Вступление
Песенка о половине любви
Переводчику
"В этой книге давно уже я не живу..."
"Пятый день откладывается дождь..."

Согласись, любезный, об этом писать не стоило —
слишком легко скольженье, слишком неровна
строчка, слишком действенно горькое пойло
летней бессонницы — спи, пока ночь дарована,
ведь с утра все сначала — повылезают всякие
унитазы, кофейники, тапки, противни,
мстящие шмотки юродивого Акакия,
жирные пальцы поденщины — тут же, вот они,
проговорки, намеки, наметки замысла:
капли и пыль на куполе, тля на тополе,
пробегала гроза, поглядела глазами зла —
стоило б выделить — мы с тобою прохлопали —
переносимся в неказистый пригород,
дом готов, стол заставлен, хозяин выпивши,
говорить не горит, затыкает коврига рот,
образуется пауза — и ее, братец, выпиши,
всяк способен в ночи кукушачьим пером вести,
но кого увело — поделом, по делам ему.
Засыпай, рифмоплет, забывай подробности,
мы поможем тебе. Переходим к главному.
 

Они обнялись и застыли,
любовники ранней поры.
Всего в них по два, по четыре,
вот только любви полторы.

Смотрите, как злые пичуги,
завистливые воробьи
растаскивают по округе
бесхозные дольки любви.

Как быстро летят — не догонишь.
Скрываются где-то — невесть.
Струится любовная горечь
с тяжелых и смутных небес.

И здесь начинается повесть,
сюжет и заезжен, и плох,
про жизнь как скитанье, как поиск
сокровищ — запрятанных крох

по лиственным кучам опрелым,
по лавкам, по мокрым рядам,
по линиям черным и белым,
по станциям и поездам,

по нищей чреде обиталищ,
впускающих все голоса, —
как мы, как и все мы скитались,
надеялись на чудеса,

на то, что найдется когда-то —
не может быть, чтоб никогда —
остаток любви небогатый
в запасах чужого гнезда.
 

Переводчик с чужого на свой,
перевор, перевир, перевой,
leading manager, старший Сусанин,
как всегда, самолет опоздал,
я гляжу в переполненный зал
перебравшихся к нам небесами

иноземцев из инобыти —
Я давно б уже должен уйти,
для проформы прождав пассажира,
не могу, перевозчик, прости,
недогадчив, как перевести
ни Шишкова, ни, скажем, Шапиро —

никого. Ведь забота твоя —
закрепленье инобытия
(как привязчиво, брат, это слово),
а за это в назначенный час
бытие ускользает от нас,
где не встреченный в четверть шестого

незнакомец в толпу погружен
из арабских укутанных жен,
тихих шведов, навязчивых янки,
и, вцепившись в тележку свою,
он блуждает, а я, брат, стою —
настоящий стояк на стоянке —

к слову, стоило б наоборот:
к слову как бы подводим не тот
смысл, злоупотребив звукорядом,
чтобы, скажем, "пошел бы ты на"
означало "я в вас влюблена",
и тогда не грози пере-адом

не грози, от него нос пасет
перевыдуманный перевод.
Там к "погиб" подгребает "родился",
и неважно, не вражно, не в раж,
а в мираж провожает нас наш
перовод, панибрат парадиза,

по прогонам ночным, где шпана
промышляет, глядишь — и хана
переменчивому пустомеле,
за ханой разверзается зал,
и пришел пассажир, и сказал
все и сразу, как мы не сумели.
 

В этой книге давно уже я не живу.
Мне реальность дана задарма.
Я в автобусе желтом по ветру плыву,
как страницы, листая дома.

Вот бы остановиться на сотой версте
и, легко отпустив высоту,
плыть холодной улиткой на желтом листе,
равномерно грустя на лету.
 

Пятый день откладывается дождь.
Серые, усердные, как фашисты,
строятся, густеют — все это ложь:
свыше им дозволено петушиться,

но не биться. Вместо войны парад,
вместо мести шествие, вместо смуты
суматоха... Сумрачные минуты
составляют сутки, мой камерат.

В неком помрачении неких чувств
кружишься по камере, полной хлама.
Меж вещами мечешься... Я мечусь.
Натыкаюсь. Падает. Мелодрама

из шпионской жизни, по Ле Карре:
горький недотепа, ошибка Ставки,
позабывший коды, пароли, явки,
обреченно прячется в конуре.

В чем мое задание? Дать сигнал
к бою? К отступленью? Не то. Ни сном ни
духом. Даже если когда-то знал,
для чего послали — уже не вспомню.

Наугад не выйдет. Одно из двух
не годится. Знание было точным.
Если что способно еще помочь нам —
то, по крайней мере, ни сон, ни дух.

Остается, ждать, что придет само:
голос в телефоне, записка в боксе,
реплика в беседе, лицо в трюмо...
Остается верить, что уберегся

планомерно, выжил для дела, что
дело не замедлит определиться,
и тогда, пронзительнее, чем птица,
вылетишь на улицу без пальто,

без сапог, без башни и без зонта,
ошалев от счастья, что вот пришло вот.
Чем душа вчерашняя занята —
для души сегодняшней только повод

к действию: здесь выстрелим, там зажжем,
здесь допустим синь, там сокроем мраком...
Встань под небеса, стань искомым знаком —
и тебя омоет твоим дождем.

Комментарии