Осенью 1907 года, проходя мимо здания государственной думы, купец первой гильдии Федор Иванович Шикин пребывал в романтическом расположении духа. Двести рублей, только что выигранные им у поручика Вяземкого в винт, грели бедро что твоя печка.
- Так - то, брат! - вновь и вновь назидательно повторял Шикин в мыслях посрамленному поручику. - Это тебе не сабелькой махать. Это дело умственности требует. И вновь переживал он эпизоды борьбы, как смелой и неочевидной прорезкой лишил он врагов возможности задействовать козырей, как путем тонкого взаимодействия с купцом Брюхиным усадили они вояк без трех.
- Брасовые по вантам! - сурово повторял Шикин Вяземскому, как бы тонко намекая на цусимский провал.
А теперь вот они, денюжки. Да все новенькими, ладненькими. Шикин даже не удержался, пересчитал еще разок.
Приятно. Да и не то приятно, что деньги, а что чести купеческой не уронил.
Дома, на первой линии, ждал Шкина заботливый ужин, балдахин и разговоры с женой Пелагеей Федоровной, женщиной чинной и благочестивой. Славный невский ветерок навевал умиротворенные, отчасти даже философские мыли. - Эх! - думал Шикин, - хорошо! Уж как есть хорошо! С удовольствием оглядывал Шикин красивые фасады городских архитектур и жизнь казалась ему вполне удавшейся. Особенно долго любовался Шикин парадным городской Думы, и мысли о крепкой государственности невольно посетили его крепкий затылок.
И вдруг... Что же это, господа, творится такое! Шикин ясно увидел, как из думского парадного выходит самая что ни на есть настоящая свинья! Вот как есть хавронья, только одета по - чиновничьи, а на лацкане пиджака даже и депутатский значок! Шикин совсем обомлел.
- Что же это... ведь мне теперь тюрьма. Это ж нельзя такое.
Свинья деловито и высокомерно оглядела Шикина и мерзко так себе ухмыльнулась. Мол, что, Шикин, страшно? Тюрьма тебе теперь. И в следующее мгновение Шикин с ужасом увидел, как рука его, как будто помимо воли, лезет в карман. - Стой, стой, рука! - но тщетно. И вот уж Шикин видит, как рука его достает из кармана двести рублей, выигранных у Вяземского, и - Стой! Стой! - стыдливо и почтительно протягивает свинье. Ах, ты ж, рука, что ты наделала! Взгляд высокомерной хавроньи запылал как будто бы гневом, но потом как будто бы смягчился. Шикин совсем потерялся.
- Что же... ведь она подумает, что я ей деньги предлагаю... Да ведь я же и предлагаю! Вот они, в руке, синенькие, ладненькие... Шикин попробовал исправить ситуацию при помощи другой руки. Нет, не выходит! А свинья все глядит.
- А может, оно и ничего? Стоит себе человек, держит ассигнации. Проветривает, может, их.
Ничего так и не сказав, хавронья важно вступила в подъехавшую богато убранную карету и укатила, оставив Шикина чуть не посреди площади с протянутой рукой.
Лишь тут Шикин стал приходить в себя.
- Тюрьма, как есть тюрьма. Повезут по этапу на каторгу, в самую что ни на есть Сибирь. Вон как глянула - то. А что же это я, стою посреди площади, да и деньги в руках. А ну, как заметит кто? Да уж наверняка заметили! Вот забота... Шикин осторожно, исподтишка, огляделся.
- Что, дядя, деньги раздаешь? - подозрительного вида цыган нехорошо как - то щурился на Шикина и нагло улыбался золотыми зубами.- Может, и мне чего выдашь?
- Иди своей дорогой, конокрад.
Цыган стал щуриться еще неодобрительней и почему - то мельком глянул на здание Думы.
- По закону предков живем. Против властей не бунтуем.
- Иди уже.
Шикин собрал весь остаток сил и кое - как доковылял до переулка. Дородная, деревенского вида девка на углу продавала семечки из большого холщевого мешка. Деньги! Ведь это улика. Нужно избавиться от них. Шикин придал голосу приветливость:
- Что ж ты. Никак семечками торгуешь?
- Ну.
- А ведь, поди - ка, тяжело ими торговать? Смотри - ка, милая, вот у меня двести рублей. Хочешь ли, я дам их тебе?
От сильно удара по уху Шикина аж отбросило к стене.
- Не стыдно тебе, барин! Такое дело предлагать. Постыдился бы хоть возраста своего.
- Экая балда. Ей про деньги, а она все об своем. Женский род не переделаешь.
Шикин отполз подальше и стал прикидывать, под какой камень засунуть деньги. Нет, нельзя. Найдут всю сумму - сразу догадаются. Шикин достал всю пачку и стал понемногу, оглядываясь, разбрасывать ассигнации на брусчатку.
- Хотя и жаль вас, ладненькие, да жизнь дороже. Иначе мне казенный домик получается.
Покончив с этим нелегким делом, Шикин как будто бы испытал некое облегчение. И твердо решил в следующий раз обуть Вяземского на полтыщи минимум.
- Маменька, маменька! - услышал он детский тоненький голосок откуда - то из подворотни. - Смотри - ка, сам Никола - чудотворец денюшку нам, бедным, разбрасывает! Заслужили мы, сталбыть.
- Это котятки, что мы давеча утопили, нам с того света гостинец шлют. А ты, глупая, топить не хотела, плакала, - отозвался грубоватый женский голос. - А у них на небушке навалом этого дела.
- Эх, и хорошо быть добрым! - очень необычно для себя подумал Шикин, почесывая подбитое ухо, - И зачем я стал на эту Думу смотреть. Что мне в ней такого - этакого? А теперь горе. Скоро, может, и меня как тех котят. Натворил делов, купчина! Свинью в думе углядел.
Кто поймет делового человека в беде? Мир жесток к тем, кто не боится много работать и брать на себя ответственность. Разгильдяи - завистники только и ждут того, чтобы оступился купец. Налетают они как вороны и давай клевать побольнее. Только родной человек не станет спанталыку осуждать. Шикин даже и не думал скрывать что - то от жены.
Пелагея Федоровна была женщина прямая и практичная.
- А ты ведь, Шикин, смутьян! - без обиняков заявила она. - Раскачать решил, сволочь, корабль государственности. Как же может свинья быть в думе? Там народные избранники. Вот тебя теперь укатают, а с торговлей что? Разве кто умный возьмется.
- Да ведь я не виноват. Это ж само как - то.
- Разберутся. Все вы, смутьяны, поначалу невиноватые. Ты лучше пойди повинись. Грех - то страшный. Повинись, легче станет.
- Эвон ты как заговорила. Повинись... Да ведь за такое конфискация положена. Отберут все как есть. Эх, и дернул меня черт вообще там гулять! Теперь беда. Укатают куда Макар телят не гонял как госизменника, да и вы по миру пойдете.
- И укатают. Ведь ты на основы покусился.
- Где ж я покусился - то?
- Разберутся.
Чтобы хоть как - то успокоиться, Шикин приказал кликнуть с кухни дворового Сеньку, известного в округе мастера балалаечной игры.
- Давай, Сень. Про Сибирь.
Сенька залихватски дернул вступительные аккорды и кокетливо, с ухарским намеком, мотанул кудрявой челкой.
- А что Сибирь? Сибири не боюся.
Сибирь ведь тоже русскя земля, -
до самых сумерек раздавалось под гулкими сводами квартиры. И чем бойчей Сеня пел, тем грустней становилось. - Тебе - то, черту, и впрямь, чего бояться. А вот мне... Вспомнилось Шикину почему - то детство. Видел он раз, как в деревне, в соседском доме, толстый и неумный мальчик выпросил у отца для забавы только недавно родившегося гусенка. Да и стал с ним как с куклой, кутал его, одевал в кукольные одежды и хвастался друзьям. От неловких прикосновений у гусенка поломались все кости, Шикин помнил, как мучительно тот умирал. Так и не вырос, не дал доходу. Мертвый, лежал он, разряженный в кукольное, а неумный мальчик все причитал над ним - Почему? Боженька, почему?
- Давай - ка, Сень, еще разок. Про Сибирь.
Ночь Шикин провел беспокойно. Все мерещилось ему гнусное деревенское быдло в арестантских робах, обступающее, наступающее, кровавое и страшное. Окруженный быдлом, Шикин метался. Вдруг из глубины выступил на него страшный как Вий дворник с большими садовыми ножницами.
- Что, Шикин, на власти полюбил смотреть? А вот я те щас глазенки - то повыковыриваю! Будешь знать! Мерзкие работные людишки тянули к нему свои мозолистые руки, норовя разорвать на части.
- Братцы! - кричал Шикин в ужасе,- не казните! Ведь я для вас всю жизнь много работал, брал на себя ответственность. Для вашей обчественной пользы! А дворник все наступал и щелкал ножницами как большая хищная птица клювом.
- Будешь знать, как на власти зенки пялить! Вот ужо я тебя!
В поту и ужасе проснулся Шикин - и снова чуть не впал в оцепенение от страха. Из глубины комнаты осторожно кралась к его койке супружница его, Пелагея Федоровна, подозрительно пряча левую руку за спиной. Губы ее бормотали нечто значительное и страшное.
- Что ж ты, душенька? Али не спится тебе?
- Сказано: вырви глаз свой. Смирись, Федор Иванович! Такая судьба. И Пелагея Федоровна взмахнула припрятанным за спиной ножичком.
- Эй, стой, осади! - Шикин сумел увернуться и схватил для защиты со стола самовар. - Скажи хоть, в чем вина - то моя?
- Соблазнился ты, Федя. В услужение диаволу попал. Смирись, Федор.
- Да как же, душа моя! Взгляни на себя, тебе ножичек совершенно не идет. И без покаяния. Да ведь то не я, а бесовское наваждение. Вот покаюсь завтра, оно и отпустит.
- Покается он. Да кто ж тебя, грешника, к храму подпустит. Тебе уж, поди, и анафему пропели. Грех - то страшный, непрощаемый. Смирись.
Пелагея Федоровна, несмотря на возраст, женщина была ловкая и быстрая, так что Шикину становилось уж нелегко отбиваться.
- В чем грех - то, душечка? За что мужа жизни лишить хочешь? Ведь на то человеку и зрение дадено, чтоб глядеть.
- И не глядел бы вовсе в ту сторону. Мало тебе на что глядеть в Петербурге. А он давай на Думу пялиться. Хоть бы на девчонок поглядел, и то бы ничего. А лучше всего прошел бы мимо, глаз не подымал. Теперь беда.
Активная борьба за нравственность утомила Пелагею Федоровну. Годы давали о себе знать. Поняв, что выколоть себе глаза Шикин вряд ли даст, она прибегла к силе слова.
- О торговле подумай. Тебе теперича всяко разно конец, а делу нашему репутация важна. Давай - ка... Сам согрешил, сам и исправь. Оно сначала вроде и больно, а потом и ничего. На вот ножик тебе. Давай... сверши правосудие.
- Да как же... Ты на что меня подбиваешь. Ведь оно ж депутат, хотя и животное.
- Да не ее... Себя, себя покарай. Избавься от зрения бесовского.
- Нет уж. Как же я без зрения буду деньги считать. От этого клиенту может выйти ущерб. А вот чего я сделаю. Видел я на площади афишку, что приехал будто бы к нам на гастроли кудесник индийский, а по - ихнему йог. Лечит всякое необычное. Цену правда, ломит, ну да что уж... обращусь. В храм - то мне и самому теперь стыдно, так нагрешил... Разве что нехристь индийская возьмется.
- Хорошо ли это будет, Федя? Йоги ??- то эти, говорят, коней воровать горазды.
- Экая ты. Откуда ж в Индии кони. Там и зимы - то не бывает.
- Летом - то коника свести проще.
- Я пешком к нему дойду.
Йог Шивабуддхан поразил Шикина двумя вещами - чистым, без акцента, русским языком и серебряным хронометром с гравировкой " За взятие Шипки".
- Вещь дареная, - объяснил он на вопросительный взгляд Шикина. - От благодарного пациента. Я ведь кого только не излечил... Время нынче нервное, болезни скверные, гордыня у людей непомерная, - он щелкнул крышкой хронометра. - Впрочем, к делу. Где вы, говорите, видели свинью? Отлично, давайте туда и отправимся. Что такое? Вы почему свою руку держите? Отпустите же.
- Да как - то оно тово. Неуверенный я насчет нее. Нет ли у вас бечевочки? Готов купить.
- Успокойтесь немедленно. Вы не один туда идете. Вперед! - и Шивабуддхан добавил несколько слов на нерусском языке.
Шикина всего трясло. Вот и то самое место. Сейчас вдруг и карета появится... Да вот и она. Йог забормотал непонятно и пугающе. Шикин на всякий случай взял руки за спину.
- Бах! Вдруг сознание Шикина прояснилось до необычайности. Видит он, как из кареты вылезает свинья, да какая! Всем свиньям свинья. И так ясно все это видит Шикин, каждый волосок на свинячей коже может рассмотреть. Сомнений нет, хавронья!
- Ах ты, нехристь! Что ж ты натворил. Ведь я думал, это наваждение бесовское, а теперь вижу ясно, что свинья. Как же мне жить - то с этим?
- Ну, от наваждения - то вы избавились. Благодаря силе мантры видение ваше теперь правильное. Рассчитаемся на месте, или? Как вы предпочитаете?
- Какой рассчитаемся! Вертай все взад, нехристь! Давай делай как было.
- Что вас так раздражает? Вы увидели свинью, но! Подумайте о том, сколько жизней это существо копило благую заслугу, чтобы занять свое высокое положение! Это называется карма. Теперь ее положение непоколебимо, ибо заслуженно. Разве осознание этих истин не вносит мир в вашу раздраженную душу?
- Какая карма! Свинья в думе! Ведь она законы принимает! Через то страна может к катастрофе придти! Какое тут умиротворение!
- Да вы, милейший, революционер. Мы, йоги правильной парампары, это не есть одобрять. И Шивабуддхан демонстративно щелкнул крышкой хронометра с гравировкой. - Впрочем, мне пора. Деловая встреча. Счет вам пришлют.
- Стой нехристь! Вертай как было! - но йог уже завернул за угол. Догонять его у уставшего Шикина не было сил. Разбитый, поплелся он домой, стараясь не смотреть на прохожих, чтоб еще чего не увидеть. Но и без того настроение портилось с каждым десятком пройденных метров. То в глаза лезла убогость обшарпанной облицовки домов, то раздражала разбитая лошадьми мостовая, то бесил запах сливной канализации.
- И не могут починить, сволочи. Налогов - то плотим им сколь. Сидят там в этих своих думах... Вдруг, словно из воздуха, возникло перед ним сияющее лицо обладателя хронометра. - Да вы, милейший, революционер... - и снова растворилось.
Заткнув уши и прикрыв глаза от мира понесся Шикин домой, то и дело спотыкаясь и пребольно ударяясь об ограждения мостов. - Революционер... революционер... - так и раздавалось в мозгу его.
- И черт дернул обращаться к нехристю этому. Они ж позавсегда... еще и деньги плати им.
А мужичка того Шикин просто не заметил. Так и налетел на него с размаху, придавил грузной тушей своей. - Черт! Неужто прибил насмерть? Еще беда. Но нищий оказался не такой и хлипкий - выбрался из - под Шикина, заблестел умными глазами.
- По делам все спешишь, купечество? Дело хорошее... А всем делам - то знаешь, конец какой? Сосновый ящичек.
- На вот тебе, за обиду. Не со зла придавил тебя, не держи на меня. И Шикин стал выворачивать из карманов всю мелочь, что была.
- Давно здесь христарадничаешь?
- Давно да недавно. А ты, небось, лесом торгуешь? Сколько аршин продал, а время придет - и десятка не понадобится.
- Твоя правда, божий человек, - у Шикина уж не было сил идти дальше. Он присел рядом с нищим, не опасаясь уж увидеть что - нибудь не благолепное.
- Косматый ты какой. И не стрижешься вовсе?
- Разве кому от стрижки ума прибавилось? Не стригусь.
- Слушай - ка вот, какая со мной приключилась оказия. Шел я как - то...
- Знаю я твою беду, - засверкав глазами, сказал вдохновленный странник. - Она мне ведома.
- Да ты, никак, прозорливец? Тогда ты мне собрат по несчастью.
- Был у меня брат, верно. Засекли господа на конюшне, до воли еще. Была еще собачка приблудная, околела той весной.
- Люди бают, у вас, прозорливцев, времена нынче тяжелые. Того гляди, не то что - нибудь на небесах узреешь - вот и грех. Так говорят, видения можно видеть лишь где надо утвержденные. Не в большой цене Святой Дух ныне. Правда, нет, что скажешь?
- Мудрость, мил человек, она не в каретах иностранных ездит. Она босая по Руси бегает, как вот и я.
- Да ведь ты в лаптях.
- На встречу важную приоделся.
Шикин снял с себя пальто и накинул на взволнованного странника. Ему как - то жарко становилось.
- У меня на кухне Сенька - балалаечник. Тоже косматый.
- А сказать тебе, каковой мне сон нынче приснился? Слушай тогда. Прикорнул я давеча у церковной ограды, да вдруг вижу - крутится земля - то, крутится, да и выкрутилась себе. Куда, спросишь, выкрутилась? А на сто лет вперед, и еще на десяточек. Ну, и гляжу себе - ох, как изменилась Рассеюшка! От земли от самой, от народа страдающего поднялись люди небывалой честности. Облеклись они в доверие народное как в белые одежды. Кто? - спросишь - такие? Отвечу тебе - народные депутаты. Все они с детства наставлены в честности и нет среди них ни одного нечистого на руку. И взяли они скрепы, и понесли, и несут. День и ночь пекутся они об народном благе, забывая и сон и пищу. Лишь один раз один из них по недоразумению утаил три с полтиной рубля казенных денег - и сразу был подвергнут осуждению со стороны сотоварищей. А великий вождь у них... не смог я лица разглядеть.
- Что ж это за партия такая? - спросил изумленный Шикин. - Виданы ли такие чудеса на белом свете?
- Веруй, веруй, купечество! Будет тебе однажды заступа от правильных избранников! От всех напастей защитят тебя - и со всех сторон.
Так хорошо стало Шикину от слов прозорливца. Прозорливец продолжал:
- И вот земля - то крутится, крутится! А они скрепы - то несут, ох несут! Тяжело, да надо. Вдруг - что такое? Ветры задули сильные, злобные.
Прозорливец вдруг изо всех сил задул на Шикина, как будто хотел сдуть его совсем.
- Дуют ветры, дуют... Волну гонят. Из - за моря черные ястребы. Налетели на сильных, хотят скрепы отобрать. Кто поможет им?
Прозорливец замолк и уставился на Шикина своими большими безумными глазами.
- Кто, говорю, поможет против ястребов?
- Да верно ли ты сказываешь? Говорил ли кому о своем видении?
- Верно, верно. Ты мне верь, Шикин! Уж я знаю.
- Что же делать - то мне, святой человек? Свет грядущих событий устыдил меня. Перед святостью будущих великих депутатов мой грех стал еще гаже.
- А хоть сто лет думай, лучше покаяния ничего не придумаешь. Иди в храм, где ж еще и спасаться заблудшей овце. Спаситель милостив, вылечит недуг твой. Пуще же всего приготовляйся к борьбе с заморской нечистью.
- Это так. А вот все ж есть думка у меня. Хоть одним бы глазком на скрепы эти поглядеть. Чем они так ястребам нужные.
Прозорливец нахмурился.
- Это нельзя. Силы они необъятной. Не каждый перенесть сможет. Ступай в храм, приготовь себя к будущему.
Шикин от души обнял грязного нищего, и вид нищеты его уж не раздражал его. И потом, идя по улице к дому, он уж не раздражался более общим нестроением. Ведь теперь он знал, что и ста десяти лет не пройдет, и люди в белых одеждах правды обустроят Россию.
- Решился я, Пелагея Федоровна, душечка. Пойду в храм сейчас, а потом и в околоток. Расскажу все как было, покаюсь. Ведь это я сам во всем виноват - глазел куда не можно. Накажут - да и хорошо. Искуплю греховность души своей.
- Вот и молодец, Феденька, вот и славно. Хорошо, что осознал ты грех свой. Пелагея и Федор обнялись и слезы умиления потекли из их глаз.
Механические звуки вальса " на сопках Манчжурии" резко разорвали тишину. Шикин вздрогнул от неожиданности и стал глазами искать источник звука. Быстро он его обнаружил - на обеденном столе лежал себе, посверкивая серебряными боками, механический хронометр. Мозг Шикина как - то резко прояснился и вместо супружницы своей, Пелагеи Федоровны, Шикин увидел немолодую ушлую стерву, только и ждущую спровадить его в казенный дом. ??- Соблазн... ох. соблазн, - прошептал Шикин.
- Что это, душечка? Откуда? - Шикин из последних сил старался унять гнев.
- Что ? А, это... А это, Федя, видишь ли, в залог принесли, старушка какая - то. Я и приняла, помогать нужно в беде - то людям. Такая старушка бедная, все на жизнь мне жаловалась. Как не пожалеть.
Звуки вальса навязчиво и громко били Шикину по ушам. Он взял со стола хронометр, перевернул.
- Старушка? А что ж здесь надпись? Написано - "За взятие Шипки". Как же могла старушка Шипку брать?
- Да ведь она бойкая, Федя! Как - нибудь, может, и взяла случайно.
- Да ведь ты, Пелагея Федоровна, врешь! Уж я чую - был здесь йог, не иначе!
- Что ты такое, Феденька, говоришь, какая Шипка. Я ведь женщина простая, сложностям необученная. Вот принесла женщина, под залог, доченька у нее болеет, ножки слабенькие, какая Шипка? - Пелагея Федоровна чуть не плакала.
Будучи благочестив, Федор Иванович приходил в гнев редко, но очень метко. Тяжелое детство и большая физическая сила делали его опасным для негодяев. Однажды, играя в винт на банкете, и, будучи заподозрен в игре краплеными картами, он голыми руками разорвал колоду в 52 листа и со словами " Вот тебе твоя ферплея" засунул одну часть колоды в рот иноземному купцу, а другую часть тоже хотел засунуть, но, будучи добр, не стал. В другой раз, будучи необоснованно обвинен иноземными купцами в нечестном ведении дел, Федор Иванович схватил одного из них и, действуя им как оглоблей, легко отбился от наседавших. За это в деловых кругах он удостоился прозвища Федор Справедливый. Вот и сейчас все его существо трепетало от ненависти ко лжи.
- А вот какая, - и Шикин с размаху швырнул хронометр об пол. Но странное дело, звуки вальса не затихли, а так и продолжали механически гудеть в голове его. И потом, когда он крушил мебель и ломал топором ставни, так и продолжали они гудеть. И потом, когда все тем же топором ломал он череп исправнику, все отсчитывали они свои неумолимые механические три четверти.
- Заколдованный хронометр! - кричал Шикин и разбрасывал по углам караульную команду, приехавшую его арестовывать. - Остановите! Остановите его! И вместо караульных представлялись уму его черные ястребы, прилетевшие из - за моря отбирать драгоценные скрепы. Все видел он в бреду лицо Шивабуддхана, и плевал в него горькой слюною, и выкрикивал проклятия. И когда его везли уже в кутузку, все слышал он эту механическую полифонию. - Да вы, батенька, революционер... - повторяло ему возникающее из ниоткуда лицо.
- Скрепы! Скрепы берегите! - почти умоляюще сказал он сопровождавшему его унтеру. - Из - за моря опасность.
- На вот тебе скрепы, - отозвался унтер и с удовольствием двинул Шикина в глаз.
- Что ж, потерплю... - подумал Шикин. - Совсем другая ведь скоро будет полиция. Всего - то сто лет потерпеть.
- Не узнаешь ты себя через сто лет, - сказал он унтеру.
- Через сто лет никто себя не узнает, - философски отозвался унтер.
- К войне готовьтесь, служивые. Ветер усилился.
- Кулак я об твою башку дубовую ободрал. Как воевать - то? - засмеялся своей шутке унтер.
- Этих не проймешь, - понял Шикин. - К государю мне надо. Насчет опасности государственной рассказать. Ибо ястребы замышляют. Распростерто крылатое зло.
- Разберутся, - унтер небрежно извлек из кармана формы серебряный хронометр. Узкое пространство кареты заполнилось механической музыкой.
Повсюду заговор! Сознание важности своей миссии придало Шикину сил.
- К Государю! Только к Государю! Но как добраться до него? Разве выпрыгнуть на полном ходу? Шикин осторожно выглянул в окно. Арестантская карета как раз заезжала на мост. Сейчас замедлит ход, и тогда...
- Даже и не думай, - унтер был настоящий философ.
- Я и не думаю. Я свой ум на Всевышнее возложил, - всей своей грузной тушей Шикин кинулся на унтера. Испуганные звуками борьбы и качкой, лошади понесли. Арестантская карета мчалась по Невскому, заваливаясь то направо, то налево, и полицейский кучер не мог уж ни спрыгнуть, ни замедлить ход. Вот она влетела на Аничков и с размаху хлопнулась на бок. С трудом протиснулся Шикин через разбитое стекло наружу, ободрав себе все руки.
- Вишь ты... Конь, - почему - то подумал он. - А вона и еще один. Прямо конница.
- Лошадки, а, лошадки! Доскачете ли вы до новой России? Вот вы какие вздыбленные, далеко вам видать. Шикин подошел к одному из коней и попытался погладить его по левой задней ноге. - Ты доскачешь, лошадка. Ты увидишь скрепы. Я бы хотел вскочить в седло, но торговое дело сделало мое тело грузным. А ты скачи.
На мостовой хрипели лошади, путаясь в постромках сломанными ногами и тщетно пытаясь подняться.
- Вы из мяса и костей, - сказал им Шикин. - Ваша жизнь - сплошная беготня под ярмом. Чего об ей жалеть. А мне к Государю надо.
Запыхавшийся, он расстегнул блестящий лаковый жилет, подаренный ему на именины друзьями - купцами. Сердце колотилось.
- Я вырос из многих жилетов, но из этого уже не вырасту, ведь годы что паровоз. Прут себе вперед, а внутри механика. Впрочем, я давно не расту, а только полнею. А если б я рос, то дотянулся бы до лошадки.
Он скинул жилет и с трудом взобрался на тумбу к юноше, поверженному конем. Люди, кареты и кровь оказались чуть снизу.
- Косматый ты что мой Сенька, - обратился он к юноше. - Давай - ка, дружок, плюнем на эту, прости Господи, жизнь. Коник тебя забодал, а ты без внимания на это, плюй да и все. Федор Иванович обратил взор свой в сторону Адмиралтейства.
- А что Сибирь! Сибири не боюся! - грозно и бесстрашно произнес он. Опираясь на плечо косматого юноши, стоял он, смелый, и в лице его уж проступило нечто героическое. Лошадка за спиной его вершила свой прыжок в грозные рассветы великого завтра.
Ответа не последовало. Заговор.
Федор Иванович с размаху бултыхнулся в колючую холодную реку. Разодранные стеклом руки сразу заболели. Загребая изо всех сил, Шикин все думал как он расскажет Государю обо всех купеческих бедах, да и об опасности предупредит. Война непростое дело, к ней готовиться надо. А вокруг враги. По берегу бежали ребятишки и, смеясь, показывали на Шикина грязными быдляцкими пальцами. Освободившийся из кареты вслед за Шикиным унтер кричал Шкину с моста:
- Шикин! К берегу правь, бревно ты бородатое!
- Государь есть мой берег, - и Шикин еще пуще заработал руками и ногами. Холодная волна вдруг окатила его с головой так что он даже с дыхания сбился. Странный золотой свет вдруг увидел он в небесах.
- Скрепы... Вот, сталбыть, они какие... - пробормотал он и новая волна накрыла его с головой. И дальше уж пошло проще - все он греб навстречу сиянию, оставляя за собой красный кровавый след от разодранных рук.
Унтер достал из форменного кармана раздавленный серебряный хронометр.
- Пропала вещь. Шестеренки, винтики. Не собрать.
Лошади на мостовой хрипели и рвались в муках. Унтер достал револьвер. Вокруг уж стал собираться народ. - Революционеры... Бомбисты... Покушение... - перекидывался туда - сюда шепоток.
- Что ж, господа, не стану скрывать, - выступал вперед какой - то разночинец. - Именно я обезвредил опасных бомбистов. Было ли мне страшно? Я не думал о том.
А Шикин все плыл. Волны, одна за одной, накатывали на него. Волны, они как лошадки, только мокрые. Вот впереди по траверзу грозовое облако - ширилось, да и обратилось шагающим по небушку прозорливцем. Шагает он, указуя, только спина видна, да помахивает - покручивает серебряным, на цепочке, серебряным хронометром, кладет себе восьмерочки что твой маятник. А музыка от него то накатит на город, то откатывается куда - то. Скачут по небу бронзовые кони, да уж и не бронзовые, а неизвестной масти, а на них мужики угрожающие. Черные ястребы кружат, кружат над ними.
- Четыре, без козырей! - кричит Шикин как бы в азарте. - Карайте заговорщиков, ребята! У кого хронометр, тот и есть самый!
Облака впереди светлеют и клубятся, а силы в холодной воде быстро тают. Прозорливец все дальше. Федор Иванович собрал последние силы и плывет к Государю.
Глубока и коварна ты, река Фонтанка! Непрозрачны твои воды, странный цвет имеют они на рассвете, но еще более странный - солнечным днем. Какие, должно быть, странные существа проживают глубине твоей, как непрост и удивителен должен быть характер их! Зима ли, лето - а ты все несешь свои воды на сопредельные территории, и у мостов твоих заграничные привычки. Енисей и Обь в широкой и мощной ясности своей гордятся твоей необычностью, но часто ли ты вспоминаешь их? Весь сезон идет по Уралу сплав, тянут кругляк и товары, чтобы согрела петербурженка зимой свое изящество. Но что тебе до того? Не Странность ли твое второе имя?
- Обратите ваше благосклонное внимание, коллега, на сей феномен. Этот несчастный так упорно плывет по реке, как будто решил вплавь покинуть наше благословенное Отечество.
- Что ж... Многочисленные неустройства и разлады в нашей экономической системе привели уж многих несчастных на грань помешательства. В том - то, коллега, я и вижу нашу с вами великую миссию - путем реформ облегчить существование нашего многострадального народа.
Двое хорошо одетых мужчин не спеша свершали променад по направлению к Аничкову мосту.
- Ну, вы - то, князь, стоит признаться, весьма преуспели в этом. Ваша гениальная идея нарядиться свиньей чтобы привлечь внимание общественности к проблемам животноводства имела грандиозный успех. Скажите, не тяжело ль вам было целую неделю представлять из себя животное?
- Ведь это для дела. Видите ли, моя концепция состояла в том, чтобы всецело вжиться в образ крестьянина, простите, свиньи. Как же иначе мы могли бы им помогать.
- Должен признаться, князь, вам это вполне удалось. Пресса в восторге. Не стоит ли нам с вами несколько ускорить шаги, комитет скоро начнется. Сколько на ваших?
Второй собеседник засунул руку во внутренний карман пиджака и что - то начал там долго искать.
- Где же он... Неужели в номерах оставил... А, вот! - он протянул собеседнику деревянный, богато инкрустированный портсигар.
- Не желаете ли угоститься? Друзья прислали из Турции. Дал на пробу своему Гришке, говорит, хорош самосад!
- Ваш Григорий просто душка. Впрочем, я некурящий. Так который час?
- Я не ношу часов, милейший. Вещь недешевая, лучше употребить сии средства на помощь страждущим.
- Князь, я бесконечно ценю ваши актерские способности, но вы говорите фразами из пошлой душеспасительной пиески.
- Что ж... Добро, милейший, иногда бывает до неприличия банально и пошло. Поспешим.
- Да, поспешим. - Эй, Приятель! - крикнул он вслед уплывающему Шикину, - Станешь шведом, будь осторожен с этим делом.
С каким именно делом, он не уточнил. Коллеги быстро зашагали в направлении моста.
С трудом держась на плаву, Шикин бился с ястребами. Непростая борьба вытягивала остатки сил. То и дело ему удавалось прихватить их то за когтистую лапу, то за крыло, но, верткие, они ухитрялись вывернуться и вновь атаковали Федора Ивановича. Находясь в пылу борьбы и, постоянно погружаясь в воду, он не сразу расслышал сухие, раскатистые хлопки выстрелов. Унтер бежал по берегу и стрелял. Вдруг что - то очень большое и массивное ударило Шикина в плечо, и правая рука перестала двигаться. Загребая оставшейся, он из последних сил рванул вперед.
- К Государю. А там разберемся. К государю.
Захлопнув кобуру, унтер бросился в воду вслед за ним.
- Цепляйся, Шикин, утонешь совсем!
Странная вода, зыбкая река. Сколько надежд похоронила ты, сколько дерзких взглядов просветила! Город глядится в тебя с двух сторон, но что видит? Дома дивятся, что они состоят из волн. Как бы им и узнать о том, если не ты. Солнце любит отразиться в тебе, когда ненадолго выходит из - за туч. Что тебе купец? Он имеет сказать государю. Ястребы нещадно атаковали его по пути, а он сдюжил. Доберется ли, скажет? Про то знают лишь лошадки, скачущие вдаль.