Фёдор Петрович Храмцов сидел у окна своей квартиры в новорожденной трёхэтажке и неодобрительно глядел на чахлые посадки возле дома. Причин для недовольства была тьма-тьмущая. Спешно, к майским праздникам, сданный дом оказался недоделкой. А немощь, которая в сто раз хуже всякой болезни, уже третий год держала его в кресле, как на привязи. И ещё внучка Викуша. Уболтала сделать дарственную на большую квартиру в центре. Потом подала на выселение и велела с решением суда идти в мэрию, чтобы в честь пятидесятилетия Победы бездомному орденоносцу-ветерану выделили жильё. "Тебе людей не стыдно?" - спросил Фёдор Петрович. Викуша подняла рисованные брови и широко раскрыла глаза: "Ты чего, дед? Я ведь тебя не гоню на улицу. До получения ордера поживёшь у меня. Нужно пользоваться тем, что положено. Не зря ж ты родину защищал". Вытолкать бы в шею нахалку, да не смог он. А всё эти васильковые глаза, такие же, как у тех, кого давно нет...
В последний раз он увидел Анну, свою первую жену, на станции Батарейная. Там стоял их эшелон перед отправкой на фронт. Как узнала, как добралась, неизвестно. Он курил, и вдруг будто кто в спину толкнул. Обернулся. И под октябрьским насупленным небом расцвели васильки. Сердце застучало такой дробью, так радостно занялась душа, что после, в пути, он три дня был не в себе. Пока состав не разбомбили. Он чудом остался жив. Писем не получал всю войну, вернулся в родной город только в сорок шестом. Отыскал в детдоме дочку, которую никогда не видел, но сразу признал по необыкновенного цвета глазам. Однако недолго отцовской любовью теплилась душа. Наденька при пороке сердца собралась рожать, когда ей ещё и двадцати не было. А вот недоношенная внучка превзошла всех в умении цепляться за жизнь. Не зря дед Родину защищал, выпестовал Викторию. Судьбой расплатился за то, чтобы ясноглазка ни в чём не знала отказа. Однако иной раз самому тошно становилось. Например, когда получал ордер на квартиру в выселках. Или когда Викуша принесла в подоле, бросила университет и поменяла фамилию Храмцова на дворянскую - Забелина. Фёдор Петрович смирился, хотя никак не мог понять: какая связь между девичьей фамилией Анны, родившейся в сибирской деревне, где все сплошь Забелины, и российскими "голубыми кровями"? Он, конечно, всей душой привязался к правнуку - чёрному, как грач, Кондрату Фёдоровичу Забелину. Затаил в душе надежду, что когда-нибудь Кондратушкины детки глянут на мир яркими васильковыми глазами...
- Слышь, Контра, давай всё поровну, - раздалось под окном.
Кондратов приятель, Савелий, дал другу точное прозвище. Правнук был напористым и поперёшным, похлеще матери. В долгу не остался и назвал товарища Сявкой. И снова верно: липкие руки Савелия всегда тянулись к тому, что плохо лежало.
- Пять поровну не разделишь, - ответил Кондрат. - Я первый увидел, значит, три мои.
- Хренка с бугорка! - завопил Сявка. - Три мои, я их подобрал!
Фёдор Петрович всполошился. Кондрат постоянно влипал в истории. Викуша заставила приглядывать за парнишкой, пока она ездит договариваться насчёт каких-то поставок в соседнюю область. Но правнук с утра седлал велик и мчался с другом к заброшенным песчаным карьерам. А дед изнывал от тревоги и бессилия - подросткам больше нечем заняться в районе-новостройке. Да и в городе тоже: досуг ребятишек - не главная проблема, накормить бы.
Фёдор Петрович дотянулся до костылей, поднялся и перевесился через подоконник. В руках правнука посверкивали какие-то штуковины, которые по форме напоминали патроны.
- Кондрат! Что это у вас? - крикнул он. - Где взяли?
- Ничего, - буркнул Кондрат и обратился к Сявке: - Тогда по синему и зелёному, а белый пополам!
- Можно, всё равно он бесполезный, - ответил Сявка.
Мальчишки уселись возле стены дома. Послышались звонкие удары.
Фёдор Петрович взволновался и поковылял в прихожую. Вот выберется на улицу и покажет негодникам... А когда увидел возле двери новенький дорогущий велосипед, запаниковал. Так и есть, набедокурили пацаны. Народ в их выселках такой, что в милицию не пойдёт. Изуродуют воришек. Или убьют.
Фёдор Петрович вернулся к окну и, задыхаясь, выкрикнул:
- Откуда велосипед? Марш домой! Будем разговаривать!
Кондрат замер с бесцветным кристаллом в одной руке и камнем-голышом в другой. Потом поднял счастливое лицо к деду и спросил с недоверием и ликованием одновременно:
- Спортивный велик? Навигатор?
- Иди домой. Будет тебе и спорт, и навигация, - ответил Фёдор Петрович, прижимая ладонь к сердцу.
- Сявка, забирай три штуки, - великодушно распорядился Кондрат. - А я - домой, дед зовёт.
Савелий, который было насторожился при упоминании велосипеда, настолько обрадовался, что сгрёб кристаллы и был таков.
Фёдор Петрович втолкнул Кондрата в тесную кухоньку, где можно было зажать внука между мойкой и холодильником и немного поучить. Ноги отказывали, зато руки сохранили железную хватку.
- Деда, мне не веришь, глазам своим поверь! - заверещал Кондрат. - Ты ж в туалет утром ходил, не было Навигатора! А я сразу умотал, когда ты стал кашу варить! Говорю же: белый желания исполняет! Это он новый велик мне дал! Вот хочешь - сейчас у нас под окном окажется "мерин"!
Фёдор Петрович устало сел на табурет. Как выяснилось, дно ближнего, но почти не захламлённого карьера обзавелось лужей, которая плевалась грязью. Когда мальчишки подобрались ближе, она окатила их фонтаном, вонявшим тухлыми яйцами. В бурой жиже обнаружились блескучие кристаллы правильной цилиндрической формы. Было решено продать или обменять их. Но после испытаний огнём, трамвайными колёсами и едкой дрянью из канистры Сявкиного брата. Кристаллы показали поразительную устойчивость, однако раскрошились на рельсах. Осталось только пять штук. И вот тут-то выявились их свойства. Если поймать солнечный луч, зелёный увеличивал то, на что был направлен зайчик. Синий, наоборот, заставлял исчезнуть любой предмет. Строившийся район уже лишился башенного крана, павильона "Хозяйственные товары" и пары автомобилей. Зато приобрёл перевозную цистерну "Квас" величиной с малоэтажку. А бесцветный, как ни крутили, "способностей" не демонстрировал. До того момента, когда Кондрат жгуче пожелал новый велик и представил его великолепие вплоть до малейшей детали.
- Вот, гляди, деда, - сказал Кондрат и направил синий зайчик на тарелку несъеденной овсяной каши.
Посудины как ни бывало.
- Дай-ка сюда, - потребовал Фёдор Петрович и стал рассматривать кристалл. - Похоже, какой-то минерал. Типа корунда. Хрупкий, говоришь? А стекло резать пробовали?
- А то, - ответил Кондрат. - И стекло, и сталь, и бетон.
- Белый? - спросил Фёдор Петрович и протянул руку, зорко всматриваясь в лицо внука.
Кондрат чуть помедлил, но передал кристалл.
Фёдор Петрович сжал в руке бесцветный цилиндрик и зажмурил глаза.
- Деда, ты чего задумал? - опасливо спросил Кондрат. - Велик не трогай, а?
"Велик... - усмехнулся про себя Фёдор Петрович. - Не в великах дело. В том, что кабы не война..."
И, содрогнувшись от прорвавшейся сквозь годы боли, представил свою Анну.
Втянул носом смесь запахов керогаза и жаренной на сале картошки.
Размежил веки, которые не смогли удержать влагу.
- Я картошечки поджарила, - сказала Анна, сияя глазами невозможной синевы. - С лучком.
Прошла за занавеску, где в их комнате был кухонный закуток, и загремела посудой.
Вынесла тяжёлую чугунную сковородку, поставила на дощечку, которая расположилась в центре небольшого круглого стола, покрытого вязаной скатёркой. Засновала с тарелками, ложками, миской с нарезанным редисом, оглядываясь на него и улыбаясь. Хрупкая, в домашнем халатике, который уже стал тесен для живота.
Фёдор Петрович хотел сказать ей много, очень много, но всхлипнул и еле вымолвил:
- Дочка у нас, Наденька. Внучка Виктория и правнук Кондрат.
Анна глянула на него. Её лицо застыло, как фотография. А всё вокруг подёрнулось рябью, точно отражение на воде. Потом она сверкнула васильковыми глазами и сказала:
- Я картошечки поджарила. С лучком.
Прошла за занавеску и загремела посудой. Вынесла чугунную сковородку, поставила на стол. Накрыла ужин, подошла к нему, сжала узкими ладонями его щёки и сказала: "Картошка последняя, еле нашла на рынке. В деревню, к нашим, нужно ехать. Поговори с Иваном Алексеевичем, может, даст "газик" на выходные". И потянула к столу.
Острая боль в груди помешала ощутить вкус крупно, по-деревенски, нарезанных клубней. Фёдор Петрович глаз не мог отвести от Анны, которая не стала есть, подпёрла острый подбородок кулаками и любовно уставилась на мужа.
- Тётя Фрося сказала, что мальчик будет, - сообщила она. - Богатырь. Срок в середине октября, а живот вон какой.
Перед Фёдором Петровичем закружилась маленькая комнатушка: занавески-ришелье, койка с плюшевым покрывалом, новый шифоньер. Преодолевая дурноту, он сказал:
- Дочка родится... Наденька.
И услышал сквозь плотную пелену:
- Я картошечки поджарила. С лучком.
Загремела посуда.
Фёдор Петрович очнулся на полу среди осколков того, что было на столе. В руке запотел кристалл. Рядом - перепуганный Кондрат с пузырьком корвалола.
- Ну что ж... Она всегда будет ждать сына. Нет для неё ни Наденьки, ни Викуши с Кондратом, - сказал Фёдор Петрович.
- Де-е-да... - завыл Кондрат, раззявив немаленький рот. - Я сгоняя-а-ю к телефонной бу-у-удке, скорую вы-ы-зову. Ты только не чокнись и не помри, де-е-еда...
- Сгоняй, Кондратушка... - прошептал Фёдор Петрович.
Когда хлопнула входная дверь, впервые порадовался тому, что в их выселках пока нет телефонной связи. Ну не смог бы он отнять у Кондрата его радость, глядя правнуку в глаза. Потом вообразил минеральные цилиндрики и тут же ощутил их тяжесть в ладонях. Охая и стеная, поднялся, нашарил костыли и пошёл, как был в тапочках, на улицу. Нужно успеть, пока светит солнышко.
До карьеров его подбросил водитель самосвала, гружённого строительным мусором. Фёдору Петровичу повезло: и трёшка в кармане нашлась для того, чтобы расплатиться, и чёрная лужа оказалась на дне первого же отвала. Фёдор Петрович углядел тропинку, бросил костыли и съехал вниз на пятой точке, помогая спуску негнувшимися ногами. Подполз к луже, которая неспешно выдувала вонючие пузыри, и задумался. Прав ли он? Хотя сколько "викушам" и "контрасявкам" ни дай, всё будет мало. И без толку. Пусть сами хоть за что-то повоюют. Даже не за Родину - за свою судьбу. Только как ему самому быть? Ведь не против врага встал. Против тех, кого любил больше жизни.
- Деда! - раздался вопль с вершины песчаной стены. - Деда, ты цел? Сейчас спущусь, помогу!
Фёдор Петрович прищурился на последний закатный луч и поднял над собой синий минерал.
***
На семидесятилетие Победы, как и в прошлые годы, Кондрат Фёдорович Храмцов привёз громадный букет в лесопитомник, который создали на месте засыпанных карьеров. Об этой привычке мэра мало кто знал. А кто знал, помалкивал.