В отличие от шахмат в игре есть джокер. Не все умеют им пользоваться, поскольку не знают правил, которые держатся в секрете. Делается это совсем не для того, чтобы хозяева игры имели преимущество - фигура и их озадачивает. В секрете держится и то, что для джокера вовсе нет правил. Подобные знания пугают. Они не предназначены для людей.
Так рассуждал Григорий Цыркун. Он шел по мостовой, и мысли его путались, как тропинки в лесу. Но каждый раз возвращались к устроителям игры. Кто они? "Я думаю, что - я, ты думаешь, что - ты, он думает, что - он", - эхом откликались каменные дома. Григорий был опытным, и уже не лез на рожон, он догадывался, что выиграть невозможно - игру можно лишь затянуть.
Макушка у него зеленела проплешинами, а волосы, цвели сединой, как прокисший, заброшенный пруд.
В юности Григорию за каждым поворотом мерещился устроитель игры. Однако шли годы, а тот ускользал, словно тень. "Он важный начальник, - решил Григорий. - И у него строгий секретарь - прежде, чем пробиться на прием, нужно заручиться его поддержкой..." Так Григорий переключился на джокера. Он надеялся, что вот-вот схватит его, но хватал спросонья лишь собственный нос. Одно время он подозревал, что джокер и есть устроитель игры. Но это значило бы, что устроитель играет против самого себя, соревнуется с собой в придуманную им же игру, а это было бы слишком просто.
Григорий был женат, ходил на службу, радовался прибавке к жалованью, на крестинах - смеялся, на похоронах - плакал, но, оставаясь наедине с собой не прекращал играть. Изредка у него случались маленькие выигрыши, он вычислял каждый свой шаг, но его пересчитывали на два.
"Как кошка с мышкой..." - бормотал он.
И надеялся только на джокера, который разом искупит все его промахи.
Фигура джокера всего одна. Одна на всех игроков, и за кого играть, выбирает сама. Это может произойти несколько раз или не произойти вовсе, и тогда игра будет сыграна без джокера.
Однако фигура эта изначальна - она была до игры. Она - сама игра.
Раз тропинка завела Григория в горы. У глухих скал там вырос бревенчатый храм. Это была не церковь, не мечеть, не синагога. Из-за двери струился свет, внутри горели тысячи лампад. "Для кого жгут? - подумал Григорий. - Кругом - ни души..." И тут заметил, что на пороге горбится монах. Он клевал носом, но его глаза, не мигая, смотрели на гостя. Григорию стало страшно. "Ты какой веры?" - вскинул брови монах. "В каждом возрасте своя вера, - брякнул с испугу Григорий. - Когда жизнь только начинается, хорошо быть мусульманином, в зрелости - смиренным христианином, а под старость - бесстрастным буддистом..."
Монах расхохотался, поднимая себя за волосы:
"И все равно проиграешь".
Точно боясь промахнуться, он вынул из кармана зеркальце и стал ковырять зубочисткой, доставая из желтых десен кусочки окровавленного мяса.
"Так вот он какой - джокер..." - решил Григорий.
"Опять ошибка, - прочитал его мысли монах. - У каждого своя игра, а в твоей вовсе нет джокера..."
Григорий разозлился. "Ну тогда и ты не нужен, - достав пистолет, прицелился он в желтые зубы. - В своей колоде, я и сам туз..."
"Потом век не отмолишься, - вскинул руки монах, выронив зеркальце. - Учти: ствол стреляет в обе стороны..."
И Григорий понял, что его водят за нос. Он раз за разом спускал крючок, но монах не падал, как испорченная мишень в тире. "Упражняйся на воде, - издевался он, - там не промахнешься, сколько будет кругов - столько "десяток"..."
У Григория кончились патроны, но он продолжал сухо щелкать, пока пистолет не заело. "Зря ерепенишься, - похлопал его по плечу монах, - слепой ты, как крот..." От обиды Григорий опустился на землю: "Зато ты больно зрячий, веки-то где потерял?" Монах будто не слышал. "Заруби на носу, - гнул он свое, - про джокера все лгут... Даже те, кто его знают, в этом не сознаются, а, если и сознаются, - их не поймут..."
"Это как?"
"А так: я вот моргаю, да ты не видишь моих век и думаешь, что у меня их нет..."
И тут Григорий проснулся.
Отменить джокера нельзя. Без него игра не игра - она становится скучной. Без него выигрывает тот, кто умеет лучше играть.
Гулко стуча каблуками, Григорий Цыркун шел по мостовой. И каждый шаг приближал его к мысли, что никакой загадки в игре нет.
"Вот и вся правда... - то и дело сплевывал он через плечо. - Вот и вся правда..."
Так он боднул вывеску "Джокер", намалеванную крупными буквами. В кафе он оказался единственным посетителем, но, приученный жаться к обочине, занял столик в углу.
"Кофе?"
Официант вывернул ладони так, что хрустнули пальцы.
Григорий равнодушно кивнул, думая, что, верно, и кофе, и вывеска, и официант - тоже часть игры. Или все играют в разные игры? Спрашивать бесполезно - ответа все равно не получишь.
"Вы напрасно выбрали этот стул", - суеверно покосился официант, перебросив через плечо полотенце.
Григорий вскочил, точно ужаленный. На деревянном сиденье было нацарапано: "Савватей Шивкопляс был предан здесь".
"Подумаешь, удивил, - пробубнил он, - на земле все обмануты..."
"Не скажите, - опять хрустнул суставами официант. - Тут случай особый..." И собрав морщины, рассказал
ИСТОРИЮ САВВАТЕЯ ШИВКОПЛЯСА
Савватей был шулером. В юности его побили канделябрами, и с тех пор он стал осторожен: играя замусоленной колодой, сдавал себе крупных козырей, а остальных прятал в рукав. Посвященный в тайны крапа, он с пяти шагов отличал рубашку "короля" от платья "дамы" и передергивал так ловко, что и сам не замечал. И все равно был недоволен. Чтобы окончательно себя обезопасить, он гонялся за секретом джокера. И вот однажды ему пообещали сменять эту тайну на все его уловки, потому что эта тайна величайшая на свете.
Григорий барабанил по столу какой-то мотив, пытаясь схватить нить игры. Она коварна, иной оборванец может оказаться ее магистром...
А Константин Зидроба, владевший тайной джокера, был писателем. Когда-то этот секрет принес ему успех: о его книгах судачили домохозяйки, их тиражи росли. Но с годами он старался не брать их в руки, а, взяв, долго водил по страницам крючковатым пальцем и ничего в них не находил. Его сердце стало, как лошадь, которую держат в стойле - овса много, а жизни нет. Тогда Константин решил, что это джокер высосал из него все соки.
И захотел от него избавиться.
Свидание Шивкоплясу он назначил в кафе. Я хорошо помню, как рассеянно следил он за карточными фокусами, то и дело пощипывая щеку - чтобы не уснуть. А Шивкопляс превзошел себя. Он метал карты на стол, доставая их, разве не из ушей. Наконец, Константин Зидроба выложил джокера, сделка состоялась, и каждый ушел при своем. На радостях Савватей угощал вечером каждого встречного. Он легко тратил деньги, зная, что так же легко вернет их, что теперь для него нет ничего невозможного. Он думал, что обвел мир вокруг пальца. Однако вместе с джокером к Савватею передалось безразличие. Игра теперь не стоила для него свеч, ведь победа вместе с джокером лежала у него в кармане. А шулер без игры, как нищий без рук. Савватей стал все чаще прикладываться к бутылке, засиживаясь за столиком, и однажды, уронив голову на тарелку, умер.
Официант закусил губу, опять собрав морщины.
И Григорий только сейчас заметил, как он стар. Старее своего изображения в зеркале.
"Вас, Константин Зидроба, стало быть, совесть мучает, - проницательно заметил он. - Простить себе не можете, что человека погубили..."
Официант взял со скатерти сухой бокал и стал вытирать полотенцем.
"Совесть, как дворняжка, - облает, но пропустит... - процедил он сквозь зубы. - А Вы, однако, догадливы... Раньше я, действительно, пописывал... Но Бог милостив - устроился сюда... - Он развел руками. - Теперь вот при деле... А клиентов бесплатно развлекаю - люблю, чтобы уши развесили..."
Но Григорий не поверил. "Из какого рукава Вы достали тогда джокера? - горячо зашептал он, по-собачьи заглядывая в глаза. - И куда спрятали?"
"Хочешь спрятать - положи на видное место", - хохотнул официант.
Но отделаться от Григория было не просто.
"Откройте же и мне секрет..." - вцепился он пираньей.
Глаза официанта превратились в бритву. "У меня его больше нет, - полоснул он. -Эту тайну передают только раз. Или уносят в могилу... Кофе?"
На стул Григорий опустился, будто на кол.
"Битый козырь не может быть джокером..." - уперев щеку в кулак, гадал он на кофейной гуще.
В существование джокера можно только верить. Григорий узнавал его, как льва по когтям, то здесь, то там замечая его следы. Он кожей чувствовал его присутствие, как в зеркале, видел, его отражение в посторонних предметах. Григорий шел на ощупь, то приближаясь к нему, то удаляясь, но всегда чувствовал, как за спиной, точно крылья у ангела, у него маячит чужая тень. Иногда джокер рисовался ему человеком, иногда птицей, но по большей части не имел образа. Однако Григорий был убежден в его всевластии, он приписывал ему свойства волшебного эликсира и философского камня.
"Карты ложатся, как листья в осеннем саду, - думал он, - но везде верховодит джокер..."
В детстве Григорий всегда ходил с книгой, защемив в ней палец, так что казалось - палец прирос к ней. А в унивеситете отчаянно грыз науки. "Когда жизнь дорожает, - долбил он, - тогда человеческая жизнь гроша ломаного не стоит". И теперь находил этому подтверждение. На его глазах людей мешали с грязью, а те утирались, словно их купили за пару медяков. Они проводили глупую, унылую жизнь, предавали, ссорились, мало мечтали, а на поминках много пили оттого, что им нечего вспомнить.
Но люди не виноваты. Это все подстроил джокер - злобный карлик с ухмылкой до ушей. "Пьеса совершенна, - думал Григорий, - но ее портит суфлер". Он прислушивался к себе, стараясь прочитать отведенную ему роль. Однако слышал только насмешливый голос джокера. Разбившись на множество голосов, он гремел отовсюду, как посуда в шкафу, указывая ему, каким он должен быть. Но Григорий чувствовал, что его только путают, уводят от того, кем он должен стать в действительности. Он бросил работу, разошелся с женой. И целыми днями таращился в зеркало, стараясь разглядеть свое лицо.
Но видел лишь маску, которую нацепил ему джокер.
И тогда представлял, как проткнет его иглой, будто ядовитое насекомое.
Была ночь, и мысли путались, как мошкара над лампой. "Ужас в том, что простое живет за счет сложного, - думал Григорий. - Даже комары ищут крови, которая устроена сложнее их самих..."
И опять он ходил к писателю. И опять выспрашивал.
"Джокер открывается не всем, - кривился тот. - Нужно выдержать испытание - и через это полюбить его... Ибо любим мы только тогда, когда страдаем, и чем выше цена, которую заплатили, тем сильнее любовь..."
И будто про себя шептал: "А Шивкоплясу-то джокер даром достался, без мук, вот он и поплатился..."
А Григорий ломал голову, чего от него хотят, пока не решил, что поиски джокера само по себе серьезное испытание. Мало кто выдерживает его, еще меньше тех, кто на него отваживается. Это испытание нельзя пройти вслепую, держась вместе с другими за веревку поводыря, тут каждый - один.
Писателю Григорий порядком надоел. "И отчего у меня ногти на правой руке растут быстрее, чем на левой?" - выгнув пальцы, все чаще переводил он разговор. Григорий смущался, давая себе слово больше не ходить сюда. И каждый день ноги сами несли его в "Джокер". Он точно ждал, что у него вырастет третий глаз, и он разглядит за привычной обстановкой тайные знаки, которые выведут его на джокера. Ему казалось, что тот прячется за занавесками отдельных кабинетов, он бросался туда, как за кулисы, вытаскивая на сцену растерянных посетителей. Григорию чудилось, что он вот-вот схватит там и джокера, который утекает, как вода между пальцев.
Наконец, его выходки стали невыносимы.
"Топай, топай... - выставил его Константин Зидроба. - Джокер тебе не по зубам - следи лучше за своим задом..."
В каждом деле Григорий подозревал двойное дно, невидимую, скрытую от всех изнанку, поэтому в счастливые дни особенно не радовался, а в несчастные - не огорчался. "Что для нас счастье? - крутил он усы, размышляя о проделках джокера. - Вот Шивкопляс, дурак, радовался, думал, выгоду получил... А как понял все - руки на себя наложил..."
И была мысль, которую он гнал от себя, и которая, возвращаясь, кусала, как августовская муха. Неужели игра затеяна, чтобы потешить джокера, неужели за ним никого нет?
Надеешься, что попадешь к королю. А встречает шут.
Иногда джокер рос в его глазах, как тень гигантской птицы. Ему казалось тогда, что весь мир находится под крылом этого пересмешника, который его не пропускает, заставляя топтаться перед распахнутой дверью. До нее рукой подать, но, сгущая туман, он делает ее невидимой, она, молчаливо взывает, но, крича тысячью голосов, он забалтывает ее тайну.
"Надо освободить мир, - стискивая зубы, решал Григорий, - нужно спасти его от джокера"
Но джокер вездесущ.
"Тоже мне, спаситель, - хохотал он внутри. - Эту роль еще заслужить надо..."
Джокеру, как ветру, открыты четыре стороны, и Григорий искал его на севере.
Стучал поезд, колеса сматывали рельсы, и Григорий откровенничал с раскрасневшимся, дувшем седьмой стакан чая попутчиком. "А я Вам вот, что скажу, - вдруг перебил его тот. - Джокер - это, верно, бог, который забыл, что он бог. Сам он давно потерял дорогу, заблудился, и теперь его пользуют все, кому не лень... - Попутчик промокнул платком вспотевший лоб. - Этот полоумный божок уже не отличает добра от зла, его правая рука не ведает, что вершит левая... Его водят на веревке, как слепого, и он тычет пальцем, не разбирая правого и виноватого..."
Попутчик уставился в окно, за которым мелькали деревни, плыл скудный пейзаж. День был серенький, задумчивый, мелкий дождь солил фуражку путевого обходчика, напяленную глубоко на уши.
"Хотя, - почесал он затылок, - вариантов здесь - хоть к цыганке... Может, джокер - это совесть... Да, да, наша совесть, которая молит, чтобы ей подняли веки..."
На минуту Григорию показалось, что поезд пролетает станции без остановки, что он, сжигая за собой мосты, лезет в гору, которую ему не одолеть. Григорий открыл, было, рот, но слова застряли у него в горле. Тогда он стал объясняться жестами. Он говорил долго и убедительно, но не понимал о чем. А попутчик кивал, будто слушал историю Савватея Шивкопляса, находя в ней подтверждение своим мыслям.
"От себя не уйдешь даже с джокером, - подвел он черту. - Нас держат на коротком поводке..."
Он передернул плечами и неожиданно заорал: "Да закройте же, наконец, это чертово окно!"
Натянув одеяло на голову, Григорий Цыркун лежал под форточкой и бормотал во сне, стуча зубами от холода.
Месяцы потянулись, как вагоны товарного поезда, разрезавшего густую, непролазную метель.
Уткнув палец в зеркало, Григорий по утрам выдерживал паузу, после которой начинал монолог:
"Джокер - это ветреный мальчишка и забывчивый старик. Но - посмотри: весь мир теперь стал таким - в нем помнят только сегодня, не оглядываясь на вчера, не заботясь о завтра. Джокер переделал мир под себя, стал в нем хозяином - нужно угадывать его настроение. А ты не хочешь. Надо держать нос по ветру. А ты не умеешь. Твоя игра сплошное недоразумение: тот, с кем ты состязаешься, давно из нее вышел, забыв про твое существование..."
"И все так, - поддакивали из зеркала, - игра для всех чужая..."
И опять Григорий думал, что игра ведется ради игры, что даже джокер в ней всего лишь шестерка.
А однажды он поделился своими мыслями. Дело было на юге, его собеседником оказался худенький, сгорбленный старичок, который оглаживал редкую бородку. Они сидели на камне, море катило волны и, разбиваясь о скалы, сыпало под ноги брызги. "Что же, молодой человек, - ищите и обрящете", - выслушал он исповедь Григория. И тот подумал, что старику не хватает рясы с целовальным крестом. "А хотите признание? - прочитал старик его мысли. - У каждого ведь свой джокер, своя рамка, в которую вставляют мировую картину... Я, как Вы уже догадались, бывший священник..." Оттопырив мизинец, он почесал нос, не отпуская бороды. "После семинарии направили меня в местную церковь, начал я служить, но времени оставалось много - хватало на вольнодумство... И однажды влетела ко мне мысль, покоя не дает... Святые иконы кадилом окуриваю, а сам все размышляю - отчего миром мертвецы правят? Сами подумайте: по каким заповедям мы живем? Кто нам законы устанавливал, книги для нас писал? Хоть и знаю, что у Бога мертвых нет, а сомнение все равно гложет... Как же так, думаю, несправедливо, чтобы мертвые над живыми верховодили... И до того додумался, что мерещиться стало, когда покойника отпевал, будто душа его к звездам отправляется, а оттуда - землей править, судьбы наши вершить... И все, что у нее накопилось, вся мерзость, обиды, склоки разные - обратно на наши головы выливать..." Старик замолчал, глядя в морскую даль. "И такая складная картина вышла - хоть трактат пиши... За то, что натерпелись, мертвые теперь над нами глумятся... А может, по-своему хотят мир перекроить, каждый ведь со своей колокольни его видит, и так переделать мечтает, чтобы его ошибки больше не повторялись... Однако ж, по своему времени судит, а все времена одним аршином не измерить - вот и выходит по-дурацки..."
Жесты - как ветрянка: задрав подбородок, Григорий стал ковырять шею, сматывая волосы в колечки.
"А русскому человеку что втемяшится - колом не вышибешь... И я хожу гордый, невдомек, что ересь к нёбу прилипла... - Старик хитро прищурился, и вдруг расхохотался, обнажив кривые зубы. - Ну что поверили? А я наврал Вам с три короба... Может, и писатель Ваш также? Человека одурачить легко... Человек, что былинка - дунул, он и полетел..."
Плюнув между колен, Григорий поднялся.
"Мертвым-то, небось, тоже пожить охота, вот и мстят, что их с земли вытолкали..." - неслось ему вслед, и он спиной чувствовал, как скалится старик.
Джокер - это удача, везение, судьба. И одновременно - обман, лукавство, подвох. Он дает, чтобы отобрать. Это доставляет ему удовольствие.
Там же, на юге, Григорий угодил к гадалке. В саду пахло яблоками, стол с колченогими стульями был завален картами, мисками с "живой" и "мертвой" водой, разноцветными стеклянными шарами. Протянув руку через стол, Григорий слушал про свое прошлое, про то, чего не было, и ему казалось, что это было. Цыганка водила по ладони кривым ногтем, от щекотки у него слезились глаза, но он терпел.
"Каждое лекарство по-своему пахнет, а вместе - аптекой, - ворожила она, - так и человек свой аромат носит, а в толпе его запах выветривается..."
Зобатая, толстая, в своем черном платье она была похожа на колокол и также тяжело гудела:
"Однако джокер - он особенный, у него тень не как у людей - налитая, тяжелая... По тени его сразу узнаешь..."
"Вижу, вижу, - бормотала она, вперившись в дымившиеся зелье, - смутил тебя писатель Константин Зидроба..."
И уже катая яйцо по блюдцу, пересказала историю Савватея Шивкопляса.
Григорию стало страшно.
"Что для нас счастье? - впилась в него взглядом цыганка. - Вот же Савватея угораздило тайну выведать, думал, теперь он кум королю, а вон, как все обернулось..."
И вдруг засверкала зрачками: "А ты никому больше про джокера не сказывал?"
Григорий наморщил лоб и, зажав бородку в костлявый кулак, выложил про священника.
"Это ничего, касатик, ничего... - запричитала цыганка, колдуя над мутным зельем, которое на глазах светлело. - А что, заводил он свою песнь про мертвецов?"
Григорий кивнул.
"Помирать пора - вот он и философствует... - вздохнула цыганка. - А у самого грехов - полный воз... Да и ясно все с мертвецами, как божий день..."
Григорий удивленно наморщился.
Цыганка поправила платок, из-под которого лезли черные, как воронье крыло, пряди.
"У ребенка нет ничего своего, - начала она издалека. - Он всем природе обязан, в долг живет... А с годами природа скудеет, своим умом жить заставляет, что накопил - с тем к Богу и явишься... Ангелы на небе костяшками щелкают, мимо их бухгалтерии не прошмыгнуть... "Ключи от райских ворот были в твоих руках, - говорят они, хлопая крыльями. - Человек - это то, что остается после вычитания его из самого себя...""
Григорий уже не слушал.
"Неужели за джокером никого нет? - клевало его внутри. - Неужели - никого?"
"Ну вот еще, - ухмыльнулась цыганка, - нужен ты кому..."
Годы тянулись, как зеленая гусеница по желтому листу. Григорий постарел, от его прежней настойчивости не осталось и следа. Теперь он все чаще смотрел на всех так, будто они мешали ему видеть за собой кого-то скрытого, кто таился за спинами, ощупывая оттуда глазами весь белый свет.
"Ищут одни - находят другие", - щипал он перед зеркалом разросшуюся плешь.
И еще долго всматривался, прожигая стекло до амальгамы, будто видел там чужого.
На дверях психиатрической больницы нет ручек, чтобы сходить в уборную приходится каждый раз звать санитара. Григорий здесь давно. Так давно, что кажется, будто он никогда отсюда не выходил. Он пожелтел, высох, но не перестает искать джокера. В его воспаленном мозгу им оказывается, то главный врач, то забившейся в щель таракан, то шизофреник, представлявший курицу, у которой отрубили голову. "Давно свихнулся..." - крутят ему у виска. Григорий соглашается. Не все ли равно, какая ложь, если не знаешь правды? Однако он знает виновника своих бед, и против его упрямства бессильны все аргументы.
А недавно Григорий подхватил воспаление легких, безразлично наблюдая сквозь тяжело слипавшиеся веки, как разводят руками доктора.
Годами к нему никто не приходил, а перед смертью навестили. У его постели сгрудились Савватей Шивкопляс, похожая на колокол гадалка, не вынесший тайны Константин Зидроба и безумный монах, снившийся ему давным-давно.
"Жаль, - безнадежно махнул Константин Зидроба. - Придется сворачивать игру..."
"Ведь она велась только для тебя", - добавил воскресший Шивкопляс.
"А без тебя потеряет смысл", - подвела черту гадалка.
Они по очереди вздыхали, словно дурные актеры, и, задирая подбородок, протыкали пальцами воздух.
Григорий глянул на свою тень - она густо почернела, будто налилась свинцом, и стала бешено плясать, стараясь забиться под пол.
И тут Григорий Цыркун полюбил джокера. Он хлопнул себя по лбу, чтобы, умирая, прикоснуться к нему.