Панфилов Алексей Юрьевич. О ближайшем литературном контексте публикаций А.С.Пушкина в журнале "Телескоп" в 1831 году. Часть 3

В той рецензии на две первые части романа Лажечникова в библиографическом разделе 16-го номера, которую мы сейчас сопоставили соседней с ней публикации о "Южной Африке", мы встречаем одно очень странное, необъяснимое уподобление описываемых в этом романе исторических событий "завоевания Лифляндии":

"Ее [Лифляндии] судьба решалась на полях Полтавских и среди волн Балтийских: на ее трофеях пал северный Александр и воздвиглась северная Александрия".

"Северный Александр", который "пал", - в свете упоминания здесь же Полтавской битвы, это очевидным образом шведский король Карл XII, противник Петра I. Необъяснимой же эта цепочка уподоблений представляется потому, что именем того же "Александра" - называется здесь... столь же очевидно обозначаемый этим наименованием Петербург, воздвигнутый, как всем известно, отнюдь не Карлом XII, а - Петром!

Само по себе именование Петербурга "Александрией", египетским городом, названным в честь завоевателя Александра Македонского, - имеет в этом тексте также прослеживаемую нами во всех соседних с ним публикациях пушкинскую перспективу.

Триумфальную колонну, воздвигаемую уже в это время, в 1831 году, на Дворцовой площади в Петербурге, Пушкин в своем знаменитом стихотворении 1836 года назовет (вслед за А.П.Башуцким, назвавшим ее так в 1834 году в своей "Панораме Санктпетербурга") - именно "Александрийской", в честь одного из "чудес света", Фаросского маяка в египетской Александрии.

Однако вопиющее противоречие в этом уподобляющем именовании, в случае рецензии "Телескопа" - не позволяет ограничиться указанием на влияние этого, имеющего осуществиться в будущем, пушкинского замысла. Мы должны найти эту самопротиворечивую коллизию изображения города, называемого в честь исторического лица, являющегося военным противником, завоевателем его обитателей, в самих материалах журнала - и мы ее в них находим!

Место, где ее искать, подсказала нам - следующая же публикация из того же раздела "Библиография" того же, последнего в четвертой части, 16-го номера: уже известная нам заметка по поводу очередного произведения, написанного в традиции "Ивана Выжигина".

Заканчивается она тоже очень характерным затейливо-фигуральным построением. Журналист цитирует дифирамб булгаринскому произведению, звучащий в новоявленном опусе его последователля:

"...Теперь уже появилась смерть его и церемониал похорон его, а Иван Выжигин, живет, да живет, и долго проживет, потому что по Русской примете и пословице: это умер не Выжигин, а смерть его!"

Пассаж построен на характерной игре, использующей ту же самую омонимию названий лица (персонажа литературного произведения) и предмета (книги, ему посвященной), которую мы встречали при переосмысленни слова "шкипер" в переводе отрывков из книги о Южной Африке. Говорится о смерти персонажа - и утверждается "бессмертие" литературного произведения, его породившего, то есть романа Булгарина.

И автор заметки "Телескопа" на этот дифирамб отвечает:

"Ге! ге! Теперь понимаем! Жаль только, что Северная Пчела [где был напечатан положительный отзыв на это комплиментарное произведение] не догадалась, что уморить смерть Ивана Выжигина еще не значит возвратить жизнь покойнику".

Мы видим, что в концовке этой заметки особо подчеркнутым, ударным становится слово: "ЖИЗНЬ", - которое является ключевым, объединяющим для стихотворения Пушкина "Дар..." и напечатанного в 13-м номере того же четвертого тома журнала стихотворения Раича. Это может показаться, с первого взгляда, случайным совпадением, однако такая адресная ориентация пассажа - находит себе подтверждение в самой концепции всего этого содержащегося в нем метафорического построения.

Мотив "смерти", прозвучавший в этом пассаже, связывает заметку о "новом Выжигине" - с полемикой против того же Булгарина, звучащей еще в 13-м номере журнала в рецензии на русский перевод романа Ж.Жанена "Мертвый осел и обезглавленная женщина". Здесь тоже присутствует игра слов, основанная на заглавии книги, переносимом, переадресуемом в данном случае - ее рецензенту:

"...Северная Пчела, вздумав, при уведомлении о переводе, подать свой мушиный голос, насмешила весь народ православный. Нацепив друг на друга множество цитат из различных Немецких писателей, она не сказала ни слова о деле, так что многие, прочитав, усумнились - мертвого ли осла это рецензия?.."

Форма заключительного вопроса, между прочим, - связывает эту рецензию с памфлетом Пушкина "Несколько слов о мизинце Г. Булгарина...", который появится в 15-ом номере журнала. Там Феофилакт Косичкин задает вопрос: не грозится ли этот мизинец - издателю "Телескопа", то есть Н.И.Надеждину? - на что в примечании, по-видимому от лица самого этого издателя, и дается ответ в соответствуующей грамматической форме: "До мизинцев ли мне?"

Но по своему образному содержанию - та же фраза рецензии, как видим, связывается и с заметкой о "Новом Выжигине..." И.Гурьянова в 16-ом номере. Там "умирает" книга, здесь "мертвецом", то есть писателем, не способным к творчеству, предстает - автор рецензии.

Повторение того же мотива и тоже в метафорической конструкции в разделе "Библиографии" последнего номера части - отсылает, тем самым, к заметке в том же разделе первого ее номера. А далее - и к находящемуся на соседних с этой заметкой страницах стихотворению Раича.

Со второй, более поздней из этих библиографических заметок, содержащих антибулгаринские выпады, первую объединяет еще и звучащий в ней конфессиональный мотив. В ней свидетелем выходок "мертвого осла" из "Северной Пчелы" становится - "народ православный", который он - "насмешил".

В заметке же из 16 номера игра на противопоставлении "уморенной смерти" (этот лексический мотив - также связующий между двумя текстами, так как "умора", "уморительный" - и означает то, что способно "насмешить" очень сильно) и "возвращенной жизни" становится понятной также в свете церковной традиции.

Почему провозглашение "умершей смерти" в рецензируемой книжке - влечет за собой у ее рецензента требование еще и "возвращения жизни", это становится понятным из текста Пасхального тропарая, где прославляются оба эти деяния, совершенные Спасителем: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав".

Другое дело - почему этот богослужебный текст обыгрывается вдруг в связи с обсуждением фигуры автора романа "Иван Выжигин"? Одним из объяснений этого художественного решения может служить то, что имя, которое носит Булгарин, Фаддей - это имя одного из апостолов Христа. Проекция на него событий Евангельской истории, совершающаяся здесь, таким образом, уже заложена в его личном имени.

И эта потенция, рано или поздно, не могла не реализоваться. Произошло это в известных эпиграммах М.Ю.Лермонтова 1837 года (цитируем ее краткий вариант), в которых обыгрывалась скандальная ситуация, связанная с одной из книг, изданных Булгариным. Второе имя апостола Фаддея - то же самое, что и у предателя Христа: Иуда. И эта-то коннотация булгаринского имени - и обыгрывается Лермонтовым:

Россию продает Фадей,
И уж не в первый раз, злодей!

Здесь знакомая нам уже по сатирическим выпадам "Телескопа" игра слов вновь строится на совпадении названия страны и названия книги, которая описанию этой страны ("Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях...") посвящена. Эпиграмма - амбивалентна, потому что, наряду с мотивом "продажи родины", здесь сразу же упоминается имя того, кто ее якобы "продает", предает.

Автор эпиграммы - как бы опровергает себя самого, тот разоблачительный смысл который могут поторопиться извлечь из его строк читатели-слушатели: Фадей эпиграммы - действительно Иуда, но не тот Иуда, который "продал" Христа, а совсем другой; и продает он - вовсе не Россию, а всего лишь книгу, которую издал, и не в первый, разумеется, раз (хотя, говорят, и тут не смог не смошенничать: присвоил себе ее авторство, которое принадлежит другому!).

Но мыслимо и более прямое объяснение причины появления в концовке библиографической заметки из 16-го номера реминисценции пасхального тропаря: это может быть мотивировано тем же стихотворением Раича, на которое указывает подчеркнутое употребление в том же пассаже слова "жизнь". Имя героя, которому это стихотворение посвящено: "Сальватор" - то есть, в переводе на русский, "Спаситель".

Стихотворение это с самого начала, благодаря второй части имени, фигурирующего в его названии, было поставлено с нами в связь с мотивами антибулгаринской полемики, развивающейся на страницах данного журнального тома.

Но теперь, когда в одном из материалов самой этой полемики появляется скрытое указание на это стихотворение, образуемое экспонированием ведущего проблемного мотива этого поэтического произведения в сочетании с обыгрыванием имени его заглавного персонажа, - эта объявленная, провозглашенная вовлеченность стихотворения в орбиту полемики, на которую, как мы поначалу думали, в нем дается лишь едва заметное указание, - заставляет нас присмотреться к этому произведению более пристально.

И, внимательно ознакомившись с его текстом, мы вдруг с удивленеием узнаём то, что до сих пор - роковым образом ускользало от нашего взгляда. Ведь стихотворение-то это - всё целиком и основано на одном из мотивов, с которых эта полемика, еще полтора года назад, в начале 1830 года, и начиналась!

Как говорится о содержании этого стихотворения в современной энциклопедии, в нем:

"тема отторженности [от чего?] художника с его высоким призванием и "нуждой" [в чем?] представлена в социальном аспекте" (Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 5. М.: Большая российская энциклопедия, 2007. С.256).

А "социальный аспект" здесь заключается в том, что герой стихотворения - обивает пороги вельмож в поисках покровительства. Эта коллизия мотивируется на протяжении всего стихотворения развиваемой картиной неудачливости, отторженности от людской суеты и нужды в средствах для пропитания у заглавного героя стихотворения: картиной, рисуемой его собственными устами в его "жалобном" монологе.

Все это изложено довольно бледно, без какого-либо особого полета вдохновения, хотя и достаточно приятными, не вызывающими желания отбросить номер журнала стихами.

Но сердцевину этого не выходящего из ряда вон стихотворения составляют две изумительные строфы, в которых - как раз и описывается та "социальная" коллизия, мотивировкой которой, основанием отнестись к ней всерьез, как к обусловленной жизненной необходимостью, - и служит весь остальной текст стихотворения с "жалобами":

...Являюсь ли я иногда,
Сжав сердце, к гордому вельможе, -
И - об руку со мной беда:
Я за порог лишь - и в прихожей
Швейцар, молчание храня
И всех встречая по одежде,
Укажет пальцем на меня -
И смерть зачавшейся надежде...

Мы видим в строках этой строфы стилистический прием, особо маркирующий, выделяющий ее среди других строф, создающий дополнительный стимул для читателя остановиться над ней и вглядеться в ее содержание. Выражение "Я за порог лишь..." - в общепринятом своем значении подразумевает выход ИЗ дома: в данном контексте - из дома вельможи, в который герой, как сообщается в предшествующих строках, явился.

Поэтому швейцар, появляющийся в следующих строках, по нашим, сложившимся у нас представлениям - должен был бы обсуждать вышедшего из дома героя: у него за спиной, в его отсуствие. Но, читая, воспринимая эти строки, о которых мы уже составли предварительное мнение, - мы понимаем, что дело обстоит - прямо противоположным образом; что герой - находится внутри этого дома (швейцар - "молчание хранит"!); изображает себя... ВОШЕДШИМ. И выражение "за порог" - должно означать не выход, как принято, а - вход!

Мы можем сделать вывод - о преднамеренности этой стилистической "ошибки", позволившей нам вглядеться в текст этой строфы и ощутить ее высочайшее художественное достоинство. Конечно же, эта строка должна читаться с другим предлогом: "Я на порог лишь - и в прихожей..." Путем замены одной-единственной буквы (которую можно счесть опечаткой!) автор добивается перевода читательского восприятия на иной, углубленный и расширенный уровень.

А теперь вспомним о той воображаемой, подразумеваемой "битве слона с единорогом", которая намечается - в русском переводе одного из отрывков из книги Купера Роуза. Мы предположили, что источник этого сюжета - находится в фольклорной английской песенке, обработанной гораздо позднее в отдельное повествование в сказке Л.Кэрролла "Алиса в Зазеркалье".

И что же? В этом шуточном четверостишии - мы встречаем ту же игру с грамматической организацией изображаемого пространства, что и в журнальном стихотворении С.Раича! -

Вел за корону смертный бой со Львом Единорог.
Гонял Единорога Лев вдоль городских дорог.
Кто подавал им черный хлеб, а кто давал пирог,
А после их под барабан прогнали ЗА ПОРОГ.
(Пер. Д.Орловской)

Как отмечает исследовательница сказок Л.Кэрролла, в эпизоде со Львом и Единорогом - остается неясным, где происходит действие. В соответствии с текстом песенки, бой в репликах наблюдающих за ним действующих лиц - представляется происходящим в некоем "городе". Однако когда в том же эпизоде описываются ведущие тот же самый диалог сами эти персонажи - выясняется, что они находятся... в лесу, на берегу ручья или в поле:

"...Город все же представляется неким мифом, существующим скорее в сознании героев, чем в той сказочной действительности, которую создает Кэрролл... Реальные сказочные приметы, т.е. приметы, возникающие реально в авторском тексте сказки, связываются не с городом, а с лесом" (Демурова Н.М. Льюис Кэррол: Очерк жизнии творчества. М., 1979. С.134).

Однако дело тут заключается, по нашему мнению, не в противопоставлении "мифа" и "реальности", а в том, что это пространственное противоречие - заложено... в самом тексте фольклорной песенки. Оно - инсценируется, разукрупняется в повествовании Кэрролла, как и все остальные мельчайшие подробности этого четверостишия. И это противоречие - между пространственными категориями "вне" (лес) и "внутри" (город).

В самом же четверостишии - противоречивое отождествление этих противоположных пространственных категорий - и выражается употреблением предлога "за". Если Лев и Единорог бесчинствовали на улицах города и их, в конце концов, из этого города - выгнали: то как же, спрашивается, их могли прогнать "ЗА порог", то есть выгнать из некоего ВНУТРЕННЕГО помещения, а значит - именно в это, внешнее по отношению к нему пространство городских улиц?!

С другой стороны, противоречие нейтрализуется, если понимать это выражение - не как выдворение в некое внешнее, по отношению к "городу", пространство (например, в "лес"), а наоборот... как заточение забияк ВНУТРЬ, "ЗА ПОРОГ" - их собственного жилища!

Но мы видели, что именно эта возможность употребления выражения "за порог" - в значении "на порог", как перемещение во внутреннее пространство некоего здания, а не вне его, - и реализуется в тексте стихотворения С.Е.Раича.

И, таким образом, мы можем сказать, что в нем, этом стихотворении, так же как и в пассаже отрывка из "Воспоминаний об Южной Африке", - происходит... такое же ИНСЦЕНИРОВАНИЕ английской фольклорной песенки, ее грамматического парадокса, какое во всей его широте развернется несколько десятилетий спустя в бессмертной сказке Льюиса Кэрролла.

Эта ориентация на фольклорный источник - находит наглядное выражение... в жесте персонажа стихотворения: "Укажет пальцем на меня..." - говорится о недоброжелателе-швейцаре; жест - уподобляет его руку... голове "единорога"! Необходимо помнить, что в старинной русской армии "единорогами" называлась разновидность артиллерийских орудий, ПУШЕК: так что жест этот - можно рассматривать как своего рода "авторскую подпись" под двумя этими центральными строфами стихотворения.

Мы говорили, что ключевое место в пассаже из журнального перевода занимает понятие "смерти": противники в четверостишии - ведут "смертный бой"; в результате гибели кого-либо из них в сказке Кэрролла - он каждый раз остается... неуязвимым. И именно это понятие - оказывается результирующим после появления жеста "указующего перста" в стихотворении Раича: "...И смерть зачавшейся надежде".

Есть еще один признак в этой строфе, что она ориентирована - на "африканскую" публикацию предстоящего 16-го номера. Мы видели, что в этом переводе вовлекаются в игру слова, омонимичные личным именам: прежде всего, ключевое для "булгаринской" полемики слово "шкипер", а кроме того - и английский глагол, совпадающий с именем самого автора переводимых отрывков, Rose'а.

Быть может, то же происходит и в строфе из стихотворения Раича: "надежда", слово, которым она заканчивается, - составляет внутреннюю форму фамилии издателя журнала "Телескоп", Николая Надеждина. И это предположение подкрепляется тем, что эта игра - продолжается и в следующей строфе.

Фамилия журналиста и ученого могла принимать у его современников, когда они хотели поиронизировать над этой фигурой, эпиграмматическую форму: Невеждин. И словом, образующим внутреннюю форму этой фамилии, вторая интересующая нас строфа стихотворения Раича - заканчивается:

...Вхожу к вельможе я, тупой,
С холодностью души и чувства,
В кругу друзей невежд - со мной
Заговорит он про искусства -
Уйду: он судит обо мне
Не по уму, а по одежде,
С своим швейцаром наровне....
Ценить искусства не невежде!..

Надеждин-Невеждин, благодаря такой игре слов, - отождествляется в этой строфе... с антагонистом гения (тогда как соратником другого гения - Пушкина он фактически в данный момент выступает). И нечто подобное - мы уже встречали в публикации "Воспоминания о Южной Африке".

Там словом, созвучным названию надеждинсколго "Телескопа", - назывались... антагонисты благородного слона, носителя драгоценной слоновой кости, которого мы уже тогда, не выходя за границы этого материала, догадались сопоставить с художественным гением, преследуемым бездарностями и... невеждами: "самые злые и опасные слоны" - не имеющие клыков "коескопсы".

Такое отношение к издателю журнала, в котором печатается стихотворение, со стороны его, стихотворения, автора - может показаться странным. Но в той же самой строфе отношение это - распространяется... и на его героя, "гения".

Происходит это благодаря тому, что тот же самый прием намеренной "порчи" словесного текста, который мы уже наблюдали в предыдущем случае, и в еще более экстенсивной форме, распространяется и на эту строфу.

Из-за того, что в первой строке вместо запятой не поставлена точка и следующее слово не начато с заглавной буквы - возникает впечатление, что характеристика, содержащаяся в первых двух строках, - относится... к герою стихотворения. И мы вполне по смыслу можем это принять: такое отупение и холодность - вполне возможны как следствие длительного голодания и преследующей его цепи неудач.

Тем более, что, в свете генетических связей этого стихотворения, нам сразу вспоминается концовка стихотворения Пушкина "Дар...", где аналогичная характеристика относится - именно к его герою:

...Цели нет передо мною,
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

Таким образом, сделанная (разумеется, тоже намеренно!) пунктуационная "ошибка" - нацелена именно на то, чтобы подчеркнуть связь стихотворения Раича со стихотворением Пушкина.

Равно как - и с "булгаринской" полемикой 1830 года. Мы уже говорили о том, что начиналась она - именно со скрытого выпада Булгарина в адрес вновь напечатанного стихотворения Пушкина "Дар..." И обыгрывание той же самой характеристики героя этого пушкинского стихотворения, которое мы сейчас встретили в стихотворении Раича 1831 года, - прозвучит впервые именно из-под пера Булгарина в пассаже из его заметки под названием "Анекдот" (напечатанной в N 30 от 11 марта 1830 года), который историки литературы уверенно идентифицируют как относящийся к Пушкину: "сердце холодное и немое существо, как устрица; а голова род побрякушки, набитой гремучими рифмами, где не зародилась ни одна идея".

И лишь задним числом, пересматривая образ, созданный в нашем воображении текстом этой строфы, - мы понимаем, что характеристика эта - должна относиться к вельможе, который, обладая такими душевными и интеллектуальными качествами, - имеет наглость свысока разглагольствовать "об искусстве" - с гением!

Параллелизм ситуаций, связанный с намеренным искажением текста, в обоих строфах выражается в том, что во второй из них - как раз и реализуется та ситуация, которая обманчиво намечается в первой. Впрочем, реализуется - тоже... обманчиво: после сообщения об уходе художника - говорится о том, что вельможа его "судит". Возникает впечатление о том же обсуждении за его спиной, в его отсутствии.

Но это - именно впечатление: потому что сказанное после сообщения об "уходе" - в действительности, является - мотивировкой этого ухода; "судом" вельможи, состоявшимся в процессе их разговора и заставившим художника отказаться от дальнейшего с ним общения; уйти ("плюнуть да бежать").

И, надо сказать, в этом случае, возвращение строфы к ее "правильному" смыслу - значительно его, этот смысл, ее содержание о-бед-ня-ет, и возвращает тот вдохновенный полет, который вызвал перед нами картины художника и тычущего в него пальцем швейцара; его отупелого "гамсуновского" состояния перед вельможей, желающим поговорить с ним не о деле, не о денежной субсидии - а об эстетических материях, как "со специалистом", - возвращает все это живое биение жизни к тому приличному, но не вызывающему восхищения уровню, на котором написаны остальные строфы стихотворения Раича.

Причина этого явления - получает себе истолкование в скрытой в двух этих строфах реминисценции, создаваемой фигурой швейцара, привратника. В шуточном стихотворении 1808 года, так и названном: "Привратнику", - Г.Р.Державиным был описан произошедший с ним казус, когда ему вдруг стали приносить почту... предназначенную его "двойнику", поселившемуся неподалеку от него петербургскому обер-священнику, члену Синода И.С.Державину.

Стихотворение, написанное в традиции соответствующего жанра шуточной поэзии, содержало в себе пространное наставление поэта своему швейцару, как следует поступать в подобных случаях, и как вообще - различать "двух Державиных":

Я - подлинник, он - список мой.

Этот казус тем более проецируется на фигуру Раича, что он - тоже происходил из семьи священнослужителей и носил первоначально фамилию своего отца, заново данную тому, по традиции, во время учебы в семинарии: Амфитеатров, - чтобы потом вернуться к своему родовому, сербскому по происхождению, прозванию "Раич" (Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 5. С.252).

Тем же объяснялось появление "второго Державина" в стихотворении патриарха русской поэзии (опубликованном впервые лишь в конце 1850-х - начале 1860-х годов, но получившем широкое распространение в списках и даже анонимный ответ от лица "второго" Державина):

Державин род с потопа влекся;
Он в семинарьи им нарекся...

На фоне этой прототипической (для 1831 года) ситуации мы понимаем, что в стихотворении "Жалобы Сальватора Розы" - тоже появляется некий... "двойник" его номинального автора, С.Е.Раича. И этим появлением - обязаны своим существованием в его составе две центральные строфы, находящиеся на высшем уровне поэтического искусства.

Коллизия, запечатленная в этих двух строфах, представляющих собой как бы инъекцию гения в хорошее стихотворение Раича, - и была той коллизией, которая обнажилась на первых шагах "дискуссии" 1830 года. В N 16 от 19 апреля 1830 года в разделе "Смесь" было опубликовано "Письмо читателя Сына Отечества к издателям Альдебарана" за подписью "П.Коврыжкина" - "Сочинителя Тысячи и одного предисловия".

Письмо это также было представлено читателям как "Запоздалое предисловие к Альдебарану". А сам "Альдебаран" - был шуточным альманахом, в виде которого на страницах журнала, начиная с N 13, печаталась серия пародий на публикации "Литературной Газеты" и "Северных Цветов" и их авторов (Гиппиус В.В. Пушкин в борьбе с Булгариным в 1830-1831 гг. // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. [Вып.] 6. С. 239-240).

Пограничные номера журнала 1830 года - подсказывают, что реконструированный нами корпус публикаций в NN 13 - 16 журнала "Телескоп" 1831 года был задуман в ответ; тоже как своего рода "альманах в журнале", являющийся - полемическим выпадом на прошлогоднюю акцию гречевско-булгаринского издания!

Под видом самого "П.Коврыжкина" был выведен там - ближайший соратник Пушкина и Дельвига П.А.Вяземский (шуточная фамилия образована по аналогии с названием "вяземских пряников"); сначала в нем следовала нелестная характеристика издателя "Литературной Газеты"; а затем в этом "письме" издателей мнимого "альманаха" предупреждали - по поводу Пушкина:

"Другой приятель мой, также старый дворянин, прозвищем Ряпушкин, превосходящий подражаниями Вальтера Скотта и Вашингтона Ирвинга, уже более десяти лет занимается Статистикою и Физическою Географией передних в знатных домах. Поднимаясь беспрестанно на цыпочки, он верно вскоре возвысится, и тогда будет вам другая беда, когда, в исчислении жителей передних, он не покажет Издателей Альдебарана!"

Как указывает другой исследователь, "говорящая" фамилия "Ряпушкин", появляющаяся в этом пассаже, была в действительности - реакцией на полемический пассаж Булгарина в N 5 газеты "Северная Пчела" от 11 января 1830 года, в котором она приводилась в ряду других возможных фамилий героев вымышленного произведения, романа, в которых читатели - могли бы узнать намек на реально существующих лиц (Городецкий Б.П. К истории статьи Пушкина "Несколько слов о мизинце Г. Булгарина и о прочем" // Известия АН СССР. Отд. литературы и языка, 1948, т. VII, вып. 4, июль-август. С. 330).

Вот она и была повторена в этой журнальной публикации - в расчете на узнавание. А номер газеты, где появляется "говорящее" имя, - напомним сразу, был тот же самый - в котором была напечатана "предательская" рецензия на новый выпуск альманаха "Северные Цветы", в которой "Дар..." Пушкина ставился на одну доску с его же "Демоном".

Мы привели пассаж из "Запоздалого предисловия к Альдебарану", сочиненного в форме "Письма читателя Сына Отечества..." - "П.Коврижкина", в котором представлена та же ситуация "поэта в передней вельможи", что и в стихотворении Раича "Жалобы Сальватора Розы" из журнала "Телескоп" 1831 года. Только пассаж этот, прозвучавший в апрельском номере журнала Греча 1830 года, сам по себе - малопонятен.

Что значит "заниматься Статистикою и Физическою Географией передних в знатных домах" и "исчислением жителей передних"? Какое отношение к этому занятию имеет - Пушкин?! Заимствование прозрачной фамилии, под которой он в этом затейливом пассаже выступает, из январского фельетона Булгарина, уже давно замеченное исследователями, - подсказывает, однако, ответ. И его тоже нужно искать - в напечатанных в ближайшие предыдущие месяцы фельетонах "Северной Пчелы".

И действительно: соответствующий намек, адресованный, как считают все исследователи, Пушкину, проскальзывает в "Анекдоте", напечатанном в N 30 от 11 марта газеты "Северная Пчела" и уже цитировавшимся нами в связи с отражением стихотворения "Дар..." в стихотворении Раича. Здесь дается характеристика некоему "французскому" литератору, который "тишком ползает у ног сильных, чтоб позволили ему нарядиться в шитый кафтан", - то есть получить придворный чин камер-юнкера, которым был пожалован Пушкин (Гиппиус В.В. Ук. соч. С.237).

Однако, при чем тут "передние" - из этих слов остается по-прежнему непонятным. И мы теперь хотим обратить внимание на то, что до сих пор замечено не было. В четырех февральских номерах этой газеты 1830 года (15, 17, 18 и 21) был напечатан фельетон Булгарина, который так и назывался: "Чувствительное путешествие по передним" (см.: Булгарин Ф.В. Лицевая сторона и изнанка рода человеческого / Сост. С.В.Денисенко. Спб., 2009).

Он описывал "путешествие" повествователя по передним четырех домов влиятельных вельмож и их прихлебателей в поисках выгодного "места"; причем пятым домом, в передней которого он оказался, - был... его собственный, то есть дом издателя "Северной Пчелы" Ф.В.Булгарина.

Здесь он с удивлением замечает, что его передняя - также полна просителей, ищущих его протекции в книготорговом мире. Оказывается, ему - не нужно было совершать никакого "путешствия по передним" вельмож, потому что он сам - является, так сказать, "вельможей", "набобом" мира "торговой словесности"!

Образ Булгарина в этом фельетоне - раздваивается; тоже, как и в стихотворения Державина и Раича, приобретает себе... "двойника". Один Булгарин - ищет себе по передним выгодного места; другой - распоряжается посетителями в собственной передней. Два этих взаимно противоположных образа - находят себе примирение в том, что "путешествие по передним" - было совершено повествователем в порядке "литературного эксперимента"; для того, чтобы потом эти передние - описать "изнутри"; с точки зрения просителя, а не хозяина; влезть в его, просителя, "шкуру"; побывать на его месте.

Мы вскоре увидим, что именно так обстояло дело с посещением вельможи - и в одном из самых знаменитых, программном стихотворении... Пушкина.

Но это "экспериментирование" - и означает: создать своего "двойника"; вторую "роль", пралелльную той, которая исполняется в собственной жизни. Для Булгарина такая двойная жизнь - была характеристической: с точки зрения исполнения им ролей - явной: "литератора" и тайной: "осведомителя". Раздвоение его, совершающееся в февральском фельетоне "Северной Пчелы", - оказывается, таким образом, ПОРТРЕТИРУЮЩИМ, по отношению к его облику в реальной жизни.

И совершалось оно - на фоне создания Пушкиным эпиграммы на Булгарина ("Не то беда, что ты поляк..."), в которой он был навеки запечатлен в качестве полицейского агента, "Видока Фиглярина" (от имени знаменитого французского уголовника, а потом полицейского сыщика Видока).

И ведь такое же характеризующе-портретирующее "двойничество" фигуры Булгарина, как и то, что совершается в написанном от его имени фельетоне 1830 года "Чувствительнгое путешествие по передним", - уже не раз отмечалось нами в связи с отражением его фигуры в произведениях Пушкина.

А каким образом воспользоваться этой "подсказкой", возводящей апрельский намек "Сына Отечества" о "передних" к февральскому фельетону "Северной Пчелы", - поясняет угроза автора "письма": состоявшая в том, что "в исчислении жителей передних... не покажут Издателей Альдебарана".

Угроза - странная. Можно подумать, что у них, Булгарина и Греча, - была охота показываться всему честному народу: например, в передней... графа А.Х.Бенкендорфа! Так что угрозу эту нужно было понимать - прямо противоположным образом. И относилась она - не к "издателям Альдебарана" (наоборот: она исходила от них!), - а к тому, кто среди посетителей "передних", описываемых в этом булгаринском фельетоне, - был "показан", изображен.

А это, ни много, ни мало, был - не узнанный до сих пор историками литературы (скорее всего: сделавшими вид... что его не узнали) - сам Александр Сергеевич Пушкин:

"На лестнице встретил я моего старого знакомца, который столько раз переменял свой образ мыслей и жизни, что я при каждой встрече боюсь назвать его по имени, не зная, переменил ли он его, или удержался при старом. Того и жди, что он назовется Хацкелем или Ибрагимом. Я вспомнил, как он недавно бранил нынешнего любимца вельможи, когда он был без места, и потому весьма удивился, встретив его на лестнице этого же самого человека.

- Куда вы, почтеннейший? - сказал мне этот живой барометр Фортуны?..."

И действительно, узнать его легко, потому что, упомянув о свойстве встреченного им знакомого часто "переменять свой образ мыслей и жизни", - повествователь выражает опасение, не переменил ли он вместе с этим и свое имя, назвавшись, например... ИБРАГИМОМ. Именно так назван герой романа Пушкина о своем предке Абраме Петровиче Ганнибале, первый отрывок из которого - появился еще в альманахе "Северные Цветы на 1829 год".

Напомним, что "Ряпушкин" у Греча назван "превосходящим подражаниями Вальтера Скотта" - то есть автором исторических романов; а это значит, что в "Запоздалом предисловии..." - также поминаются "главы из исторического романа" об "арапе Петра Великого", напечатанные в альманахе "Северные Цветы на 1829 год" и в "Литературной газете" 1 марта 1830 года.

Способ характеристики: выражаемое автором неведение, каким именем нужно называть старого знакомого при новой встрече, - и будет повторен в том самом августовском "Письме..." Булгарина 1830 года, в котором - уже откровенно пойдет речь о пушкинском предке, изображенном им в отрывках из романа.

"...НЕ ЗНАЮ, переменил ли он его, или удержался при старом. ТОГО И ЖДИ, что он назовется..." - сообщает о своих сомнения автор февральского фельетона. О "лордстве Байрона и аристократических его выходках, при образе мыслей - БОГ ВЕСТЬ КАКОМ" - говорится автором августовского "Письма..."

При этом, напомним, замечание это о Байроне - соотносится с вынесенным ранее суждением о стихотворении Пушкина "Дар напрасный, дар случайный..." А следовательно, "образ мыслей", о котором говорится здесь, - это, прежде всего, отношение к религии. Имена же, предлагаемые в фельетоне "Чувствительное путешествие по передним" - это как раз имена, связанные - с переменой религии: на иудаизм или мусульманство.

Второй вариант изменения имени, называемый повествователем в фельетоне: еврейское имя "Хацкель" - говорит также и о другой форме имени "Ибрагим" - "Абрам" (впрочем, это имя является столь же русским, как и "Самсон", "Иоанн" и тому подобные), биографически принадлежащем уже самому прототипу главного персонажа романа.

Тот фрагмент булгаринского фельетона, который содержит описание встречи с гипотетическим "Ибрагимом", находится в N 17 от 8 февраля. А 1 марта в N 13 "Литературной Газеты", как мы уже об этом напомнили, - будет опубликован... второй отрывок из этого романа. И это обстоятельство - решает вопрос о мотивах появления намека на Пушкина в ситуации посещения передней "любимца вельможи", со всей той нелицеприятной характеристикой этой фигуры, которая при этом дается в фельетоне Булгарина.

Пассаж этот появляется - в преддверии пушкинской публикации и содержит явный, упоминанием имени выраженный, намек на нее. А значит - является скрытым АНОНСОМ этой публикации: который не мог исходить ни от кого иного... кроме того, кто об этой публикации знал и кто ее готовил: иными словами, ОТ САМОГО ПУШКИНА. И действительно: коллизия с посещениями вельмож, затронутая в "булгаринском" фельетоне, - уже вскоре будет продолжена.

И причем - в такой момент времени, по отношению к которому напоминание о февральском фельетоне Булгарина в апрельском "Письме..." Коврижкина в журнале "Сын Отечества" - в свою очередь, будет являться... анонсом, предуведомлением. А будет продолжена разработка, развитие этой коллизии - не кем иным, как... самим Пушкиным.

Пушкин - бесстрашно "озвучивал" в публичной печати самые тяжелые обвинения (в данном случае - устами его давних и верных литературных сотрудников Булгарина и Греча), - которые могли бы быть предъявлены ему от лица общественности (такие, как "перемена" взглядов и общественно-политической позиции, близость ко двору, идущая вразрез с его прежним обликом "вольнодумца", или - происхождение от купленного царем Петром чернокожего "раба") - и представлял их, интерпретировал - в таком виде, в каком, с его точки зрения, на них следовало смотреть.

Сам по себе намек, содержащийся апрельском пассаже о "передних", - очень темный, но уже из самих этих слов видно, что успех литератора, с точки зрения этого Ряпушкина и его приятеля Коврыжкина, зависит от того, является ли он постоянным посетителем, "жителем", "передних в знатных домах": иными словами - придерживается ли он той самой тактики, которой попытался следовать герой стихотворения "Жалобы Сальватора Розы" следующего, 1831 года, да только не сумел совладать со своим художническим темпераментом!

Темным же этот намек является потому, что он не только отталкивается от булгаринских январско-февральских выходок, как от своего ближайшего повода, но и нацелен - на... будущее: на появление в июне текущего, 1830 года в журнале "Московский Телеграф", в сатирическом приложении к нему "Новый Живописец", памфлета Н.А.Полевого "Утро в кабинете знатного барина", где был заочно представлен стихотворец, получающий приглашение на обед у значительного лица. Получающий его - через секретаря, а значит, находящийся в этот момент - именно в пе-ред-ней.

А непосредственным предлогом к появлению этого памфлета послужила публикация 26 мая в "Литературной Газете" пушкинского "Послания к К.Н.Б.Ю***", то есть князю Н.Б.Юсупову, известного впоследствии под названием "К вельможе" (Гиппиус В.В. Ук. соч. С. 241).

Таким образом, пародийный пассаж в "Сыне Отечества" с такой степенью невразумительност вводил тему - в расчете на то, что ситуация "поэт у вельможи" будет "озвучена" в стихотворении Пушкина, которое появится в печати... месяц спустя, равно как и на ее скандальное осмысление в "Московском Телеграфе", которое произойдет еще двумя неделями позже!

Иными словами, апрельская эта публикация в журнале Греча - была выполнением некоего сценария, роли в котором были расписаны изначально и который для своего осуществления предусматривал такое событие будущей литературной жизни, как появление в мае 1830 года программного стихотворения Пушкина. А это значит, что без участия Пушкина - этот сценарий будущей литературной "полемики" написан быть не мог, и роли в нем без него распределены быть тоже никак не могли.

Две центральные строфы стихотворения 1831 года "Жалобы Сльватора Розы" - являются воспоминанием о всех этих многочисленных посещениях вельмож в первой половине 1830 года - кончая "Утром в кабинете знатного барина" Полевого и пушкинским "Посланием к К.Н.Б.Ю***", и начиная - "Чувствительным путешествием по передним" Булгарина: присоединяемым к ним благодаря повторению мотива "передних" в связи с именем Ря-пушкина в "Запоздалом предисловии к Альдебарану" в журнале Греча.

В стихотворении Раича визит к вельможе прерван вознегодовавшим на его "тупость" и "холодность" художником-гением. В фельетоне визит к вельможе - прерывается повествователем не по своей воле, а просто-напросто потому, что его - не приняли. Однако и у него есть (в номере от 21 февраля) тот же самый мотив пробуждения эмоционального протеста по поводу неприглядности ситуации, в которой он, уже по своей собственной воле, оказался:

"Неудача моего путешествия возбудила во мне самые неприятные чувствования. Лакейская важность, уничижение просителей и искателей, черные подробности передних, на которых отражались мрачные черты человеческого сердца, - все это возбудило во мне природную мою чувствительность, и я пролил несколько слез весьма горьких".

Удивительно: автор в этом пассаже - говорит... языком Пушкина (имею в виду - орган речи, а не знаковую систему): "ГОРЕК чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца" ("Пиковая дама"); "Но что ж: в гостиной иль в ПЕРЕДНЕЙ Равно читатели [ЧЕРНЫ]" (рукопись второй главы романа "Евгений Онегин", сочинявшейся в 1826 году). И того и другого произведения - одного еще не написанного, другого неопубликованного - номинальный автор фельетона, Булгарин, знать не мог.

Точно так же в напечатанной 8 февраля части фельетона "Чувствительное путешествие..." - мотив выбора имени перекликается с известным мотивом выбора "маски" Онегина в восьмой главе пушкинского романа... которая будет закончена - только 25 сентября этого же, 1830 года! -

Чем нынче явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной?...

Одно название фельетона чего стоит: ведь в это же самое время, параллельно с восьмой (первоначально девятой) главой, начатой 24 декабря 1829 года, пишется - "Путешествие Онегина" (которое первоначально должно было войти в состав восьмой главы) - начатое 2 октября 1829 года и законченное лишь в 1830 году 18 сентября!

Во всех этих случаях Булгарин говорит... голосом, с голоса Пушкина: как он, пушкинский голос, знаком нам по этим своим неповторимо-своеобразным, неподражаемым проявлениям!

А начали мы разгадывание всей этой коллизии "поэта в передних вельмож" - с таинственного заявления в апрельском "письме" из "Сына Отечества" о Ря-пушкине, который "УЖЕ БОЛЕЕ ДЕСЯТИ ЛЕТ занимается Статистикою и Физическою Географией передних в знатных домах". Мы выяснили, что "Статистикою и Физическою Географией" такого рода - занимался, в действительности... Булгарин; что "заниматься описанием передних" в данном контексте - это значит просто-напросто: быть вовлеченным в такое описание в февральском фельетоне Булгарина; быть - описанным в нем в качестве одного из посетителей таковых.

Но мы теперь подчеркнули - еще одно загадочное выражение в этом пассаже: порождающем вопрос, что значит - заниматься этим "более десяти лет"? Почему такому занятию, как участие в двухмесячной давности фельетоне "Секверной Пчелы" - придан такой большой срок?

И тут уж публикация журнала 1830 года - никакой подсказки к решению этого вопроса нам не дает. Однако подсказку - мы можем найти сами, потому что она - лежит у всех на виду: в наиболее знаменитой публикации всей этой "булгаринской" полемики, статьях Феофилакта Косичкина в журнале "Телескоп" 1831 года.

Во второй из них, "Несколько слов о мизинце Г. Булгарина, и о прочем" - напоминается, повторяется... эта самая фраза "Запоздалого предисловия..." из журнала Греча, и именно в этой своей части - НЕОБЪЯСНИМО долгого срока занятия имеющей отношение к литературе и журналистике деятельностью.

Это происходит в тот момент развития полемики со стороны автора статьи, уже отчасти известном нам, когда он начинает перебирать современных русских журналистов, которым Греч мог бы грозить... мизинцем Булгарина (выразившись в том смысле, что они - "и его мизинца не стоят"). Среди них он, как мы знаем, называет издателя "Телескопа", так же как и еще несколько известных имен. И наконец - приходит к догадке, что речь идет... о нем самом, авторе данной статьи!

И вот, главный интерес представляет - как он себя при этом характеризует. А характеризует он себя - именно по схеме, заданной в пассаже из почти полуторагодовой давности публикации в "Сыне Отечества":

"Всему свету известно, что никто постояннее моего не следовал за исполинским ходом нашего века. Сколько глубоких и блистательных творений по части политики, точных наук и чистой литературы, вышли у нас из печати В ТЕЧЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ - (шагнувшего далеко вперед) - и обратило на себя справедливое внимание завидующей нам Европы! Ни одного из таковых явлений не пропустил я из виду; обо всяком, как известно, написал я по одной статье, отличающейся ученостью, глубокомыслием и остроумием".

Заявление это может только изумлять и изумлять: ведь до появления первого пушкинского фельетона в N 13 журнала "Телескоп" в августе 1831 года - никому на свете ни о каком "Феофилакте Косичкине" известно не было!

Дело усугубляется тем, что та статья в N 27 журнала "Сын Отечества", по ходу которой Греч погрозил якобы мизинцем не кому иному, а именно Косичкину, - появилась еще ДО выхода этого первого фельетона Пушкина, который - формально и являлся... ответом на эту статью. И, стало быть, Греч - никак не мог грозить вымышленному автору, появление на свет которого в ближайшее время он не мог даже предвидеть.

Зато Греч - прекрасно был осведомлен о существовании на свете... А.С.Пушкина. И то "я", которое звучит в двух пушкинских фельетона - относится, конечно, ни к какому не "Ф.Косичкину", а обозначает - именно его самого, Александра Сергеевича Пушкина: с преломлением, разумеется, через эту выбранную им авторскую маску, с учетом вызванной ее характером необходимой поправки.

В данном случае, в границы этой поправки входит только одно - выражение степени осведомленности: "всему свету известно", "как известно". Только так: иначе зачем было бы эту абсурдную игру с опережением будущего появления вымышленного рецензента прошлой статьи Греча и затевать!

Игра эта - была не чем иным, как непрямым, обиняком выраженным сообщением, свидетельством самого Пушкина о том, что он на протяжении предыдущего десятилетия писал и печатал рецензии на каждое выходившее из печати в России сочинение! Печатал, как явствует из контекста данной статьи, - именно в изданиях Булгарина и Греча, в "Сыне Отечества" и "Северной Пчеле". Подтверждение тому мы находили и в другом источнике.

Но где же они, спрашивается, эти рецензии? Научная история литературы ответа на этот вопрос до сих пор не дает.

Оставить комментарий © Copyright Панфилов Алексей Юрьевич (litteraturowed@yandex.ru) Размещен: 18/02/2021, изменен: 24/02/2021. 50k. Статистика. Статья: Книга эскизов		Ваша оценка:

Панфилов Алексей Юрьевич : другие произведения.

О ближайшем литературном контексте публикаций А.С.Пушкина в журнале "Телескоп" в 1831 году. Часть 3