РАССЛЕДОВАНИЕ НАЧИНАЕТСЯ...

Несмотря на громкую славу автора "Собачьего сердца" и "Мастера и Маргариты" (а может быть, и благодаря ей), далеко не все читатели Булгакова знают, что он долгое время был профессиональным журналистом - трудолюбивым и плодовитым. О том, насколько его журналистская деятельность была широка, говорит до сих пор не закрытый список заметок, очерков и фельетонов Булгакова, рассеянных по многочисленным периодическим изданиям 1920-х годов. (1) А между тем, в этих публикациях находят отражения художественные идеи писателя, которые воплотятся в позднейших вещах, сделавших его знаменитым. Мы тоже рискнули внести свою лепту в составление списка булгаковских публикаций и еще не раз вернемся к этой проблеме. Но сначала речь у нас пойдет о другом.

Тот, кто с жадностью пролистывал страницы газеты "Гудок", в надежде обнаружить никому еще не известные произведения Булгакова, в награду за усердие мог получить неожиданный, но приятный подарок. В субботнем N 1041 от 3 ноября 1923 года - как раз тогда, когда Булгаков стал штатным фельетонистом газеты, - на последней странице было помещено объявление. Объявление это, вот уж действительно, как говорится, гласило:

"ДРЕЗИНА" У ВЕЛИКОГО ТВОРЦА ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ ЭЙНШТЕЙНА. К ПРИЕЗДУ УЧЕНОГО В МОСКВУ. СПЕЦИАЛЬНОЕ ИНТЕРВЬЮ - ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ЭЙНШТЕЙНА О СССР. ЧИТАЙТЕ В N 11. N 11 ВЫХОДИТ НА ДНЯХ.

Откроем тайну немедленно: Эйнштейн (в отличие, скажем, от писателя, с которым охотно сравнивали Булгакова, - Г.Уэллса) никогда не был ни в Москве, ни в СССР вообще! (2)

Но многим ли об этом известно, и многие могли бы заподозрить солидную профсоюзную газету 1920-х годов в такой чудовищной мистификации? Не был, в свою очередь, осведомлен об этом и автор настоящих строк, которому вообще, по правде сказать, никогда не приходилось интересоваться биографией великого физика-вольнодумца. С азартом первооткрывателя, захотелось броситься разыскивать сенсационный номер неведомой "Дрезины".

Это оказался журнал, выходивший с мая того же 1923 года как приложение к газете "Гудок" (новое "совпадение": как раз в это время Булгаков впервые поступил на работу в "Гудок" литобработчиком писем рабкоров). Настораживало, правда, одно: "Дрезина" - была типичным сатирическим журналом тех лет, наподобие "Крокодила". Тогда такие журналы, по своей выгодности для издателей, вспоминает В.П.Катаев, выходили в огромных количествах. (3) Так неужели же в нем?!..

В счастливо сохранившей именно нужный номер библиотечной подшивке (а могло такого и не быть, так как ряд номеров отсутствовал) доверчивого первооткрывателя ожидало, однако, полнейшее разочарование. Одиннадцатый номер был по названию октябрьским и вышел, судя по газетному объявлению, с опозданием. Хваленое "интервью" представляло собой всего-навсего больших размеров, на пол "крокодильской" страницы... дружеский шарж, на котором трепещущие репортеры журнала выстроились в очередь интервьюировать, снимать и живописать воздвигнувшуюся перед ними мировую знаменитость. Эйнштейн явно изображен в своем берлинском кабинете (а вовсе ни в какой не Москве!), у своего письменного стола с телефоном (?!) и картой космического пространства над ним... Географическая путаница усиливалась тем, что и сам журнал "Дрезина" выходил не в Москве, а в Петрограде.

И тем не менее, вопреки очевидности, заглавие карикатуры упорно продолжало настаивать: "Дрезина" у Эйнштейна. (К приезду его в Москву). Рис. Б.Антоновского". Подпись же под карикатурой и вовсе приводила в уныние:

"Дрезина": - Как Вам нравится в С.С.С.Р.?

Эйнштейн: - Хорошо-о-о!

"Дрезинщики" (хором) - Заметьте! Он не сказал относительно".

Глупее, кажется, не придумаешь. Перед нами... словно бы появившийся за год до написания повести "Роковые яйца" (она датирована как раз октябрем 1924 года) эскиз сцены: вездесущий репортер Альфред Бронский интервьюирует профессора Персикова "за кур"!

И нужно было проделать большой кружной путь историко-литературных разысканий, чтобы однажды вдруг вспомнить об этой "идиотской" (как выразился бы другой булгаковский профессор, Преображенский) карикатуре и мгновенно понять, зачем она была напечатана, что означает и к кому обращена "бессмысленная" реплика репортеров...





ПОТЕРЯННАЯ ДЛЯ СВЕТА ПОВЕСТЬ


Любители Булгакова, вникавшие в историю его творчества, знают: уже и в 1920-е годы его произведения шли нарасхват. Так, завладевшая исподволь нашим вниманием изумительная, преступная повесть "Роковые яйца" была напечатана на протяжении 1925 года... трижды. В феврале - в альманахе издательства "Недра", летом, не позднее середины июля (4) - в выпущенном этим же издательством сборнике булгаковской прозы "Дьяволиада". Правда, тираж его по цензурным соображениям тогда же был конфискован - но затем этот демарш был благополучно признан ошибкой, и уже весной следующего года был отпечатан новый тираж, взамен утраченного. (5)

А в промежутке между двумя этими изданиями... В мае-июне повесть, только что увидевшая свет в альманахе, перепечатывалась на страницах ленинградского еженедельного журнала "Красная Панорама", который издавался приложением к столь же небезынтересной, как и московский "Гудок", ленинградской "Красной газете". Комическое изобилие красного цвета в названиях было словно бы предсказано в знаменитом пародийном перечислении изданий, репортером которых является в повести А.Бронский!

Но удивляла не столько жадность издателей к булгаковской повести, сколько одно из сообщений позднейших ее комментаторов. Многих ознакомившихся с примечаниями к собраниям сочинений писателя, наверное, удивляло: в одних номерах журнала повесть печаталась под названием "Луч жизни", а в других - под всем нам привычным "Роковые яйца"? Нас при этом особенно интриговало: какая часть повести соответствует какому из вариантов названия? Рассеять это недоумение, как мы можем теперь судить, - означало встретиться лицом к лицу с одной из важнейших проблем булгаковского творчества. Но понять это из сообщений комментаторов было невозможно. Более того: мы столкнулись с повсеместной путаницей даже в вопросе о том... в каких номерах журнала - какие стояли заглавия!

Пересматривая сообщения об этом казусном издании разных исследователей булгаковского творчества, отчетливо понимаешь: исследователи и сами изрядно озадачены этой публикацией, но никакого разумного объяснения ей пока не находят. В преамбуле к постраничным комментариям к повести в составе булгаковского "пятитомника", например, утверждается, что повесть впервые была напечатана... именно в "Красной Панораме", а потом уже - в "Недрах", в "Дьяволиаде"! В общем же предисловии к комментариям того же издания мы узнаем, что ленинградцами был напечатан так называемый "журнальный вариант", а впервые и полностью произведение было опубликовано все-таки в феврале, в альманахе... (6)

Но ведь, кажется, "журнальный вариант" - это обычно и есть то, что предшествует полной публикации вещи?... Как видим, и в этом случае, комментатором руководило желание разумно объяснить появление журнальной публикации, почему-то дублирующей публикацию в альманахе, - но хронология неумолимо этому стремлению препятствует! То же самое просматривается и в первом издании монографии М.О.Чудаковой: утверждается, что в еженедельнике "Красная Панорама" булгаковская "повесть печаталась почти одновременно" с публикацией в альманахе. (7) "Одновременно": в мае и в феврале?!.. К тому же первоначальное заглавие журнальной публикации тут перепутано: назван несуществующий "Красный луч" (так назывался совхоз, в котором А.С.Рокк производил свои жуткие опыты) вместо "Луча жизни". Это ярко свидетельствует о том, что сам текст публикации повести Булгакова в журнале до сих пор не привлекал внимания исследователей.

Правда, все в той же преамбуле к постраничным комментариям к повести нам сообщили: под необычным названием "Луча жизни" повесть печаталась в 19, 20 и 21 номерах еженедельника, чтобы в N 22 смениться общеизвестным, "Роковыми яйцами". Да только по содержанию произведения эта информация ничего не давала. И к тому же... вскоре выяснилось, что это не совсем так. Видимо, отсюда эта недостоверная информация отправилась разгуливать по многим другим комментариям и библиографическим справкам, в том числе и самым солидным. В лучшем случае, исследователь сообщает уклончиво: сначала повесть печаталась под одним названием, а потом - под другим (как это сделала М.О.Чудакова); или: в ряде номеров так, а в других - иначе (как поступил в одном случае автор "Булгаковской энциклопедии"). (8)

И, повторяем, путаница эта была неслучайной. Естественно, что комментатору, как и любому живому человеку, хотелось (как пес сову у Булгакова!) "разъяснить" загадку. Столь же естественным было бы, если бы журнальный вариант по времени появления в свет был первым! Тогда легко объяснялось бы и недоумение с заглавиями: "вполне естественно", если писатель сначала назвал свою повесть "Луч жизни", а спустя четыре недели решил остановиться на другом, хорошо нам знакомом. И рука словно бы сама поднимается, чтобы начертать такую простую и понятную картину.

И это - с Булгаковым-то?! На самом деле ничего "простого и понятного" не было и быть не могло. Была же: за-гад-ка. И вносящее поистине "булгаковский" хаос в стройные представления исследователей-булгаковедов название "Луч жизни" - не предшествовало "окончательному", данному еще в альманахе, а сменило его!

Необходимо добавить еще одну микроскопическую деталь: публикация повести не закончилась на N 22-м, как это утверждал комментатор 1989 года. После 22-го номера в публикации наступил перерыв, и была она завершена даже не в 23-м номере, а в 24-м. И вновь - "естественно": если смена заглавия произошла до перерыва (как думает по какой-то необъяснимой причине большинство комментаторов), то отношения она к нему, скорее всего, не имеет. Если же после... то пауза эта заслуживает самого пристального внимания.

И еще: пока раздумываешь над всеми этими "бисерными" хитросплетениями, понимаешь - оба заголовка противоположны по смыслу. Ведь там - "...жизни", а здесь - "Роковые...", то есть - "убийственные". Так кто же, спрашивается, давал эти названия? Автор или неведомые публикаторы? И разве может художественный контраст между двумя заголовками оказаться случайностью?..

Ломать голову над неясностями переизданий больше не имело смысла. И ничего другого не оставалось, как обратиться к первоисточнику. Печальный факт, с которым пришлось столкнуться и автору этих строк: булгаковские первопубликации "были аккуратно вырезаны сотрудниками, в военные ли, в послевоенные годы, в... периоды массовых изъятий нежелательных... текстов" из экземпляров периодических изданий многих библиотек. (9) Можно предположить, однако, что делалось это безобразие не только блюстителями идеологической чистоты, как представляется непременно публицисту 1988 года, но и... неистовыми поклонниками Булгакова, жаждавшими в годы "книжного дефицита" любыми способами завладеть произведениями обожаемого писателя.

И вот - чудо: в наших руках оказалась девственно нетронутая, свеженькая подшивка нескольких номеров "Красной Панорамы" 1925 года. Даже яркие, с плакатного вида рисунками обложки на них сохранились! И вот разрешение всех сомнений: в NN 19-22 повесть называется "Луч жизни", а каноническим заглавием обладает лишь окончание повести в 24-м номере.





ИГРА С ЧИТАТЕЛЕМ?


На фоне этой полиграфической стерильности, пиршественной полноты сохранности экземпляров журнала, тем оглушительнее было обнаружить: в руках читателя "Красной Панорамы" находились... лишь отрывки произведения. Именно такой оно имело подзаголовок: "Отрывки из повести Михаила Булгакова". Современный читатель, листая журнал, не узнавал наизусть знакомой вещи! Страницы целехоньки - а повести более чем на половину нет.

Признаться, автор этих строк не был готов к такому повороту событий. Одно дело услышать от авторов комментариев привычные формулировки: журнальный вариант... повесть напечатана в сокращении... (а то даже и этого не услышать). И совсем другое - увидеть отрывки: вырезанные из полного текста и сметанные на живую нитку кусочки! Да еще и прочитать в последнем номере заключительное примечание к публикации, в котором, как нарочно, на это обстоятельство обращается внимание:

"...Большая (!) и интересная повесть Мих. Булгакова "Роковые яйца" полностью напечатана в альманахе "Недра" и дана в "Кр. Пан." лишь в наиболее, хотя и несколько искажающих основную нить авторского замысла, характерных отрывках".

Ничего себе публикация, после которой надо уверять читателя в том, что прочитанная им повесть была "интересной"! Кстати: кому принадлежит текст приведенного примечания? Редакции журнала? Или все-таки самому Булгакову? Это большая разница...

А между тем для тоненького ленинградского журнальчика (наподобие "Работницы"), каким оказалась таинственная "Красная Панорама", в этом не было ничего экстраординарного. Он, по-видимому, ориентировался на невзыскательную, или даже не вполне грамотную аудиторию и, по-видимому, не имел "своего" круга авторов-беллетристов. А потому, чтобы попотчевать читателя из пригородных поездов, не бравшего в руки "Недр" или "Звезды", просто-напросто по большей части перепечатывал, как свидетельствуют сноски к заглавиям (в том числе и к первой порции булгаковской повести), те вещи из солидных изданий, которые казались его редакции наиболее "читабельными".

Этим-то обстоятельством и воспользовался коварный Булгаков. Которого, кстати сказать, два месяца спустя рецензент "Правды" Н.Осинский так и назовет: автором "вагонной литературы", пусть и "высшего качества". (10) Отметим, кстати, очередную "неточность" комментария к "пятитомнику": "вагонной литературой" литературой Осинский называет здесь не повесть "Роковые яйца", которая в его статье вовсе и не рецензируется, а только упоминается. Так назван, ни много ни мало... роман Булгакова "Белая гвардия", который сопоставляется с литературным творчеством эмигранта генерала П.Краснова (а также... М.Алданова, И.Эренбурга и Е.Замятина: все они для большевика Осинского - тоже представители "вагонной литературы"!).

Итак, текст ленинградского журнала представлял собой всего-навсего "вытяжку" из альманаха "Недра". Об этом, повторим, сообщало донельзя лаконичное примечание, аккуратно сделанное к заглавию еще в самом начале публикации: "Недра, книга шестая". Так, да не так: название это, к которому относилась загадочная ссылка, было "Луч жизни", а в "Недрах" ведь были напечатаны... "Роковые яйца". Да еще невзыскательному читателю журнала, какому-нибудь "Полиграфу Полиграфовичу", предлагалось самостоятельно догадаться: что это за "Недра" такие! Ну и штукари же сидели в этой "Красной панораме"! Читатель, бросившийся бы искать не переписку Энгельса с Каутским ("Белинского и Гоголя"), а полный текст полюбившейся ему "лубочной" булгаковской повести ("Блюхера и Милорда глупого") по этому адресу, был бы поставлен в тупик. И лишь месяц спустя, дочитав хотя-нехотя до финального номера, получил бы разъяснение в подробном примечании, текст которого мы уже приводили!...

Во весь рост встает уже перед нами проблема сличения текста в редакции "Красной Панорамы" и - в "канонической", полной. Что было выпущено при публикации и в согласии с какой, с чьей логикой?... При первом же, беглом взгляде бросилось в глаза: помимо сокращения сцен и кусков, оказались исключены целиком две сюжетные линии. Помимо всех сцен с репортерами, осаждавшими профессора Персикова, что обошлось вполне безболезненно и не оставило никаких следов, это линия с прокравшимся к нему иностранным шпионом и охраной Зоологического института сотрудниками "в котелках". Но это изъятие уже не прошло бесследно. В надлежащем месте, безо всяких аббревиатур и экивоков, (11) - нас встречает своими широко распростертыми объятиями словосочетание: "Главное политическое управление". И двое питомцев этого ведомства храбро бросаются в - оказавшуюся, однако, для них смертельной - схватку с "убежавшим из цирка удавом"...

Игра с читателем? Сначала создается впечатление, что текст сокращался из цензурных, политических соображений. Но затем это банальное допущение дезавуируется. Да и каким образом политические соображения могли заставить сокращать текст, только что напечатанный и вновь готовящийся к выходу в советском издании? Ведь альманах с булгаковской повестью конфискован не был, а конфискация сборника булгаковской прозы, по предположению исследователей, - еще только в будущем, хотя и недалеком.

Странным образом: повесть, напечатанная в "Недрах", не привлекла внимания негодующей цензуры, а публикация той же вещи полгода спустя... кончилась скандалом. Быть может, существовали какие-то иные факторы, нам неизвестные, которые (а вовсе не само это булгаковское произведение!) привели к такому повороту событий?.. История с конфискацией сборника "Дьяволиада" нам совершенно не известна. Неизвестно, когда это произошло, неизвестно, что послужило этому причиной. Однако глухие отголоски этого события можно расслышать в упомянутой июльской рецензии "Правды". Говоря, правда, уже о произведениях Бабеля, рецензент отвлекается, чтобы сделать одно общее замечание: "Одно дело писать критические статьи, имеющие ближайшей целью внешние репрессии против "попутчиков" (а в этой "раздвоенной" среде всегда ведь найдешь для этого объекты), но другое дело - это гнилье вытаскивать на суд нового читателя, показывать ему, где оно лежит, самим писателям показывать, где оно лежит".

И если в словах о "внешних репрессиях против "попутчиков" действительно содержится отголосок истории с конфискацией булгаковской повести - то это событие можно датировать серединой июня - завершением публикации в "Красной Панораме", с одной стороны, и концом июля - появлением обзора Осинского в "Правде", с другой. И не публикация ли "отрывков" в ленинградском журнале явилась, в таком случае, причиной цензурных репрессий?..





"ЭЙНШТЕЙНОВА БАШНЯ"


В "Красной Панораме" ситуация, которая в скором времени сложится в действительности, словно бы "моделируется" - словно бы ведется бесшабашная игра с будущей реальной опасностью. Потому что неведомые публикаторы... словно предвидят будущую судьбу книги "Дьяволиада" и - инсценируют ее!

С той же аккуратностью, с какой было сообщено об источнике "перепечатки", томившемуся от нетерпения читателю каждый раз неизменно сообщалось: продолжение в следующем номере. То есть в следующую субботу или воскресенье, когда счастливые ленинградцы устремятся за город, в блаженство позднего мая и раннего июня, с сенсационным булгаковским повествованием в руках. И так повторялось три раза.

А на четвертый... Тут мы подошли к тому самому "заколдованному" 22-му номеру, которому так не повезло в комментариях к булгаковской повести. Дело в том, что и здесь, в субботу 30 мая прозвучала традиционная фраза: "Окончание в след. N "Красная Панорама" (так!). Но никакого Булгакова в "след. 23-м N", как мы знаем, не появлялось.

Это было последним проблеском "Луча жизни" в советской печати. Впечатление какого-то соблазнительного закулисного скандала создано было со всей очевидностью. Да, конечно, обещанного продолжения повести в N 23-м не последовало, но зато... В нем был напечатан очерк заведующего Крымской (Симеизской) обсерваторией и (как сообщалось в преамбуле) "известного русского астронома" Г.Н.Неуймина "Эйнштейнова башня".

В очерке рассказывалось о постройке особого телескопа в Потсдаме, который лично осматривал Неуймин: целью этого сооружения было опытное подтверждение теории относительности Эйнштейна. При чем здесь повесть Булгакова? Это станет понятно, если мы вспомним общие контуры сюжета произведения, а затем перечтем редакционную преамбулу к очерку:

"...Огромные материальные средства и напряженные умственные усилия затрачиваются ради результата, который может казаться мелочным и маловажным лишь в глазах тех, кто не подозревает о революционном перевороте, производимом в научном мире новым учением о пространстве и времени, и не знает, что значение теории для потребностей практической жизни никогда не может быть учтено заранее. История науки насчитывает длинный ряд примеров того, как чисто теоретические достижения неожиданно получали широкое применение самого жизненного характера..."

Чтобы не вышло ошибки, мы признаемся, что не стали пересказывать повесть "Роковые яйца", а сразу перешли к словам безымянного ленинградского журналиста об Эйнштейне. Здесь есть все, что и в повести Булгакова: и "революционный переворот", произведенный неожиданным открытием, и "огромные материальные средства", которых требует его автор, профессор Персиков, будоражащий Кремль требованиями заказов дорогостоящего оборудования из Германии (той самой, где в это время обосновался Эйнштейн и его друзья-астрономы) и экзотических яиц из Америки (той самой, Южной, где были получены первые опытные подтверждения теории Эйнштейна, произведшие сенсацию во всем послевоенном мире).

Здесь есть и самый настоящий... Рок, грозно приближающийся в удивительном воображении журнального провидца в лице создателей атомного оружия. Это ведь и стало для теории относительности "широким применением самого жизненного (!) характера", полученным два десятилетия спустя после создания повести. Отражено, впрочем, в процитированной преамбуле и упрямство профессора Персикова, ревниво оберегающего неторопливую теоретичность своих экспериментов от прыткости ненасытных и малограмотных "практиков"...

Одним словом, краткий конспект булгаковской повести - представлен в преамбуле. А в тексте самого очерка... мы находим не что иное, как зерна ее образного строя. В первых абзацах очерка доходчиво рассказывается о получаемых подтверждениях:

"...В астрономии известны два [...] явления, оба связанные с тем влиянием, которое, по теории относительности, должно оказывать на солнечные лучи притяжение огромной массы солнца. Первое - это искривление лучей света, проходящих вблизи солнца. Это явление старательно исследуется во время полных солнечных затмений и в настоящее время, после работы английских и американских наблюдателей, может считаться установленным.

Но тяготение солнца оказывает влияние и на самое излучение тех раскаленных паров, которые находятся в его атмосфере. Для обнаружения этого влияния надо разложить свет солнца на составные части, получить спектр солнца. И вот, теория относительности говорит, что в спектре солнца линии спектра должны быть несколько смещены к красному концу его (по сравнению с теми положениями, которые они занимают при свечении тех же паров в земных источниках света). Эффект этот очень мал, и, кроме того, маскируется действием других причин..."

Теперь от "общего плана" булгаковской повести мы как будто перешли к "крупному": видим, как профессор Персиков, после смерти лягушки, возвращается к своему микроскопу, собирается настроить его резкость и вдруг замечает... да-да, тот самый "красный завиток", с которого начались все чудовищные события, описанные Булгаковым! Все как в очерке об Эйнштейне: эффект этот действительно был настолько мал, что до Персикова его никто не замечал, и действительно маскировался другими факторами, стремлением наблюдателей настроить "нормальную", по их мнению, работу микроскопа!

Более того, Персиков у Булгакова предстает... своего рода анти-Эйнштейном. На фоне научно-популярной статьи становится понятной роль, которая отводится... мотиву солнца, форменной охоты профессора Персикова (фамилия, напоминающая о древних солнцепоклонниках, зороастрийцах!) (12) за солнцем в первых главах повести.

"Может быть, и от солнца", - размышляет он наутро после открытия. "...Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены института и косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно, соображая, где будет солнце днем. Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник".

И позднее:

"Первое, что придется выяснить, это - получается ли он только от электричества или также от солнца, - бормотал Персиков самому себе".

И вот когда "в течение еще одной ночи это выяснилось", герой произносит ключевую фразу, буквально повторяющую терминологию очерка об "Эйнштейновой башне" (которому еще только предстоит появиться в журнале), причем эту фразу автор подчеркивает ремаркой:

"В три микроскопа Персиков поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так:

- Надо полагать, что в спектре солнца его нет... гм... ну, одним словом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света".

Это "гм..." не указывает ли, что профессор зоологии, по воле автора, подумал о той самой красной части солнечного спектра, вокруг которой в это время кипела работа эйнштейнианцев? С наблюдениями полного солнечного затмения в 1919 году было связано триумфальное подтверждение теории относительности; для наблюдения "красного смещения" в спектре излучения солнц, которое должно было послужить новым доказательством, был построен специальный телескоп в Потсдаме - о котором рассказывается в научно-популярном очерке "Красной Панорамы". И герой Булгакова начал... защищаться от солнца, стал неким гелиоборцем, в противоположность "гелиофилам"-астрономам, ищущим подтверждения теории относительности...

"Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь".

Но и сама эта дилемма разных источников света... тоже присутствует в очерке, помещенном в N 23 взамен очередной порции отрывков булгаковской повести. Сама астрономическая лаборатория, как рассказывается там, расположена в подземной части башни, и в ней царит та же "мудрая ученая ночь", что и в кабинете отгородившего себя от солнечного утра профессора Персикова:

"Для сравнения солнечного спектра с земными на щель спектрографа можно отбрасывать лучи и от разных искусственных источников света, расположенных в подземельи перед спектрографом. Среди этих источников обращают внимание две электрические печи, одна из которых дает температуру около 3000º, а другая (еще не готовая) - до 4500º..."

ОХОТА ЗА "КРАСНЫМ ЗАВИТКОМ"


Пресловутый "красный завиток", который "поймал" проф. Персиков в своем микроскопе, всегда нам казался странным свидетельством полной естественно-научной невменяемости - медика! - М.Булгакова. И вот теперь выясняется, что этот "идиотский" мотив, напротив того, является в его повести совершенно компетентным, можно сказать - документальным отражением животрепещущей научной проблематики.

Только оказалось, что речь здесь идет не о законах "нормальной", земной, биологической жизни, а о "противоестественных" законах макро- и микромира, которые как раз в эти годы открывались, в том числе благодаря теории относительности. "Красный завиток" профессора Персикова в журнале "Красная Панорама" поставлен в параллель... "красному смещению", которое в это время тоже старались "поймать" последователи Эйнштейна.

Это произошло как раз во время написания и публикации повести о "красном завитке". На обороте первой части той самой статьи Н.Осинского "Литературные заметки", во второй части которой появится упоминание повести "Роковые яйца" и краткая характеристика романа "Белая гвардия", - напечатана статья, где говорится, в частности, об этом открытии:

"Дальнейшее развитие... теории относительности, позволило Эйнштейну показать... что спектральный луч, испускаемый каким-нибудь телом, в присутствии тяжелого тела будет изменять свое положение в спектре, смещаясь к красному концу, и целый ряд других следствий, которые были обнаружены при помощи опытов". (13)

Любопытно: внутренняя хронология булгаковской повести тоже имеет отношение к научной истории "красного смещения", по которому астрономы определяют расстояние до самых отдаленных звезд. Действие повести, как известно, отнесено к недалекому будущему - 1928 году. Это знаменательная дата в истории развития эйнштейновской теории и в частности... истории изучения "красного смещения". Еще в 1922 году русским математиком А.А.Фридманом была теоретически подготовлена знаменитая впоследствии гипотеза "расширяющейся Вселенной". Булгаков здесь, вольно или невольно, выступает настоящим пророком: именно в 1928 году, и именно на основе сравнительного изучения "красного смещения" в спектре звезд эта теория получила астрономическое подтверждение.

1919 год стал точкой отсчета небывалой популяризации теории относительности (созданной по частям в 1905 - 1917 годах). И когда автор повести "Роковые яйца" детально описывает ту необыкновенную газетную шумиху, которая внезапно, стихийно поднялась вокруг фантастического "открытия" Персикова (мы упоминали, что именно эти сцены - и выпущены из публикации "Красной Панорамы"), - то он, конечно же, имеет перед собой пример как раз в эти годы происходившей в реальности шумихи вокруг теорий Эйнштейна.

Поэтому слова современных нам журналистов - биографов Эйнштейна звучат как беглый пересказ всем нам знакомого булгаковского повествования:

"Своей внезапной славой Эйнштейн обязан сочинителям эффектных заголовков для английских и американских газет. "Революция в науке", "Новая теория строения вселенной", "Ниспровержение механики Ньютона" - захлебывалась лондонская "Таймс"... "Лучи изогнуты, физики в смятении. Теория Эйнштейна торжествует", - объявила "Нью-Йорк таймс"... Научные экспедиции... зафиксировали искривление звездных лучей вблизи Солнца... Когда об этом доложили в Королевском обществе в Лондоне, сообщение произвело фурор. Президент Королевского общества объявил теорию относительности высочайшим достижением человеческой мысли.

...То, что в Лондоне никто не мог изложить идеи Эйнштейна на языке, отличном от математического, значения не имело... и теория относительности стала темой номер один, сенсацией для массового читателя. Искривленное пространство и отклонение световых лучей были у всех на устах, эти слова, что бы они ни значили, завораживали публику.

Разумеется, репортеры ринулись выяснять, какой человек стоит за новой сенсацией. И обнаружили, что им необычайно повезло. Вместо типичного седовласого академика их взору предстал эксцентричный тип со всклоченными волосами, дерзким обаянием и чувством юмора, переходящим в сарказм. Эйнштейн оказался эффектной и колоритной фигурой, он был фотогеничен, и вскоре представители прессы при каждом удобном и неудобном случае стали забрасывать его вопросами на самые неожиданные темы...

Средства массовой информации создали Эйнштейну имидж мудреца и оракула, и теперь его внимания домогался весь мир... В его честь называли сигары, младенцев, телескопы и башни..." (14)

От разных исследователей булгаковской повести мы узнаем, что у многострадального профессора Персикова было множество других "прототипов", помимо Эйнштейна. Мы говорим не о том, что в лице своего персонажа Булгаков хотел создать сатиру на Эйнштейна: мы говорим о том, что сама общественная ситуация, кратко охарактеризованная здесь, несомненно дала ему богатый материал для построения вымышленных событий его повести.

Вернемся к очерку "Эйнштейнова башня": в нем сосредоточены мотивы, благодаря которым документалистика у Булгакова переходила в художественное повествование. Статья служила объяснением целой фабульной линии в повести. Задумаемся: ведь катастрофические события, пожалуй, начались не тогда, когда профессор Персиков открыл свой роковой "завиток", а лишь тогда... когда он связал судьбу своего открытия с государством! Как старуха в пушкинской сказке, он не удовольствовался испытательной камерой, сконструированной для него приват-доцентом Ивановым, а потребовал, чтобы для его работ было предоставлено лучшее оборудование, какое только могла произвести Европа.

"Из Кенигсберга на аэроплане привезли специально заказанные стекла, и в последних числах июля, под наблюдением Иванова, механики соорудили две новые большие камеры, в которых луч достигал у основания ширины папиросной коробки, а в раструбе - целого метра. Персиков радостно потер руки и начал готовиться к каким-то таинственным и сложным опытам. Прежде всего он по телефону сговорился с комиссаром народного просвещения, и трубка наквакала ему самое любезное и всяческое содействие..." (15)

После заключения этого трогательного союза государство было вправе присылать к нему каких угодно "Александров Семеновичей Рокков" и делать со своими камерами все, что ему, государству, заблагорассудится... Мотивы сказки о "разбитом корыте" отражены и в статье "Эйнштейнова башня":

"...Для изучения таких подробностей в спектрах, - продолжается в статье тема "ловли" красного смещения, - необходимо иметь их фотографии в очень большом масштабе, а для этого приборы, предназначенные для фотографирования спектров должны быть очень больших размеров. Понятно, что прикреплять такие приборы к обычным подвижным астрономическим телескопам нельзя... Поэтому для указанной цели были сконструированы особые типы неподвижных телескопов, вполне устойчивых... Особенно удачной оказалась форма таких телескопов, получивших название башенных..."

А далее в тихом берлинском пригороде Потсдаме (как в бывшем Шереметевском дворце - совхозе "Красный Луч"!) появляются... свои "Александры Семеновичи Рокки":

"В 1920 г. в Германии образовался комитет из нескольких ученых во главе с самим Эйнштейном, и представителей промышленности; комитет поставил своею целью организовать в Германии специальные астрономические исследования для обнаружения Эйнштейновского "смещения к красному" в солнечном спектре. Был разработан проект нового инструмента "башенного" типа, и несмотря на тяжелые для Германии времена, быстро собраны пожертвования для его осуществления. Инструмент поставлен на территории Потсдамской Обсерватории, но как содержание его, так и научное направление работы находится в руках помянутого комитета".

Мы видим, как на наших глазах непоправимо творится история, и заметка в журнале "Красная Панорама" фиксирует ее железную поступь. Историк создания ядерного оружия отмечает, что аналогичные процессы происходили в эти годы и в лабораториях исследователей атома:

"Рабочие помещения для атомных исследований приобретали все большее сходство со сборочными цехами заводов, а работа ученых все чаще становилась похожей на работу инженеров. Новые приборы, естественно, были дорогостоящими... Раньше необходимые для покрытия растущих расходов лабораторий фонды обеспечивались ежегодно богатыми людьми... Однако их дары не могли долго оставаться достаточными... Вмешательство государства оказывалось все более и более необходимым". (16)

В России крупнейшим идеологом участия государства в исследовательских предприятиях науки был академик В.И.Вернадский. Он же, кстати, был в нашей стране и первым человеком, заговорившим об эпохальном значении использования атомной энергии. Этому были посвящены два его выступления еще в 1910 году.

"В области радия мы можем теперь идти такой силой организованной научной работы, - писал он тогда, - какая не могла иметь места в социальной и государственной организации человечества XVIII столетия [...] Теперь для нас государственная помощь научным исследованиям в этой области представляется неизбежным следствием правильно сознанной государственной пользы, делом государственного благоразумия". (17)

Еще шаг - и открыта реакция ядерного распада, еще один - и правительства финансируют "урановый проект" в Соединенных Штатах и в гитлеровской Германии... Десятилетие спустя эта "гонка вооружений" достигнет Советского Союза.

Автор повести "Роковые яйца" действительно был самым настоящим пророком. Жгучие мотивы 30-х - 40-х годов, как нам, с нашей исторической дистанции, становится ясно, во всей своей исторической определенности заглядывают в вещь 1925 года. Вот почему сцены предпоследней главы повести, с картинами уличных беспорядков, марширующих войск и массового исхода жителей, до боли напоминают нам, современным читателям, вовсе не картины наступления Наполеона на Москву, о чем любили говорить булгаковские современники, а московскую панику 1941 года при приближении к Москве гитлеровских войск.

Сами астрономические, телескопические мотивы, обнаженные в очерке "Эйнштейнова башня", находят себе тайное отражение в повести. Об этом почти догадался В.Б.Шкловский, который в своем (тогда, в 1925 году, еще только устном) (18) отзыве о "Роковых яйцах" сравнил булгаковское произведение с романом Г.Уэллса "Война миров". Булгаков, должно быть, втихомолку посмеивался над самоуверенным критиком, пренебрежительно назвавшим его произведение "вовремя приведенной цитатой". Вряд ли Шкловский второпях сумел опознать все те "цитаты", которые умел приводить Булгаков. В той же сцене второй главы, где описывается открытие профессора Персикова, проводится скрытая параллель между явлениями разного масштаба.

В центре сцены - описание неожиданного открытия:

"Правым глазом видел Персиков мутноватый белый диск и в нем смутных бледных амёб, а посредине диска сидел цветной завиток, похожий на женский локон [...] Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее..."

Предваряет же сцену - пейзажная зарисовка, в которой в точности повторяется та же картина:

"...через каждую минуту с гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16, 22, 48 или 53-го маршрута. Отблески разноцветных огней забрасывал в зеркальные стекла кабинета и далеко и высоко был виден рядом с темной и грузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп".

В зеркальных стеклах кабинета профессора - тот же самый "цветной завиток", который он видит в своем микроскопе! Описание подчеркнуто синтаксической двусмысленностью: не сразу понятно, что "отблески разноцветных огней" принадлежат не трамваям, проезжающим мимо, - о них говорится в предшествующей фразе, и намеренно в единственном числе, - а луне, "месячному серпу", видному из окна кабинета.

Благодаря этой параллели, здание Зоологического института и луна в вышине - образуют как бы гигантскую оптическую систему, некий "телескоп": через него сам профессор и происходящее в его кабинете подвергаются такому же бесстрастному разглядыванию и экспериментированию со стороны неких таинственных и незримых для него высших космических существ, как и разглядываемые им в микроскоп простейшие существа. И напротив - "бледный диск" микроскопа со "смутными белыми амебами" в нем, благодаря этой параллели, уподобляется... лунному диску, вплоть до "пятен" на нем, а профессор зоологии - астроному, созерцающему космическое пространство в свой телескоп...

Булгаковская параллель повторится в указанном июльском обзоре академика Лазарева, где целые планетные миры тоже становятся чем-то миниатюрным:

"...Работы названных ученых позволили установить с полной несомненностью и определенностью, что атом каждого элемента является сложнообразованной планетарной системой, где вокруг центрального положительно заряженного ядра движутся по орбитам спутники этого ядра - электроны".

Мизансцена же, тайно намеченная в начале повести, - не что иное, как реминисценция вступительных слов из романа Уэллса:

"Никто не поверил бы в последние годы девятнадцатого столетия, что за всем происходящим на Земле зорко и внимательно следят существа более развитые, чем человек, хотя такие же смертные, как и он; что в то время, как люди занимались своими делами, их исследовали и изучали, может быть, так же тщательно, как человек в микроскоп изучает эфемерных тварей, кишащих и размножающихся в капле воды... А между тем через бездну пространства на Землю смотрели глазами, полными зависти, существа с высокоразвитым, холодным, бесчувственным интеллектом, превосходящие нас настолько, насколько мы превосходим вымерших животных, и медленно, но верно осуществляли свои враждебные нам планы..."

И, как верно замечает Шкловский, происходящее в дальнейшем единоборство людей с расплодившимися "гадами" - отражает коллизии борьбы с космическими пришельцами в романе английского фантаста.





АНТИЧНЫЙ КОСМОС И СОВРЕМЕННАЯ НАУКА


То, что статья об Эйнштейне вклинилась в публикацию повести, - было встречено нами с таким энтузиазмом не без причины. И то, что вслед за этим повествование в "Роковых яйцах" так удачно наложилось на современные Булгакову "эйнштейновские" сюжеты, - нас, признаться, не удивило. Причина же кроется в наших сегодняшних сведениях о булгаковской биографии, вернее - их правильной интерпретации.

С тех пор как в архиве Булгакова была найдена изданная в 1922 году в Москве книга П.А.Флоренского "Мнимости в геометрии", появился ряд попыток связать физико-математические идеи ее автора с художественными образами автора романа "Мастер и Маргарита". Книга Флоренского занимает особое место в творчестве Булгакова: по словам М.О.Чудаковой, "замечательный интерес этого экземпляра - в более, чем где-либо, многочисленных пометах М.Булгакова". Активность исследователей стимулировалась свидетельством Е.С.Булгаковой, что книга Флоренского усердно перечитывалась писателем во время работы над последним романом и, когда первым его слушателям случалось выражать недоумение по поводу заключительных глав, сам Булгаков указывал на "Мнимости..." как на некий аналог их "геометрии". (19)

И действительно, пометки на страницах булгаковского экземпляра, впервые сообщенные в статье М.О.Чудаковой 1974 года, дают почву для таких параллелей. (20) Так, подчеркнутый и снабженный на полях восклицательными знаками текст о том, что "на границе Земли и Неба... тело утрачивает свою протяженность, переходит в вечность и приобретает абсолютную устойчивость", - естественно вызывает в памяти утративших на Земле свои тела Мастере и его подруге, обретших вместо того "покой" и "вечный приют". Отмеченная Булгаковым идея Флоренского о том, что в небесном Царстве целей, или Эмпирее происходит "выворачивание тела через самого себя", прекрасно иллюстрируется у автора романа картиной того, как преображаются, "выворачиваются" загадочный Воланд и его свита, возвращаясь с Земли в свое небесное Отечество. Подчеркнута и снабжена восклицательным знаком фраза: "Так, разрывая время, "Божественная комедия" [Данте] неожиданно оказывается не позади, а впереди нам современной науки". Быть может, в дальнейших рассуждениях о парадоксах булгаковского творчества и она приобретет совершенно конкретный, непосредственно относящийся к Булгакову смысл...

И тем не менее, наиболее трезвым нам кажется подход зарубежных исследователей, не скованных энтузиазмом читателей - соотечественников великого романиста. Приятно услышать признание одного из английских авторов, "что читатель, обратившийся к книге Флоренского за прямыми ответами на те сложные вопросы, которые заключены в эпилоге булгаковского романа, должен приготовиться к разочарованию". (21) Но, вопреки собственным убеждениям... и этот автор вынужден повторить мнение, ставшее чуть ли не обязательным: сочинение Флоренского будто бы "имело зародышевое влияние на метафизическую концепцию последнего булгаковского романа"!

На наш взгляд, подобная чересполосица в суждениях не в последнюю очередь объясняется тем, что до сих пор не только не решен, но даже не поставлен вопрос, с какой целью Булгаков делал пометки в книге. (22) Мы нисколько не хотим поставить под сомнение свидетельство Е.С.Булгаковой, но не думаем, чтобы писатель стал непременно докладывать об этом своей супруге. А значит, факты в ее сообщении еще только предстоит отсеять от комментирующих домыслов. Молчаливо подразумевается, что он читал книгу в поисках вдохновения. Неудивительно, что потом обратившихся к источнику этого мнимого "вдохновения" постигает разочарование!

Но оставим все эти метафизические вопросы исследователям булгаковского романа, о котором у нас речь не идет. Вполне правдоподобным нам представляется предположение М.О.Чудаковой, что книга 1922 года - была одним из ранних книжных приобретений Булгакова по приезде в Москву. И что же? Вплоть до конца 1920-х, а то и середины 1930-х годов идеи Флоренского на него никак не влияли, а потом почему-то начали влиять?.. Почему же сопоставление их ведется только с последним романом Булгакова? И разве может тут иметь какую-то силу свидетельство Елены Сергеевны, если она просто биографически не могла (23) быть свидетельницей того, перечитывал ли Булгаков книгу во время, скажем, работы над "Белой гвардией" или "Багровым островом" - или нет!

И еще одна особенность удивила нас в упомянутых работах. Основной текст "Мнимостей в геометрии" представляет собой специальное математическое изложение, написанное еще в пору студенчества его автора в 1902 году и которое вряд ли вообще было прочитано Булгаковым. (24) И только в добавленном летом 1922 года параграфе 9 Флоренский выдвигает парадоксальную, эпатирующую идею, что содержание современного математического естествознания соответствует... древней, "птолемеевской" картине мира, отраженной, в том числе, в поэме Данте "Божественная Комедия". В 1927 году эта идея получит развитие в фундаментальном, но, к сожалению, изданном не полностью, труде ученика Флоренского А.Ф.Лосева "Античный космос и современная наука".

Данте в книге Флоренского был лишь иллюстрацией, выбранной из соображений своей известности; в книге Лосева носителями тех же воззрений выступают философы-платоники. А в первую очередь это краткое рассуждение, интерполированное в трактат гениального юноши-математика, представляло собой творческое осмысление теории относительности Эйнштейна. Говоря поэтому о "Мнимостях в геометрии" - мы в первую очередь должны думать не о Данте, и даже не о Флоренском, а об Эйнштейне. И ставя документально-биографически обоснованную проблему отношения Булгакова к произведению Флоренского, мы должны отдавать себе отчет в том, что тем самым ставим более широкую проблему: Булгаков и Эйнштейн. Свидетельство пристального интереса Булгакова к книжке 1922 года - это свидетельство его интереса к теории относительности Эйнштейна.

Мы охотно готовы подхватить гипотезу М.О.Чудаковой и предположить, что увлечение Булгакова основным творением естествознания ХХ века пришлось на те же годы, когда была издана книжка Флоренского. Немного спустя это увлечение принесло свои плоды при создании повести "Роковые яйца".





"ЧОРТ БЫ ВЗЯЛ ВСЕХ РОМАНОВЫХ!"


...Но прежде, в ноябре 1923 года, в ленинградско-московском журнале "Дрезина" появился дружеский шарж на Эйнштейна. Карикатура, напомним, находилась в N 11, а в двух следующих NN 12-м и 13-м за подписью "Ол-Райт" опубликованы два фельетона, которые иногда атрибутируются Булгакову. (25) Оба на тему иностранной политики, высмеивающие попытку подготовки белогвардейской интервенции в СССР.

Фельетоны были вполне искренними: в дневниковом сочинении "Под пятой" Булгаков также оценивает все еще длящуюся полемику разных эмигрантских партий о гражданской войне и возможности ее возобновления как бесконечно устаревшую: "партия безнадежно сыграна". И пророчески возвещает, что борьба с большевиками вступает в принципиально иную фазу:

"единственная ошибка всех [...] сидящих в Париже, что они все еще доказывают первую [партию], в то время как логическое следствие - за первой партией идет совершенно другая, вторая. Какие бы ни сложились в ней комбинации..." (26)

В чем она, эта "вторая партия" будет состоять - Булгаков не говорит. Возможно, он подразумевает идущую внутри партии большевиков борьбу, которая к тому времени приобрела угрожающий для страны характер. О том, что Булгаков продумывал эти возможности, свидетельствует дневниковая запись в ночь с 20 на 21 декабря 1924 года: "Надежды белой эмиграции и внутренних контрреволюционеров на то, что история с троцкизмом и ленинизмом приведет к кровавым столкновениям или перевороту внутри партии, конечно, как я и предполагал, не оправдались. Троцкого съели, и больше ничего". Ровно через год, на XIV съезде партии станет окончательно ясно, что в этой борьбе должна быть учтена и третья, новейшая сила: сталинизм, которая для "социальной революции" 1917 года оказалась пострашнее любых "внутренних контрреволюционеров".

Мы подозреваем, что именно эта партийная склока второй половины 20-х годов аллегорически изображается у него в картине, которую увидел под микроскопом профессор Персиков, вплоть до ее логического завершения:

"В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали [срв. в приведенной цитате из дневника: "Троцкого съели..."]. Среди рожденных лежали трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны..."

Но, быть может, Булгаков говорит и о другой "партии". Страницы его дневника наполнены записями о политических событиях в Европе. Булгаков внимательно следит и за борьбой европейских государств с коммунизмом, и за нарождающимся национал-социализмом в Германии. Он разделяет мнение, что именно эти силы будут противостоять друг другу в будущем и СССР предстоит бороться за свое существование уже не с белой эмиграцией, а с фашистскими государствами: "Возможно, что мир, действительно, накануне генеральной схватки между коммунизмом и фашизмом", - писал Булгаков 18 октября 1923 года. Во всяком случае, мысль о продолжении гражданской войны, которая не оставляет белоэмигрантские круги, кажется Булгакову безнадежно устаревшей.

Оба фельетона "Дрезины", высмеивающие надежды на реставрацию старого строя полностью соответствуют взгляду Булгакова на эту проблему, и авторство его в данном случае вполне вероятно. Таким образом, карикатура на Эйнштейна появилась в издании, сотрудником которого являлся Булгаков. И это, как мы теперь понимаем, не случайно: ее появление предвещало "эйнштейновский" контекст публикации повести "Роковые яйца" в (ленинградском же) журнале "Красная Панорама".

Самое время напомнить теперь об "очень малых эффектах", используемых для подтверждения теории относительности, о которых говорил автор очерка "Эйнштейнова башня". Мы узнаём этот же "почерк" на страницах "Дрезины". Точно так же, как в физике и космологии, именно "малый эффект" указывает на связь, существующую между карикатурой в N 11 и булгаковским фельетоном "Остерегайтесь подделок!" в N 12. В эпиграфе к фельетону и в первых его фразах упоминается имя французского премьер-министра Р.Пуанкаре - двоюродного брата знаменитого математика А.Пуанкаре. (27) Именно он высказал целый ряд идей, которые были использованы при построении теории относительности Эйнштейна, так что даже временами возникает спор о приоритете того или другого из них!... (Любопытно резонирует с этой коллизией название фельетона: "Остерегайтесь подделок!")

Второй фельетон, "Арифметика", из ноябрьского же N 13, также связан с мотивами теории относительности и карикатурой на Эйнштейна в самом своем тексте - но не в начале, как предыдущий, а в конце. На рисунке Эйнштейн изображен на фоне карты космического пространства, напоминающей о значении его исследований для астрономии (именно этому будет посвящен, как мы знаем, очерк "Эйнштейнова башня"). Фельетон же "Арифметика" построен на пародировании этого мотива: наследник русского престола подсчитывает, во что ему обойдется поездка в Россию со всеми придворными в случае интервенции. Сумма, по тогдашнему курсу немецкой марки, в которых ему выплачивается содержание, оказывается "астрономической". Интервенция не состоялась.

Когда сталкиваешься в периодической печати с каким-либо загадочным, а тем более чрезвычайно информативным в качестве исторического источника материалом, всегда бывает полезно обследовать соседние с ним материалы и номера. Так оказалось и в данном случае: именно в N 12 мы находим дополнительное свидетельство того, что эйнштейновский шарж художника Б.Антоновского из N 11 имеет отношение к Булгакову.

Помимо булгаковского "Остерегайтесь подделок!", в ноябрьском N 12 помещен неподписанный фельетон "Дрезина" и Керзон (Страница, посвященная внешней политике)". Обсуждение этой темы в советской печати тянулось на протяжении почти всего 1923 года. Текст остроумно иллюстрирован: он представляет собой, собственно, рассказ в картинках. В его основу положено письмо железнодорожника, который в ответ на ультиматум, предъявленный СССР, требует у английского министра... вернуть вещи, захваченные у него английскими солдатами в годы интервенции. Для убедительности публикуется фотокопия письма.

Но мы знаем уже "патологическую" страсть "Дрезины" к самым клоунским, самым площадным мистификациям. И в "подлинное письмо советского железнодорожника", несмотря на фотокопию, верится так же слабо... как и в "интервью у Эйнштейна". Но дело не в этом: среди иллюстраций к фельетону о лорде Керзоне находится рисунок, представляющий собой зеркальное отражение шаржа на Эйнштейна в предыдущем номере!

Сам автор письма в Лондон ехать не собирается, так что журналисты "Дрезины" берутся сделать это за него и передать лорду Керзону его "ультиматум". На снимке, так же как Эйнштейн, только не в фас, а в три четверти лицом к зрителю с одного края стоит Керзон, а с другой стороны к нему в затылок, так же как репортеры - к Эйнштейну, выстроились добровольные делегаты с папками для бумаг подмышками (все как один - подобно художнику, который на рисунке предшествующего номера держит подмышкой мольберт). Первый протягивает Керзону лист бумаги, так же как интервьюер Эйнштейну - микрофон. Композиция по отношению к Эйнштейну ориентирована слева направо, по отношению к Керзону - справа налево; одна на полстраницы, вторая - маленькая.

Воспроизведение - откровенное и целенаправленное. Об этом же говорит и сходство названий карикатуры и фельетона: "Дрезина" у Эйнштейна"... "Дрезина" и Керзон"... Мы можем назвать и еще одно сходство: точно так же как "дрезинщики", по сюжету фельетона, "едут" к Керзону в Лондон, они должны были бы, чтобы получить интервью, "поехать" и к Эйнштейну в Берлин. Но в одном случае об этом нужно было еще догадаться, а во втором - об этом сказано в тексте открыто. Фельетон, таким образом, служит своего рода "ответом" на ребус, загаданный в предыдущем номере.

Поясним, почему этот рисунок - зеркальное воспроизведение шаржа на Эйнштейна - мы считаем свидетельством участия Булгакова в сочинении тем для рисунков "Дрезины". (28) Серьезный интерес Булгакова к теории относительности в начале 1920-х годов никогда писателем не афишировался. Мы только сегодня узнали о нем. Совсем другое дело - "ультиматум Керзона". 19 мая того же года в берлинской (!) газете "Накануне" был напечатан один из лучших фельетонов Булгакова: "Бенефис лорда Керзона". Тема, через посредство графического отражения, связывает автора этого фельетона с шаржем на Эйнштейна. Между прочим, "Бенефис лорда Керзона", в котором с непревзойденным мастерством описывается многотысячное шествие москвичей, служит самым настоящим эскизом к массовым, городским сценам в повести "Роковые яйца"; как бы повестью в миниатюре, зародышем повести.

И еще: построение фельетона о железнодорожнике и Керзоне, в свою очередь, не что иное как калька с расположенного рядом фельетона Булгакова "Остерегайтесь подделок!" Эмигрантские политики, повествует "Ол-Райт", проникают в редакцию берлинской радикальной газеты "Роте фане" под видом делегации русских рабочих, чтобы убедить Запад в том, что народ России жаждет реставрации старого режима. Из Белграда - в Берлин. И в другом случае - тоже делегация: "дрезинщики" отправляются из Ленинграда в Лондон. И снова поездка основывается на мотиве "подмены": бывшие "господа" едут вместо пролетариев; журналисты едут вместо железнодорожника. Да и сам этот служащий "железнодорожной станции Архангельск", как мы уже имели случай заметить, какой-то подозрительный, сильно напоминает "ряженых" русских рабочих их фельетона "Остерегайтесь подделок!" Этот призыв в заглавии одной публикации вполне можно отнести к фотокопии его "письма" в другой.

Два фельетона разной конструкции на одну и ту же тему и в разных изданиях - не редкость в журналистской практике Булгакова. Смерти Ленина посвящен очерк "Часы жизни и смерти" в "Гудке" и рассказ "Воспоминание..." в журнале "Железнодорожник". Так могло быть и с двумя фельетонами на тему об "ультиматуме Керзона".





"...СМИРЯЯ БУЙСТВО БЫТИЯ"


Можно ли, однако, утверждать, что связь повести, перепечатанной в отрывках в журнале "Красная Панорама", с теорией относительности - связь, которая стала проявляться понемногу благодаря сопровождавшему эту публикацию очерку "Эйнштейнова башня", - была связью по существу? Ответ на этот вопрос мы найдем в цитированной преамбуле к той же "Эйнштейновой башне", где говорится о решающих, жизненных переворотах, которые влечет за собой изучение самых безразличных, казалось бы, теоретических проблем. В этом, очевидно, он и состоит - контрапункт очерка об очередных достижениях естественных наук и гротескно-кошмарной повести о всеуничтожающих последствиях вырвавшихся на свободу сил природы.

Неожиданно обнаружившееся в повести сопряжение идей физики и биологии свидетельствует, что Булгаков находился в курсе самых современных тенденций в науке. Физик, стоявший в 1938-39 году у самой колыбели открытия расщепления атома, позднее вспоминал:

"Постепенно нам стало ясно, что разрушение ядра урана на две почти равные части... должно происходить совершенно определенным образом. Картина такова [...] постепенная деформация исходного уранового ядра, его удлинение, образование сужения и, наконец, деление на две половины. Поразительное сходство этой картины с процессом деления, которым размножаются бактерии, послужило поводом к тому, что мы назвали это явление в своей первой публикации "ядерным делением". (29)

В своей повести Булгаков зримо, буквально описал именно те процессы, которые предстанут перед внутренним взором ученых, работавших над этой проблемой, лишь в конце 1938 - начале 1939 года.

Подходя к повести с точки зрения историка русской литературы XIX века, автор этих строк имеет возможность заметить, что основу булгаковского естественнонаучного сюжета составляет художественная концепция стихотворения-антиутопии Е.А.Баратынского "Смерть". В нем поэт-фантаст представляет себе, что бы произошло, если бы смерть... перестала ограничивать экспансию жизни:

Когда возникнул мир цветущий
Из равновесья диких сил,
В твое храненье Всемогущий
Его устройство поручил.

И ты летаешь над твореньем,
Согласье прям его лия,
И в нем прохладным дуновеньем
Смиряя буйство бытия...

Даешь пределы ты растенью,
Чтоб не покрыл гигантский лес
Земли губительною тенью,
Злак не восстал бы до небес...

Именно это научно-фантастическое допущение, и главное - идею, лежащую за ним, использовал автор повести "Роковые яйца": необузданная экспансия жизни парадоксальным образом ведет к уничтожению живого, а смерть - наоборот, обеспечивает поддержание жизни в необходимых для этого пропорциях.

Таким образом, семена смерти, которую несет этот "луч жизни", уподобленный "красному заостренному мечу", лежат у самых основ открытия, сделанного героем повести. Этот художественный парадокс пронизывает произведение: так, в одиннадцатой главе уходящие на борьбу с гигантскими змеями красноармейцы, вооруженные пиками, справедливо сравниваются исследователем со знаменитым змееборцем Георгием Победоносцем; однако... в том же самом пассаже их строй, вьющийся по улицам Москвы, назван... "змеей". (30) Точно так же было в финале повести и с лунным серпом из второй главы: "...и по-прежнему шаркало движение механических экипажей, и над шапкою храма Христа висел, как на ниточке, лунный серп..." Существование "серпа" висит, так сказать, "на волоске", и в то же время - сам он является орудием, способным и перерезать этот волосок, и угрожающим гибелью городу, "главе", куполу храма, над которым он изображен висящим...

Работа, которая велась Эйнштейном и его последователями, помимо сугубо "теоретической" задачи обнаружения "смещения к красному", как мы теперь знаем, имела своей объективной, не зависящей от воли и сознания ученых целью Чернобыль и Хиросиму; она оказалась работой по высвобождению "гадов", перед которыми меркнет разрушительная деятельность гадов, описанных в булгаковской повести. За всеми этими азартно обсуждаемыми энтузиастом Флоренским "мнимостями в геометрии" Булгаков увидел кошмар ядерных взрывов и истерии будущей "холодной войны". И хотя, скажем, в пьесе "Адам и Ева" он запечатлел тотальное уничтожение человечества всего-навсего какими-то жалкими "удушающими газами" (которые, за неимением лучшего, выдвигаются на сцену и в "Роковых яйцах"), но, несомненно, думал о масштабах и последствиях иной войны.

И объективная телеология, которая таилась за обсуждаемой взахлеб в годы написания повести "теорией относительности", была ясна избранным современникам Булгакова, хотя и не котировалась тогда как всепоглощающий предмет мысли и душевных страхов, как в последующую эпоху, когда потенция стала действительностью. В 1921 году в поэме "Первое свидание" Андрей Белый писал хрестоматийно известные сегодня строки:

Мир - рвался в опытах Кюри
Атомной, лопнувшею бомбой
На электронные струи
Невоплощенной гекатомбой...

Это сказано о времени студенчества героя поэмы, 1900-х годах, когда перспектива "атóмной бомбы" еще была никому не известна. В начало 1900-х поэтом проецируется точка зрения как бы некоего "пророка", который оказался способен предсказать то, что автору, посвященному в самые сокровенные тайны современного естествознания, станет известным лишь полтора десятилетия спустя, когда уже будет начертана роковая формула Эйнштейна, оповестившая человечество о неимоверных запасах энергии, таящихся в микромире. Хотя и в 1921 году эта, предвиденная им, "гекатомба" все еще оставалась далеко "не воплощена".

Булгаков, как теперь оказалось, также принадлежал к малому числу "посвященных". Теперь понятен известный историко-литературный факт: в 1926 году два писателя как бы обменялись "верительными грамотами". Белый преподнес Булгакову с дарственной надписью недавно вышедший роман "Московский чудак"; Булгаков в ответ - восстановленный после гонений сборник "Дьяволиада", содержащий повесть "Роковые яйца". (31) Белый мог по достоинству оценить освещенные этой повестью исторические перспективы. Эти произведения исследователи давно ставят в параллель. Профессор Персиков льстит себя надеждой, что изобрел "луч жизни"; профессор Коробкин мучается оттого, что изобрел "луч смерти".

В обнажении этой дилеммы и состоит функция разрыва журнальной публикации повести - номером с очерком об "Эйнштейновой башне". По одну сторону - бравурно: "Луч жизни"; по другую, после визита в леденящую кровь потсдамскую "башню", - минорно: "Роковые яйца" (высиживаемые, стало быть... творцами современного естествознания!). В свете этой, связующей точки разрыва беллетристической вещи, документальной публикации становятся легко объяснимыми даже такие вопиющие образы булгаковской фантастики, как обнаруженное нами во второй главе превращение архитектурного сооружения - в некий "телескоп".

Этот образ, собственно, являлся не чем иным, как прямым воспроизведением конструкции потсдамского телескопа, который был описан в очерке:

"Такой телескоп состоит из высокой башни и глубокого колодца под нею, в совокупности составляющих вертикально поставленное тело телескопа... Эта башня и есть часть тела самого инструмента, и внутри ее проходят лучи, отбрасываемые вниз зеркалом, помещающимся под куполом".

Сам образ "башни" органично вплетается в художественный строй булгаковской повести о катастрофических последствиях экспансии необузданной научной мысли. За этим, вполне документальным образом, стоит мифологема Вавилонской башни - роковой образ стремления достигнуть мирового предела, перейти ограниченные берега человеческого существования. О присутствии этой мифологемы говорит и внешний вид "Эйнштейновой башни", на который обращает внимание очевидец, и смысловая аномалия, появляющаяся при ее описании:

"Необычный вид имеет в парке [Потсдамской] Обсерватории высокая, слегка коническая башня с полукруглым куполом наверху, построенная в тяжелом "архаизированном" стиле модерн".

Коническая форма современной башни-телескопа напоминает о конической, ступенчатой форме древней Вавилонской башни, и о ней же свидетельствует эпитет "архаизированный", парадоксально отнесенный к "стилю модерн". Образ Вавилонской башни сопрягает булгаковскую оценку тенденций современной ему науки с оценкой окружавшей его политической реальности, которая ведь тоже была построена на "научных" принципах "марксизма" и "ленинизма".

Годом ранее, в дни январского траура 1924 года, образ Вавилонской башни уже появлялся в ленинградской печати в одной из некрологических заметок, посвященных памяти Ленина:

"Есть такая легенда. Люди строили гигантскую башню, до неба [...] Бог [...] рассердился и "смешал языки"... Люди перестали понимать друг друга. Загорелась вражда. Родилась ненависть... Но мудрецы говорили:

- Пройдут года, столетия, поколения, и человечество обретет снова один общий язык...

"Общий язык" найден. И вчера он звучал в разных концах города - от блестящего "Невского" до деревянных окраин...

- Теперь уж мы достроим башню!" (32)

Булгаковская повесть была ответом и на эту, политическую утопию.





ЦЕЛЕБНОЕ СВОЙСТВО Х-ЛУЧЕЙ


Зачем Эйнштейн "приезжал" в СССР? Что означает его восклицание: "Хорошо-о-о!" и случайно ли оно совпадает с названием будущей поэмы В.В.Маяковского (кстати - персонажа майского очерка "Бенефис лорда Керзона")? Почему "дрезинщикам" показалось таким важным то, что гость не сказал "относительно"? На все эти вопросы в рамках настоящей статьи ответы мы дать не сумеем. Но, думается, находку фривольной мистификации с приездом Эйнштейна в Москву в журнальном приложении к "булгаковскому" "Гудку" мы имеем теперь все основания поставить в связь с творчеством самого Булгакова.

Очерк же в журнале "Красная Панорама" представлял собой словно бы продолжение, вторую часть карикатуры, опубликованной полтора года назад в журнале "Дрезина". Его сюжет образует точно такое же посещение "Эйнштейновой башни" астрономом Неуйминым, как и посещение самого Эйнштейна "дрезинщиками" на рисунке журнала. Только... состоявшееся в реальности:

"Осенью минувшего года мне удалось посетить и подробно ознакомиться с этим почти законченным инструментом..."

"Дрезинщики" проникают в кабинет самого Эйнштейна; тот же мотив - в очерке "Красной Панорамы":

"Тут же у башни, но уже под землею, пристроен кабинет для занятий, просторный и светлый, выдержанный в том же непривычном для нас подчеркнуто "примитивном" стиле..."

Аналогичные повествовательные скрепы функционируют и внутри журнала: объединяют очерк и с предыдущими и последующей порциями отрывков из булгаковской повести.

Мы хотели бы обратить внимание читателя на слова в сакраментальном примечании к последней части публикации повести в следующем за очерком N 24. Это слова, в которых таинственный "публикатор", словно бы нехотя, "проговаривается" о себе: повесть дана, сообщает он, "лишь в наиболее, хотя и несколько искажающих основную нить авторского замысла, характерных отрывках". Вот как! "Публикатору", оказывается, настолько хорошо известен "авторский замысел", что он не только знает, насколько его исказило произведенное сокращение, но и умудрился сохранить почти в неприкосновенности его "основную нить", печатая менее 50% текста! Спрашивается: кто способен на это, кроме самого автора повести?..

Приведенный пассаж заключает в себе и завуалированную ссылку на предшествующий очерк об "Эйнштейновой башне". Ведь образ "искаженной нити" идеально "рифмуется" с тем образом "искривления лучей света, проходящих вблизи солнца", которым начинается очерк! Такую же ссылку, уже на предшествующие отрывки из повести Булгакова содержит в себе еще одна заметка из N 23, напечатанная бок о бок с очерком.

В предыдущем номере публикация отрывков из повести обрывалась на главе Х "Катастрофа". Эта цифра может быть прочитана как латинская буква "икс". А на странице перед очерком "Эйнштейнова башня" находится фотоочерк под названием... "Целебное свойство икс-лучей". Казалось бы: прямой репортаж из лаборатории профессора Персикова, открывшего "луч жизни"?! На самом деле речь идет "всего лишь" о медицинском использовании ультрафиолетового излучения. Но тем не менее: рассказывается, что оно оказывает на организм человека благотворное воздействие, как и "завиток" профессора Персикова, способствует росту: "При лечении рахита у детей этим способом были достигнуты блестящие результаты: подвергавшиеся действию икс-лучей больные дети, быстро излечивались".

Здесь же возникает та же "конкуренция" с солнечным светом, которая происходила у профессора Персикова:

"Действие ультра-фиолотовых [так!] лучей, излучаемых новым аппаратом, абсолютно равносильно действию солнечного света".

И... таится такая же опасность для людей, как и в "красном завитке":

"Персонал, обслуживающий аппараты х-лучей, защищен от влияния света особыми предохранительными экранами. Наблюдение за самой лампой проводится через особое стекло в три четверти дюйма толщиной и содержащее большую примесь свинца".

Обратим внимание, что слово "персонал" в начале приведенного пассажа наполовину совпадает в своем буквенном составе с фамилией героя повести: Персиков. И именно в данном, и единственном, случае название пишется "х-лучи" (а не "икс-лучи", как повсюду) - и это прямо указывает на написание номера "Х главы" у Булгакова.

Мы вовсе не хотим сказать, однако, тем самым, что очерк в 23-м номере "Красной Панорамы" никак не принадлежит крымскому астроному Г.Неуймину (который как раз в это время оканчивал свою длительную командировку работой в Пулковской обсерватории Ленинграда). Но в то же время не можем отказаться от мысли, что научное сообщение о визите в Потсдам, принадлежащее астроному (быть может, просто устный рассказ), прошло сквозь такое же "литературное редактирование", сквозь какое проходили письма рабкоров в газете "Гудок" и журнале "Дрезина".

Этот документальный очерк выглядит такой же "вклейкой", инкрустацией инородного материала в ее текст, как и мнимая "фотокопия" письма железнодорожного служащего - в фельетоне "Дрезины" о лорде Керзоне. Если наша догадка верна, то, публикуя "отрывки" своей повести в журнале, Булгаков придает им стилистику, обнажающую глубокое родство его творчества... с поэтикой Б.А.Пильняка, для которого прием подобного монтажа документов был обычным (хотя этот писатель до сих пор на литературном фоне эпохи казался антиподом Булгакова!). (33)

К тому же выбор фамилии автора, Неуймина - по-булгаковски показателен. Она будет обыграна в пьесе "Иван Васильевич", герои которой... прямо-таки по-эйнштейновски "пронзают пространство и время". Фамилия астронома эхом звучит, когда, в ответ на приставания "обокраденного Шпака" перенесенный в 1930-е годы царь Иоанн Грозный восклицает:

"Э, да ты не уймешься, я вижу..."

Можно видеть в этих словах апелляцию к событию публикации повести в 1925 году, когда вспоминались идеи теории относительности и обратимости временного процесса, - эти идеи были вновь гротескно заострены в булгаковской драматургии...





ВЕЧНЫЙ ПРИЮТ


Публикуя повесть в журнале, Булгаков сумел напомнить о мыслителе, в книге которого появились родственные ему идеи о религиозно-философском содержании теории относительности. Преамбула к очерку "Эйнштейнова башня" заканчивается параллелью: "История науки насчитывает длинный ряд примеров того, как чисто теоретические достижения неожиданно получали широкое применение самого жизненного характера: достаточно хотя бы вспомнить, что вся современная электротехника развилась из лабораторных опытов Фарадея над электромагнитной индукцией". Электротехника была специальностью автора "Мнимостей в геометрии" в эти годы. Не снимая рясы священника, П.А.Флоренский трудился в Москве, во Всероссийском электротехническом институте...

И один мотив книги, отмеченный в экземпляре Булгакова, пронизывает текст очерка:

"На границе Земли и Неба... тело утрачивает свою протяженность, переходит в вечность и приобретает абсолютную устойчивость".

Этот последний мотив и становится сквозным в статье Г.Неуймина:

"были сконструированы особые типы неподвижных телескопов, вполне устойчивых"; "спектрограф расположен в подземной части телескопа в условиях полной устойчивости и почти идеального постоянства температуры [...] подземная бетонная камера с двойными стенками предохраняет внутренность его от колебания температуры".

Мы заметили уже, что все эти свойства - бестелесность, "вечный приют" и "покой" - получают Мастер и Маргарита, извлеченные из их московского бытия компанией Воланда... Исследователь парадоксально предположил, что эта "граница Земли и Неба", изображенная у Флоренского, - не что иное, как... ад, преисподняя! (34) Что ж, именно туда, по заслугам, попадает Мастер, сочинивший "клеветнический", как выразились бы современники Булгакова, роман об Иисусе Христе, заключающий в себе, по проницательному замечанию С.С.Аверинцева, квинтэссенцию всех благоглупостей, которые наговорила о Нем буржуазная наука XIX века... (35)

И подземелье "Эйнштейновой башни", характеризующееся той самой "полной устойчивостью", "покоем", какой обладает "приют" много согрешившего Мастера, словно бы подтверждает эту идею. По-видимому, в очерке формируется образный строй будущего романа... Отметим "подземные бетонные камеры с двойными стенками". Вспомним: именно в такую камеру умоляет сотрудников ГПУ посадить себя финдиректор Римский, вырвавшийся из Москвы в Ленинград после кошмарной ночи в "Варьете". А ведь этот сюжет - эскизно намечен именно в повести "Роковые яйца": точно также умоляет сотрудников ГПУ о защите от чудовищ А.С.Рокк, бежавший из проклятого совхоза; точно так же его отправляют на поезде - в Москву.

Внутренность подземелья в очерке "Красной Панорамы" приобретает сходство с традиционным образом "геенны огненной" благодаря подробному описанию "электрических печей", позволяющих достигнуть фантастической, неземной температуры. Они обладают все тем же, "булгаковским" свойством - "устойчивостью":

"Эти печи работают при очень низком напряжении тока (около 6 вольт), благодаря чему исключается всякое влияние на спектр электрического напряжения, и накаливаемые пары светятся только под влиянием нагревания".

Благодаря температуре этих печей, в этом подземелье словно бы оказывается та самая "граница Неба и Земли":

"Лучи от одной из этих печей могут проходить сквозь накаленные пары другой, и, таким образом получаются в лаборатории условия в температурном отношении близкие к солнечным..."

Электрические печи вместо солнечного света: обитатели Эйнштейновой башни тоже "не заслужили света"; они заслужили адский "покой"...

И вместе с тем - это какой-то... комфортабельный "ад": там же, под землею, описывается "просторный и светлый кабинет для занятий". Невозможно не увидеть здесь зачаточный образ загробного домика Мастера и Маргариты, с любимыми книгами, музыкой... И тоже: без света (солнечного, небесного!), стало быть - под землей... (36)

Удивительно, как никто до сих пор не заметил, что этот безнадежно застывший, унылый и однообразный "покой" Мастера и Маргариты в романе - не что иное, как пародия на финал романа А.Толстого "Гиперболоид инженера Гарина", впервые появившийся... тем же самым летом 1936 года, когда в рукописях Булгакова впервые возникает набросок о разрешении судьбы Мастера. (37) Гарин и Зоя оказываются на необитаемом острове: тоже обретают "абсолютный покой". Пародия - вплоть до аксессуаров: у героев Толстого - тоже любимые книги, роскошные альбомы, воплотившие мечты героини... Толстой был редактором литературного приложения к газете "Накануне", когда там печатался Булгаков. Отношения между писателями сохранились на все последующие годы (38) - так что не исключено, что финалы обоих романов возникли в результате прямого общения их авторов!

Но "ад" в произведениях Булгакова - вообще характеризуется вовсе не только традиционно отрицательными признаками, но даже по преимуществу - положительными. Этот "ад" и есть символ домашнего покоя! "Маленький радостный ад" керосиновой лампы освещает комнату героя в раннем рассказе "Псалом"; "ад" кипящих асфальтовых котлов - на улицах благоустраиваемой после разрухи Москвы... А в "Собачьем сердце" - это и вовсе великолепный, триумфальный "ад" кухонной плиты Дарьи Петровны, на которой готовятся пиршественные яства для профессора Преображенского и обитателей его дома!

Так что в романе Булгакова - не поймешь, куда попадают герой и его подруга: в ад ли... или в рай... "Не нужно представлять себе Бога обидчивым", - сказал величайший мыслитель ХХ века, М.М.Бахтин. (39) И быть может, Он не рассердился на "идеологически ошибочный" роман, вставленный в оправу последнего романа Булгакова?.. А образ этого амбивалентного "ада" формируется, в том числе, и в очерке "Эйнштейнова башня", вставленном в оправу журнальной, до сих пор еще не изученной редакции одной из первых его повестей, "Роковые яйца".




___________________________________________

1) См. об этой проблеме: Мягков Б.С. Фельетоны М.Булгакова: их герои и прототипы // Возвращенные имена русской литературы. Самара, 1994. С.11-12; Фиалкова Л. Не Булгаков ли это? // Радуга (Киев), 1989, N10; Смирнов Ю. Подписано: "Олл Райт" - читается: "Булгаков?..." // Памир, 1989, N12; Бурмистров А. Неизвестный Михаил Булгаков // Михаил Булгаков на исходе ХХ века. Спб., 1999.

2) Катаев В.П. Алмазный мой венец. М., 1979. С.67-68.

3) Мы предположили ранее, что эта мистификация отражает факт избрания Эйнштейна в члены-коррепонденты Российской академии наук, состоявшееся в предыдущем 1922 году. Теперь же хотим добавить, что "сообщения" "Гудка" и "Дрезины" осенью 1923 года делались на фоне тех негативных высказываний по поводу "теории относительности" Эйнтштейна и использования ее "буржуазной" идеалистической и религиозной философией ("поповщиной"), которые в начале 1922 года прозвучали в партийном журнале "Под знаменем марксизма" не только в статьях профессионального анти-релятивиста А.К.Тимирязева, но и... в содержащей на них отклик статье самого "Н.Ленина" (то есть тогдашнего председателя Совета народных комиссаров В.И.Ленина-Ульянова) "О значении воинствующего материализма". Думается, это последнее сенсационное выступление нужно поставить в связь с религиозно-философской интерпретацией теории Эйнштейна, вошедшей в состав напечатанной в том же 1922 году книги П.А.Флоренского "Мнимости в геометрии" (о которой специально речь ниже). Не являются ли эти страницы - прямым откликом на кровожадную, в том же году разродившуюся репрессиями против русской философской и научной элиты критику большевистского вождя?

4) Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С.245, 251.

5) Гудкова В.В. Комментарии // Булгаков М.А. Собрание сочинений в 5 томах. Т.2. М., 1989. С.671, прим. 2.

6) Там же. С.695, 670.

7) Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова... С.245.

8) Соколов Б.В. Булгаков: Энциклопедия. М., 2005. С.772, стлб.1. Срв.: там же. С.606.

9) Чудакова М.О. Взглянуть в лицо // Взгляд. М., 1988. С.379.

10) Осинский Н. Литературные заметки (продолжение) // Правда, 1925, 28 июля, N 170. С.4.

11) К ним прибегнет в начатом в мае того же 1925 года романе "Гиперболоид инженера Гарина" А.Н.Толстой: из придуманной им действительности полностью испарились сотрудники спецслужб, которым-то и надлежало проделать всю разведывательно-подрывную работу за границей, свалившуюся почему-то на плечи... ленинградского милиционера Шельги!

12) Появление этого мотива - не исключение для повести "Роковые яйца". Исследователь отмечает персонажа с аналогичной фамилией "Парсов" в неоконченном романе "Тайному Другу": Антонен Г. Рефлексы зороастризма в романе М.Булгакова "Мастер и Маргарита" // Русская филология. 7. Тарту, 1996. С.245, прим.36.

13) Лазарев П. Успехи западно-европейской и американской науки в учении о материи // Правда, 1925, 26 июля, N 169. С.6.

14) Картер П., Хайфилд Р. Эйнштейн: Частная жизнь. М., 1998. С.247-249.

15) Между прочим, этот самый комиссар народного просвещения - А.В.Луначарский в конце 1920-х годов посетит Эйнштейна и опубликует об этой встрече очерк в журнале "30 дней" ("Около великого", N 1 за 1930 год). Любопытно, что в очерке по отношению к Эйнштейну со стороны наркома повторится та же оценка, которая дается профессору Персикову со стороны властей предержащих в булгаковской повести. Телефонный голос из Кремля говорит ему, "ласково усмехаясь, как маленькому, хотя и крупному ребенку". А Луначарский заканчивает свой очерк тем, что мысленно говорит Эйнштейну: "Ах ты наивное, доброе, мудрое и великое, великое дитя! Как я люблю тебя!" В дневнике Булгакова находится запись (в ночь с 20 на 21 декабря 1924 года), посвященная некоей полоумной авантюристке, выдворенной из СССР по инициативе Луначарского, которая считала Эйнштейна... переодетым провокатором Азефом, убившим будто бы ее сына! (Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914-1940 / Комм. В.И.Лосева. М., 1997. С.73, 113-114.) О преследованиях ею Эйнштейна со слов самого ученого рассказывается в очерке Луначарского. Или... его "копирайтера", написавшего эту статью - почему-то! - по "прописям" булгаковской повести...

16) Юнг Р. Ярче тысячи солнц. М., 1961. С.53.

17) Вернадский В.И. О необходимости исследования радиоактивных минералов Российской Империи. Изд. 3-е. Пг., 1914. С.6-7.

18) Шкловский В.Б. Гамбургский счет. М., 1990. С.515.

19) Чудакова М.О. Условие существования // В мире книг, 1974, N 12. С.80; она же. Библиотека М.Булгакова и круг его чтения // Встречи с книгой. М., 1979. С.247.

20) Полный обзор булгаковских пометок см. в кн.: Абрагам П. Роман "Мастер и Маргарита" М.А.Булгакова. Brno, 1993. С.127-131.

21) Михаил Булгаков: Современные толкования. М., 1991. С.194-195. Такой же разрыв мыслей - в работе немецкого исследователя (там же. С.176-177).

22) К постановке этого вопроса подошел исследователь, обратив внимание на противоречие в дошедших до нас свидетельствах: "нельзя судить о влиянии идей математика и философа на Булгакова только по тому, что именно писатель подчеркнул в книге Флоренского, так как эту книгу он перечитал "не раз", а подчеркивал в ней не более двух раз (первый раз цветным карандашом, второй раз - три слова - простым карандашом)" (Абрагам П. Ук. соч. С.127-128).

23) Они познакомились 28 февраля 1929 года (Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова... С.337).

24) "Булгаковский экземпляр "Мнимостей в геометрии" хорошо сохранился, по его состоянию можно определить, что математические разделы писатель практически не читал, но на отмеченных нами местах брошюру раскрывали часто" (Абрагам П. Ук. соч. С.139).

25) Они включались в сборники ранней булгаковской прозы, издававшиеся в 1970-х - начале 1980-х годов Ф.Левином в Мюнхене (Булгаков М.А. Забытое: Ранняя проза. Münhen, 1983), а также в выходившее в последние годы собрание сочинений писателя, составленное В.В.Петелиным (Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 тт. Т.1. М., 2004). Главным основанием для атрибуции стало то, что в одно из прижизненных изданий Булгакова вошел фельетон, впервые опубликованный за аналогичной подписью "М.Олл-Райт".

26) Булгаков М.А. Под пятой: Мой дневник. М., 1990. С.34. (Запись в ночь на 24 декабря 1924 года.) "Чорт бы взял всех Романовых! Их не хватало!" - восклицает писатель по поводу слухов, что в Москве появился манифест одного из претендентов на престол (запись от 15 апреля 1924 года).

27) Это завуалированное указание объясняет и выбор булгаковского псевдонима для фельетонов в "Дрезине": инициалы русско-французского написания имени Анри Poincaré - те же, что и англо-русского написания выражения, ставшего псевдонимом: All Райт. Срв. продолжение той же игры в первых буквах названий обоих фельетонов: "Астерегайтесь Родделок!" и "АРифметика".

28) В дневнике Булгакова, между прочим, можно встретить рассказ об участии писателя в заседании редакции реорганизованного журнала "Красный перец", на котором происходило именно такое коллективное изобретение темы для очередной политической карикатуры (запись от 4 августа 1924 года).

29) Юнг Р. Ярче тысячи солнц... С.66.

30) Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001. С.331.

31) Чудакова М.О. К творческой биографии М.Булгакова // Вопросы литературы, 1973, N 7. С.254; Соколов Б.В. Андрей Белый и Михаил Булгаков // Русская литература, 1992, N 2. С.42.

32) Гард Э. В эти дни // Красная газета. Вечерний выпуск. 1924, 24 января, N 18.

33) См.: Чудакова М.О. Архив М.А.Булгакова // Записки Отдела рукописей ГБЛ. Вып.37. М., 1976. С.56, прим.73; Proffer E. Bulgakov: Life and Work. Ann Arbor, 1984. P.111, p.601, n.8; Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова... С.325, прим.21.

34) Абрагам П. Павел Флоренский и Михаил Булгаков // Философские науки, 1990, N 7. С.96. В то же время указанный автор, наверное, не обратил внимания на то, что эта "граница Неба и Земли", которую он воспринимает как "преисподнюю", в источнике описывается как место обитания... "небесного воинства", ангелов! (Флоренский П.А. Мнимости в геометрии. М., 1991. С.50.)

35) Аверинцев С.С. Иисус Христос // Мифы народов мира. Т.1. М., 1997. С.503.

36) Кажется, только один исследователь обратил внимание на безрадостный характер этого "вечного приюта": "Можно ли иначе, чем "прозябанием", назвать тот кладбищенский "покой", который она [Маргарита] нашептала и в который затолкала потерявшего волю Мастера?" (Барков А.Н. О Булгакове, Маргарите и МАСтерах СОциалистической ЛИТЕратуры. Киев, 1990. С.11).

37) Чудакова М.О. Творческая история романа М.Булгакова "Мастер и Маргарита" // Вопросы литературы, 1976, N 1. С.242-243. Роман Толстого был написан в 1925-1926 гг. и затем неоднократно перерабатывался и дорабатывался, в том числе - и для отдельного издания 1936 года; оно было сдано в набор в ноябре этого года.

38) Крюкова А.М. М.А.Булгаков о А.Н.Толстом // А.Н.Толстой: Новые материалы и исследования. М., 1995.

39) Цит. по: Турбин В.Н. "Мой век не проворонил я...": Записи разных лет // Новый мир, 1997, N 2. С.197.

2008