Контровский Владимир Ильич : другие произведения.

Остановившие Зло. Глава вторая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Болотное сидение (октябрь 1941-го - февраль 1942-го под Ленинградом)

Глава первая

  
   ГЛАВА ВТОРАЯ. БОЛОТНОЕ СИДЕНИЕ
  

Будут веками на веки прославлены
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявино
наши полки подо Мгой

Вспомним и тех, кто неделями долгими
Мерзнул в сырых блиндажах,
Бился на Ладоге, бился на Волхове,
Не отступал ни на шаг

Ленинградская застольная (Застольная Волховского фронта)
Прослушать песню (полностью)

  
  
   Батарею не расформировали. В тихом лесу между Мгой и Назией, где остатки двести восемьдесят шестой стрелковой дивизии приходили в себя после разгрома, Дементьев узнал, что скоро к ним придёт пополнение, и он получит новые пушки.
   Пушки действительно прибыли, но когда лейтенант со своими батарейцами поехал на станцию их получать, то был ошарашен, увидев допотопные трёхдюймовые орудия образца 1890 года. "Где только выкопали этих мамонтов? - потрясённо размышлял он, рассматривая вверенную ему материальную часть. - Они последний раз стреляли на сопках Манчжурии! И что я буду делать с этим чудом военной техники?".
   Однако командир дивизиона не разделял пессимизма своего подчинённого.
   - Скажи спасибо, что хоть такие дали, - философски заметил он. - Калибр тот же, ствол есть, значит, стрелять можно. А попадёшь или нет - это, брат, уже от тебя зависит.
   Стрелять из ветеранок русско-японской действительно было можно - это выяснилось по мере освоения батарейцами этих экзотических артиллерийских систем. Противооткатным устройством у трёхдюймовок служили резиновые шайбы, надетые на шток. После каждой стрельбы приходилось менять две-три шайбы, и потому огневая позиция батареи несколько напоминала бакалейную лавку под открытым небом: на деревьях возле пушек висели связки чёрных резиновых "баранок" (к сожалению, несъедобных).
   Немецкое наступление выдохлось, и фронт стабилизировался. Батарея стреляла, хотя и не часто - количество выделяемых боеприпасов было мизерным. Но вскоре и эти редкие стрельбы пришлось проводить с большой осторожностью: немцы подвезли к линии фронта звукоуловители. Эти хитрые машины по выстрелам засекали огневые позиции советских батарей, и через пятнадцать-двадцать минут прилетали немецкие бомбардировщики или начинала бить их дальнобойная артиллерия. Чтобы не попасть под раздачу, приходилось сразу после стрельб менять позицию - солдаты перекатывали орудия, матерясь и проклиная болотистую местность и немецкую технику.
   Павел долго ломал голову над тем, как обдурить немецких слухачей, и вот однажды, рыская на коне по окрестностям, набрёл на солидный участок густого леса, со всех сторон окружённый болотом. Сверившись с картой, лейтенант с удивлением обнаружил, что на ней обозначено сплошное болото - лесистого островка на карте не было. "Вряд ли немецкие карты точнее, - подумал лейтенант. - Не знают они про это берендеево царство. Правда, дороги к острову нет, но можно замостить гать. Зато какое место - если нас засекут, то будут долбить по краю болота: по всем правилам военной науки пушки в болоте стоять не могут - они там утонут".
   Гать соорудили быстро, хотя попотеть пришлось. Но не зря - батарея простояла на острове всю зиму, регулярно стреляла, а немцы в ответ методично обкладывали снарядами берега болота - точность их звукоуловителей была невысокой.
  

* * *

  
   За сентябрьские бои Павел был представлен к ордену Красного Знамени. Лейтенант помнил, как горели немецкие танки, подожжённые снарядами его батареи, и знал, что честно заслужил эту награду. И он хотел получить этот орден не только как опалённый войной солдат, но и как любой двадцатилетний мальчишка, мечтавший о подвигах.
   В июле, в городе Вологде, где молодые лейтенанты-артиллеристы ждали отправки на фронт, случилась с Дементьевым первая любовь - предметом его страсти стала медсестра из расположенного там госпиталя. Павел пару раз провожал её домой, прихватив с собой палку, чтобы отбиваться от собак, которых этой части Вологды было видимо-невидимо, но очень скоро любовь кончилась, так и не начавшись. Как-то раз Павел увидел свою возлюбленную под руку с выздоравливающим офицером, на груди которого поблескивал орден Красного Знамени, и понял, что ловить ему уже нечего. А тут ещё его приятель, лейтенант Михайлов, с которым отвергнутый воздыхатель поделился своим "горем", вместо сочувствия долго донимал несостоявшегося Ромео романсами о несчастной любви, а под занавес изрёк:
   - Видишь, Паша, какое значение имеет в наше время боевая награда? Будь у тебя хотя бы медаль, разве случился бы с тобой такой конфуз? Нет, надо срочно на фронт, а то немцев скоро разобьют, все ордена достанутся другим героям, а нас с тобой девушки будут обходить стороной.
   Однако орден лейтенант Дементьев так и не получил. На то была своя причина, и звали эту причину комиссар полка Вайнштейн.
   К политработникам Павел относился скептически. Как и все мальчишки поколения двадцатых, он восхищался комиссарами гражданской, с пением "Интернационала" геройски умиравшими под белогвардейскими шашками, но реальные политруки оказались немножко иными людьми. На вопросы солдат, почему Красная Армия отступает и сдаёт врагу город за городом, они отводили глаза, отмалчивались или рассказывали о "внезапном нападении" и о "подавляющем численном превосходстве немецко-фашистских захватчиков". Дементьев, от природы смышлёный и развитый парень, не находил логики в этих объяснениях. "Внезапное нападение" случилось в июне, а советские войска продолжали пятиться и три, и четыре, и пять месяцев спустя. И не понимал молодой лейтенант, что же это за внезапное нападение такое, одним махом сокрушившее армию огромной страны, жившей с песней "Если завтра война, если завтра в поход". И насчёт численного превосходства врага у него сложилось свое мнение: Павел видел, что немцы воюют не числом, а умением, и что их вполне можно бить, если противопоставить их умению своё, которого, увы, слишком часто не хватало. После всего этого Дементьев, выросший в крестьянской семье, привыкший к честности и остро чуявший фальшь, уже не мог относиться всерьёз к комиссарам сорок первого года, так не похожим на книжных комиссаров года восемнадцатого.
   Конечно, были политруки, не щадившие себя в бою и честно делившие с солдатами все тяготы войны, однако частенько попадались среди них и другие экземпляры. В основной своей массе политработники были полными дилетантами в военном деле, и хорошо, если они это понимали и ограничивались только лишь "политико-воспитательной работой с личным составом". Но когда обуреваемый амбициями комиссар лез в то, в чём он ни уха, ни рыла, это нередко оборачивалось немалой кровью. Положение усугублялось тем, что единоначалия в Красной Армии фактически не существовало: любой приказ командира должен был быть скреплён подписью комиссара, без которой этот приказ не имел силы.
   Вайнштейн принадлежал к категории людей, страдающих повышенной самооценкой. Заявившись однажды на батарею Дементьева, он долго осматривал островок, а потом вдруг вздумал учинить Павлу экзамен.
   - Как будешь действовать, лейтенант, если с фронта появятся немецкие танки? - спросил он свысока.
   Павел обстоятельно изложил несколько вариантов, заготовленных им на случай боя и с танками, и с пехотой противника, однако все его "углы обстрела", "зоны поражения" и прочую артиллерийскую премудрость Вайнштейн пропустил мимо ушей, поскольку она не укладывалась в его сознании.
   - Так, лейтенант, - подытожил комиссар, с трудом дослушав доклад. - От каждого орудия надо сделать отдельную гать, чтобы в случае опасности быстро вывезти пушки в тыл.
   - Я не собираюсь отступать, - сдержанно ответил Дементьев. - Здесь мы хорошо замаскированы, а на дороге батарею в момент расщёлкает немецкая авиация. У нас есть одна гать, этого достаточно. А если делать мосты от каждого орудия, это будет слишком заметно с воздуха.
   - Ты не умничай, а выполняй! - комиссар побагровел.
   - Я буду делать то, что считаю нужным, - твёрдо заявил Павел. - Я отвечаю за своих людей и за свои орудия! (см. Примечание в конце главы)
   В пылу спора он случайно коснулся кобры пистолета, и Вайнштейн, заметивший это движение, истолковал его по-своему.
   - Мальчишка... - зло прошипел он, а потом бочком отступил, резво вскочил на коня и покинул батарею.
   Дементьев вытер вспотевший лоб. Он вновь почувствовал молчаливое одобрение солдат, видевших эту сцену, и был готов отстаивать свою правоту перед кем угодно, хоть и понимал, что его горячность может выйти ему боком. И вышла - мстительный Вайнштейн вычеркнул строптивого лейтенанта из наградных списков.
  

* * *

  
   Пришла зима, холодная и голодная. Немецкие снаряды и бомбы падали теперь куда реже, но голод был рядом, и от этого врага не спрятаться было в сырых землянках, тускло освещаемых похожим на лезвие ножа пламенем коптилок из снарядных гильз или тлеющими фитилями из телефонного провода, к утру покрывавших измождённые лица солдат густым слоем сажи. От голода кружились головы; люди вываривали мясо павших лошадей и жадно глотали воздушно-мягкую безвкусную массу, и праздничным блюдом казался суп из ворон, на которых шла настоящая охота. Бойцы, похожие на бледные ходячие тени, мёрзли в летних шинелях и сапогах - телогрейки, ушанки и валенки подвезли только в январе сорок второго, когда немцев выбили из Тихвина, - но бросали и бросали в чавкающие затворами орудийные утробы полупудовые унитары, в кровь обдирая руки о холодный металл.
   А немцы, сытые и здоровые, зачастили по ночам на наш передний край. Они резали часовых, брали пленных и швыряли гранаты в блиндажи, а однажды ухитрились угнать из расположения пехотного батальона соракапятимиллиметровую пушку: выгнали из землянки сонный расчёт и под дулами автоматов заставили его впрячься в лямки и тащить орудие на себе.
   После такого конфуза на весь фронт начальство рвало и метало, поверяя бдительность боевого охранения. Исполненному служебного рвения комиссару батареи показалось, что ездовые недостаточно рьяно исполняют приказ командования о повышении бдительности, и он решил устроить им проверку.
   Дождавшись, когда часовой отошёл задать корм отощавшим лошадям, ретивый политрук прокрался в землянку, вытащил пистолет и в слабом свете печурки заорал:
   - Хенде хох!
   После этого он вывел из землянки ещё не совсем проснувшихся и полуодетых людей и битых полчаса распекал их на морозе, называя изменниками Родины и пособниками врага.
   Узнав о случившемся, Дементьев отозвал комиссара в сторонку и в кратких, но очень энергичных выражениях высказал ему всё, что он о нём думает.
   - Ты издевался над людьми и не подумал, что любой из них мог спросонок схватить карабин, да пристрелить тебя за милую душу! - закончил Павел своё внушение, добавив про себя: "Жаль, что никто этого не сделал". - И что тогда? Трибунал солдату? Про тебя самого я уже не говорю - покойнику уже без разницы.
   Комиссар смолчал, но доложил Вайнштейну, и Павел не получил положенного ему по занимаемой должности звания старшего лейтенанта, несмотря на то, что требовавшиеся для этого три месяца пребывания на фронте давно истекли.
  

* * *

  
   - Пушкари, едрить вашу распротак! - бушевал начальник артиллерии дивизии полковник Коробченко, невысокий украинец с круглым лицом и объёмистым животом. - Вы собьёте наконец этот гондон или нет, артиллеристы хреновы?
   Причиной праведного гнева начарта был привязной аэростат, уже три недели подряд регулярно взмывавший в небо над передним краем противника. Рассмотрев наши позиции, "гондон" вызывал огонь немецкой артиллерии, а сам быстренько нырял вниз, к земле. Сбить аэростат оказалось не так просто: задачу встречи снаряда с целью приходилось решать не на плоскости, а в трёхмерном пространстве, и пока батарейцы пристреливались, он уже уходил.
   И всё-таки Дементьеву удалось его подловить. Немцев подвела их пунктуальность: лейтенант заметил, что аэростат поднимается в воздух в одно и то же время, хотя и в разных точках. Дальнейшее было уже делом артиллерийской техники - "колбаса" лопнула в небе на глазах сотен солдат и офицеров.
   - Ну, ты у меня прямо снайпер, Дементьев, - похвалил его Коробченко. - Не только танки умеешь дуплетом бить, факт!
   Прямым следствие удачной охоты на аэростат явилась ещё одна боевая задача весьма деликатного свойства, выполнение которой было поручено батарее лейтенанта Дементьева.
   Разведка обнаружила в деревне Вороново, в ближайшем немецком тылу, публичный дом, организованный завоевателями. Туда для них свозили русских девушек из окрестных деревень, чтобы доблестные солдаты фюрера могли почувствовать себя победителями, а заодно и расслабиться. И батарее Павла было поручено ликвидировать этот "дом отдыха".
   На совещании офицеров доблестный комиссар батареи, нахватавшийся услышанных от артиллеристов умных слов вроде "массированный налёт" и "стрельба по площадям", впал в раж и требовал "выжечь начисто это фашистское гнездо", подразумевая под "гнездом" всю злополучную деревню. "Дай тебе волю, - подумал Дементьев, слушая воинственную речь политрука, - так ты ради десятка фрицев расстреляешь всё местное мирное население этой деревушки".
   К необычной операции лейтенант подготовился основательно. Его старые орудия не могли достать цель с острова, и поэтому пришлось скрытно оборудовать огневую позицию ближе к линии фронта. Настелили гать и осторожно, без лишнего шума, перекатили туда трёхдюймовых "старушек". Сверившись с картой, Дементьев подготовил данные для стрельбы - всё было готово, а противник ничего не подозревал и чувствовал себя в полной безопасности.
   Обстрел начали под утро, когда сон сладок и крепок, особенно если под боком тёплая женщина.
   - По бардаку, гранатой, первому - взрыватель фугасный, второму - осколочный! Прицел... Уровень... Буссоль... Огонь!
   В морозном утреннем воздухе ахнули выстрелы, со звоном упали на подмёрзшую землю стреляные гильзы. Первые два снаряда легли недолётом, но следующие два десятка гранат накрыли цель - "дом отдыха" вспыхнул ярким пламенем, разваливаясь от прямых попаданий. Добавив для верности ещё несколько шрапнелей, лейтенант скомандовал отход, не дожидаясь ответного удара немецкой артиллерии.
   Батарея вышла из боя без потерь, и настроение у бойцов было приподнятым.
   - Как мы их, а? - возбуждённо твердил конопатый солдат-заряжающий, поминутно оглядываясь на столб дыма, ясно различимый в прозрачном зимнем небе. - Фрицы, небось, без кальсон на мороз выскакивали!
   - А то! - поддержал его другой боец. - Все причиндалы себе поморозили!
   - Чему радуетесь, молодые, - угрюмо отозвался ездовой Тимофеев, сосредоточенно глядя перед собой. - Там ведь не только германцы были, но и наши русские девчата. Силком их туда сволокли, не сами они под немцев легли, а мы их - снарядами...
   - Так уж и силком, - возразил ему подносчик, крепкий парень с наглыми глазами и повадками блатаря с Лиговки. - Бабы - они такие: как в передке засвербит, так они и бегут, подол задирая.
   - Что ты знаешь о бабах, сопля, - отрезал Тимофеев. - Русские бабы - они последний кусок хлеба от своих детишек отнимут да нам, солдатам, отдадут, лишь бы мы их от врага заслонили. А мы их не заслонили, оставили баб наших на потеху немцу, герои... - Он зло сплюнул и без нужды хлестнул вожжами коренника: - Н-но-о-о, волчья сыть!
   Слушая Тимофеева, пожилого и по-крестьянски мудрого мужика, Павел вдруг зримо представил себе растерзанные его снарядами женские тела, оставшиеся там, в разрушенном "доме отдыха" вместе с трупами немцев, беззащитные в жизни и в смерти, и почувствовал, что у этой его победы очень горький привкус. И даже когда его в очередной раз - за сбитую "колбасу" и за разрушенный публичный дом - представили к награде, горечь эта не исчезла.
  

* * *

  
   Но и на этот раз Дементьев не получил ни ордена, ни даже медали - Вайнштейн ничего не забыл. И Павел понял, что житья ему здесь не будет, и начал подумывать о том, как бы ему перевестись в другую часть. Легко сказать, да трудно сделать - шла война, и служебные неурядицы простого лейтенанта-артиллериста никого не волновали.
   Помог случай: как-то раз на батарею заехал полковник Коробченко в сопровождении своего адъютанта Юры Забегайлова, однокашника Дементьева по училищу. Пока полковник, приняв в землянке фронтовые сто грамм с прицепом (Павел спиртное не уважал и законные свои порции сливал во фляжки для угощения гостей), общался с батарейцами, Дементьев поведал приятелю о своих трениях с полковым комиссаром и попросил помочь с переводом в другую часть.
   Юра обещал помочь, и слово своё сдержал: в конце февраля позвонил на батарею и сообщил Дементьеву, что есть возможность откомандироваться в Москву, в Артиллерийское управление. "Должность комбата во вновь формируемой части тебе гарантирована, Паша" - заверил Забегайлов, и Дементьев с радостью согласился.
   Приказ об откомандировании пришёл быстро, однако Павлу пришлось пережить пару неприятных минут, когда его вызвал командир полка подполковник Деркач и сказал, что не хочет отпускать из своей части толкового офицера.
   - Чего ты забыл в Москве, Дементьев? - спросил он напрямик. - Служи здесь, чем плохо? Я тебя помню ещё по сентябрьским боям - будет тебе повышение, помяни моё слово.
   Пришлось открыться и выложить начальству всё как на духу. Выслушав лейтенанта, Деркач покачал головой:
   - Так вот в чём закавыка... То-то я смотрю, Вайнштейн всё норовит тебя обойти - предлоги пустяковые, а не подкопаешься. Здорово ты ему на мозоль наступил... Ладно, коли так, езжай. Захвати только от меня письмо жене - с тобой оно до Москвы быстрей доедет.
   В отличие от Деркача, Коробченко историю злоключений лейтенанта Дементьева уже знал, и потому удерживать его не стал. Наоборот, посоветовал, "ежели что", обратиться в Москве к начальнику управления полковнику Гамову - мы с ним, мол, старые знакомцы: мужик он хороший, скажешь, что ты от меня, и он для тебя всё сделает. А в качестве услуги "не в службу, а в дружбу" начарт попросил отвезти в Москву "мимо цензуры" два письма - жене и любовнице, причём если первое письмо достаточно было просто бросить в любой московский почтовый ящик, то второе требовалось доставить адресату лично и передать кое-что на словах.
   - Саша (так звали пассию полковника) бомбардирует меня письмами, - разъяснил Коробченко, - хочу, мол, к тебе на фронт, и всё тут, А мне это, сам понимаешь, не с руки - война, какая тут любовь. Так что вот тебе боевая задача: отговори её от этой идеи, лейтенант, напугай, в конце концов. В общем, - закончил инструктаж бравый полковник, - чтоб духу её тут не было: мне лишняя головная боль ни к чему.
   Дементьев понимал, причём понимал больше, чем сказал ему Коробченко. В сложной иерархической армейской системе, сильно напоминавшей феодальную лестницу со всеми её обязанностями и привилегиями, существовал целый свод неписанных правил. Вызови начарт на фронт законную жену или заведи шашни с какой-нибудь связисткой или медсестрой, ему бы и слова никто не сказал - как-никак, полковник. Но вызывать из тыла любовницу - это уже другое дело, по штату не положено. Вот станешь генералом - тогда пожалуйста, тащи к себе в блиндаж хоть киноактрису, хоть солистку балета Большого театра. А пока - знай, сверчок, свой шесток. Вайнштейн знал все эти тонкости и не преминул бы устроить начарту какую-нибудь соответствующую пакость, если бы Саша приехала к Коробченко на фронт.
   Однако Павел не счёл нужным выказывать полное понимание деликатной ситуации, в которую попал Коробченко, - зачем обижать хорошего человека, к тому же оказавшего ему, Павлу, содействие?
   Поблагодарив начарта и пожав руку Забегайлову, Дементьев в то же день отправился на попутных машинах на станцию Жихарево, откуда ходили эшелоны на Москву.
  
   ПРИМЕЧАНИЕ. По непонятной причине отрывок, выделенный красным цветом, в печатном (изданном) варианте книги исключён.

Глава третья

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"