|
|
||
Говоря о роли Пушкина в становлении Плетнева - литературного критика, мы уже приводили рассказ П.И.Бартенева о встречах Пушкина с Плетневым на "субботних литературных вечерах у Жуковского", впервые опубликованный в 1861 году в его статье "Пушкин в Южной России":
"Любовь к словесности соединяла молодых людей. Поздними вечерами они возвращались вместе от Жуковского и в одушевленных беседах не замечали дальних расстояний столицы. Плетнев напечатал тогда роман одного своего покойного товарища студента Ивана Георгиевского: Евгений или письмо к другу (Спб., 1818, 2 части), и к этому довольно слабому произведению написал предисловие, в котором рассказана жизнь рано умершего сочинителя. "Зачем вы напечатали роман? - заметил ему Пушкин, - вам бы выдать одно предисловие: это вещь прелестная".
Несмотря на то, что, как всегда, Бартенев и в этом случае не указывает источник своего сообщения, легко было догадаться (поскольку речь идет о беседе НАЕДИНЕ), что в данном случае информатором его не мог быть никто иной, кроме самого Плетнева (скончавшегося в 1865 году и имевшего возможность предоставлять Бартеневу сведения для его сочинения).
И это обстоятельство, что рассказ о знакомстве с Пушкиным передается со слов самого Плетнева, - проливает свет на вторую часть сообщения Бартенева, касающуюся участия Плетнева в "батюшковской" истории:
"В 1821 году, в 8-м (февральском) номере Сына Отечества появилась, без подписи, Элегия Плетнева, под заманчивым заглавием Б[атюшк]ов из Рима. Поэт Батюшков жил тогда в Италии, и от него ждали новых стихов. Вышла забавная мистификация. Профессор Кошанский в Лицее, прочитав Элегию своим слушателям, говорил: Вот сей час виден талант, чувствуется стих Батюшкова. В литературных кружках разошелся слух, будто Элегия написана Батюшковым. Прошло несколько месяцев; но в 1822 году поэт возвратился в Петербург, и как известно, в беспокойном, близком к помешательству состоянии. Слух об Элегии дошел до него, и по справке оказалось, что она получена в журнал от Плетнева. Батюшков подозревал тогда, что у него множество врагов, желающих уронить его славу, что против него какой-то заговор и что Плетнев нарочно выбран, чтоб повредить ему..."
Бартенев здесь вновь не называет информатора, но, судя по характерному хронологическому сдвигу по отношению к реальному ходу событий - Батюшков в этом сообщении узнает о стихотворении Плетнева не летом 1821 года, а лишь в 1822 году, вернувшись в Россию, - мы можем его "вычислить". Мы знаем, что точно такой же сдвиг имеет место в мемуарах Греча, который тоже приурочивает реакцию Батюшкова к его возвращению в Петербург в 1822 году, а ее причиной - называет публикацию заметки Плетнева в своей "Учебной книге русской словесности".* * *
В процитированном сообщении Бартенева содержится и еще один очень важный (а с нашей точки зрения - и решающий) элемент, позволяющий идентифицировать его с мемуарным сообщением Греча. Мы помним, что Греч в мемуарах называет адресованное Батюшкову прозаическое выступление Плетнева звучным, выразительным словом: "ДОНОС". Слово это, якобы, прозвучало из уст самого Батюшкова, в 1822 году, по приезде его в Россию, когда он, будто бы, впервые узнал об этих плетневских выступлениях.
Анахронизм, содержащийся в этом сообщении мемуариста, позволил нам раскрыть... его, этого сообщения, истинный характер; увидеть ту крупицу истины, которая в нем содержится и ради которой, как мы полагаем, все это самопротиворечиое нагромождение - и было сооружено Гречем. Батюшков узнал о плетневских поэтических выступлениях в свой адрес - еще в 1821 году; а на следующий год, по приезде в Россию, ему уже, скорее всего, было не до них. А значит - и слово "донос", приписываемое ему Гречем, не могло... прозвучать из его уст.
Но точно так же это значит... что это слово, ЕСЛИ БЫ ОНО ПРОЗВУЧАЛО, - должно было прозвучать еще в 1821 году. И если к чему оно и могло относиться - так это именно к одному из двух стихотворений Плетнева 1821 года. И мы, анализируя эти выступления, пришли к выводу, что во втором из них, июньском стихотворении "К портрету Батюшкова" - действительно содержится то, что можно было бы назвать... "доносом": а именно, скрытое указание на истинного организатора февральского анти-батюшковского выступления Плетнева. В нем содержится реминисценция из батюшковского стихотворения - которое и послужило отдаленной причиной всей этой истории.
Стало быть, сам этот эпитет - "донос" и был... той крупицей исторической истины, которую хотел донести до нас Греч в своем мемуарном сообщении. Стало быть, влагая этот эпитет в уста Батюшкова и путая даты, - Греч на самом деле выражает свое собственное мнение, фиксирует находящиеся в его распоряжении сведения о повествуемых им событиях: и эти сведения мемуариста - подтверждают те выводы, к которым мы пришли в результате нашего собственного анализа.
Те же самые сведения, та же самая крупица достоверной исторической информации - содержится и в рассказе Бартенева, что и позволяет отождествить его информатора с тем же Гречем. Историк передает, что против Батюшкова будто бы существовал "какой-то заговор и что Плетнев нарочно выбран, чтоб повредить ему". Но ведь ДОНОС - это и есть сообщение, имеющее своей целью - разоблачить ЗАГОВОР!
Слово "заговор" в рассказе Бартенева - является не чем иным, как ОБОРОТНОЙ СТОРОНОЙ слова "донос" в рассказе самого Греча; иначе говоря - тем же самым словом; словом с той же самой предметной соотнесенностью; словесным выражением того же самого положения дел. Таким образом, говоря Бартеневу о "заговоре", Греч рассказывает о том же самом, о чем он рассказывает в своих мемуарах, говоря о "доносе".
И вновь, как и в мемуарах Греча, эти слова - влагаются в уста, приписываются Батюшкову: а значит, можно теперь уже экстраполировать, - как и в предыдущем случае выражают не столько его, Батюшкова мнение, сколько точку зрения, сведения, находящиеся в распоряжении Греча.* * *
И вновь: в нашем собственном анализе относящихся к этим событиям материалов, мы пришли... к тому же самому выводу: именно - о самом что ни на есть "заговоре", составленном другом-завистником против Батюшкова, и о Плетневе - послужившем орудием, выбранным для его осуществления! И "донос", содержащийся в июньском стихотворении-палинодии Плетнева, - был "доносом" (одного из его непосредственных участников, исполнителя умысла!) на этот именно "заговор".
И вновь, стало быть, сообщение Бартенева, исходящее из уст другого ближайшего участника этого "заговора", издателя журнала "Сын Отечества", на страницах которого этот "заговор" и был приведен в действие, - служит историческим, свидетельским подтверждением результатов нашего исследования.
Все это в совокупности и позволило нам догадаться, что в этом случае источником сведений, приводимых в рассказе Бартенева, - является Греч (также скончавшийся несколько лет спустя после публикации бартеневских записок, в 1867 году).
Отсюда можно сделать вывод, что сообщение в том же рассказе о том, что стихотворение Плетнева было принято за батюшковское "во многих литературных кружках", в том числе и на лицейских лекциях Н.Ф.Кошанского, - также принадлежит ему и является - такой же дезинформацией, искажением фактов, как и последующий анахронизм, описывающий реакцию Батюшкова.
Правда, мы знаем, что такое же сообщение о широкомасштабной мистификации, вызванной февральским стихотворением Плетнева, - содержится и в письме Пушкина 1822 года (о котором дальше и повествует Бартенев). Однако мы уже догадались об ИСКУССТВЕННОМ характере этих писем; о том, что Пушкин в них - ИМИТИРУЕТ свою реакцию на известие о происшедшем конфликте - известие, которое должно было дойти до него... годом раньше.
Можно даже полагать, что информатор - Греч - СПЕЦИАЛЬНО ПОДГОНЯЕТ СВОЙ РАССКАЗ ТАК, чтобы он "монтировался" с необъяснимым фактом запоздалой реакции Пушкина на события... 1821 года! И характерно: пушкинские письма - УЖЕ содержат в себе тот же самый хронологический сдвиг (с 1821 года - на 1822-й), который мы наблюдаем в обоих мемуарных сообщениях Греча. В этом - и причина его появления в последнем случае.
Греч сорок лет спустя - ВОСПРОИЗВОДИТ этот сдвиг, заданный датировкой пушкинских писем, только теперь соотносит его - не с реакцией Пушкина, а с реакцией... Батюшкова. И эта зависимость мемуариста от письма Пушкина и его содержания - служит лишним подтверждением того, что его информация в основной своей части (хотя, как мы убедились, и не вся!) носит недостоверный, преображающий исходные факты характер.
А именно: все эти россказни Греча - и об ошибке Кошанского, и о слухах, распространившихся "во многих литературных кружках" - возникли, стало быть, лишь в качестве риторического распространения фразы Пушкина (ученика... Кошанского, по тому самому Лицею!) из письма Плетневу о том, что "многие приняли его [февральское стихотворение Плетнева] за сочинение" Батюшкова.* * *
Можно даже указать на ЕДИНСТВЕННЫЙ реальный источник, откуда пошла эта легенда о возникшем якобы после публикации февральского стихотворения Плетнева недоразумении с авторством Батюшкова.
У нас с самого начала вызвало недоверие сообщение об этом недоразумении, которое можно встретить в письме Пушкина Плетневу, и в поисках какого-либо ПОДТВЕРЖДЕНИЯ этого сообщения, сведений об этом недоразумении, которые происходили бы из НЕЗАВИСИМОГО от пушкинского письма источника, - мы встретили следующую фразу в книге биографа Батюшкова - В.А.Кошелева:
"оно [стихотворение Плетнева] появилось без подписи и было принято многими (В ТОМ ЧИСЛЕ КАРАМЗИНЫМ) за произведение Батюшкова".
Происхождение первой части этого сообщения: "было принято многими" - нам было понятно, оно - прямо (хотя и без кавычек и без указания источника!!) ЗАИМСТВОВАНО ИЗ ПИСЬМА ПУШКИНА.
Понятна в этом контексте и риторическая задача второй части этого сообщения: оно призвано - у-до-сто-ве-рить, аргументировать это загадочное пушкинское утверждение; удовлетворить именно тому спросу, который родился у нас: указать на независимый источник, который мог бы сделать правдоподобными эти слова Пушкина.
Почему в этой связи современным биографом Батюшкова не называется упомянутый в рассказе Бартенева Кошанский - нам уже отлично известно. Именно Кошелев - и оказался тем исследователем, который чутко прореагировал на анахронизм в сообщении Греча о том, что Батюшков будто бы счел "доносом" на себя - заметку Плетнева 1822 года, и самовольно, никого не предупредив об этом, перенес этот сообщенный мемуаристом эпитет - на плетневское же стихотворение "К портрету Батюшкова", написанное в 1821 году, когда его адресату в действительности и стала известна интрига, связанная с его именем в России.
Несомненно, что, читая рассказ Бартенева, современный биограф обнаружил в нем тот же самый анахронизм - и, как и мы, сделал вывод, что нельзя доверять и остальному содержанию этого сообщения.
Об этом говорит и то, что именно в этом бартеневском пассаже - и находятся истоки его уловки, направленной к тому, чтобы примирить противоречащие друг другу исторические свидетельства: именно Бартенев впервые относит реакцию Батюшкова, последовавшую будто бы лишь по его приезде в Россию в 1822 году, - не к заметке Плетнева, напечатанной в книге Греча, а... к его стихотворению, опубликованному в 1821 году: но не второму, оправдательному (как это затем сделает Кошелев, внося свой вклад в "реставрацию" исторического свидетельства), а к первому, вследствие которого вся эта цепь скандальных событий и развернулась.* * *
И, таким образом, единственным источником для современного биографа Батюшкова, остается - не кто иной, как Н.М.(?)Карамзин. Правда уже сам СПОСОБ аргументации - вызывает сомнения. Почему это удостоверение пушкинских слов производится им... из-под полы? Почему прямо не объявляется источник первой части сообщения в пушкинском письме, так чтобы непосвященному читателю было ясно, что вторая часть сообщения - служит по отношению к нему иллюстрацией-подтверждением?!
А далее - тень вокруг этого биографического пассажа сгущается еще больше. Источником подтверждения для пушкинского эпистолярного сообщения 1822 года служит Карамзин (да и то непонятно: кто именно - из семьи Карамзина?!!!). Но что же, спрашивается, является у г-на Кошелева ИСТОЧНИКОМ... для самого этого указания на Карамзина?!
Откуда, спрашивается, из какого источника биограф Батюшкова почерпнул сведения о том, что какой-то из Карамзиных - был введен в заблуждение относительно авторства плетневской элегии? Мы спрашиваем об этом потому, что биограф не дает никакой ссылки на источник своей информации, и это отсутствие является... вопиющим, саморазоблачительным: потому что он делает это - во всех остальных случаях, несмотря на то, что его книга носит не академический, а популярный характер!
После этого бросается в глаза, резко поражает слух - и выражение, которым сопровождается это сообщение об ошибке Карамзина: он был введен в заблуждение, пишет Кошелев, - "в том числе". В числе - КОГО? Возникает впечатление, что биограф не задумываясь может привести ряд имен других лиц, ошибившихся так же, как Карамзин.
Но мы знаем, что никаких других имен - НЕ СУ-ЩЕ-СТВУ-ЕТ; что этим "числом", впечатление которого у нас пытается создать биограф, - и являются те безымянные (и, по нашему мнению, НЕ-СУ-ЩЕ-СТВУ-Ю-ЩИ-Е) "многие", о которых говорится в письме Пушкина!
А значит, В.А.Кошелев, даже называя фамилию Карамзина, - САМ ОТДАЕТ ОТЧЕТ В НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТИ СВОЕЙ ПОПЫТКИ ПОДТВЕРДИТЬ СЛОВА ПУШКИНА ЭТИМ УПОМИНАНИЕМ.
Оставалось после этого только выяснить тщательно утаённое биографом от своего читателя: ОТКУДА же Кошелев извлек это сообщение об "ошибке Карамзина"?* * *
Должен признаться, что я поначалу, глядя на эти ухищрения биографа и к тому же немало удивленный отсутствием при этом у него ССЫЛКИ НА ИСТОЧНИК, - подумал, что ИМЯ КАРАМЗИНА - вообще было... взято им "с потолка"; преднамеренно измышлено - чтобы создать видимость наличия того, чего... в действительности не существует!
Мы рассуждали примерно так. Во-первых, никакого имени Батюшкова в февральской публикации 1821 года... просто-напросто нет! Воображаемый автор стихотворения обозначен тремя буквами: "Б" и "въ". И если в современных изданиях мы встречаем в названии стихотворения полное раскрытие фамилии Батюшкова, даже без скобок, обозначающих редакторскую конъектуру, - то это лишь потому, что в посмертном издании сочинений Плетнева, предпринятом его другом академиком Я.К.Гротом, это стихотворение было перепечатано именно так, с полным раскрытием фамилии в заголовке.
Во-вторых же, даже при отсутствии подписи настоящего автора стихотворения, в публикации "Сына Отечества" настолько очевидно, что речь ведется от лица не настоящего, а воображаемого автора, обозначенного в заглавии, - что ошибку мог совершить разве что самый неискушенный в поэзии человек.
Но такой-то читатель - как раз и не имел никакой возможности догадаться, что тремя буквами в заглавии обозначен К.Н.Батюшков, о существовании которого он, скорее всего, и вовсе не знал! И вот биограф Батюшкова на полном серьезе сообщает нам, что ТАКУЮ ОШИБКУ совершил не кто-нибудь, а патриарх русской литературы Н.М.Карамзин... И самое забавное то, что читающие его книгу, даже специалисты-литературоведы, этому дикому сообщению - верят.
В поисках этой мифической "ошибки" Карамзина, я заглянул в его переписку и обнаружил, что он, действительно, делится однажды со своим корреспондентом сведениями, полученными от Батюшкова из Рима, но речь идет вовсе ни о какой не элегии, ни о стихотворении вообще, - а передаются известия о неаполитанской революции, близким свидетелем которой Батюшкову довелось быть!
Раскрыв истинные причины февральской публикации 1821 года, мы можем легко догадаться и о мотивах, заставлявших Пушкина об истинной подоплеке событий умалчивать и создавать картину, которая могла бы компенсировать это умолчание. Он был активным участником современного ему литературного процесса и имел дело с живыми людьми, судьбы которых складывались у него на глазах, и на решение этих судеб могло повлиять его слово.
Историк же литературы имеет дело с завершенным прошлым, и он не имеет моральной обязанности хранить молчание об истинном положении дел, какова бы эта истина ни была. Наоборот: его обязанностью является открытие и изложение этой истины в полном объеме, а не поддержание, и уж тем более - не создание заново видимости, которая в тех или иных жизненно-практических целях должна была эту истинную картину собой на более или менее длительное время подменить.* * *
И вот, наконец, в комментариях к академическому изданию писем Пушкина я встретил следующее сообщение, которое навело меня на след и одновременно... в очередной раз заставило изумиться гигантскому кому невероятных и нелепых, а что самое главное - вводящих читателя в заблуждение суждений, наросшему вокруг этой "батюшковской" истории:
"Как Пушкин, негодовали на Плетнева и ближайшие друзья Батюшкова - А.И.Тургенев и кн. П.А.Вяземский" (Модзалевский Б.Л. Примечание к письму А.С.Пушкина Л.С.Пушкину от 4 сентября 1822 года // Пушкин А.С. Письма. Т. 1. М.-Л., 1926).
Оставалось после этого только узнать - как же именно они "негодовали", то есть - обратиться к подлинному тексту тех писем Тургенева и Вяземского, на которые дает, наконец, вожделенную ссылку комментатор. И тогда, в письме Тургенева Вяземскому от 23 февраля 1821 года (то есть сразу вслед за выступлением Плетнева на закрытом заседании ВОЛРС с предполагаемым нами чтением элегии "Б.....в из Рима" и публикации этого стихотворения в "Сыне Отечества") мы встретили - следующее энигматическое заявление:
"Не ошибись и ты подобно Карамзину: стихи в "Сыне Отечества" не Батюшкова а здешнего его представителя. Авось, он откликнется и сам" (Остафьевский архив: Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823, т.2, ч.1, с. 169. Спб., 1899).
Оказывается: НИЧЕГО НИ О КАКОЙ ОШИБКЕ КАРАМЗИНА, ПО ПОВОДУ СТИХОТВОРЕНИЯ ПЛЕТНЕВА, АВТОР ПИСЬМА ЗДЕСЬ НЕ ГОВОРИТ!!! Ведь смысл его фразы предполагает, что адресату об "ошибке Карамзина" - уже известно; и, таким образом, если эта ошибка касается авторства февральского стихотворения Плетнева, если Вяземскому ИЗВЕСТНО, что эта ошибка - состоит в том, что Карамзин счел автором этого стихотворения Батюшкова, - то... было бы полным абсурдом предупреждать его, чтобы он - также в этом не ошибся!!!
Следовательно - речь в этих строках может идти только о КАКОЙ-ТО ДРУГОЙ "ошибке Карамзина"; АНАЛОГИЧНОЙ "ошибке"; "ошибке" - также касающейся авторства, только - другого какого-то произведения и других каких-то авторов (разумеется - очень хорошо известных обоим корреспондентам, так что им с полуслова ясно, о чем идет речь). Тургенев только - предупреждает корреспондента, чтобы он "не ошибся" относительно (плетневских, разумеется, судя по контексту) стихов в "Сыне Отечества" - "ПОДОБНО КАРАМЗИНУ".II.О какой же именно "ошибке" Карамзина здесь идет речь - нам ВООБЩЕ НЕИЗВЕСТНО. Мы можем только предположить, что сообщение это - имеет характер не очень понятной нам сегодня литературной шутки. Быть может, речь идет о некоей действительно когда-то имевшей место ошибке Карамзина в отношении авторства какого-либо произведения - ставшей притчей во языцех в кругу его сторонников, и теперь, в качестве такой именно всегдашней парадигмы, приводимой в качестве предостережения Вяземскому по случаю "батюшковского" стихотворения Плетнева - в шутку, разумеется, безо всякой даже мысли о том, чтобы Вяземский ДЕЙСТВИТЕЛЬНО мог совершить такую ошибку!
А таких произведений, способных ввести в заблуждение самого Карамзина, в практике его сторонников - "карамзинистов" (львиная доля которой носила именно шуточный, игровой, мистифицирующий характер) - было великое множество. Начиная с самых ранних памятников борьбы с "карамзинизмом", таких как опубликованное в журнале "Иппокрена, или Утехи любословия" анонимное послание "К другу моему" (авторство которого Карамзин вполне мог приписать своему личному врагу - П.И.Голенищеву-Кутузову, как это сдалал впоследствии историк русской литературы А.Д.Галахов, а вслед за ним - все остальные поколения исследователей литераутры).
Или же - публиковавшееся в отрывках в том же журнале, издававшемся на рубеже веков при Московском университете, а потом вышедшее отдельным изданием анонимное же сочинение "Утехи меланхолии" - с которым другой противник Карамзина, А.С.Шишков, затем полемизировал как с основным, наиболее показательным манифестом карамзинизма. Как и современные литературоведы, заново открывшие это замечательное сочинение, Карамзин вполне мог поддаться на ложные указания, сопровождавшие его публикацию, и счесть, что оно принадлежит мелкому литератору тех лет А.И.Обрезкову.
Дело могло обстоять еще смешнее: в письме Тургенева речь могла идти... вообще не о Н.М.Карамзине, А О КОМ-НИБУДЬ ИЗ ЕГО МАЛОЛЕТНИХ ДЕТЕЙ! Тут уж картина возникает вполне правдоподобная: шестилетний ребенок, воспитанный в литературной семье, встретив в журнале стихотворение под загадочным заглавием "Б.....в из Рима" - вполне, и с полным правом гордиться этим, мог озариться догадкой, что эти таинственные буквы "Б - въ" обозначают одного из знакомых его отца, о современных обстоятельствах жизни которого, то есть пребывании на дипломатической службе в Риме, он вполне мог быть осведомлен.
И прибежать, допустим, к отцу с радостным известием: "Папа, папа, а в журнале новое стихотворение Константина Николаевича напечатали!"
Ну, уж в этом случае - заявление А.И.Тургенева приобретает и вовсе юмористический характер. Такой литераутрный "ас", как Вяземский, - ставится им, в своих суждениях о литературе, на один уровень с шестилетним дитятей.* * *
Вот отсюда, вероятно, и происходит замечание Пушкина в письме Плетневу 1822 года о том, что "многие" приняли его стихотворение - за стихотворение самого Батюшкова. А следовательно оно, это пушкинское сообщение, втайне, скрытно - ТАКЖЕ НОСИТ ЮМОРИСТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР, коль скоро Пушкину могло быть известно ЕДИНСТВЕННОЕ образующее ему коррелят в реальной действительности шуточное заявление в прошлогоднем письме Тургенева Вяземскому, или стоящий за этим заявлением - юмористический казус из быта семьи Карамзиных.
В дальнейшем эта литературная шутка - могла породить и тот миф в повествовании Бартенева, который, по нашему мнению, заимствован им из устного сообщения Греча.
Но прежде чем вернуться к анализу этого бартеневско-греческого пассажа, необходимо проанализировать и другие странности, связанные с приведенной нами фразой из письма Тургенева Вяземскому. Поражает, прежде всего, конечно, то, до какой степени преображенный, трансформированный, прямо скажем - ПРЕВРАТНЫЙ характер получила эта фраза - в комментариях Б.Л.Модзалевского!
Остается, кажется, только изумляться: как можно было в этих словах обнаружить - хоть тень "НЕГОДОВАНИЯ" (на публикаторов февральской элегии)?! Неудивительно теперь, что современный биограф Батюшкова - наотрез отказался не то, что процитировать письмо Тургенева Вяземскому, из которого он почерпнул свои фантастические сведения об "ошибке Карамзина", - а просто даже дать на него самую обычную, заурядную библиографическую ссылку! В каком виде эта цитация представила бы у него почтненнейшего пушкиниста старшего поколения!!
И характерно, коль скоро вторым информатором Бартенева в приведенном сообщении был сам Плетнев, - что он ничего не упомянул об одном из ключевых мотивов, который фигурирует в позднейших биографических изложениях этой истории: а именно, о причинах появления в печати стихотворения, вызвавшего столь болезненную, а по мнению Пушкина - и роковую, реакцию Батюшкова.* * *
Знаменитый биограф Батюшкова, Л.Н.Майков, утверждает, что это стихотворение было напечатано, во-первых, против воли Плетнева, а во-вторых, для того, чтобы побудить Батюшкова к участию в журнале:
"Стихотворение явилось в печати... против его [Плетнева] желания, по уловке Воейкова, который не прочь был ввести читателей в заблуждение и дать им повод думать, что пиеса действительно написана Батюшковым, обещавшим "Сыну Отечества" свое сотрудничество (Тиханов, с.92)" (Майков Л.Н. О жизни и сочинениях К.Н.Батюшкова // Батюшков К.Н. Сочинения. Т.1. Спб., 1887. С.290-291 второй пагинации).
Эта интерпретация событий - уже внутренне противоречива, абсурдна. Каким образом к дальнейшему участию в журнале поэта может побудить текст, в котором объявляется... об окончании его творческого пути, неспособности далее сочинять стихи?! Так же абсурдным является заявление о том, что стихи были напечатаны против воли Плетнева (напомним: Тургенев называл Плетнева "здешним его [Батюшкова] представителем"). Зачем, спрашивается, поэту писать (цензурные во всех отношениях!) стихи, если он их потом... не хочет публиковать?!
Ведь если в этом стихотворении, как утверждает Майков, не было ничего предосудительного, по отношению к Батюшкову, то что же стыдиться его опубликования? И зачем же тогда позднейшему комментатору писем Пушкина выгораживать сочувствовавших этой публикации Вяземского и Тургенева (Тургенев писал Вяземскому по поводу этого стихотворения: "Авось, он [Батюшков] откликнется и сам"), сваливая всю вину на одного Плетнева?!
И наоборот, если приходится защищать Плетнева, Вяземского и Александра Тургенева от добровольного участия в опубликовании этих стихов или сочувствия им: то, значит, самими Майковым и Модзалевским признается их... ПРЕДОСУДИТЕЛЬНЫЙ характер!
Нетрудно понять, почему вся вина за публикацию складывается Майковым на Воейкова - в то время, как соредактором журнала, помимо него, был Греч.
Именно Воейков, в первую очередь, упоминается в письме Батюшкова Гнедичу 1821 года, и именно ему адресуются основные упреки. Вот последующие биографы и выбрали его на роль "козла отпущения", а между тем упреки Воейкову раздаются в этом письме - по прямо противоположному поводу: именно он, а не Греч, был когда-то в числе друзей Батюшкова, а значит и его, а не Греча причастность к этой истории, для Батюшкова обиднее всего, хотя - фактически, объективно, могла быть куда меньше причастности Греча.
И вот, об этом нежелании Плетнева публиковать стихотворение "Б.....в из Рима" - ничего не сообщается в рассказе Бартенева, одним из источников которого, как это явствует из его содержания, была беседа с Плетневым. А это значит, что легенда, формирующаяся уже тогда, в 1861 году, вокруг "батюшковской" истории сорокалетней давности, - еще не обросла этими подробностями, которым предстоит окончательно оформиться лишь в комментариях Майкова и Саитова к трехтомному изданию сочинений поэта.
Очевидно, что для этого историкам литературы должно было стать известным письмо Тургенева Вяземскому (опубликованное в печати позднее, в 1899 году) - на основе которого они и могли бы возрастить эти "подробности". Впрочем... одно ли только это письмо? Может СЛОЖИТЬСЯ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, что для этой "истории" существует и другой, более... подробный источник.* * *
Майков (в 1887 году), а ранее (в 1886-м) его соредактор по публикации трехтомного издания сочинений Батюшкова Саитов в своих примечаниях, утверждают, что рассказ об этих обстоятельствах публикации стихотворения Плетнева содержится в ответном письме Гнедича на то самое обращенное к нему письмо Батюшкова 1821 года, которое мы теперь считаем написанным Пушкиным: письме, то ли посланном им Батюшкову в Дрезден осенью 1821 года (по версии Майкова), то ли - только предназначавшемся для этого, но оставшемся неотправленным (по версии Саитова):
"На письма эти Гнедич заготовил ответ, который напечатан П.Н.Тихановым в его брошюре о Гнедиче, стр. 90-96, но был ли он отправлен по назначению - не известно" (Майков Л.Н., Саитов В.И. Примечания // Батюшков К.Н. Сочинения. Т.3. Спб., 1886. С.773).
Речь, стало быть, идет о черновике этого письма.
Письма Гнедича к Батюшкову публиковались дважды: один раз, в 70-е годы, М.Г.Альтшуллером, частично (в "Ежегоднике Рукописного отдела Пушкинского дома на 1972 год"); второй раз - в 90-е годы, череповецким профессором А.В.Черновым. В обоих случаях сообщалось, что эти письма Гнедича сохранились не полностью, но во втором случае было сказано, что они теперь публикуются - все.
Правда, потом было добавлено: что публикуются ВСЕ письма... хранящиеся в одном архивохранилище, в ИРЛИ (Пушкинский дом). И при этом, ни в том, ни в другом случае ничего не сообщается о том, существуют ли письма Гнедича Батюшкову в каком-либо другом известном архивохранилище.
И ни в том ни в другом случае - письма (или черновика письма) Гнедича Батюшкову 1821 года, о котором говорят Майков и Саитов, опубликовано не было. О нем - вообще больше не заходило речи у биографов и исследователей Батюшкова (и Гнедича) после выхода майковского трехтомника и биографии.
И действительно, в архиве ИРЛИ, указанного письма Гнедича - нет. Однако - это вовсе не означает, что в этом архиве - находятся ВСЕ СОХРАНИВШИЕСЯ И ИЗВЕСТНЫЕ НА НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ письма Гнедича Батюшкову. А значит, письма эти - и это при том, что они дошли до нас лишь частично! - ДО СИХ ПОР ПОЛНОСТЬЮ ОПУБЛИКОВАНЫ НЕ БЫЛИ.
А между тем, знакомство с указателем архивных фондов Государственной публичной библиотеки в Петербурге (Российская национальная библиотека) показывает, что то самое письмо Гнедича Батюшкову 1821 года, о котором говорят Майков и Саитов, - сохранилось в составе коллекции Тиханова, которому однажды, к юбилею Гнедича, довелось опубликовать брошюру с неизданными биографическими материалами этого литератора (Аннотированный указатель рукописных фондов ГПБ. Л., 1984. Вып.4. С.123).
Спрашивается после этого: каков же статус этого "письма" и не является ли оно ПОДДЕЛКОЙ? Об этом говорит и молчание об этом письме всех последующих исследователей батюшковской биографии (а не знать они о нем не могли, поскольку все они - опираются на биографию Майкова, где события по версии этого письма и излагаются). Говорит об этом и то, что ни тот, ни другой публикатор писем Гнедича к Батюшкову - не опубликовали этого письма. Это служит косвенным выражением их мнения о неаутентичности этого документа.* * *
Говорит об этом письме... и собственное признание Майкова и Саитова, сделанное при рассказе о нем! Да-да, именно признание, потому что ОНИ ССЫЛАЮТСЯ НА ЭТО ПИСЬМО - КАК НА ОПУБЛИКОВАННОЕ: опубликованное - в той самой брошюре Тиханова, в архиве которого оно по сей день и хранится.
Саитов, как видим, прямо сообщает в своем примечании, что источник этот - ОПУБЛИКОВАН в данном издании, и указывает страницы его, на которых эта публикация находится. Майков (который вообще несколько раз на протяжении своего биографического труда обращается к брошюре Тиханова о Гнедиче, говоря о взаимоотношениях этого поэта с Батюшковым) - ссылается на письмо Гнедича Батюшкову 1821 года дважды, в двух местах своей книги.
Первый раз мы видим эту ссылку (на страницу 92-ю брошюры Тиханова), когда говорится, что февральское стихотворение было опубликовано против воли Плетнева. Читателю (если он не ознакомился ранее внимательно с примечаниями Саитова 1886 года в третьем томе, вышедшем на год раньше, чем первый) дается понять, что на этой странице - содержится нечто, документально подтверждающее это сообщение биографа.
Второй раз Майков дает эту ссылку - уже когда говорит о реакции Батюшкова; в этом-то месте - и возникает его разногласие с комментатором 1886 года относительно того, было ли отправлено ответное письмо Гнедича Батюшкову в Дрезден, или осталось в черновике (каковой, судя по всему, и хранится в коллекциии Тиханова в Публичной библиотеке):
"...мало подействовало на него [Батюшкова] дружеское письмо Гнедича, посланное в Дрезден и содержащее в себе объяснение и оправдание поступка Плетнева (Тиханов, с.90-94)" (Ук. соч. С.294).
НО ВСЕ ДЕЛО ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО В БРОШЮРЕ ТИХАНОВА ЭТОГО ПИСЬМА - НЕ О-ПУБ-ЛИ-КО-ВА-НО!!* * *
И этого мало: оба исследователя, и Майков, и Саитов, говоря об этом письме, ССЫЛАЮТСЯ НА СТРАНИЦЫ В КНИГЕ ТИХАНОВА, КОТОРЫХ... НЕ СУ-ЩЕ-СТВУ-ЕТ!! Причем ссылаются на НЕСУЩЕСТВУЮЩИЕ страницы... де-мон-стра-тив-но! Приведем библиографическое описание этого издания, одинаковое и для Публичной библиотеки в Петербурге и для "Ленинской" библиотеки в Москве:
"Тиханов П.Н. Николай Иванович Гнедич: Несколько данных для его биогр. по неизд. источникам: [К столет. годовщине дня его рождения]. (1784-1884). Спб., 1884. [4], 84 с., [2], 1 л. факс.: ил."
Таким образом, в этой книге, не считая вклейки с факсимильным воспроизведением почерка Гнедича, - РОВНЕХОНЬКО 90 (4 + 84 + 2) СТРАНИЦ! И те мифические "страницы 90-96", о которых говорят Майков и Саитов и на которых якобы должно быть напечатано письмо, хранящееся в коллекции Тиханова и являющееся (НЕЗРИМЫМ!) "документальным" фундаментом всех сегодняшних повествований о "батюшковской" истории 1821 года, - это номера страниц, следующие сразу же вслед за теми, на которых эта книга - за-кан-чи-ва-ет-ся.
Таким образом, это вводящее в заблуждение сообщение - было сделано совершенно сознательно и преднамеренно. А значит, сделано это было для того, чтобы, с одной стороны, имитировать процедуру введения в научный оборот "исторического документа", а с другой - дать тайное, косвенное (для тех, разумеется, кто не потрудился обратиться к "цитируемому" источнику) указание на... НЕСУЩЕСТВОВАНИЕ этого документа в качестве такового; на искусственный, поддельный его характер.
Совершенно понятно, повторю, зачем появление этого "документа" понадобилось: он носит - ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ характер. Он обосновывает ту интерпретацию связанных с Батюшковым событий 1821 года, которая излагается в биографии Майкова и, так или иначе, варьируясь, повторяется всеми последующими биографами и исследователями Батюшкова. Интерпретацию, которая, добавим, скрывает, заслоняет собой ту картину событий, которую мы реконструируем, восстанавливаем в настоящем нашем исследовании.
И вот теперь этот "фундамент" оказывается - ЗАВЕДОМО ЛОЖНЫМ. А значит - сам по себе, служит убедительным подтверждением правильности, исторической достоверности восстановленной нами картины!
И вот, наконец, последнее свидетельство, выяснившееся в результате анализа остановившего наше внимания сообщения Бартенева. Главный участник этих событий, Плетнев, ни словом не упомянул, беседуя с Бартеневым, о тех обстоятельствах этих событий, о которых рассказывают Майков и остальные, о причинах появления элегии "Б.....в из Рима", которые до сих пор служат официальной версией этих событий.
Обстоятельства эти - носят по отношению к нему обеляющий, а не очерняющий характер, и значит, будь они истинны, Плетневу именно о них в первую очередь и захотелось бы рассказать биографу Пушкина. Умолчание его об этих обстоятельствах - и служит явным свидетельством того, что их - не су-ще-ство-ва-ло.
|