|
|
||
Генетическое родство стихотворения "Дума Святослава" с будущим стихотворением Баратынского "Недоносок", обнаружившееся перед нами, дает одно любопытное следствие семиотического характера.
Происходит не просто наложение (пробное, в качестве эскиза) изобразительной схемы будущего произведения на материал, избранный для произведения, актуально сочиняемого.
Но само это наложение - заставляет воспринимать, интерпретировать персонажа этого произведения - героя древнерусской истории. Он предстает перед нами - в свете того источника, из которого была извлечена, от которого была абстрагирована эта изобразительная схема, а именно: концепции "воздушных мытарств".
Заметил ли это автор стихотворения или нет, входило ли это в его намерения или произошло помимо его воли - но сам этот исторический герой, воображающий в произносимом им поэтическом монологе свою судьбу... после смерти, - предстает... в виде такого же "духа злобы поднебесной", воюющего ПРОТИВ человечества, как и герои этих религиозных представлений, бесы, охотящиеся, борющиеся за души умерших людей!
При этом, несмотря на использование одной и той же художественной концепции, можно заметить, что в обоих этих произведениях применение ее - имеет прямо противоположные следствия.
В стихотворении "Недоносок" использование той же самой традиционной концепции имеет не интерпретирующее, истолковывающее его персонажа действие, а наоборот... лишающее его той интерпретации, которая для него существует, сложилась. В данном случае - его само-интерпретации, само-истолкования, которое на слово принимается, санкционируется читателями и которое - вступает в конфликт с религиозно-изобразительной концепцией, исподволь насыщающей строй стихотворения, согласно замыслу его автора.
В результате персонаж стихотворения Баратынского предстает перед нами - лишенным какой-либо определенной характеристики и оценки; его бытие в наших глазах - проблематизируется.
В герое стихотворения Баратынского, который ведь прямо говорит о своем происхождении "из племени духов" (а не людей), - такого враждебного "ловца душ", какого предполагает использование этой изобразительной схемы, мы можем только ПОДОЗРЕВАТЬ. И это означает как раз невозможность с полной уверенностью и однозначностью... его разоблачить; ОТОЖДЕСТВИТЬ его с такими мифологическими персонажами.
Заставляет колебаться в его оценке и подозревать, наоборот, - его отличие от них по существу; наличие - лишь внешнего, формального с ними, и потому, возможно, - полностью ОБМАНЧИВОГО, сходства.
Несомненно, создание в читателе такой неуверенности в трактовке персонажа, таких колебаний в определении его истинной духовной природы - и входило в замысел автора стихотворения 1835 года; ради этого размещения героя его стихотворения между прямо противоположными ценностными полюсами - и была использована для его изображения эта религиозная концепция.* * *
И совсем напротив: если автор стихотворения "Дума Святослава" изображает своего героя в ореоле этой же концепции; заставляет его думать в своем загробном бытии в ее свете и тем самым - как бы проговариваться о существе своих намерений в настоящем, о доминанте своей посюсторонней жизни - то это означает уже, совсем наоборот, намерение автора - дать своему персонажу соответствующую оценку, вынести ему при-го-вор.
Изобразить этого персонажа, этого реального героя русской истории в... бесовском образе; наделенным инфернальными, враждебными человеческому роду чертами (пусть они и борются в нем, как и в каждом человеке, с чертами его небесного, божественного образа и подобия).
Но тогда возникает... неожиданный вопрос: так КТО ЖЕ этот реальный герой средневековой русской истории, ТАКИМ образом изображенный в стихотворении, преподнесенном читателю 1831 года в качестве отрывка из несуществующей "пятой" песни поэмы А.А.Бестужева-Марлинского "Андрей, князь Переяславский"?
Та же самая, что и в стихотворении Баратынского, неопределенность в трактовке персонажа - проявляется, в результате, и здесь (вновь, вопреки всем видимым несходствам, демонстрируя единство художественно-концептуальной конструкции); но проявляется - совершенно по-иному: не в отношении природы персонажа, но... его имени; не сущности - но лица.
И неожиданным этот вопрос может показаться только потому, что у современного читателя и исследователя, так же как и в отношении персонажа Баратынского, имеется на него... совершенно определенный, однозначный ответ. Ведь имя этого персонажа - указано в заглавии!
Тогда как сам автор этого стихотворения (так же как и Баратынский в отношении героя своего "Недоноска") - приложил максимум усилий к тому, чтобы такого определенного ответа при знакомстве с его стихотворением у читателя - не возникало; чтобы оставлять его в недоумении.
С КАКИМ ЖЕ ИМЕННО СВЯТОСЛАВОМ древнерусской истории следует отождествлять персонажа, заявленного в его заглавии и которому принадлежит эта "дума", этот мысленный монолог, это стихотворение собой составляющий?* * *
Что касается нас, то мы сразу же, при первом же взгляде на это стихотворение пришли к единственно, по нашему мнению, возможному, аксиоматически, до каких-либо дальнейших разысканий напрашивающемуся выводу, о котором сразу - и оповестили читателя. Нам остается только напомнить этот, представляющийся нам само собой разумеющимся вывод.
Произведение названо - "ДУМА СВЯТОСЛАВА"; оно служит "сиквелом" к поэме Александра БЕСТУЖЕВА. Может ли это, спрашивается, считать чем-то иным, кроме как - предназначенным для проведения сквозь цензурные препоны указанием на... ДУМУ "СВЯТОСЛАВ", принадлежащую перу его казненного сподвижника Кондратия РЫЛЕЕВА?
А значит, и герой стихотворения 1831 года связывается в нашем представлении, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, с историческим лицом, которое воспевал Рылеев: тем самым знаменитым языческим князем Х века Святославом Игоревичем, отцом Владимира Великого, прославившимся своими завоевательными походами на восток и на запад, первой в истории попыткой создания русской империи.
Почему же тогда, исходя из этого первоначального очевидного впечатления от стихотворения 1831 года, не сделать вывод, что любые другие указания, которые могли бы в нем встретиться и которые шли бы вразрез с этим отождествлением и обращали наше внимание на какую-либо другую фигуру русской истории, - служат... для отвода глаз?
Служат - не иной цели, кроме как цели предъявления той же самой "охранной грамоты", освобождающей предназначенное для публикации произведение от обвинений в наличии каких-либо злободневных политических намеков? Тем более, что и указание такое - было всего-навсего... единственным.
Это - подзаголовок, появившийся в журнальной публикации "Московского Телеграфа":
"Дума Святослава (брата Всеволода Ольговича, великого князя)".
Это примечание в скобках, введенное в текст... названия, то есть - стоящее не на своем месте, во весь голос предупреждающее... о своей ненужности, неуместности; самим своим присутствием - указывает на существование другого, альтернативного истолкования имени заглавного героя, истолкования - которое оно призвано аннулировать!
Оно-то - и уверяет читателя, что он имеет в этом стихотворении дело - совсем с другим Святославом, жившим на полтора столетия позднее, в XII веке.
А именно, братом черниговского князя Всеволода Ольговича, захватившего великокняжеский киевский престол и угрожающего свержением герою поэмы, переяславскому князю Андрею Владимировичу, принадлежащему к враждебному княжескому клану "Мономашичей", сыновей знаменитого князя Владимира Мономаха (другого, наряду с Олегом - отцом Всеволода и Святослава, внука Ярослава Мудрого).
И даже это голословное, ничем ровно в тексте самого стихотворения не подтверждаемое (а наоборот, опровергаемое всем его содержанием, заставляющим отождествлять героя - именно с тем воинственным князем Святославом, которого воспевал когда-то Рылеев) указание в заголовке журнальной публикации - было... СНЯТО Бестужевым при перепечатке этого стихотворения в очередном томе его "Полного собрания сочинений" в 1838 году!
Именно поэтому произведение это и печатается теперь под названием просто: "Дума Святослава", без какого-либо вносящего путаницу в его восприятие пояснения о туманно представляемых нами сегодня степенях древнерусского княжеского родства.* * *
И тем не менее, когда дело переходит от непосредственных и естественных читательских восприятий к необходимости связной и осмысленной характеристики произведения специалистами по истории литературы - дело меняется коренным образом. Тогда и выясняется, что ТАК думать, как думает любой непредубежденный читатель, - с точки зрения "научной" истории литературы (я имею в виду: на СОВРЕМЕННОМ уровне ее развития)... нельзя!
Собственно говоря, и попыток такого связного изложения дела - предпринято было-то всего лишь... одна. И притаилась она - в издании, которое по своему статусу как раз - не претендует на исчерпывающую "научность".
В издании стихотворений А.А.Бестужева в Большой серии "Библиотеки поэта" в 1961 году, к которому мы отсылали читателя при знакомстве с историей публикации поэмы "Андрей, князь Переяславский" и его "саттелитов", - найти такого изложения... не удастся. Комментарии здесь (благоразумно!) ограничиваются одной текстологической стороной дела.
Но этому изданию предшествовала еще одна публикация всего относящегося сюда корпуса текстов: а именно, в Малой серии той же "Библиотеки поэта", где избранные стихотворения Бестужева были изданы в томе "Поэты-декабристы" в предшествующем, 1960 году.
Там-то, комментатором этого издания И.М.Семенко и была предпринята попытка дать реально-исторический комментарий к поэме Бестужева и последующим ее "отрывкам"; в том числе - помочь читателю разобраться в таком принципиальном для нашего исследования вопросе, как "кто есть кто" среди ее действующих лиц. Попытка комментария такого рода - была изначально обречена на провал, и понятно, почему ученые-специалисты не осмелились вывести ее за границы такого облегченного от излишнего академизма издания.
Судить об этом можно уже хотя бы по той невообразимой ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ путанице, которую создает в основном тексте своей поэмы Бестужев и о которой мы уже дали некоторое представление читателю в предыдущей главе нашей работы. Мы вскоре увидим, что "комментатор" 1960 года - даже и не заикнулась об этой вопиющей путанице во всей ее полноте, так что и объяснять-то ей ничего в этом отношении не потребовалось!
И мы уже с самого начала заявили читателю, что, по нашему мнению, никакой реально-исторический комментарий (в его обычном понимании, то есть комментарий - тематический) ничего здесь решить по самому существу дела не способен. Исторические реалии, которые здесь требуют раскрытия, - принадлежат не столько ТЕМЕ поэмы, не описываемым в ней событиям русского средневековья, но - УСЛОВИЯМ ЕЕ СОЗДАНИЯ; той конкретно-исторической ситуации, в которой она создавалась.
Дать решение всей возникающей здесь совокупности проблем - можно, по нашему мнению, лишь раскрыв КРИПТОГРАФИЧЕСКИЙ замысел ее автора, пребывающего в заключении, участника политического бунта и последующего уголовного процесса. Только тогда мы сможем понять, зачем ему понадобилось громоздить друг на друга такие вопиющие исторические нелепости.
Точно так же, дать комментарий к сопровождающим издание этой бестужевской поэмы журнальным стихотворным публикациям, появившимся в 1831 году, - можно лишь поняв замысел ИХ автора; причины - реальные идейно-содержательные и художественные причины, побудившие его сопроводить публикуемое произведение Бестужева этими именно отрывками; выразившуюся в этих журнальных публикациях - ПОЗИЦИЮ их автора по отношению к произведению Бестужева и отразившимся в нем событиям современной русской истории.* * *
Именно здесь и находит себе объяснение выбор героя основного из этих сопроводительных отрывков (напомним, что среди них были не только стихотворные публикации в "Московском Телеграфе" и "Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду", но прозаические заметки 1832 года, загадочно излагающие историю создания поэмы Бестужева): "князя Святослава". Контрапунктом между основным текстом бестужевской поэмы и этими последующими отрывками - служат сами исторические события XII века русской истории, избранные материалом поэмы.
А именно: события братоубийственной, ГРАЖДАНСКОЙ войны между двумя группировками русских князей, Ольговичами и Мономашичами, за верховную власть. Мы уже обращали внимание на то, что выбор исторической темы Бестужевым - служит резонансом тем недавним событиям политической истории, которых он сам был ближайшим участником; той ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ, которая неминуемо должна была бы разразиться в России в случае свержения династии Романовых и прихода к власти групп заговорщиков; "бунта бессмысленного и беспощадного", который неминуемо должен был стать его следствием.
Здесь мы и получаем предварительный ответ на заданный нами вопрос о том, почему же именно такой аспект - аспект "воздушных мытарств", аспект "князя бесовского" - получает в своем изображении загадочный "князь Святослав" в стихотворении, заключающем публикацию поэмы Бестужева. Этот аспект - как бы подытоживает размышления самого автора поэмы, его попытку средствами поэтического иносказания - дать анализ природы политического заговора и постигшего его поражения.
Стихотворение произносит суд - не уголовный, не гражданский, но - нравственно-поэтический - заговорщикам; дает определение мотивам, двигавшим их действиями.
Но мы хотим повторить, что заключительное стихотворение это - не ограничивается одними избранными автором основного текста поэмы рамками исторического материала; что оснований отождествлять героя этого стихотворения - с тем именно лицом, на которое указывает подзаголовок его журнальной публикации, нет.
Не учитывая этот мета-исторический, обращенный Бестужевым к своей современности и продлеваемый автором стихотворного послесловия в вечность, замысел поэмы, И.М.Семенко в своем комментарии 1960 года - и пытается идентифицировать ту фигуру, которую читатель встречает в одном из стихотворений, опубликованных в "Московском Телеграфе" 1831 года.
Исследовательница утверждает, что этот, избранный ею для идентификации "князя Святослава" исторический персонаж, курский князь Святослав Ольгович - является... одним из персонажей поэмы Бестужева.
"В ПОЭМЕ УПОМИНАЮТСЯ удельные князья, принадлежавшие к двум враждовавшим группировкам - Мономаховичи (братья Андрея Переяславского - Ярополк, Вячеслав) и Ольговичи (братья Всеволода - Мстислав, Святослав)".
- пишет она о тексте первых двух глав поэмы. А коль скоро так, то естественно подразумевается вывод, что он - появляется, обязан появиться - и в последующем тексте поэмы, в пятой ее песне, в якобы представляющем ее отрывке под названием "Дума Святослава".
Заметим попутно, что у князя Всеволода... не было брата по имени Мстислав. Мстислав - имя старшего сына Владимира Мономаха, наследовавшего киевский трон; после его смерти великим князем стал следующий брат - правильно упоминаемый исследовательницей среди братьев князя Андрея Ярополк, а после него - Вячеслав, который и был свергнут Всеволодом Черниговским.* * *
Однако эта ошибка комментатора - была спровоцирована... самим автором поэмы. В первой главе ее - действительно упоминается "князь Новагорода Мстислав", и Мстислав Владимирович - действительно, еще при жизни отца, был поставлен им на новгородское княжение, а потом, когда сам стал князем Киевским - поставил после себя в Новгороде своего сына Всеволода (не путать его с Всеволодом Ольговичем Чениговским).
Однако упомниает это имя в поэме Бестужева - персонаж, являющийся приближенным именно Всеволода Ольговича, тот самый, который отправлен от него послом к непокорному князю Андрею. И возникает это имя - в его воспоминаниях об участии в борьбе за Новгород:
"Пей! - молвит он, - за дружбу нашу,
За неизменную любовь!
За брата Всеволода вновь!"
- обращается этот "Мстислав" к этому персонажу, Роману, имея в виду... главу клана Ольговичей, тогда еще князя Черниговского. Ясно, что обращаться так может - лишь вождь борющихся за Киев "черниговцев", сторонников Всеволода Ольговича; точно так же ясно, что вождем этим в действительности - не был и не мог быть сын киевского князя Мстислав Владимирович.
Бестужев в этом кратком вставном эпизоде имеет в виду поворотное событие в истории древнего Новгорода, которое имело принципиальную важность для идеологии "декабризма". Борьба, о которой идет речь началась из-за того, что новгородцы впервые в своей истории отказались от подчинения великому князю киевскому и, изгнав из своего города Всеволода Мстиславича, обратились - к противной стороне, к черниговскому князю с просьбой дать им нового правителя.
Этот момент - и принято считать началом Новогородской республики, ставшей политическим идеалом в представлениях и агитации "декабристов".
Борьба на этом не кончилась, потому что такой выбор вызвал разделение среди самих новгородцев, что поставило ход событий на грань военного противостояния. Именно этот момент - и отражен в бестужевской поэме. Дело разрешилось компромиссом, и в Новгород был приглашен другой князь из числа "мономашичей" - сын суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого Ростислав.
Теперь остается только назвать имя того князя, которого Всеволод Черниговский поставил по просьбе новгородцев и которого потом новгородцы же изгнали ради Ростислава Юрьевича. А это и был не кто иной... как его младший брат Святослав Ольгович, тот самый, который вскоре станет номинальным героем стихотворения "Дума Святослава".* * *
В чем же дело, почему вместо него в соответствующем эпизоде, при описании вооруженного противостояния "черниговцев" и "мономашичей" за новгородское княжение, - Бестужевым был упомянут... совсем другой исторический персонаж? Ответ, наверное, нужно искать в том, какой именно исторический герой был при этом упомянут.
Бестужев ставит во главе войска сторонников Ольговичей - лицо, возглавлявшее прямо противоположную партию, Мстислава, сына князя Владимира Мономаха, правда к моменту этих событий уже скончавшегося, но также побывавшего на престоле новгородского княжения, с которого его сын был изгнан ради представителя враждебной партии.
Мы можем предполагать, что автор поэмы допускает эту историческую "ошибку" - пред-на-ме-рен-но: и в таком случае - она оказывается уже не "ошибкой", но - художественным приемом; с ее помощью поэт выражает идею ЕДИНСТВА враждующих, сошедшихся в смертельном поединке сторон; САМОУБИЙСТВЕННЫЙ характер их противостояния.
Князь Мстислав, будь ситуация такова, какой ее изобразил Бестужев, отправился бы воевать... против своего собственного сына: потому что врагом новгородского войска во главе со Святославом Ольговичем в этом конфликте - и был Всеволод Мстиславич (приглашенный тогда княжить соседними псковичами и вскоре умерший собственной смертью, так что сражение не состоялось)!
Фактически - это абсурд; но в принципе - ведь так именно все и было на деле. Это было противостоянием родной плоти и крови: и одного и того же народа, и князей, связанных, пусть и все более и более отдаленными, расходящимися, кровными узами.
Не менее важно для художественного замысла бестужевской поэмы отметить... ОТСУТСТВИЕ В ЭТОМ ЭПИЗОДЕ ИМЕНИ КНЯЗЯ СВЯТОСЛАВА, нас в первую очередь интересующее; отсутствие - значимое, поскольку отсутствует оно именно в том месте, в котором ДОЛЖНО, согласно историческим данным, было с необходимостью появиться; более того - вытесненное, замещенное, как мы видели, причем согласно реконструируемому нами замыслу автора, именем - другого исторического персонажа.
И это, как увидим, в поэме Бестужева - не единственный случай отсутствия этого исторического имени в том контексте, где оно - должно было бы появиться. Можно сказать, что поэма Бестужева - избегает этого имени; вернее - имени ЭТОГО исторического лица!
А происходит это, скажем опережая ход нашего изложения, как раз потому, что оно - совпадает с именем персонажа русской истории, упоминание которого для замысла поэмы - предпочтительнее; вносит в случае своего сосуществования рядом с ним в одном художественном тексте ненужную путаницу. Это и создает предпосылки наблюдаемой нами игры с этим именем в стихотворении 1831 года - уже в рамках основного текста самой бестужевской поэмы.* * *
Неточность автора комментария, пошедшего "на поводу" у поэта и предложившего нам считать сына Владимира Мономаха Мстислава - "братом" Всеволода Ольговича, - открывает при ее исправлении, как мы видели, дорогу к пониманию художественного замысла произведения; одного из его существенных составных моментов.
Но эта неточность еще не так важна, как другая, потому что она не имеет большого значения для интерпретации этого произведения в целом. Исследовательница утверждает, что, наряду с мифическим братом киевского князя - главы клана Ольговичей, "Мстиславом", в поэме Бестужева УПОИНАЕТСЯ имя и другого брата князя Всеволода Черниговского - интересующего нас в первую очередь Святослава Ольговича.
Мы уже увидели, что этого исторического персонажа - нет в "новгородском" эпизоде поэмы, в котором - он обязательно должен было появиться. Но все дело заключается в том, что ЭТОГО князя Святослава, указываемого автором комментария "брата Всеволода", - НЕТ СРЕДИ УПОМИНАЕМЫХ В ПЕРВЫХ ДВУХ ГЛАВАХ ПЕРСОНАЖЕЙ ПОЭМЫ БЕСТУЖЕВА ВООБЩЕ!
Причем этого исторического лица и... НЕ МОЖЕТ БЫТЬ среди ее персонажей; появления его среди них - самим автором поэмы, Бестужевым - не пред-у-сма-три-ва-лось.
В то же время, однако, само ИМЯ князя СВЯТОСЛАВА - в первых трех песнях поэмы... упоминается.
Но тут-то, в этом упоминаниии - и обнаруживаются основания для той игры, которую будет вести с этим именем автор стихотворения 1831 года. Потому что этот, упоминаемый Бестужевым Святослав - и есть тот киевский князь языческой Руси, которому посвящена была дума Рылеева!
"...Мечтой минули времена
Владимира и Святослава,
Когда возникла наша слава,
Неразделимостью грозна..."
- рассуждает Всеволод Ольгович в беседе со своим приближенным во второй главе бестужевской "повести". Ясно что тут, наряду с Владимиром Красное Солнышко, упоминается другой создатель единой Киевской Руси, его отец - князь Святослав Игоревич.
...Не раз меня мечта моя носила
В край Галича, на рóскошный Дунай...
Святслава честь и царство Даниила -
О, северным мечом добытый край! -
В полях твоих мне чудилися деды,
Их браней гул и шумные победы...
- признаётся в начале первой главы уже сам повествователь. И если одно из упоминаемых им, рядом с двумя географическими названиями, исторических лиц - знаменитый князь Даниил Галицкий, правивший позднее действия поэмы, в XIII веке, то второе - не может быть никем иным, как тем же Святославом Игоревичем, завоевательные походы которого как раз и велись на берегах Дуная.
Вот и все упоминания имени "Святослав" в основном тексте поэмы Бестужева. И никакого "брата князя Всеволода Ольговича" мы среди них, вопреки уверению комментатора, не находим.* * *
Бестужев ведет свое повествование таким образом, как будто бы - и не подозревает о существовании... другого Святослава, современника и участника событий, описываемых в поэме. А между тем, заметим в скобках, НЕ знать его он не может, потому что это - не кто иной, как... родной отец князя Игоря Святославича, главного героя знаменитой поэмы "Слово о полку Игореве"!
А главное, этот князь Святослав, Святослав Ольгович, имеет к ним, к историческим событиям, взятым за основу своей поэмы Бестужевым, - самое прямое отношение.
Заняв киевский престол, князь Всеволод Ольгович хотел, чтобы ближайшее к нему Переяславское княжество, занимаемое в то время по-прежнему сыном Мономаха Андреем, контролировалось его братом Святославом, поставленным им перед тем, после его бегства из Новгорода, князем в Курске.
Поэтому совершенно естественно, что на завоевание Переяславского княжества - и отправилось войско, возглавляемое этим Святославом, которому оно предназначалось в удел.
И, если мы теперь посмотрим на изображение этих событий в поэме Бестужева, то окажется, что этих подробностей в ней никак не отражено. Речь идет у него вовсе не о том, кому предназначается переяславский престол - а только лишь о самом планируемом факте присоединения непокорного Переяславского княжества к Киеву, и героями поэмы ожидается нашествие войска, возглавляемого - самим великим князем Всеволодом.
Об этом и рассуждают заговорщики, готовящие восстание внутри самого Переяславля (вторая глава):
"...Наш круг велик, друзья надежны,
К нам шайки половцев идут,
И польские паны вельможны
Охотно руки подают.
И ждёт блестящая награда
Бояр - сторонников Всевлада;
Он сам с полками киевлян
Обляжет город, как туман..."
Таким образом, появления князя Святослава Ольговича, чье имя будет фигурировать в заголовке журнальной публикации стихотворения 1831 года, - вовсе и не предусматривалось в бестужевской поэме! И трудно сказать, было ли это проявлением недостаточной исторической осведомленности первоначального ее автора, или же - в его намерения входило просто-напросто упростить сюжетное действие поэмы, сократить число действующих лиц.* * *
Но, как бы то ни было, возникновение "князя Святослава", относящееся будто бы к пятой песне поэмы, - служит очевидным проявлением критического взгляда, брошенного автором этого позднейшего стихотворения на поэму Бестужева и ее замысел. Взгляда постороннего - но не столько осуждающего, сколько - заинтересованного, происходящего из того же круга, к которому принадлежит лицо, взявшее на себя в 1828 и 1830 году обязанности публикатора первых двух глав повести "Андрей, князь Переяславский".
И об этой глубокой заинтересованности, дружественности той своеобразной идейно-литературной критики, которая прозвучала в этом стихотворении, свидетельствует то, что появление этого нового, "непрошенного" персонажа - имеет себе основания в самом первоначальном тексте бестужевского сочинения. Мы уже упомянули раз о тех "имперских" планах, которые приписываются Бестужевым князю Всеволоду ввиду, в предчувствии надвигающегося монголо-татарского нашествия.
Они высказываются Всеволодом в беседе со своим сторонником Романом, отправляемым им послом к непокорному переяславскому князю с угрозами за несоблюдение тем вассальных обязанностей перед своим сюзереном:
...Он мне вещал: "Я Русь святую
Люблю, как ты, как ты ревную!...
Но власть князей великих ныне -
Глас вопиющего в пустыне!...
Вождей совета и победы
Не вижу, не предвижу я:
Окрест - могучие соседы,
Внутри - ничтожные князья!
Но мне ль заране править тризну
За пол-умершую отчизну...
Так, мы пойдём! Борьба настанет -
И Всеволод отважно грянет
Копьём в [златые] ворота
И, как рассеянные стрелы,
Соединит князей уделы
Под сенью твёрдого щита!..."
Эти дальновидные, прямо-таки пророческие замыслы исторического персонажа являются, конечно, домыслом современного автора, как бы "поделившегося" со своим героем знанием о катастрофических событиях, которым предстоит произойти в следующем веке после времени его жизни. И этот очевидный анахронизм служит одним из признаков той рефлексии над опытом неудавшегося восстания, ради которой и создавалась эта поэма.
Происходящее осмысление исторического опыта заключалось не столько в перемене позиции, в отказе от прежнего свободомыслия, вдохновлявшего заговорщиков, - но в осложнении самого исторического мышления, видения автора; осознании им объективной исторической правоты, которой могут быть причастны не только он сам и его единомышленники, но и - их противники.
Узурпатор великокняжеской власти и подавитель удельных свобод князь Всеволод уже не предстает таким безусловным врагом отечества, каким представлялось "декабристам" российское самодержавие, но и - носителем исторической миссии, имеющей общенациональный характер, требующей всеобщей поддержки.
Рефлексия над противоречивостью своей гражданской позиции, свой политической прграммы... влагается Бестужевым в уста самого его древнерусского исторического персонажа! -
"...Пускай мгновенною грозою,
Пугая Русь, я пролечу,
Но, как гроза, её омою,
И миру мир произращу!"
Примечательно, что в этих строках уже присутствует в зачаточном состоянии представление героем себя - в образе природных стихий, какое вполне разовьется в монологе Святолсава в стихотворении 1831 года.
Аналогичной неудавшейся попыткой создания возглавлямой русским государем империи - и была деятельность киевского князя Святослава. Так что появление его упомнинания в тексте бестужевской поэмы было столь же значимым, сколь оправданным стало введение его фигуры в горизонт, в несуществующее продолжение этой поэмы, которое представляло собой стихотворение 1831 года "Дума Святослава".* * *
Ее, этой предшествующей исторической фигуры присутствие - было бы художественно оправданным и в актуальном тексте бестужевской поэмы, если бы оно - было оформлено так же, как появление ее и соответствующих ей фигур в стихотворениях Жуковского "Певец во стане русских воинов" и Рылеева "Святослав": в качестве ВИДЕНИЯ участниками современных событий - фигур их исторических предшественников, образцов.
Однако мы имеем дело с тем, что эта традиционная художественная возможность - отрицается, закрывается автором стихотворения 1831 года! И это также показывает, что автор этого стихотворения - не "продолжает" поэму Бестужева, но - осуществляет над ней рефлексию, ироническую, критическую, при всем ее дружелюбии.
Это оправданное введение героя делается невозможным, потому что неопознанный, неподдающийся реальной исторической идентификации "князь Святослав" - выступает здесь не объектом исторической памяти какого-либо естественным образом принадлежащего плану исторических событий поэмы персонажа, но - субъектом внутреннего монолога; предающимся, в свою очередь, подобным же героическим видениям, мечтаниям (однако - не о других героях истории, а... о себе самом, о своем загробном будущем!) реальным персонажем, действующим лицом предполагаемых сюжетных событий.
Однако это гротескное, фантастическое, как бы на "машине времени" совершившееся, вторжение героя полуторавековой давности в ход современной истории - также имеет прецедент, образец в двух первых главах поэмы, написанных самим Бестужевым. Мы видели, что наряду с киевским князем Святославом, повествователем, как бы в качестве примера для подражания героям его поэмы, упоминается... и князь Даниил Галицкий, живший - наоборот, не до, а полтора столетия спустя после описываемых в поэме событий!
Сам же Бестужев во вступлении к своей поэме - воспроизводит ту же ситуацию исторического видения, грез, что и у Жуковского и Рылеева:
...Минувшее встекает предо мной,
Объятым наяву мечтой дремотной:
Богатыри медлительной стопой
Мимо идут в осанке беззаботной.
Я знаю вас, питомцы древних лет!
На вас горит бытописаний след...
И:
...В полях твоих мне чудилися деды,
Их браней гул и шумные победы...
- продолжает он затем приведенное нами обращение к месту действия своей поэмы - "царству Даниила".* * *
Все эти исторические персонажи - являются автору поэмы, проходят бок о бок друг с другом, вне зависимости от разделяющих их между собой слоев времени, - перед его мысленным взором.
Но из них всех он упоминает определенные имена - перед повествованием об определенном же отрезке этой древней истории. И тем самым, называемые им лица, князья Святослав и Даниил - оказываются, точно так же как и содержанием воображения автора, - частью самой этой исторической действительности!
И, если первый из них, мог бы стать таковым (в соответствии, впрочем, с поэтическим мышлением горздо более поздней, романтической эпохи), как мы сказали, - в качестве героического воспоминания, вдохновляющего видения, то даже эта имагинативная модальность присутствия для второго из них - невероятна!
И здесь вновь, как и в случае "предвидения" князем Всеволодом монголо-татарского нашествия, персонаж отдаленного БУДУЩЕГО - на этот раз по недосмотру, оплошности автора? - вторгается, вклинивается в план описываемых далее сюжетных событий; мыслится - как вполне допустимый их участник, деятель, способный оказывать влияние на их ход.
Автору стихотворения 1831 года, таким образом, оставалось лишь довести эту особенность спорадической, робкой бестужевской "фантастики" до предела и - поставить читателя перед лицом подлинного появления, полной материализации в представляемой современности - фигуры из отдаленного прошлого.
Можно предположить поэтому, что именно под воздействием этого скрытого плана бестужевской поэмы - и возникла на свет появившаяся в рамках пушкинского-булгаринской полемики в конце 1830 года повесть "Предок и потомки" - которая, в свою очередь, может служить предварительным эскизом анахронистического построения стихотворения 1831 года.
В этом памфлетном произведении - точно так же, фигура из прошлого, боярин времен царя Алексея Михайловича - оказывается, благодаря невероятному стечению обстоятельств... в пушкинской современности. И встречается здесь со своим потомком, в котором угадывается нелепая в своей беспомощности... карикатура на Пушкина.
В этой обстановке древнерусский князь Святослав - просто обязан был двинуться по шкале времени вперед на те же полтора столетия, чтобы внести путаницу со своим отдаленным потомком и тезкой, одним из тех русских удельных князей, кто так беспомощно распорядился его наследием.
|