Тогда еще никто не боялся случайно оставленных сумок. Она, вероятно, была очень рассеянной, она забыла полиэтиленовый пакетик у скамейки. Там были какие-то книги, расческа и что-то еще, но копаться в чужих вещах совсем не хотелось, а вот в паспорт заглянуть пришлось. Симпатичная светловолосая девушка являлась обладательницей совсем не идущего ей монументального имени - Александра Николаевна Серебрякова. Воображение рисует широкий книжный корешок. Хотя, если не Александра, а - Саша, Саша Серебрякова, то... Впрочем, не важно. Тут и адрес, естественно есть. Можно, конечно в гости зайти, вернуть найденное, но почему-то не хочется, лучше отправить до востребования по почте. И пускай в свои двадцать три года она навсегда останется Александрой Николаевной. А вдруг ей срочно нужны эти вещи, вдруг у нее билет на завтра куплен? Великая вещь - слабость, она так сильна. Иррациональный эгоизм победил - бандероль легла на весы, и от всей истории осталась бы одна квитанция, если бы не письмо нежданное.
"Здравствуйте! С вашей стороны было очень любезно возвратить потерянные вещи! Меня приятно удивила ваша честность, может быть, здесь не уместен сей факт, но в пакете лежал кошелек с зарплатой. И хотя зарабатываю я немного, меня бы вполне устроили просто документы, кажется, так зачастую и практикуется. Я также оценила и вашу тактичную анонимность, правда обратный адрес и ваше имя означены на обертке, что позволило мне написать вам. Жаль, что вы не нашли возможности отдать вещи лично, впрочем, наверное, это было вам не совсем удобно по ряду причин. Исходя из вышесказанного, предлагать вам какое-либо вознаграждение было бы невежливо и несправедливо, однако промолчать я не смогла, и поэтому вы читаете это письмо. Большое вам спасибо! И не только за вещи, а еще и за некую информацию к размышлению. Всего наилучшего, с уважением, Александра".
Глупо, наверное, живя в одном городе писать друг другу письма, но письмо позволяет выверить каждую буковку, фразу из десяти слов можно обдумывать часами, бумаге чуждо неловкое молчанье. Нам часто не хватает смелости произнести всего лишь слово, и, жизнь, любящая сильных, больно карает нерешительность. В письме можно быть чуть лучше, чуть выше, чуть благороднее, можно быть тем, кем бы хотел себя видеть.
Через неделю был написан ответ, по сути те же вежливые фразы, но отправной точкой последующей переписки стал именно он. А после - письма знакомства, взаимного расшаркивания, кратких набросков дальнейших портретов. Каждое из четырех писем значило очень многое. Потом наступило молчание. Она не писала неделю, две, три, месяц.
И стало понятно, что если не выйти за рамки общих фраз, радом с квитанцией лягут три вскрытых конверта, и все.
"Так легко верить в чудо, пока окружающий мир кажется заманчивым и таинственным. Конечно, нет ничего плохого в этаком взрослом здоровом скепсисе, если при этом та самая жизнь - не изрядно потрепанная и вылинявшая декорация к скуке. Ну, пусть, нет никакого Деда Мороза, зато есть ребенок, способный позволить себе не подвергать сомнению его существование. Может даже, это твой ребенок. Сын или дочь. Их детский жизненный аппетит еще очень долго будет заражать своей безудержностью. Являя собой более чем объективное доказательство возможного волшебства, ребенок как бы мешает вырождению цветного мировосприятия. О чем-то похожем я думаю, общаясь с верующими. Вроде, сам я - атеист, но, глядя на человека искренне проникнутого идеей Бога, начинаешь вроде как бы сомневаться в собственной стройной концепции отрицания. Но религией не увлекаюсь. И детей нет. В детстве море хранило бесконечный ряд образов. Я видел пустынные бухты, песчаные берега, помнящие глубокие кругляшки, оставленные деревянной ногой пирата, я видел мерцающий в штормовой ночи Летучий Голландец. Один только запах морской воды рассказывал о далеких землях, о недостижимо далеких землях. А сейчас - ничего. И не море это никакое, а лужа Финского залива. И пиратов нет, и берегов недостижимых никаких нет. И это хорошо. Хорошо, но невыразимо уныло. И вода остается просто водой, грязной, холодной непроницаемой водой
Обсуждение одиночества не может стать настоящим человеческим общением, но общение не станет настоящим без темы одиночества.
И письма перешли на "ты". Так началась игра.
"Мне было 7 лет, и я пошла в первый класс. Мне казалось, что я очень взрослая. Я старательно выводила в тетрадке каракули, постепенно превращающиеся в буквы, и мечтала стать октябренком. Наша классная руководительница заболела, и некоторое время ее замещала другая учительница - Ирина Михайловна. Высокая, очень красивая, ей было тогда около сорока. Она часто улыбалась, шутила, была внимательна, и я немного завидовала ученикам из ее класса. Один раз на перемене мне стало нехорошо, и я просидела начало урока в медкабинете, меня уже хотели отправить домой, но самочувствие улучшилось. Возвращаясь в класс, я услышала в тишине пустынного коридора голос Ирины Михайловны и чьи-то всхлипывания. Мне стало интересно, и, спрятавшись за стенкой, я прислушалась. Боюсь, я поступила не очень хорошо. Учительница говорила, что мужчина тоже может совершить ошибку или попасть в неловкое положение, и в происшедшем нет ничего такого уж постыдного, важно преодолеть страх и стыд. Не надо боятся насмешек одноклассников, их скорее всего не будет, класс у вас дружный и ребята умные, а теперь иди домой, а завтра приходи на занятии, обязательно приходи.
Я немного постояла, подождали пока они разойдутся, и пошла в класс. Ирина Михайловна смотрела строго. Леши не было, а под его пустым стулом блестела лужа. Учительница спросила, кто живет поблизости с Лешей, и мне ничего не оставалось сделать, как поднять руку. После уроков я зашла к нему домой и занесла тетрадки. Он смотрел на меня своими грустными серыми глазами. "Они там смеются надо мной, да?" - через силу спросил Леша. "Нет, никто не смеялся". Я сказала правду. И каждый раз, вспоминая этот случай, я думаю, как хорошо, что я опоздала тогда на урок.
Через неделю выздоровела наша классная руководительница. С Лешей мы проучились до четвертого класса, но он ни разу со мной не заговорил.
Только потом я поняла - ему было просто неудобно попроситься выйти у Ирины Михайловны, в которую, как мне кажется, он был влюблен, насколько может быть влюблен семилетний мальчишка".
Сначала были истории. Детство, институт, работа, увлечения, мечты. Все изменилось, сердце каждый раз замирало, а нервные пальцы аккуратно вскрывали бумажный конвертик. Она держала его в руках, она ждет ответа. Теперь письма продолжали сами себя, письма исчезли, растаяли буквы, остались только слова, летящие навстречу друг другу.
В институте тишина, группу Самойлова расформировали. Самойлов занялся частным извозом. Мы курим на лестнице и думаем, кто следующий. Зарплату задерживают. Устал от ничего неделанья, подумываю уволиться сам, не дожидаясь.
Вчера была у подруги. В семь часов отключили свет, и мы просидели со свечками. Выпили немного вина, и пели под гитару. Романтика. Хочу за город.
Мы раньше часто выезжали на Вуоксу. Брали напрокат лодки. Я, помню, сильно обгорал всегда. Спасался только в воде. Зато плавать научился, как рыба.
В универсаме "выкинули" колбасу. Сначала хотела купить, но тут началась такая давка, такая суматоха. Все напряглись, все хотели колбасы. Вытянулась очередь. Господи, подумала я, ну так уж ли нужна вам эта колбаса? После работы, уставшие, эти люди готовы были стоять до утра. Ну, не лучше ли пойти домой, отдохнуть, посидеть с родными, с домашними?
В трамвае ехал мужчина во фраке с цилиндром и тростью, я не вру! Конечно, необычно, но пассажиры делали вид, что не замечают его. В руках он держал талоны на водку.
Горбачев сегодня опять не давал слова Сахарову. У нас сначала губят, а потом любят.
Меня таки выперли из института. Устроился сторожем в гаражный кооператив. Самойлов помог, спасибо. Институтские выглядят вяло. Получаю мало, зато исправно.
Купила котенка. Продавала на улице бабушка, в руках смешные такие котята. Я и купила.
Стоит в прихожей велосипед. Хожу, цепляюсь. Сумки вешаю на руль. А тут накатило что-то. Смазал цепь, накачал камеры. Веришь, все выходные катался. Детское счастье, жизнь!
Мы так увлеклись нашей перепиской, мы увлеклись странной и прекрасной игрой! Дальше был диалог, бесконечный диалог.
-Спасибо за фотографию! Я почти так и представляла тебя. Ты мне понравился, - улыбалась Саша.
-Мне давно следовало выслать ее. С моей стороны было немного нечестно знать, как ты выглядишь, не давая подобной возможности тебе.
-Ты бы хотел жить вечно?
-Бесконечная жизнь - это всего лишь одна бесконечная жизнь. Если кто-то думает прожить бесконечное множество разных жизней - он будет разочарован. А почему ты спрашиваешь?
-Да так, с тетей спорила.
-О чем? Да, вот, о Мастере.
-О Мастере и Маргарите? Странная книга.
Она кивает, соглашаясь.
-Я в последнее время очень устаю. Еле домой прихожу.
-Береги себя.
-Ты одна живешь?
-С тетей.
-Ночью скорую вызывала. Сердце. Сегодня на работу не пошла, отгул взяла.
-И часто у тебя сердце болит?
-С детства.
-Помнишь, я тебе про Самойлова рассказывал. Так он ларек открыл. Барахло всякое китайское продает. От жены ушел, говорит, новую себе найду. Двое детей. Странное время.
-Быть может, к лучшему.
-Послушай, ты не против, если я спрошу.. немного о личном? Мы ведь об этом не говорим. - Саша несколько взволнована.
-Да, о личном, пожалуйста. Если хочешь.
А что тут говорить? Все мы немного одиноки. Особенно те, постепенно влюбляющиеся друг в друга по бумаге. Как нелепо жить в шести станциях метро друг от друга и писать, писать, писать. Или, быть может, они давным-давно любят, но боятся спугнуть свое счастье? Они вежливы с судьбой. Или чересчур нерешительны? Нет, эти слова не высказаны, но звучат.
Прошло три недели. Ни звука. Ни слова. Ни буквы. И стало страшно. Обидел, лишние откровения? Мелкодушные версии - отбросить. Плохо. Плохо. Зачем ждал? Чего ждал?
Глупая, плохая игра вышла. Только стопочка конвертов, только мучительная неразрешенность. И совсем страшно.
Пятнадцатого лязгнул затвор почтового ящика.
"Меня выпишут 15-го. Прости, я не хотела, чтобы мы с тобой первый раз увиделись здесь. Я написала стих на всякий случай. Мой первый стих.
Годы считать не надо,
годы глупые птицы,
не затмевай ресницы
под бесконечным взглядом.
Пусть не забудет сердце,
пусть позабудет память.
Все остальное - граммы,
метры, литры и герцы.
И я уже не знаю
той простоты далекой.
Стал пешеход дорогой,
станет дорога раем"
Дверь открыла невысокая женщина. "Вы к Сашеньке?" - негромко спросила она, - "она спит сейчас". "Пожалуйста, пустите, я очень тихо, очень".