Андрей
Тертый

Сайт автора

Паук

Котяра

Формула успеха

Инессочка

Питер-Москва

Тень

Рок

Другие рассказы

Тот, кто не любит смерть, тот не любит и жизнь.
Дао Де Дзи (Лао-Цзи)

Рок

Часть первая. Деньги партии

1. Мокрая седая мгла ползла по городу. Она медленно текла по улицам Петрограда, проползая в жилища, вползая в души людей, заполняя их промозглой осенней сыростью и страхом. Сквозь полуприкрытые веки бывший революционный матрос видел, как в комнату через окно струится серый холодный рассвет. Он поежился, поплотнее подоткнул под жопу одеяло и покрепче прижался к теплой, почти горячей спине своей подруги. Попытался снова заснуть, но сна не было. Воспаленный бессонницей мозг продолжал работать. Даже выпитого накануне литра водки хватало только на час - полтора тревожного неглубокого сна.

Тертый поднялся, спустил ноги с топчана, ища под кроватью тапки. Из под кровати вылез женский туфель. Матрос сдержанно матюгнулся и продолжил шарить под кроватью босой ногой. Нашарив тапочек, он просунул мосластые ступни в стоптанные прежним хозяином тапки и сел на скрипучем топчане. За его спиной заворочалась женщина. Мужчина обернулся и, задержав на мгновение взгляд на полных ягодицах, прикрыл их одеялом. Пускай поспит - подумал матрос, протянул руку, взял с тумбочки папиросу, чиркнул спичкой, закурил. Утренний полумрак комнаты медленно окрашивался голубоватым дымком. В глубине помещения на массивной двери матово поблескивал барельеф бронзового льва, держащего в пасти металлическое дверное кольцо. На нем и остановил свой взгляд бывший революционный матрос. Он думал. Он почти физически ощущал в своей голове скрежет каких-то колесиков и шестеренок. Как рад он был бы унять этот скрежет, остановить этот часовой механизм, заведенный чей-то властной недоброй рукой.

А предыстория вопроса такова.

В разгар Первой мировой войны, он, матрос Балтийского Императорского флота, проходил срочную службу на эсминце "Гавриил". Подорвавшись на немецкой мине, "Гавриил" пошел ко дну. Тертому и еще нескольким матросам удалось спастись - они проплыли около трех миль в ледяной воде и выбрались на берег Финского залива. Провалявшись в госпитале две недели, Тертый выписался, и тут же угодил в состав формировавшейся в то время 1-ой Особой бригады. Всего царским правительством предполагалось сформировать четыре Особых бригады, которые входили в состав Экспедиционного корпуса, и предназначались для отправки во Францию и Македонию в помощь союзникам по Антанте. Бригады формировались исключительно из рослых, крепких солдат и, по мнению Государя, должны были представлять лицо России в Европе. Лицом Россия в грязь не ударила - именно 1-ая Особая бригада стала ядром анархии в русских войсках, воевавших во Франции. Правда, воевали русские тоже отчаянно. Душа матроса не могла примириться с муштрой, насаждаемой сухопутным начальством, да и отдавать свою жизнь хрен знает за что тоже желания не было. Спасаясь от наказания полевого суда за избиение офицера, Тертый дезертировал из рядов Экспедиционного корпуса. Там же, во Франции, при очередной бузе он и познакомился с сухопарым крепким евреем, обладающим пронзительным взглядом из под скошенных набок пенсне. Лев Давидович Троцкий, будучи профессиональным революционером, в то время подготавливал за границей почву для перманентной социалистической революции. Тертый не питал особых симпатий к евреям, и спор, возникший между ними по какому то революционному поводу, мог закончится для легендарного в недалеком будущем военкома, отца и создателя Красной Армии, весьма печально. Но денег у нового знакомца было немерянно, и спорный вопрос быстро замяли. В течение еще нескольких дней жрали они по черному.

Когда в октябре 17-го к власти в России пришли большевики, про Тертого тоже вспомнили, поручив тому командование отрядом Особого назначения. Перед отрядом стояла задача вернуть в казну молодой Советской республики золотой запас Российской империи, захваченный белогвардейскими войсками. [О тех легендарных событиях подробно описано в работе Баринова А.О. "Золото атамана Семенова".] Золота тогда так и не нашли, но атаман Семенов был все же захвачен в плен. На допросе генерала пытали, но добиться от него признания - куда делось золото, так и не смогли. Тертый видел, как усердствовали при допросе новоиспеченные чекисты. Глядеть на это ему было мерзко и гадко. Пленного подвешивали к потолку, так, чтобы ноги еле касались пола, и долго, со смехом наблюдали за его мучениями - "кайся, кайся, гад, скоро задубеешь". Руководил чекистами плотный лысоватый грузин, срочным порядком откомандированный туда из Тифлиса. Утомившись, садисты выходили в помещение штаба перекурить. В один из таких перекуров старший вальяжно подошел к Тертому, курившему там же, в сенях, вместе с другими солдатами, и, хлопнув того по плечу, изрек - ну, что, матросик, небось не жирно вас Троцкий харчами кормит? Давай, переходи к нам в спецотдел ВЧК, внутреннюю контру давить будем. С Антантой, считай, покончили, теперь за своих надо браться. Тертый сплюнул и въехал ему по морде. Затем, уже полностью озверевший, распахнул дверь в чулан, где подвешенный к потолку генерал, хрипел с посиневшим лицом, снял его с петли, вывел во двор и именем Революции расстрелял. [По другой версии - В.Соцков "Генерал и атаман" - генерала Семенова Г.М. казнили в 1945 году в подвалах Лубянки.] От сурового приговора Революционного трибунала спасло матроса тогда лишь его пролетарское происхождение, да ходатайство Председателя Реввоенсовета товарища Троцкого. С тех пор на его революционной карьере был поставлен жирный крест, а в груди его поселилась тупая ненависть к набиравшему тогда уже силу новому ведомству под председательством Дзержинского.

Выкинутый на обочину жизни недобрым, злым роком он не сдавался, и отчаянно и не вполне осознанно боролся с Судьбой. В пьяной тоске и угаре бродил он по революционному Петрограду и ощущал некий дискомфорт. Причину этого дискомфорта матрос объяснить себе не мог в силу душевной простоты и небольшого ума и морды бил всем подряд.

Как-то раз в районе Николаевского вокзала, где он время от времени шерстил московскую шпану, приезжавшую в их славный революционный город, он увидел толпу. На площади проходил митинг. Щуплый, юноша, или старичок - хрен его разберешь, с козлиной бородкой, в задрипанном потертом френче гневно ораторствовал с трибуны. Речь шла, как смутно уловил Тертый, о какой-то женщине или девице, которой якобы кто-то не заплатил. Вообще-то Тертый сам никогда никому не платил, но в отношении других считал это недопустимым безобразием. В этом вопросе у революционного матроса не было сомнений. Оратор на трибуне сочно и красочно описывал бедствия несчастного ребенка, каким то непостижимым образом захватив внимание Балтийского матроса. "Бедная девочка, сиротка", - складывалась бредовая картина в пьяной башке - "обслуживает их там, а они, падлы, деньги не плотют". В груди революционного матроса нарастал гнев. Своих детей у Тертого никогда не было, да и вообще - не было никого, но любовь в душе жила и требовала себе дитятю, как ждет своих еще неродившихся детенышей беременная медведица. Мужик на трибуне продолжал гневно кого-то клеймить, одновременно призывая к состраданию бедной несчастной девушке. Как её звали, Тертый толком не разобрал - Сима... Стеша... Саша... - черт её знает, но случившаяся с ней несправедливость каленым железом жгла душу. Тертый окинул мутным взглядом привокзальную площадь, он чувствовал, что если сейчас не даст кому-нибудь в морду, ему совсем станет хреново. Оратор неистовствовал. Он давно уже закончил распинаться про несчастную девочку и призывал толпу на поддержку мирового пролетариата и осуществление мировой революции. "Вот кому надо уебать, козлина, блин, речистый". Недолго думая Тертый открыл рот и, вобрав в свою необъятную грудь кубометр загаженного городскими испражнениями воздуха, заорал, перекрывая мегафон.

- Закрой хайло!

Над площадью повисла напряженная тишина. Толпа вокруг Тертого расступилась.

- Не понял, товарисщъ.- Мужчина с трибуны, близоруко щурясь, пытался рассмотреть сквозь стекла пенсне фигуру революционного матроса.

- Закрой хайло, козлина - громко повторил матрос.

Толпа оживилась.

Выступающий, почувствовав достойного оппонента, воинственно заблестел очками.

- Сам дурак - азартно заорал он.

Снести такое оскорбление Тертый не мог. Работая локтями и кулаками под радостное улюлюканье толпы он стал пробираться к трибуне. Оратор в экстазе продолжал поливать Тертого матюгами, глаза его из под съехавших набок пенсе возбужденно горели. В мозгах Балтийского матроса что-то замкнуло, в глазах потемнело. Теперь он, не разбирая дороги, мочил всех подряд кто попадался ему на пути. Пострадавшие вопили, толпа ликовала. Мужик на трибуне бесновался, со рта его летела слюна, он корчил обидные рожи и показывал язык. Ему, с его возвышения, хорошо было видно, что со стороны Литейного моста к площади приближался отряд конных казаков, перешедших на сторону Революции. Их мощные сытые кони, храпя и вздрагивая, легким аллюром неслись на возбужденную толпу. Толпа бросилась врассыпную. Могучий есаул, на разгоряченном коне, поигрывая нагайкой, возвысился над распаленным Тертым.

- Утомился, братишка - весело прокричал он ему - отдохни, всех подлецов все-равно не перемочишь.

- Пошел в пизду - заорал матрос.

- Берите его - приказал есаул своим архаровцам. - Двое из них ловко подхватили разбушевавшегося матроса за фалды его бушлата и почти галопом потащили в участок.

В участке Тертого продержали почти три часа. Пока не протрезвел. Выйдя из участка, он шел по грязным улицам Петрограда в мрачном состоянии души. В карманах было пусто, на душе гадко. Перед глазами стояла глумливая рожа того визгливого недоноска. "Оппортунист, ёбаный" - выругался про себя Тертый - "ну, попадись ты мне!". Хотелось выпить. Матрос окинул тоскливым взглядом пустынный Невский проспект. Холодный ветер гнал по улице различный революционный мусор. Листовки, воззвания, сводки ГКЧП, кружили в темном вечернем небе. Одна из листовок, описав замысловатую траекторию в небе Петрограда, шлепнулась на морду Тертого. Он матюгнулся и скомкал листок в кулаке. Потом развернул и начал читать. Это был манифест какой-то партии. В нем говорилось о бедственном положении пролетариата, о беспризорных детях и необходимости придушить гидру контрреволюции. Перед глазами снова встал образ худенькой девочки с таким необычным и нежным именем - Стеша.

Микроб сострадания разъедал душу матроса. Сердце снова захлестнуло волной боли и гнева.

Тертый похлопал себя по карманам ища средства. Средств в карманах не было. Выпить захотелось еще сильнее. Поймав на пересечении Невского и Фонтанки какую-то расфуфыренную мамзель, задержавшуюся где-то до столь позднего часа, он все же добыл средства. С трудом обменяв добытое на литр водки в ближайшем кабаке, Тертый напился.

Проснулся он с гадким чувством вины за вчерашнее. Чувство какой-то никчемности грызло душу. Мысль снова тонким ручейком потекла к той, вчерашней девчонке, о которой распинался тот крикливый недоносок. В мозгах рисовался образ счастливого, смеющегося детского лица, с веснушками на вздернутом носике. В груди разлилось приятное тепло, как будто маленький пушистый котенок повернулся за пазухой - "Как она там? Кто это ей не плотит?" Тертый встал, прошел на кухню, взял граненый стакан и налил холодной воды из под крана. Жадно выпил до дна. Вытер тыльной стороной ладони мокрые уста. Душу распирала неведомая доселе жажда деятельности. Хотелось перевернуть мир ради этой улыбки на веселом веснушчатом лице. Кто же поможет ребенку, как не он, революционный Балтийский матрос. Нужны средства? Найдем. Тут простым реквизированием не обойтись - ворочалась мысль в контуженной башке. Надо чтобы все помогали, всем миром, таким вот веснушчатым.

Сбор средств надо организовать!

А что, это идея! Тертый задумался. Он перебрал в уме фамилии руководящих товарищей, которые могли бы его поддержать в этом начинании. Матрос сильно рассчитывал на поддержку Председателя Реввоенсовета товарища Троцкого. Тот был единственным, кто вступился за него, когда матросу грозил суровый приговор революционного трибунала. Он вынул из кармана штанов смятую пачку "Казбека", продул папиросину и вставил ее между редкими прокуренными зубами. Похлопал себя по карманам, ища спички. Спичек в карманах не было. Под рукомойником стояло мусорное ведро, там вполне мог находиться пустой коробок, в котором, при определенном везении, могла оказаться и цельная спичка. Жалобно скрипнула табуретка под грузным телом, Тертый нагнулся и стал шарить рукой в куче объедков. Стадо тараканов, потревоженное рукой революционного матроса, бросилось врассыпную. Нашарив в недрах помойки спичечный коробок, он встряхнул его, проверяя - есть там что или нет. В коробке ни хера не было. Грязно выругавшись в чей-то неопределенный адрес, Тертый полез искать еще. Наконец ему удалось отыскать обгрызок неиспользованной спички, он чиркнул головкой по ободранному боку коробка и блаженно затянулся густым терпким дымком. Затем извлек из кармашка бушлата огрызок простого карандаша, нашел в туалете смятый листок бумаги с характерным пятном посредине и стал писать.

Писал он быстро и вдохновенно.

Откуда уж у необразованного деревенского парня явился этот дар, истории об этом не известно. Слова ловко нанизывались на нить мысли, образуя причудливый узор, похожий на легкую, но прочную паутинку, сеть.

Председателю Реввоенсовета товарищу Троцкому

Предлагаю начать сбор денежных средств в пользу голодающих детей и сирот Революции...

В эту хитросплетенную сеть он и собирался наловить жирных навозных мух для своей рыбки, своей птички певчей, девочки с нежным и сладким именем Си. Память услужливо выносила на поверхность требуемую информацию. Месяц назад они вместе с ребятами, такими же революционными матросами, репатриировал по пьяни одного банкира. Фамилию его Тертый не помнил - да черт с ней с фамилией, не в фамилии дело - дело в двух расчетных счетах, которые банкир успел сообщить им перед смертью. Тогда ребятам его счета без надобности были, а вот теперь те цифирьки, которые банкир перед кончиной своей под утюжком горяченьким называл, и всплыли в цепкой пролетарской памяти.

... номера счетов Z146770544789 и R700664664171 платежной системы Russian credit Webmoney Internet Incorporation, на которые нужно перечислять средства. Делать это должны все ДОБРОВОЛЬНО. Хватит принуждения! Все как один сдадим имеющиеся в наличности средства. И чтобы - без дураков...

Он перечел набросанный на помятом листе бумаги текст и остался доволен. Э-эх, еб твою мать! - удовлетворенно крякнул Тертый - Не хуже чем у этих пидарасов получилось. Платить, иль не платить - азартно размышлял про себя матрос - вот шельмецы, как вопрос ставят. Воззвание предполагалось опубликовать в Революционном органе печати "Самиздат", и Тертый старался.

В его душе снова заржал Пегас.

Конь бил копытом по дощатому заплеванному полу питерской коммуналки, и все норовил укусить матроса за волосатую, покрытую татуированной матерщиной руку. Тертый благодушно попытался отпихнуть от себя разрезвившееся животное, потом в сердцах врезал кобыле по морде и поставил запятую после слова "товарищъ". Жеребец не унимался. Поставив передние копыта на плечи хозяина, он тыкался в его спину чем-то скользким и твердым. Пошел! Тертый наотмашь врезал скотине по морде и поставил на листе жирную точку.

Жеребец этот раньше принадлежал тому самому, расстрелянному в далеком Харбине белогвардейскому генералу Семенову. Генерал в перерывах между боями писал стихи, и своим жеребцам присваивал поэтические имена. Тетрадь, исписанная мелкими ровными строчками, не представляла интереса для чекистов, но на матроса произвела неизгладимое впечатление, и он сохранил её у себя. Иногда он перечитывал эти строки, поражаясь как складно они написаны. В глубине души Тертый питал симпатию к этому сильному, незаурядному человеку, врагу Советской власти, но признаться себе в этом не мог. И лишь отеческая забота об осиротевшей животине, на которой он толком и ездить то не умел, могла выдать проницательному уму его потаенные симпатии.

В тот же день, матрос отнес обращение на телеграф и отослал послание на имя Председателя Реввоенсовета.

Девушка-телеграфистка приняла текст из рук матроса.

- У вас здесь ошибки - она ласково и вопросительно посмотрела на мужчину. Взгляд ее голубых бездонных глаз, обрамленных черными длинными ресницами, выражал приветливость и готовность помочь:

- Хуй с ним - в задумчивости протянул матрос.

...

Инициативу Тертого поддержали в Реввоенсовете.

На следующий день все Питерские газеты напечатали его Обращение. На счета, опубликованные в нем, начали поступать первые средства. Сам Троцкий переслал на счет один рубль пятьдесят копеек. За ним потянулись и другие товарищи. Поначалу ручеек этих средств был тоненьким и веселил душу матроса - это напоминало ему игру в очко в каком-нибудь из Питерских кабаков. Но когда цифра счета перевалила за тысячу, веселье стало постепенно улетучиваться. Тех сумм, которые он снимал со счетов, хватало не только на хорошую выпивку и сладких Питерских баб, но - целый сонм темных сомнительных личностей, как вши, копошились на широкой волосатой груди Балтийского матроса - и всем хватало. Сквозь пьяный угар он видел наглые, умильные рожи собутыльников, которые тянули к нему свои липкие потные ручонки. Он плевал в эти рожи, он крушил своими тяжелыми кулаками челюсти. Однако на следующий день сонм не только не уменьшался, но и становился еще больше. Словно многоголовая гидра извивалась вокруг матроса и пила его кровь.

Но больше всего его беспокоило то, что та, для которой собирались эти средства, не имела к ним абсолютно никакого отношения. Точнее, Тертый вообще не знал - кто такая Си, олицетворявшая для него всех голодных детей России, и никогда в глаза её не видел.

2. Тертый спал. Он храпел в своей грязной, прокуренной коммуналке, на скрипучем дощатом топчане, подложив под голову свой крепкий пролетарский кулак и ему снилась она. Юная и прекрасная, с озорными рыжими косичками на голове, в коротеньком ситцевом платьице. Он улыбался ей во сне. Его обветренные губы вытягивались трубочкой для нежного поцелуя. На лице его блуждала счастливая улыбка.

Очнувшись среди ночи, точно от удара чем тяжелым по башке, Тертый поднялся, сел на краю кровати и с тоской смотрел на мерцающую в темноте морду бронзового льва. Взял с тумбочки пачку "Казбека", закурил. Сквозь папиросный голубоватый дымок ему виделось счастливое детское лицо, слышался серебристый веселый смех. Лицо матроса озарилось щербатой улыбкой.

Топчан заскрипел, женщина перевернулась на другой бок, сладко потянулась и открыла глаза. Увидев широкую спину сидящего на кровати мужчины, она нежно прильнула к нему, обвила его могучий торс своей мягкой рукой, прижалась горячей щекой к его спине.

- Андрюша, ну хочешь, давай её удочерим - нежно, с какой-то материнской заботой прошептала она.

Тертый молчал.

Он чувствовал тепло ее полной груди около своих ягодиц. Глубоко затянувшись, он выпустил к потолку облако голубоватого дыма. Ну, что она понимает, глупая женщина. Прежде чем удочерить, ее надо еще разыскать. Тертый глубоко вздохнул. Где она сейчас? Спит ли в своей постели? Или может быть батрачит на какого-нибудь буржуя недорезанного? Он почувствовал, как тонкая женская ладошка проскользнула к нему в штаны. Матрос попытался не пустить ее глубоко, но она уже нежно и властно захватила тонкими пальчиками его массивное, мирно покоящееся в трусах тело. Тертый чувствовал, как оно начало медленно наливаться свинцовой тяжестью. Женщина захихикала. Ей безумно нравилось то, как этот предмет подчиняется ее тонким чутким пальчикам. Тертый провел рукой по упругому изгибу женского бедра, прикрытому тонким матерчатым одеялом, и оголил его. Белые пухлые ляжки с черным пушком между ними обожгли взгляд. Тонкий аромат женского тела щекотал ноздри...

...Старый топчан отчаянно скрипел. Пронзительный этот звук, переплетающийся время от времени с протяжными женскими криками и глухим рычанием мужчины, долго еще висел над сонным утренним Петроградом...

Потом они долго лежали. Он курил и рассматривал замысловатый узор старинной лепнины на высоком потолке, на котором упитанный Амур, отложив лук в сторонку, развлекался тем, что пускал в сторону голозадых, купающихся в пруду нимф, толстую веселую струю.

- Давай уедем, милый

Тертый молчал.

- Поедем в Париж, или в Австралию. А, хочешь - в Нью-Йорк, в Америку. Там все наши уже.

Тертый молчал.

- Андрюша, ты был когда-нибудь в Америке? Был? - она толкнула его своим голым округлым плечом.

- М-м. - Промычал Тертый.

- Америка! Андрюша, знаешь как там здорово! Море, пальмы, синематограф. Мы поселимся во Флориде. Купим небольшой домик на берегу океана и будем одни. Ты будешь писать роман. А по вечерам будем ходить в гости. Ты будешь в таком белом смокинге, с сигарой. На террасе вы будете вести разговоры с мужчинами, пить через соломинку французское вино "Шоте-Леовилль-Ля-Каз" урожая 1856 года. Ты пил когда-нибудь "Шоте-Леовилль"? - она стукнула его маленьким кулачком по широкой мускулистой груди, требуя ответа.

Тертый молчал, глядя в потолок.

- А мы с женщинами будем обсуждать показы мод - продолжала она, положив голову ему на плечо, и перебирая тонкими пальчиками волосы на его животе - А по дому я буду ходить в таком шикарном платье... - она мечтательно прикрыла глаза - Как у Елизаветы. Знаешь? - она приподнялась и заглянула в лицо мужчине, потом снова прижалась щекой к его груди и продолжала - Королева была такая. Вот, послушай, я книжку про нее читала, когда еще в гимназии училась - она начала декламировать - "Все замерли на борту пиратского галеона, когда сама королева Елизавета, сверкая драгоценностями, сопровождаемая пышной свитой, поднялась на палубу. Лицо королевы было непроницаемо и надменно, в руке она держала обнажённую шпагу" - глаза рассказчицы расширились, черты лица стали резкими и одухотворенными, голос её зазвенел - "Под взглядом королевы капитан галеона, отважный пират, опустился на колени. Фрэнсис Дрейк - сурово воскликнула Елизавета - я пришла взять твою голову! Сверкнула, взлетая, шпага" - Лушка, перекинув одну ногу через мужчину, привстала на коленях и, обхватив голыми ногами его торс, театральным жестом протянула руку в темный угол комнаты - "Капитан Дрэйк, за заслуги перед отечеством Вы посвящаетесь в рыцари!" [Речь идет о Елизавете Английской 1533 - 1603гг]. - Несколько мгновений Лукерья молчала, наслаждаясь произведенным ею эффектом, затем засмеялась и упала на мужчину, обхватив руками его за шею. Пухлый её лобок с жесткими курчавыми волосами плотно прижался к его животу. - Я, когда в театральный поступала, на приемных экзаменах этот монолог читала. Там, в книжке, картинка была - она стоит в таком черном платье, здесь у нее... - Лушка снова распрямилась и показала рукой на свою голую грудь, нависшую над мужчиной двумя тяжелыми спелыми дыньками, - ...белое с золотыми узорами, а там... - она провела рукой по оголенному гладкому бедру, распрямила пухлую коленку, оттянула изящный носочек - ...красное, пурпурное... и такие складки идут, как волны по морю. - Тертый на минуту отвлекся от созерцания потолка и невольно залюбовался двумя крепкими розовыми сосочками, весело подпрыгивающими на женской груди в такт рассказа своей подруги - И у нее было столько любовников... - Лушка лукаво посмотрела на мужчину и захихикала. Потом замолчала, мечтательно глядя в голубоватый полумрак старинных апартаментов; тяжелые женские ягодицы, с неостывшим и мокрым от любовных утех лоном, плотно облегли бедра мужчины, придавив к телу его разомлевшие органы. - А еще она была властная. И - жестокая! - пальцы рассказчицы с крепкими ноготками больно впились в кожу мужчины - Это потому что у нее было много врагов. Одной своей сопернице, Марии Стюарт, она голову отрубила. Представляешь! - в янтарных глазах её, обрамленных черными длинными ресницами, сверкнула тигриная жестокость. Лушка заняла удобную позицию на животе у мужчины и низким загробным голосом начала декламировать -

"...Сперва палач дал промах; первый его удар пришелся не по шее, а глухо стукнул по затылку - сдавленное хрипение, глухие стоны вырываются у страдалицы. Второй удар глубоко рассек шею, фонтаном брызнула кровь. И только третий удар отделил голову от туловища. И когда палач схватил голову за волосы, чтобы показать ее зрителям, в руке его остался только... парик. Голова вывалилась и, вся в крови, с грохотом, точно кегельный шар, покатилась по деревянному настилу. Когда же палач вторично наклонился и высоко поднял ее, все оцепенели от ужаса: перед ними призрачное видение - стриженая седая голова старой женщины..." [Стефан Цвейг. "Мария Стюарт" ] - она восторженно замолкла, в широко раскрытых глазах ее отражалась кровавое видение.

Тертый лежал и курил.

Она опять обвила его своими нежными руками, крепко прижалась к нему своим голым, шикарным телом, и горячо зашептала в ухо

- Уедем, милый! Денег хватит, денег хватит... на всё. Зачем они тебе, эти пошлые пролетарии. Хамы... Эта девка... Уедем, Андрюша!

- Пошла на хуй.

Тертый поднялся и стал надевать носки. Сквозь дыру в носке вылез большой заскорузлый палец ноги. Матрос немного подумал, глядя на вылезший из дыры палец - и переодел носки с одной ноги на другую. Прошел в коридор, на кухню.

На кухне резвился Пегас.

Он игриво совал свою лошадиную морду соседке под юбку, в то время как та жарила котлеты на большой чугунной сковородке. Едкий дым от старой "буржуйки" стлался по всей кухне. Щеки соседки раскраснелись, она громко смеялась, отбиваясь от разыгравшегося животного.

Тертый мрачно посмотрел на жеребца. Хлопот с жеребцом было много, но чем-то он был дорог матросу. Запал, как говорится, в душу. Вон он, разыгрался, ети его мать. И чего пристал к бабе? Так и танцует вокруг нее. Как бы не напроказничал, уж он то умеет - Тертый еще раз мрачно посмотрел на своего четвероногого приемыша, но потом плюнул и заперся в туалете.

Мысль тяжело проходила по извилистым лабиринтам мозга. Тертый посильнее напрягся. Последнее время на душе было неспокойно, на сердце лежала тревога. Он стал замечать вокруг себя странные, необъяснимые явления. В парадной ему часто стала попадаться какая-то гнусная рожа, она слащаво улыбалась ему, кланялась, уступая дорогу и помахивая тросточкой, словно хвостом. Хвост - озарилось в голове. Следят, сволочи - уже спокойно продолжил думать Тертый.

Посидев немного, он начал думать вторую мысль.

Что делать с Лушкой. Хорошая она баба, но ведь шлепнут они ее. А еще чего доброго пытать начнут, выпытывать - где деньги хороню. Нет, хоть и дура конечно, но правильно говорит - ноги делать отсюда надо. Не ровен час - возьмут, а уж они то все жилы вытащат. Тертый вспомнил, как в далеком Харбине пытали пленного генерала.

Права. Права Луша, надо делать отсюда ноги. Забрать с собой девчонку, и втроем - он, Лукерья и Стеша - рвануть за границу.

В дверь туалета стали требовательно стучать соседи.

Тертый встал, подтерся передовицей Правды со статьей Бухарина "Критика оголтелого героизма", спустил воду в бачке и пошел в комнату. В темном длинном коридоре, заставленном старинной рухлядью, путь ему преградила пышнотелая соседка - та, к которой приставал на кухне его жеребец. Даже в темноте было видно, как полыхают румянцем ее щеки, а полная тяжелая грудь вздымалась от волнения

- Андрей Иванович! - проворковала она томным грудным голосом.

- Н-ну.

- Разрешите вашему Пегасику погостить у меня немножко. Он такой милый. От него так и несет стихами! Вот, послушайте -

"...Во вселенной любовь нам грозит неизбежностью. Я вселенскую радость пою. Пусть тоска и пурга - теплотою и нежностью отогрею я душу твою". [К.Семенов. "Во вселенной пурга". Стих.] А я его оладушками накормлю. Он их так любит! - она страстно прижала руки к груди. Глаза ее выражали восторг и надежду. Тертый с недоумением посмотрел на нее. Насрет ведь там - подумал он, но, решив, что это теперь не его дело, махнул рукой

- Хрен с ним.

Женщина радостно взвизгнула и бросилась в свою комнату, откуда слышно уже было конское всхрапывание и звук чего-то опрокидываемого на пол. Еще через мгновение громкий лязг проворачиваемого в замке ключа завершил соседский диалог. Тертый недоуменно хмыкнул, пожал плечами и пошел к себе.

Лушка сидела на постели и подвязывала чулок на ноге. Она встретила милого сиянием прекрасных карих глаз. Красивая, стерва! - мелькнуло в голове матроса, при этом в груди у него тоскливо заныло.

- Вот что Луша, нельзя тебе больше здесь оставаться. Гнид вокруг развелось, неровен час, возьмут они тебя. Лукерья, полуголая, бросилась матросу на шею.

- Ты меня любишь, Андрюша! - глаза ее сияли.

- Да погоди ты, не то - он попытался освободиться из ее объятий. Она, обхватив его торс своими сильными стройными ногами, повисла на нем. Тертый продолжал - Сегодня поедешь к себе, в бордель, будешь там ждать - мужчина говорил сухо и твердо, Лушка обиженно надула губки.

- Ну... там же Кот... Опять будет работать заставлять. Тебе же это не нравится - она игриво посмотрела в лицо матросу.

- Не начнет. Я ему... эта... денег дам - он заскрипел зубами - ...или яйца оторву.

Она впилась ему в губы своими сладкими сочными губами.

- Когда ты за мной приедешь, милый?

- Как управлюсь. Может сегодня вечером, край - завтра утром.

3. Тертый вышел из парадного, прошел по двору и вышел на Мойку. Пройдя вдоль набережной, вышел на Дворцовую площадь и стал пересекать ее в направлении Александровского сада. Он шел к дому бывшего Управляющего Министерства по делам просвещения, Председателя Таврического губернского собрания, члена Общества Российской Изящной Словесности и обладателя массы других титулов и званий, увы - всех с приставкой "бывший", а ныне Председателя Революционного Комитета по Ликвидации Буржуазных Пережитков товарища Мошкова. По сведениям, полученным Тертым от одного информированного человека, в доме Мошкова, в прислугах, жила какая-то девка, очень похожая по описанию на ту, которую он искал. Дом Мошкова находился на Большой Морской.

Александровский сад являл собой страшное зрелище. Заваленный хламом, засранный толпами революционных бойцов, везде, то тут, то там попадались повешенные - они висели по-одиночке или парами - муж и жена, на ветвях вековых дубов и тихонько раскачивались под резкими порывами ветра. Широким размеренным шагом, придерживая правой рукой тяжелый маузер под бушлатом, матрос шел, не обращая внимания на пьяный разгул, стоящий вокруг. Компания пьяных солдат преградила ему путь.

- Пей, братишка - лез к нему с бутылью мутного самогона здоровенный конопатый увалень. Тертый отстранил его руку со стаканом и отрицательно мотнул головой. Пей, говорю - не унимался ухарь. Схватив матроса за бушлат, он потащил его на себя. Тертый развернулся и коротким ударом в челюсть бросил его на землю. Ах ты гнида недорезанная! - заорал парень. Из носа его потекла кровь, он размазывал ее рукой по лицу. Остальные его приятели, опомнившись, бросились на обидчика. Тертый сделал шаг назад и выхватил из под бушлата маузер:

- Стоять, блядь! - заорал он и выстрелил в воздух. Нападавшие опешили. Матрос, не долго думая, развернулся и бросился бежать. Он бежал, словно заяц, петляя между дубами парка. Во след ему раздавались выстрелы. Тертый видел, как один солдатик, сидевший на парапете раздолбанного фонтана и жевавший хлебную корку, дико завизжал и схватился руками за лицо, из под пальцев его фонтаном била кровь. Тертый пробежал еще метров двадцать, он бежал, стараясь укрываться от пуль за широкими стволами дубов, потом перешел на шаг.

Все это было обычно для него. Скучно. С равным успехом он также мог быть на месте этой гуляющей братвы и палить в белый свет, как в копеечку.

В конце парка ему попалась на пути еще одна пьяная в жопу компания вооруженных пролетариев. Они упражнялись в стрельбе из наганов и винтовок по статуям. Мраморный атлет с оголенным торсом молчаливо стоял на своем пьедестале, на его лице навеки застыла скорбная, презрительная усмешка. Мраморная крошка с сухим треском летела из его могучего, совершенного тела, вызывая при каждом очередном увечье дикий хохот гуляющей пьяни. Тертому не хотелось опять связываться с разгулявшимися товарищами. Он нырнул в кусты, чуть не опрокинув сравшего там солдатика, и обошел стороной резвящихся гегемонов. У него было дело, и терять время на пьяные разборы он не хотел, да и не имел права, он помнил, что в борделе на Лиговке его ждет Лушка. Тертый сам лично отвез ее туда, отстегнув Коту, хозяину борделя, целый четвертной. При этом, уходя, он, на всякий случай, помахал перед его крысиной мордой своим грозным кулаком.

Серая мрачная громада Исаакия предстала перед ним.

Перейдя через площадь, Тертый вышел на Большую Морскую, и сразу наткнулся на дом номер 2. Дом, который раньше принадлежал бывшему действительному статскому советнику, члену Государственной Думы господину Мошкову, а теперь был поделен на коммуналки. Где-то в одной из этих коммуналок должен был жить и товарищ Мошков, ныне служащий одного из отделов Совнаркома. Мало кто знал о том, что в прошлом Мошков был масоном - принадлежность к тайному Братству Свободных Каменщиков принято было скрывать в обществе, но тайные пружины могущественной мировой организации во всех сферах жизни непременно поднимали к власти своих представителей.

Тертый толкнул большую массивную дверь и вошел в парадную. По мраморной лестнице поднялся на второй этаж. Осмотрелся. На площадке была одна дверь. Тертый дернул за звонок. Не дождавшись ответа, стал стучать кулаком. За дверью послышались шаркающие шаги

- Кого надо?

- Мошкова.

Шаги стали удаляться. Через некоторое время загремела цепочка, потом стал поворачиваться ключ в замке. Дверь отворила высокая статная пожилая женщина, она была в темном строгом платье с белым передником на груди. Окинув матроса надменным взглядом, она поинтересовалась

- Вы от кого, товарищ?

- Мошков здесь живет?

- Апполинарий Максимович на службе. Что Вам нужно, господин матрос?

- А Вы что, прислуга, что ль?

- Я управляющая! - она возвысила голос и оскорбленно вскинула голову.

- А-а..

- Говорите быстро Ваше дело, и я закрываю дверь. - Тертый шустро просунул ногу в большом грязном ботинке в проем между дверью и косяком.

- Не спешите, гражданочка, вопросик к Вам деликатный есть. Управляющая строго смотрела в лицо матроса. - Девица... эта... в прислугах у него... Стеша... или Саша её кличут... повидаться бы с ней надо. Женщина начала медленно багроветь, её маленькие колючие глазки смотрели на Тертого, как на клопа. Вонючего и гадкого клопа.

- Пошел вон! Она шагнула за порог и толкнула матроса в грудь, намереваясь захлопнуть перед ним дверь. Тертый опять опередил ее, крепко заблокировав дверь пролетарским ботинком.

- Погодите, гражданочка, дядька я её. Родный дядька, с Заречинки. Она, что не говорила ничего про меня?

- Пошел вон, кобель - она с силой ударила Тертого в грудь своим сухоньким крепеньким кулаком. Тертый поймал её руку и сжал железной хваткой. Старуха дико завизжала. Внизу послышался какой-то шум. Тертый ослабил хватку и, понизив голос, быстро проговорил

- Говори, сука, что знаешь, не то шлепну тебя здесь прямо на лестнице

- Пусти, хамло - ее лицо сморщилось от боли, Тертый отпустил.

- Ну.

- Степанида Карповна на службе. Тертый опешил.

- Как так? Где?

- Они возглавляют Секретариат Центрального правления.

- Так здесь... она не живет, что ль?

- Степаниде Карповне, как члену Правления выделили жилплощадь при Совнаркоме. Она многозначительно помолчала. Потом лицо ее исказилось злобой, глаза сощурились, губы сошлись в полоску, и стали похожи на куриную гузку - Это только у нашего Апполинария Максимовича... за его доброту и сердечие... жилплощадь отобирают. А всяким мужикам бескультурным... да девкам этим... - она вся затряслась при упоминании об "этих девках" - пожалуйте... - она махнула перед собой рукой и скорчилась в саркастической ужимке. Понаехали сюды ...- она вся кипела от негодования - А такие... стервы... - она исступленно трясла своим сухоньким кулачком в неком неопределенном направлении, где, якобы, должны были находиться "такие стервы" - всегда устроются! - завершила она свою гневную тираду. Затем с силой дернула ручку двери, и та с треском захлопнулась перед носом Тертого.

Здание Совнаркома находилось через площадь, в бывшем Екатерининском дворце. Тертый прошел мимо прикемарившего на посту часового и оказался в большой зале, украшенной полотнами кумача, революционными лозунгами и призывами поверх золоченых царских гобеленов и прочей геральдики. Вокруг стояла радостная, праздничная суета. Эйфория, блин. Тертый поймал за жопу комиссарку в кожанке и красной косынке, которая решительно шагала по своим, только ей ведомым делам, вдаль. В руках она несла пустой помятый алюминиевый чайник.

- Э-э... мадам, где мне найти товарища Мошкова?

- Теперь мы не "мадам", товарищ - она радостно засмеялась

- А кто ж вы... блин?

- Теперь мы - "товарищ женщина"! Лицо ее сияло счастьем. Тертый бросил непроизвольный взгляд на ее плоскую фигуру, посмотрел на синюшные ноги, торчащие из-под юбки.

- Ну... эта... товарищ женщина, где мне Мошкова то найти?

- Товарищ Мошков в тридцать шестом кабинете принимает сейчас население. Последние слова она прокричала уже нараспев, радостно скача вприпрыжку по зале и размахивая в руках помятым чайником. Принимает население... какое счастье, блин, подумал Тертый. Он смахнул умильную слезу, глядя ей вслед, матюгнулся и пошел искать кабинет Мошкова.

У кабинета кишела очередь. Служивый люд, в рваных шинелях, грязных обмотках, на костылях, с протезами. Обвязанные платками бабы, вокруг которых орут, бегают замызганные дети разных возрастов. Тихие сгорбленные старички. Краснорожие инвалиды. Просто цыгане. Мужики и бабы.

Словом - народ.

Они сидели, стояли, лежали в коридоре дворца и ждали приема. За дубовой дверью бывших царских апартаментов должна была решиться их судьба. Наместник Бога на земле в лице скромного государственного служащего Мошкова Апполинария Максимовича, должен был выделить для них кусочек счастья.

Хотя бы кусочек.

Два метра жилой площади в отобранных у буржуев хоромах; пролетарский паек; мужа, сгинувшего на фронтах гражданской войны. Да мало чего не хватает человеку для счастья. Тертый, переступив через безногого калеку, заблокировавшего собой вход в рай, потянул на себя тяжелую дубовую дверь. За его спиной толпа взорвалась возмущенным визгом. Два десятка цепких пальцев вцепилось в полы его бушлата, безногий инвалид зубами впился ему в ботинок.

- По лич-но-му! - заорал Тертый

- Все по личному - громовым эхом ответила возмущенная толпа

Тертый протиснулся в кабинет, таща за собой живой копошащийся ком тел.

В углу огромного просторного кабинета, за скромным письменным столиком сидел человек, с благообразной лысиной, с круглым добрым лицом. На нем была выцветшая солдатская гимнастерка, штаны-галифе, на широком кожаном ремне в кобуре висел наган. Он поднял на ввалившегося матроса усталые воспаленные глаза.

- В очередь, в очередь, товарищ - он строго и категорично указал наглому посетителю на дверь. Копошащийся на Тертом ком одобряюще и возмущенно застонал.

- По личному я, Апполинарий Максимович - Тертый продолжал приближаться к столу. Мошков, с неприступным каменным лицом, что-то писал; посетитель, деревенский мужик в треухе, весь в слезах и соплях, пресмыкался у него в ногах.

- В очередь, в очередь - устало повторял Мошков. Ему громовым эхом вторила толпа. Мужик в треухе оторвался от ноги Мошкова и злобно посмотрел на ввалившегося матроса.

- Девица у Вас была... в служанках... Степанидой ее звали - Тертый решил брать быка за рога. Мошков перестал писать. Лицо его из усталого и неприступного сделалось настороженным. Несколько мгновений он сидел неподвижно. Затем, резко убрав бумаги в ящик стола, встал:

- Перерыв, товарищи.

Толпа недовольно, но примирительно загудела. Мужик в треухе истерично заорал:

- За - мной! Все - за мной, на хуй! Я первый! - и мертвой хваткой вцепился в ножку письменного стола. Было ясно, что он скорее жизнь отдаст со всеми ее потрохами, чем покинет кабинет, не решив свои жизненные проблемы.

Бывший Председатель тайной масонской Ложи встал, потянулся, оправил гимнастерку, поправил наган. Теперь Тертый видел - перед ним стоял крепкий, невысокого роста человек, лет сорока, чем-то похожий на артиста синематографа господина Калягина. Мошков кивнул Тертому, приглашая следовать за собой. Он стремительно шел по анфиладам бывшего царского дворца, оставляя позади себя, словно комета в черном небе Петрограда, хвост из сирых и убогих, отчаянно продолжающих цепляться за своего благодетеля. Когда последний из просителей отцепился от гимнастерки Председателя Комитета по ликвидации, они с Тертым прошли для надежности еще одну галерею, поднялись на один этаж и вошли в обширный холл, по стенам которого висели полотна с изображениями членов царской династии. Свое мнение к поверженным кровопийцам каждый мог выразить тут же на портретах, используя для этого различные подсобные средства. Николаю II (Кровавому), к примеру, в рот был вставлен смачный бычок, а на портрете Екатерины чей-то юморной пролетарской рукой было написано озорное слово из пяти букв, выражающее отношение пролетария к бывшей царице. В холле стоял гул от десятков голосов, под потолком висел желтый туман от дыма пролетарских цигарок. Мошков окинул внимательным взглядом помещение и выбрал место около окна. Из окна была видна площадь Исаакиевского собора. Бывший Председатель Почетного собрания вынул пачку "Герцеговины", раскрыл ее и протянул своему спутнику.

Закурили. Апполинарий Максимович по старой буржуазной привычке в задумчивости пускал вверх ровные дымовые кольца. Они неторопливо летели в строгом направлении, долго и причудливо клубясь, деформируясь и распадаясь со временем в струях папиросного дыма, выдыхаемых из пролетарской груди матроса. И уже дальше дым их папирос, перемешиваясь между собой и клубясь плотным смогом над их головами, поднимался вверх к ампирному потолку царских палат.

Также клубились и перемешивались их мысли.

Молчали. Тертый чувствовал, что Председатель хочет ему что-то сказать. Что-то такое, что нельзя было вот так просто взять и сказать. И Тертый терпеливо ждал. Взгляд его медленно скользил по полотнам великих мастеров. Впрочем, что это за мастера и в чем они были великими, Тертый не задумывался. В его мозгу всплыли слова подруги, когда по утру она рассказывала про какую-то Елизавету. Говорила, что, мол та - царица. И тут тоже не простой люд изображен. Вон они какие - кто на коне с шашкой, кто в мундире с аксельбантами, кто в золоте и в парче. Кровопийцы народные. Все, кончилось ваше время - пролетарский бычок вам в жопу и на помойку. Н-да. Но какая ж среди них Елизавета? Тертый конфузливо кашлянул и негромко обратился к своему спутнику:

- Товарищ Мошков, разрешите полюбопытствовать, Вы человек, вижу, образованные... к-хе... к-хе... кто из этих Лизаветой будет? Мошков с удивлением посмотрел на пролетария.

- Императрица Елизавета Петровна? - уточнил он.

- Ну да, ну да, царица значит эта... Иль, может, не то что сказал?

- Да, нет, все то, любезный. Вот - она. Мошков сделал осторожный жест в сторону полотна, висящего на стене. Глаза пролетарского матроса с интересом рассматривали изображение царственной особы. Вот она значит какая! Да-а. Недаром Лушка говорила - красивая. Правда - малохольная какая-то, Лушка то его - кровь с молоком. В какой-то момент Тертому показалось, что черты царицы на портрете неуловимо изменились и уже его Лушка, в шикарном царственном одеянии, смотрит на него своим озорными смеющимися глазами. Тертый заворожено смотрел на портрет, на губах его блуждала счастливая улыбка.

- Да-а. - задумчиво протянул он. - Умная, говорят, баба была, простых людей, матросов простых за заслуги их перед Отечеством в адмиралы возвеличивала. Вот её бы и надо было только оставить, а остальных - в расход, на хер.

Мошков с еще большим удивлением посмотрел на своего собеседника и, пустив вверх жирное дымовое кольцо, заметил

- Вы, голубчик, поостереглись бы немного. Времена то сейчас изменились. Монархия уже не в почете. Не дай Бог услышит нас кто. Знаете уже, наверное, - он понизил голос до шепота - Николая Александровича расстреляли на днях в Екатеринбурге! Вместе со всей семьей к стенке поставили.

Тертый промолчал. Кто такой Николай Александрович он не знал, Лушка ничего про такого не говорила, а проявлять неосведомленность в ясном для собеседника вопросе ему не хотелось.

В залу стремительной походкой вошел худощавый человек, в гражданском френче, с бородкой клинышком и в треснутом пенсне. Все присутствовавшие на мгновение замолкли и повернулись к вошедшему. Он сосредоточенно летел по своей траектории, не обращая внимания на толпившихся в зале товарищей. В последний момент он резко изменил направление своего движения и подошел к Мошкову. Протянул ему узкую ладонь для приветствия.

- Здравствуйте товарищ Мошков. Я просмотрел ваш отчет о распределении реквизированного у антисоциальных элементов. У меня есть к Вам вопросы. Зайдите ко мне после окончания заседания Реввоенсовета.

- Х-хорошо, товарищ Свердлов.

Бывший член совета Императорского Человеколюбивого общества стоял навытяжку перед грозным наркомом, лицо его было бледным, в кулаке, прижатом к бедру, дымилась папироса. Мошков перевел дух и, глядя в след уходящему начальнику, глубоко затянулся. Затем расслабился и повернулся к Тертому. С трудом подбирая слова, он начал подходить к той теме, ради которой привел матроса в этот зал.

- Послушайте... э... на хрена она Вам нужна, любезный? При этом он смотрел в сторону, лицо его выражало легкую досаду и недоумение. Мимо пробежал человек со стопкой канцелярских папок в руках, Мошков расплылся ему в приветливой улыбке и отвесил легкий поклон, после чего лицо его опять сделалось сосредоточенным.

- Я средства для нее собрал, товарищ Мошков. Миллион на счету лежит.

Бывший член совета Общества взаимного кредита с удивлением посмотрел на матроса. Он пытался понять - кто перед ним, псих или просто дурак. А может - провокатор? Потом он как будто что-то начал припоминать.

- Постойте, постойте, Ваша фамилия - Чёртов... или Дурнев...

- Тертый, товарищ Мошков.

- А, да, да, так это про Вас товарищ Троцкий на пленуме говорил. Помню, помню. Ведь я же Вам тоже два рубля переслал. Так это, значит, Вы! - он слегка отстранился от собеседника и с нескрываемым интересом рассматривал коренастую фигуру революционного матроса.

- Да - я. Так, это... где девчушка то... не обижают её там?

Мошков поперхнулся, откашлялся. Его лицо походило на лицо человека, которому открылось нечто такое, о чем он раньше и подумать не мог. Он обвел блуждающим взглядом помещение царских палат. Нет, ему никогда не понять образ мыслей этих пролетариев. Ведь он был уверен, что это - революционный кидняк, стопроцентный обман... остроумно, как ему казалось, организованный новой властью. И вот перед ним появляется человек, который утверждает, что он является организатором... этого кидняка... да что там говорить... владельцем миллионных средств. Это надо же - недоумевал бывший почетный опекун С-Петербурского Опекунского совета - миллионы людей клюнули на эту пролетарскую туфту, и слали свои последние гроши на содержание этой... - Апполинарий Максимович не мог подобрать верного слова. Ничего кроме пролетарского определения на ум не шло - ...этой бляди... в прошлом, действительно, работавшей у него - не то в посудомойках, не то в прачках. Последнего Мошков сам точно не знал, потому что никогда не интересовался лично - кто там у него в обслугах числится и чем занимается. Бывший приват-доцент С-Петербурского университета еще раз с удивлением посмотрел в простодушное лицо Балтийского матроса. А ведь он не врет - подумал Мошков.

Вот что я Вам скажу, любезный - бывший Вице-Президент Российского Библейского общества понизил голос и вплотную приблизился к собеседнику, его щека почти касалась плеча пролетарского матроса, пальцы непроизвольно теребили пуговицу на его бушлате. Апполинарий Максимович открыл рот, подыскивая правильные слова, взгляд его блуждал по залу. В какой то момент его взгляд остановился на двух товарищах, которые, стояли на небольшом отдалении и, как казалось, о чем-то беседовали. Изощренным чутьем Апполинарий Максимович сразу уловил в этих людях опасность. Опасность для него, Председателя Революционного комитета по Ликвидации товарища Мошкова. Мошков уже знал о новом подразделении, появившемся в ведомстве товарища Дзержинского, которое возглавил, никому до селе неизвестный выходец с Кавказа, товарищ Берия. Мошков также знал, что Берию поддерживал товарищ Сталин, опасный, как гремучая змея, в своем дремучем невежестве. В обязанности этого подразделения входило выявление недорезанной буржуйской сволочи и других тайных врагов Советской власти. Апполинария Максимовича, по понятным причинам, очень беспокоил тот комплекс задач, который стоял перед этим подразделением. Он чувствовал... буржуазным чутьем, усмехался про себя Апполинарий Максимович... что это подразделение организовано против него... бывшего... недорезанного... но все еще живого Мошкова. И люди эти - у Мошкова уже не было в этом сомнения - были из этого ведомства. И слушали они его, Мошкова - в этом бывший Магистр 27-го градуса Великий Командор Храма уже также не сомневался.

Мошков медленно отстранился от своего собеседника, лицо его незаметно... главное, чтобы это было незаметно и медленно... приобретало вид, подобающий члену Революционного комитета. Его рука твердо и уверенно, по-пролетарски, легла на грудь революционного матроса.

...Степаниду Карповну, товарищ, Вы найдете в кабинете номер 235. Она удивительной души человек, уверяю Вас! Удивительный человек. У-ди-ви-тельный! - На глазах его навернулись слезы, губы расползлись в умильную улыбку. Он вынул из внутреннего кармана гимнастерки хронограф Швейцарской фирмы Pavel Bure, озабоченно посмотрел на циферблат - У-у, мне пора. Пора, уважаемый. Желаю Вам всяческих успехов и счастья в личной жизни. Он протянул маленькую мягкую ладонь революционному матросу... мол, такой же как все...пролетарий, блин. Тертый захватил его руку в свою пролетарскую лопату и горячо тряс её. Он был счастлив! Более душевного человека на его жизненном пути еще не встречалось. А главное - наконец то он нашел свою девочку. Человечка, который занимал все его мысли и чувства в последнее время. Сиротку, для которой он собрал средства, и, которая олицетворяла для него будущее. Светлое и чистое.

Мошков с усилием выдернул ладонь из клешни пролетарского матроса, развернулся и пропал в лабиринтах бывшего царского дворца.

Судьба Председателя комитета по Ликвидации сложилась печально. Через год после описываемых событий он перешел в Наркомпрод на должность статистика, еще через какое то время, дав взятку в 10 тысяч фунтов стерлингов, получил назначение в Наркоминдел, на должность дипломатического представителя при посольстве в Соединенных Штатах Америки. Полгода пребывания за границей Апполинарию Максимовичу вполне хватило, чтобы подготовить почву для окончательного разрыва с родным Отечеством. В один из дней он нелегально покинул территорию посольства и попросил политического убежища. Его просьба была удовлетворена Американскими властями. На призывы Советского руководства одуматься и вернуться на Родину Мошков не реагировал, в связи с чем Советскими спецлужбами была проведена спецоперация по его ликвидации. Операция прошла успешно. Газеты того времени в разделе "Криминальная хроника" сообщили, что "... бывший представитель Советского посольства Мошкофф был найден убитым в своей квартире. На теле убитого насчитывается 36 колото-резаных ножевых ран. Руки пострадавшего также носят следы глубоких порезов, что говорит о попытке оказать сопротивление нападавшим. Вместе с ним в квартире найден труп женщины - секретаря-переводчика при посольстве СССР. В определенных кругах Мошкофф был известен как собиратель предметов старинны, хранил дома ценную коллекцию старинных икон. По мнению инспектора полиции м-ра Вандергутта, убийство совершено в результате ограбления и носит бытовой характер. Версия двойного убийства на почве ревности также не исключается. По делу ведется следствие"

4. Матрос долго ходил по лабиринтам дворца. Несколько раз спрашивал, где находится 235 кабинет, каждый раз его посылали в совершенно разных направлениях. Кабинет, в конце концов, он нашел. На нем красовалась табличка - Комитет Помощи голодающим. Черной краской на двери был выведен номер 235. Тертый остановился, сопоставляя между собой различные факты. По всему выходило, что за этой дверью он и найдет свою "сиротку".

Душевного подъема при этом Тертый не испытывал.

Он медленно потянул ручку тяжелой двери на себя. В лицо ударил ядреный запах самогона, закисшего салата "оливье" и застарелой блевотинки. Гомерический хохот, женский визг, веселый забористый мат перекрывали звуки орущего патефона. Помещение было заставлено шкафами, которые разделяли просторный зал на дополнительные отсеки, сами шкафы были облеплены революционными призывами и плакатами. Женщина в красной косынке с плаката, олицетворяющая собой мать, грозила Тертому костлявым пальцем и требовала поделиться последним. Не встретив никого в прихожей, Тертый прошел вглубь помещения и заглянул за шкафы. Там стоял стол, вокруг которого на ампирных банкетках сидело несколько человек. Все они без сомнения принадлежали к представителям победившего большинства. На столе стояли тарелки с супом, блюдо с салатом, колбаса, остатки жареной курицы или гуся, бутылки портвейна. Лица пирующих были красными и лоснились от жира, гимнастерки расстегнуты, кожаные портупеи ослаблены, или вообще скинуты в сторону. Коренастый лысоватый грузин - Тертый узнал в нем бывшего своего сослуживца по Харбину - завалив на себя визжащую растелешенную девку, с гоготом лез к ней под юбку. Девица, с пунцовыми, раскрасневшимися щеками от борьбы или от вина азартно материлась и лупила хахеля по морде. Остальные, глядя на их возню, ржали, как жеребцы, и, соревнуясь между собой в остроумии, несли похабщину.

Тертый кашлянул.

Девица перестала орать и, двинув локтем своего приятеля, попыталась подняться. Кожаная юбка на толстых мясистых ляжках задралась, из под них виднелись трусы с болтающимися на них резинками от чулков. Наконец она встала, подтянула вниз юбку, застегнула пуговицу на кофточке. По всему было видно, что появления посетителя в это время явно не планировалось. Лицо ее было злым и раздраженным.

- У нас обед - закричала она, наступая на матроса - Вы что, товарищ, читать не умеете? Кто дверь не закрыл? - раздраженно крикнула она своим сотрапезникам

- Да это Савка, он последним в сортир ходил. Не мог уж, как все нормальные люди, в пальму поссать - гоготнул кто-то из остряков. Женщина стала наступать на Тертого

- Все... все... пошел, пошел на хуй... у нас обед. Она стала выталкивать матроса из закутка, огражденного шкафами.

Тертый мрачно смотрел на нее

- Степанида... Стеша... ты, что ли, будешь?

- Ну, я. Только для тебя я - Степанида Карповна. Не в кабак чай пришел, а в революционный Комитет.

- Может он средства какие принес - высказал предположение кто-то более разумный из компании. Председательница революционного Комитета досадливо махнула на него рукой

- Написано же - ОБЕД. Потом, видимо подумав, что некоторые товарищи могут неправильно ее понять, деловито продолжила - Ладно уж, пойдем. С какой волости средства собрали?

Тертый видел, как старший из офицеров, тот самый, с которым они впервые повстречались в далеком Харбине, сделал многозначительный знак своим товарищам. Те поспешно стали собирать разбросанные по помещению вещи, застегивали ремни на поясах, некоторые полезли за наганами. Матрос хладнокровно шел по направлению к двери; за ним, матерясь, и наскоро приводя себя в порядок, шла женщина. Та самая девушка... девчушка... с нежным и светлым именем Си, которую так долго искал Тертый. И вот он нашел её.

Ключ торчал в замочной скважине. По всей видимости, именно его забыл повернуть Савка, когда возвращался из сортира. Тертый взялся за ручку двери, потом обернулся к женщине и сказал

- Щас, чемодан принесу, погоди маненько.

- Давай побыстрее! Пообедать спокойно не дают - проворчала девица.

Тертый осторожным, незаметным движением вынул ключ из замка, шагнул за дверь, быстро прикрыл ее за собой и несколько раз провернул ключ в замке.

Матрос стремительно спустился по мраморной лестнице и вышел на площадь. В лицо ударил свежий морской ветер с Финского залива. Он подхватил остатки последних сомнений в душе матроса и развеял их в пасмурном небе Петрограда. Перед глазами стояло Лушкино лицо. Она ласково смотрела на матроса с полотна мастера, в ее царственной осанке читалась легкая укоризна. Она как будто бы говорила ему - Ну, убедился? Теперь давай поторапливайся, времени осталось мало.

Да, времени осталось очень мало.

Погоня началась. Там, позади, за запертой дверью бесновались чекисты. Они палили в запертую дверь из наганов. Сколько им потребуется времени, чтобы открыть, сломать, снести добротную дубовую дверь - неизвестно. В любом случае - это его шанс. Тертый прыгнул в коляску извозчика, стоявшего рядом со ступенями царского дворца.

- Гони

- Куда лезешь! Экипаж товарища Свердлова! Вали отсюда - мужичок с силой толкнул нахального пассажира в грудь, мол, много тут вас всяких шляется. Тертый выхватил из под бушлата маузер и приставил его к ноздре мужика.

- Гони, я сказал - срочное донесение товарищу Троцкому! Его глаза метали молнии и красноречивей любых слов подтверждали важность "порученной ему миссии". Мужик, слава Богу, оказался из понятливых. Он бодро развернулся на облучке, лихо свистнул и со всего маху огрел кнутом свою костлявую кобыленку.

Они летели по полупустынному Петрограду, оставляя за собой вихрь пыли и бумажного мусора. Подковы кобылки резво стучали по каменным мостовым великого города. В голове матроса в такт этому ритму складывался четкий и ясный план. Сомнений уже не было. С прошлым было покончено. Сейчас надо аккуратно и точно завершить дело. А дальше уже пускай Лукерья думает. Она у него мастерица на всякие выдумки. Что скажет, то он и сделает, куда скажет, туда и дернут.

Тертый с наслаждением подставил лицо ветру, несущемуся навстречу пролетке.

- Куды ехать то? - обернулся к матросу извозчик.

- Давай, давай, вперед гони.

Они летели по набережной Фонтанки. Редкие прохожие в ужасе шарахались от них в стороны. Революционные патрульные с изумлением глядели им в след.

- Притормози у Литейного - крикнул Тертый, наклонясь к уху возницы.

На пересечении Фонтанки и Литейного стоял банк, в котором находились счета революционного инициатора Тертого. В недалеком прошлом банк принадлежал сибирскому золотопромышленнику Морозову, сейчас банк был национализирован Советской властью, но находился в управлении той же золотопромышленной компании, что и до революционного переворота. Золотые активы, которыми располагал банк, в том числе и за границей, позволяли ему сохранять часть прежней независимости. Он, как огромный корабль с выключенными двигателями, продолжал двигаться вперед - выплачивались дивиденты, скупались акции и ценные бумаги, оставшиеся от царского правительства, принимались и выдавались требуемые суммы. Правда, выплачивались не всем. Для получения желаемой суммы, нужно было на бланке Реввоенсовета написать заявление и получить подпись товарища Троцкого. Скоро, очень скоро и эта формальность, эта уступка сопротивляющейся буржуйской сволочи, уйдет в прошлое, и старинный банк, как и прочий ненужный хлам истории, пойдет ко дну. Но пока банк оставался на плаву и работал. Около него и притормозил разгоряченный бешеной ездой экипаж.

- Жди здесь. Крикнул вознице матрос и спрыгнул с подножки.

5. В просторной, украшенной ажурным орнаментом зале, мало что изменилось со времени революционного переворота. На стенах не было пошлых пролетарских призывов, и толпы революционных солдат не заплевывали мраморный пол. Внимательный взгляд уловил бы, что в галерее картин, развешенных по стенам, произошли некоторые перемены. Исчезли полотна Рембрандта, Пикассо, вместо них висели в лучшем случае аляповатые копии или просто бездарный ширпотреб. Изменения были и в персонале. Вместо учтивого швейцара на входе сидели два молчаливых охранника, в гражданской одежде, но с явной военной выправкой. Их напряженные лица не были похожи на лица победивших пролетариев. Временами по залу проходил невысокий человек, в солдатской гимнастерке, в голифе, перетянутый кожаной портупеей, с наганом на ремне. Он время от времени коротко отдавал распоряжения служащим банка, которые тут же беспрекословно исполнялись. Банк работал. Работа - напряженная, невидимая постороннему взгляду, в чем-то даже опасная, шла по всему учреждению. Девушки за конторкой, склонившись над бумагами, трещали костяшками счет. Позади них, с красными от бессонницы глазами, ходила их начальница. Время от времени она наклонялась к какой-либо из них и что-то говорила той тихим твердым голосом. У грузового лифта стояли добротно сколоченные ящики, готовые к отправке, несколько человек быстро и споро выносили их на задний двор. Все делалось молча и без лишних разговоров и вопросов. Сомнений в своем будущем ни у кого не было, и надо было пользоваться передышкой, которую по непонятным причинам предоставляла им новая власть.

Тертый вошел в операционный зал, дружелюбно кивнул охранникам на входе. Тертого в банке знали, за последние несколько недель к нему здесь привыкли и принимали почти как своего. Причиной этому были те поистине безумные шальные средства, которые текли на его счета со всех уголков России и мира. Кроме того, его расхристанный революционный вид, в какой то мере модный по тем временам, в сочетании с добродушным, в общем то, характером, располагали к нему девочек-операционисток. Да и другие служащие банка относились к нему с симпатией и снисхождением.

- Привет - Тертый сунул улыбающуюся рожу в окошечко кассы.

- Здравствуйте, Андрей Иванович - утомленное лицо девушки заискрилось радостной улыбкой. Тертый задорно подмигнул ей, полез в необъятный карман своих матросских брюк и извлек оттуда конфету в потертой замызганной обертке.

- Вот... пососи... - он протянул через окошко волосатую, покрытую матерной татуировкой руку.

- Спасибо, Андрей Иванович - зарделась девушка. Затем, вспомнив о своих служебных обязанностях, сделала серьезное лицо и нежным - ну, не смогла она сделать его сухим - голосом поинтересовалась - Сколько будете снимать, Андрей Иванович?

Тертый сделал озабоченное лицо

- А сколько там у меня, красавица?

- Всего?

- Ну, да.

Тонкие женские пальчики стремительно побежали по кнопкам клавиатуры.

- Одну минуточку, Андрей Иванович - она выразительно посмотрела на уважаемого клиента. Потом озабоченно, как бы извиняясь за задержку, добавила - Связь по сети совсем плохая стала. Центральный процессор демонтировали, вместо него хиленький "Феликс-М" поставили, по полчаса ждем, пока одна операция пройдет. Она повернулась к экрану монитора и игриво погрозила ему пальчиком - Ну, давай... давай... пошевеливайтесь там - засмеялась она и кокетливо посмотрела на мужчину - оценит или не оценит её шутку.

Тертый криво ухмыльнулся. Уж он бы врезал этому... монитору, блин... чтоб поторапливался, для него сейчас каждая секунда была, как кровь, сочащаяся из рубленой шашкой раны. Наконец на голубовато мерцающем экране проявилась аккуратная табличка.

- Ага - девушка внимательно изучала информацию, поступившую на монитор - На Ваших счетах, Андрей Иванович, два миллиона шестьсот сорок тысяч Российских неденоминированных рублей.

- Угу - глубокомысленно изрек Тертый - Ну... давай всё.

- Все два миллиона... шестьсот тысяч...? - глаза девушки округлились

- Ну, да. Чего им тут валяться? Партии... наличные средства нужны...

Девушка быстро поднялась со стула, подошла к начальнице и что-то прошептала ей на ухо. Та, молча выслушав ее, быстро вышла из залы. Через минуту в зале появился сам Управляющий. Лицо его лучилось приветливой улыбкой, но было заметно, что за улыбкой скрывалась тревога.

- Какие люди - и без охраны! - пропел он модную по тем временам прибауточку. Затем подошел к Тертому, захватил его мозолистую руку своими двумя, мягкими и нежными, и радостно тряс ее. По свойски, по пролетарски. Его острые внимательные глаза ощупывали посетителя - Покидаете нас, Андрей Иванович? - он, казалось, с явным сожалением смотрел в лицо матросу.

- Да, временно изымаем-с партийные средства. Тертый помолчал, он чувствовал, что сейчас нужно сказать что-то очень весомое, чтобы пресечь всякие возможные сомнения - Решение пленума Центрального Комитета, надеюсь, Вам уже известно? - брови его сошлись на переносице, лицо стало суровым. Таким, каким и должно быть "государственное" лицо.

- Н-нет. Пока мне ничего не известно - испуганно залепетал Управляющий - У нас электронная почта не работает... у провайдера какие-то затруднения - глаза его забегали.

- Н-да. У кого их сейчас нет... затруднений этих - изрек матрос философскую сентенцию. Затем, помолчав, твердо сказал - Поторопитесь, уважаемый, партия ждать не будет.

- Сейчас, сейчас - засуетился управляющий - только... видите ли... это так неожиданно... в хранилище нет такого количества наличности. Есть, конечно, золотой запас, но... трогать его... сами понимаете.

Тертый помрачнел.

- Это Вы расскажете на заседании Реввоенсовета... лично товарищу Дзержинскому. Управляющий побледнел, но взял себя в руки. Денег то в хранилище все равно не было. Он сделал знак своей помощнице

- Капитолина Алексеевна, распорядитесь, чтобы принесли всю наличность. Кстати - обратился он к Тертому - Вам рублями или в валюте?

Тертый задумался

- Какая валюта?

- Фунты, немецкие марки, йены, доллары... ну, и - webmoney, конечно.

Ничего из перечисленного Тертый в глаза никогда не видал, его всегда устраивали обыкновенные Российские рубли. Жалко Лушки нет рядом - мелькнуло в голове - что то она говорила про Америку?

- Американские рубли есть? - строго вопросил матрос

- Доллары... американские доллары - осторожно поправил его управляющий.

- Во - во, давай доллары. В Америке, небось, пролетариату тоже не сладко живется.

- Простите, Андрей Иванович, долларов у нас только - он посмотрел на свою помощницу, та понимающе ему кивнула - полтора миллиона осталось.

- Н-да? Плохо это, уважаемый. Товарищ Троцкий будет недоволен. - Тертый помолчал, выдерживая скорбную паузу. Полтора миллиона ему конечно же хватит. Да что там говорить - хватило бы на порядок меньше, но показывать этого было нельзя - Ладно, неси хотя бы полтора. Что еще есть?

- Фунты стерлингов, я думаю - управляющий пристально смотрел в глаза матросу - Вас тоже устроили бы.

Он понял, что перед ним находился обыкновенный авантюрист, но обострять обстановку ему явно не хотелось. Шум, скандал сейчас ему были явно не нужны, тем более что к утру (а лучше, конечно бы уже к вечеру - тоскливо заныло в груди банкира) здесь уже ничего и никого не останется. А с матросиком придется, пожалуй, поделиться.

- Фунты...? А чё это такое? - на лице матроса отразилось искреннее непонимание

- Это английские деньги.- Управляющий сделал паузу, наблюдая за реакцией клиента - В Европе тоже хорошо принимаются. Матросу это был пустой звук, он полагался лишь на интуицию да природную смекалку. Лушку... Лушку бы сюда... эх, твою мать!

- Ладно, давай. Может, впрямь пригодятся - Тертый почесал заросший щетиной подбородок. Управляющий незаметно посмотрел на свою помощницу, та сделала ему еле заметный отрицательный знак.

- Правда - управляющий замялся - фунтов совсем немного осталось.

- Как это - немного - Тертый поднял на него удивленный взгляд. Эх, вот из кого настоящий бы Министр получился! Но Судьба другое предназначала революционному матросу.

- Шестьсот тысяч... нет, даже кажется шестьсот пятьдесят - затрепетал под пристальным взглядом матроса управляющий - Накануне большие проплаты в Английский Банк Развития за автомобили для Совнаркома были сделаны - оправдывался он. Помолчали. В глазах управляющего мелькнула еле заметная усмешка - Есть еще webmoney - очень перспективная валюта, по всему миру хождение имеет.

Тертый не понял издевки и отрезал:

- Фунтов - достаточно. Поторопитесь, любезный, время поджимает.

Управляющий сделал знак своим сотрудникам, и те исчезли в недрах хранилища. Тертый встал, похлопал себя по карманам, ища папиросы. Банкир проворно достал золотой портсигар с затейливым вензелем, выгравированным на поверхности, раскрыл, протянул матросу. Тертый взял папиросу, поблагодарил. Закурили. Управляющий с любопытством смотрел на своего собеседника.

- Андрей Иванович, с загранпаспортом у Вас, надеюсь, все в порядке?

- А что, нужен паспорт еще?

- А как же, уважаемый, Вас ведь через границу не пропустят... Да еще время такое... тревожное.

Тертый пустил вверх струйку дыма, по его лицу было видно, что этот вопрос его несколько озадачил. Приблизившись вплотную к революционному матросу, управляющий заговорщицки зашептал:

- Я Вам дам один адресок, любезный, там Вам любой документик за полчаса нарисуют.

- Н-да?

- Вот, пожалуйста - он вынул из кармана гимнастерки изящный блокнотик, начеркал на листе адрес, вырвал и протянул Тертому.

Тертый молча сунул листок в карман клёшей.

Принесли деньги.

Плотные пачки иностранных ассигнаций покрыли полированную поверхность стола. Управляющий сделал приглашающий знак клиенту:

- Пересчитайте, пожалуйста.

Считать до миллиона Тертый не умел. Он взял одну из пачек, прошелестел пальцами плотноспрессованные корешки купюр, подбросил вверх, понюхал, строго спросил:

- Сколько здесь?

- Сто листов, по сто долларов каждый.

- Угу. Упакуйте... в мешок какой-нибудь.

Банкир со своей помощницей удивленно переглянулись.

- Одну минуточку! - женщина пошла куда то и вскоре вернулась, неся в руках потертый кожаный саквояж. - Рекомендую. С двойным дном и секретным замком, незаменимая вещь при переходе границы. Владимир Ильич еще с ним ездил.

- Благодарю.

Тертый сгреб пачки в саквояж.

Банкир и его помощница смотрели на Тертого.

- Благословить Вас что ли на долгую дорожку - управляющий подошел к матросу и обнял его, на короткий миг прижавшись своей небритой щекой к его широкой пролетарской груди.

- Может, свидимся еще когда - добавила его помощница, по матерински смахивая навернувшуюся слезу

- На хуй - глухо ответил Тертый, голос его предательски дрогнул.

Он повернулся и быстро пошел к выходу.

Резко зазвонил телефон.

Банкир подошел, снял трубку.

- ... Нет... нет, товарищ Берия. Он здесь не появлялся... Хорошо, товарищ Берия... Вас понял... обязательно сообщу.

6. Холодный осенний дождь хлестал по улицам и тротуарам Питера. Ночь летучей мышью неслась навстречу бешеному экипажу. Тертый привстал и, придерживая рукой бескозырку, всматривался в бушующий непогодой мрак ночи. На омытом дождем лице витала счастливая улыбка. В груди матроса полыхал пожар. Он распространялся по всем его жилам, горячими потоками тек по артериям и венам, потоками раскаленной лавы выкатывал на кожу лица и грудь, с шипением охлаждаясь там струями холодного дождя.

Кучер залихватски свистнул, размахнулся кнутом и огрел по хребту взмыленную кобылку. Эйфория победы, экстаз погони захлестнули и его. Вот также и он когда-то гнал своего Гнедка по ночному, утомившемуся от праздной гульбы Питеру. Подвыпивший барин, накутившись в Астории, ехал в свою усадьбу. Две шикарные дамочки, пьяные и визжащие, висели на нем с обеих сторон. Закинув на него свои пухлые белые ножки, в подвязанных ажурных чулочках, они развязно смеялись и лезли к нему под тулуп. Кампания ехала кутить дальше. Топот копыт по булыжной мостовой, выстрелы шампанского, женский визг и громовой барский хохот сопровождали бесовскою кавалькаду. И после уж, в усадьбе, оргия продолжалась еще несколько суток. У-ух, срамота - пьяными всполохами всплывали в извозчичьей памяти пошленькие картинки! Эх, где же вы сладкие денечки. Ушли, пронеслись без возврата. Пришли на смену им серые злые времена. Комиссары, блин... совдепы голодраные. Ни кожи ни рожи, сидит сзади, желтый как мумия. А ведь - начальник, блин. Командывает! Хоть бы раз сказал - а давай-ка, любезный, в ресторацию. А этот - не такой. Этот - у-ух! Мужик повернулся к матросу и крикнул

- Водочки, барин, откушай. Там под сидением фляга стоит.

- Какой я тебе барин - матрос Революционного Балтийского флота - не видишь, что ли. Такой же, как ты, пролетарий, блин - Тертый дико захохотал и крепко хлопнул мужика по плечу - А водки - почему бы не выпить.

Мужик от переполнявшего его счастья в ответ разразился замысловатым матерным каскадом. Тертый просунул руку под сиденье и достал плоскую литровую флягу. Коляску швыряло из стороны в сторону. Несколько раз казалось, что она вот - вот опрокинется и вместе со своим экипажем полетит через гранитный парапет в черные, отсвечивающие редкими отблесками ночных фонарей, воды Невы. Отвинтив крышку фляги, матрос запрокинул голову и сделал большой глоток. Ноги его временами отрывались от пола коляски, но он крепко держался одной рукой за дужку облучка. Капли горючей жидкости, смешанные со струями дождя, как горячая кровь, текли по жилистой шее на оголенную разгоряченную грудь матроса. Крякнув, он сделал второй такой же мощный глоток, утер рот тыльной стороной ладони и передал флягу мужичку. Тот также плотно и бесшабашно приложился к полупорожней уже емкости. Через мгновение пустая фляга, описав в воздухе замысловатую петлю, затарахтела по брусчатой мокрой мостовой. Мужик распрямил плечи и, набрав в легкие воздуха, заорал популярный в прошлые времена шлягер

Листья желтые над городом кружатся
С тихим шелестом нам под ноги ложатся

Тертый, стоя сзади возницы и держась за его плечо, подхватил песню и со всей силы своей луженой глотки заорал ему в ухо

И от осени не спрятаться, не скры-ы-ы-и-ться
Листья желтые скажите, что вам сни-и-ится

Раздались выстрелы. Оба еще громче заорали популярный припев, выказывая тем самым полное презрение к свистящей у виска смерти.

- Сворачивай на Лиговку - крикнул Тертый, наклонясь к уху возницы.

Мужик с силой натянул поводья, заворачивая разгоряченного скакуна на нужную улицу. Конь захрапел, скаля крупные белые зубы; будка сапожника, стоявшая на повороте с треском рассыпалась от удара тяжелой коляски. Вдали уже виден был старинный двухэтажный особняк с красным фонарем над входом - бордель, где ждала матроса Луша. Тертый расстегнул саквояж, достал пачку спрессованных купюр и сунул вознице за пазуху

- Возьми! - заорал, перекрывая грохот повозки, Тертый

- Ни хуя! - проорал ему в ответ мужик, решительно отстраняя руку с деньгами.

- Бери, говорю, сука - Тертый рванул ворот его зипуна и попытался сунуть деньги ему за пазуху. Мужик развернулся и со всей силы врезал Тертому тяжелую горячую оплеуху. Матрос отлетел назад, плюхнувшись на сиденье пролетки.

- Ты что думаешь, я тебя за деньги везу? Хуесос долбанный! Я что, не вижу, что ты этим совдепам тупорылым кол в жопу вставляешь. Уж я бы их - он весь затрясся в порыве негодования - каждому бы яйца поотрывал, а самих на столбах развешал. - Он со всей силы огрел хлыстом своего верного Гнедка. Конь захрапел, пытаясь вырваться из подпруги.

- Возьми, старик - взмолился Тертый - жене отдашь, она - пристроит. Детишкам гостинцы купишь.

- Э-э-х! - взревел в отчаянии мужик и широко размахнулся, чтобы на смерть перешибить плетью своего гнедого скакуна. Потом резко сник - Нету уж ни жены, ни детишек - померли пацанята с голоду... а жонку... - он глухо завыл, мотая кудлатой головой. Потом привстал, как бы пытаясь захватить невидимого врага своего лютого в медвежьи свои объятья, но - сил не хватило, чтобы вобрать в себя все горе свое разлитое над окровавленным Питером. Он пошатнулся и медленно осел на отполированный задницей за долгие годы облучок, в его груди, как в кратере раскаленного вулкана клокотало горе и глухая ненависть. Мгновенье спустя голос его снова окреп, он распрямился - А ты давай, души эту мразь, чтобы...

Договорить он не успел. Сбоку раздался взрыв. Конь захрапел и в испуге шарахнулся в сторону. Матрос видел, словно на замедленных кадрах синематографа, как голова возницы отделилась от тела и, вращаясь, полетела в ночную мглу. Само обезглавленное тело продолжало сидеть на облучке, сжимая в руках вожжи. В какой то момент оно даже привстало на полусогнутых ногах и потянуло на себя поводья. Даже мертвый, обезглавленный ездок пытался справиться с перепуганной храпящей лошадью. В следующий момент коляска опрокинулась, и Тертый полетел над булыжной мостовой. Потом хряпнулся о гранитный выступ парапета и провалился в пустоту.

Очнулся он, лежа на острых прибрежных камнях Невы, в голове стоял гул, сквозь этот гул слышны были хаотичные выстрелы, мат и чей-то резкий развязный смех. Матрос помотал головой, ощупал тело - цел! Встал на четвереньки. Недалеко лежала опрокинутая коляска, в оглоблях билась лошадь. Она лежала на боку, храпела и пыталась встать, из переломанной передней ноги торчал острый обломок берцовой кости, фонтаном хлестала кровь из раны. Обезглавленное тело извозчика лежало неподалеку, изодранный взрывом зипун на нем дымился. Бушлат матроса был также прожжен в нескольких местах и тоже дымился. Все место трагедии было окутано едким пороховым дымом, он словно туман над болотом, желтыми клочьями расползался по брусчатой мостовой. Тертый пришел в себя и оценил обстановку. На противоположной стороне улицы группа солдат в пять - шесть человек толпились на мостовой, они что-то кричали, хаотично палили во все стороны. Двое из них, обнявшись и еле удерживаясь на ногах, похабно матерились. Еще один длинный и тощий шланг, перепоясанный пулеметными лентами, куражился перед ними, поигрывая в руках гранатой. Все они были в жопу пьяны. Развороченная взрывом коляска никого из них уже не интересовала.

Тертого захлестнул звериный гнев. Он поднялся, повел плечами, как бы проверяя работоспособность и подвижность суставов. Крепкие мускулы под прожженным бушлатом напряглись. Легкой, упругой походкой он медленно двинулся в сторону вооруженной шоблы. Мозг холодно и расчетливо выстраивал последовательность действий, привычно отмечая слабые места противника, засекая его сильные стороны. Ненависть, как грозовая туча перед надвигающимся ураганом, нарастала в груди матроса. Глаза побелели, зрачки сузились до размера игольного ушка. Он негромко, сквозь стиснутые зубы, окрикнул

- Эй, братишки, поговорим маленько.

Толпа остановилась и с изумлением уставилась на появившегося из ночной кровавой мглы человека.

- О! Да это этот... которого Колян гранатой замочил! Кто-то из них пьяно заржал, кто-то, сообразив, что ничего хорошего от этого человека ждать нечего, лихорадочно клацал затвором винтовки...

Ненависть гулом набатного колокола зазвенела в ушах матроса. Что было дальше Тертый не помнил...

Очнулся он, когда последний из компании, захлебываясь собственной кровью, затихал на булыжной мостовой. Тертый разжал окровавленные пальцы, сжимавшие глотку противника, устало распрямился, посмотрел вокруг. Один из солдатиков, с трудом опираясь на разодранную руку, пытался подняться с земли. Другой рукой он держался за голову, лицо его представляло собой кровавое месиво. Тертый тяжело дышал. Он медленно поднял тяжелый солдатский винтарь, перекинул его из руки в руку, как бы убеждаясь в его увесистости, затем перешагнул через мертвое, распластанное на земле тело и остановился перед сидящим на земле человеком. Парень, закрыв лицо руками, тихо стонал, покачиваясь из стороны в сторону. Тертый мгновение раздумывал, стоя над ним. Затем, ухватив винтовку за ствол, размахнулся и со всей силы и опустил тяжелый приклад на голову недобитого врага. "Это к вопросу об эфтаназии" - мрачно усмехнулся про себя матрос, вспомнив где-то слышанное им ранее слово. Как многие, не шибко обремененные ученостью люди, он питал патологическую страсть к непонятным ему словам.

Вода Невы ласково плескалась у ног матроса. Она заботливо, по-матерински, ухаживала за своим непутевым сыночком, бархатным шелестом волн шепча ему на ухо свои материнские нравоучения. Тертый еще раз зачерпнул в пригоршню холодной чистой воды и с наслаждением отер ею разгоряченное лицо. Сидя на корточках на бетонном щербатом молу, он всматривался в ночную мглу Финского залива. Там, вдалеке, огнями светился Кронштадт. Одинокая чайка над волной резко крикнула почти над самым ухом матроса и игриво шлепнулась в воду метрах в пяти от него. Тертый невольно залюбовался изящным пернатым созданием, которое с такой непосредственностью и грациозностью демонстрировало перед ним свою божественную красоту. Мрачное злое лицо его тронулось чуть заметной улыбкой. Страшные, кровавые события недавней бойни, нелепая гибель ямщика, смерть его верного Гнедка - Тертый был вынужден пристрелить его, чтоб не мучился - плавно отплывали в прошлое. Он посмотрел в ночное звездное небо - опрокинутый ковш Большой Медведицы висел над черным пространством залива, слабый ветерок шевелил волосы, белоснежная чайка доверчиво плавала на расстоянии вытянутой руки - изодранная заскорузлая душа матроса оживала. Луша, чайка ты моя белокрылая! Полюбовавшись еще некоторое время на грациозное пернатое создание, матрос подхватил саквояж с деньгами и пошел к дому на набережной, где должна была ждать своего любимого Луша.

7. Было около 3 часов ночи. Старый двухэтажный особняк, стоящий на пересечении Лиговского проспекта и Малой Фонтанки, казалось, единственный во всем Питере не спал. Окна второго этажа светились тусклым желтым светом; там были нумера. Над входом висел красный фонарь. Со временем он будет заменен на красный флаг, а табличка с названием "Нумера" будет заменена на табличку с названием "Учреждение". Но суть заведения от этого не изменится. Хозяином заведения был некто Катаушвили - седовласый респектабельный армянин, которого за глаза все звали Котом.

Катаушвили не был прост.

С приходом к власти большевиков, он сразу понял, что его благородному делу угрожает большая опасность. Его бизнес, как следовало из работ апологетов революционного движения, напрямую подпадал под статью об эксплуатации наемного труда, и Кот, чтобы сохранить дело, начал мимикрировать. Для начала он поменял свой имидж - из вальяжного, респектабельного буржуа он превратился в делового, озабоченного проблемами мирового пролетариата служащего. Сбрил усы и бакенбарды, одевался просто - в одежду, в которой ходило большинство новоявленных служащих Советских учреждений: солдатская косоворотка и галифе, подпоясанное кожаным ремнем. В его гардеробе был прикид и покруче - комиссарская кожанка, портупея и наган, но каким-то чутьем он угадывал, что не стоит впадать в крайний радикализм. Его девочки из "мадам" и "мамзель" также потихоньку превращались в "товарищей".

Но одними внешними переменами Кот не ограничивался. Кот видел из прессы, читал между строк, что не было единства внутри самого пролетариата по этому деликатному вопросу. Одни утверждали, что "эрос" отвлекает от борьбы, другие утверждали, что, мол, хватит, навоевались, пора и оттянуться на полную катушку. Голос последних, правда, был еще тихий, похожий скорее на глухой ропот толпы, но его сила и мощь внушали оптимизм. Александра Колонтай, соратница и подруга Владимира Ульянова, выступала в защиту "крылатого эроса", проявляя значительный либерализм в вопросах любви и секса. Ей оппонировали коммунистические ортодоксы во главе (по понятным причинам) с супругой Владимира Ильича Надеждой Константиновной Крупской. По словам некой коммунистки Виноградской "любовью занимались в свое время паразиты печорины и онегины, сидя на спинах крепостных мужиков". Излишнее внимание к вопросам пола может ослабить боеспособность пролетарских масс". Известный психиатр Арон Залкинд опубликовал статью под названием "Двенадцать половых заповедей пролетариата". В ней основоположник советской сексопатологии, ярый противник фрейдизма, писал [Персональный сайт И.С.Кона]:

"Допустима половая жизнь лишь в том ее содержании, которое способствует росту коллективистических чувств, классовой организованности, производственно-творческой, боевой активности. Так как пролетариат и экономически примыкающие к нему трудовые массы составляют подавляющую часть человечества, революционная целесообразность тем самым является и наилучшей биологической целесообразностью, наибольшим биологическим благом...
Вот подход пролетариата к половому вопросу:
1. Не должно быть слишком раннего развития половой жизни в среде пролетариата...
2. Необходимо половое воздержание до брака, а брак лишь в состоянии полной социальной и биологической зрелости (т. е. 20-25 лет)...
3. Половая связь - лишь как конечное завершение глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту половой любви.
Чисто физическое влечение недопустимо- Половое влечение к классово-враждебному, морально-противному, бесчестному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека к крокодилу, к оран-гутангу...
4. Половой акт должен быть лишь конечным звеном в цепи глубоких и сложных переживаний, связывающих в данный момент любящих...
5. Половой акт не должен часто повторяться...
6. Не надо часто менять половой объект. Поменьше полового разнообразия...
7. Любовь должна быть моногамной, моноандрической (одна жена, один муж)...
8. При всяком половом акте всегда надо помнить о возможности зарождения ребенка - и вообще помнить о потомстве...
9. Половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности. В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально полового завоевания.
10. Не должно быть ревности...
11. Не должно быть половых извращений...
12. Класс, в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая..."

Прожженный сутенер Катаушвили внимательно следил за разгорающейся в прессе дискуссией по вопросам секса. Он понимал, что дыма без огня не бывает, и всеми силами раздувал этот огонь. Хотя раздувать его не было необходимости, огонь никогда и не затухал. Временами он уходил под землю, пожирая там огромные пласты горючего, легковоспламеняющегося человеческого вещества, но рано или поздно снова вырывался на поверхность, с еще большим неистовством пожирая нетронутое. Жар этого огня так же неиссякаем, как жар солнца. Одни сгорают в нем без остатка, другие греют на нем руки.

Словом, дела были не так уж и плохи, и Кот, словно подручный Вельзевула, бросал в эту печь живое топливо.

Радикальным шагом предприимчивого сутенера было переименование заведения из "борделя" в "Училище по подготовке секретарей для Советских учреждений", или коротко в "Школу секретарей". В той же газете он дал объявление о наборе девушек, желающих овладеть новой, перспективной профессией секретаря.

Процесс пошел веселее.

Входил в моду секс в антураже Советского госучреждения. Предприимчивый делец закупил партию пишущих машинок и каждый нумер оборудовал под "приемную", в которой проститутка-секретарша в красной косынке на голове, в гимнастерке и юбке цвета солдатской шинели тюкала по клавишам в ожидании клиента. Естественно, под серой холщевой юбкой были все те же ажурные чулочки с подвязками бантиком, а под гимнастеркой розовенькая комбинация с ажурными рюшками и кружевами. "Секретарша" отдавалась клиенту прямо на столе или на стуле, широко разведя в стороны ноги, не забывая при этом о своих прямых "секретарских обязанностях" - во время полового акта она снимала трубку "звонящего" телефона и "строгим" голосом, не забывая подмахивать, говорила, что "Иван Иванович очень занят и подойти к аппарату не может"...

Кот знал людские пороки в совершенстве. Он знал, что никакая революция, никакая смена власти не перешибет жажду человеческого сладострастия. И не ошибся. Кот вообще редко ошибался, и не хватало ему только поддержки новой власти.

Власть без порока - не власть. Порок и власть - как две стороны монеты, как кровные братья, как неистовые страстные любовники. Они не могут друг без друга, и кто для кого живет - это еще вопрос.

- Так, расскажи нам, любезный, кто тут у тебя бывает. Как..!! Сам... Это хорошо. Это очень хорошо, товарищ Катаушвили!... О! И товарищ нарком тоже! Замечательно! Продолжайте наблюдения, о всех фактах сообщайте мне лично. О всех! Мелочей в нашем деле нет... Да, да и об этом тоже. Хе-хе... Любит, значит, в попочку. Отлично, отлично. Поблагодарите от имени... ну, в общем, от себя лично товарища Машу. Пускай составит отчет и занесет мне лично... Нет, нет, пускай зайдет сама... Так, что еще? Ага... Та-ак! Ах, вон он какой! А какие речи пламенные на Съезде толкает! Вах, вах... Ну, хорошо, все это изложите письменно, а пока покажите мне новеньких, я с ними поработаю немножко.

- Хорошо, товарищ Берия, пройдемте сюда, пожалуйста.

...

В общем понятно, что Тертого там уже ждали. Дверь отворил сам хозяин заведения.

- Андрей Иванович, милости просим, Луша наверху, Вас дожидается. Одна, конечно, как и договаривались - грушеобразная фигура сутенера, облаченная в нелепую солдатскую гимнастерку, складывалась пополам в подобострастных поклонах, лицо расползалось в умильной улыбке - Никак отъезжаете куда? С саквояжиком к нам пожаловали. - Лисьи глаза его, на жирной физиономии, хищно ощупывали фигуру матроса.

Тертый хотел послать его к чертям, со своими расспросами, но передумал:
- В командировку... в Самару еду... Ты вот что, принеси мне "Вестник железнодорожника" с расписанием поездов. И... эта... воды согрей, видишь - зацепило меня.

Котаушвили заохал, с показным сочувствием рассматривая синяки и ссадины на руках и физиономии Тертого.

- Сию минуту, сию минуту, Андрей Иванович, все сделаю, пройдите на второй этаж, в пятый нумер, всё сию минуту сейчас принесу.

Он пятился, отступая в глубину коридора - попадать под перекрестный обстрел ему не хотелось. В том, что будет стрельба, Кот не сомневался, и страшная морда Тертого - черная, с кровавыми, подсохшими ранами - не оставляла в этом уже никаких сомнений. Если бы Тертый был повнимательней, он бы заметил, что в холле отсутствуют предметы дорогого интерьера и вообще было пусто. Но матрос не придал этому значения и направился на второй этаж, в номер, где должна была ждать его Луша.

Деревянные ступени лестницы поскрипывали в тишине. Краем глаза Тертый заметил тень, метнувшуюся внизу в полутемном холле за колонну. Матрос насторожился. Только сейчас до него стало доходить, что обстановка в борделе отличалась от обычной. Он осторожно расстегнул пуговицу на бушлате и взялся за рукоять маузера. В тот же момент матрос почувствовал как бы шепот смерти над собой. В чем это выражалось - он и сам не смог бы объяснить. Он выхватил из кобуры оружие и, перескакивая через несколько ступенек, бросился вперед, вверх по лестнице. На втором этаже были нумера. Каждый нумер мог являться для него прикрытием - если выбить плечом или ногой фанерную дверь, то попадаешь в узкий отсек жилого помещения, а уж из него через окно можно было покинуть западню. Возвращаться обратно через просторный, просматриваемый со всех сторон холл, было невозможно. Ко всему прочему, мысль о том, что можно уйти из западни одному без Лушки, Тертому даже в голову не приходила. Где-то в подсознании он ощущал её частью себя, и потерять её, было равносильно для него потерять голову или жизнь. Он бежал вперед, интуитивно стремясь в этот пресловутый пятый нумер, где должна была, как сказал Кот, ждать его Луша. Весь второй этаж был темен и пустынен, и только в конце коридора тускло горела лампочка. Перед тем, как сделать бросок через открытое пространство коридора матрос на секунду задержался. Он слышал, что вслед за ним по лестнице, уже не таясь, бегут три или четыре человека. Громыхнул первый выстрел. Древесная щепа, выбитая пулей из стены над головой матроса, больно обожгла щеку. Тертый сильнее прижался к стене. Левой рукой отстегнул от пояса гранату, зубами вырвал чеку. Хладнокровно выждав две с половиной секунды, он аккуратно бросил гранату в пролет лестницы. Пролетев по неспешной траектории, граната угодила в голову одному из нападавших, Тертый успел заметить его перекошенное ужасом лицо и вскинутые вверх руки - он пытался прикрыть ими голову, как пытается прикрыться пацан от палки, брошенной в него разыгравшимся товарищем. Раздался взрыв. Снизу, с лестницы, послышались крики, затем - грохот рушащихся балок. Несколько тел, живых или мертвых - Тертому уже было все-равно - посыпались со второго этажа на дубовый паркет холла. В запертых нумерах поднялся дикий женский визг. Матрос, подхватив левой рукой саквояж, а в правой сжимая маузер, бросился в конец коридора. Перекрывая женский визг, он гаркнул:

- Лушка!

Из другого конца коридора он услышал голос своей любимой

- Андрюша, я здесь!

В тот же миг дверь номера, к которому он стремился, распахнулась, и из него выскочило два человека с наганами в руках. Несколько человек высыпало и из других номеров. Тертый броситься на пол и, словно кошка, метнулся в сторону, уходя с линии огня противника. Несколько мгновений шла беспорядочная пальба. Затем стрельба также резко оборвалась и воцарилась тишина. Из нумеров слышался приглушенный женский вой и всхлипы. Внизу, в холле, занималось зарево пожара. В конце коридора, напротив распахнутых дверей лежало несколько тел. Одно из них зашевелилось и человек поднялся на ноги. Это был Тертый:

- Луша! - крикнул он.

До него донесся приглушенный женский стон и шум борьбы. Затем визгливый мужской голос с явным кавказским акцентом прокричал

- Стоять на месте! Бросай оружие! Или я прэстрэлю эту сучку!

Чекист обхватил одной рукой женщину за шею и приставил наган к её спине. Языки пламени с первого этажа уже проникали в коридор, черный едкий дым быстро заполнял помещение. Проститутки, запертые в своих номерах, прыгали на улицу из окон второго этажа. Некоторые из них, неудачно приземлившись, ломали себе ноги и орали внизу призывая на помощь. Жуткий вой пламени и треск рушащихся балок, перекрываемые женским визгом вселяли ужас в оставшихся живых. Видя, что стихия огня с каждым мгновением пожирает свободное пространство, отрезая пути к спасению, командир чекистов хищно оскалился и нажал на курок. Тело женщины поглотило звук выстрела. Освобожденное от захвата, оно стало медленно оседать на пол. Распахнув дверь на черный ход пока еще не объятый пламенем, подлец бросился вниз по лестнице. Тертый успел подхватить падающее тело любимой. Лушка смотрела на него, в глазах её отражались боль и нежность.

- Андрюша, оставь меня - еле слышно прошептала она, попытавшись улыбнуться - спасайся сам, милый.

Тертый подхватил на руки её обмякшее тело и бросился к противоположному концу коридора. Там, из окна одного из нумеров можно было без большого труда попасть на крышу соседнего одноэтажного строения, а с неё уже спуститься на землю. Заветный саквояж он не выпускал из рук.

- Потерпи, девочка, все будет хорошо- ласково шептал он ей, прорываясь сквозь языки пламени, охватившего коридор.

Матрос перешагнул через мертвое тело убитого чекиста и плечом выбил хлипкую дверь номера. Распахнув окно, выглянул наружу. В лицо ударила ночная прохлада. На другой стороне здания стояла паника, багровые отсветы пожара отражались на стене стоящего напротив дома. Первым на крышу с глухим стуком плюхнулся саквояж. Он с грохотом покатился по черепице крыши и исчез в темноте двора. Проводив его взглядом Тертый бережно положив себе на плечо тело любимой и придерживая его одной рукой осторожно спустился на кровлю. Когда ноги коснулись черепицы, из окна, которое они покинули, вырвались кровавые языки пламени. Словно огнедышащий дракон преследовал их по пятам. На мгновение Тертый потерял равновесие и плюхнулся задницей на черепичную кровлю. Метра два он скользил по покатой крыше, думая только об одном - как бы не потревожить раненую. Лушка была без сознания и тихо стонала. Зацепившись за проржавевшее кровельное ограждение, Тертый остановился в на краю крыши. Несколько мгновений лежал неподвижно, прислушиваясь к дыханию раненой. Дышит. Значит жива. Жива!! - радостно стучало в груди - Потерпи Луша, потерпи. Он осторожно пополз к тому месту, где к строению вплотную примыкал неказистый курятник. С крыши курятника они благополучно спустились на твердую землю.

8. Светало. Почти час Тертый шел дворами и темными закоулками, все дальше и дальше уходя от охваченного огнем здания борделя. Он бережно нес на руках безжизненное тело подруги, отдавая себе отчет, что с каждой секундой, с каждой минутой шансов на жизнь ей остается все меньше и меньше. Он допускал, что она уже мертва, но не верил в это. Он верил, что она жива, молил Бога, чтобы это было так. Руки его были мокрыми и липкими от крови. Он не знал куда идет и что будет дальше, он уходил от погони, спасая тело любимой, живой или мертвой, и... зачем-то этот нелепый кожаный саквояж. Ну, где же народ? Вымерли все что ли? Матрос, повинуясь какому-то наитию, нежели здравому смыслу, направился в темную дыру, грязную узкую подворотню, в стене которой висела на ржавых петлях покосившаяся дверь. В полнейшей темноте, на ощупь, он поднялся на один пролет лестницы и стукнул ботинком в облупившуюся дверь. Не было никакой уверенности, что за ней живут люди. Он постучал сильнее. За дверью послышался шорох. Казалось, что там притаился дикий зверь. Тертый замер, прислушиваясь.

- Мать, отвори Христа ради! - негромко прохрипел матрос. Почему-то он был уверен, что за дверью стоит женщина.

За дверью послышалось движение.

- А сам то кто будешь? - раздался еле слышный старушечий голос.

Шальная мысль пронеслась в голове.

- Сын я твой, мать... открой.

Шорох за дверью затих, затем послышались невнятные бормотания и всхлипы. Лязгнул засов, и дверь со скрипом начала открываться. На пороге стояла сгорбленная старуха, она держала в руках огарок свечи, в её колеблющемся свете лицо старухи казалось черным.

- Проходи сыночек. Хоть и помер ты у меня давно, да видно Судьба распорядилась, чтоб перед смертью на тебя еще разик взглянуть. Проходи, родимый. Кто это у тебя на руках?

- Жена - глухо ответил Тертый - Умирает она, мать, полежать бы ей немного. Пуля у нее в спине.

Тертый протиснулся в тесную комнатенку, похожую на чулан. Старуха, суетясь и причитая, постелила истлевшую от времени холщевую накидку на дощатый настил, на него осторожно уложили раненую. Затем прошла на кухню, разожгла примус и поставила на огонь кастрюлю с водой. Когда вода закипела, бросила туда пучок сушеной травы, затем щепотку серого порошка. Некоторое время помешивала ложкой отвар, давая ему как следует прокипеть. Время от времени она начинала бормотать что-то вроде заклинаний. Потом затушила огонь и поставила отвар на подоконник остужаться. Прошла обратно в комнату. Тертый сидел и не отрываясь смотрел в лицо умирающей. Лушка дышала, но глаза её были закрыты, она оставалась без сознания. Старуха подошла к матросу и положила свою высохшую костлявую ладонь на его голову, провела рукой по спутавшимся нечесаным волосам:

- Сыночек, я уж от старости позабыла, как тебя и зовут.

Тертый почувствовал, как по спине побежал холодный озноб. Безумная старуха была уверена, что перед ней находится её умерший сын. Что ж, пускай будет так. Пускай хоть самому дьяволу в пасть, лишь бы вернул ему Лушку.

- Андреем ты назвала меня... мама - Тертый взял руку старухи и прижал к своей щеке - Помоги смерть побороть, мать, не жить мне без этой женщины.

Старуха осуждающе покачала головой.

- Со смертью бороться не надо, сынок. Её любить надо. И ждать, как невесту. Кто не любит смерть, тот и жизнь не любит...

Старуха снова прошла на кухню и принесла кастрюлю с отваром. Затем достала из шкафчика чистую матерчатую салфетку и окунула её в варево. Легкими, осторожными движениями стала протирать лицо женщины: глаза, виски. Омыла лоб, нос. Когда прикоснулась к губам, ресницы раненой вздрогнули, и она открыла глаза. Некоторое время она смотрела перед собой, сознание медленно возвращалось к ней. Старуха продолжала колдовать над раненой. Тертый взял руку любимой и стал ласково гладить её. Луша слегка повернула голову и посмотрела в глаза мужчине. Взгляд её снова наполнился нежностью. Она попыталась что-то сказать, но непослушные губы лишь слегка шелохнулись. Тертый поближе придвинулся к ней.

- Любимый мой - прошептала женщина. Слова давались ей с трудом, собравшись с силами, продолжила - Я ведь билеты уже взяла... на поезд... до Лондона... а оттуда на пароходе в Америку. И паспорта справила... - Она опять замолчала. Тертый, затаив дыхание, словно перед ним был слабый угасающий огонек свечи, который в любую минуту мог погаснуть, смотрел на неё - Одному тебе... придется ехать... Андрюша. - Она закрыла глаза, из под длинных черных ресниц выкатилась слеза и медленно побежала по щеке. - Прости... - прошептала женщина, губы её дрогнули от нахлынувшей душевной боли.

- За что прощать то тебя?

Она надолго замолчала, справляясь с охватившим её волнением. Руки её судорожно сжимали пальцы мужчины. Глазами она показала на потайной кармашек, вшитый под пояском её кофточки. Тертый осторожно просунул руку под матерчатый поясок и извлек из тайничка пачку спрессованных документов. Среди них были два паспорта, выписанные на незнакомые Тертому имена, билеты на поезд до Парижа, два красивых больших бланка, на которых был изображен четырехтрубный красавец-пароход. Каллиграфическим почерком по-английски на бланках были выведены имена, которые, как догадался матрос, в дальнейшем должны были принадлежать ему и Лушке, номер каюты и дата отплытия парохода. "T I T A N I C" - прочитал матрос гордое название лайнера. Обо всем позаботилась его подруга! А он.. не уберег её. Сердце ожгло волной накатившей боли. Сложенный вчетверо листок пожелтевшей бумаги, потертый на сгибах привлек внимание матроса. Тертый развернул его. Это был "Пропуск". Пропуск в здание ВЧК на Литейном проспекте. "А... ну да" - пронеслось в голове матроса - "вот что гложет его девочку. Служба в ЧК. Наверное и задания ей давали" - Тертый с горечью усмехнулся - "следить, доносить. Идиоты. Она же любит его!" Впрочем, им этого не понять. И зря она беспокоится. Никогда не подумает матрос про свою любимую плохо. Даже мысль эта может быть абсурдна. Тертый чувствовал, как с каждым мгновением слабеют пожатия руки его подруги, видел, как черты лица становятся резче, нос заостряется. Ресницы девушки дрогнули, она подняла глаза и посмотрела в лицо матросу. Тертого поразил её взгляд, глаза её как будто излучали неземной свет, были чистыми и бездонными. В них, как на спокойной поверхности озера, отражались омытые весенними дождями поля, цветущие яблоневые сады, безбрежная синь неба. Бледными бескровными губами она еле слышно прошептала

- Скажи... ты любишь меня?

- Да - прошептал Тертый, приблизившись своими губами вплотную к её лицу.

Лушка закрыла глаза и умерла.

Тертый долго сидел рядом с телом любимой, держа в руках её остывающую ладонь.

Конец первой части

Часть вторая. Платье Елизаветы

9. Человек быстро привыкает ко всему. И к смерти своих любимых тоже. Еще вчера она была жива, смотрела на него глазами, полными счастья, шептала ему слова любви. Сегодня она мертва. Она лежит неподвижно на деревянной тахте и глаза её закрыты. Она также прекрасна, как и при жизни, и кажется, что она просто спит. Конечно, она просто спит. И ей хорошо.

Ему - плохо.

Но жизнь продолжается. И её жизнь не угасла, она продолжается в любящем сердце. Для него она жива, он слышит её искрящийся смех, видит её ласковую улыбку. Он подчиняется её нежным требованиям, её ласковым приказаниям. Он сделает то, о чем она мечтала. Её желания сбудутся. И смерть этому не помеха.

Но мертвое тело любимой требует, чтобы о нем позаботились. И это тоже жизнь. Его и её тоже.

Стоя над ржавой раковиной, Тертый долго и методично приводил в порядок свое лицо. Крохотный, ссохшийся обмылок, возраст которого исчислялся не одним десятилетием, в широких ладонях матроса доживал свои последние минуты. Время от времени мужчина бросал взгляд на осколок зеркала, установленный на облупившейся водопроводной трубе, откуда на него смотрела страшная физиономия, с опаленными ресницами, с черной щетиной на осунувшемся мрачном лице. Колючий взгляд из впалых глазниц, словно черное дуло нагана, сулил смерть. Нет, с такой рожей появляться на улице нельзя, народ будет шарахаться в стороны. Для воплощения его замысла ему нужно стать другим. Мрачный убийца Тертый должен исчезнуть с лица земли. Сгинуть в преисподней. А вместо него должен явиться другой - респектабельный порядочный господин, увы, безвременно овдовевший. Эх, Луша, Луша... Ну, ничего, ничего, голубушка моя. Эка печаль - померла. Тертый тщательно смывал с лица засохшую кровь и грязь. Оголившись по пояс, с наслаждением протер шею, грудь, аккуратно промыл подсохшие раны и ссадины.

- Мать, побриться бы мне - хриплым, чужим голосом попросил Тертый. Старуха позади него засуетилась

- Сейчас принесу, милый. Через некоторое время она снова появилась на кухне, держа в руках лезвие бритвы, отливающее в полумраке голубоватым блеском, помазок и бритвенный ремень для точки лезвия. - Вот, сыночек, сколько лет хранила, все тебя ждала. Дождалась.

Тертый посмотрел на её морщинистое лицо, в её слезящиеся глаза, на седые волосы прикрытые черным платком. Её высохшие до костей руки, с узловатыми скрюченными пальцами протягивали ему лезвие бритвы. Господи - пронеслось в голове матроса - где грань между жизнью и смертью...

- Спасибо... мать. - Тертый ласково прикоснулся к старушечьим плечам и легонько прижал её к себе. Потом взял из её рук бритвенные принадлежности. Побрился. Критически осмотрел в зеркале свое лицо. Расчесал волосы костяным гребешком. Из недр старого сундука старуха извлекла изящный флакончик, на донышке которого еще даже оставалась мутная жидкость.

- Вот, одеколончиком попользуйся, милок. Специально для тебя берегла, когда ты приедешь.

- Ну, мать, балуешь ты меня. Спасибо!

Старуха с любовью и восхищением смотрела на мужчину.

- Какой ты красивый у меня, сыночек! Прямо - Иван-царевич из сказки.

- Ты уж скажешь - царевич - Тертый заулыбался, видя такой восторг в старческих слезящихся глазах. После небольшой паузы серьезно продолжил - А мне таким сейчас и надо быть - он отвинтил пробку флакончика и вытряхнул несколько капель душистой жидкости себе на ладонь - Обвенчаться еще надо успеть, мать - он с наслаждением протер старинным одеколоном выбритое лицо. Подживающие раны и ссадины на коже приятно ожгло крепким спиртовым раствором.

- Господи! - охнула старуха - с кем же, сыночек?

- Как, с кем - с ней, конечно! - он кивнул головой в сторону лежащей на досках мертвой Лушки.

Старуха горестно покачала головой.

- Кто же тебя с мертвой то повенчает, сыночка?

- Повенчают, мать!

В этот момент луч солнца проник через закопченное оконце в горницу. Он скользнул по полу, пробежал по стенам и углам убогой старушечьей каморки и остановился на лице мертвой. Казалось, улыбка тронула неподвижные бледные губы, а мраморной белизны щеки, казалось, порозовели. Мужчина и старуха с изумлением смотрели на фантастическое преобразование.

- Ну, значит, так тому и быть - прошамкала старуха - с Богом, сыночек. Благословляю вас! Она протянула к нему свои костлявые руки с длинными узловатыми пальцами, Тертый наклонился к ней, и она поцеловала его в лоб высохшими губами.

Старуха принесла из того же старинного сундука белую льняную рубаху, вышитую золотою ниткою, спинджак и брюки, по моде конца прошлого века - выйти на улицу в своем прожженном, забрызганном кровью бушлате и таких же рваных клешах не было никакой возможности. Потом они сидели за столом, пили кипяток в прикуску с сухарями и неторопливо обсуждали предстоящие скорбные дела. Лушка как будто также участвовала в разговоре - время от времени в беседе живых проскальзывали фразы: нет, она не хотела этого, мать... она говорила сделать так... ей не понравится это, сынок... Смерти не было, она отступила, затаилась в темных углах. Да и что такое смерть! Продолжение жизни, не более.

Тертый шел вдоль набережной Фонтанки и пытался привыкнуть к своему новому обличию. Пиджак был тесноват и, казалось, вот-вот треснет на спине, узкие брюки- дудочки обтягивали ноги, словно трико танцора. Матрос старался не смотреть вниз, чтобы не видеть свои нелепые желтые штиблеты, остроносые, как у клоуна. С каким наслаждением он прошелся бы сейчас по этой набережной, освещенной лучами низкого осеннего солнца, в своих широченных клешах, распахнул бы матросский китель, подставил широкую грудь в полосатом тельнике свежему ветру с залива. Тертый посмотрел вверх на белые облака, висящие высоко над землей в чистом голубом небе, и невольно улыбнулся. Они почему то напомнили ему озорные кудряшки его любимой. Сразу же перед глазами всплыло улыбающееся Лушкино лицо. Она улыбалась ему сверху, и от этого ему было легко и радостно на душе. Тертый ласково матюгнулся в сторону прекрасного видения, затем, смахнув с себя благодушие, снова сосредоточился. Время поджимало. До отправления Парижского поезда оставалось меньше суток, еще несколько суток было до отправления трансатлантического лайнера, следующему из Лондона через океан в Нью-Йорк. А дел было много. Увесистый кожаный саквояж оттягивал руку матроса. На пересечении Фонтанки и Лиговки Тертый увидел пацана продающего газеты.

- Эй, малой, подь сюды. - Мальчишка с готовностью бросился покупателю навстречу. Тертый выбрал из нескольких газетенок, предлагавшихся парнем к продаже, "Биржевые вести". - Почем? - деловито поинтересовался у оборванца

- Пять копеек, дяденька!

Тертый расстегнул саквояж и засунул руку в его нутро. Нашарив увесистую пачку купюр, вынул из неё несколько листов и протянул парню.

- На, только такие есть. Бери, не робей!

Парень с изумлением уставился на невиданные купюры. Потом заморгал глазами.

- Не, дяденька, такие не надо - и стал медленно отступать - за такие убьют! - крикнул он, развернулся и бросился прочь.

Тертый с сожалением посмотрел ему вслед. Потом подумал - "А может и прав ты малой! Подальше от этих бумажек нужно держаться... Да и от таких как я тоже". Он подошел к парапету набережной, поставил увесистый саквояж на землю, долго смотрел на искрящуюся, бликующую под солнцем гладь Невы. В мозгу, словно раскаты отдаленного грома пронеслось - "Р-р-рок..." Тертый вздрогнул и невольно взглянул вдаль Финского залива, высматривая на горизонте грозовые облака. Раскаты затихли. С вышины неслись резкие крики встревоженных чаек. "Смерть идет за ним по пятам. Косит всех, кто рядом". Матрос повернулся спиной к заливу и уже хладнокровно, как о сильном противнике, с которым предстоит близкая схватка, подумал - "Обескровить хочет... Не спеши, Костлявая, дай только о Лушке позаботиться". Матрос вспомнил конопатое лицо мальчугана и невольно улыбнулся - "А ты живи, парень. Долго". Некоторое время он еще любовался белоснежными птицами летающими над искрящейся поверхностью воды, потом развернул газету и стал просматривать колонки биржевых новостей. Он искал раздел "Аукционы".

Нужно сказать, что деловая жизнь в Петрограде, несмотря на разруху в стране, не прекращалась. Скупалось и продавалось все - начиная от копеечных брошек и кончая крупными фабриками, заводами и банками. В особом почете была распродажа произведений искусства, старинных ценных предметов, и прочей царской и буржуазной атрибутики. Кто продавал, кто покупал - не всегда было ясно, но торговля шла, и шла очень активно. Тертый внимательно бежал глазами по газетным строчкам. Так - "продается", что там продается? "Фабрика по переработке костей" - на хер, "Гарнитур 18-го века" - в жопу, "Сапоги хромовые, почти новые" - ох, твою мать! Так что там на аукционах. "Коллекция картин из собрания барона Фон-Неймана" - не то, "Изделия Фаберже" - нет, не то. "Предметы царской столовой утвари" - так, так, "Царские платья из гардероба Дома Романовых" - вот оно! Так, так, где это - Большая Почтовая, 17. Значит - на Большую Почтовую 17.

В просторном зале стоял приглушенный гул. Тертый заплатил сто долларов за вход и получил номерной знак на картонке с цифрой 13. Прошел в помещение, где проходили торги. Публика в зале была очень разношерстной. Седовласые, благородного вида господа, в добротных, правда, не новых смокингах чинно сидели на дешевых потертых креслах. С некоторыми из них были их спутницы - под стать им благородные дамы, одетые в черные строгие платья, глаза они прикрывали ажурными сеточками блюманже. Мужчины, внушительной комплекции, одетые также добротно, но более демократично, по всей видимости из купцов или мещан. Тощие хлысты, с усиками и крысиными мордами, глаза их нагло и бесцеремонно ощупывали присутствующих. "Наружка" - отметил про себя Тертый. Сам он сел на свободное место, рядом с каким то мужиком, который с вялым безразличием смотрел на подиум, лузгал семечки и сплевывал шелуху на пол. Мужичок явно оживился, увидев рядом с собой Тертого. Секунду он рассматривал его физиономию, потом залыбился, признав по-видимому в Тертом "своего", и протянул ему ладонь с семечками.

- Погрызи.

Тертый вежливо отказался и стал внимательно смотреть на сцену. В качестве лота на продажу выставлялась нарядная женская накидка-пелерина. Немолодая, но статная дама декламировала - "Накидка-пелерина "сорти де баль", принадлежавшая Великой княжне Александре Федоровне, выделана из светло-коричневого сукна, отделана машинной вышивкой сиреневым, бежевым и светло-зеленым шелком в технике просечного узора..." Сосед панибратски толкнул Тертого локтем в бок

- Слышь, братан, давай в "очко" сгоняем, а то сопреешь тут от ентих "просечных узоров". Я уж тут пятый час торчу. Народец дохлый попался, только один на тыщу раскошелился, брать тут совершенно некого.

Матрос с интересом посмотрел в простецкую физиономию парня. Наклонился к нему и тихонько спросил

- А ты, браток, из какого ведомства будешь?

Мужик оживился.

- Со второго отдела. Лаврентий Берия... нами заправляет. Слыхал?

- Слыхал - скрежетнул зубами Тертый.

- А ты сам то откедова будешь? - Парень смотрел на своего соседа открытым доверчивым взглядом. Эх, жизнь то пошла! - читалось в его наивных бараньих глазах. Разве мог он мечтать до Революции, что будет служить в 5 отделе ВЧК под командой самого товарища Берии. Нет, не мог. Пас бы коров сейчас, да щи лаптем хлебал.

- Я то - замялся на секунду Тертый, как бы раздумывая делиться ли своим секретом с первым встречным - Про Спецаппарат НКВД слыхал? Из Управления я, курируем подведомственные структуры.

У парня отвисла челюсть с прилипшими на пухлой губе шелухой от семечек

- Ух ты! Ну и сколько вам плотют там?

- Нормально плотют. Ты вот что... ты давно здесь сидишь - платье Елизаветы не выставлялось еще?

- Лизаветы? Да вродя не-е-ет. Поддевки были... панталоны из блюманже - он заржал - Одна... вон та - он показал кургузым пальцем на девушку в шляпке, сидящую на шестом ряду - все панталоны скупила и бю... бю... - дурак задыхался от смеха - бюстгальтер впридачу.

Сидящие впереди товарищи начали оборачиваться на него и тоже ржать. Ну, скука же жуткая. Хоть бы пёрнул кто, для смеха, что ли. Маклер, седовласый старик сделал знак своей пожилой ассистентке и та умолкла на некоторое время. Господа в зале молча опустили глаза в пол, терпеливо пережидая приступ хамского веселья. Тертый также молчал - а что делать, не одергивать же "своих"... пролетарии... Ёбаные в рот. Когда шум в зале утих, аукцион продолжился. В течение последующего часа на продажу выставлялся парадный военный костюм Александра III, придворное платье из коллекции княгини Трубецкой, туфли женские из черной кожи с накладкой "помпадур" из ажурной гравированной стали, женское белье из батиста из туалетов императрицы Марии Федоровны. Все эти предметы аристократического гардероба медленно, но верно раскупались присутствовавшими в зале дамами и господами. Сосед Тертого со скучающим видом записывал в листок цифры сумм, за которые уходили предметы роскоши. Высунув язык, синий от чернильного карандаша, он чертил на листке бумаги свои убогие каракули. Когда маклер, стукнув деревянным молоточком, объявил сумму в пятьсот тысяч рублей за сапожки Екатерины Великой с застежками, инкрустированными золотом и бриллиантами, чекист аж подпрыгнул на месте. Он сильно пихнул Тертого локтем в бок, потом скорчил рожу своим товарищам и, брызгая слюной зашептал

- Не трогать! Ентого не трогать, он мой!

Крепкий господин, лет сорока, спокойно рассчитался за свое приобретение и, не обращая внимания на шум, возникший в зале, сел на свое место. Тертый наметанным глазом заметил, что под фраком господина скрывается наган. А может быть и браунинг. Дурак продолжал возбужденно бормотать

- В прошлый раз эти сапоги чуть не за миллион ушли. Еле успели поймать. Мужик хитер оказался - бабе своей незаметно передал, а та будто бы в сортир пошла. Еле поймали.

- А что, эти... на подиуме... тоже ваши? - Тертый мрачно осматривал присутствующих в зале.

- Да не-е-е - проблеял парень - По рожам их что ли видишь. Контра недобитая. Ничего! И до них доберемся. Сынок ихний уже у нас в кутузке сидит, потому оне и шелковые такие. Я бы их буржуинов в первую очередь шлепнул. - Он побагровел и погрозил в их сторону кулаком.

- А девицу, которая... с панталонами... тоже трясти будете?

Чекист залыбился.

- Да не-е-е. Может потискаем слегка в сортире. Панталоны примерить заставим... - он заржал - да и отпустим. А будет кочевряжиться - тады может и позабавимся. А чё, Лаврентий Палыч одобряет енто дело. Он у нас тако-о-о-й!

В этот момент на сцену вынесли дивной красоты женское платье. "Платье императрицы Елизаветы Петровны" - начала декламировать пожилая ассистентка. Тертый напрягся и весь обратился в слух. Сосед продолжал что-то толдычить ему в ухо, что-то сальное и гнусное, но Тертый его не слышал. Все его внимание было приковано к тому, что происходило на подиуме. Женщина продолжала описание лота - "... сшито из розовато-оранжевого шелка-драгета французского производства с однотонным рисунком растительного характера". Тертый окинул взглядом зал. Сейчас ему предстоит вступать в торги. Сердце в груди гулко и ровно стучало. "...стягивающее талию лифом, декольтированное спереди и сзади. Рукава длиной до локтя, из французского кружева аржантан. Вырез платья украшен китайским бисером, узоры на платье инкрустированы двумя тысячами жемчужинами... Ворот и манжеты рукавов украшают тридцать четыре бриллианта, расположенные в форме цветочного узора...Начальная цена лота - двести тысяч Российских рублей". В зале повисла тишина. Много это, или мало - двести тысяч рублей, Тертый понятия не имел. Он твердо знал одно - это платье увезет отсюда он. В этом платье его Лушка будет венчаться с ним, с Тертым. Плевать на то, что она мертвая, плевать на деньги. Плевать на все. Она так хотела, она об этом мечтала. И её мечта исполнится, чего бы это ему ни стоило. Господин, сидевший во втором ряду, осторожно поднял свой номер.

- Двести тысяч - раз. Двести тысяч - два - бесстрастно начал свой счет седой маклер.

- Двести пятьдесят тысяч - поднял свой номер господин, сидящий с красивой дамой, позади Тертого.

- Двести пятьдесят тысяч - раз - произнес маклер.

- Триста тысяч - нервно выкрикнул Первый господин.

Неизвестно, на чем бы остановился торг, но в этом момент над головами сидящих в зале вознеслась рука с номером 13 на мятой картонке, и густой, словно удар церковного колокола, голос произнес

- Миллион.

В зале воцарилась гробовая тишина. Все поворотились к Тертому. Чекист откинулся на спинку кресла и ошалело смотрел на своего соседа. Лицо его вытянулось, словно огурец, он нервно хихикнул. Женщина, сидевшая рядом с мужчиной, который торговался под вторым номером, истерично разрыдалась. Её спутник пытался её успокоить.

- Один миллион раз - начал счет маклер - Один миллион два - Голос его звенел, казалось что от него лопнут потолочные перекрытия. - Один миллион - он сделал секундную паузу - три. Продано! - удар деревянного молотка завершил торг.

Матрос встал и между рядами начал протискиваться к сцене. В руках он крепко сжимал заветный саквояж. Пролезая мимо своего соседа, Тертый криво усмехнулся ему - вот, мол, блин, как бывает. Сосед очумело вращал глазами.

- Ни чо не понимаю.

Тертый, почувствовав в себе какой то дьявольский кураж, мрачно усмехнулся

- Жинка наказала купить. И просила поторопиться, а то... вонять начнет... Она же у меня мертвая...

Глаза у чекиста сошлись к переносице, он попытался что-то сказать, но из его рта вырывалось только козлиное блеянье.

Тертый прошел за подиум в какую то тесную комнатушку и стал рассчитываться. Доллары были пересчитаны в рубли по текущему валютному курсу. В результате, из двух с половиной миллиона у него осталось около пятисот тысяч в иностранной валюте, включая сюда и английские фунты. Тертый видел через приоткрытую дверь каморки, что в зале стоит паника. Господа проворно покидали помещение; товарищи бились насмерть около телефонного аппарата. Каждый из них хотел получить необходимые на сей непредвиденный случай инструкции. Пожилой маклер со своей ассистенткой лихорадочно упаковывали бесценную покупку в специальный короб. Перевязав коробку ажурной лентой, женщина открыла небольшую потайную дверь, ведущую из каморы на черный ход и, перекрестив Тертого тремя перстами, легонько подтолкнула его к выходу.

Нужно было торопиться. До отправления поезда Питер - Париж оставались считанные часы.

10. Гроб. Гроб для любимой. Он должен быть дорогим и красивым. Он должен вечно хранить в себе истлевшее, когда-то прекрасное тело. Когда влюбленный мужчина покупает дорогие вещи для женщины, он думает о ней, он представляет радостный блеск в её глазах, восхищение на её прекрасном личике. Он предвкушает нежность, которой будет одарен, и тихо повизгивает от счастья. Те же чувства распирали грудь матроса, когда он несся на черном катафалке по вечернему Петрограду. Гроб обошелся счастливцу в несколько десятков тысяч долларов. Это был лучший гроб, когда-либо изготовлявшийся в Северной столице. Сделан он был из черного дерева, тяжелого и прочного, как камень. Изнутри гроб был обит листами цинка и покрыт ажурным пурпурным шелком. На крышке гроба возлежал крест, отлитый из чистого червонного золота. Болты, соединяющие верхнюю и нижнюю части гроба также были золотыми. Пожилой мастер Яков Фельдт долго и горестно цокал языком, расставаясь со своим творением. Он изготовил его несколько лет назад для какой-либо царствующей особы. Втайне Фельдт надеялся - что для самого императора Николая Александровича. Практически все члены царской династии находили свое последнее пристанище в изделиях фирмы "Фельдт и Со", и Яков, потомок старинного мастерового рода гордился этим. Новая власть также пользовалась услугами Фельдта, но, увы, никакой геральдики и других наворотов, на изделиях, заказываемых из аппарата Совнаркома, или, Боже сохрани! - из ВЧК, не требовалось. Добротный, в лучшем случае полированный гроб - все, что требовалось для "товарищей". Благо, заказы не иссякали, и многочисленное семейство Фельдтов втихаря процветало. Когда в дубовые ворота зажиточной усадьбы вломился гориллоподобный господин в нелепом, треснувшем на спине пиджачке, проницательный еврей сразу понял, что перед ним настоящий покупатель, клиент, так сказать, с большой буквы. Такого клиента мастер мог ждать всю жизнь, и такой клиент заплатит хорошую цену. И не внушительный кожаный саквояж говорили ему об этом, и не фирменная, с царской геральдикой изящная упаковка, которую бережно прижимал к груди этот человек, а глаза, решительный взгляд завоевателя подсказали пожилому еврею, что перед ним клиент, которого больше уже не будет в жизни мастера. Фельдт не повел клиента в сарай, где стеной стояли "деревянные короба для упокоения", Фельдт повел гостя в хранилище. Там, под землей, при колеблющемся свете свечей Фельдт и подвел матроса к своим бесценным творениям. О цене сговорились быстро. Тех денег, которые отвалил мастеру Тертый, хватило бы тому на долгое безбедное существование до самой смерти. Смерть, правда, была уже недалеко, Фельдт чувствовал её холодное дыхание себе в затылок, а деньги... ну что они теперь могли значить. Расставаясь со своим сокровищем, пожилой мастер испытывал радость, и радость эта была не в деньгах. Он испытывал удовлетворение. Удовлетворение творца, труд которого не пропал даром. Он нежно, со слезами на глазах смотрел на своего дорогого покупателя. Он отдавал ему не гроб. Он отдавал ему свою душу. Фельдт вышел в соседнее помещение и через минуту, четверо молодцов, сыновья старого мастера, бережно подняли гроб и понесли его во двор. Там уже стоял шикарный катафалк, запряженный четверкой вороных жеребцов. Степенный кучер, облаченный в строгий черный фрак, восседал на покрытых черным бархатом козлах. Закрепив гроб на катафалке, сыновья мастера молча удалились в дом. Фельдт еще раз обошел вокруг траурного экипажа, подправляя последние штрихи, затем подошел к матросу и любезно пригласил его в дом. Жена мастера поднесла им наливочку в хрустальном графинчике и пару рюмочек. Мужчины молча выпили. Затем пожилой мастер, как бы извиняясь перед своим гостем, проговорил

- Позвольте мне, старику, сделать Вам подарок - он умоляюще смотрел в глаза дорогому гостю. На его лице, лучащемся старческими морщинами, отражалась вечность.

Тертый недоуменно пожал плечами. Старик радостно засуетился. Он окинул профессиональным взглядом фигуру матроса, как бы прикидывая размеры для его гробика, и исчез в сенях. Через некоторое время он вышел, торжественно держа на руках великолепный мужской костюм. Костюм под стать тому шикарному гробу, с которым только что расстался старый еврей. Жена Фельдта стояла позади мужа, держа в руках коробку с парой элегантных мужских туфель. Только сейчас Тертый вспомнил, что одет он более чем нелепо. Он хотел залезть в саквояж и достать со дна пачку купюр, но старик решительно удержал его от этого - умоляю Вас, это - подарок. Костюм сел на фигуру матроса, как влитой. Тертый осторожно повел плечами, проверяя подвижность суставов.

- Не извольте беспокоиться, уважаемый - с гордостью произнес старый еврей - фирма "Корби- Вензель" за свою продукцию отвечает! В Париже, да и во всей Европе Вы не найдете более качественной работы. Пожилая женщина любовно поправила лацкан сюртука

- Ей бы понравилось - тихо произнесла она и тихонько заплакала.

Тертый задумался - да, пожалуй ей бы и вправду понравилось! На мгновение ему показалось, что нежная женская рука гладит его по спине, по груди, облаченной в белоснежную накрахмаленную манишку. Тертый мысленно захватил эту руку в свою ладонь и поднес к губам, ощутил теплоту и трепетность женской длани. Он ласково улыбнулся, глядя куда-то сквозь стены еврейского жилища. Затем лицо его снова стало озабоченным.

- Э... - он как бы раздумывал, нужно ли говорить об этом этим людям. Потом продолжил - Послушайте, любезный, мне бы колечки обручальные где-то справить.

Пожилые люди с изумлением переглянулись.

- Простите, не понял, уважаемый, Вы говорите, что Вам нужны обручальные кольца?

- Ну, да. Платье вот купил... подвенечное... так ведь еще ж кольца нужны. - Чего ж тут непонятного, думал матрос, глядя на перекошенные недоумением лица стариков.

- Да, да... кольца... - засуетился старик. Старуха непрерывно крестилась, шепча бескровными губами молитву - Простите, а гроб... для кого будет? - Пожилые люди надеялись на чудо, что вот мол сейчас этот странный господин разобьяснит им то, что им, выжившим из ума на старости лет, кажется непостижимым.

- Как для кого... для неё же.

Старуха схватилась рукой за сердце и стала медленно опускаться на табуретку. Старик схватил со стола кружку с водой и плеснул ей в лицо. Пожилая женщина немного пришла в себя. Опираясь на своего верного спутника жизни, с которым они прожили больше пятидесяти лет, она с трудом доковыляла до тахты и прилегла на жесткую постель.

- Приляг, приляг, Сара, отдохни немного - шептал ей озабоченный её самочувствием муж.

Сара легла, глубоко и судорожно вздохнула и прикрыла глаза.

Больше она уже их не откроет. Судьба уберегла её от созерцания мученической смерти её благоверного Якова, подвергнутого пыткам в подвале Петропавловской крепости. Она так и не узнала о смерти всех своих четырех сыновей, повешенных один за другим на глазах их обезумевшего от горя и боли отца. Господи, дай Бог каждому так умереть, как умерла Сара Фельдт.

Уложив отдыхать супругу и немного успокоившись пожилой человек обратился к стоящему посреди комнаты господину.

- Пройдемте, уважаемый, я проведу Вас к лучшему ювелиру Санкт-Петербуга. У Мойши Булатовича есть все, что Вам нужно!

Они прошли какими то темными коридорами, вышли во двор, и кривыми закоулками прошли к дому известного ювелира. Мойша не подвел своего старинного друга и действительно поразил воображение бывшего пролетарского матроса ослепительным великолепием изысканных ювелирных украшений. Тертый выбрал два массивных обручальных кольца из золота 999 пробы, инкрустированных бриллиантами и драгоценное колье. Двадцать семь средних размеров изумрудов располагались на подложке из белого золота, выполненной в форме массивного кольца. Центральным украшением драгоценного изделия был рубиновый крест, состоящий из шести крупных причудливо ограненных камня рубина. Камни были кроваво красного цвета и, казалось, светились изнутри. Тертый заворожено рассматривал на своих ладонях бесценное сокровище и чувствовал на своей щеке горячее и страстное дыхание любимой. Спасибо, милый, шептала она ему, обвивая его шею своими горячими нежными руками. Матрос отсчитал деньги. На дне потертого саквояжа после расчета оставалась всего одна пачка плотноспрессованных купюр. Тертый вынул её и заложил во внутренний карман сюртука.

- Возьми - протянул он пустой саквояж ювелиру - В хозяйстве сгодится, а мне он уже ни к чему.

- Благодарю - проговорил еврей - сохраню, как память о хорошем человеке.

Сутки спустя, когда чекисты проводили тотальные обыски в еврейском квартале в поисках следов исчезнувшего вместе с миллионами революционного матроса, Мойша попытался избавиться от опасного подарка. Однако это ему не удалось. Мойша отдал все, и деньги и все свои годами нажитые сокровища, но ему не удалось убедить чекистов в своей искренности. Он умер в тюрьме год спустя и о нем никто никогда больше не вспоминал.

Копыта гнедых рысаков громко стучали по брусчатке мостовой, катафалк весело летел по спящему Петрограду. Тертый сидел рядом с молчаливым кучером, и душа его пела. Ангел-хранитель летел рядом с ним и голосом Лушки шептал ему ухо разные озорные непристойности. Тертый улыбался в темноте. Ему представлялось, как он приедет сейчас к своей любимой, как ласково поцелует её в холодные уста.

- Поддай еще, друг - умоляюще просил он ямщика.

- Не гоже это... Ох не гоже, барин. Гроб ведь везем! Не дрова...

Они въехали в темный Питерский колодец. Закопченное бабкино окошко в полуподвале светилось слабым светом свечи. Там, за этими черными окнами ждет своего любимого Луша. Мертвая. Ну и что. Разве мертвые не умеют любить и ждать? Сейчас они быстро соберутся и поедут в Америку. Или не в Америку? Да какая к черту разница! Они будут вместе. Тертый соскочил с облучка и осторожно стукнул пальцем в стекло. На мгновение за темным стеклом мелькнуло лицо старухи. Страшное, как сама смерть. Матрос приветливо помахал ей рукой, пожилая женщина пошла открывать дверь. В комнате на удивление было свежо, пахло горящей свечкой и еще чем то, похожим на запах хвои или соснового леса. Лушка лежала на дощатой кушетке, прикрытая до плеч белым покрывалом. Глаза её были закрыты, уголки губ чуточку приподняты. Казалось, что она улыбается, будто бы притворяется спящей, а на самом деле ждет, когда любимый подойдет к ней и нежно поцелует её в уста. И только тогда она откроет глаза, радостно засмеется и обовьет шею любимого нежными руками. Тертый осторожно подошел к ней, наклонился и прошептал

- Луша, нам пора.

- Красивая она у тебя, сынок! - прошамкала из полумрака комнаты старуха. Она замолчала. Потом продолжила - Путь то вам долгий, небось предстоит?

- Долгий, мать. Нельзя мне её здесь оставлять... шакалы по следу идут. Они и до мертвой доберутся.. - Он развязал ленточки на коробке и открыл крышку. Комната вмиг озарилась волшебными огнями. Драгоценные камни, мелким бисером украшавшие кружева царского одеяния, засияли как звезды на небе, отражая миллионами своих граней пламя свечи. Мужчина осторожно вынул из коробки дорогой подарок

- Помоги-ка собрать невесту, мать.

Старуха ахнула, увидев такое великолепие. Она заворожено смотрела на царское платье. Возможно, она вспоминала свою далекую молодость, свое подвенечное платье. Конечно оно ни в какое сравнение не могло идти с этим, но она тоже была женщиной и тоже когда то, уже очень давно, любила, страдала... рожала. Жизнь пронеслась как легкий ветерок и ничего не осталось уже от той стройной девчушки, примерявшей когда то перед зеркалом белое подвенечное платье. Женщина прикоснулась руками к атласной прохладной материи

- Господи! Да она ж у тебя королева!

- Верно, мать - заулыбался Тертый - она и есть королева - он начал по памяти декламировать некогда слышанный от любимой монолог - "...белое с золотыми узорами, а там...". Вспомнил, как она проводила рукой по оголенному гладкому бедру, распрямляла пухлую коленку, показывая как спадает по ноге платье - "...красное, пурпурное... и такие складки идут, как волны по морю...". Она даже в театре играла... Хе-хе. Голову какой то своей сопернице рубила. Она у меня такая! Королева! - он ласково посмотрел на лежащую, в его глазах, похожих на глаза волка, светилась гордость за возлюбленную. - Ладно, давай помогай мать. Венчаться надо ехать.

Они облачили покойную в царское одеяние. В самом конце Тертый бережно защелкнул на шее возлюбленной драгоценное колье. Рубиновый крест светился в темноте, словно горячие угли костра. Старуха сосредоточенно шептала молитву. А может быть это были заклинания. Неизвестно кого она поминала Бога или Дьявола. В конце концов не важно это, она сама была той самой высшей, мистической силой, заключенной в образе убогой древней старухи. Кончив шептать, она обессилено опустилась на табуретку.

- В добрый путь, сыночек. Береги себя и... голубушку свою. Что с вами будет - все ваше... А тлен - она помолчала - здесь останется... со мной. - Она протянула костлявые руки к мужчине. Тертый нагнулся, и она поцеловала его в лоб холодными сухими губами.

Через сутки, когда чекисты выломав дверь ввалились в жилище старухи, в нос им ударил смрад, из глаз потекли слезы. Двое молодых бойцов не выдержали и бросились прочь, старший, превозмогая брезгливость и страх, вошел в темное помещение. Подсвечивая себе тусклым фонарем, он медленно осматривал жилище старухи. Стены были покрыты шмотьями зеленой плесени, с потолка длинными тягучими нитями спускалась какая то слизь. Чекист медленно перемещался по комнате, осматривая этот жуткий склеп. Он почувствовал, что ноги его как бы увязли в чем-то скользком и рыхлом. Он посветил фонариком вниз и содрогнулся от ужаса. Многое видел старый солдат на фронтах войны, но такое он видел впервые. Жутким оскалом из под ног ему улыбался полусгнивший череп старухи, вокруг, словно живой ком, копошились черви. Белые и жирные, они извивались у него на ботинках, ползли по ногам и падали снова на пол. Командир взмахнул руками, не удержался на скользких сгнивших досках пола и со всего размаха грохнулся на спину. Руки его погрузились в теплую желеобразную массу. Он вскочил, дико заорал и, не разбирая дороги, бросился к выходу. Выскочив на улицу, он продолжал бежать; за ним, словно саван смерти, тянулись длинные седые волосы старухи и медленно оседали на мостовой. Через сутки солдат скончался, начав гнить еще до смерти. Двое его спутников скончались неделю спустя, тела их еще при жизни покрылись страшными гнойными язвами, в которых копошились белые черви.

11. Глубокая темная ночь окутывала спящий город. Черный катафалк остановился у ворот старенькой церкви. Тертый соскочил с облучка и осторожно постучал в запертые ворота. Во дворе залаяла собака.

- Кого там еще черт несет - недовольно проворчал дьяк, приподнимаясь над подушкой и высматривая в окно.

- Лежи, не вставай - с тревогой прошептала супруга - постучат - и уйдут.

Стук повторился сильнее.

- Да, нет, не уйдут - тоскливо проворчал дьяк и стал подыматься с постели.

- Ружье возьми - прошептала женщина

Мужик почесал в склоченной бороде и, решив, что "на Бога надейся, а сам не плошай" взял винтовку. Он сознавал, что грех это, не дело ему, служителю церкви, держать в доме оружие. Молитвой и Верой нужно оберегать и себя и семью. Так то оно так, да уж больно времена то лихие настали. Брат на брата восстает. Вот и у него двое старших сыновей по Дону с "белыми" гуляют, а младший то у "красных". Правда, хоть здесь, в Питере, служит. Как приезжает на выходные так все отцу глаза колет, что мол тот "опиюм для народа распространяет". А где он этот "опиюм"? Живи честно, по совести, не воруй, не грабь, бедным помогай. А то, что службу в церкви справляет, так ведь это ж для людей, нужно это людям, верят они, что защитит их Матерь Божия и сыновей ихних от смерти лютой, от муки страшной. А что еще старухам остается - только молиться и все. Да вот силен только Сатана. На прошлой неделе соседскую церковь в Николо-Усвятьево дотла сожгли, а служителя, Отца Дормидонта вместе с супругой на дворе расстреляли. И ведь не бандиты - новая власть. Господи! Спаси и сохрани раба твоего. Дьяк Пафнутий перебросил винтовку в левую руку, правой сотворил крестное знамение и пошел во двор, открывать незваному ночному гостю. Подойдя к воротам Пафнутий перекрывая лай собаки грозно заорал

- Кто-о-о-о?

- Открой, отец, повенчаться надо срочно - раздался из-за ворот мужской голос.

- А до утра обождать не могете? - уже менее грозно вопросил дьяк.

- Никак не можем, отец! Отъезжаем мы утром.

- Не дело это - в полночь венчаться - прокричал дьяк - не Божеское это дело!

- Отвори, отец, я хорошо заплачу!

Дьякон задумался. Он многое повидал на своем веку и с Богом общался не по Священному писанию. Не боялся и грех взять на свою душу и чужие грехи отпускал по собственному разумению. Прошлой весной взял на себя грех, разрешив похоронить женщину, руки на себя наложившую, вместе со всеми на городском кладбище. И отпевание по всем уставам Святой церкви проделал. Потому как верил, чувствовал он, что не виновная она перед Господом Богом, что довели её до этого злая свекровь и муж кровопийца. Да и темная это история, если уж говорить до конца. Следователь признал, что сама она руки на себя наложила, а люди то по другому судачат. Вот и пришлось ответственность всю на себя брать. Ради оставшейся, поседевшей от горя матери, ради дочурки, как две капли воды похожей на свою мать-покойницу. А тут среди ночи венчаться затеяли. А днем о чем думали?! Деньги он даст. Дьяк сдержанно матюкнулся. Нужны сейчас кому его деньги? Однако пожилой священник понимал, что деньги - это только начало, откажи он сейчас этому посетителю, вслед за деньгами пойдут угрозы. Дьяк чувствовал по голосу, что этот так просто не уйдет. "Да и черт с ним" - решил для себя дьяк - "хотят венчаться ночью - пущай венчаются. По двойному тарифу пропущу" - усмехнулся про себя Пафнутий, - "Пелагеюшке, женушке своей благоверной, на праздник платок справлю. Прости меня Господи!" Он несколько раз перекрестился, поворотившись к кресту над куполом старенькой церкви. Затем повернулся к воротам и крикнул

- Ладно уж, погодьте, пойду переоденусь и подготовлюсь.

- Спасибо, Святой Отец. Только побыстрее, времени совсем уж нет.

"Быстрее..." - проворчал дьяк - "Быстрее только кошки плодятся, а вы то навеки соединиться пришли. Ох, молодежь! Срамота..." - и пошел в дом надевать рясу.

- Ну, кто там? - нетерпеливо спросила, Пелагея повернувшись на скрипучей кровати.

- Да, так... Венчаться затеяли. Спи, я быстро.

- Ох - ох - разохалась Пелагея - Заплатят хоть?

- Заплатят. Спи.

Напялив на тщедушное тело рясу и оправив козлиную бородку, Пафнутий пошел открывать ворота. Несмазанные петли тяжелых ворот яростно скрипели в тишине ночи. Белый лик полной луны освещал бледным светом церковный двор, купол покосившейся церкви. В его призрачном свете священник разглядел хорошо одетого мужчину и позади него огромный черный экипаж, запряженный четверкой вороных лошадей. Что-то нехорошее ёкнуло внутри у Пафнутия, ему захотелось немедленно перекреститься, как перед нечистой силой, но он удержался от этого. Мало ли какие люди бывают на свете - пытался успокоить разволновавшуюся душу священник. Он во все глаза рассматривал стоящего перед собой человека

- Куда идти? - спросил мужчина, первым нарушив затянувшееся молчание

- А... невеста то... где? - в горле у Пафнутия пересохло.

- Невеста в гробу. Сейчас принесу её оттуда.

Только тут Пафнутий разглядел в черной громаде, стоящей позади жениха, катафалк, на котором стоит поблескивающий черными полированными поверхностями массивный гроб. Ноги у Пафнутия подкосились и он медленно стал оседать на землю. Ко всему прочему пес, забившийся под сарай, стал громко и жалостно выть. Тертый подошел к дьячку и встряхнул его за плечи.

- Ты чего? Говори, куда идти то.

- Так... невеста то... мертвая что ли? - челюсть священника отвисла, он начал часто и мелко креститься.

Тертый сильнее встряхнул его за плечи.

- Говори, куда идти.

- Нет. С мертвой венчать не буду! - Пафнутий пришел малость в себя и обрел духовную твердость - Отпевать - буду. Венчать - НЕТ.

- Что - нет! - зашипел накаляясь яростью матрос - Ты, поповская морда! Я еще буду тебя уговаривать!? - он выхватил из-за пояса наган и взвел курок. Даже в неясном свете луны Пафнутий видел, как побелело лицо мужчины, как исказились яростью его черты. Пафнутий был не робкого десятка. Он приосанился и после небольшой паузы, как бы обдумывая свое окончательное решение, твердо сказал

- Нет.

Он повернулся и хотел было удалиться. Но тут чудовищная сила развернула его на сто восемьдесят градусов и, обхватив железной хваткой горло, слегка приподняла над землей. Пафнутий почувствовал, как, кроша и без того редкие зубы, в рот ему вошел ствол нагана.

- Венчай, поп! Именем Бога или Дьявола - венчай, тебе говорю. Скрепи наши души навсегда. Не могу я без неё, пойми!

Пафнутий явственно слышал звук взводимого курка, он видел перед собой искаженное яростью лицо, абсолютно белые глаза, оскаленные клыки и пасть, из которой исторгаются проклятия. Дьяк вознес молитву к Богу и сознание оставило его. Очнулся он сидя на земле. Дрожащими руками ощупал свое тело. Жив. Потер шею, даже сейчас ему казалось, что железные пальцы продолжают сжимать горло. Бог оставил его в живых, подарил ему жизнь. Значит, это нужно Богу. Значит, это угодно Господу. Венчать с мертвой! Пафнутий медленно поднялся с земли, отряхнул рясу. Затем с сомнением посмотрел на массивный черный гроб.

- Как же ты его... в церковь то? Это дюжину таких как ты надо, чтобы такой гроб с места сдвинуть.

Мрачное лицо гостя засветилось радостью.

- Не боись, папаша, гроб то мы трогать не будем, а сама она у меня легкая как Ангел небесный.

...

Когда черный катафалк увозил счастливого молодожена от ворот старенькой церкви, Пафнутий долго смотрел ему вслед. Его губы продолжали шептать как заклинание - "Венчается раба Божия Лукерия с рабом Божием Андреем... венчается раба Божия Лукерья с рабом Божием Андреем ... венчается...". Не переставая бормотать, он закрыл ворота на все засовы и пошел мелкими шажками по дороге к дому. Проходя мимо собачьей будки, он остановился, воровато осмотрелся вокруг и, подняв голову к луне, которая раскисшим блином висела над горизонтом, жалостно заскулил. Потом завыл сильнее и стал крутиться на одном месте. Его седая всклокоченная борода тряслась и подскакивала вместе с плешивой головой на тонкой вытянутой шее. Лунный свет, заливавший церковный двор, отбрасывал на землю причудливую тень от приплясывающего Пафнутия. Пес, забившись в будку, испуганно поблескивал оттуда глазами и глухо рычал. Пафнутий опустился на четвереньки и, продолжая скулить и потявкивать, пополз к собачьей конуре. Перепуганная собака выскочила из будки и с громким лаем бросилась прочь со двора. Пафнутий удовлетворенно тявкнул ей в след и полез на её место. Пролезть в узкое для себя отверстие он не смог, потому свернулся калачиком у входа и, взяв скрюченными пальцами обглоданную до белизны кость стал обсасывать её.

Он прожил еще полгода. Разум так и не вернулся к нему. Хоронили его достойно, со всеми причитающимися его сану почестями.

12. Финляндский вокзал жил своей обычной ночной жизнью. К утру, перед рассветом, эта жизнь на пару часов затихала. По всем углам вповалку спали мужики, бабы, солдаты, матросы. Кто-то громко храпел, крепко обхватив руками тюки со своим нехитрым скарбом, кто-то, натянув на голову бушлат, свернулся калачиком прямо на заплеванном полу. Деревенского вида мужик, с густой стриженой бородой спал, прислонясь спиной к мраморной колонне. К животу он прижимал баул. Рядом с ним, прислонясь к нему плечом лежала женщина. Стороннему наблюдателю, если бы он удосужился приглядеться к этой парочке, сразу бы стало ясно, что женщина, в отличие от мужика, вовсе не спит, а наоборот - работает. Её рука, как бы невзначай положенная на живот мужика, осторожно шарила у него под тулупом, незаметно перебираясь на баул. Нащупав что-то в недрах мужицкого барахла, рука воровки на некоторое время застывает, и уже там внутри, невидимые абсолютно никому чуткие ловкие пальчики завершают свое дело. Вот на мгновение на поверхности мужицкого зипуна показывается цветастый платок, в котором хранятся все нажитые нелегким крестьянским трудом сбережения, и в следующий миг исчезает под серым потертым пальтецом воровки. Мужик спит. Он не спал трое суток, бдительно охраняя свое богатство, и вот сон сморил его. Целый год он работал в артеле лесорубов в далекой тайге на лесоповале, хорошо заработал, и теперь ехал обратно к семье. Подправит дом, купит корову, лошадь. Детишек побалует подарками. Во сне он улыбался щербатым ртом и причмокивал губами. Почувствовав прохладу с того бока, где только что лежала женщина, он поплотнее запахнулся в тулуп и еще крепче прижав к животу свой бесценный баул, снова погрузился в сладкий сон. Пусть спит. Он не знает еще, что дочь его умерла от чахотки еще прошлой весной, сына убили на войне с Германцами, а жена подалась в город. И кто его знает, может быть вот также притулившись к такому же спящему на вокзале вахлаку, шарит у того под дохой. А может быть по "женской части промышляет". Дай Бог, может быть и ей также повезет.

Тертый сидел в одном из жестких деревянных кресел, стоящих в несколько рядов в центре зала ожидания, и в задумчивости смотрел на спящих вповалку людей. Через несколько часов он покинет этот город. Вместе с Лушей, с женой, они погрузятся на поезд и отправятся в Париж, а затем в Лондон. Из Лондона, через пятнадцать дней отходит Трансатлантический лайнер с гордым названием "Титаник". Он следует через весь Атлантический океан, в далекую Америку, в чужой и загадочный город Нью-Йорк. Лушка так хотела. Тертый приподнялся и посмотрел за окно, где начинало светать. Из окна видны были привокзальные постройки, перрон, припорошенный снегом, под одним из навесов, укрывающих грузы, приготовленные к отправке, стоял гроб. Тертый улыбнулся, вспомнив красивое и веселое лицо своей подруги. Она у него мастерица на всякие выдумки, самому бы ему никогда до такого не додуматься - надо же, в Америку! Он поднялся и пошел на улицу, покурить возле гроба. Раскурив папиросу, затянулся сладким дымком. Подошел к гробу, протер окошечко, сквозь которое можно было заглянуть внутрь. В очередной раз поразился - лежит, как живая, будто спит, на щеках словно румянец играет. Ах, Луша, Луша, как бы взять тебя сейчас под руку, да пройтись с тобой по этому запорошенному снегом перрону, потискать тебя, расцеловать в алые уста, а потом сесть в поезд и... Тертый затушил окурок и пошел в сторону покосившихся привокзальных пристроек. Он искал место, где бы отлить. Проходя мимо полуразрушенного строения, он увидел внутри группу людей лежащих на земле, на каком то тряпье вперемежку с соломой, и тесно прижавшихся друг к другу. Присмотревшись внимательней Тертый рассмотрел, что это были дети. Около десятка пацанов, одетых во что попало - в какие-то непомерные пиджаки, штаны, подкрученные снизу, в кепках, натянутых по самые уши, мерно посапывали уткнувшись друг в друга. Кто-то бормотал во сне, кто-то, словно жеребенок, вздрагивал и подергивал ногами. Тертый остановился и несколько секунд смотрел на них. Ребятня спала, над ними висел парок, исходивший от приоткрытых во сне детских ртов.

В груди матроса, словно жерновой молох, провернулась тоска. Она колом встала в мертвой точке поперек горла и болью отозвалась в груди под сердцем. Постояв несколько секунд в какой то растерянности, он двинулся дальше. Нет, об этом лучше не думать, этого лучше не видеть. Через считанные часы он погрузит гроб в поезд, и поедут они с Лушей отсюда. Куда? Он и сам толком не знает. Никто этого не знает. Найдя подходящее место между какими то ржавыми пустыми бочками, он справил малую нужду и медленно двинулся обратно. Проходя мимо спящей детворы, он невольно опять приостановился. Обстановка немного изменилась. Все спали в тех же прихотливых позах, и только один пацан не спал. Он сидел на полу и большим щербатым гребнем расчесывал волосы. Тертый присмотрелся внимательнее и разглядел, что это девчонка. Глаза их встретились. Она смотрела на него злобно и враждебно.

- Ну, чо вылупился, вали отсюда - негромко проговорила она, грациозно развернулась и, нашарив где-то дешевую брошь, прицепила её к волосам.

Тертый немного смутившись, что застал даму за её утренним туалетом, отвел глаза в сторону

- Симка, бля, кончай бузить, а то уебу щас - произнес спросоня чей то тоненький голосок.

Девчонка немного приподнялась и с силой пнула своей миниатюрной ножкой в спину взывающего к тишине соседа. Тот ойкнул и обиженно захныкал

- Чо дерешься! Поспать не даешь..

Тертый с удивлением посмотрел на девочку

- Тебя что, Сима зовут?

- Ну. А тебе то что?

- Серафима... Сима... Красивое имя. А мать тебя как звала?

- Да пошел ты... - девчонка не на шутку разозлилась, глаза её заблестели, не то от гнева, не то от нарождающихся слез - А то щас папку позову, он тебе быстро мозги вправит. Дубина. Остолоп... долбанный!

Тертый несколько секунд помолчал, потом задумчиво произнес

- Папку... Хорошо, когда можно позвать папку... - постоял немного, повернулся и пошел в сторону вокзала.

Жизнь на вокзале пробуждалась. Мужик, проснувшись и не обнаружив своей захоронки, кровно заработанной на тяжелых, почти каторжных работах, белухой выл и бился головой о мраморную стену. Кто-то кричал на него, чтобы заткнулся и не мешал спать. Кто-то откровенно и злобно смеялся. Другие мужики и бабы, проверив сохранность своих убогих ценностей и найдя их на своих местах, удовлетворенно крестились, а потом с любопытством наблюдали за горемыкой. Иные давали "ценные" советы - лучше надо было прятать денежки то. Мол, сам дурак, а теперь и орать нечего.

Подали состав под погрузку.

Тертый еще заранее, как только они прибыли на вокзал, договорился с начальником за кругленькую сумму, что тот подцепит к поезду специальный вагон, в который можно было погрузить гроб. В обычный, пассажирский вагон, гроб не входил, а от товарного вагона Тертый отказался сам. Предприимчивый железнодорожник, смекнув, что на клиенте можно хорошо заработать, предложил матросу специальный вагон, давно стоявший где то на задворках, на запасных путях, в котором ранее перемещались царствующие особы. Вагон не был разделен на отдельные купе, а представлял собой единый отсек - с кухней, закутком для обслуги, шикарной мебелью и прочими элементами царской роскоши. Вагон был обузой для привокзального хозяйства, поскольку висел на балансе вокзала, никому не был нужен, и являлся объектом посягательств местного ворья. Начальник станции испытывал явное облегчение оттого, что расстается с этим "сокровищем". Для Тертого было главным то, что туда входил гроб. Ударили по рукам, и шестеро дюжих молодцов, с трудом оторвав гроб от земли, внесли его в вагон и установили посреди помещения. Тертый щедро расплатился со всеми.

13. До отхода поезда оставалось три часа. Матрос спустился на перрон и пошел в сторону здания вокзала. Чувство какой-то тревоги сидело в груди, как будто забыл сделать что-то очень важное. Из памяти не выходило лицо той девчонки, сидящей на драном тряпье и расчесывающей волосы. Серафима... Сима... Надо же! Острый укор, словно лезвие ножа, резал сердце. Матрос почти физически ощущал эту боль. Разум, совесть, или что там есть еще, пытались спастись от этой боли. Как ты там мечтал - с издевкой задавал он вопрос самому себе - всем миром построить светлый дворец... для девочки со светлым именем Си... и сотен тысяч её друзей и подруг... Разум матроса трещал и крошился на части, как лед на Финском заливе под ударами штормового ветра. Господи, что же все так нескладно получается! Где оно, светлое будущее? Деньги, собранные "всем миром" приносят только горе и смерть.

Тертый лихорадочно ощупывал глазами толпу. Господи, сколько народу! Все бегут, спешат, ругаются, кто-то дерется.

Он нашел её среди стайки беспризорников, которые кучковалась на заднем дворе привокзального ресторана. Кто-то азартно играл в "пристеночек", громко крича и матерясь, кто-то деловито сновал между пассажирами. Сима стояла обособленно от других и не принимала участия в забавах сверстников. На вид ей было около десяти, хотя на самом деле могло быть и больше. Иногда к ней подбегал кто-нибудь из пацанов, она что-то коротко говорила ему, и тот снова исчезал в толпе. Иногда к ней подходил кто-то из старших ребят, она смиренно выслушивала что ей говорят, и покорно кивала светлой головкой. Парень снова исчезал в толпе, а она продолжала прогуливаться по площадке. Порою, она резко покрикивала на своих сверстников, иногда даже лупила кого-либо из них, отчитывая за какую-либо провинность. Некий, не очень опрятного вида господин, долго наблюдавший за ней, наконец отделился от столба, который он подпирал своей рыхлой фигурой и неторопясь, развязной походочкой направился к ней. Его маленькие свинячьи глазки похотливо ощупывали её хрупкую фигурку. Остановившись в двух метрах позади неё, он осмотрелся - мол, нет ли кого рядом, и негромко что-то ей сказал. Девчушка фыркнула, словно дикая кошка, и отошла от него подальше. Он снова приблизился к ней, и уже более настойчиво стал что-то ей втолковывать. Схватил её за руку и попытался потащить за собой. Девчонка закричала и стала вырываться. Мужчина отпустил её, но отходить не собирался. Крик, шум явно не нужны были развратнику. Он хотел договориться мирно, так сказать полюбовно. Не получилось за конфету, что ж, он предложит этой маленькой стерве что-нибудь чуть более существенное. Ну, скажем - рубль. Если уж за рубль не пойдет, тогда он найдет себе другую. Может быть даже и помоложе, да послаще. А эта тварь пускай с голоду пухнет. Его маленькие кабаньи глазки налились кровью, рожа покраснела. А если она будет еще кочевряжиться, он её палкой так отделает, что в другой раз будет посговорчивее.

Тертый продирался сквозь толпу. Над головами людей он видел её хрупкую фигурку, облаченную в простенькое пальтецо. Пальто было явно ей маловато, и она безуспешно пыталась втянуть красные от утреннего морозца руки в короткие рукава. На голове у нее была вязанная шапочка-беретка, вполне модная у дам по тому времени. Тертый не знал, что он ей скажет. Он чувствовал только бешенное и радостное клокотание сердца в груди. С её появлением жизнь его обретала смысл. Горе, лишения, смерть - все это становилось хоть как-то оправдано. Луша. Она его поймет и простит. Он похоронит её на далекой Американской земле, чтобы никто не мог потревожить её вечный сон, и сам будет приходить на её могилу, ухаживать за ней. Серафима вырастет воспитанной девушкой, закончит колледж. Он удочерит её, и она будет звать его папой. Он будет хорошим отцом, и уж никогда больше ни одна сволочь даже пальцем не посмеет её тронуть.

Тертый вышел на грязный, заваленный объедками двор привокзального ресторана. Девчонка, завидев утреннего незнакомца, насторожилась. Этот мужчина не был похож на тех, с которыми ей по мере жизненной необходимости приходилось общаться - он был чужой, как будто из другого мира. Даже взгляд его одновременно и притягивал и отталкивал, пугал. Взгляд его сулил беду. За его широкими плечами, она ясно видела это, летел черный ангел. Что ему нужно? Чего он к ней привязался? Широко улыбаясь Тертый подошел к группе пацанов, которые, заметив приближающегося к ним внушительного дядю, вмиг прекратили играть и затихли.

- Ну, что, пацаны, сыграем! - весело подмигнул им странный господин.

- Мы на деньги играем, дядь - деловито протянул один мальчишек.

- Вот и отлично! А на что еще играть, как не на деньги.

- А ты умеешь, дядь? Правила то хоть знаешь? - деловито поинтересовался другой клоп.

- А вот мы сейчас и посмотрим, кто из нас умеет, а кто не умеет - задорно парировал Тертый.

- А деньги то у тебя есть? - усомнился губастенький паренек и подмигнул своему приятелю.

- А то! Думаешь, у одного тебя копейка имеется.

- Покажь

Тертый вынул из кармана сюртука тугую пачку стодолларовых купюр. Сорвал банковскую перевязку и взлохматил пачку перед носом пацана. Мужички, присвистнув, удивленно переглянулись.

- Не, дядь, у нас таких нету.

- А ты давай, ставь какие у тебя есть.

Тертый вытащил из пачки несколько купюр и положил на утоптанную детскими ногами землю. Сверху на них легли мятые рубли, гривенники и даже одна облигация Российского национального Банка достоинством в сто рублей - ставки играющих с Тертым пацанов. Бросили жребий - кому первому бросать "чику". Тертому выпал второй номер. После его броска, пацаны радостно переглянулись - бросить "чику" точнее, чем этот лох сможет даже Сашок, которому пять лет отроду.

- Все, проиграл! - радостно возвестил Тертый, как будто на самом деле он не проиграл, а выиграл.

- Дядь, ты ведь проиграл - на всякий случай уточнил губастый - Денежки то твои - тю-тю.

- Все верно - тю-тю - уточнил довольный Тертый.

- А чего щеришься тогда? - мрачно вопросил Сашок, который также как и Тертый оказался в проигрыше.

Тертый заграбастал пацана в свои ладони и высоко поднял над головой

- Москву видел? Хочешь, щас тебе её покажу?

- Пусти - верещал клоп - Я те щас сам такую Москву покажу, век помнить будешь.

Тертый опустил парня на землю и сел рядом на корточки.

- Вот что, мужики - он достал початую пачку долларов - чтобы никому не обидно было - вот тебе, держи - он сунул в руки Сашку несколько купюр - Вот тебе - протянул он другому игроку столько же. Раздав пацанам деньги, Тертый убрал в карман ополовиненную пачку. Парни с недоумением смотрели на странного господина, пряча в штаны купюры. Кто-то незаметно переглянувшись с приятелем покрутил пальцем у виска.

14. Серафима стояла в сторонке и настороженно наблюдала за происходящим. Она каким то чисто женским чутьем осознавала, что все это делается ради нее, и нисколько не удивилась, когда мужчина, рассчитавшись с пацанами, подошел к ней. Он присел на корточки и заглянул ей в глаза - "У-у-у! Урод" - подумала про себя Сима. Она боялась его. Он был не такой как все. От него веяло кровью и смертью.

- Пойдешь со мной? - ласково спросил Тертый. Он видел её глаза, глаза волчонка. Он чувствовал, что в груди у нее льдышка. Чтобы отогреть эту застывшую детскую душу, он готов был отдать все. Всю свою жизнь он предлагал этому испуганному и озлобленному человечку. Он отогреет её. И она будет счастлива.

- Да - еле слышно ответила Сима.

- Э-эй - встрепенулся сальный господин, который все это время стоял в сторонке и ждал своего часа - я её уже беру.

Тертый медленно поднял на него взгляд. Что уж увидел в нем похотливый господин - самого Черта или может быть Смерть свою, только в следующий миг его уже не было на этом месте.

Хорошо развитое чувство самосохранение позволит ему дожить до глубокой старости. И только смерть его будет не очень приятной, но зато быстрой и почти безболезненной - его придушит в постели собственный сын, чтобы избавиться, наконец, от старика, занимающего общие с ним метры жилой площади.

Матрос снова посмотрел в лицо ребенку и легонько прижался своей небритой щекой к нежной коже девчушки. Та ответила ему робким сдержанным поцелуем.

Они пошли по перрону к стоящему на путях составу. До отхода поезда оставался час. Войдя в вагон и увидев гроб, девчушка испуганно остановилась в проходе.

- Кто там? - с суеверным страхом спросила она

- Жена - ответил Тертый.

Серафима подошла к гробу и осторожно заглянула в окошко.

- Красивая - произнесла она после долгой паузы. Она еще некоторое время с любопытством разглядывала лицо мертвой. Затем, вспомнив что-то из прошлого добавила - мою маму тоже в таком же гробу хоронили... А куда вы едете? - повернулась она к Тертому и, не дожидаясь ответа, пошла осматривать царские апартаменты, осторожно ступая по мягкому ворсистому ковру. Провела рукой по мебельной полировке, остановилась перед зеркалом и, приподняв полог темного покрывала, с женским кокетством и любопытством заглянула в него, с размаху плюхалась на мягкий диван, залезла на кресло. При этом она беззаботно, по-детски, смеялась. Тертый был на седьмом небе от счастья.

- В Америку мы поедем, Сима, в Америку.

- А это далеко? Дальше, чем Саранск?

- У-у. Ха! Саранск это ж совсем рядом. А Америка - за океаном. Сначала на поезде поедем, а потом на пароходе. Ты плавала когда-нибудь на пароходе?

- Не-а.

- А кто у тебя в Саранске живет?

- В Саранске папку убили. Он там мануфактуру налаживал, а его рабочие убили. Мы с мамкой ездили к нему на могилку. - Она подошла к широкой мягкой постели, заправленной вышитым золотой ниткой шелковым покрывалом. - Ух ты! Вот это кровать! Я никогда такую даже не видела - она с восхищением осматривала шикарное ложе. - Вот бы на такой полежать!

- Влезай - Тертый легонько подтолкнул её под маленькую попку. Серафима, сбросив свои стоптанные ботинки, проворно вскарабкалась на постель.

- У-ух, здорово как! - завизжала она и несколько раз подпрыгнула на упругих пружинах матраца. Затем легла на спину и, раскинув руки в стороны, запрокинула голову к потолку. Полежала немного, наслаждаясь блаженством, потом повернулась к мужчине. В глазах её мелькнул озорной огонек - А у тебя лимонад есть?

- Лимонад? - переспросил Тертый - Нет, лимонада у меня нет.

- Жаль.

- Если хочешь, я сейчас принесу - воскликнул он с готовностью исполнить любое её пожелание.

- Ну, принеси - благосклонно, с явным кокетством, протянула она.

Тертый, ощущая за спиной крылья, выскочил из вагона. Вспомнив, что ни копейки Российских денег у него нет, он решил обратиться за помощью к проводнику поезда. Заодно необходимо было утрясти формальности с Симой. Она хоть и ребенок, но при пересечении границы у Польских пограничников могли появиться ненужные никому вопросы. Слово проводника, а точнее - начальника поезда вполне решило бы все проблемы. Пожилой седоусый железнодорожник с удивлением посмотрел на Тертого

- Дочь?

- Да, дочь, Серафимой зовут.

Стодолларовая банкнота, предложенная проводнику "за бутылку лимонада", убедила того в том, что все так и есть, как говорит Тертый.

Правда, потратить он её все-равно не успеет - жить пожилому железнодорожнику осталось очень не долго.

Он умрет от инфаркта сердца, когда в Варшаве (поезд делал остановку в Варшаве) ему доставят телеграмму, в которой будет сказано - "скорый-литерный петроград - париж начальнику поезда кривоухому = ваша жена зпт мать зпт дети татьяна ольга светлана погибли пожаре тчк дом сгорел тчк выезжайте похороны тчк". Но это будет двое суток спустя. А пока седовласый проводник, ухмыляясь в густые усы, с удовлетворением смотрел вслед бегущему вдоль состава господину - "м-да, у богатых, мол, свои причуды - жену в гробу везет... и тут же шалаву малолетнюю клеит".

Схватив бутылку лимонада, новоиспеченный отец бросился обратно к своему вагону. По пути ему пришла в голову мысль, что одной бутылки на всю дорогу будет маловато. Пробегая мимо тетки, торгующей с лотка разными сладостями, газированной водой и прочими продуктами, которые обычно берут пассажиры в дорогу, Тертый скупил у неё весь лоток.

Теперь Тертый был спокоен - его чертенок, девочка с нежным именем Сима... его ДОЧЬ, черт бы тебя побрал, Тертый! - будет коротать длинную дорогу в хорошем настроении, потягивая лимонад через трубочку и лакомясь сладкими пончиками. Лицо матроса сияло от счастья, оно раскраснелось от удовольствия, и было таким же глупым, какими бывают глупыми лица АБСОЛЮТНО счастливых людей. Ввалившись в тесные двери купе, он с порога гаркнул

- Симка, прими-ка у меня подарки!

Вид гроба, стоящего посреди вагона, несколько остудил его эйфорию - он осторожно сгрузил купленные продукты на массивный дубовый стол. Затем тихонько подошел к гробу. Лицо покойницы показалось Тертому суровым и непроницаемым, казалось, что Лушка осуждает его. Тертый с грустью и любовью смотрел на родные черты.

- Ну, где ты там - услышал он требовательный и капризный голос Симы - Прикрой её чем-нибудь и иди сюда.

Тертый подумал, что действительно, вид гроба может действовать на ребенка удручающе. Он взял тяжелую накидку темного бархата, с грустью взглянул еще раз на любимые черты, и осторожно накрыл дорогой материей массивный гроб. Потом распрямился и посмотрел в сторону, откуда раздавался голос дочери - в той части апартаментов находилась спальня. Матрос подошел к пологу, отделявшему спальню от остальной части помещения и осторожно отодвинул его в сторону. Глазам его предстала следующая картина - постель была разобрана, тяжелое покрывало небрежно сдвинуто в сторону, на кресле, стоящем рядом с кроватью, лежала одежда ребенка - пальтишко, платье, заштопанные колготки, серая маечка и трусики. Самой хозяйки вещей нигде не было видно. Тертый с некоторым смущением опустился на постель и осторожно провел рукой по слегка возвышающемуся над пуховым одеялом холмиком. В ту же минуту из под одеяла раздался задорный детский смех. Работая руками и ногами, девчонка начала активно высвобождаться из под огромного тяжелого одеяла, под которым запросто могла бы уместиться вся их беспризорная братия, оставшаяся на холодном Питерском вокзале. Последний взмах девичьей ножки - и перед изумленным матросом появилось голое детское тельце. Девчонка, ничуть не смущаясь, лежала на белоснежных крахмальных простынях и смотрела в глаза мужчине. Увидев его обескураженное лицо, она неестественно захохотала, обнажая красные воспаленные десны с крупными редкими зубами. На её детском лице, в её бесцветных глазах, мерцал холодный оценивающий огонек профессиональной проститутки. Она широко развела в стороны ноги, и ближе придвинулась к сидящему на краю постели мужчине.

- Ну-у, дяденька, ты же не сделаешь больно маленькой девочке? - томно промурлыкала она дежурную заученную фразу. Затем взяла его огромную заскорузлую руку своими маленькими потными ладошками и положила к себе на голый живот, призывая попользоваться своим телом.

Тертый молчал и машинально гладил тщедушное детское тельце. Он не сопротивлялся её попыткам привлечь интерес к своим неразвитым женским прелестям. Он не хотел оскорбить её и тем самым оттолкнуть от себя человека. Стараясь не смотреть на красную щель, разверстую ему навстречу, он нежно гладил её по животу, по хрупким плечам, по выпирающим на худом теле ключицам. Перед ним был ребенок, с покалеченной психикой, изуродованный жизнью ребенок. Перед ним была его дочь. Она выздоровеет, она забудет тот кошмар, который ей пришлось пережить. Она будет учиться, вырастет, и когда-нибудь станет хорошей женой и матерью. Такой, какой могла бы стать для него его Луша...

- Сима, девочка моя, послушай, что я тебе скажу - Тертый попытался вложить в свои слова всю нежность, на которую был способен - Теперь у нас все будет по-другому. Теперь никто и никогда пальцем тебя не тронет.

- Что, и даже ты?! - она недоуменно вскинула вверх свои белесые брови.

Тертый крякнул с досады.

- Нет, ты меня не поняла. Теперь мы всегда будем вместе. Мы уедем в Америку, купим себе дом. Ты пойдешь в школу и будешь учиться. Ну... - Тертый приблизил к ней свое лицо и попытался изобразить на нем самое нежное выражение. Вместо этого у него получилась жуткая гримаса. Она не понимала его. Он с ужасом видел, что она не понимает его. Он попытался еще раз разобьяснить ей свои намерения - Ну... эта...жить будем вместе... как дочка и папашка, значит...

Она не могла понять, что хочет от неё этот господин. Она никогда не встречала раньше таких. Её принуждали ко многим разным извращениям, но всегда отпускали потом. Этот, как она поняла, не собирался её отпускать, а напротив, собирался увезти её в какую-то далекую "америку", о которой она никогда даже не слышала. А как же она назад будет возвращаться?!

- Я так не хочу - захныкала девочка. - Давай - здесь, а то поезд скоро поедет, а я прыгать боюсь.

- Да нет же! Я ничего не собираюсь с тобой делать - заорал, теряя самообладание Тертый - И вообще. Никто! Никогда!! И ничего!!! С тобой делать не будет! - он понизил голос, видя её испуганные расширенные глаза.

- А зачем же тогда я тебе нужна?

Тертый в отчаянии схватился за голову. Он не мог найти нужных слов, он не мог объяснить этому человечку элементарных вещей. Зачем она ему нужна?! Ну, в самом деле - зачем? Как можно это объяснить? Девчонка проворно соскочила с кровати и начала быстро одеваться. Лицо её стало решительным и злым. Последние ростки надежды вяли у него на глазах, и он никак не мог их уже оживить. Он проиграл. Теперь ясно, что у него никогда не будет ни семьи, ни своего дома, никогда не будет рядом близкого человека и никому никогда он не будет нужен.

Что ж, пусть будет так.

Холодное спокойствие вновь возвращалась к нему.

- Возьми хотя бы деньги, Сима.

Она с ненавистью и презрением посмотрела ему в глаза. Он обманул её, и она не собирается прощать ему это. Подонок! Извращенец! Буржуй недорезанный. В глазах её сверкали молнии. Она развернулась и метко плюнула ему прямо в лицо, затем повернулась и, словно дикая кошка, выпрыгнула в распахнутую дверь на обледенелый под стылым осенним ветром перрон. Неудержавшись на тоненьких ножках она упала руками на острые камни, потом вскочила и стремительно пустилась бежать. Опомнившись, Тертый выскочил за ней следом и бросился за ней вдогонку

- Си-и-ма! - кричал он, перепрыгивая через рельсы - Подожди! Возьми только деньги! Это твои деньги! Люди для тебя их собрали. Прости меня, Си-и-ма.

Паровоз заглушил его слова длинным протяжным гудком. Он шел наперерез их движению, маневрируя на путях. Тертый видел как впереди, пересекая нагромождение рельс, мелькают детские башмачки, как развеваются от быстрого бега полы расстегнутого старенького пальтишка. Огромная, свистящая и воющая металлическая махина неумолимо надвигалась на бегущее по путям живое существо. Тертый в ужасе остановился, не веря в то, что сейчас произойдет на его глазах. Маленькая серая фигурка исчезла под колесами железного чудовища...

- Не-е-т! - дико завопил матрос. Он упал на колени и, подняв голову к небесам, орал - Не-е-т!

Низкие серые тучи ползли по Питерскому небу. Они простирались от горизонта до горизонта, и не было в них ни единого просвета.

Но Тот, к Кому обращал свой вопль обезумевший от горя матрос, услышал его.

Когда железное чудовище прогрохотало всеми своими стальными конечностями мимо обезумевшего от горя человека, тонкий луч солнца мелькнул сквозь просвет серых туч. Там, вдалеке, Тертый увидел родную фигурку, все также резво прыгающую на тонких ножках через стальные упругие рельсы. В следующий миг девчушка исчезла из вида, заскочив за вагоны, стоящие на путях.

Ничего блаженнее, чем этот миг, матрос не испытывал никогда. Этот миг был началом и концом его короткого счастья. Он стоял на коленях, на острых камнях, и благодарил Господа, за то, что тот так щедр к нему, к недостойному. Слезы текли по его щекам. Он смеялся и плакал. Потом сел на промерзшую каменистую землю и долго сидел, опустив голову на грудь.

15. Из оцепенения его вывел мужской голос. Тертый поднял голову и мутным взглядом посмотрел на говорящего. Перед ним стоял молодой парень в короткой ватной фуфайке, перетянутой в поясе солдатским кожаным ремнем. Такие фуфайки, а точнее рабочие робы, выдавались на зонах заключенным, на воле они переделывались ими на блатной манер и считались высшим шиком. Парень стоял и, глубоко засунув руки в карманы штанов, глумливо ухмылялся, глядя на сидящего перед ним человека. Держался он, однако, на почтительном расстоянии от матроса. Не расслышав вопроса, с которым обращался к нему парень, Тертый мотнул головой и с трудом стал подниматься с земли. Парень подошел ближе и с силой ткнул подымающегося с земли матроса твердыми растопыренными пальцами в грудь. От неожиданности Тертый не удержался на ногах и снова упал задницей на каменистую землю. Блатной, нависнув над ним и оттопырив нижнюю губу, развязно процедил

- Ты чо, в натуре, глухой чо ли? Тебя спрашивают - зачем за девкой бежал? Сильничать её хотел, падла.

Тертый с изумлением поднял глаза на говорящего. Тут он заметил, что позади него стоят еще двое человек. Он понял, что находится в окружении троих бандитов, в самом неподходящем для себя положении, в котором легкая и скорая расправа над ним неминуема. В голове промелькнула мысль - это не так уж и важно, главное, что с ней все нормально. Она жива! А он... да как-нибудь выкрутится. Тертый улыбнулся в душе. Шансов остаться целым было не много, он это чувствовал, мозг холодно просчитывал ситуацию. Страха не было и себя тоже было не жаль. Предстоял обычный поединок, с обычным врагом. Рутина, одним словом. Перехватить инициативу, ввести противника в замешательство и нанести удар первым. Матрос резко разогнулся и угрем бросился в ноги, стоящему позади него бандита. Он помнил и про наган, который еще нужно выхватить из кожаного захвата, прикрепленного к поясу. Однако сделать этого он все же не успел. Трое опытных урок, привыкших на зонах действовать слаженно и четко, не дали обвести себя вокруг пальца. Страшный и точный удар кирзового сапога в голову остановил готового уже было подняться с земли матроса. На мгновение мир покачнулся в его глазах и поплыл. Некоторое время он продолжал еще отчаянно отбиваться, но переломить ход событий он уже нег. Мощные, чавкающие удары в живую плоть, свист кожаных ремней, тяжелые металлические пряжки, крошащие череп, довершали дело. Когда залитое кровью тело матроса затихло, лишь безвольно вздрагивая под ударами бандитских сапог, один из подонков остановил приятелей.

- А теперь массаж "пяточками".

Бандиты криво заулыбались - Фельдшер, кликуха такая была у кореша, любил поглумиться над жертвой. На их языке это означало изувечить жертву, поломать её хребет. Фельдшер высоко подпрыгнул, поджал в прыжке ноги и со всей силы опустил их на распластанное по земле тело. Изо рта жертвы вырвался сдавленный глухой стон. Садист сошел со спины матроса и прошипел

- У-у, бычара, такого рельсой ломать надо.

Потом, пнув неподвижно лежащее тело, стал переворачивать его на спину.

- Давай, шмонай быстрей, да пошли - угрюмо процедил один из воров.

Увидев татуировку на груди у матроса, другой заметил

- Да он, вроде из наших будет, смотри "пейзажи" какие расписаны. А ты говорил - из буржуев.

- А это что?! - Фельдшер извлек из внутреннего кармана сюртука пачку долларов - Я же говорил - буржуй недорезанный. Наткнувшись на наган, прикрепленный к поясу, бандюга присвистнул - Ого, да у него и пушка имеется! Контра белогвардейская, бля.

Бандюги закурили. Старший из них, хмурый одноглазый уркаган по кличке Кривой пересчитал доллары, потом сунул их в карман. К нему подскочил молодой, по кличке Лютый, и схватил его грудки

- Давай делить!

Кривой замахнулся на него, целя двумя растопыренными пальцами тому в глаза

- На общак пойдет. Ты свое уже получил с "мелкоты".

Они еще поприпирались немного, но Лютый отступил, признавая авторитет главаря. В сердцах он со всей силы пнул лежащего на земле человека.

- Дай пристрелю, эту падаль.

Он потянул к себе наган, который держал в руках Фельдшер. Однако тот не дал его у себя вырвать из рук. Криво ухмыляясь он протянул:

- Погоди, стрельнешь еще. Молодежь надо бы кое-чему научить, как никак смена растет!

Он глумливо подмигнул Кривому. Тот сплюнул на землю и мрачно процедил.

- Давай, только по-быстрому.

Фельдшер обернулся на пустырь и пронзительно свистнул. Из-за стоящих на запасных путях вагонов стали медленно выходить подростки. Это были все те же пацаны, которые некоторое время назад азартно резались в "пристеночек" на заднем дворе привокзального кабака. Сейчас они медленно и неохотно шли на свист пахана. Остановившись полукругом вокруг главарей, они ждали. Они видели лежащего на земле человека, видели кровь, сочащуюся на землю. Деньги, которые он им "проиграл", были подчистую отобраны у них. Да они и не рассчитывали ни на какие деньги, главное для них было выжить, а все остальное было второстепенным. Фельдшер окинул взглядом поникшие детские головы. Потом, подойдя к одному из пацанов, вывел его из толпы. Это был тот самый пацаненок, который оказался в "проигрыше" вместе с Тертым.

- Сашок, он тебя наебать хотел, всем по три бумажки дал, а тебе только две.

- Да я же сам проиграл - понурил голову парень. Он не знал, к чему клонит Фельдшер, он только знал, что от этой сволочи ничего хорошего ждать нельзя.

- Да, нет, наебал он тебя, Сашок, наебал. Давай-ка рассчитайся теперь с ним - Фельдшер протянул затрепетавшему парню наган - Пульни в него, чтобы в другой раз неповадно было.

Слезы брызнули из глаз мальчика, лицо исказила душевная боль. Подлец продолжал глумливо подначивать пацана. Потом стал запугивать

- Смотри, Сашок - не сделаешь сам, потом с тобой такое же будет.

Парень взял трясущимися руками наган. Фельдшер подтолкнул его вперед, затем взял его руку в свою и направил дуло нагана в голову лежащего на земле человека.

- Ну, жми на курок. Мужик ты или баба?

Парень закатил глаза к небу, губы его искривились в рыданиях, и он нажал на курок.

Раздался сухой щелчок.

- Что за черт! - удивился Фельдшер. Он взял из рук парня наган, с недоумением покрутил его в руках. Снова взвел курок, посмотрел на капсуль патрона, на боек, потом, зажмурив один глаз, заглянул в дуло нагана. Что-то хотел сказать. Но... не успел. Раздался выстрел. Пуля вошла в глаз бандита и вышла из затылка, разворотив череп. Ноги Фельдшера подкосились, и он рухнул рядом с лежащим навзничь на земле матросом. Мальчишки как по команде развернулись и бросились бежать. Кривой с Лютым переглянулись, грязно выругались в адрес своего бестолкового кореша, и тоже поспешили от греха подальше. Хоронить своего бывшего товарища никто не собирался. Падаль - одно слово. Местные работяги подберут, да и закопают сами.

Когда все разошлись, из тумана, словно призрак, появилась худенькая девичья фигурка. Серафима неслышно подошла к лежащему на земле матросу. Постояла над ним, разглядывая его лицо, затем достала из кармана своего пальто золотое массивное кольцо, ловко снятое с пальца матроса, когда он пытался убедить её ехать в эту сраную Америку, наклонилась и вложила его в безжизненную раскрытую ладонь. Поднялась и также тихо исчезла в тумане.

Судьба Серафимы Бездомной сложилась, можно сказать, удачно. В одну из облав, которые проводил отдел ВЧК по борьбе с бандитизмом, её поймали и отправили в Детский дом. Там Серафима училась, закончила школу. Активно занималась общественной работой и по путевке Ленинского Комсомола получила направление в Летную школу. Вышла замуж за своего сослуживца, летчика. У них родился сын. Вместе с мужем они служили в истребительной авиации. В начале Великой Отечественной Войны, в первом же бою погибла - была сбита фашистским ассом.

Стал накрапывать мелкий дождь. Он падал на лицо матроса и каплями стекал по впалым щекам на землю. Кто-то там, в вышине, старался вдохнуть жизнь в неподвижное тело. Ласковыми, заботливыми руками омывал ссадины на лице, врачевал раны на теле. Ресницы матроса дрогнули, и глаза медленно открылись. Он долго смотрел в серое Питерское небо, из которого падали ему на лицо холодные капли дождя. Жизнь возвращалась к нему. Тертый со стоном повернулся на бок и стал с трудом подниматься. Поднявшись на ноги, осмотрелся вокруг. В отдалении он увидел медленно отходящий от перрона поезд. Превозмогая боль, он, словно раненый медведь, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, побежал наискосок отходящему поезду. Он успел схватиться за поручни последнего вагона и, теряя сознание, из последних сил сумел взобраться на площадку тамбура. Там он долго лежал, обессиленный, переводя дух и наблюдая, как убегающие вдаль рельсы плавно сливаются на горизонте в одну точку. Он успел. Успел - стучали колеса на стыках, успел - тупой болью стучало в голове. Смерть отступила. Жизнь снова улыбалась ему, и он улыбался ей в ответ.

17. Тертый откупорил очередную бутылку водки и наполнил стакан. За окном вагона мелькали хаты не то французских, не то немецких деревень. Надо же, везде люди живут - изумлялся матрос, глядя на проплывающие мимо города и поселки. Почти с детским любопытством рассматривал он раскрывающийся перед ним мир. Он изумлялся всему - ветряным мельницам, стоящим на холмах словно воины, средневековым замкам, окруженным водяными рвами, диковинным пейзажам, непохожими на русские поля и долины. Раньше, когда он молодым резервистом ехал по этим же местам в составе элитных частей Экспедиционного корпуса, ничего этого он не замечал. Все внимание веселых наглых глаз было направлено на баб - болгарок, немок, француженок. Все мысли были заняты их манящими прелестями, выпирающим из тесных лифов и угадываемыми под колышущимися на ветру платьях. Какой гогот и веселье стояло в солдатском вагоне, когда кто-нибудь из гвардейцев, заманив в вагон пышнотелую "фрау" и удовлетворившись ею, пускал её далее по кругу. Это сутки спустя, те же бравые гвардейцы будут корчиться в буром кровавом месиве и выть от боли, угодив под обстрел немецкой артиллерии. Но это будет сутки спустя.

Опрокинув в себя стакан, матрос отрешенно смотрел в даль.

Водка и здоровый организм быстро справлялись с нанесенными в драке увечьями. Вот уж и дышится легко, нет уже этой острой пронзающей при каждом вздохе боли. Хорошо! Тертый поднялся из-за стола и затуманенным взором посмотрел в сторону гроба. Его тянуло к ней. Тянуло также, как и раньше. Подойдя к гробу, он привычным движением отвинтил золотые винты и аккуратно отложил их в сторонку. Затем, подцепив тяжелую крышку, с усилием приподнял её и также аккуратно опустил на пол. Лушка лежала в гробу, как живая. Тлен не брал её. Казалось, что она просто спит, или притворилась спящей, так как она делала это раньше - закрывала глаза и ждала, когда милый разбудит её нежным и долгим поцелуем. Матрос с любовью смотрел на родные прекрасные черты. Мысленно разговаривал со своей любимой, восхищался её нарядом, с гордостью рассматривал алый рубиновый крест, мерцающий на белой мраморной шее подруги. Он осторожно прикасался к её хладным рукам и нежно гладил их. Обручальные кольца соприкасались и, казалось, тоже шептали друг другу нежные слова. Матрос наклонялся и нежно целовал холодные неподвижные уста. Под тонкой материей царского одеяния, шуршащей словно стрекозиные крылья, рука матроса ощущала упругую женскую грудь, крутые широкие бедра, мягкий пухлый лобок...

В Париже встречать траурный кортеж вышел сам мэр города. Понизив голос почти до шепота, он передал искренние соболезнования от Президента Франции, называя при этом усопшую Великой княжной. Тертый сдержанно выслушал соболезнования. Одновременно с этим он великодушно принял "скромный дар от Французского правительства" в размере десяти тысяч франков. Выглядел Тертый к этому времени вполне прилично. Раны на теле и на лице зажили не оставив следа, одеждой, вполне сносной, его снабдили в пути польские и немецкие власти.

Лондон встретил путешественников густым промозглым туманом.

На пристани переправы через Ла-Манш траурный рейс ожидали члены Английской Королевской семьи - принц Уэльский Эдуард со своей экстравагантной любовницей Уоллис Симпсон. Всем было ясно, что это путешествие должно оставаться под покровом тайны - весть о расстреле царской семьи большевиками волной ужаса прокатилась по всей Европе - поэтому заниматься выяснением личностей никому и в голову не приходило. Афишировать это событие по тем же причинам также было невозможно. Принц со своей спутницей, облаченные в обычные гражданские одежды, стояли на холодном ветру среди встречающих, и терпеливо ждали, когда паром доставит с берегов Франции скорбный груз. Завидев издалека коренастую фигуру Тертого, внимательно наблюдающего за операцией погрузки со стапелей тяжелого гроба, Уоллис порывисто сжала руку своего возлюбленного, по её щеке побежала слеза. Для себя она твердо решила, что Англия предоставит этим людям все, что им может потребоваться. Когда операция разгрузки была завершена, Эдуард подошел к Тертому и сдержанно поклонился, всем своим видом выражая соболезнование и желание помочь. Тертый протянул ему руку и они скрепили свое взаимопонимание крепким мужским рукопожатием. Погрузив гроб в королевский Ролс-Ройс, они в сопровождении четырех черных Роверов двинулись в порт.

Трансатлантический лайнер "Титаник" стоял у причала и ждал своего часа. Он, словно гора, величественно возвышался над всеми судами, и полностью покорил воображение бывшего революционного матроса. Формальности с утерянными паспортами и билетами были быстро улажены благодаря участию принца Эдуарда, а точнее, его деятельной и решительной любовницы Уоллис Симпсон. Уоллис знала немного русский язык

- Я очьень сьочуйствуую вашему горю - глаза её, устремленные на матроса, выражали печаль и материнскую нежность

- Да ладно, чего уж там.

- Ви испитывал трудности в путешествии. Вас грабить бандиты. Не протествуйте - нам все известно - она порывисто прижалась к Тертому, сидящему рядом с ней на заднем сидении автомобиля и приложила тонкие пальчики, обтянутые ажурными перчатками, к его губам.

- Было дело.

- Ведь у вас и паспортов нет и билетов тоже

- Билеты у нас были - заволновался Тертый - Первого класса. И на меня и на Лушку.

Уоллис понимающе улыбнулась и кивнула головой в знак того, что все будет хорошо.

- Не волнуйтесь, билеты вам не нужны, ваши места забронированы и ждут вас. Мы только оформим вам новые паспорта взамен утерянных и визы, чтобы у вас не было проблем, когда вы прибудете в Америку.

- Вот это дело - удовлетворенно крякнул Тертый

- Скажите, какую фамилию и имя запьисать вам в новий паспорт?

Тертый наморщил лоб, вспоминая какие фамилии были записаны в тех паспортах, которые сделала в России Лушка

- Кларк. Да, точно - мистер Вальтер Кларк.

- Простите - Уоллис сделала скорбную паузу - А как записать вашу спутницу?

- Так, эта... жена она мне

- Я понимаю - опустила глаза девушка - на её имя тоже нужно выписать документ

В порыве сожаления, что ей приходится выяснять такие интимные формальности у человека, который пережил горе, Уоллис порывисто сжала пальцами его руку.

- А. Так эта... Лу... - Тертый осекся, потом сморщил лоб, роясь в памяти - Вот, запиши так - Вирджиния Мак Доуэл.

Прибыв в порт, деятельная Уоллис сама в течение получаса оформила все необходимые документы. Крепкие молодцы, солдаты королевской гвардии, погрузили гроб на платформу подъемного крана, и он медленно двинулся вверх, на палубу лайнера. Офицеры, сопровождавшие принца Эдуарда, отдали честь отправляющейся в последний путь "царственной особе". Капитан лайнера Роберт Смит, опытный морской волк, наблюдавший за погрузкой судна из своей капитанской рубки, также приложил руку к седому виску. Ему было 59 лет, и после этого рейса он должен был уйти на заслуженный отдых. Он мог спокойно уйти и раньше, если бы не традиция, в соответствии с которой честь командовать вновь построенными судами, совершающими свой первый рейс, компания "Уайт стар лайн" всегда предоставляла капитану Смиту.

Тертый вытащил из кармана френча пачку папирос, раскрыл её и протянул стоящим в скорбном молчании офицерам. Закурили. Принц Уэльский, положив руку на плечо Российскому матросу, тихо произнес

- Go.

Пора - понял его короткое напутствие Тертый.

- К чёрту - коротко ответил матрос и двинулся к трапу.

Внутренний интерьер "Титаника" поражал своим великолепием любого, кто вступал на его борт. По широкой лестнице пассажиры спускались в помещение первого класса, попадая со шлюпочной палубы внутрь судна. В верхней части лестницы, в стену, отделанную ореховым деревом, были встроены большие часы с бронзовыми фигурами Чести и Славы, венчающими Время. Над всей лестницей возвышался внушительный стеклянный купол, разделённый фигурными металлическими переплётами на симметричные части. Пассажиры могли пользоваться лифтами, без шума доставлявших их в нижние части судна и возвращавших обратно на верхние палубы. На палубе А располагались читальный зал, курительный салоном, холл и зимний сад. На палубе В особое внимание привлекали апартаменты миллионеров с собственной прогулочной палубой. Каждое из этих двух помещений было оборудовано по-своему и включало две спальни, гостиную, ванную и прихожею. В каютах, вместо привычных круглых иллюминаторов имелись большие окна, как во дворце. Вместо радиаторов парового отопления были установлены камины. Мебель и интерьеры апартаментов разрабатывались лучшими художниками. Если билет первого класса, включая плату за удобства, стоил около 100 фунтов стерлингов, то в разгар сезона стоимость путешествия через океан в один конец в таких апартаментах поднималась до 870 фунтов или 4350 американских долларов (сегодня это составило бы 50000 долларов). Палубу В на корме украшал ресторан в стиле Людовика XVI. Его стены были отделаны под светлый орех, большие оконные ниши задёрнуты шёлковыми шторами. Здесь могли обедать наиболее привередливые из пассажиров. По соседству располагалось "Кафе Паризьён", напоминавшее залитую солнцем веранду, увитую вьющимися растениями, с плетёными стульями возле небольших столиков.

На всех палубах царило праздничное оживление. Тертый стоял на корме верхней палубы и, облокотившись на перила, смотрел, на отплывающий вдаль город. На пристани стояли люди, они махали руками и платочками, отходящему в свой первый и последний рейс непотопляемому лайнеру, красе и гордости Английского мореходостроения. Тертый видел, что в сторонке от толпы стоит группа людей, среди них были его друзья - принц Уэльский и его обаятельная спутница, они тоже, как и все прощально махали руками. Когда лица и фигуры людей стали неразличимы вдали, матрос повернулся и окинул взглядом палубу. Неподалеку от него стояла девочка, лет пяти. На ней было нарядное белое платье, и она с любопытством смотрела на матроса, носком ботиночка чертя замысловатые завитушки на идеально гладкой палубе. Увидев, что мужчина обернулся и смотрит на неё, она засмущалась, потом, решив видимо, что не стоит стесняться, подошла к нему.

- А ты русский?

- Русский - удивленно ответил Тертый.

- Я так и знала - она радостно засмеялась

- Как же ты угадала?

Она кокетливо отвела глазки, придумывая что ответить.

- А ты не такой, как все.

- Правда? М-м-м...

- А тебя как зовут?

- Меня то? А тебе зачем?

- Познакомиться - она кокетливо захихикала, преодолевая смущение

- Тертый меня зовут. Андрей Тертый.

- Очень приятно! Катя Герман - она с детской старательностью сделала книксен, как учила её воспитательница - Мы с мамой и с папой, и еще с сестрой Алисой плывем в Америку.

- Мы... с женой... тоже туда плывем - мрачно ответил Тертый.

Девчушка с любопытством рассматривала фигуру революционного матроса. Что-то было в его облике такое, что не укладывалось в её детские представления о людях, путешествующих на таком шикарном пароходе. Одет он был также как все. Огромного роста? Да, нет - не мало вокруг рослых мужчин. Лицо! Вот лицо у него совсем не такое как у других. Загорелое, темное, глубокие складки идут от носа к уголкам губ. И глаза. Они смотрели вдаль, и казалось, он видит ими так далеко, как ни один человек на земле не может видеть. Все, к примеру, смотрят друг на друга, или кто-то смотрит в чашку и помешивает кофе, а кто-то читает газету, и даже те, кто смотрит в море, они все-равно смотрят на что-то - на чайку, на волны. А он... смотрит просто вдаль, на то, что никто не видит. Какой он удивительный. Да и вообще, жизнь так прекрасна! Как все интересно вокруг! Осторожно, с чисто женской деликатностью, она продолжала свои исследования дальше.

- Мой папа фармацевт. У него была своя аптека на Садовой, в Москве. Знаешь?

- Не-а

- А ты чем занимаешься?

- Я то?

Тертый задумался. А в самом деле - чем он занимается? Да ничем он не занимается. Тридцать пять лет за плечами, а что он сделал. Морды бил, да водку пил - вот и все его занятия. Лушка... и её не уберег. Матрос повернулся и пошел прочь.

- Приходи после обеда - крикнула ему вдогонку Катюшка - в пинг-понг будем играть.

Судьбу Катюшки рок пощадил. Правда, жизнь её сложилась не просто. В момент катастрофы они вместе с мамой и сестрой успели сеть в шлюпку и таким образом спаслись. Их отец и муж Самуил Герман остался на тонущем корабле, места в шлюпке ему не хватило. Катя выросла, вышла замуж за русского дипломата и в 36 году вместе мужем и родившейся у них дочерью вернулась обратно в Россию. Там она была осуждена по 58 статье и сослана на поселение в город Котлас на Севере Архангельской области. Куда сослали мужа, Катерина так и не узнала. Её дочь, Валентина, закончила Ленинградский Педагогический институт. Еще в институте она познакомилась с веселым и одаренным молодым человеком, студентом из Ленинградского Приборостроительного. Они поженились и вместе получили распределение в один из Почтовых Ящиков, создававшихся на Урале по распоряжению Лаврентия Павловича Берии. Так назывались научные подразделения, которые работали над созданием советского ядерного оружия. Там же у них родился сын. Муж Валентины, оказался способным инженером. Он защитил докторскую диссертацию, и стал видным советским ученым. А незадолго до смерти получил Ленинскую премию за научные разработки по своей тематике и почетное звание профессора. Жили они хорошо. Их сын поступил в Московский Энергетический Институт и по окончании института перебрался в Москву. Два раза был женат. Сейчас он работает в какой то коммерческой фирме программистом, на досуге кое-чего пописывает. Иногда мы с ним пьем пиво в скверике и обсуждаем проблемы творчества.

Проходя мимо ресторана, Тертый купил в баре несколько бутылок водки и пошел в свою каюту. Опустив на пол крышку гроба, он сел рядом на стул и положил голову на прохладную полировку дерева. Долго сидел, ведя мысленный диалог с любимой.

Потом напился.

18. Очнулся Тертый среди ночи. Он вышел на верхнюю палубу и в лицо ему ударил свежий морской ветер. Кругом расстилался океан. Темная, живая стихия простиралась от горизонта до горизонта. Черная бездна раскинулась над ней, и в ней, как бриллиантовые диадемы на теле красавицы, ярко горели созвездия. Их отсвет на гребнях океанских волн заливал все бесконечное пространство вокруг корабля. Маленький уютный мирок, такой же яркий и блистательный, как звезды на небе, гордо бороздил покоренную океанскую стихию. Еще одна бездна, мрачная и тяжелая лежала под днищем этого великолепного творения человеческих рук. И ждала своего часа. Взявшись за перила мостков Тертый долго смотрел в пучину волн. С почти двадцатиметровой высоты шлюпочной палубы огромные океанские волны, казались рябью на поверхности водоема, какой-либо качки не ощущалось вообще, и только легкая дрожь палубы говорила о том, что внутри этого технического чуда работают двигатели мощностью в десятки тысяч лошадиных сил. Эти силы на десятиметровой глубине вращали гигантский винт лайнера, позволяющий кораблю со скоростью 20 узлов в час резать упругую поверхность океана.

Кто сильнее - человек или стихия?

Человек!

В этом нет сомнений.

До боли в глазах Тертый всматривался в тьму, бурлящую за бортом корабля. Шум ветра доносил звуки музыки из ресторана. Как чужды ему были сейчас эти звуки, как близки ему были шум ветра и приглушенный рокот океанских волн. Хотелось слиться с ними, сделать шаг вперед, оторваться от палубы и раствориться в морской стихии.

Сзади, за своей спиной он услышал легкие шаги. Матрос повернул голову и увидел Лушу. Она хотела незаметно подойти к любимому, как любила это делать раньше, закрыть его глаза своими теплыми ладошками. Увидев, что её заметили, она радостно засмеялась и нежно прижалась к милому всем телом.

- Как хорошо здесь, Андрюша! Посмотри - она сделала мягкий жест в сторону океана, провела рукой по звездному небу. Бриллианты на её запястье заискрились ярким холодным светом вечности.

- Да - задумчиво протянул Тертый.

...

Ночь отступала, стал виден край горизонта. Веселый фокстрот, доносившийся из ресторана, стих. Последние подгулявшие пассажиры расходились по каютам. Солнце еще не скоро покажется над горизонтом, но заря окрасила край неба золотом рассвета. Резкие крики чаек над волнами заглушали все остальные звуки. Ветер стих, и по поверхности океана бежали длинные, постепенно затихающие волны.

Решение, зревшее в голове матроса, становилось все яснее и отчетливее.

Америка. На хрена она нужна ему, эта Америка. Море, пальмы, синематограф... - какой в этом смысл, если рядом нет Лушки. Тертый поднял голову и посмотрел на иллюминаторы капитанской рубки. За отсвечивающим стеклом он разглядел профиль бородатого человека. Капитан Смит был на своем посту. Помощник сменит его тогда, когда пробьют первые склянки, и ночная смена отправится на покой. За долгие годы плавания старый морской волк многое повидал на своем веку и ничему не удивлялся. Он видел человека, стоящего на корме, он знал, что это "тот самый русский", видел как тот, словно разговаривает с каким то невидимым собеседником. Капитан знал, с кем разговаривает русский, капитан также знал, что скажет ему тот, когда поднимется к нему на мостик. Тертый медленно поднялся по крутому трапу в капитанскую рубку. Смит приветливо кивнул вошедшему. Помолчали.

- Сорри... Ай нид ту стоп... файф минетс - Тертый с трудом вспоминал иностранные слова, которые остались в его памяти со времен вояжа по Европе - май вайф... эта...жена значит у меня тама.. - он показал большим пальцем куда то себе за спину.

Капитан несколько мгновений раздумывал, потом понимающе кивнул головой.

Когда край солнца показался над горизонтом, на океане установился полный штиль. Огромный лайнер, словно сказочный дворец, застыл посреди искрящейся на солнце водной глади. Приглушенный шум его гигантских винтов заглушался резким криком чаек, мечущихся над безлюдными палубами. Пассажиры спали. Они наслаждались негой и комфортом на мягких перинах в комфортабельных каютах и видели сладкие сны. Двенадцать крепких молодцов, матросов ночной смены, вогрузив на плечи тяжелый гроб медленно несли его к корме судна. Гроб установили на платформу, на которой обычно поднимают на борт грузы, укрепили на нем тяжелые свинцовые пластины. Тертый, без пиджака, в одной белой просторной рубахе, встал на платформу рядом с гробом и махнул рукой, давая команду на спуск. Заработала лебедка и тяжелая платформа оторвалась от палубы. Переместившись по нависному рельсу, она зависла над водой на высоте многоэтажного дома, потом щелкнул переключатель, и платформа начала медленно опускаться вниз. Матросы, стоящие на палубе, молча наблюдали за спуском. С их высоты массивный гроб и платформа казались им спичечным коробком. Вот уже платформа почти коснулась воды. Человек, стоящий на ней, поднял руку, подавая команду прекратить движение. Видно было, как небольшой белый бурун пробежался по деревянному настилу, на котором стоял гроб. Матросы с непокрытыми головами молча наблюдали, как мужчина склонился над крышкой гроба и долго стоял так, прощаясь с любимой. Через некоторое время он распрямился, перекрестился и, зайдя с торца навалился плечом на гроб. Тяжелый груз медленно двинулся по железным каткам к краю платформы. Вот уже треть его нависла над голубой бездной. В следующий момент гроб отделился от края деревянного настила, и волны сомкнулись над ним. С палубы "Титаника" было видно, как уходит в глубину черный прямоугольный предмет с золотым крестом посредине. Океанская вода, прозрачная, как женская слеза, позволяла видеть все на сто метров в глубину. Вскоре и золотой крест исчез из виду, и движение ко дну продолжалось в тишине и полной темноте. Достигнув дна, гроб с Лукерьей, подняв облако ила, навсегда упокоился под многокилометровой толщей воды.

Тертый пил. С утра он спускался в ресторан, официантка приносила ему яичницу и графин с водкой и он, уединившись ото всех, опрокидывал в себя рюмку за рюмкой. Когда заканчивался второй графин, он выходил на палубу. Там он вдыхал в себя прохладный морской воздух и смотрел вдаль. Любовался белыми чайками. Чем то они были похожи на его Лушку, такие же неугомонные и шебутные. Тертый улыбался, глядя на них. Он доставал из кармана сушку, крошил её в своей ладони и выставлял перед собой, приглашая любопытных птиц полакомиться. Какая то из птиц, зависнув в потоке воздуха над ладонью матроса, хватала с его руки кусочек угощения. Тертый кончиками пальцев ощущал её горячее трепетное тело, слышал шелест её белоснежного оперения, видел перед собой её доверчивые любопытные глаза. Сердце вновь наполнялось теплотой, жизнь возвращалась в него. Хотелось жить, хотелось с кем-то общаться, разговаривать. Матрос шел в буфет, брал с собой несколько бутылок спиртного и спускался на нижнюю палубу, туда, где отдыхали свободные от несения вахты английские матросы. Они уже знали его и радостно приветствовали, завидев его могучую коренастую фигуру, бодро спускающуюся к ним по трапу.

- О! Руссо! - приветственно кричали они ему - кам хиа, кам хиа!

Передав бутылки с виски в руки одного из матросиков, Тертый скидывал с себя пиджак и, прихлопывая себя по коленкам, отбивая ботинками чечетку, пробирался в круг отдыхающих матросов. Откуда ни возьмись, в руках у кого-то появлялась гармошка, и вот уже бесшабашные аккорды "русской цыганочки" неслись над палубой величественного "Титаника".

- Э-э-эх! Мать твою! - орал Тертый.

Он видел как на палубу лайнера, словно крылатый Серафим, прямо с небес опускался белый жеребец.

- Пегас! - радостно кричал ему Тертый - ты вернулся, старина! Как мне тебя сейчас не хватает.

Конь расстрелянного в далеком Харбине белого атамана радостно ржал и бил копытами в такт прихлопам и притопам революционного матроса.

Английские моряки, весело перемигиваясь друг с другом, дружно хлопали в ладоши.

Пассажиры, спустившиеся поглазеть, как веселятся матросы, тоже радостно хлопали в ладоши.

Юная москвичка Катя Герман, эмигрирующая вместе с родителями и сестрой из разоренной России в далекую спокойную Америку, дергала маму за рукав платья и показывала маленьким пальчиком на отплясывающего господина:

- Мама, мама, вон тот, про которого я тебе рассказывала. Его Андрей Тертый зовут. Он тоже русский! - И весело хлопала в ладоши.

А тот, покраснев лицом от натуги, орал во всю мощь своей глотки.

В чистом поле васильки. Дальня-я-а доро-о-ога.
Сердце стонет от тоски, а в глазах трево-о-ога-а-а-а..
Э-э-х раз,
да еще раз,
да еще много... много... много раз
Э-эх раз, да еще раз, да еще много, много раз!

Конец.

03.08.2002г