Эти заметки были написаны после того, как я опубликовал (в бумажном варианте) свою книгу об остававшейся неизвестной до сих пор журналистской деятельности М.А.Булгакова 1920-х годов: "Тайна "Красного Перца" ("Красный перец" - название сатирического журнала, типа "Крокодила", в котором печатался Булгаков). Внешние обстоятельства заставили меня в тот раз поступить прямо противоположным образом, по сравнению с тем, как я действовал до сих пор. Обычно я выкладывал свои книги, которые собирался напечатать, в интернете - эта (предварительная) публикация позволяла посмотреть на них как бы "со стороны", глазами возможного (и действительно появлявшегося, только незнакомого мне) читателя, и внести напрашивающиеся при таком взгляде улучшения.

В то же раз я сначала издал книгу, а только потом обнародовал ее в интернете. Результат не замедлил сказаться: при этой запоздалой публикации обнаружился ряд неисправленных опечаток (впрочем, признаюсь, они оставались и в прошлых моих книжках) и две-три незначительные, но досадные фактические ошибки. Так, я называю повсюду актера Игоря Горбачева - "Н.Горбачевым" (очевидно, что я перепутал инициал его имени с именем его современника, поэта Николая Грибачева).

Или: назвал Л.Б.Каменева председателем московского комитета партии большевиков, в то время как он был председателем Моссовета. Советы рабочих и народных депутатов в 20-е годы, видимо, еще не до конца превратились в марионеточные, декоративные органы власти, и большевикам казалось важнее возглавлять их, чем оставаться просто председателем комитета своей партии (аналогичного уровня). И Г.Е.Зиновьев был председателем Петросовета, и Ленин - главой правительства, председателем Совета народных комиссаров - а не Генеральным секретарем партии, на должность которого, имевшую чисто служебные функции) была назначена в то время второстепенная фигура И.В.Сталина.

Это именно начиная со времен антинародного режима Сталина государством откровенно стали управлять не народные, выборные органы власти, а узурпировавшее эту власть "Политбюро", и должность Генсека стала отождествляться с ролью главного тирана страны, диктатора. Отсюда и моя ошибка, анахронизм - автоматическое представление о том, что Каменеву важнее было занимать должность главы столичного комитета партии, чем правительства Москвы.

Впрочем, последний случай я и за ошибку считать не могу: скорее это своеобразное указание для читателя, появившееся непреднамеренным образом; указание на то, что от моей работы не следует ждать привычных разысканий или рассуждений о политике, идеологии и общественной жизни 1920-х годов. И хорошо, что такое указание, пусть и столь не выгодным для моего авторского самолюбия образом, появилось: лишь после выхода книги я неожиданно для себя обнаружил, что сам ее предметный состав порождает подобные ожидания. И потом, как следствие, у такого читателя наступает разочарование.

Меня же самого меньше всего интересует, какие "органы" правили страной в те годы и как протекала борьба за власть. Уже даже внося только что прозвучавшие коррективы, я почувствовал, насколько (повторю: для меня) плоски и неинтересны все эти рассуждения о том, какие органы возглавляли Каменев или Сталин - советские ли, или партийные... Невозможно всерьез относиться к этой плоскости политической жизни, пусть сколь угодно обремененной всевозможным закулисьем, "коридорами власти" и подковерной борьбой. Именно это "закулисье", увы, составляет огромный соблазн, прямо-таки эротическую притягательность для многих любителей обращаться к истории, и проникновение в его, этого закулисья, тайны, я подозреваю, создает ощущение со-участия во власти, управления... миром, мировым процессом.

Но плоскость политики при всем этом так и остается плоскостью. Я вовсе не хочу сказать, что считаю это желание поуправлять миром - чем-то однозначно предосудительным. Наоборот, я посвятил львиную долю своих усилий по изучению истории литературы пушкинской эпохи как раз символической системе изображения величия человека, поднимающегося, тем или иным способом, до ощущения себя... хозяином мироздания, со-участником мирового процесса. Но все дело в том, насколько это ощущение - остается иллюзорным, и существует ли такая сфера жизни, в которой любой человек - маленький ли, или великий может каким-либо образом оказаться соучастником управления миром, творцом истории...

Что касается политики, то прикосновение к ее "тайнам", вернее - тому, что обычно считается ее тайнами (хотя, казалось бы, уже по определению ясно, что истинной тайной политики должно быть то, что ею, политикой как таковой... не является; а все, что принадлежит к сфере политической жизни, пусть и глубоко скрытой, - вовсе никакая не тайна, а наоборот, банально так же, как и сама эта "жизнь"), - потому и дает человеку лишь иллюзию собственной мировой значимости, что вся эта политическая жизнь - не более как игрушка, декорация. Такая же "потемкинская деревня", какой были "Советы" при получившей от них название "советской власти". Это - ловушка, и потому-то она наделена такой магической притягательностью, предназначенная для того, чтобы отвлечь людей от подлинного участия в управлении миром. И не в меньшей степени декорацией являлось и по-видимому узурпировавшее эту политическую власть пресловутое "Политбюро".

По мере изучения литературного материала 1920-х годов, мне все больше и больше становилось ясным, что истинным правителем страны в эти годы был не Ленин, не Сталин, не Троцкий, не Каменев или Зиновьев, а, к примеру... М.А.Булгаков (или - О.Э.Мандельштам). Размеры его деятельности для нас сегодня остаются совершенно непроясненными. Даже в хронологическом отношении: неизвестно, когда она, эта деятельность началась - я имею в виду не общеизвестные ученические литературные опыты Булгакова, а его настоящее, серьезное участие в создании печатной литературной продукции первых десятилетий ХХ века.

В нескольких моих посвященных Булгакову исследованиях, или, как мне хотелось бы их называть, "разведках" (по аналогии с понятием: "геологическая разведка", "разведка полезных ископаемых" и т.д.), стало выясняться, насколько активным было участие писателя в тогдашней сатирической журналистике. И уже сейчас можно сказать, что мне довелось затронуть лишь краешек огромного литературного явления, что истинные масштабы Булгакова-журналиста для нас теперь лишь начинают вырисовываться.

Между тем, этот познавательный процесс был вполне предсказуемым. И потому, что специалистам-булгаковедам известно, насколько Булгаков, по словам М.О.Чудаковой, является закрытой, мало проницаемой для изучения литературной фигурой: надо полагать, потому, что ему было, что скрывать! И по той причине, что сейчас мало-помалу выясняется, насколько трансформирующими реальность являются автобиографические признания Булгакова о своей литературной жизни в 1920-е годы - его литературный "дневник", повесть "Тайному другу", "Театральный роман"... Значит, он не только скрывал, но и деформировал, переиначивал облик своей литературной жизни! Наконец и потому еще, что общеизвестные сегодня произведения писателя... носят ярко выраженный маргинальный характер. Они в наших представлениях о Булгакове - словно бы окружают некую многозначительную пустоту, которую только еще предстоит заполнить историко-литературной науке...

*

Конечно, у Булгакова есть главный роман всей его жизни - "Мастер и Маргарита". Он-то и создает иллюзию, что нам известна сердцевина творчества писателя. Но что это за роман, даже элементарно - про что он написан, какова его жизненная основа, мы до сих пор не знаем (считая его априори... "фантастическим") - хотя время от времени появляются люди, сочиняющие по этому поводу самые головоломные (и вовсе не обязательно лишенные какой-либо доли истины) предположения. Возможно, что роман этот и вправду имеет отношение к сердцевине творческой жизни Булгакова - даже еще большее, чем мы можем предположить. Но об этом-то я и толкую: что сердцевина эта - представляет для нас все еще тайну.

"Белая гвардия" - откровенно создавался, или, по крайней мере, камуфлировался писателем как осколок ненаписанного большого романа о гражданской войне. Самый разительный пример представляют собой фантастические повести писателя - "Дьволиада", "Роковые яйца", "Собачье сердце". Совершенно очевидно, что Булгаков, дай ему волю, мог бы создавать такие произведения - десятками. А он ограничился двумя-тремя, словно бы для того, чтобы подразнить читателя, намекнуть на истинные масштабы своего творчества. Мне скажут, что он не хотел писать в стол. Но ведь это и служит показателем маргинальности этих произведений - того, что факт написания или ненаписания их не имеет жизненно важного значения для писательской биографии Булгакова.

И тут, кстати, нас, возможно, ожидают крупные неожиданности. Быть может, эти десятки предполагаемых произведений - действительно существуют, находятся у нас прямо перед глазами, а мы их просто не замечаем?

Наконец, булгаковская драматургия. Боюсь вы не поверите, но одна моя собеседница, которая утверждала, что ей чрезвычайно нравятся произведения Булгакова, - просто не знала о ее существовании! И, по зрелом размышлении, я ее очень хорошо понимаю. Драматургия Булгакова всегда производила на меня впечатление чего-то написанного шутя, вполсилы; словно гигант играет с ребенком и благоразумно сдерживает свои возможности, которые он мог бы проявить. Поэтому, кстати, так органичен впоследствии произошедший переход к Булгакову-либреттисту: он просто стал сокращать свои творческие усилия в еще большей степени, а принципиально-то в его подходе к созданию сценических произведений ничего не изменилось!

А булгаковская... поэзия?! О том, что Булгаков писал стихи, известно любому специалисту по его творчеству. Но известна ли нам хотя бы ничтожная доля всех созданных им поэтических произведений?...

Я рад и ничуть не жалею, что мне представилась возможность хотя бы в незначительной степени поучаствовать в открытии этих неизведанных просторов творческого наследия величайшего из писателей ХХ века - М.А.Булгакова. А для этого и надо было всего-то не побрезговать обратиться к фронтальному изучению советской периодической печати 1920-х годов, от чего настоятельно предостерегал своего собеседника Борменталя (и, как мы теперь понимаем, - в провокационных по отношению к читателю целях) булгаковский профессор Преображенский.

Помню, как все та же моя собеседница снисходительно поморщилась, когда я по какому-то случаю упомянул, что рассказ Булгакова на смерть Ленина "Воспоминание..." был впервые опубликован в журнале "Железнодорожник". И я понимаю, что эта реакция - не индивидуальная, но типичная, и притом неустранимая. Потому-то неизведанные страницы творческой биографии Булгакова до сих пор просто обречены были оставаться таковыми.

Огромное значение имел для меня пример В.Н.Турбина, его отношение к изучению текущей литературной продукции, в том числе - периодической печати. И его рассказы о том, что М.М.Бахтин (словно выслушав совет булгаковского профессора геронтологии - и решив поступать... наперекор ему!) изо дня в день испещрял пометками... столбцы изучаемых им советских газет. И рассказы о том, как он, Турбин, сам штудировал советскую периодику 1930-х годов, работая над одной из последних своих статей - об Андрее Платонове. И для меня самого этот материал, только предшествующего десятилетия, стал увлекательнейшим, интригующим чтением, а издания 1920-х годов, все эти "Железнодорожники" и "Красные Нивы", "Крокодилы" и "Бузотеры" - обернулись подлинными литературными шедеврами, требующими неустанной работы художественного воображения и приложения немалых интеллектуальных усилий!

Все началось с двух очерков Булгакова 1924 года на смерть Ленина, с необходимости узнать, как вообще писали об этом событии в советских газетах и журналах в январе-феврале этого года, насколько оригинален на этом фоне был открытый мной (впрочем, вдохновленным пионерским замечанием на этот счет М.О.Чудаковой в одной из ее статей) заново необычный, религиозно-символический аспект в повествовании Булгакова. И я погрузился в необозримое море газетных страниц и... пережил необычайные приключения, поистине достойные авантюрного, пиратского романа! Когда-нибудь о них стоило бы рассказать...

Затем одно указание, встреченное в "булгаковской" газете "Гудок" направило меня на страницы сатирического журнального приложения к этой газете - "Дрезины". У меня никогда не было сознательной мысли: заняться изучением ранней советской сатирической периодики. Для меня нет ничего более чуждого и... противного человеческому разуму, чем такой "тематический" подход к историческому материалу, повсеместно принятый в современных научных и высших учебных заведениях. Заставить изучать меня "советскую сатирическую журналистику" нельзя было бы и под угрозой расстрела.

Но меня так поразила и взволновала маленькая газетная заметка "Гудка" (Эйнштейн, говорилось в ней, приехал в Москву! - Эйнштейн, нога которого никогда на ступала на землю Советского Союза!!), - что я был готов ради ее постижения штудировать (и... вы просто не поверите: действительно штудировал!) учебники по ядерной физике. И вот я погрузился в страницы родственного "Гудку" сатирического журнала, который под такой абстрактной, выдуманной рубрикой, в качестве "сатирического журнала", мной в этот момент и вовсе не воспринимался, а воспринимался, как корпус материала, способного вот-вот утолить мою - поистине эротическую, сжигающую своим пламенем - жажду разгадки.

И таки да; это произошло. Мне открылось издание, определяющее участие в котором Булгакова - было несомненным. И вновь: настоятельной потребностью после этого события стало узнать (где ты, мой собрат Дон-Гуан?...), как обстояло дело на страницах других сатирических изданий тех лет? Так же ли в них просматриваются тенденции, которые в "Дрезине" заставляют нас предполагать творческое участие Булгакова? Понятно, с каким трепетом, и рук, и сердца, я перелистывал страницы намеченных к изучению журналов, содержание которых на поверхностный и незаинтересованный взгляд (увы-увы, Дон-Гуан был транспонирован творцом полифонического романа Достоевским в Федора Павловича Карамазова...), но - именно на поверхностный и незаинтересованный взгляд - могло бы показаться и безобразно-отталкивающим, и беспросветно унылым!

*

Я предположил, что Булгаков, а вовсе не кто-либо из марионеточных "политических фигур", начиная от императора Николая II Кровавого и кончая кровавым диктатором Иосифом Сталиным, - возможно, и являлся истинным правителем России первой половины ХХ века. Идея о том, что миром правят люди слова - поэты, писатели, - которая поначалу представлялась мне красивым, но не имеющим никакого отношения к реальности образом, - постепенно становится для меня все более и более правдоподобной. Поэты - пишут, сочиняют историю, которая затем, следуя их предначертаниям, творится в действительности. Политики же, герои, даже - народы! - выступают не кем иным, как послушными исполнителями их творческой воли... Почему, как, каким образом - спрашивать бесполезно, так же, как, например, бесполезно спрашивать, почему действует закон всемирного тяготения. Так Богом устроен мир, историю которого сочинять Он доверил поэтам.

В знаменитом телефонном разговоре Сталина с Булгаковым есть одна фраза, столь откровенная, что просто поразительно, что она до сих пор не привлекала внимание исследователей. Причина тому - априорное представление (людей, именующих себя учеными-эмпириками!) о том, какова должна быть изучаемая ими историческая действительность. Булгаков представлялся им в неизбывной роли гонимого, затравленного левыми экстремистами писателя, а Сталин - в роли высочайшего покровителя, к которому тот нижайше обращался за спасением. Спор шел только о том, правомерно ли было такое обращение Булгакова за помощью к тиранической власти (в пределе: за помощью к дьяволу, которым, опять-таки - ничуть в этом не сомневаясь, считали и до сих пор считают фантастического героя его главного романа), - или же этот шаг должен окончательно дискредитировать его литературную фигуру в глазах всех последующих поколений освобожденного от гнета тоталитаризма человечества.

И - ни капли критического подхода к изучаемой действительности, ни единого намека на предположение о том, что дело-то могло обстоять... прямо противоположным образом! А Сталин, после его письменного обращения с протестом против травли к правительству СССР, позвонил Булгакову и... спросил его человеческим голосом: "Что, Михаил Афанасьевич, очень мы вам надоели?" Но ведь это же вопрос человека, которого не сегодня-завтра сместят с занимаемой должности, и вопрос задаваемый лицу, от которого зависит вся его дальнейшая политическая карьера!... То есть - писателю, сочиняющему в своем творческом воображении эту карьеру, историю страны и ее несчастного "правительства" в целом...

Точно такое же, добавлю, значение имел другой знаменитый вопрос Сталина, заданный в другом телефонном разговоре - Пастернаку о сочинившем убийственную эпиграмму на Сталина Мандельштаме: "Что, Мандельштам действительно хороший поэт?" Сталин, надо полагать, понимал, что если Мандельштам - поэт хороший, настоящий, то написанная им эпиграмма, вне зависимости от любого развития дальнейшей судьбы Мандельштама, означала - смертный приговор ему, Сталину и всей его преступной клике, "сброду тонкошеих вождей" ("тонкошеих" - потому что они, уже в момент сочинения эпиграммы, представляются ее автору... казненными, повешенными, подобно Муссолини, схваченному и повешенному в конце войны итальянскими антифашистами), приговор всему большевистскому режиму в целом, всей идее большевизма, коммунизма вообще... Точно такой же приговор, какой выносит в булгаковском романе таинственный Воланд, предрекая точный срок смерти буфетчику (уж не... шашлычнику ли?!!) Варьете. Что, как каждому известно, и в том, и в другом случае и произошло.

И вовсе не потому я стал склоняться к этой, представленной здесь второпях, идее о роли Булгакова, что я к ней, так сказать, "привыкаю". Именно тот литературный, журнальный материал, который я кропотливо изучал в связи с булгаковским творчеством, заставлял меня возвращаться к ней - вскользь воспринятой и в свое время почти не обратившей на себя никакого серьезного, практически значимого внимания. Этот материал, взятый в своем, с одной стороны, сколь это можно массивном виде, а с другой - проработанный детально и осознанный со всей возможной отчетливостью, - представлял собой словно бы летописный рассказ, хронику того, как Булгаковым сочинялась наша история, которой предстояло происходить в ближайшие десятилетия; как им подбирались лица, которые будут фигурировать на политической сцене и выполнять его замысел... То ли еще будет, когда, много столетий спустя, творческая деятельность Булгакова раскроется перед нами во всей своей полноте!

Как бы к этому ни относиться, как бы ни было тяжело это сознавать, но для меня все более и более становится правдоподобным предположение, что история сталинской России, со всеми ее чудовищными катастрофами, была... сочинена, предначертана Михаилом Булгаковым. В обсуждение моральной стороны дела я сейчас вдаваться не буду; достаточно будет сказать, что Булгаков здесь действовал в полном соответствии с духом и буквой библейской истории: Бог отдает в наказание свой избранный народ во власть... вавилонскому царю - "деннице", "Люциферу", попросту Сатане, а потом - казнит самого этого царя, возомнившего, что он восторжествовал над Израилем своей собственной волей и силой...

В первом выпуске книги "Тайна "Красного Перца" я уже слегка, осторожно наметил это предположение об участии Булгакова в нашей истории. Во втором выпуске того же исследования - сам материал заставляет прорабатывать это предположение детальнее и высказывать его отчетливее.

*

Помимо обнаружения очевидных погрешностей, по ходу интернет-публикации у меня возникали наблюдения, или "заметки на полях", какие, наверное, могли бы возникнуть у постороннего читателя: это были незамеченные по ходу обработки собранного мной материала и написания книги смысловые связи, наблюдения и догадки, дополняющие основное изложение. И я не жалею, что они не вошли в основной текст книги: такие "озарения", в принципе, могли бы продолжаться до бесконечности, и книгу пришлось бы перекраивать вновь и вновь, оставив, в конце концов, всякую надежду ее закончить. Но не поделиться, задним числом, этими мелкими находками, с читателем тоже было бы жаль.

Действительно, подобные дополнения в процессе работы возникали постоянно, на всех ее стадиях, в том числе - и на стадии редактирования книги и подготовки ее к печати, и в этих случаях - уже приходилось по мере возможности встраивать их в текст, перекраивая его в большей или меньшей степени. Начну с того, что только на поздних стадиях работы для меня стало выясняться: на страницах двух сатирических журналов 1924 года - "Занозы" и "Красного перца" создается... краткая хроника семейной жизни Булгакова того времени! А это был год в этом отношении для Булгакова переломный: он расставался с первой своей женой, Т.Н.Лаппой и устраивал жизнь со второй - Л.Е.Белозерской.

Конечно же, на появление фамилии Белозерской я обратил внимание сразу. Это произошло в апрельском номере "Красного перца". Причем фамилия эта фигурировала там в составе княжеской фамилии "Белосельского-Белозерского", и это ничуть не умаляло аллюзии, а наоборот - усиливало ее! Ведь именно такая игра с фамилией новой жены Булгакова и фамилией княжеского рода происходит в мемуарах В.П.Катаева (булгаковского знакомца и коллеги тех лет) "Алмазный мой венец": и, таким образом, теперь мы со всей определенностью узнаем, что игра эта - вовсе не была бессмысленной выдумкой манерного мемуариста, а действительно происходила в среде Булгакова, более того, возникла у самых истоков - дальше уж некогда! - его нового романа. Благодаря публикации сатирического журнала мы получаем доступ к этим истокам.

То, что раньше в мемуарах Катаева могло казаться нам бездарной шуткой - оказывается ценнейшим биографическим свидетельством, и я вновь и вновь убеждаюсь в том, что это относится ко всему его рассказу о Булгакове в целом: он представляет собой искусно зашифрованный рассказ о той стороне литературной деятельности Булгакова, о которой на момент создания воспоминаний оставалось известным только мемуаристу...

Но вернемся к карикатуре "Красного перца" на "князя Белосельского-Белозерского". Все дело в том, и на это я обратил внимание уже только после выхода книги, что появляется она в тот самый момент... когда Булгаков разводится с Т.Н.Лаппой. Рисунок журнала, таким образом, должен рассматриваться как памятник этому событию!

И это - только один из целого ряда таких "памятников". В журнале "Заноза" фамилия Булгакова появлялась не только в качестве фамилии одного из ее авторов, но и... становилась предметом шуточного обыгрывания в самом тексте ее публикаций. А это говорит о куда более интимных отношениях Булгакова с этим журналом, его редакцией. Так вот, происходит это обыгрывание в "Занозе" в феврале 1924 года. Причем форма его прямо указывает на ту сторону жизни Булгакова, хроника которой создается в журнале: в рассказе Л.Саянского "Зубное" упоминается, ни много ни мало... "семья Булгакиных". А в это время, в феврале происходит знакомство Булгакова с Белозерской, разрушившее его первый брак...

И наконец, третья, заключительная часть этой семейной драмы также фиксируется на страницах "Занозы": женитьба на Белозерской, мучительный поиск нового жилья. Это происходит в одном из сатирических стихотворений журнала, опубликованном в "Занозе" в июле 1924 года. И вновь раскрытие аллюзии происходило у меня постепенно, в несколько стадий. Сначала я открыл зашифрованные в тексте этой публикации инициалы первой супруги Булгакова - Т.Н.Лаппы; заметил упоминание (совершенно излишнее, с точки зрения сюжета стихотворения) первой профессии писателя; догадался, что "квартира врача", о которой там говорится, - это знаменитая квартира в доме N 50 по Садовой, первое московское жилище писателя.

Только потом мне стало ясно, что и сам сюжет стихотворения связан с биографией Булгакова этой самой поры. Предмет его - как раз то, что составляло предмет заботы Булгакова в это время: недостаток жилья, поиск его, вплоть до самых невероятных, фантастических мест возможного обитания. Повторялась, таким образом, ситуация, в которую Булгаков попал впервые по приезде в Москву и которая была описана в его рассказе "Воспоминание...", опубликованном как раз в феврале этого, 1924 года. И там точно так же, как в июльском стихотворении, возникает образ фантастических мест обитания: в рассказе повествователь размышляет, нельзя ли ему поселиться... в собственном чемоданчике; в стихотворении - некий "нэпман" (фигура, в образе которой не раз аллегорически изображал себя Булгаков), "уплотненный" в той самой "квартире врача", хочет поселиться... в желудке голодающего бедняка.

Можно по этому поводу высказать догадку, что еще тогда, в феврале, при первом знакомстве с Белозерской, Булгаков уже думал о предстоящих ему с новой его женой квартирных мытарствах, что и отразилось в "Воспоминании..." Все это, конечно, должно было быть подробно и последовательно изложено в книге, но дело в том - что все эти подробности картины только сейчас вырисовываются у меня перед глазами! Точно так же, только уже задним числом я заметил, что мотив первой булгаковской профессии - развивается в тексте стихотворения. Встретив того самого бедняка, желудок которого представляет потенциальную "жилплощадь", нэпман, не в состоянии оторваться от ее созерцания, восклицает: " - Не закрывайте рта!"

Но ведь это... типичное восклицание врача, дантиста! А профессия эта, к тому же, связывает июньское стихотворение "Занозы" с ее февральской публикацией, где упоминается "семья Булгакиных", - рассказом "Зубное", представляющим вариацию сюжета "Лошадиной фамилии" Чехова (тоже врача по своей первой профессии!) и повествующим о зубной боли, о поиске средств ее устранения...

Наконец, это восклицание связывает сатирическое стихотвореньице журнала с произведениями самого Булгакова. Вспомним, как колоритно в фильме Л.Гайдая "Иван Васильевич меняет профессию" (!!!) дантист Антон Семенович Шпак в блистательном исполнении Владимира Этуша говорит своей пациентке, чтобы побеседовать по телефону с мнимой поклонницей, которой притворился решивший обокрасть его "жилплощадь" вор Жорж Милославский: "Не закрывайте рот!..." М.А.Булгаков, стоящий за этим и другими публикациями "Занозы", тоже меняет профессию, меняет жилплощадь, меняет семью...

*

Сквозь все публикации рассмотренных нами журналов красной нитью проходит мотив псевдонимных образов, соотносимых с фигурой Булгакова: это и "бык", восходящий к раннему псевдониму писателя - "М.Булл", и "нэпман", вообще - злодей и преступник, с которым отождествляется, по принципу совпадения противоположностей, повествователь в булгаковском рассказе "Воспоминание...", и... "курица" - существо, вокруг которого вращается сюжет повести "Роковые яйца", и "башня" - тип сооружения, знаменующий собой кульминацию истории первого "булгаковского" издания, "Дрезины"...

Сюда же необходимо добавить и фигуру "князя": мы показали и в нашей более ранней, и в последней работе, что, благодаря шуточному присвоению княжеской фамилии второй супруге писателя, "князем Белосельским-Белозерским" становится... и сам Булгаков. Его предполагаемый псевдоним "Эмбебейский" может быть так и расшифрован: "Михаил Белосельский-Белозерский". Отсюда - и всякое иное упоминание княжеского титула в интересующих нас изданиях может подразумевать собой указание на Булгакова.

Именно поэтому "занозинская" басня "Князь в ЭРКАЭСЕМ", в которой мы нашли аллегорическое изображение ситуации тесного сотрудничества Булгакова с этим комсомольским изданием в целом, даже - негласного руководства им, также наделяет своего героя княжеским титулом. "Князь Болтай-Болтушкин" в данном случае должно читаться не как просто какой-то, абстрактный князь, а именно этот князь, "князь Белосельский-Белозерский", то есть - Булгаков. Имя нарицательное здесь приобретает характер прозвища, клички (кстати - распространенной в среде преступников, из которой берется другое "подставное лицо" для представления Булгакова в этих журналах).

Мы видели в нашей работе, что отдельные публикации, появлявшиеся в "Занозе" и "Красном перце" в течение двух, трех лет, могут, несмотря на разделяющие их довольно значительные промежутки, соединяться в одно целое - так, как будто бы они являются осколками единого произведения, созданного, вернее - задуманного изначально, а потом появлявшегося в виде разрозненных фрагментов, кажущихся (тому, кто не знает об этом изначальном единстве) вполне самодостаточными. Требовалось приложить много усилий, чтобы "выудить" их из потока остальных журнальных материалов и догадаться о том, что их можно соединить между собой.

Мы наблюдали такой эффект и в начале нашего исследования, когда несколько разрозненных карикатур объединились в одно художественное высказывание, связанное с фигурой итальянского диктатора Муссолини, и в конце книги - когда нечто аналогичное происходило при рассмотрении цепи публикаций, начатой карикатурами, связанными с фигурой убийцы советского посла в Италии (!) Воровского - Конради. Но вообще, повторим, такая художественная связь "булгаковских" публикаций, варьирование одних и тех же мотивов, символов и аллюзий, характерна для них всех без исключения, только в указанных случаях она приобретает особо ярко выраженный характер, переходя в новое качество.

Укажу еще на один случай таких образующих единство публикаций журнала связей, не замеченный мной в завершенном исследовании. Мы не раз возвращались к колоритному рисунку "Занозы", по нашему мнению, служащему иллюстрацией принадлежащего то ли Ленину, то ли Троцкому изречения о Сталине: "Сей повар будет готовить только острые блюда". Тем более, что в журнале встречаются явные, откровенные случаи такого иллюстрирования изречений Троцкого, и именно - карикатурного (как в случае с "занозой", полученной Красной армией в Варшаве, или с гранитом науки, который надо "грызть молодыми зубами").

На рисунке изображен жизнерадостный восточный шашлычник (по нашему предположению - турок), который "держит" (подразумевается в своем заведении) Госспирт (то есть алкоголь государственного производства). И только теперь я заметил, что это иллюстрированное изречение - послужило основой псевдонимной фамилии, под которой Сталин выведен в другой публикации этого же журнала - рассказе "В сорок четвертом (Фантазия)". И можно только удивляться тому, что это узнавание не произошло раньше.

По делам службы я почти ежедневно бываю на пересечении Ленинского проспекта и улицы Удальцова. Здесь на углу находится ресторан под названием "Стэйк-хаус", и благодаря необычному (для меня) названию, я давно обратил внимание на его рекламную вывеску и разглядывал ее всякий раз, когда проходил мимо. На рекламе рядом с названием изображены два аппетитных, поджаренных на решетке ломтя мяса. Но лишь недавно, когда к старой вывеске прибавился новый забавный лозунг ("Открылся сезон охоты на стейки!"), - я догадался, что ресторан этот... имеет самое прямое отношение к журнальным материалам, разбиравшимся в моей только что вышедшей книге!

Герой рассказа "В сорок четвертом" имеет необычную фамилию, созвучную с фамилией, псевдонимом Сталина, и я до сих пор считал, что форма ее мотивирована должностью прототипа, возглавлявшего партию, всегда имевшую уголовный характер, который к тому же во времена Булгакова начинал приобретать угрожающие масштабы: "Стайкин". Но теперь для меня очевидно, что это имя соотносится так же и с афоризмом о Сталине-"шашлычнике". "Стайкин" - "Стэйкин", изготовитель стейков!...

Замена одной реалии на другую закономерна. И в том, и в другом случае блюда представляют собой поджаренное мясо, и в обоих случаях - поджаренное на открытом огне. И то, и другое - требуют от поваров большого искусства. "Пpaвильнo гoтoвить этo блюдo умeют дaлeкo нe вce пoвapa. Пpoцecc paбoты c ним cкpывaeт мнoгo тoнкocтeй, нaчинaя c пpaвильнoгo пoдбopa и пoдгoтoвки мяca и зaкaнчивaя тexнoлoгиeй eгo пoджapивaния. Пoэтoму cдeлaть нacтoящий cтeйк cпocoбны тoлькo пpoфeccиoнaлы, вoopужeнныe знaниями, oпытoм и cпeциaльным oбopудoвaниeм" ("Википедия").

Наконец, стейки - готовятся из говядины, преимущественно - мяса молодых, специально откормленных бычков. "Для пoлучeния кaчecтвeннoгo блюдa пoдxoдит тoлькo мяco мoлoдыx бычкoв (oт гoдa дo пoлутopa лeт) oпpeдeлeнныx пopoд" ("Википедия"). "Стайкин", таким образом - это как бы личный враг "быка"- Булгакова, человек, который именно из него будет готовить свои "острые блюда".

Подтверждение этой этимологии мы находим в тексте журнального рассказа. "Клaccичecкиe cтeйки - cугубo aмepикaнcкoe нaциoнaльнoe блюдo и eдвa ли нe eдинcтвeнный цeнный вклaд США в миpoвую куxню. Нe cлучaйнo имeннo здecь был coздaн нacтoящий культ cтeйкa, cтaвший чacтью нaциoнaльнoй культуpы" ("Википедия"). Свои мемуары о революции 1917 года (читай: сталинский "Краткий курс истории ВКП/б/") товарищ Стайкин пишет почему-то... за "конторкой американского типа". В нашей работе мы объяснили это тем, что рассказ этот связан с соседним рассказом "Американец", и, благодаря этому опосредованию, повествовательная деталь служит намеком как на грузинский акцент Сталина, так и - на другой литературный намек, с помощью которого акцент этот будет обыгран в романах Ильфа и Петрова.

Но теперь становится ясно, что "конторка американского типа" служит указанием на происхождение фамилии персонажа от американских "стейков", и далее - от "шашлычника", изготовителя острых блюд, в образе которого Сталин представлялся своим товарищам по партии.

*

Еще один штрих в дополнение к нашим заметкам о способах представления зловещей фигуры Сталина в литературных произведениях, относящихся к самому раннему периоду его всенародной известности - то есть середине 20-х годов. Мы говорили о ставшей традиционной параллели его образа... с тараканом, обязанной своим происхождением знаменитому стихотворению Корнея Чуковского (срв. уже в эпиграмме Мандельштама на Сталина: "Тараканьи смеются усища..."). И, чтобы проиллюстрировать наше мнение о том, что "Тараканище" (1924) с самого своего появления воспринимался с проекцией на фигуру Сталина, мы указывали на случай применения к тому же самому историческому персонажу - другого стихотворения Чуковского, "Телефон".

Произошло это уже в начале 1926 года, у Бор. Пильняка в "Повести непогашенной луны". Я уже давно подбираюсь к сопоставлению его произведений с творчеством Булгакова, и в своей последней книжке тоже не мог удержаться от того, чтобы не охарактеризовать вкратце сцену из его знаменитой повести-разоблачения, замечательную своей структурой реминисценций.

Телефон как знак власти - мотив, общий у Пильняка и Булгакова. Носитель политической власти - верховный ли, как у Пильняка, или местного значения, как у Булгакова, - одинаковым образом предстает в окружении многочисленных телефонов у обоих писателей: в упомянутой сцене из "Повести непогашенной луны" и в рассказе Булгакова "Богема". Знаковый характер этой детали, между прочим, стал одним из аргументов установления булгаковского происхождения дружеского шаржа на Эйнштейна в "Дрезине": ученый, изображенный принимающим мнимых репортеров за письменным столом с телефонным аппаратом и на фоне карты космического пространства, - предстает тем самым как бы... властелином мира, космоса, которому он предписывает вновь открываемые им законы!

Само построение, сам текст сопоставляемых эпизодов в повести Пильняка и рассказе Булгакова оказались сходными, отражающими друг друга. И вот почему при изображении "негорбящегося человека", управляющего страной через посредство телефонных аппаратов, в "Повести непогашенной луны" появляется реминисценция из стихотворения Чуковского "Телефон". Ремнисценция - буквальная до смешного: плачущие крокодилы у детского поэта требуют вновь и вновь присылать им резиновые калоши, которыми... они, оказывается, питаются. И "негорбящийся человек", читай - генеральный секретарь партии И.В.Сталин, отдает - по телефону же! - приказ отослать в Туркестан... сто тысяч пар резиновых галош, чтобы, как он выражается, "заткнуть бестоварную дыру".

Остается только спросить: какую же "дыру" собирается затыкать генсек - в промышленных товарах или... продовольственных? Сцена приобретает характер острой политической сатиры.

Я упустил только, когда рассказывал об этом эпизоде в книге, одну деталь, объясняющую, почему для сатирической подсветки этой сцены у Пильняка было выбрано именно стихотворение "Телефон". Вспомним знаменитые строки, которыми оно начинается:

У меня зазвонил телефон.
"Кто говорит?" - Слон!

СЛОН - это страшная аббревиатура для середины 1920-х годов, означающая - Соловецкий лагерь особого назначения. Мы не однажды встретились с этой и подобными ей трагическими реалиями на страницах "Занозы". Вполне возможно, что и Чуковский, сочиняя свое детское стихотвореньице, имел где-то на заднем плане своего воображения - телефонный разговор главы государства, которому по неотложному делу позвонил... "СЛОН", кто-то из начальства Соловецкого лагеря, "Соловков"...

Ну, а автор "Повести непогашенной луны" уже совершенно очевидным образом воспользовался этой возникающей ассоциацией и включил разоблачительную реминисценцию из стихотворения Чуковского в портрет своего зловещего "негорбящегося человека" (срв. "черного человека" из трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери" - которая, кстати, реминисцируется в одном из очерков Булгакова на смерть Ленина - и из последней поэмы недавно перед тем скончавшегося Сергея Есенина!).

*

Еще несколько слов добавлю о "шашлычнике"-Сталине. На этой карикатуре предвосхищается аллюзия из романа Ильфа и Петрова, где "турецкий акцент" пишущей машинки Остапа Бендера служит скрытым указанием на знакомый всей стране грузинский акцент Сталина. Намек этот раскрывается в романе благодаря тому, что в нем и вообще присутствует сатирическое изображение сталинского Политбюро в виде... Вороньей слободки, где обожающий чистки гражданин Гигиенишвили истязает русского интеллигента Васисуалия Лоханкина.

Только сейчас обратил внимание на то, что и само это сатирическое изображение происходивших в реальности политических истязаний коммунистами друг друга, и даже... сама фамилия зловещего персонажа - предвосхищаются на страницах "булгаковских" журналов! В фамилии "Гигиенишвили" - скрыто слово... "гиена". А на одном из рисунков "Красного перца", изображающем именно членов Политбюро - но еще не в виде "Вороньей слободки", а пока что еще только в виде... зодиакальных животных, - мы встречаем странное, необъяснимое изображение Н.И.Бухарина - вовсе не в виде зодиакального животного, а в виде... ги-е-ны.

Я с самого начала, рассказывая об этом рисунке, предположил, что это парадоксальное изображение пророчески указывает на будущую трагическую участь одного из нынешних партвождей: "гиена капитализма" - будет одним из официальных ругательств, а Бухарин будет шельмован именно как ее, этой "гиены", прислужник. Но теперь-то мне очевидно, что в этом изображении, в выборе животного для репрезентации будущего мученика-Бухарина - предвосхищается, создается... сам текст будущего романа.

Бухарин изображен в виде животного, название которого будет содержатся в фамилии литературного персонажа, служащего разоблачением его нынешнего союзника и друга и будущего мучителя и палача. Изображен совпадающим, отождествляемым со своим будущим антагонистом. Или наборот... про-гло-чен-ным им: как слово "гиена" - проглочена, словно бы находится "в брюхе" - фамилии "Гигиенишвили".

Заметим, что и фигура гражданина Гигиенишвили, истязающего своего соседа по коммунальной квартире, - фигура как таковая, чисто как изобразительный мотив, безотносительно к своему политическому подтексту, - также была найдена нами, еще в одном из предшествующих наших исследований, посвященном "Загадке "АИР", на одном из рисунков газеты "Гудок".

Что касается "пишущей машинки с турецким акцентом" - то во втором выпуске нашей книги мы увидим, что и эта деталь сатирического литературного повествования - уже в самом буквальном виде - пришла в роман со страниц сатирических изданий середины 1920-х годов. И источник заимствования - блистательно подтверждает догадку М.Каганской о том, что деталь эта у авторов романа нагружена политическим подтекстом.

На карикатуре с шашлычником, так же как в романе "Золотой теленок", присутствует мотив, подтверждающий отнесение этой фигуры к одному из руководителей советского государства - Сталину. Этот намек построен на обыгрывании бытового выражения, двусмысленном звучании фразы. В ответ на вопрос милиционера, а не держит ли предприимчивый шашлычник самогон, - тот отвечает... с самым очевидным, явственным турецким акцентом, ну точь-в-точь, как если бы его реплика была напечатана на пишущей машинке О.Бендера! - "Нэт! Самогон нэ дэржим. Настоящий Госспирт дэржим!"

Имеется в виду, что шашлычник торгует алкогольной продукцией исключительно государственного производства. Но выражение: "держим Госспирт" - может быть понято буквально, может относится как к этой продукции, так и... к самому госучреждению, ее выпускающему, чье название служит в этой фразе ее, этой продукции, замещающим наименованием. И тогда лицо восточной национальности, "держащее" это госучреждение, Госспирт, как и все другие госучреждения вместе взятые - то есть управляющее ими, контролирующее их - оказывается... словно бы неким новым "самодержцем всея Руси", то есть именно набирающим силу и власть диктатором, тираном - тов. Сталиным!

Я повторяю это свое наблюдение, приведенное в последней моей книге, для того, чтобы продемонстрировать читателю повторяемость - уникальных, подчеркну, а не расхожих, функционирующих в качестве общераспространенного журналистского штампа - стилистических приемов, фигурирующих в разных периодических изданиях и свидетельствующих о связывающей их неявной преемственности, о негласном участии в их создании одного и того же лица.

В данном случае повторяемость - лежит прямо-таки на поверхности. Точно такое же выражение и обыгрываемое точно таким же образом встретилось нам еще гораздо раньше, на одном из рисунков журнала "Дрезина". Мы подробно разбирали этот рисунок в нашем предшествующем исследовании "Загадки "АИР". Там мы говорили о том, что знаменитое шуточное фотографическое изображение Булгакова "с моноклем" - напоминало о шуточном же фотомонтаже "Дрезины", где заклятый враг советского государства британский министр иностранных дел лорд Керзон был изображен... держащим в своих руках развернутый номер петроградского сатирического издания и с интересом его изучающим. Тот же самый монокль, что и на фотографии Булгакова, сверкает в его правом глазу.

И мы - еще даже и не подозревая о существовании знаменитой карикатуры "Занозы"! - интерпретировали эту инсценированную, несомненно, самим Булгаковым перекличку изображений как одно из череды негласных сообщений писателя (адресованных потомству - нам, его будущим читателям и исследователям) о его участии в литературной жизни 20-х годов. Булгаков как бы - отождествляет себя с лордом Керзоном, и тем самым сообщает о себе, как о человеке, который... "держит", держал в руках - но не Госспирт, а "Дрезину"; руководил изданием этого журнала. На этот раз выражение, представленное на рисунке наглядно, в виде зрительного образа, переводится не из переносного в буквальный план, а обратно.

Булгаков-"Керзон", так же как и "шашлычник"-Сталин, оказывается неким "самодержцем". И нас эта параллель не удивляет, коль скоро мы уже начали догадываться, что неслыханно интенсивное участие писателя в современной ему литературной жизни - означало тем самым его определяющее участие в руководстве государством, страной. Укажем еще на одно из таких повторений: английский, англо-американский ореол, окружающий в "булгаковских" изданиях изображения как самого Булгакова, так и Сталина. Булгаков предстает перед нами под покровом портрета английского министра. Сталин - в рассказе "В сорок четвертом" - в образе изготовителя "фирменного" американского блюда, стейков.

*

В "Занозе" мы тоже встретили пару рисунков, на которых соблазнительно было бы узнать... шаржированное изображение М.А.Булгакова. Причем один из них, более ранний - тоже представлял взору читателя министра иностранных дел, только не британского, а советского, и человеком, в котором мы узнавали Булгакова, был не сам этот министр, а почтительно склонившийся к нему референт, к которому министр обращался с вопросом.

Два рисунка, о которых мы говорим, связывает прием, в "Занозе" крайне редкий, маргинальный, но который зато получил самое богатое и изощренное применение годом раньше в "Дрезине": страницы этого "булгаковского" издания были просто наполнены рисунками-"диптихами" - как явными, так и хорошо завуалированными, а подчас - и складывающимися в еще более пространные серии. То же самое отношение скрытого, замаскированного "диптиха", должен я теперь сказать со всей отчетливостью, так как в книге это должным образом не прозвучало, - связывают и два этих рисунка.

На втором из них, помещенном целый ряд номеров спустя, перед нами предстает... тот же самый человек, предполагаемый нами М.А.Булгаков, - но только ссохшийся, увядший, постаревший. Словно бы... писатель увидел себя таким, каким он будет в последние годы своей жизни, в пору тяжелой болезни!

Действие происходит в парикмахерской, персонаж этот изображен сидящим в парикмахерском кресле и горько жалующимся обслуживающему его... мастеру (!) на свою участь. Реплика в подписи под рисунком снова построена на игре слов. Раньше, говорит этот человек, видимо - нэпман, нас "брили", то есть обирали, прижимали, только в парикмахерских, а теперь...

И вновь, глядя на эту карикатуру изолированно, я без труда узнал в ней реакцию на происходящее с журналом "Заноза", ее участь теснимого цензурными преследованиями издания. Понятно также было, почему с жалобой выступал именно "человек, похожий на М.А.Булгакова", - коль скоро именно он был руководителем и вдохновителем этого издания. Карикатура, таким образом, точно так же, как и ее предшественница, имела литературный подтекст и говорила о самом журнале.

В первой из них это происходило явным образом: советский министр держал в руках, ни много ни мало, номер "Занозы" (точно так же... как английский министр Керзон держал в руках номер "Дрезины"!) и задавал своему референту-"Булгакову" (а кому же, как не ему, было на него ответить!) вопрос о его содержании. Во втором рисунке мы можем догадываться об аналогичном литературно-журнальном подтексте только теперь; он был совершенно скрыт от современного, непосвященного в обстоятельства дела читателя.

Так я все и доложил в соответствующем месте своей книги - и пошел дальше. И только уже в самом конце ее, когда я говорил о другой карикатуре на журнально-литературные темы, опубликованной годом ранее в "Красном перце", - я понял, что и здесь дело одним "диптихом" не ограничилось. Что две эти карикатуры "Занозы" вместе взятые - образуют как бы вторую часть другого, более обширного "диптиха", первая часть которого представлена прошлогодним рисунком "Красного перца". Более ранний рисунок уточнял, на что именно жалуется М.А.Булгаков своему "мастеру", и объяснял, почему вообще для жалоб на литературные дела была выбран именно интерьер парикмахерской.

Действие на рисунке "Красного перца" - и должен со стыдом признаться, что осознаю это только теперь - тоже происходит... в парикмахерской. Он так и называется: "В парикмахерской имени В.Г.Белинского". Советская литературная жизнь именно там, на этом рисунке получила свое аллегорическое изображение в виде работы цирульного заведения: не кто иной, как сам тов. Л.Д.Троцкий (автор известной в то время книги о текущей литературе) нарисован... "причесывающим", стригущим "попутчиков" - то есть писателей непролетарского происхождения, с трудом терпимых государством государством победившего пролетариата.

Троцкий, глава этого государства, выступает их покровителем, защитником, идеологом, доказывающим временную оправданность их существования. А на заднем плане - нарисованы редакторы пролетарских журналов, которые этих попутчиков будут уже не просто "брить" или "стричь", но "пускать им кровь" - сиречь подвергать самой жестокой "проработочной" критике, доказывать обратное: что эти бедолаги, которых угораздило родиться не в той семье, не имеют права на место под солнцем...

Теперь очевидно, что появившаяся год спустя "занозинская" карикатура служит прямым продолжением этого сатирического выступления старшего собрата "Занозы" - "Красного перца". И жалоба изображенного на ней Булгакова имеет в виду изменившееся за этот промежуток времени положение дел в литературе. Если раньше писателей-"попутчиков" подвергали преследованиям лишь на страницах враждебных к ним изданий, а власть, государство даже брало их под покровительство, - то теперь, наоборот, дело идет к тому, чтобы подвергнуть их прямому преследованию властей, вплоть до лишения права голоса и свободы.

Об этом говорила и появившаяся в это время дневниковая запись Булгакова об участии Московского комитета партии в судьбе двух сатирических изданий. Связь этих карикатур служит подтверждением нашей мысли, пару раз осторожно, между прочим высказанной нами в книге: роль Булгакова не ограничивалась участием в формировании содержания "Занозы" или "Красного перца", предметом его заботы была литературная ситуация в целом. А говорили мы об этом так осторожно потому, что вслед за этим встает вопрос совершенно иного масштаба и звучания: а какова была, в таком случае, роль Булгакова... в разрешении (пусть и временном, паллиативном) этой ситуации?...

Понятно, что немыслимо было бы решать этот вопрос мимоходом, в исследовании, посвященном лишь подступам к открытию литературной деятельности Булгакова во всей ее полноте. Это - предмет отдельного, самостоятельного и обширного исследования, которое, мы надеемся, будет же когда-нибудь, пусть даже это случится и в следующем тысячелетии, произведено, если мы хотим хоть сколько-нибудь реалистично представить себе картину литературной жизни и борьбы 1920-х годов.

*

А пока что о том, как именно строилась литературная деятельность Булгакова в середине 1920-х годов, мы можем лишь догадываться по немногим неясным намекам. Таким намеком, в частности, может послужить еще один лексический повтор, связывающий две публикации "Занозы". Связь эта тоже вовремя не была замечена нами и не получила осмысления в книге.

Мы говорили об иносказательном, относящемся к Булгакову смысле одной "басни", опубликованной в журнале. В ней Булгаков в очередной раз предстает в виде терпимого врага советского государства - нэпмана. "Нэпман" этот, чтобы обеспечить деятельность своего предприятия (литературного - если рассматривать эту басню в ее иносказательном плане) вступает в преступную связь с неким "председателем треста" - то есть государственного предприятия, которое могло бы служить прикрытием для его "частной лавочки". Вот это слово - "трест" и служит связующим звеном, о котором мы упомянули.

Мы узнаем в сюжете этой басни ситуацию, изображенную Булгаковым в повести "Собачье сердце": профессор Преображенский, чтобы избавиться от притеснений со стороны неистовых ревнителей пролетарской законности, вынужден прибегнуть к покровительству своего пациента - одного из руководителей этого самого пролетарского государства. Мы предположили, что таким покровителем для "Занозы" оказалось лицо... подвергавшееся на ее страницах самым жесточайшим сатирическим разоблачениям: Сталин.

Интересно, в плане указаний для исследования истории литературных "предприятий" Булгакова, сопоставить эту басню о взаимоотношениях нэпмана - владельца завода и "предтреста" с другой публикацией "Занозы", также затронутой нами в книге. В рассказе, имеющем прямо-таки булгаковское название: "Дьявольская шутка", сюжет басни, а значит - и булгаковской повести, получает кумулятивное развитие: преступное занятие маленькой кучки ее персонажей (читай: Булгакова и его ближайших литературных сотрудников) оказывается настолько привлекательным для окружающих, что к нему присоединяются все новые и новые участники, вплоть до... самых видных представителей власти.

Возможно, что этот рассказ действительно имеет иносказательное звучание, так же как и басня о нэпмане-заводчике. Тогда он представлял бы нам картину того, как Булгаков осуществлял свои литературные планы, как он умел заинтересовывать и убеждать в полезности своих намерений лиц, от которых зависело развитие событий. Ведь одно дело - сталинский, или даже пусть хотя бы просто большевистский режим, и другое дело - живые люди, которые его волей или неволей осуществляли. Как измерить число тех из них, которые хотели бы всем своим существом пойти наперекор неумолимому течению исторических событий, которые они наблюдали, и для которых Булгаков, встреча с ним были настоящим спасением?

Но, конечно, для того чтобы убедиться в том, имеется ли в журнальном рассказе подобный подтекст, - нам необходимо подойти к делу с противоположной стороны, посмотреть, не найдется ли подтверждений такой схематически возникающей картине в сохранившихся исторических свидетельствах.

До тех же пор рассказ этот имеет значение лишь указания на то, в каком направлении нужно проводить разыскания - и не дает ровным счетом никаких гарантий, что такое исследование может увенчаться успехом.

Отчасти намек на то, что Булгаковым действительно применялась такая тактика, можно найти в мемуарах Катаева (одного из участников той малой кучки, которая начинала заниматься своим преступным, но притягательным для окружающих делом). Он рассказывает, как они с Булгаковым ходили к одному из партийных функционеров, тех, от кого зависело практическое решение дела, - знакомому Катаева еще по Одессе Сергею Ингулову, в 1923 году, когда хотели издавать свой сатирический журнал "Ревизор".

Правда, Катаев утверждает, что ничего у них из этой затеи не вышло, - но можем ли мы быть уверены, что он в этом случае не лукавит, не обрывает свой рассказ на самом интересном, обещающем сенсационное развитие месте, и не имел ли этот их поход к Ингулову... последствий даже куда более масштабных, чем разрешение на выпуск одного сатирического журнала?!...

Другой пример - хрестоматийно известен: публикация двух первых сатирических повестей Булгакова - "Дьяволиада" и "Роковые яйца" в альманахе "Недра" в 1924 и 1925 гг. Она состоялась, и об этом прекрасно рассказывает в своих исследованиях М.О.Чудакова, именно по тому сценарию, который описан в рассказе "Дьявольская шутка"! Булгакову удалось заинтересовать ими другого крупного партийного чиновника, издателя этого альманаха, который был убежден, что, вместо ревнительства пролетарской чистоты, необходимо делать советскую литературу интересной для самого широкого читателя. Беда только в том, что даже такой маститой исследовательнице (а следовательно - и всей нашей историко-литературной науке в целом) ровным счетом ни-че-го об этом ключевом рассказе, равно как и о том, что в нем изложен реконструированный ею сценарий литературной тактики Булгаковаа, - не-из-вест-но...

До сих пор эти примеры рассматриваются историками литературы, булгаковедами как изолированные случаи. Но мы теперь, обладая всем накопленным нами до сих пор и практически совершенно незнакомым этим специалистам материалом о неизвестных сторонах литературной деятельности Булгакова, - задаем вопрос: а не являются ли они, эти "случаи" - лишь отрывочными, фрагментарными проявлениями масштабной стратегии булгаковской деятельности? Это те проявления, которые до сих пор нам известны, но, быть может, они являются лишь малой частью целого массива действий писателя, который до сих пор остается в тени и ждет своего обнаружения?...

*

Однако указания на политическое покровительство, которое нашла себе "преступная" деятельность Булгакова-журналиста, недостаточно для исчерпания подтекста "занозинской" басни о "нэпмане" и "предтреста". Подспудный план этого неказистого стихотвореньица странным образом раздваивается, вернее - подразумеваемое в нем, подоплека его... в свою очередь, имеет как бы две стороны. Ведь Булгаков, как мы теперь себе это представляем, не только занимался поиском покровительства у власть имущих, но и - сколачиванием "подпольной организации", вербовкой единомышленников, которые принимали бы участие в осуществлении его - поистине гигантских - литературных планов.

И масштабы этой "преступной организации" (литература, замечу в скобках, и это мое сложившееся убеждение, - вообще всегда является преступным занятием!) - тоже не поддаются никакому обозрению. Какая часть "советской" (да и "антисоветской", и даже... эмигрантской!) литературы 1920-х годов была охвачена прямым или опосредованным воздействием булгаковского гения - сегодня трудно даже представить. Трудно - именно потому, что какие-то обрывочные очертания, клочки этого "неизведанного материка" сейчас, в результате систематического, последовательного штудирования печатной продукции этого времени, нет-нет да и начинают возникать в поле зрения историка литературы.

И вновь: обратившая на себя наше внимание в плане политической тактики басня из журнала "Занозы" может послужить ценнейшим указанием и в этом, литературно-стратегическом отношении. Главный вопрос, возникающий при внимательном рассмотрении ее текста, - это давно уже обратившее на себя наше внимание и отмеченное нами в книжке присутствие мотивов, целых сюжетных ситуаций знаменитой сказки А.Н.Толстого "Золотой ключик, или Приключения Буратино". Но, зарегистрировав этот феномен, я в своем исследовании даже не попытался дать ему какое-либо объяснение.

А между тем, "подземный ход", о котором идет речь в этой басне, мог связывать главного ее предполагаемого адресата - Булгакова не только с его политическими покровителями, но и... с тайными литературными соратниками. Явный, вымышленный персонаж этой басни рисуется обладателем некоего "золотого ключа", - и эта деталь указывает, о каком именно из литераторов идет речь.

Очертания сюжета сказки Толстого совершенно явственно прорисовываются из сочетания двух этих цитатных мотивов: в финальном эпизоде Буратино золотым ключиком отпирает дверь в каморке папы Карло и - в компании своих верных друзей! - идет к новехонькому кукольному театру, обладателем которого ему суждено стать, - именно по тому самому "подземному ходу", по которому аллегорический "нэпман" в басне ходит к своему таинственному "предтреста".

А то, что этим "предтреста", с которым связывает Булгакова "подземный ход" - некие таинственные общие интересы, совместные литературные предприятия, - что этим негласным единомышленником Булгакова является именно А.Н.Толстой, - говорит следующее обстоятельство. В другом случае на страницах "Занозы" тот же самый мотив "треста" - связывается, по-видимому, именно с ним, графом Алексеем Толстым! И это - именно та связь, которая была упущена нами при публикации нашего основного исследования.

Мы, совершенно в иной связи, обратили внимание на один рисунок журнала, имеющий чрезвычайно странный эпиграф: "В СССР возвращается ряд титулованных эмигрантов". Тогда нам это не пришло в голову, но сейчас это кажется совершенно очевидным: какая иная реальность может иметься в виду под этим невероятным сообщением, если не возвращение в СССР, в советскую литературу знаменитого русского писателя, и заодно - вот уж именно "титулованного эмигранта" графа Толстого!

Любопытно отметить: и в этом случае подтекст публикации - раздваивается; и раздваивается, точно так же как в позднейшей басне, на литературную и... политическую составляющие. Объяснение, которое мы дали этому рисунку в книжке, диктовалось изображенной в нем ситуацией: возвращающийся в Россию эмигрант не хочет, чтобы в нем узнавали титулованную особу. Если принять во внимание этот аспект, то, конечно, нельзя будет не узнать здесь другой известной исторической ситуации тех лет: "тайный" приезд в Россию известного монархиста В.В.Шульгина, его поездка по стране... полностью контролируемая советскими органами безопасности, встреча с членами вымышленной подпольной антисоветской организации, созданной специально для этой цели теми же органами...

Вот этот исторический сюжет и вводит мотив, позволяющий затем отождествить в басне А.Н.Толстого - с "предтреста". Тайная подпольная организация, в лапы который попал бедняга Шульгин, так и называлась: "Трест".

На рисунке, стало быть, ставятся в параллель два эти визита "титулованных эмигрантов": легальный Толстого и нелегальный Шульгина. И эта шуточная параллель оказывается значимой, коль скоро Толстой начинает представляться нам как, в свою очередь, участник некоей "подпольной" литературной организации, созданной Булгаковым. И с политической организацией, заманившей в Россию Шульгина, ее связывает... тот же самый инсценированный, несерьезный, воображаемый характер!

Не говоря уже о том, наконец, что Булгаков, как это хорошо известно и из воспоминаний Катаева, и из новых материалов, обнаруженных нами на страницах "Занозы", - тоже представлялся окружающим - и тоже в шутку! - "титулованной особой", "князем Белосельским-Белозерским", узурпировавшим этот титул на основании фамилии своей второй жены, и подлинный обладатель которого, замечу, - тоже в этот момент являлся эмигрантом.

*

Но в том-то и дело, что вся эта таинственность, законспирированность литературных связей, которая рисуется перед нами благодаря сопоставлению двух публикаций журнала... противоречит всему, что нам известно сегодня об отношениях Булгакова и Толстого! Никакой таинственности, никакой законспирированности здесь, кажется, не было и в помине! Наоборот, отношения двух этих писателей хорошо известны историкам литературы. Они начались еще в ту пору, когда Булгаков сотрудничал в берлинской газете "Накануне", а Толстой - являлся там редактором литературного отдела. И приятельские отношения между ними сохранялись до конца жизни первого из них. Так что скрывать в данном случае - было, по-видимому, нечего.

Однако читателям детективных романов хорошо известно: лучший способ спрятать нечто - положить на самом видном месте, там, где скрываемое, с точки зрения ищущего, ни в коем случае не может находиться и где его заведомо не следует искать.

Помню, в свое время, когда я исследовал отношения Булгакова к теории Эйнштейна и проблеме освоения атомной энергии, меня поразили два обстоятельства. Одним "конкурентом" Булгакова в литературной разработке этой темы - еще тогда, в 20-е годы, - оказался... Б.А.Пильняк. Но это еще было не так поразительно, поскольку к тому времени об интенсивности литературных связей Булгакова и Пильняка я уже имел некоторое представление. Неудивительно, если первый "заразил" второго своими научными интересами.

Но второе обстоятельство, лично для меня, было поистине сенсационным. Оказывается, в ранних редакциях романа "Гиперболоид инженера Гарина" тоже подразумевалась... интенсивная разработка темы атомной энергии! Читатель, знакомый с романом в окончательном варианте, помнит, конечно, трогательную сюжетную линию с учителем Гарина профессором Манцевым, брошенным им и погибающим в Сибири. Я уж не помню сейчас, чем в этом окончательном варианте мотивируется экспедиция Манцева, но в 20-е годы, когда сочинялся роман, - Гарин посылал Манцева в Сибирь... именно для поиска урановых месторождений!

И Толстым предполагалась... вторая часть романа, и строиться она должна была уже не на изобретенном Гариным могущественном "гиперболоиде", а именно на овладении им неизмеримо более грозной природной силой - атомной энергией!...

Я не верю, что Толстой по своей воле взялся за разработку этой темы, о содержании и перспективах которой он, вне всяких сомнений, вообще не имел ни малейшего представления. Тем более - что он этой темы как раз и не разработал. Он - отбросил ее, она оказалась похороненной за фасадом окончательной редакции романа. И я априори готов утверждать, что дело здесь обстояло точно так же, как в случае Пильняка. Это не кто иной, как Булгаков, могущественной силой своего гениального воображения сумел убедить своего младшего (по литературным способностям) коллегу в литературной перспективности этой темы.

Убедить, конечно, мог, но без Булгакова, один Толстой эту тему "не потянул".

И я повторяю вновь и вновь: каковы были размеры литературного влияния Булгакова в данном случае, каковы были масштабы его сотрудничества с А.Н.Толстым - нам сегодня трудно даже представить. Но мы готовы уже к принятию той мысли, что масштабы эти были - огромны.



20 декабря 2010 года - 7 января 2011 года