Мы выразили надежду, что история публикации стихотворения "Приятелям" - поможет нам решить загадки, порождаемые этим произведением. Сразу же нужно отметить, что "комментарий" к публикуемому пушкинскому стихотворению, в ней самой, этой публикации содержащийся, - выполнен ТЕМИ ЖЕ САМЫМИ СРЕДСТВАМИ, что и тот "комментарий", который позволил нам подтвердить и уточнить нашу догадку об авторстве критических статей в журнале "Благонамеренный". Он, комментарий этот, в журнале "Московский Телеграф", также содержится... В ОФОРМЛЕНИИ ПУБЛИКАЦИИ; но не в подписи к ней, как в том случае, - а в ее заглавии.

Дело в том, что опубликовано было это стихотворение здесь - под названием, отличающимся от пушкинского: "Журнальным приятелям". Находясь в Михайловском, Пушкин пересылал свои стихотворения, предназначавшиеся для публикации в журнале Полевого, своему... приятелю, П.А.Вяземскому, который в эту первую пору существования журнала стал его активным сотрудником. Вот Вяземским - и было дано это заглавие, изменяющее, поправляющее название пушкинское (издателю журнала Н.А.Полевому пришлось впоследствии самому об этом объявить, оправдываясь в обвинении за самовольную конъектуру).

И очень понятно, чтó заставило сделать это добавление: вот эта именно... абсурдность, загадочность, темнота пушкинского стихотворения, называющегося "Приятелям", которую мы зафиксировали в нем и которая еще автором заметки в журнале "Благонамеренный" была определена как недопустимое противоречие между его заглавием и... содержащимся в тексте его обращением к адресатам: "враги"!

О каких же приятелях здесь может идти речь? Позже, когда публикация заметки состоялась (достаточно продолжительное время спустя, через три месяца!), Вяземский, в письме Пушкину от 7 июня 1825 года, именно так и объяснял мотивы своей поправки к названию пушкинских стихов:

"Мне казалось осторожнее прибавить Журнальным, потому что у тебя приятелей много, и могли бы попасть не в попад".

Ответом на этот вопрос, попыткой такого ответа - и стала редакторская конъектура Вяземского: речь идет, по его мнению, выраженному видоизменением пушкинского заглавия, о ЖУРНАЛЬНЫХ ВРАГАХ; о журнальной полемике.

Мы, однако, очень сильно подозреваем, что Пушкин - рассчитывал на такой "комментарий" своего друга и соратника! Появление такого комментирующего, вносящего смысловую определенность видоизменения названия - было, с его стороны, математически просчитанным, без сомнения ожидаемым след-стви-ем того вопиющего противоречия, которое мы уже идентифицировали в качестве классического проявления преследуемой "арзамасцами" галиматьи и которое не могло не вызвать реакции такого матерого "арзамасца", как Вяземский.

В такой же степени точно рассчитанной была - и сама адресация стихотворения для публикации в "Московском Телеграфе" при посылке его Вяземскому в письме от 25 января 1825 года. И это - несмотря на то, что Пушкин... ничего об этом прямо не сказал, а выразился так неопределенно, как будто бы ему было все равно, в каком издании его стихотворение будет опубликовано:

"...Напечатай где-нибудь".

Но Вяземский в это время становится активным участником именно этого издания, журнала Полевого, и в том, что пушкинское "где-нибудь" окажется именно "Московским Телеграфом", - сомневаться не приходилось!

И появление такого комментария - НУЖНО было ему: нужно было - для того, чтобы... завязать полемику вокруг этого стихотворения; в этой полемике - как это видно уже из первого же жеста, сделанного Вяземским, - выявились бы читательские недоумения по поводу этого произведения; обрисовались бы те неясные, темные места, загадки его, которые требует прояснения, комментирования, а значит - начался бы... процесс его уяснения; раскрытия содержащейся в этом стихотворении литературной тайны. Процесс, который, как видим, не завершен... до сих пор!

Отвечая на приведенные объяснения Вяземского и посылая ему для публикации в "Московском Телеграфе" эпиграмму "Ex ungue leonem", Пушкин в начале июля 1825 года прямо ему писал, что поправка была НУЖНА ему - и сама по себе, и для того чтобы дать повод выступить с ответным комментарием своего стихотворения; что и появление ее, и последствия - заранее были просчитаны:

"Полевой напрасно огорчился, ты НЕ НАПРАСНО прибавил журнальным, а я НЕДАРОМ отозвался".

Одним из следующих шагов этой полемики - и стал пассаж в статье журнала "Благонамеренный"; написанный - как бы от лица другого, по отношению к автору, враждебного ему критика. Однако ему предшествовал еще один шаг, еще один полемический выпад: как бы направляющий, подхлестывающий завязавшуюся благодаря Вяземскому дискуссию, обсуждение (именно его Пушкин в своем письме и называет "отзывом"), - и на этот раз, представляющий собой реплику, ТАКЖЕ ПРИНАДЛЕЖАЩУЮ ПУШКИНУ, но теперь уже - не вызывающую никаких сомнений в этой ее принадлежности; безусловно, им поданную.

В газете "Северная Пчела", в N 52 от 30 апреля 1825 года, в разделе "Смесь" была опубликована следующая "рекламация" (как называл ее Вяземский), или "опечатка" (как назвал ее сам Пушкин):

"А.С.Пушкин просил издателей Сев. Пчелы известить публику, что стихи его сочинения, напечатанные в N 3 Моск. Тел. на стр. 215 под заглавием: К Журнальным приятелям, должно читать просто К приятелям".

Как видим, эта реплика - представляет собой не что иное, как... АВТОРСКОЕ опротестование того заглавия, которое стихотворение получило в публикации "Московского телеграфа"! На этот протест - и отвечал вскоре, в "Прибавлениях" к N 9 от 23 мая 1825 года, Н.А.Полевой заметкой "Объявление господам издателям Северной Пчелы", из которой становится ясно, что журнальное заглавие стихотворения - было дано посредником между ним и Пушкиным, Вяземским:

"На замечание, что в названии эпиграммы, напечатанной в Телеграфе, прилагательное: Журнальным лишнее, объявляю, что это прибавлено не мною: так было в списке, ко мне доставленном. Изд. Моск. Тел."

Однако печатный протест Пушкина имеет одну особенность, самое примечательное, самое забавное в которой, пожалуй, то, что об этой особенности до сих пор... хранят гробовое молчание исследователи творчества Пушкина. Как будто бы они сговорились... не обращать внимания на эту примечательную, БРОСАЮЩУЮСЯ В ГЛАЗА особенность, в упор ее не замечать: и это при том, что они же - по долгу службы, перепечатывают и приводят выставляющий эту особенность на всеобщее обозрение текст исходящей от Пушкина заметки, когда дело касается этого стихотворения.

*    *    *

Дело заключается в том, что стихотворение Пушкина, о котором идет речь, было сообщено Вяземскому в письме от 25 января 1825 года, а потом - было напечатано в том самом собрании "Стихотворений Александра Пушкина", экземпляр которого был отослан в подарок Анне Ник. Вульф в "село Воронич", ИМЕННО ПОД ТЕМ ЗАГЛАВИЕМ, под которым оно известно нам и сегодня: "Приятелям". Пушкин же, возражая против той произвольной, интерпретирующей формы, которую придал этому загадочному названию Вяземский в публикации "Московского Телеграфа", утверждает, как видим, что ИСТИННОЕ, авторское, его собственное название этого стихотворения - было: "К ПРИЯТЕЛЯМ"!

Уже потом, когда убеждаешься в ПРИНЦИПИАЛЬНОСТИ, целенаправленности этого ИСКАЖЕНИЯ собственного названия стихотворения, самим Пушкиным теперь допущенного, - замечаешь, что инициалы двух слов, составляющих это квази-заглавие, предлога "къ" и существительного "приятелям", - вступают в забавное соотношение с инициалами... первого публикатора этого стихотворения, его титула и личного имени: Князь Пётр (Вяземский)! Тем самым, ближайший друг Пушкина, допустивший подобный произвол, вольную интерпретацию текста публикуемого им произведения - как бы, в шутку, записывается... в те самые "враги" его автора, вызвавшие тот самый "гнев", о котором идет речь в этом стихотворении.

Одновременно эти же буквы - представляют собой инициалы... Ксенофонта Полевого, родного брата издателя журнала "Московский Телеграф", также принимавшего активное участие в его издании. Тем самым - вся эта компания журналистов, сотворившая новое название пушкинскому стихотворению по своему разумению, творчески поучаствовавшая в генерировании его текста при его публикации, - зачисляется в состав его адресатов!

Этот шуточный жест имел, прежде всего, конечно, полемический смысл. Потому что интерпретируя пушкинское стихотворение, ограничивая круг его адресатов "журнальными приятелями" автора, Вяземский на деле - ограничивал его еще больше, чем это можно было бы подумать, судя о смысле нового заглавия формально. Ведь в тот момент времени журнальными "врагами" и Пушкина, и Вяземского, и Полевого - можно было бы назвать разве что - Булгарина и Греча, издателей журналов "Сын Отечества" и "Северный Архив" и газеты "Северная Пчела". Именно об этой расстановке сил, участником которой должен был стать, по его замыслу, Пушкин, Вяземский и писал ему 7 июня 1825 года, уже после того, как основные события этой истории произошли:

"Охота тебе было печатать une réclamation на Телеграфа у подлеца Булгарина! Телеграф [Н.А.Полевой] очень огорчился, а виноват был во всем я... Надобно совершенно разорвать с петербургскими журналистами..."

И таким образом, содержание пушкинского стихотворения - сводилось бы до мелкой эпиграммы, направленной против этих именно журналистов; она включалась бы, на правах рядовой реплики, в перебранку "Московского Телеграфа" с этими изданиями.

Так что протест Пушкина - ни в коем случае не был только формальным. Это был протест - против манипулирования его именем, начавшегося сразу же после того, как он дал согласие печатать свои стихотворения в новорожденном издании; протест против попытки вовлечения в мелкие, поверхностные журналистские склоки.

Отсюда - и МЕСТО опубликования этого протеста, немало удивившее и самого Вяземского, и, судя по его замечанию, вызвавшее - шоковую реакцию у издателя "Московского Телеграфа". Вяземский, отвечая на "рекламацию" Пушкина, пытается сделать вид, как будто бы дело идет о необъяснимой прихоти гения, о споре, размолвке ни из-за чего. На самом же деле - речь шла о месте Пушкина в современном литературном процессе; о свободе его в выборе этого места, характера и степени его в этом процессе участия. О непозволительности использовать его имя, его авторскую фигуру - в борьбе литературных партий; о недопустимости его вовлечения, приписания, закабаления какой-либо одной из таких партий, пусть и самой что ни на есть "прогрессивной".

Речь шла о том, что он является не пассивным объектом, игрушкой литературного процесса; но - его организатором, распорядителем; о том, что его сочувствие или, наоборот, конфронтация с одной какой-либо из борющихся в рамках этого процесса сил - диктуется его представлениями о том, как следует протекать, происходить этому процессу; интересами развития всей русской литературы в целом - а не интересами одной какой-либо из составляющих ее "литературных партий".

Именно поэтому он делает жест, который должен был показаться скандальным, и, несомненно, показался таковым, тем, кто уже поторопились зачислить Пушкина в свои "соратники". Он публикует протест против редакторского произвола Вяземского - в том самом издании, привести Пушкина в конфронтацию с которым эта редакторская конъектура и была предназначена: в газете "Северная Пчела".

И теперь мы можем обратить внимание на еще более "эзотерическую", еще более ценную и содержательную, с точки зрения историка литературы, информацию, которая содержится в той модификации заглавия пушкинского стихотворения, которая фигурирует в тексте этого протеста. Конечно, можно было бы сказать, что вариант "К приятелям" - действительно является одним из АВТОРСКИХ ВАРИАНТОВ заглавия этого стихотворения, а не его искажением, предпринятым исключительно в целях и интересах данной публикации. Однако это объяснение сразу же обнаруживает свою неудовлетворительность, как только мы обращаем внимание на то, что ТОЧНО ТАКОМУ ЖЕ ИСКАЖЕНИЮ, МОДИФИКАЦИИ - подвергся и тот вариант заглавия, который был дан стихотворению Пушкина Вяземским.

Глубоко искажая, переинтерпретируя смысл самого стихотворения - вариант Вяземского, вместе с тем, с безукоризненной точностью сохраняет... грамматический, беспредложный облик оригинального, пушкинского названия, сообщенного ему в письме: "Журнальным приятелям". И этот облик - также подвергается шутовскому, как теперь это становится видно, резко полемическому преображению в инспирированной Пушкиным заметке. Так же как и в собственное заглавие, Пушкин, сообщая, диктуя ее, вводит в вариант Вяземского - тот же самый предлог "к". Утверждает, вопреки действительности, что в публикации "Московского Телеграфа" название стихотворения имело вид: "К Журнальным приятелям".

Причем именно так: с сохранением заглавной буквы в слове "журнальным" (которое затем, в ответном письме Вяземскому, как мы видели, - он напишет уже иначе, со строчной!). Обратим внимание: именно эта - во-первых, предложная, а во-вторых, с изъятием добавленного прилагательного - форма пушкинского заглавия была принята и подхвачена месяц спустя... автором журнала "Благонамеренный" (издания, которое, по замечанию исследователя, проводило все свое время - в борьбе, пусть и не с самой "Северной Пчелой", но с родственным ей "Сыном Отечества"!) - в пассаже, содержащем насмешки над пушкинским стихотворением:

"...он [сочинитель] пишет послание "К приятелям"..."

Автор статьи, таким образом, говорит о публикации "Московского Телеграфа" - с учетом той поправки, которая была сделана в "Северной Пчеле" и - вновь демонстрирует свое... единство, тождество с тем самым лицом, которое "просило издателей" (враждебной издателям публикующего его статью журнала!) петербургской газеты "известить публику", как "должно читать" его стихотворение, - А.С.Пушкиным!

Вот эти все едва заметные, кажущиеся незначительными метаморфозы - и встречают до сих пор по отношению к себе гробовое молчание со стороны исследователей-пушкинистов; и это - несмотря на то, что груды томов были исписаны в похвалу знаменитому пушкинскому "лаконизму", умению Пушкина с помощью самых незначительных средств - передавать необъятные глубины смысла. Так почему же такое же самое "незначительное средство" - не привлекло внимание ученых панегиристов В ДАННОМ СЛУЧАЕ? Видимо, потому, что тщательное изучение и анализ данного случая - приводит... к поистине скандальным результатам, получать, и тем более - демонстрировать которые... не каждый захочет!

*    *    *

Инициалы, начальные буквы двух первых слов в заглавии, которые образуются после прибавления к варианту Вяземского предлога "к", - и в этом случае, как и в случае с инициалами "К.П." ("Князь Петр", "Ксенофонт Полевой"), представляют собой... инициалы личного имени, именования, которое - как бы прячется в этом словосочетании, выглядывает из него - благодаря произведенной над ним Пушкиным произвольной грамматической операции. В этом и заключается главная цель такого, не имеющего, казалось бы, никакого разумного и весомого смысла прибавления: оно заостряет внимание на СОЧЕТАНИИ ЗАГЛАВНЫХ БУКВ ВХОДЯЩИХ В ПУШКИНСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ СЛОВ ВООБЩЕ и на осмысленность значения таких, произвольных вроде бы сочетаний.

Конечно, я обратил внимание на эту основополагающую функцию содержащейся в тексте пушкинской заметки буквенной, предложной подстановки - уже после того, как тайна самого пушкинского стихотворения, к которой эта заметка относится, была мной разгадана и значение для ее разгадки этой "подсказки" стала вполне ясным. Однако уже и с самых первых шагов, еще до того, как стало ясно, что эта буквенная игра, эти авторские манипуляции с заглавиями своего стихотворения - имеют отношение к самой сути его содержания, - обратило на себя внимание, не могло, казалось бы, не обратить то, что эти инициалы, появляющиеся в "отредактированном" Пушкиным заглавии Вяземского: "Ж.К." - представляют собой не что иное... как загадочную ПОДПИСЬ под циклом статей под общим названием "Письма на Кавказ" (и название это - вновь содержит те же инициалы: "К" и "П"!), - печатавшихся в эти самые годы, годы пушкинской ссылки, в журнале "Сын Отечества".

То есть издании, родственном, образующем единство с газетой "Северная Пчела", в которую Пушкин - и прислал свой протест против произвола издателей "Московского Телеграфа" и в которой этот протест был напечатан.

Мы уже давно обратили внимание на эту загадочную подпись и сделали предположение, что она имеет расшифровку - вступающую в парадоксальные, пародийные отношения... с самим названием этого цикла: "Житель Кавказа". Это может показаться абсурдом: автор "писем" (впрочем, условно-литературных, не имеющих реального адресата!), ПОСЫЛАЕМЫХ НА Кавказ, - именует себя человеком, ЖИВУЩИМ НА Кавказе, месте... адресации этих писем!

Могло бы показаться абсурдом, говорим мы, если бы - абсурд, "галиматья" в литературе, литературных произведениях - не являлась предметом самого пристального внимания и культивирования в ближайшие предшествующие появлению этого журнального цикла десятилетия. И если бы, во-вторых, эта предложенная нами реконструкция - не имела бы себе самого точного, реального, зеркально соотносящегося с ней, повторяющего ее в точном обратном отражении прецедента, действительно существовавшего в журналистике того же самого времени и - отлично известного историкам литературы.

Как раз в это самое время, в 1825 году, в том самом журнале "Московский Телеграф", против которого направлена пушкинская заметка, начал появляться цикл статей под сходным, зеркально ориентированным по отношению к статьям из журнала Греча названием: "Письма из Парижа". И зеркальное сходство двух этих циклов публикаций - шло еще дальше. Потому что автором этих "писем", писавшихся будто бы человеком, живущим в Париже, из Парижа - в Москву, в московский журнал, был не кто иной... как главный адресат пушкинского протеста кн. П.А.Вяземский, в эту пору активно сотрудничавший в журнале Полевого и живший... в Москве, там, куда он якобы отправлял эти НАПИСАННЫЕ ИМ В ПАРИЖЕ письма-корреспонденции!

Что касается абсурдистской шутки, содержащейся в оформлении этих мнимых "корреспонденций" из "Московского Телеграфа" (они сочинялись на основе сведений, почерпнутых из французских изданий), - то тут все ясно: сочинял ведь их знаток литературной "галиматьи", бывший "арзамасец" Вяземский: осенивший, таким образом, новорожденный журнал Полевого традицией предшествующей литературной эпохи.

Но мы теперь видим, что этот цикл статей Вяземского - был своего рода ПРОДОЛЖЕНИЕМ (в том, что касается их шуточного оформления) цикла статей, печатавшихся и одновременно с ним, и в предшествующие годы в "Сыне Отечества". И эти последние, таким образом, овеяны атмосферой ТОЙ ЖЕ САМОЙ "АРЗАМАССКОЙ" КУЛЬТУРЫ, а следовательно - сочиняться могли (или, по крайней мере, вдохновляться, направляться и наполняться основным своим содержанием) ни в коем случае не Гречем или Булгариным, а лицом, литератором, принадлежавшим к тому же самому "арзамасскому" литературному кругу.

*    *    *

Хотим подчеркнуть, что мы никогда не занимались специальным анализом этого цикла статей из "Сына Отечества"; поэтому все, что мы сейчас говорим по их поводу - является не столько описанием исторической действительности, сколько ПРОГРАММОЙ возможных ее исследований; программой - опирающейся, однако, на аутентичные сведения о некоторых особенностях и характеристиках этой действительности; составленной - на их основе, продиктованной их спецификой.

Более того, мы имеем возможность, опираясь на подобные реальные данные, данные исторического материала, - высказать предположение о том, КТО ЖЕ МОГ БЫТЬ ТАКИМ ЛИЦОМ "АРЗАМАССКОГО" КРУГА, сочинявшим или вдохновлявшим "Письма на Кавказ", печатавшиеся в журнале Греча "Сын Отечества". И такую подсказку, позволившую нам сделать это предположение, - мы нашли в одном не опубликованном в свое время стихотворении на смерть Пушкина, надписанном именем лубочного литератора 1830-х годов Н.В.Данилевского.

Прием, указывающий на авторство Пушкина, был в тексте этого стихотворения - точно таким же, какой... мы встречаем теперь в пушкинской заметке о заглавии его стихотворения "Приятелям": игра с инициалами "Ж.К." и "С.О." (название издания, в котором печатались статьи, и их криптонимическая подпись) - связывающая эти инициалы с Пушкиным, с фигурой Пушкина, с биографией Пушкина. Причем порядок следования этих инициалов в тексте стихотворения - точно такой же, ОБРАТНЫЙ, как и в пушкинских вариантах заглавия!

И вот теперь мы видим, что Пушкин - еще в 1825 году, то есть тогда, когда этот цикл статей еще продолжает публиковаться в журнале! - включает (благодаря произвольному, подчеркнем, ничем, казалось бы, не мотивированному прибавлению предлога) эти же самые инициалы, "Ж.К." - в название своего собственного стихотворения. Причем: связывает их, ставит в контрастно-полемическую параллель с именем, фигурой того самого литератора - Вяземского, которым в это же самое время в конкурирующем, конфронтирующем с "Сыном Отечества" журнале "Московский Телеграф" - печатается цикл статей "Письма из Парижа", оформленных, сконструированных, как мы сказали... "по модели" того же самого цикла статей "Письма на Кавказ"!

Быть может, Пушкин и был посредником в этой метаморфозе - превращении "Писем на Кавказ" из "Сына Отечества" в "Письма из Парижа" в "Московском Телеграфе"? Во всяком случае, едва ли не об этих статьях, не об этом ТИПЕ журнальных публикаций он напоминал в письме Вяземскому от 25 мая - середины июня 1825 года, и напоминал - именно в плане "инструктажа", наставления:

"...А ты не пренебрегай журнальными мелочами: Наполеон ими занимался и был лучшим журналистом Парижа (как заметил, помнится, Фуше)".

"Письма из Парижа" - и были таким обзором, набором "журнальных мелочей" парижской жизни. Обращает на себя внимание то, что в пример Вяземскому, автору этих "Писем", тут ставится - именно "лучший ЖУРНАЛИСТ ПАРИЖА"; а таинственные инициалы "Ж.К." - могут быть расшифрованы, среди всего прочего, и... по этой модели: "Журналист Кавказа"!

Известно, как остро во время своей ссылки Пушкин переживал свою вынужденную оторванность от культурных центров России; невозможность прямо и непосредственно участвовать - в самой гуще культурной и общественной жизни. Помимо всего прочего, у этой драматической коллизии - был и... финансово-экономический оборот. Находясь во время "южной" ссылки, и в Кишиневе, и в Одессе, на государственной службе - Пушкин открыто, демонстративно пренебрегал своими служебными обязанностями. И приводил - совершенно отчетливую, сознательно сформулированную систему мотивировок этой своей позиции.

Раз государство, рассуждал он, лишило его возможности, находясь в тогдашних центрах культуры, СОБСТВЕННЫМ ЛИТЕРАТУРНЫМ ТРУДОМ зарабатывать себе на жизнь - то пусть оно и содержит его, как содержит любого заключенного в тюрьме или на каторге, платя за работу, которую он будет выполнять лишь номинально, или, по крайней мере, спустя рукава.

Эту позицию Пушкина я представлял себе вполне определенно, и главное для меня в ней - было убеждение Пушкина в своей СПОСОБНОСТИ - не просто создавать "гениальные" поэтические произведения, но вполне обеспечивать свое существование... поденным литературным трудом; так, скажем, как обеспечивал себе в это время благосостояние своими фантастическими литературными заработками на Западе - Вальтер Скотт. И когда я впервые проследил всю ту СХЕМУ литературных отношений, которая вырисовывалась за публикациями в "Сыне Отечества" за подписью "Ж.К.", - она, эта, схематически пока, вырисовывающаяся перед нами картина сразу вызвала у меня особый энтузиазм и доверие именно потому, что - накладывалась на полностью уясненные, усвоенные мной представления Пушкина о своем литературном труде, как он мог бы протекать - в "нормальных" условиях!

Такая постоянная, периодическая серия публикаций в таком успешном, в том числе - и в финансовом отношении (а ведь именно Греч и Булгарин прославились, прежде всего, своим обостренным вниманием к финансовой стороне литературного дела), издании, как "Сын Отечества", - и была наглядным, реальным, жизненным примером, фрагментом такой возможной картины литературной работы Пушкина в первой половине 1820-х годов, если бы она протекала - не в южном захолустье России, но в столицах, в Москве и Петербурге.

И мы не можем устать поражаться творческой воле и изобретательности Пушкина, сумевшего - и в таких нечеловеческих, противоестественных условиях - организовать свою литературную работу, чтобы она являлась - хотя бы слабым и отдаленным приближением к тому, что он считал для себя литературной нормой; служила, хоть в некотором, хоть в недостаточном отношении, - источником финансового обеспечения его существования!

Разумеется, цикл статей "Письма на Кавказ", да и вообще - степень участия Пушкина в изданиях Греча и Булгарина на всем протяжении его творческой жизни, - остаются предметом возможного, до сих пор еще не осуществленного, и даже - не намеченного, не намечающегося еще исследования; как, впрочем, - и масштабы литературной работы Пушкина вообще, вне зависимости от связанности его с одной только этой группой изданий. Но наше дело в настоящем исследовании - осознать причины появления упоминания, намека на эту работу, на это участие Пушкина в журнале "Сын Отечества" как ПОСТОЯННОГО его сотрудника, - "всего лишь навсего" в его заметке по поводу публикации стихотворения "Приятелям".

*    *    *

Остается оценить, осмыслить - функцию этого пушкинского жеста, информацию, в нем содержащуюся, им - передаваемую, раскрываемую будущим поколениям читателям и исследователей. Помимо этой адресованности отдаленному будущему, жест этот, надо думать, имел - и самую ближайшую адресованность, причем адресованность - предельно интимную, адресованность... одному-единственному человеку, собеседнику.

Коль скоро собственный цикл статей Вяземского был образован "по модели" цикла статей в журнале Греча - то он, надо думать, знал... всю подноготную этих публикаций; знал, кто является их автором, их организатором; знал, одним словом, - тайну инициалов "Ж.К." И Пушкин, вводя ЭТИ ЖЕ САМЫЕ ИНИЦИАЛЫ В НАЗВАНИЕ СВОЕГО СТИХОТВОРЕНИЯ, ДАННОЕ ЕМУ ВЯЗЕМСКИМ, - тем самым давал ему, единственному человеку, который этот намек мог, наверное, в то время понять (кроме, разумеется, издателя самого "Сына Отечества"), - ответ на его, и издателя "Московского Телеграфа", попытки сделать его - человеком "своей партии"; противопоставить, как соратника-единомышленника, "партии" Греча. Это было - указанием, напоминанием Вяземскому, пусть и о негласном, сугубо анонимном и тайном, участии Пушкина в качестве автора периодически печатающегося цикла статей в журнале Греча, и о том - что это участие он не собирался прекращать.

Для нас же главным является - не само это "выяснение отношений" между Пушкиным и его ближайшим единомышленником, а содержащееся в этом пушкинском жесте, подразумеваемое им - ПРИЗНАНИЕ в том, что цикл статей "Письма на Кавказ" - принадлежит ему; еще одно свидетельство этого авторства Пушкина.

Однако что касается самого стихотворения, из-за которого этот локальный конфликт разгорелся, "Приятелям", то оно в данном случае явилось не только пособием для выяснения, уточнения общественно-литературной позиции Пушкина. Как мы уже сказали, по отношению к этому стихотворению пушкинская заметка в "Северной Пчеле" - является еще одним опытом комментирования его, уяснения читателю его художественного смысла, предоставления ему необходимой для этого информации. И здесь нужно отметить, что дезавуирование заглавия, приданного этому стихотворению Вяземским, не только устраняло предположение об адресованности пушкинского стихотворения - Гречу и Булгарину, содержащееся, подразумеваемое в нем.

Нам теперь необходимо отвлечься от современной, сиюминутной ситуации, в которой это заглавие приадавало стихотворению столь узко адресованный смысл, и обратить внимание на то, что оспаривание, отрицание этого варианта заглавия - было еще и отрицанием... сугубо ЛИТЕРАТУРНОЙ, журналистской природы предмета пушкинского стихотворения! Иными словами: этот пушкинский жест - давал направление, определял горизонт для поиска ответа на вопрос, кто были эти загадочные, таинственные "враги", которым столь серьезно грозил Пушкин в своем стихотворении? Пушкинская заметка указывала на то, что искать этих "врагов" - СЛЕДУЕТ ВО ВНЕ-ЛИТЕРАТУРНЫХ ОТНОШЕНИЯХ ПУШКИНА!

Разумеется, это не могла быть сфера частной биографии поэта: немыслимо было бы писать стихотворение с такими угрозами - там, где дело разрешалось привычными для того исторического момента средствами, к которым к тому же - Пушкин, как известно, никогда не замедливал прибегать в своей жизни; средствами дуэли. Значит, дедуктивным путем можно сразу же, отталкиваясь от этого разъясняющего намека Пушкина, сделать вывод, что это должна была быть - сфера ПО-ЛИ-ТИ-КИ. Это было стихотворение, в котором Пушкин угрожал - своим ПОЛИТИЧЕСКИМ ВРАГАМ; и далее можно сказать, коль дело дошло до такой угрозы, - врагам, намного превышающим Пушкина, в его тогдашнем социально-общественном положении, по своим силам и возможностям.

Признаюсь, такая ПОЛИТИЧЕСКАЯ трактовка пушкинского стихотворения "Приятелям"... была САМЫМ ПОСЛЕДНИМ, что пришло, что могло прийти мне в голову! И никогда бы, добавлю, не пришла, если бы подобные загадочные "комментарии" к стихотворению Пушкина, выдающие прикосновенность их авторов к самой сути художественного замысла пушкинского произведения, - ограничивались бы... одной только эпохой жизни самого Пушкина! Но нет: такого же рода "комментарий", указавший мне направление к окончательному решению вопроса, встретился мне - в одном из изданий НАШЕГО ВРЕМЕНИ; а именно - в статье-комментарии, сопровождающей текст данного пушкинского стихотворения в "Викитеке".

Я далеко не сразу сумел разыскать - источник этого сообщения. Основная часть комментария - заимствована из стандартного комментария к современному десятитомному академическому полному собранию сочинений Пушкина (так называемое "Малое академическое издание"), но лишь позднее, да и то случайно, мне удалось определить, откуда заимствованы его завершающие фразы, которые - и имеют решающее значение. Дело в том, что при этом - скомпилированном из разных источников - комментарии в "Викитеке" стоят две ссылки. Одна - на комментарий Д.Д.Благого (с прибавлением "и др." - распространяющим, очевидно, эту ссылку и на только что упомянутый стандартный комментарий Б.В.Томашевского) в Большом академическом издании Пушкина, а другая, как указано в названии этой ссылки, - на комментарий Т.Г.Цявловской.

Однако активация этой, второй ссылки - приводит... ПОЧТИ к такому же результату, что и активация первой (и только долгое время спустя я смог оценить значение этого "почти"!): приводит - на страницу того же комментария к Большому академическому изданию, где расположен комментарий Благого к стихотворению "Приятели", - только чуть-чуть выше. И, конечно, здесь, среди комментариев к более ранним пушкинским стихотворениям, - никакого комментария к интересующему нас произведению нет; а инициалами "Т.З." (то есть Т.Зенгер, будущая Цявловская) подписан комментарий - к совсем другому стихотворению.

Вернее... это так кажется с первого взгляда: что - нет!... Однако, если адрес ссылки и вводит в заблуждение, - то имя комментатора в "Викитеке" указано верно. И действительно, оказалось, что эти, наиболее интересные для меня строки, - были взяты из комментария Т.Г.Цявловской к десятитомному "Собранию сочинений" Пушкина (т. 2, ГИХЛ, 1959), выходившему под коллективной редакцией Д.Д.Благого, С.М.Бонди, В.В.Виноградова и Ю.Г.Оксмана:

"...Пушкину было важно обратить внимание читателей на настоящее название эпиграммы, так как слово "приятель" употреблялось им и другими в значении "враг", а чаще "политический враг" (см., например, письмо Пушкина к Рылееву, датируемое второй половиной июня - августом 1825 г., где "нашим приятелем" назван Александр I). Эпиграмма, таким образом, адресована политическим врагам Пушкина".

Поначалу эти решающие строки, признаться, показались мне, что называется, "отрыжкой вульгарно-социологического подхода" к творчеству Пушкина. Если речь в стихотворении Пушкина идет о "врагах" - так уж враги эти непременно должны быть... политическими?! Так, например, в письме Рылееву, на которое ссылается исследовательница, слово "приятель", намекающее на императора Александра I, употреблено - вовсе не в значении "враг", а уж скорее наоборот... в значении "друг", или, по крайней мере, "товарищ по несчастью"! И лишь со временем я оказался способным оценить всю глубину и сенсационные потенции этого замечания, словно бы призванного - специально отталкивать от себя читателя, который попытался бы найти в этом комментарии ответ на свои недоумения по поводу этого непостижимого пушкинского стихотворения; создавать у него обманчивое впечатление своей бесперспективности.

Как знает читатель моих работ, в статьях этого издания, "Википедии", носящего по самой природе своей - компилятивный, подытоживающий накопленные наукой знания характер, - иногда можно наткнуться на подобные проясняющие замечания, бросающие свет в самые глубины художественных замыслов литературных произведений и в самые таинственные дебри литературного процесса; иными словами - несущие в себе информацию, доселе не известную научной общественности и широкому читателю. Анонимность и открытый характер текста статей в этом издании - видимо, и делают возможным проникновение в их состав такой сенсационной, по своей внутренней сути, но совершенно непрезентабельной, невзрачной по своему внешнему виду информации.

Я говорю все это для того, чтобы выразить свою признательность неведомому мне автору, натолкнувшему меня на разгадку занимавшего меня пушкинского стихотворения, которое без этой подсказки - несомненно, так и осталось бы для меня непонятным.

А что позволило лично мне оценить потенциал этого комментария - так это, в первую очередь, внимание... К ПЕРВЫМ БУКВАМ СЛОВ, составляющих текст пушкинского стихотворения. Оно было пробуждено и направлено изученной нами буквенной игрой, игрой с такими инициалами - в пушкинской заметке, посвященной вопросу об аутентичном авторском заглавии этого стихотворения.

Что же это за "политические враги" - лениво подумал я, нехотя соглашаясь сыграть в "игру", предложенную мне автором комментария, - которым могли быть адресованы столь разгневанные стихотворные пушкинские строки? И я стал - перебирать памятные мне обстоятельства жизни Пушкина этого исторического момента; искать в них некие политические обстоятельства, которые могли ЛИЧНО, ОБОСТРЕННО-ЛИЧНО затронуть Пушкина. И, как понимает читатель, знакомый с биографией Пушкина хотя бы в том же куцем масштабе, что и я, - на ум здесь не приходило ничего другого, как... происшедшая летом прошлого года, перед тем как было опубликовано это стихотворение, вынужденная перемена Пушкиным места ссылки, изгнание его из Одессы и переезд в еще большую глухомань, заточение - Михайловское.

Воронцов? Граф Воронцов? - с удивлением подумал я. Одесский генерал-губернатор, адресат пушкинских эпиграмм, политический деятель, и явившийся инициатором этого переезда? Да быть того не может! Слишком мелок повод, чтобы посвящать ему не очередную эпиграмму - а столь значительное, "программное", можно сказать, стихотворение! Но, постепенно... по мере того, как я стал обдумывать и специально выяснять обстоятельства, которые относились бы к такому "нелепому", на первый взгляд, предположению, - я все больше и больше убеждался в том, что предположение это - является более, чем разумным, а повод для написания стихотворения, подразумеваемый им, - более чем серьезным!