Если из Тбилиси ехать по шоссе на юг, в сторону Еревана, то в 20-ти километрах от грузинской столицы, сразу за глубочайшим оврагом шириною в два километра, встретится наверху небольшая деревушка - Кода. 115 её дворов расположились у самого подножия невысокого холмистого хребта, который, как и горная дорога, тоже тянется строго на юг. Половина деревни, та, что ближе к хребту, находится на крутом спуске к дороге, а другая её часть, что построена за дорогой, стоит на ровном месте. С верхней части деревни видны на юге дальние горы Малого Кавказа, видна сама дорога, круто пошедшая там светлой лентой на подъём, видны отдельные горушки и долинки, покрытые голубой дымкой. А если смотреть в сторону Тбилиси, на север, то слева завиднеется на дальнем холме земляного Телетского хребта старый заброшенный монастырь, а внизу, если хорошо присмотреться, стоят телеграфные столбы, которые ещё до войны застряли на дороге перед самым Кумисским оврагом, так и не дойдя каких-то 7 километров до Коды, так и не осветив её жизни электрическим светом. И хотя этой весной страшная война уже закончилась, столбы так и остались на прежнем месте - ни одного не прибавилось. Кода продолжала жить, как и раньше, в тишине и темноте, забывая понемногу о похоронках, которые доходили сюда с фронтов вместе с тревожными сообщениями газет и письмами от солдат. Мир и тишина установились на этой земле, письма и газеты тоже стали другими.
И вдруг с безоблачного июльского неба раздался такой грохот над только что проснувшейся деревней, что сорвались с привязей собаки и козы во дворах, взлетали в воздух куры и перья, а перепуганные жители выскакивали из домов с ложками в руках и, задрав головы и видя над собой двухкилевые бомбардировщики на малой высоте, ошеломлённо друг друга спрашивали: "Что, опять война, да?".
Однако кружившие над деревней бомбардировщики были все с красными звёздами на крыльях и начали садиться за деревней, километрах в двух, где ещё вчера пасся рогатый скот. Самолёты откуда-то летели и летели. Не успевали сесть одни звенья, появлялись другие. Вся деревня высыпала теперь на крыши домов и, приложив козырьками ладони к глазам, наблюдала за их появлением и посадками. Прибежавший с поля помощник местного пастуха мальчишка Мамука Асатиани, запыхавшись, сообщил: на пастбище распоряжаются какие-то военные, приехавшие ещё до света на большой машине с радиостанцией и антенной, скот пасти запретили, стадо пришлось перегнать в другое место.
- Почему в другое место? Это же наша земля, колхозная! - возмутился бригадир Чорголашвили, высохший на солнце старик.
- Не знаю, дедушка, - отвечал мальчик. - Говорю же тебе, военные!
С мальчишкой согласились другие старики:
- Если военные, эти никого спрашивать не будут.
Чорголашвили не сдавался:
- Хотя бы председателя колхоза предупредили! Или Советскую власть. Земля принадлежит нам по закону!
Старика осадил толстый низкорослый начальник почты Михо Сулакишвили:
- Может, им сам Сталин разрешил? Смотрите!..
В небе появилась новая волна бомбардировщиков - эти начали садиться чуть дальше, на военном аэродроме Сандар, что был от деревни в 12-ти километрах, возле райцентра Марнеули, окружённого горами Малого Кавказа. Там, знали, была бетонированная полоса, и самолёты летали давно, но маленькие. Они никого не интересовали, как и новые бомбардировщики, улетающие туда. Всем было любопытно, что будет теперь здесь?
К середине дня в деревне появились в коричневых кожанках первые лётчики. Всё разъяснилось - просились на постой, объясняли:
- Да нет, не на одну ночь - насовсем. Служить здесь будем.
Маленький, носатый и кривоногий председатель поселкового совета, шевеля громадными усами, спросил одного из лётчиков, начальника на вид:
- Аткуда прыехали?
- Не приехали, генацвале, прилетели. Из самой побеждённой Германии. 3 дня сюда добирались.
- Аткуда наше слово "генацвале" знаешь? - обрадовался представитель местной власти.
- От вашего пастуха. - Начальник военных улыбался тоже. - Ты лучше объяви населению, что квартиры нужны. Платить будем, скажи, аккуратно, каждый месяц. За первый - дадим деньги вперёд.
И деревня загудела, загалдела на всю ночь. Лётчики тут же начали вселяться в дома, а начальство пошло осматривать с колхозным начальством крупные каменные здания колхоза, торгуя их у председателя Элисбарашвили под штаб, под продовольственный и вещевой склады. Полковник объяснял на ходу, где и что полк намерен себе строить.
- Вон там, ближе к аэродрому, где мы садились - казармы для солдат. Рядом с казармами - дома для офицеров с семьями. Семьи - скоро приедут, будет гарнизон. Вот здесь, в конце вашей деревни, которая ближе к аэродрому, построим столовую для лётного и технического состава. Завтра туда привезут полевые кухни из Тбилиси. А пока - сухим пайком будем питаться.
- Зачем пайком? Зачем - сухим? Духан есть: чайная по-вашему. Можьна випит, и закусит. Можьна - у нас, дома: милости просим! Сухым... Вай, как нихарашё!
За столом председатель колхоза Георг Элисбарашвили спрашивал командира полка Селивёрстова:
- А клуб ви будете строит? А то ми тут рядом со столицей живём, а электричества - нет!
- А почему нет?
- Война била - некому строит било.
- Ничего, у нас - движки, будет и свет, и клуб, и кино будем привозить из столицы! - обещал молодой полковник.
- Вах, харашё! А то маладожи - скучна. Клуб - нэт, библиотека - нэт. Шьто ти хочешь, если 115 дворов всего!
По-русски местные жители говорили плохо. Да и то лишь мужчины, женщины - не умели. Поэтому о найме квартир офицеры договаривались не с хозяйками, как это принято в русских деревнях, а с хозяевами. Ладили быстро. Грузины лишь предупреждали об одном: без серьёзных намерений ухаживать за местными девушками и женщинами нельзя, могут быть тяжёлые последствия. Получив согласие, били по рукам и вели своих постояльцев в духан.
Солдаты благоустраивались тоже - разбивали себе возле аэродрома лётние палатки, которые привезли с собой на транспортных самолётах. Ну, а стрелки-радисты и воздушные стрелки летели не на транспортных, со своими экипажами. Экипаж - это лётчик, штурман и два стрелка. Всего в полку рядовых и сержантов вместе с мотористами, прибористами, вооружейниками и механиками набралось более 200 человек. К вечеру с палатками у них было покончено. Возле самолётов и технического имущества выставили караул, а свободные от караула и благоустройства солдаты копали весь день ямы под большие цистерны для горючего. Завтра, сказано было начальством, из города прибудет и то, и другое. Сначала нужно срочно построить собственный склад ГСМ, а там уж потихоньку и бомбовый склад, походно-ремонтные мастерские и всё остальное. Обеспечивать работу полка начнёт потом батальон аэродромного обслуживания, который частично уже прибыл из Кировабада в виде начальства и наземной радиостанции. Остальные его подразделения - авторота с машинами, бульдозером, тракторами и прожекторным взводом, технико-снабженческая часть, финансовая и продовольственная - ожидались в течение ближайшей недели.
Так оно и произошло. Батальон аэродромного обслуживания достался авиаполку исконно тыловой, отлаженный. Начфин по распоряжению высшего начальства сразу же начал оформлять лётный и технический состав в отпуск - первый после войны, а остальные подразделения батальона принялись за строительство будущих зданий гарнизона - штаба, столовых, за организацию военной жизни на новом месте. Местные жители диву давались, сколько успели военные сделать за 45 дней. К приезду офицеров авиаполка из отпуска были уже построены две казармы, штаб батальона и штаб полка, столовая с двумя большими залами - для солдат и лётно-технического состава. Денег устроители новой жизни не жалели, нанимая себе рабочих на стройки, официанток, поваров, другой обслуживающий персонал: штабной - в виде голенастых машинисток, и медицинский - в образе двух фигуристых сестёр в белоснежных халатах.
Особенно удивляли местных крестьян небережливые расходы на закупку досок, цемента, кирпича, на аренду колхозных помещений под склады. Правда, под общую строительную сурдинку возникали в деревне и фундаменты для больших личных домов - начфину, командиру батальона, начальнику технического снабжения, и стало всё понятным. Но всё равно было чему удивляться кодинцам: такой размах был по силам лишь армии, которая никогда не считалась с расходами.
Офицеры, вернувшиеся из отпуска, удивлялись тоже, знакомясь с грузинами и местными обычаями уже по-настоящему. По вере - вроде бы православные, а по отношению к женщинам - типичные мусульмане: всё решали только мужчины, женщины казались бесправными. Удивляло и название деревни - Кода. Напоминало что-то из области военных шифров, а на самом деле никакого отношения к ним не имело и на русский язык никак не переводилось - Кода, и всё. Но русские почему-то не приняли у деревни её единственного числа, переиначили во множественное - Коды. Так и говорили с тех пор: "Пошёл - в Коды. Был - в Кодах".
Странно стала складываться на новом месте и жизнь - под грузинский уклад: полутрезвый, вольный, иногда легкомысленный. Виноградного вина в деревне было много, полёты - не открывались. Начальство было занято строительством складов, землянок, домов для жилья, оборудованием для ночного старта, установкой передвижных каптёрок для хранения парашютов, кислородных масок, баллонов. Никакого дела у лётчиков и штурманов не было, кроме сидения в классах, которые были построены в больших землянках. А там и аэродром раскис - занепогодило осенью, считай, до самой весны: морозов в Грузии не бывает.
Что делать авиаторам, когда нет полётов? У техников работа всегда найдётся - её хватит на всю жизнь, потому что матчасть портится не только от полётов, но и от мокрой погоды. А вот у лётчиков и штурманов иного дела нет, как повышать свой теоретический уровень. Повышали обычно до обеда. А наевшись, занимались личным благоустройством - закупали кровати, шифоньеры, батарейные радиоприемники. Да мало ли ещё чего нужно для домашней жизни в деревне, оторванной от цивилизации!.. Так что после обеденного перерыва стало просто нормой для всех не являться в классы. А куда девать столько свободного времени - аж до следующего утра? Приходилось либо расписывать преферансную пульку, чтобы не скучать, либо ехать в город - искать себе развлечения там.
Столица Грузии после унылости русских городов, после всеобщей российской бедности с её ночными очередями за утренним хлебом по карточкам, с её воровством и грабежами, поражала роскошью широких кварталов, разнообразием архитектуры высоких массивных домов с раскрытыми до поздней тёплой осени окнами. Оттуда по вечерам неслись призывные звуки роялей, весёлых голосов, забытой жизни. И всюду гирлянды огней, клумбы с пышными цветами, неторопливая, гуляющая по вечерам, публика. Над городом, будто далёкий, приглушённый расстоянием водопад, плыл неясный шум - столько гуляющих сразу! В ресторанах ошеломляли хрусталь тяжёлых сверкающих люстр, зеркала выше человеческого роста, никель на поручнях в буфете, оркестры с роялями и пальмами в углу, дорогая посуда, праздные мужчины в чёрных костюмах, декольтированные женщины, броши с бриллиантами, золотые кольца, умопомрачительные меню, запах жареного мяса, бразильского кофе, французских духов, редкого табака. Все довольны: победили в такой войне! А кто вёл к победе? Кто развивал так республику? Кто освободил Грузию от налогов, от русской бедности, очередей? Великий вождь Сталин, грузин.
Там, где остались и жили родители лётчиков, где росли они и сами когда-то, люди всё ещё мучились, страдали от нехваток, хмурились от забот. Стараний великого вождя на всех не хватало: где достать сразу столько мяса, закусок, вина? В ресторанах же Грузии, где ежедневно собиралась отборная на вид публика, которую никто не видел ни на полях, ни на заводах, всё было доступным, во всём витала щедрость и лёгкость, а лица завсегдатаев выглядели беззаботными и весёлыми. Глядя на них, хотелось жить без забот тоже. Поэтому, возвращаясь в Коду, лётчики продолжали пьянствовать и там. Правда, иногда удивлялись тому, что деревенские грузины выглядели почему-то усталыми и плохо одетыми. Хорошо одевались в деревне только 5 человек. Значит, не вся Грузия жила на широкую ресторанную ногу. Но почему это было так, почему крестьяне казались безликими и оттого незнакомыми, никто из офицеров не задумывался. Зачем это военному человеку? Хорошо знали лишь двух духанщиков, торгующих выпивкой, да их духаны, где собирались мужчины по вечерам.
Главный духан находился в северной части деревни, напротив почты. Действовал он там с незапамятных времён, когда прежние его хозяева держали ещё и постоялый двор для проезжающих господ, владевших собственными экипажами. Теперь постоялого двора не было, люди ездили на автобусе, который проходил здесь 4 раза в день - два раза туда, то есть, из райцентра Болниси в Тбилиси, и два раза обратно, делая остановки в Коде, чтобы пассажиры, кому надо, могли оправиться или перекусить.
Мимо Коды кроме пассажирских автобусов ездили ещё в личных или в государственных "эмках" городские богачи и разного рода начальники, проверяющие район и его службы. Эти останавливались возле духана и ночью, потому что духанщика Нико, сына покойного Сандро Минашвили, который был хозяином этого духана ещё в гражданскую войну, можно было потревожить в любое время. Поднявшись с постели ночью, он подаст выпивку и любую закуску к ней, начиная от варёной фасоли с мясом - "лобии", и кончая пельменями, которые назывались в Грузии "хинкали". Нико Минашвили, почти 70-летний, жёлтый от недостатка свежего воздуха, старик был жаден, как бальзаковский Гобсек, соединил свой дом с духаном внутренней дверью, прорубленной им прямо в стене, и с тех пор мог подняться по требованиям клиентов даже под утро - постучи только в окно, если твой заказ будет стоить не меньше 50-ти рублей. Торговал Нико и вином, и водкой, и ромом, и коньяком, ликерами и пивом, тушёным мясом с костями, которое он называл по-грузински "чахохбили". Все приезжие давно знали об этом и не беспокоили жадного и нездорового старика по пустякам: спустит злую собаку, которая не столько могла покусать, сколько изорвать на тебе в клочья штаны. Милиционера в деревне не было, жаловаться - некому, да и чего ты докажешь? Что ломился ночью к хозяину в его дом? Вот и получил себе раздетую задницу.
Для постоянных клиентов Нико Минашвили отпускал товар и в кредит - "под крестик", как говорили пасшиеся у него завсегдатаи из офицеров. Но таких было немного, десятка два, не больше - Нико доверял не всем.
Однако, доверяя, и проверял - завёл толстую клеёнчатую тетрадь, куда заносил фамилии, счёт за наеденное и напитое, плюс 10% за оказываемое "доверие" и обслуживание - не за спасибо же человек вносит за клиента в кассу деньги из собственного кармана и работает без официантки? В отдельных случаях Нико брал и более высокий процент, но не под "крестик", а когда безденежный клиент, не имея у Нико постоянного "банковского" доверия, вносил "залог" за желание срочно выпить. В залог принимались медали, ордена или в крайнем случае удостоверение личности. Иногда под стойкой духанщика набиралось столько "личностей", что мог позавидовать начальник строевого отдела полка, собиравший иногда документы для очередных служебных отметок. Сохранность тайны сделки Нико гарантировал и строго всегда соблюдал. Но нередко её выбалтывали своим товарищам сами клиенты. Круг "заложников" от этого только ширился, а Нико усмехался и богател. Самым же удивительным было то, что у этого труженика прилавка никогда не было своих детей - род Минашвили на нём обрывался. Для чего копил человек деньги, не спал по ночам, не бывал на воздухе, было непонятно. Местные грузины знали: не было у Нико никогда и посторонней женщины - для этого у него просто не было времени. Евнух не человек! Зачем жил? Разве это грузин!..
Второй духан в виде голубой будки со стойкой появился в южной части деревни после открытия там офицерской столовой. Его соорудил из фанеры и почти приткнул к офицерскому залу с наружной части стены заведующий местным сельмагом, он же и его единственный продавец, Баграт Миколадзе, тучный громадный мужчина лет 40 с большими воловьими глазами. Его румяная бойкая 17-летняя дочь стала торговать вместо отца в сельмаге, а сам он наладил пивное "дело" в своём "Голубом Дунае". Приторговывал он и водкой с коньяком, но... нелегально, из-под прилавка, да и то лишь доверенным лицам, которых уж очень уважал и не мог отказать им. Торговать спиртным рядом со столовой для военных Баграту запрещал командир полка Селивёрстов. Но Баграт знал, что для особо уважаемых офицеров, а это было, разумеется, полковое начальство, бегать перед обедом за "стопариком" аж в "Северный" духан было большим неудобством, и потому наливал им у себя, приговаривая: "Только для тыбя, дорогой!" К концу обеда выяснялось, что Баграт не мог отказать и "уважал" почти всех в полку, избегая лишь явных провокаторов, парторга и комиссара части.
Баграт считался в деревне богачом, имел в городе любовниц, владел в Коде двумя огромными каменными домами в два этажа - в одном из них держал внизу сельмаг, а на верху жил в своё удовольствие сам, в другом находилась вместе со взрослым сыном и дочерью вечно больная жена. Сын нигде не работал и только пил. На почте Баграт положил в местную сберегательную кассу огромную сумму денег, распределенную им на 5 сберкнижек: на своё имя, на имя любимой дочери Розы, по одной на жену и сына, а пятая книжка опять была на себя, но деньги с неё Баграт снимал только для расходов на любовниц и удовольствия. Жена об этом знала, жаловалась на мужа соседкам, но перед самим Багратом в качестве "пострадавшей" не возникала. Слабые и больные, как известно, семейных войн не затевают.
Одним словом, если Баграт был в деревне как бы своеобразным царьком, то Нико из северного духана - князем. Остальных жителей деревни, исключая, разумеется, хозяев, у которых снимали квартиры, офицеры не различали. Да и как было различить этих крестьян-колхозников? Женщины - все до единой - ходили в чёрных платьях, в чёрных хлопчатобумажных чулках и в чёрных платках, словно жили в нескончаемом трауре по своей подневольной жизни. Появлялись они в деревне лишь под вечер, когда усталые и пыльные возвращались домой с колхозных виноградников, садов или с полей фасоли и кукурузы. Мужчины - усатые, как один, но, в противоположность женщинам, упитанные - тоже мало чем отличались друг от друга: ходили всегда либо в серой одежде, либо в чёрной, как женщины. Только вместо тёмных платков у них были тёмные грузинские шапочки из тонкого овечьего войлока: круглые, сделанные точно по голове. А вообще-то все грузины - как мужчины, так и женщины - походили внешне на болгар. Мужчины - орлиными носами, усами, смуглостью и красотой, женщины - внешним бесправием, покорностью и тёмными одеждами, под которыми не рассмотреть ни лиц, ни фигуры.
Вот так, постепенно офицеры узнали про Коду и её обитателей почти всё, что было заметным или интересным. Дочь Баграта, Розу, совратил русский сержант-радист родом из Сибири и пришлось Баграту играть свадьбу и выдавать дочь за чужака. Служба у этого обольстителя пока продолжалась, и Роза никуда не уехала - продолжала торговать в магазине отца и соблазнять мужа показом своих "доходов" и богатства, чтобы остался в Грузии навсегда. Сам Баграт тоже соблазнил в штабе БАО молодую красивую машинистку, которая поехала рожать ему ещё одного сына куда-то под Кострому.
Были в деревне и другие происшествия - рождались дети, умирали старики. Отмечались советские и религиозные праздники, игрались свадьбы. Жизнь, как и везде, не стояла на месте. Не успели оглянуться, как пролетело целых 3 года.
Военные построили себе за это время небольшой гарнизон, куда постепенно переселились почти все семейные. Холостяки продолжали жить в деревне. Но и для них уже строилось общежитие в гарнизоне, хотя некоторые бездетные молодожёны жили ещё в землянках, выкопанных в самый первый год, сразу после прилёта полка из Германии. Строительство у военных не прекращалось: собрались построить, наконец, обещанный клуб и библиотеку. Одни военные куда-то уезжали, на их место приезжали другие. Женились в отпусках холостяки. Словом, жизнь шла уже по мирному графику, явно неторопливому, основательному. А потому теперь не только военные знали всё про местных жителей, узнали кое-что и колхозники про военных...
Из Германии, оказывается, прилетел не один полк, а целых три - бомбардировочная дивизия в полном боевом составе. Первый полк, получивший в войну наименование "Бухарестского", приземлился на аэродроме Доляр, в Азербайджане. "Будапештский" полк - вместе со штабом дивизии - на аэродроме Сандар, тут рядом. А в Коде нёс службу "Берлинский" полк. Местные лётчики и техники теперь ездили чаще "отдыхать" не в Тбилиси, а в районный центр Марнеули, где служили соседи. Если ехать туда по горной дороге на мотоцикле или с попутной машиной, которых на шоссе Тбилиси-Ереван было нескончаемое множество, то езды всего 15-20 минут.
От Марнеули начинались горы хребтов Малого Кавказа, окружившие со всех сторон военный аэродром Сандар. В самом райцентре было много двухэтажных казённых домов, большой базар, который собирал по воскресным дням колхозников из окрестных деревень и сёл. Тогда там начинался праздник до самого вечера: гудели грузинские дудочки, зурны, стучали маленькие барабаны, продавалось из бочек и привозных бурдюков вино, жарились в духанах и на открытом воздухе шашлыки. К тому же вокруг Марнеули в войну скопилось немало русских женщин, эвакуированных из Белоруссии и Украины. Они, как и офицеры-холостяки, тоже соскучились по любви и тянулись к молодым людям, вину и музыке.
Всё это кодинские холостяки уже знали. Зачем ехать за любовью и развлечениями в Тбилиси? Всё равно ни одна грузинка с тобой никуда, кроме кино, не пойдет. Да и патрульная служба в столице, возглавляемая знаменитым по дурости и солдафонству полковником Кутидзе, комендантом тбилисского гарнизона, прославилась своими облавами и сажанием офицеров на гауптвахту почти ни за что. Правда, и самого Кутидзе уже дважды сбрасывали его "кровники" в Куру связанным и избитым. Но уцелел, собака, и продолжал лютовать по-прежнему. А вот в Марнеули хотя патрули дежурили тоже, но были всё же "своими", от штаба родной дивизии. Для них - ты все-таки "свой", не придерутся из-за не чищенных до блеска медных пуговиц. Конечно, был свой минус и в Марнеули - там местные донжуаны с аэродрома Сандар давно уже разобрали всех заметных и доступных женщин, расхватали красивых невест, но ведь что-то же и осталось...
Однако среди "остатка" был распространён в условиях виноградной Грузии ещё один грех - "сладкий": тяга к выпивкам. За прожитые здесь годы женщины эти разбаловались и невольно втягивали в сладкую жизнь и офицеров-холостяков. На этой, благодатной для виноградной лозы, почве пьянство разрасталось, ширилось и перекочевало постепенно во все полки. В "Берлинском" эта весёлая жизнь и пьянство начали переходить все мыслимые и немыслимые границы.
- Братцы! - вскричал однажды громадина штурман, которому после четырех литров вина спиртные пары особенно шибанули в голову. - Вот я вычитал недавно у Новикова-Прибоя, как русские матросы чудили в Южной Африке, когда плыли в Порт-Артур.
- Ну?.. Чего они там?..
- А в карты играли на животе у голых негритянок!
- Ну и что?..
- А мы - что, не можем? Чего-нибудь учудить...
И учудили. Не столько сами, сколько их подруги, слышавшие разговор и согласившиеся ехать, на ночь глядя, в Коду, чтобы показать там "ребятам", которые соберутся, танец "голых лебедей". Только спросили: "А музыка - будет?"
- Будет! "Брамса" попросим - лётчика так прозвали одного - он не откажет... - заверил шумливый Скорняков.
Идея всем понравилась. Сели в кузов "студебеккера", на котором приехали со своим шофёром-сержантом из автороты, и двинули в Коду. По дороге подвыпившие девки решили "прорепетировать" свой танец и, раздевшись на ходу донага, начали такое вытворять в кузове, что ехавшие сзади машины, освещавшие их фарами, скопились в целую автоколонну. Обгоняя друг дружку, чтобы получше всё видеть, шофёры грузовиков, скаля зубы, перекликались:
- Красиво гуляют, да?
- Вах, дорогой! Не то слово...
Кончилось тем, что распаленные от увиденного шофёры-кобели, не в силах более себя сдерживать, обогнали "студебеккер" с хохочущими нагими красотками, перегородили ему, словно атакующие танки дорогу, и, когда тот остановился, наконец, в километре от Коды, полезли в кузов, чтобы растащить девок в полевые травы и устроить там очередь. Четырёх пьяных дур бросились защищать четыре пьяных кавалера. Однако желающей шоферни набралось больше и началась такая драка, мат и женские вопли, что водитель "студебеккера", не медля более ни секунды, рванул с места так, что дерущиеся не успели опомниться, как он уже мчал к себе в гарнизон, а ещё через 3 минуты испуганно докладывал дежурному по части:
- Товарищ капитан, там - наших бьют!..
- Кто?!
- Гражданские. Шофера...
- Кого?..
- Старшего лейтенанта Скорнякова, ещё одного штурмана... Они там это... с б....ми из Марнеули.
- В кабину! - приказал дежурный. - Жми в казарму, поднимаем тревогу, а тогда уже - к этим сучкам! Понял?
Ещё две минуты, и в казарме грянула команда:
- Трево-га!.. В ружьё!..
Солдаты выскакивали с карабинами из казармы, застёгивая на ходу ремни, грузились на "студебеккер". А еще через 3 минуты были на месте побоища. Девки были уже одетыми, но их "рыцари" - с разбитыми лицами, заплывшими глазами. Шоферня бросилась врассыпную, побросав свои машины на дороге, а дежурный офицер, поднявший тревогу, принялся переписывать номера автомобилей. Всю эту ночную картину живописало потом в пикантных подробностях полковое начальство на собрании офицеров, но вместо осуждения слышало в ответ лишь жеребячий смех, да пошлые вопросы: "А бабы молодые были?..", "А та, што откусила... только одно ухо, да?"
Какая там воспитательная работа! Один срам получился. К тому же ославились на всю Воздушную Армию. Даже сам Командующий спросил замполита дивизии: "Ну что, может, скоро при своём штабе бордель откроете?" Словом, выговора сыпались со всех сторон и приказы: "разобрать", "наказать", "навести строгий порядок", "доложить", "искоренить в кратчайший срок..." А главным виновникам вселенского позора хоть бы что...
- Да вы что, товарищи офицеры?! Совсем, что ли, охренели! - надрывал глотку в своём кабинете командир полка. - Ведь будни же, не праздник! А вы всё празднуете...
- А им после войны каждый день праздник, - подъелдыкнул замполит, маленький тщедушный подполковник из списанных по ранению лётчиков. Был он незлобив и не очень грамотен, в комиссары годился, пожалуй, только на войне, когда ценили не ум, а боевой авторитет. Теперь, в мирное время, он был не помощником Селивёрстову, а скорее обузой. К тому же и фамилия была у него, словно насмешка над его тонким голосом - Пискунов. Пропищал вот, а что дальше делать и говорить, не знал.
Нахал Скорняков этим и воспользовался:
- А что? Мы 5 лет женщин не видели!
Пискунов тут же поправил:
- Во-первых, не 5, а 4. А во-вторых, зачем мы вас каждый мирный год в отпуск пускаем? Поезжайте, мол, женитесь, ребятушки, как люди! А вы - что?! До чего дошли, спрашиваю?! Народ живёт ещё продуктовым карточкам! Не вылезает из тёмных ватников да кирзовых сапог. Даже дети и женщины! А вы тут рай, понимаете, устраиваете! Голых Ев возите на "студебеккерах"!
Всё было правильно - и про народ, и отпуска для женитьбы, да только не вразумляло даже трезвую голову, а уж в отпуске вообще заставляло думать о другом. В родных сёлах люди жили без паспортов - как заключённые, чтобы не разбежались из колхозов-лагерей. Куда сунется человек без паспорта, в тюремном ватнике, в тюремных сапогах? На первой же станции схватит милиция, как бродягу или вора. Да и не платили всё ещё в колхозах за трудодни: продолжали ставить в учётных амбарных книгах "палочки", как в войну - потом, мол, государство с вами рассчитается за всё, одним махом. А расчёта всё не было, только на бумаге считалось, что заработал человек за свой трудодень и на еду, и на одежду. Да ещё налоги надо было платить государству: за приусадебный участок земли, за сад, за личную корову, приносящую доход, за мясо, которого во многих местах сами не видели, так как ни овец, ни свиней не держали - чем их выкармливать? Животину "палочками", как колхозника, не убедишь, не сагитируешь идти к мировому коммунизму на тощий желудок, ей натуральный харч подавай, иначе, несознательная, подохнет. Но и это не все беды. Надо было сдавать государству шкуры и шерсть с несуществующего скота, масло и яйца - всё это колхозник обязан иметь. Но ведь и курицу надо зимой чем-то кормить, какие яйца, откуда? К тому же и мужиков не хватало везде. Отвоевав на войне, они вернулись назад лишь в половинном составе, а где и того меньше, да минус покалеченные руки или ноги. Но и от этой, вернувшейся половины, половина почти исчезала за всякую провинность в товарных составах, которые начали отправлять органы по ночам в сибирские лагеря и тюрьмы. Государству понадобились не только шкуры с колхозников, но и бесплатная рабочая сила. Правда, знали об этой "утечке" не все отпускники. А те, которые знали, помалкивали, возвращаясь из отпусков неженатыми. Не хотелось им жениться на опальной бедноте, да всю жизнь потом помогать ей, вытягивая из себя жилы. Лучше вообще никуда не выезжать из солнечной Грузии, пить да гулять с весёлыми Евами в этом, почти что райском, крае. Вот к какому выводу приходили.
Кто хоть однажды видел авиационную катастрофу, никогда не забудет пережитого потрясения. Бомбардировщик ударяется о землю с такой силой, что столб огня и чёрного дыма взлетает до неба. А потом, словно горящий дождь, летят на землю обломки. Ни тел экипажа, ничего целого не остаётся - даже пушки скрючиваются до неузнаваемости. Похороны в таких случаях - дело символическое: гробы, родственники, речи, но в гробах с забитыми крышками ничего нет, кроме мешков с песком для веса. Поэтому крышек гробов никогда не открывают, чтобы не потрясти и без того потрясённых родственников.
Но не всегда катастрофы происходят по вине техники или плохой погоды. В "Берлинском" полку они начались из-за пьянства и безответственности лётчиков, когда те стали переучиваться летать с пикирующего бомбардировщика Пе-2 на новый самолёт Ту-2, тоже двухкилевой, но более безопасный в полёте. На этом бомбардировщике конструкции Туполева моторы были более мощными, причём, не водяного охлаждения, а воздушного, такие реже горели в полёте. И вообще Ту-2 был настолько удачным самолётом, что прощал в воздухе даже грубые ошибки пилотирования им. И лётчики начали пренебрегать безопасностью настолько, что за деревней вскоре, над самым Кумисским оврагом, появились первые могилы с послевоенными обелисками. Два, разбившиеся один за другим, экипажа дали сразу 8 могил, положивших начало военному кладбищу. Это было последней каплей, добившей терпение высокого начальства к пьянству в полку. Ждать появления новых обелисков с красными звёздами командование Воздушной Армии Закавказского военного округа не стало. Решено было снять с должности сначала замполита Пискунова, а затем и командира полка полковника Селивёрстова. Оба находились в полку, но ждали замены.
Первым прибыл в Коду после денежной реформы, проведённой в стране по приказу Сталина, и отмены хлебных и продуктовых карточек для гражданского населения новый командир полка подполковник Лосев, "найденный" где-то в Сибири высоким командованием, сидевшим в Москве. Подполковник был маленьким, худым, и "берлинцы" дружно решили, что служба теперь пойдёт ещё веселее - орденов у нового командира в 3 раза меньше, чем у Селивёрстова, а тут ещё "вольный" хлеб по всей стране, значит, и жизнь пойдёт более вольная. В общем, не переживали.
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis07301/parus.jpg)