Я расплатился с таксистом и остановился перед подъездом.
Лавку, на которой вечно сидели перемывая кости соседкам, местные старушенции, снесли - один из бетонных стояков еще был на месте, облезлый и удручающе унылый, и из него торчал давно заржавевший гвоздь. Срубили и пихту, все мое детство зеленевшую под окнами. Палисадник слева пришел в полнейшее запустение, а в палисаднике справа устроили что-то вроде альпийской горки и вокруг посадили маленькие пушистые елочки...
Что тут могло остаться "как было" - спустя двадцать-то лет?
Скрип... скрип...
Я невольно обернулся.
Остались качели. Те самые. Правда, их с тех пор не раз и не два перекрасили, заменили дощечку-сиденье, но все-таки это были те самые качели. И точно так же они скрипели целую жизнь назад, когда я впервые увидел на них Елисея.
* * *
Мы тогда пришли на площадку поиграть в футбол - несмотря на моросящий дождь, еще чего, из-за такой мелочи откладывать игру. Наоборот! Мелюзга, спугнутая погодой, разбежалась по домам из своих песочниц, и можно было не опасаться въехать мячом в чей-нибудь песочный домик, получив за это каскад воплей сразу от всех заботливых мамаш двора. Только одинокие качели поскрипывали, раскачиваясь.
Всегда ненавидел этот звук. "Скрип... скрип..." Унылый и жалобный - точно плачет кто-то.
На качелях сидел пацан года на два или три помладше нас. Возраст нас бы не смутил, но пацанчик этот был какой-то... уж слишком благовоспитанный. Аккуратно причесанные светлые волосы, влажные от дождя, светлая курточка, светлые кеды. Завидев нашу компанию, пацан качнулся и соскочил на землю.
- Привет, ребята, - сказал он. - Можно с вами?
- Нельзя, - отрезал Костян, наш дворовой капитан, пренебрежительно окинув незнакомого мальчишку взглядом. - Не дорос еще.
- Но я хорошо умею играть в футбол. Я в школьной команде играл, - мальчишка растерялся и заморгал, близоруко щурясь.
Глаза у него были как у девчонки - большие, серые, с длинными черными ресницами.
- Я сказал, нельзя! Нам игроки не нужны, у нас команда укомплектована!
За то мы Костяна и признавали лидером, что он умел говорить очень авторитетно. Да и решения обычно принимал правильные. Обычно...
Мальчишка в светлой курточке, вздохнув, вернулся на свои качели, и вскоре я о нем забыл, гоняя мяч. Забыл до тех пор, пока меня не подтолкнул кто-то из ребят, и я не полетел кубарем на землю.
На что я напоролся ногой? Ни камней, ни веток, ни железок на площадке вроде бы не было. Или я просто не обратил внимания... короче, в ту же секунду я сидел на земле, отчаянно пытаясь не разреветься, из развороченной голени капала кровь, а приятели столпились вокруг меня, соображая, что делать.
Взрослых позвать, конечно, никому и в голову не пришло.
- Давай, перевяжу, - мальчишка в светлой курточке протолкался ко мне и присел рядом на корточки. В руках у него были йод и бинт. - Меня в аптеку послали, а я решил покататься, - объяснил он. - Удачно!
Он забавно картавил - "грассировал", как сказала бы моя бабушка.
Потом-то, конечно, мои родители заметили, что я хромаю, размотали бинт, ужаснулись и потащили меня к настоящему врачу. Но в тот момент мне показалось, что меня лечат лучше, чем в больнице.
Пацаны помогли дойти - вернее, просто оттащили меня - к ближайшей лавочке. Мальчишка в светлом плелся следом.
- Вовка, - протянул я ему руку. Он пожал ее маленькой, странно чистой узкой ладошкой.
- Елисей...
* * *
- Володенька, сыночек! Что ж ты не позвонил! А мы на вокзале тебя искали, искали... разминулись... - Мама обняла меня, и я вдруг - как всегда после долгой разлуки - заметил, что она стала маленькой. Когда я вспоминал ее, в этих воспоминаниях всегда я прятал лицо у нее на груди. А при встрече она прижималась щекой к моей груди, и плечи у меня были почти вдвое шире, чем у нее. Всякий раз для меня это было неожиданным. Но и виделись мы, если разобраться, не часто - она приезжала ко мне в Москву всего раз пять или шесть.
- Я нарочно не позвонил, чтобы устроить сюрприз, - сказал я.
На самом деле я просто забыл позвонить. Я не знал, что делать, когда приезжаешь домой двадцать лет спустя после того, как уехал.
Ленка оттеснила маму и повисла у меня на шее. С Ленкой мы виделись чаще, особенно в последнее время - она приезжала с Женькой под предлогом "показать малой Москву", хотя я подозревал, что у них с Серегой не все гладко, и сестрица просто сбегает вместе с дочерью от опостылевшего муженька. Хоть на недельку. Но разговорить Ленку мне ни разу не удавалось.
- Дядя Вова! - подключилась к приветствиям и Женька. Степенно обняла меня, чмокнула в щечку, застеснялась, неумело скокетничала, взмахнув ресницами. Красивая, в Ленку и маму - наверняка в классе у нее уже есть поклонник.
Мама тут же начала собирать на стол. Привычка у нее такая - чуть кто из друзей или родных переступит порог, она тут же принимается его потчевать, приговаривая, что у нее из гостей голодным еще никто не уходил. Женька и Ленка уселись вокруг меня на диване, щебеча мне в два уха для стереоэффекта - одна про какие-то концерты, на которые хочет сходить, вторая про каких-то общих знакомых и работу, и я едва успевал кивать им головой в такт.
- Помнишь Костяна? Он майор МЧС, - прорезалось в шуме, - двое детей. А Витальку Серых помнишь? Ресторан открыл, давай сходим к нему, тут недалеко. Вдвоем с женой они там заправляют. А помнишь Камерзанова?
- Пришили этого козла в тюряге, - Женька, на миг отставив тему "Лакримозы" и "Металлики", подключилась к сплетням. - Так ему и надо!
- Женя! - у мамы мигом включился режим "бабушка мод-он". - Как ты выражаешься!
Как по мне - ничего особенного Женька не сказала. Камерзанов действительно был козлом редкостной породы.
- А ты так и не женился, сынок, - вздохнула мама. - Я все ждала, когда же ты нас на свадьбу позовешь...
Судя по перекосившемуся лицу Ленки, она, оставшись дома, выслушивала эти слова ежедневно, пока не позвала-таки - и потом сильно пожалела об этом. Я ни разу не видел Серегу, потому что даже на свадьбу не приезжал, отделался телеграммой и посылкой. Но, похоже, хмырь еще тот.
- А помнишь Елисея? Беленький такой, - продолжила Ленка. - Вы с ним еще кота кормили. Умер он, давно уже.
- Как умер?
- Так он дряхлый какой был! Он и так для кота очень долго прожил, - Ленка прихлопнула руками по коленям. Ох, как же они округлились с тех пор, как мы с Ленкой гоняли по этому двору... И тоненькая седая нитка проглянула в красивых каштановых волосах, которыми Ленка всегда так гордилась. - Елисей этот его себе забрал. Ты что, не помнишь?
* * *
В тот день мы слонялись по двору и маялись от безделья. Стояла летняя жарынь, - середина июля, каникулами все уже наелись, по школе стосковаться не успели, зато успели основательно заскучать. И тут кто-то заметил маленького черного котенка.
Будь мы девчонками, наверняка наперебой завизжали бы "ой, какой хорошенький", бросились бы его тискать. И обязательно в каждой девчачьей компании найдется такая, которая будет с видом знатока вещать что-нибудь вроде того, что надо взяться за пуговицу, если котенок перебежит дорогу, и ничего не случится...
Но мы были мальчишками.
В котенка полетел комок земли. Не долетел, упал на асфальт и рассыпался. Котенок шуганулся, зашипел, мы молодецки заржали. Второй комок был мой - я нарочно целил так, чтобы попасть не в самого котенка, но поближе к нему. Третий комок земли упал, едва не попав котенку по хвосту... А потом в котенка полетел камень. Небольшой, но достаточный, чтобы убить. И попал в бок. Котенок жалобно мявкнул, подскочил и упал. Мы по инерции загоготали, но смех быстро угас: котенок лежал и не поднимался.
- Свиньи!
Елисей не принимал участия в нашей забаве. Он по привычке сидел, покачиваясь, на качелях и пялился в выжженное солнцем небо из-под линялого козырька кепки. Казалось, он и не замечал, что во дворе есть кто-то, кроме него - мы так и не приняли его в свои игры.
- Сволочи вы, - он протолкался к котенку, поднял его и прижал к себе. - Скоты.
- Да пошел ты, - один из пацанов сжал было кулаки, но Костян положил ему руки на плечи:
- Не пыли, пехота!
Когда Костян так делал, любой из нас невольно втягивал голову в плечи: очень рослый и крепкий парень, Костян имел разряд по самбо.
Елисей тем временем осматривал котенка - на удивление споро, точно всю жизнь только и делал, что лечил раненых котят, наконец, с облегчением вздохнул:
- Это просто ушиб. Но вы все равно свиньи, ребята...
В тот момент я испытал отчетливое чувство стыда. За себя и за того, кто бросил камень. Почему-то очень не хотелось быть свиньей в глазах Елисея, хотя мы с ним едва здоровались. Я взбежал по лестнице, крикнул "ма, у нас молоко есть?", сунулся в холодильник, налил немного молока в старую мыльницу и вернулся во двор. Котенок сидел один у крыльца, а Елисей как раз выходил из подъезда.
- О, и я тоже, - сказал он. В руках у него была мисочка с молоком. Мы посмотрели друг на друга и прыснули.
Сначала мы поставили котенку мою мыльницу и с умилением наблюдали, как он лакает.
- Прикольный, - важничая, сказал я. - Спрошу у моих, может, разрешат подарить его Ленке.
- Если нет, я заберу, мне разрешат, - отозвался Елисей.
За разговорами мы и не заметили, как к нам подошел Димка Камерзанов.
Разумеется, мы считали себя настоящей крутой шпаной. Кто из нас не пробовал курить утащенные у родаков сигареты? Кто из нас не пересказывал анекдоты про наркоманов, делая вид, будто общается с "нариками", не разглядывал тайком затертые издания "Плейбоя", не матерился сквозь зубы? Кто не дрался до крови? Разве что Елисей... Однако до Камерзанова нам всем было далеко. Всего на два или три года старше нас, он не только стоял на учете в детской комнате милиции - в то время на учет попасть было легко, но и связался с уголовниками, хотя дворовая молва явно преувеличивала их матерость. Сам Димка хвастался, что ему уже доверили "стоять на стреме" при ограблении какого-то магазина или ларька, и я ему почему-то верил.
- Гыы, - он ногой перевернул мыльницу, в которой еще оставалось молоко. - Че, сучата, делать не хрен? Я вам ща покажу, че делать!
Котенок шарахнулся от него, но Димка успел его пнуть.
- И ты получишь, - ухмыляясь, он повернулся к Елисею, - сопля...
Елисей вскочил и налетел на него с кулаками. Шансов у него не было никаких, Димка был крупнее и сильнее чуть не вдвое, но я тоже не терял времени даром: как пнул Димку под зад!
И вот тогда мы ощутили на своей шкуре, что такое "превосходство в силе". Димка расшвырял нас, как тряпки, плюнул мне в лицо и снова обернулся к Елисею. Что-то в нем, видимо, бесило дворового хулигана до исступления, потому что Димка пнул Елисея в живот. Раз. Два...
- Ах ты, урод! - я вскочил и бросился на Димку с кулаками. И снова он отшвырнул меня, как докучливого щенка...
- Что, Димон, опять за старое?
Костян!
Я испугался, что Димка вытащит "финку", которую он якобы носил с собой постоянно, или позовет своих дружков-уголовников - по его словам, они всегда готовы были за него "подписаться", но нет: наоборот, это Костян парочкой приемов, немного красуясь перед нами, уложил его на горячий асфальт, а потом еще и провел пинком пониже спины. Шипя и огрызаясь, цедя сквозь зубы угрозы, Димка убрался восвояси.
- Он убить нас обещал, - озабоченно сказал Елисей. - Что делать будем?
- Это чмо? Да пошел он, - Костян беззаботно махнул рукой. Его беззаботность передалась и Елисею, и тот переключился на котенка: поднял его на руки, понес домой. Я, однако, несколько дней жил в напряжении, но ничего не происходило. Костян оказался прав: Камерзанов был молодец против овец.
Котенка Елисей назвал Вовкой.
С того дня мы очень сдружились. Хотя нет, дружбой я бы это не назвал. Покровительство? Может быть... Мне хотелось оберегать Елисея, носить ему в школе тяжелую сумку с учебниками, защищать от типов вроде Камерзанова. Защищать его, конечно, было не от кого - Камерзанов от нас отстал, а потом и вовсе отправился в колонию за настоящее, а не выдуманное, соучастие в ограблении, остальные пацаны тихого благовоспитанного Елисея просто не замечали. Он для них был скучен. А мы с ним болтали о книгах, о музыке - оба оказались битломанами, и неудивительно: тогда каждый второй был битломаном, а наши старшие братья и сестры запоем читали "Мастера и Маргариту"... И мне Елисей не казался скучным, он казался мне каким-то чудесным книжным мальчиком вроде тех, о которых писал Крапивин.
Это было последнее наше беспечальное лето. Грянул развал страны, и времена, которые позже назовутся лихими, завертели нас, закружили и понесли, как девятый вал. Мне хотелось править суденышком своей жизни самому, а для этого, как уверяли все вокруг, непременно нужно было учиться в Москве.
И по окончании школы я уехал в Москву - поступать в институт имени Циолковского. А Елисею оставалось еще два года школы, после которых он надеялся поступить в медицинский. Но я так и не узнал, поступил он или нет.
У меня осталась наша с ним фотография - любительская, размытая. Мы оба - в черных вытянувшихся майках, загорелые, веселые; я радостно скалился в объектив, а Елисей смотрел немного смущенно, опустив ресницы на серые глаза - будто не решаясь улыбнуться в открытую, и на щеках у него играли ямочки.
Потом в Москве я попробовал встречаться с девушкой. Это была моя первая девушка, и у нее были ямочки на щеках и серые глаза. Правда, роман наш завершился ничем и очень быстро...
* * *
- Сына, ты меня слышишь? - мама выдернула меня из задумчивости. - Я говорю, твой друг Костя стал майором МЧС! Награды имеет. Двое деток, жена у него...
Она пустилась в рассказы о том, как сложилась семейная жизнь Костяна. Все это мне уже разболтала Ленка, правда, с меньшим количеством подробностей, но я все равно сделал вид, что мне очень интересно.
- А Игоря помнишь? Разошлись они недавно, - продолжала мама, - судятся, с кем ребенок останется. Дочка у них, семь лет ей...
- Э? - переспросил я. - Но...
- Ах да, это не у них, у них сын, а дочка - это у Лени, - мама накладывала еду в тарелки и говорила, говорила, говорила. Я быстро утерял нить ее рассказов, тем более, что говорила она лишь о том, кто на ком женился и развелся, то и дело путая моих друзей.
Друзей детства? Бывших друзей?
- А помнишь, у тебя был еще маленький такой приятель, как же его... Енисей, - вспомнила мама. - Вы еще книжками обменивались.
Я кивнул головой. Горло мне перехватило спазмом.
- Так и не женился, - грустно подытожила мама. - Хирургом в пятой больнице работает, в реанимации...
- Мама, - перебила Ленка. - В экстремальной медицине!
- Что-то у вас мода пошла не жениться, - мама осуждающе поджала губы, изображая старушку, хотя ей слегка за пятьдесят. - Но у тебя хоть гражданская жена-то есть? Что ж ты ее не привез? Познакомились бы.
- Да нет у меня никого, ма.
- Не может быть, - вклинилась Женька. - Никого на постоянно - это верю, это да. А чтобы совсем никого - это ты, дядя Вова, не выдумывай.
Я пожал плечами. Спорить совершенно не хотелось.
* * *
Общественные туалеты никогда не казались мне чем-то важным. Дома. В Москве же я быстро изменил отношение ко многим вещам.
В том числе и к публичным сортирам.
Поначалу я не обращал внимание на странные надписи вроде "Леня, 38/179/18, 31.09" или "Василек, 21/180/21", хотя Василька почему-то запомнил и долго втихомолку посмеивался над тем, что могут означать эти цифры. Уже не помню, кто из однокурсников мне это объяснил.
Парня этого - не помню. Ни имени, ни лица. И почему мы с ним вдвоем болтались по Москве, куда шли, прихлебывая на ходу пиво, о чем разговаривали - не помню тоже. Помню только, как он увидел очередное написанное карандашом на стене туалета имя с цифрами и датой и принялся со смаком, ехидно щурясь, разглагольствовать, что это "голубые" так назначают свидания друг другу...
Я закрыл глаза и представил, как однажды увижу на белом треснутом кафеле надпись "Елисей, 16/176/16", улыбнулся. Насчет цифр у меня были сомнения. Я даже не знал наверняка, сколько лет Елисею, не говоря уж о точном росте.
Помню, что в общагу мы вернулись черт знает когда, дежурная костерила нас на чем свет стоит, но все-таки пустила, когда мы сунули ей шоколадку. Я лежал на узкой казенной кровати, глядя в потолок, и воображал себе, что бы я сделал, если бы действительно увидел такую надпись. Воображение у меня работало на пять с плюсом, - простыню после его "работы" то и дело приходилось стирать, но в ту ночь я так и не смог представить себе ничего особенного.
Представлял, как трогаю губами длинные девчачьи ресницы. И как осторожно сжимаю плечи. Как расстегиваю верхние пуговицы на рубашке - на нижние почему-то не решился.
И уснул я только под утро.
А на следующий день я прицельно обошел все окрестные общественные туалеты. И, найдя в них очередную карандашную надпись, вытащил свой карандаш и приписал: "Володя, 19/182/19". И поставил дату - через неделю.
Хотя насчет последней цифры у меня тоже были сомнения. Я никогда не измерял.
Всю эту неделю я сидел на лекциях, в читалке, в столовке - да где бы я ни был, везде - как на иголках. Что там было, в этой надписи? Максим. Этого человека зовут Максим, думал я. Какой он? Кто он? Что у нас с ним получится? И можно ли еще отказаться? Если я не приду, ничего страшного - ведь этот Максим даже не знает, что я это я.
И даже когда в назначенный вечер я спешил к этому туалету, я раздумывал: может, еще не поздно развернуться и уйти?
И даже когда я толкся возле кафельного здания - мне казалось, что на меня все смотрят, все показывают пальцами, вот-вот кто-то обзовет педиком или еще похуже - я раздумывал, есть ли смысл оставаться или еще не поздно... Но вот кто-то пришел, постоял, закурил сигарету. Помялся. Вошел. Вышел. Он явно кого-то искал. Я затаился и молчал, но этот человек меня заметил.
- Володя? - неуверенно спросил он.
Максим оказался обыкновенным, ничем не примечательным дядькой чуть за сорок, с мягкими манерами. И я в душе был рад, что он именно таков - не мускулистый красавец-качок, не принц на белом коне, не... не... не Елисей. Потому что, думал я, Елисей все равно никогда не будет писать объявления о свиданиях карандашом на дверке туалета. Он женится, и женские руки будут трогать его ресницы и светлые волосы...
Но когда Максим осторожно развернул меня спиной к себе, я подумал: хорошо, что я его не вижу. Можно вообразить, что это и есть Елисей.
Тогда мне совсем не понравилось. Было больно и как-то неудобно, дискомфортно, к тому же я не догадался сходить в туалет перед "свиданием" и едва не описался под конец. Максим уверил меня, что дальше будет только лучше...
Больше я никогда его не встречал.
Сколько еще в моей жизни было таких свиданий, назначенных на замусоленной дверке или кафеле?
А потом мы перестали писать эти объявления.
А еще позже в моей жизни появился Андрей, и мы какое-то время даже чувствовали себя счастливыми. У него были светлые волосы и длинные, девчачьи ресницы. Я предлагал ему завести кота, но Андрей, как выяснилось, терпеть не мог кошек.
Мы жили в квартире, которую я снимал в Выхино, - половина частного дома, удобства во дворе, печка, мне это все напоминало избушку на курьих ножках, и я шутки ради повесил на стену часы с кукушкой. Выглядели они как декорация к детскому фильму, но Андрею нравились не больше, чем кошки, - особенно он нервничал, прямо-таки дергался, когда кукушка со скрипом высовывалась из своей дверки и кукала.
- Ну, тебя же аська не бесит? А кукушка точь-в-точь как аська кукует, - удивлялся я.
- Настоящая - да, - ворчал Андрей. - А эта какая-то мертвая. Кадавр кукуечный. И вообще, что за хрень, в твоем возрасте загоняться по детским сказкам...
Тогда я впервые подумал, что Елисей бы оценил "кадавра" - и не оценил всего остального. Он очень любил "Понедельник начинается в субботу". Наверняка окрестил бы купленный мной с рук старый диван "транслятором". Повесил бы старинное зеркало...
Глупо было жить прошлым. Воспоминания - это сущность без существования: они есть, но того, о чем они, давно нет. И того Елисея, который иногда приходил ко мне во сне, тоже давно не было - был какой-то незнакомый взрослый человек со своей жизнью и своими заботами, и вряд ли он помнил одного из товарищей по детским играм.
С Андреем мы прожили ровно до того, как ко мне напросилась Ленка - впервые со времени своего замужества и вообще впервые с тех пор, как я уехал в Москву. Я был рад сестре, но выходить из шкафа совершенно не планировал. Поэтому, наскоро изложив Андрею ситуацию, попросил его пересидеть дома, пока Ленка не уедет...
Реакция Андрея меня поразила. Он самым форменным образом расплакался, заявил, будто всегда знал, что когда-нибудь я его брошу и уйду к женщине, и что больше не хочет меня даже видеть. Никакие объяснения, уговоры, клятвы не помогали - он так и не поверил, что я действительно жду в гости родную сестру с племянницей...
Потом у меня появилась хорошая работа - я на такую уже и не надеялся, потом я уехал работать в Финляндию, потом вернулся... Сменил квартиру. Сменил работу. Разлюбил Крапивина - теперь его мальчики казались мне искусственными, как идеально красивые розы в кладбищенских венках. И опять сменил квартиру.
И опять сменил работу.
Больше мне не удалось завести сколько-нибудь серьезные отношения - все заканчивалось через неделю, максимум через месяц. А еще позже какой-то благодетель придумал Hornet, и я выложил туда - в лучших традициях, неведомо кем введенных - фото своего обнаженного торса с подписью на двух языках, английском и русском: "познакомлюсь с хорошим парнем для несерьезных отношений"... И - не иначе как сдуру - приписал: "Блондинам и врачам не отвечу".
Надо было написать еще, что я против длинных ресниц и ямочек на щеках. Хотя Елисей, наверное, давно избавился от этих примет детства - с годами мужчины утрачивают юношескую прелесть, и на щеках появляются уже не ямки, а морщины.
Зато с годами кое-кто - например, я - обучается признаваться себе в том, что двадцать лет не был дома из страха снова увидеть Елисея.