|
|
||
Рассматривая публикации 17 тома журнала "Благонамеренный", включившего номера за январь-март 1822 года, мы обнаружили среди них целый водоворот, или вулкан мотивов, знаменующий формообразование поэтического творчества Баратынского. Концентрируясь вокруг подборки его собственных лирических стихотворений, напечатанных в одном из этих номеров, они открывали перспективу на дальнейшее его поэтическое творчество, более того - на следующий принципиально новый этап его. Предвестием его в 1827 году станет фантастическая поэма "Последняя смерть", а действительное начало - будет провозглашено в 1835 году стихотворением-манифестом "Недоносок".
Обе эти вещи так или иначе присутствуют на этих страницах, рядом с лирической "трилогией", представляющей собой, напротив, квинтэссенцию текущего, первого периода творчества Баратынского. Обе они - прямо представлены своими литературными источниками, поэмой Байрона "Мрак" и стихотворением Шиллера "Детоубийца", переводы которых напечатаны в соседних номерах того же журнального тома. Два этапа творческой биографии поэта - текущий и предстоящий - встречаются на одной журнальной площадке. И, таким образом, эти журнальные материалы дают нам понять... что поэт совершенно сознательно планировал, проектировал свой творческий путь!
В соответствии с этой теоретической осознанностью, проективностью, нашло на этих страницах отражение - и теоретическое обоснование "новой поэзии" Баратынского, имеющей появиться на свет десятилетие спустя. Явилось же оно - в виде аллюзии на шлегелевский проект "новой мифологии", от которого в значительной мере будет отталкиваться Баратынский в своем будущем творчестве. Литературные источники двух будущих произведений Баратынского репрезентированы здесь столь же теоретически осознанно, аналитически. Благодаря композиции журнальных материалов, представлена их собственная литературная предыстория, прослеженная поэтом до самых своих корней, прежде чем он приступил к их творческой переработке и переосмыслению.
Таким образом, на страницах этого непритязательного петербургского журнала нашим глазам предстает... подлинная творческая лаборатория, "кухня" великого русского поэта; своеобразный коллаж, позволяющий - с его собственного на то соизволения! - подсмотреть работу его творческого самосознания, увидеть его будущие творения на стадии их "зародыша" и его первоначального развития... Теперь же мы хотим добавить к проведенному нами анализу еще одно наблюдение. Помимо самого перевода, художественный строй шиллеровского стихотворения "Детоубийца" отразился и еще в одной из этих публикаций журнала.
В монологе героини стихотворения, отправляющейся на казнь, неожиданно начинают звучать античные языческие мотивы, появляются упоминания древнегреческих богинь мщения (преследующих ее в воображении за совершенное преступление) - Эвменид и Эринний:
Eumenidenruthen deine Küße,
Die von seinen Lippen mich entzükt...
- обращается находящаяся на пороге смерти, не вполне вменяемая женщина то ли к убитому ею ребенку, то ли к покинувшему ее возлюбленному, говоря, что его поцелуи превратились для нее в "жало Эвменид".
И к тому же мотиву в своем лихорадочном монологе она возвращается далее - вновь и вновь представляя окровавленного младенца и вновь и вновь переживая предстоящую ей казнь, отсечение головы, - "чтобы умиротворить Эринний":
Seht! za lag es - lag im warmen Blute,
Das noch kurz im Mutterherzen sprang,
Hingemezelt mit Erinnysmuthe,
Wie ein Veilchen unter Sensenklang...
Это неожиданное вторжение мифологической образности в речь немецкой простолюдинки, мещанки второй половины XVIII века - явление, художественно закономерное для творчества Шиллера на всем его протяжении. С исчерпывающей определенностью это явление было охарактеризовано в книге о Шиллере 1843 года, созданной на основе статьи о нем, появившейся еще... в 1805 году, в московском журнале "Аврора", и подвергшейся теперь коренной переработке. Было сделано предположение, что изначальная статья эта была написана одним из издателей журнала, профессором Московского университета Х.Е.Рейнгардом. Как замечает исследователь, именно на него - сына вюртембергского пастора, земляка Шиллера, в 1790-х годах - студента Иенского университета, где Шиллер преподавал историю, указывает замечание в тексте статьи... о личном знакомстве ее автора с поэтом! (1)
Но Рейнгард умер еще в 1812 году, а между тем автор книги 1843 года... тоже называет себя издателем журнала "Аврора". Вторым издателем был Я.И. де Санглен, русский литератор и одно время - крупный государственный чиновник, руководитель тайной полиции при Александре I, будущего печально знаменитого "III отделения". (2) На него, как будто бы, указывают и инициалы, поставленные на титульном листе книги: "Я.С." Но спрашивается, если автором переработки статьи в 1843 году, переработки, поставившей исходный материал на уровень выдающегося философско-литературного анализа, был де Санглен - то почему бы ему было не написать... и статью о Шиллере в 1805 году? Почему ему было вообще на протяжении всех этих десятилетий скрывать свой незаурядный талант критика и философа?!..
Впрочем, один философский "труд" у него до этого действительно вышел. Обращает внимание на себя кричащая "опечатка" на титульном листе книги 1843 года: датой выхода ее (вопреки действительности, вопреки дате цензурного разрешения и дате рецензии, появившейся на книгу в "Литературной газете") поставлен... 1813 год! (3) Между прочим, это напоминает о сходной мистификации на титульном листе сборника юношеских стихотворений самого Шиллера, включавшего "Детоубийцу": не датой, но местом издания его столь же "ошибочно" был обозначен, вместо реального Штутгарта... Тобольск. Почему именно этот год? - Вероятно потому, что именно в 1813 году у Санглена вышла тоненькая брошюрка под громким названием: "О истинном величии человека"!
Указания на личность автора в тексте обоих публикаций, сделаны... словно бы нарочно для того, чтобы запутать читателя, взаимно исключить одно другое. Замечание в тексте книги 1843 года указывает на Якова Ивановича де Санглена и на публикацию в журнале "Аврора"; а замечание в статье журнала 1805 года - указывает... совсем даже на Христиана Егоровича Рейнгардта. Поди тут, разберись...
Что же касается "инициалов автора" на титульном листе книги, то они могут быть прочитаны не как сокращение, а как... целое значимое слово, да еще с прибавкой "слово-ерса". Словно бы - иронический, подтрунивающий над нашими сомнениями ответ на этот вот задаваемый нами сейчас вопрос: "Кто автор этой книги?" - "Я-с!" Совершенно аналогичный предполагаемому нами диалог... действительно состоялся в стихотворении А.А.Ахматовой "Муза" (1924):
...И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты Данту диктовала
Страницы Ада?" - Отвечает: "Я".
Любопытно, что, если местоимением "Я" последняя строка этого диалога заканчивается, то начинается она... другим инициалом, поставленным на титульной странице издания 1843 года, "С"!
Впрочем, уже в одном из номеров того же самого 17 тома "Благонамеренного" мы встречаем... подобный диалог, словно бы - низводящий до уровня эпиграммы, пародирующий будущее трагедийное ахматовское стихотворение! Это четверостишие "Поправка", напечатанное... тоже за криптонимом-инициалом, на этот раз - "И.":
"Как плоско! Никуда не годно!
Вот истинно галиматья!
Какой чудак так пишет?" - Я. -
"Ах, извините!..... превосходно!" (4)
Самое примечательное, что в этом шуточном четверостишии - повторяется самый жест будущего стихотворения Ахматовой: "его превосходительство" - автор "галиматьи" тоже... как будто "откидывает покрывало" перед изумленным читателем, обнаруживает свое авторство... Я уж молчу о междометии, как бы начинающем произносить, обрывающем на первом слоге... фамилию будущей поэтессы: "Ах..."
* * *
И вот, характеризуя позднюю трагедию Шиллера "Мессинская невеста", автор книги 1843 года (в отличие от автора исходной статьи в журнале "Аврора") описывает в точности такую же ситуацию, в какой оказывается читатель его юношеского стихотворения "Детоубийца":
"...В сей пьесе есть что-то такое, которое читателя или зрителя оставляет в некотором недоумении... Шиллер перенес формы древней языческой трагедии в мир христианский. Владетель Мессины все поколение его - христианское. Беатриче скрывается и даже воспитывается в монастыре Св. Цецилии. Принц и супруга его прибегают к благочестивому иноку; но все говорят как будто языком древней Эллады, действуют в верованиях этого времени, и сама карающая судьба, облеченная в древнюю мифологическую мантию, является - где? в мире Христианском! Шиллер, желая воскресить на нашем театре древлюю Эллинскую трагедию, долженствовал бы, кажется, заимствовать и сюжет от древней Эллады. Тогда драма его не смешала бы разных религий. Зритель, поставленный автором среди двух миров, теперь определительно не знает, где он? Видит в действующих лицах двузнаменательные существа и выходит из театра в недоумении, - кого он видел - христиан или язычников?..." (5)
И то же противоречие, вызванное пристрастием немецкого поэта к античному миру, автор книги обнаруживает, говоря о творчестве Шиллера в целом (этот пассаж, в отличие от предыдущего, написан уже с использованием заготовки, существующей в статье 1805 года):
"Этот древний Греческий мир был сферою, в которой жил, мыслил и действовал Шиллер... Но могло ли ускользнуть от его прозорливости, что мифология возникла в те первые времена, когда человек, изумленный величием природы, был столько еще несведущ, что не мог определить с некоторым вероятием: нет ли чего свыше видимого им внешнего мира? и что недостаток этот произвел противоречия, которые встречаем в их мифологии и в нравственных понятиях? - Вскоре убедился Шиллер, что внешняя красота и гармония [не] составляют то высшее, прекраснейшее, которым человек единственно уподобиться может божеству. Таким образом присоединил Шиллер поздние сии понятия к любимому своему баснословному веку Эллинов, возвыся оный собственными высокими помыслами, влагая чувство в неодушевленную природу и нравственный смысл в ее бессознательные силы..." (6)
Рассуждения, подобные этим, иллюстрируют представления русских литераторов начала XIX века о символе и мифологии. Таково, например, замечание в Словаре древней и новой поэзии" Н.А.Остолопова 1821 года о соединении христианских и античных мифологических персонажей, но уже не у Шиллера, а у новых европейских поэтов в целом:
"Не должно смешивать Мифологии с Христианской религиею", - призывал автор справочника. - "Против сего погрешали знаменитейшие стихотворцы. - Тасс давал своим демонам имена языческих фурий и духов адских! У Мильтона встречаем в некоторых местах поэмы его Цербера, Тантала, Медузу и пр. А Камоенс в своей Лузиаде поступил еще страннее: у него в одно и то же время являются Иисус Христос, Святая Дева, Венера и Бахус!.." (7)
Автор брошюры о Шиллере 1843 года - словно бы продолжает, подхватывает эти рассуждения одного из своих бывших коллег...
Как мы видели, критик подчеркнул, что сам Шиллер осознавал противоречие, возникающее в его эстетической системе. А значит, стремился не просто ввести античный мир в современную поэзию, но - адаптировать его к мировоззрению современного человека, трудился над осуществлением их органического синтеза. В том же комментарии к "Мессинской невесте" автор книги приводит слова Шиллера, свидетельствующие об этом, приоткрывающие представления немецкого поэта о путях достижения этого синтеза, практических приемах производимой им адаптации:
"Шиллер, оправдывая сам введение [античных] хоров в нашу трагедию, говорит: "но что я позволил себе смешать Христианскую религию с Эллинскою и даже с суевериями Мавританскими, оправдать будет труднее; разве тем только, что, не взирая на различие религий, каждая скрывает в себе, хотя темно, но идею о Божестве"". (8)
Это убеждение, думается, вдохновляло его и тогда, когда он вкладывал в уста своей героини 1782 года восклицания об "Эринниях" и "Эвменидах". Режущие слух поначалу, они становятся глубоко оправданными по размышлении. Античный миф был для Шиллера не пустым эстетическим украшением, но выражением существенных сторон человеческой природы, без которого было никак не обойтись. В глубинах сознания каждого, в том числе и современного человека, существует такая "темная идея" о мстящих, терзающих за преступление силах, которая ясно выразилась у древнего язычника в представлениях о "богинях мщениях" и даже получила свое собственное наименование. Тем более эта "темная идея" должна подниматься из глубин самосознания, давать о себе знать в такой "пограничной ситуации", в которой находится героиня шиллеровского стихотворения. И тогда уже неважно, как это представление, эту идею назвать, хотя, конечно, миф об Эринниях и Эвменидах, тем более в произведении поэтического творчества, тут более всего выразителен...
И Шиллер прекрасно осознает этот зазор между феноменологией человеческого самосознания, которую он хочет изобразить, и античной мифологической номенклатурой. И - наглядно демонстрирует этот "зазор" в тех же самых строках. Один античный миф упоминается в них открыто, звучит вызывающим анахронизмом в речах современной его героини.
А рядом с ним - присутствует другой, точно такой же античный миф, о присутствии которого, однако... читатель даже не догадывается. Воспринимает выражающие его слова героини как совершенно правдоподобные и органичные. Просто потому что поэт в данном случае - утаил имена соответствующих языческих "богов", оставил одно только безымянное представление, "темную идею", роднящую поэтический персонаж XVIII века со сколь угодно "архаическим" сознанием человека, живущего в сфере мифологических представлений:
...Hingemezeelt mit Erinnysmuthe,
Wie ein Veilchen unter Sensenklang...
В первой из этих строк мы слышим миф об Эринниях, но ведь и во второй - о "васильке, срезанном косой косаря", которому героиня уподобляет свою близящуюся участь, - звучит... точно такой же древнегреческий миф о косе бога времени, Сатурна, срезающей жизнь человека! В этой мифологической фигуре героиня стихотворения как бы рассматривает... свое собственное деяние и свою участь. В приведенном четверостишии в целом она недвусмысленно сопоставляет пролитую ею кровь ее младенца - с собственной кровью, которая сейчас прольется из ее отрубленной, "срезанной" головы. Сатурн древнегреческих мифов - тоже... детоубийца; тиран, деспот, пожиравший собственных детей, которые, по приговору той самой Судьбы, должны были свергнуть его с престола...
И сразу после этого двустишия следуют строки, выражающие христианские представления о "Престоле Судии", предстать перед которым после своей смерти "страшится сердце" героини стихотворения:
Schröklich pocht schon des Gerichtes Bote,
Schröklicher mein Herz!
Подобными "мифологическими" представлениями, как бы хочет сказать нам Шиллер, наполнено сознание современного - и не только простолюдина, но и сколь угодно "просвещенного" - человека. На этом убеждении он и основывает тотальную мифологизацию своего творчества, о которой говорит нам автор 1843 года. По причине этой вот животрепещущей современности самой что ни на есть темной мифологической архаики - он и предпринимает опыт ее "возвышения", сублимации "собственными высокими помыслами"...
* * *
И вот этот образ "василька, срезанного косой косаря", - узловой, принципиальный не только для художественной концепции самого этого отдельного стихотворения, но и для творческого самосознания Шиллера в целом, для его представлений о своих творческих задачах, о методах построения своей эстетической системы, - и отражается в одной из публикаций журнала "Благонамеренный" в первые месяцы 1822 года! Можно сказать поэтому, что этим удивительным петербургским журналистам удалось проникнуть в самую сердцевину творческой лаборатории Шиллера...
И находится-то эта публикация... в том же самом N 7, в котором напечатана "Мать убийца" И.Г.Покровского - перевод шиллеровского стихотворения! Просто находится эта реминисценция из него в таком материале журнала, связь которого с шиллеровским стихотворением трудно и заподозрить, а уж тем более - возможность обладания им, этим материалом, мифологического характера: настолько он... современен и документален! Но мы-то теперь хорошо понимаем, что эта самая что ни на есть доподлинная современная документальность - и выражает самую суть шиллеровского замысла по адаптации мифологической образности современному сознанию и современной поэзии!
Материал этот представляет собой не что иное, как... заметку из рубрики "Выписки из иностранных газет". Да уж: бог Сатурн, публикующий сведения о себе в "иностранных газетах"... Но именно здесь, в заметке этой, мы встречаем его знаменитый зловещий атрибут, и более того - саму аллегорическую фигуру, представляющую собой аналогию, вариацию аллегорического изображения Сатурна. Наконец, взята эта заметка из источника. принадлежащего соотечественникам Шиллера, из немецкой газеты, и природа литературной игры, в которую она включена на страницах петербургского журнала, подчеркнута гротескной, едва ли не... пародийной этимологией русского слова, которая дается якобы от лица немецкого автора:
"С Майна. <...> Слово Козак, происходит от Славянского слова коса (Kosz). Sense. За недостатком оружия Русские мужики употребляли в сражении свои косы, от чего и получили наименование Козаков - Senser - Männer". И к тексту этому следует еще ученое примечание, которое дополняет это замечательное этимологическое изыскание аллегорическим изображением: "Sensen - Mann (человек с косою) Немцы называют смерть". (9)
Остается добавить, что в тексте этом, служащем самым настоящим комментарием к шиллеровскому стихотворению, напечатанному за десять страниц перед ним, скрыто присутствует и еще один каламбур: русские, гоголевские "козаки" наделяются... косами, косичками, которыми они - и сражаются, за неимением другого оружия, со своими врагами (срв. немецкую транслитерацию русского слова: "Kosz" - в котором явственно слышится слово "косца", косичка).
Этот подразумеваемый каламбур указывает на их связь с женским персонажем стихотворения Шиллера. Более того, в изображении героини стихотворения подчеркивается, повторяется тот же аксессуар - локон, косичка, и тоже в сочетании с цветком - но не васильком, который упадет затем под другой "косой", косой "косаря", - а другим цветком, розой, которая была вплетена в ее девичьи локоны:
In der blonden Loken loses Schweifen
Waren junge Rosen eingestreut...
Этот образ преследует героиню, как навязчивое видение, повторяется в картинах, рисуемых ее воображением, когда она представляет себе, как ее бывший возлюбленный увивается теперь, когда ее везут на казнь, вокруг других девиц, "накручивая на свой палец их локоны в любовной игре":
...Spielt vielleicht mit seines Mädchens Loke?
Schlindt den Kuß, den sie entgegenbringt?
И характерно, что этот лейтмотивный образ у русского переводчика - может приобрести черты... орудия удушения, смерти (как мирная "коса" в руках русского "козака"!), - заменяя собой ту кровавую сцену убийства, которая стоит в глазах героини у Шиллера:
Сердце сжалось, и петля все туже...
Так был мною сын убит.(Пер. Л.Гинзбурга)
Срв. ту же сцену в перводе М.В.Милонова:
...Ад навек уже со мной!
Прочь твои лобзанья!
Вопли Фурий - голос твой -
Слышу их воззванье;
Здесь, спешите, - вот оне!
Адский сонм явился!
Их огонь вспылал во мне....
И кинжал вонзился!
...Здесь, смотри, у ног упал,
Весь облитый кровью,
Будто к матери припал
С детскою любовью!....
Впрочем, мы имеем дело лишь с тем, что представляет нам воображение героини, и так до конца и не узнаем, как произошла эта трагедия.
1) Данилевский Р.Ю. Шиллер и становление русского романтизма // В сб.: Ранние романтические веяния. Л., 1972. С.60.2012
2) Лепёхин М.П. Санглен Яков Иванович, де // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т.5. М., 2007. С.489. Де Санглен тоже учился в Германии - в Лейпциге и в Берлине в 1803 году, но Шиллер в эти годы жил в Веймаре и вряд ли имел возможность встретиться с русским студентом.
3) Как показало обследование нескольких экземпляров издания, дата эта возникла из-за того, что при печати была использована дефектная литера с цифрой "4", оттиск которой выглядит в точности как цифра... "1". Мы полагаем, что изъян этот был изготовлен специально, искусственно. Тем более, что такая игра со шрифтом - традиционна; она имеет корни в русской журналистике 1810-х годов...
4) Благонамереннй, 1822, ч.17, N 7. С.312.
5) Полный обзор творений Фридриха Шиллера. Я.С. М., 1813. [sic!] С.75.
6) Там же. С.11.
7) Словарь древней и новой поэзии, составленный Николаем Остолоповым. Спб., 1821. Ч.1. С.466.
8) Полный обзор творений Фридриха Шиллера... С.76.
9) Благонамеренный, 1822, ч.17, N 7. С.283.
|