И раз, и два... басы и бочка, блюз, тоска, и резко переход в мажор. Отлично, парни, на пути к успеху вас ждет козырный пул ролей! Компания бродячих королей
всех мирных жителей, старух и стариков, пузатых служащих и бойких пиццеронни,
работников депо и париков,
мечтательных и сдержанных и строгих,
и молодых мужчин,
и девушек, известных фантазерок,
короче, всех,
влюбляя наповал, магнитя до истомы, ужасая, иным даря, иных калеча,
в наш городок заехала. Под вечер.
...
Графиня, время. Время зачищать следы.
Тюки нарядов и посуда, шкафы - зачем они?
Все к урнам на разбор.
И эти файлы фраз, где личности едва ль живет стотысячная доля, нет, все они плоды экрана,
окна в таинственно мерцающий мирок,
которое само и есть редактор, даже, автор,
Они - орнамент странный - нежданный отклик инструмента, но не ты.
Играющий меня поймет, перебирая струны мироздания.
И ты ошибся, друг кудрявый. Ты памятник воздвиг нерукотворный, да только не себе, а языку с довольно бедным ладом.
На улице послушай - все "ться", да "тся". И с этим петь?
Дзлзйт.
И в несколько мгновений следов той памяти потуг за перебором слога, как не бывало.
И странная, звенящая свобода на душе, граничащая с простотой и свежестью природы.
Не терпящей искусства.
Искусственности фальши.
Пока прямоугольник рассыпался, мне вспомнился Флобер, назвавший нашу музу отечественную плоской, и я с усмешкой объявил ему,
что Русь - это лубок, частушка, двумерное пространство, а что выше
поляны среднерусской, привозное.
Но передумал и обратно взял.
...
Иное, завершая, приятно перечесть.
Вот сцена: утро, город пробудился для свежих, острых впечатлений, как раз пришло решение суда - виновен в оскорблении величия Народа и Сената, в глумлении над верою отцов, и в замышлении убийства императора.
Предложен выбор - яд или кинжал.
И друг решил, покончить смех металлом, как воин.
Но перед смертью предложил позавтракать вдвоем и написал любезное письмо:
то, се, поскольку вечером никак прийти не сможет, так ждет сейчас к себе.
Мы встретились.
У молодых людей, когда они испытывают дружбу, в обычае взаимные уколы и шутки несмешные для чужих. Беззлобные, а так, для полноты общения.
Так вот, за переменой блюд я говорю:
- Петроний, признавайся, твой анекдот, хоть и смешон, но так воняет рынком, и выдуман с начала до конца. Я не поверю, что матрона пожилая, владелица домов и рудников, была настолько глупой, что оторвав у бойкого пройдохи, Милетты твоего, баранью колбасу, которую он наспех ремешками прикрутил взамен природного оружия - о, по ее портрету судя: беззуба, и наполовину лыса! и Геркулес почувствовал бы слабость! - поверила, что это дар от бога.
- Да как же нет, когда она мгновенно избавилась от жира дряблого, морщин и седины, едва кусочек съела?
- Ох, перестань! Где мудрость этой басни?
- Нигде, быть мудрым - публика зевает, но изобилие соблазнов и красот, готовых для продаж и для покупок - домов, повозок, басен и стихов, наук, сенаторов, солдат, религий, философий, лечебных процедур и путешествий, мужчин и женщин
так чрезмерно,
что пресыщение и в жизни и в мечтах убили, вытравили дух республиканский и погрузили нас в апатию закормленной дитяти.
И мы уже не можем ничего. И не хотим.
Ни воевать, ни создавать и ни любить.
Без "колбасы".
Однако, время.
...
Он предложил быть рядом в последнюю минуту, и я остался.
Произошло все быстро и достойно, в республиканском духе.
Кровь толчками лилась из вены на плиты пола, а я, пока он слышать мог, читал Вергилия.
Потом, прервав на полурифме, склонился, поцеловал холодный лоб поэта,
и слуг окликнул, чтобы тело унесли.
И не оглядываясь, прочь пошел, а в голове вертелось: "блестит, как серебро, голубки киферейской шейка".
...
Но издеваясь над современностью, каких нам ждать наград?
...
А вот еще кусочек неплохой.
Меня окликнул император:
- Марцел! Иди ко мне!
И я приблизился.
- Приветствую тебя, Нерон.
- Зачем ты далеко? Будь рядом. Сегодня мы посмотрим новичков из Африки.
Он говорил о гладиаторах.
Народ в театре волновался и в нетерпении гудел.
Все ждали представления.
- А что ж не начинаем?
- Нам знак должны подать, что все готовы. Вначале на закуску зверями травим христиан безбожных,
потом посмотрим африканцев, а в завершении мой любимый Прокл покажет на оставшихся искусство владения мечом коротким.
- Боюсь, от христиан не будет толку - они не борются и даже не встают с колен.
- Согласен, лучше было б их распять, но женщинам так интересны кошки.
Но вот служители орла подняли, и император по воздуху провел рукой.
Над цирком нависла тишина.
На середину троих отвергших гений Рима неспешно вывели, чтоб публика могла получше разглядеть.
Они стояли молча, потом взглянули на восток и опустились на колени.
Представление началось.
Железо лязгнуло, и двери страшные тихонько отворились, из черноты никто не выходил, все, затаив дыханье, ждали. И вот одна, за ней вторая, третья - три львицы.
Три хищницы голодные.
Прекрасные и злые.
Они сперва два шага сделали кругами, потом привыкли к свету и улеглись, и, морды опустив, следили за приманкой на арене. Чуть шевеля хвостами.
Потом одна подкрадываться было начала. Но села. И отвернулась.
Другая ближе подошла.
И напружинилась.
"Сейчас", - шепнул Нерон.
"Давай уже", - стучало в голове.
Зверь прыгнул и рванул клыками тело, и кровь ударила, и запах подстегнул цариц пустынь голодных, и львицы кинулись, и хруст костей дробимых, и пыль, и клочья мяса в грязи кровавой - зрелище!
И вдруг, туда, где представление со львами, спустилась девушка и побежала к ним.
"Кто?" "Как?" "Безумная?"
Весь цирк затрепетал от ужаса и гибель ждал несчастной.
Она запнулась, ей бежать мешали подолы столы благородной, а добежав, схватила голову седого старика, оторванную лапой беспощадной и, замерев, к груди прижала.
И опустилась на колени.
Тут я узнал ее, мою Корнелию.
- Нерон, останови спектакль! - воскликнул я, - она дочь Феликса и знатная римлянка!
- Нет, не спасти ее, Марцел.
И я прикрыл глаза ладонью. И ждал, как будет цирк рукоплескать.
Но странно.
Время шло, и тишина стояла. Я взглянул.
Корнелия стояла в самом сердце арены с жутким, звериным пиром, около лежали смирно львицы и, играясь,
порой касались мордами ее, и лапами с поджатыми когтями легонько гладили.
И кто-то произнес:
- Ее сама Диана охраняет, владычица зверей, царица львов, охотница-богиня.
И фразу подхватили, и пошло: "Диана", "Знак богов", "Юпитера желание".
И все на нас смотрели, на Нерона.
Он сделал знак, и три десятка ловчих с сетями, пиками и факелами погнали львиц обратно в
черный зев раскрывшейся двери.
Корнелию же, подхватив на руки и голову казненного забрав, поспешно унесли.
Я ждать не мог и в общей суматохе от приближенных отошел и кинулся домой к знакомому и милому семейству.
И у дверей встречаю Тита, брата Корнелии.
- Что, как она? Дай мне ее увидеть!
- Вам видеться не нужно, поверь.
- Но что с ней? Говори!
- Она безумна. И сегодня же в Кампанию, в далекое имение уедет.
Так решил отец и императора уведомил уже.
Прощай.
И он ушел, а я услышал голос, меня тихонько звавший, и оглянулся.
- Патриций, не тревожься за Корнелию, мы будем рядом с ней, и если надо, жизнь за нее положим.
Их было трое, скромные одежды, простые лица, видно, рыбаки или ремесленники.
- Кто вы такие, и зачем мне верить вам? Кто вам Корнелия моя?
- А разве ты не видел, что было в цирке? Она святая!
- Только храмы святы! Закон двенадцати таблиц и гений императора и Рима.
- Игнатий говорил, что ты упрям, но загляни в себя, тогда прозреешь: что наши души освящает изнутри.
- И что же?
- Милость к ближнему.
Они с поклонами ушли, а я остался. Я размышлял:
мой друг к самоубийству принужден,
любимая объявлена безумной или безумна, ей жалко стало старика, учившего быть кротким, и эта жалость к ближнему - безумие! а император в подлом любопытстве игры не прерывал!
а я
зван гостем быть на театральной свадьбе, где он играет роль невесты смазливого раба, а злые сплетники твердят, что будет и женой.
А эти люди - я знал о них немного - всех прощают и ждут какого-то судью!
Пусть это преступление ужасней предательства отчизны - убийство консула, понтифика, трибуна, отца народа и первого среди сенаторов, и равного богам, и бога.
Убить.
...
Сам удивляюсь - для чего?
Когда мог просто в шарики стрелять.
Билет и паспорт, деньги, шляпа, свет потушен, кран закрыт.
Но перед тем как отряхнуть с подошв сандалий и прах отеческий,
я позвонил Сергею.
Он выслушал историю и говорит:
- Вы зря так всполошились.
По поводу тех денег - мой дедушка, когда еще был жив,
купил, я думаю, что именно на них, заброшенные шахты. А что там никому не говорил. Они затоплены стояли лет двадцать, и вот
на днях, я начал разработки.
- И что же в них?
- Поверите, лютеций. Теперь бумаги оформляем.
Дел много.
А ваших хулиганов страшных где найти? Сейчас распоряжусь.
Пусть поживут и успокоятся в забое.
- Как просто!
- Да, теперь не время приключений, займемся делом.
И трубку положил, не отключив, и я услышал:
"Старик совсем раскис".
И голос Леночки:
"Так, может быть, уволить?"
И после паузы:
"С ним стильно".
...
"Вот, значит, как. Те миллионы, выдранные с кровью бандитами из бизнесменов прошлых лет, опять вернулись к бизнесменам. У них магнит волшебный на богатство, льнет само.
А ты - ничтожество.
И где же, Уорнер, твой чудный лифт, снующий между стратами?
Эх, ты, элита неметеных улиц".
Я шел по набережной вдоль городской реки.
Все той же, что вчера и тридцать лет назад.
Слегка задавленной гранитом.
И вдруг, прикинь,
так захотелось в детство, что слезы брызнули.
Сложил билет до Рима в бумажный самолетик и запустил.
Потом сложил купюру, а потом вторую, третью.
Потом достал единственное фото, память, где мы с ней молодые, и самолетик
с графиней юности вспорхнул и улетел.
Хотелось зашвырнуть и паспорт в небо, но вспомнил, где живем.
...
Занятия прозой требуют врожденную привычку все делать аккуратно и обеспеченный досуг,
поэзия - она игра для бедноты и разгильдяев, но ухватить гармонию речей дано лишь тем, кто просто принимает современность,
стиль поколения,
без злобы и без лести.
Мое же двадцать с лишним лет живет в таком глухом консерватизме, так не желает и боится перемен,
что лучшим резюме
о наших подвигах, умах и достижениях, в учебниках, лет через десять,
объявят правило терпения судьбы, какая есть,
или закон тюремный:
"Молчанье - золото".
Какие песни, если общество молчит?
Какая музыка, когда кругом глухие?
...
Но вам, которые юны, чьи души терпят раздражение от сути бытия,