осмыслении эта яркая деталь - словно бы ведет за собой поговорку, пословицу: "не набьешь шишек - не научишься". Встреча с любыми, сколь угодно кровожадными деспотами в истории человечества - предстает в этой интерпретации... наподобие такого "набивания шишек" в процессе обучения уму-разуму, взросления ребенка.
В этом же - и смысл слияния преступного персонажа Е.Моргунова с тем "бюстом", посредством которого с ним ведется расправа; превращения его - в этот бюст. "Гувернеры", о которых обречено постоянно разбиваться в пароксизме своего буйства взрослеющее человечество, - сами оказываются такими же преступниками, "грабителями", которых - следует усмирять.
Зерно этой философемы, как видим, заложено - в самом кинематографе Л.Гайдая, но идейно-художественое решение кинорежиссера - получает, наряду с прочими отмеченными нами тончайшими моментами, отражение и в романе Волконского. Главный герой романа, он же - агент тайной полиции, в эпизоде столкновения с разбойниками, как мы помним, предстает сражающимся орудием, которое сравнивается - с КИСТЕНЕМ.
Понятно, почему это же слово "кистень" - становится символом беззакония в монологе персонажа телефильма "Место встречи изменить нельзя", новоиспеченного, наивного еще милиционера Володи Шарапова: "кистень" - это орудие гра-би-те-лей, разбойников (поместье Дубровских в романе Пушкина называется... Кистеневка: ПРЕДВЕЩАЯ, таким образом, пророча превращение младшего из них - в раз-бой-ни-ка). Таким образом, сражающийся с разбойниками герой романа 1913 года, - тоже... как бы сливается с ними; отождествляется с ними по этому параметру.
Можно удивиться такой снисходительности в оценке деспотов и тиранов - тиранов-людоедов, тиранов-монстров, - как сравнение их... с "гувернерами" и "нянями"! Надо заметить, что подобная снисходительность - в стиле романов М.Н.Волконского из "бироновской" эпохи вообще: людоедская Тайная канцелярия А.И.Ушакова - предстает в них... оплотом тогдашнего гуманизма и прогресса! Хотя, с другой стороны, представление этих деспотов в виде... железного робота, сквозь призму будущего советского детского фильма, - воспринимается как пародия на подобный тип политических деятелей.
Ответом на это недоумение в данном случае - и может служить вкрапление черт одного из этих кровавых деспотов, Сталина, - в... столь же вздорного и ничтожного, как Паниковский в романе Ильфа и Петрова, персонажа - Станислава Венюжинского.
|