Я очнулся от фантастически-болезненных грёз (они ядовито разрушают меня, они тихо, как старые ведьмы Макбета, превращают меня в амебу) под гордые, призывные удары колокола - Набат! - я тотчас обернулся к жизни. Сосед сверху, с которым у меня чуть деловое и, скорее, даже шапочное знакомство (мы как-то случайно опохмелялись вместе одним прохладным майским утром - помню, было пять утра по-московскому - но он остался в том блаженстве навсегда, а я соскочил), бил старой пудовой гирей в милый, такой до сантиметра изученный и почти лишенный штукатурки, мой потолок - очевидно, была новость.
Я подошел к окну (когда-то кое-кому - но, надеюсь, не мне! - его придется мыть), с треском рвя наклеенные на мыло газеты, открыл ветхие деревянные створки (я не меняю окна - мне жаль сказки: пластиковые окна не дают прогреть в ледяном пятне дыхания пальцем дырочку, и подглядывать за таинственным зимним двором), и свесился через трещиноватый подоконник вниз - там уже виднелся юно-черный, перезимовавший тротуар.
Да, это был прозрачный, голубой ветер метаморфоз (Вы, острословы, знаю я Вас! "Голубой ветер" - никакого подтекста, мы же художники - я и макнул кисть в голубую краску), ветер, срывающий старые маски, декорации и продувающий мозги от пыли и затхлости.
Зима уходила, и старый Бог ("брателло", как называл его окочурившийся этой зимой приятель - ох и намучились мы мерзлую землю долбить, когда прикапывали, уж потом, когда по сто грамм за упокой души тяпнули, Боря-боцман сказал, как раньше на флоте хорошо было - привяжут чушку к ногам, в мешок и в воду - океан всех примет), да, Бог оставил меня еще немного покаяться, не прибрал; Бес, видимо шибко занятый вытряхиванием вшей из старого тулупа, не свел с ума; следователь, с присущей его организации гуманностью, не стал расшатывать мне передние зубы: и даже Марья Ивановна Чердыкина (женщина строгого ума и крайне правых политических взглядов) не "повыцарапала" мои наглые, бесстыжие глазенки.
Я вдохнул этого животворящего ветра и снова ощутил любовь к людям; я снова ощутил потребность дружить и ссориться; спорить и соглашаться; читать милый лепет юных и мудрые советы старших; я заново открыл классиков; я склонил голову перед наукой - да, я изменился - мои прежние кожа и мясо спали, как ветхие одежды, и новая, незнакомая еще плоть звала к новой жизни. К новым трудам.
На площадке третьего этажа элитного дома, дежуривший уже около часа охранник с лицом озабоченным, как у хирурга, увидавшего в брюшной полости пациента дополнительную работенку, услышал в рации хриплое: "Выходим". Он мгновенно передал охраннику, осторожно озирающему улицу: "Готовность первая". Все поднапряглись. Дверь квартиры -
это была весьма неплохая многоуровневая квартирка, даром, что не пентхаус (кстати, зимний сад на крыше к ней примыкал), - распахнулась, и сам Антон Басов - ничего себе, да? - в расстегнутом пальто, без шляпы решительно вышел наружу. Басов был почти олигархом, но маленьким, можно сказать, олигархеночком или олигархиком (вот язык! - не дает олигарха уменьшить). Он молодецки побежал вниз по ступеням - охранник, как барс скользил следом - двери подъезда распахнулись будто сами, и Антон Сергеевич буквально выпрыгнул во двор, к стоящему "Шевроле Корвету". Как красивы были эти люди! Каким приятным мужеством светились их утомленные бизнесом лица! Как точно, со вкусом был подобран их гардероб! Я всегда благоговел перед аристократией - носительницей манер и примером для подражания.
Но день был так по-весеннему мил, так детски свеж, что Антон Сергеевич на секунды замешкался (нет, чтоб сесть в этот "Шевроле", да и укатить, и пришлось бы тогда, как Пришвину, ручейки описывать), зачем-то замер возле открытой двери автомобиля, потянул носом талый воздух. Ну, и получил. Порыв ветерка-шалуна (нарочно больше не буду употреблять слово "голубой" - и так, наверное, я многих раздражаю) подхватил лежащий на асфальте мокрый полиэтиленовый пакет с бесстыжей фотографией какой-то кинодивы, и влепил его прямо на плечо Антону Сергеевичу, прямо на новое пальто. Пальто такие раньше шили из "шевиота", а сейчас и не знаю из чего, но дорогое что-то.
Басов был с детства брезглив до визга поросячьего - упаси Боже, если нянька откусит, пробуя, мягка ли для детских зубиков, конфету, или волосок кошачий в рот попадет (кошечек мама Антона очень любила) вместе с супом - а как не попасть? "Стёпа такой важный, ну никак со стола не согнать. Проказник пушистый".
Брезгливость и бизнес выработали у Антона умение быть решительным и быстрым. Он мгновенно снял новое пальто и швырнул его куда подальше. Сел в шикарное авто и уехал - охрана следом на своем джипе. А нам все они больше и не нужны - главное дело - пальто.
Оно пролетело, расправляя рукава, метров десять и распласталось на груди мужчины лет тридцати с лицом, выдававшим легкое скольжение мыслей и любовь к приключениям.
Мужчина, хоть и обладал авантюристической внешностью, одет был неважно. Рубаха его была чиста, но вот вязаный жилет казался уже староватым, а ботинки были просто "фу,
где такие выдают - на киностудии?" Получив из воздуха новое пальто, мужчина мигом накинул его и, убедившись, что пальто пришлось впору, удовлетворенно зашагал дальше по своим делам - интересно, каким? Дела привели его на одну из центральных улиц, где вдоль мытых с порошком тротуаров тянутся обольстительные витрины бутиков. Одна из витрин привлекла внимание мужчины - внутри молоденькая девушка одевала манекены. Мужчина остановился, и некоторое время с интересом наблюдал за девушкой.
- Игра в куклы древнее шахмат, а развивает не меньше и тоже приносит свой гешефт, - наконец произнес он вслух. Он был из тех, кто любит разговаривать сам с собой. И постучал в стекло витрины.
Оля Перминова - та, которая второй месяц работала в бутике "Кокет" продавцом обуви, та,
что мучилась сейчас с облачением манекенов, которая только что услышала от старшего менеджера: "убрала сейчас же этот барный макияж", а в ответ процедила: "кошелка старая",
- Оля оглянулась на стук и увидала симпатичного, по-доброму улыбающегося мужчину, который ей жестами показывал: "пусти к себе". "Зачем, интересно?" - подумала Оля и вышла через узенькую боковую дверь на улицу.
- Ради Бога, извините, - мужчина был застенчив, но авторитетен, - я только хотел вам сказать - в Риме для облачения манекенов используют специальный крем.
- В Риме?
- Да, но мы, в нашей дизайн студии используем обычное мыло - я могу показать.
Они вместе зашли внутрь витрины и, действительно, костюмы спустя мгновенье были ловко одеты умелыми руками незнакомца - здорово!
Оля закрыла витрину, и никто (чуть ли не месяц) не замечал, что у одного манекена спортивный костюм для гольфа плохо сочетается с туфлями а-ля Чарли Чаплин.
Так удачно разделавшись с неприятной работой, Оля забилась в уголок бутика - благо, посетителей как будто не предвиделось - и вернулась к чтению увлекательной истории. Она
скачивала чтиво с пиратских сайтов, женской интуицией справедливо угадывая неоспоримую истину: творение человеческого духа, как вода в реке, принадлежит всем жаждущим бесплатно. (Я, грешным делом, полез в электронные издания, надеясь "подтянуть штаны" - ну дурачок, что еще скажешь.)
История, которую читала Оленька (можно Оленька? Она такая славная девушка), была о - а лучше вот что. Лучше я вам ее расскажу.
В Пензенской области, а именно в селе Тютьняры, проживало два фермерских семейства -
Петуховы и Уткины. Семьи были старинные, с хорошими традициями и породой хороши:
Петуховы были сплошь брюнеты-красавцы, а Уткины - блондины и тоже видные очень.
Хозяйства у каждой из семей были огромадные, дел делалось и тут и там уйма - одного не хватало - любви между главами семейств Петуховых и Уткиных не было, а была не вражда, не война, а глухая напряженность.
- Марусь, - говаривал за обедом Петухов-отец, - случись что, я этому Уткину глаз вышибу.
И важно набирал ложкой наваристые щи.
Маруся опускала огненные глаза.
- Люба, - говорил порой за обедом Уткин-отец, - а ведь доведись такое дело, я этому Петухову ноги с корнем вырву.
И макал в "маковницу" толстенький пельмень.
Люба отворачивалась волшебным профилем к окну.
Ага, вы, наверное, догадались, что тут дело "не чисто" - какая-то тайная связь существует между юными членами фермерских семейств, но речь не о том.
Как-то, когда главный Петухов отдыхал, сидя на старом тракторном колесе, к воротам его усадьбы подкатил грузовичок Уткиных, и сам Уткин-главный вылез из кабины, присел два раза, разминая ноги, и стукнув громко в калитку, взошел на двор.
Главы враждующих кланов сдержано поздоровались. Постояла пауза - Петухов ждал.
- Слышь, сосед, - наконец открыл цель своего визита Уткин, - не возьмешь ли навоза у меня?
Много больно.
Сердце Петухова тревожно забилось - навоз был ценность.
- А что возьмешь? - равнодушным тоном спросил он.
- Да вот хоть помидоры. Помидоры у тебя хороши.
Сделка была заключена к обоюдному удовольствию сторон.
Навоз в неимоверных количествах стал поступать на ферму Петухова, взамен на ферму Уткина шли отборные помидоры. Из помидоров делалась паста, лечо и прочие вкусности, навоз хранился в высоких кучах - перепревал. Торговля, как известно, способствует и дружбе. Дружба не дружба, но отношения между соседями стали не такими напряженными,
что, дескать, "ноги вырву", и, получив новую порцию навоза, Петухов покобенился немного, да и отдал Марусю за Уткина-младшего.
- К сватам жить ушла, - говорил он знакомым, - к свекру. Ну, так и по-людски, по-русски.
Вдруг, неожиданно, Петухов-младший объявил, что женится на Уткинской дочери, и они будут жить у тестя с тещей!
- Сын, - с тихой яростью говорил Петухов, глядя на свои сапоги, - я для кого стараюсь? Я для кого столько навоза набрал? Как же ты?
- Ну не может "она" запах этот переносить - тошнит.
- Она это она, а ты? Тебе-то он родной - свое-то дерьмо вкусно пахнет.
Но сын со снохой ушли жить к ее родителям.
Усадьба Уткиных стала шумным, веселым местом, где жила молодежь, цвели клумбы с цветами, и меж берез болтались деревенские качели. А у Петуховых тоже было неплохо - одно мешало, из-за гор навоза пройти негде было. Но Петухов старший вслух мечтал:
- Вот внучата родятся, еще поглядим, какого дедушку они больше любить будут. "Помидорного" дедушку или который с навозом. Петуховский навоз - это сила! А у тех что - цветочки. Куда им с "культурой" против навоза. Смех!
Я случайно заглянул дальше - оказывается, Оленька читает роман! Я так много ни читать, ни писать не в силах - наступают жуткие головные боли, так что прервем эту линию.
Да и тема непонятная - при чем тут навоз? Вот я давеча возвращался с рыбалки (просидел на льду три часа - хоть бы одна поклевка!), и встретил Огонькова - он прямо с ума сходил от радости. "Что случилось-то?" - говорю, а он: "Счастье привалило!" и какую-то зелененькую бумажку мне в нос тычет. "Нашел, - говорит, - под скамейкой, когда мусор прятал". А на льду пока сидишь, люди разные, тоже рыбаки, подходят, интересуются успехами, ну и наливают, что прихватили, так что зрение к концу неважное становится. Я говорю: "Билет что ли, в театр?" Он посмотрел, как на придурка и ушел. Я подумал - кому ведь что дорого, то и ценность.
Да, а что же тот незнакомый нам пока что мужчина? Куда он направляется? Вот куда.
Незнакомец подошел к вращающимся, стеклянным дверям офиса крупной холдинговой компании и остановился кого-то поджидая. Люди, проходящие в двери, пристально им разглядывались, но чем-то, видимо, раздражали - он недовольно морщился. "Что за неуместное веселье", - бормотал он. Наконец, одна пара посетителей его удовлетворила (может быть выражением лиц? Лица у обоих были чопорные, как у профессионалов ведущих похоронные обряды) - он добродушно улыбнулся и, пропуская их вперед, зашел следом. Внутри сектора, ограниченного вращающимися створками, незнакомец как-то неловко наступил одному из этой пары на пятку, да так, что сдернул туфель. В это же время они вышли в холл и прошли мимо секьюрити - незнакомец впереди, а те двое сзади. Один (и все-таки с каменным лицом!) подпрыгивая, поправлял туфель и привлекал внимание.
- Я не буду снимать пальто, меня подзнабливает. Вы можете раздеться там и присоединяйтесь, - небрежно сказал он немного ошарашенной парочке, затем, не глядя на секьюрити, прошел к лифтам и уехал.
Весенний ветерок мягко проскользнул через двери и разметал бумаги с фамилиями приглашенных на важное собрание по стойке секьюрити.
- Кто это? - осторожно спросил охранник, собирая бумаги и проверяя документы у как бы "сопровождающих".
- Это большой любитель наступать на пятки, - желчно сказал "потерпевший" посетитель,
- банкет по поводу слияния тех-то и тех-то на шестом этаже, я правильно понял?
Охранник информацию подтвердил, потом подумал и озабочено передал по рации: "На шестом этаже усильте наблюдение, кажется, "гость" пожаловал". А сам решил посмотреть видеозапись с незнакомцем. Черт!
Камера, снимающая вход, оказалась отключенной.
Надо немного рассказать об этом охраннике. Звали его Петя, хотя по годам пора бы уже было именоваться и Петром Ивановичем. Петя попал в охранное предприятие по очень простой причине - с шестнадцати до двадцати пяти он выступал на соревнованиях по самбо, с двадцати пяти до тридцати он отбывал срок за хулигански-разбойное поведение, потом он некоторое время делал чистые документы и работал таксистом, а к сорока полностью созрел для работы охранником. Чем он будет заниматься с пятидесяти - ответ знают наши мудрые экономисты, так точно прогнозирующие непрекращающиеся убытки. Вот грустная специальность! Цыганки хоть иногда обещают удачу.
Так. Давайте-ка попьем кофе, и я продолжу.
На шестом этаже делового небоскрёба "Итака" в громадном, исполненном в мраморе и дорогущем Рижском цветном стекле зале, приспособленном под проведение различных бизнес церемоний (там был и стол-фуршет, и маленькая эстрада с негромким джазовым трио (лысенький ударник неплохо щеточками работал), и фонтанчик с мраморными лавочками-бортами, и вазоны с цветами, за которыми прятались те, кто не любил элегантного общества, но присутствовать вынуждала должность) проходила начальная часть (а это речи, речи) слияния двух медиа-холдингов - "Нью фо ю" и "Нью фо ол".
Предполагалась покупка большого пакета акций ведущими менеджерами (если вы не знаете, объясню, что акции тут же можно и нужно было продать по рыночной цене, положив разницу в карман), и шепотом передавалось, что Петр Ильич перед этим любезно вручит каждому менеджеру по толстенькому конвертику с некой суммой, а после "опциона" эту сумму неплохо бы перевести на указанный внизу (для тупоньких - они и среди топ менеджеров попадаются) счет на Кипре. Как пожертвование для больных чахоткой. Словом, загадки, тайны и недомолвки. Почему сам Петр Ильич не относил всю сумму, весь чемодан с "рваными" в банк, и не отправлял куда хочется - не нам судить. Может, просто не хотел, может, любил долгие увертюры.
Анна - да, наконец-то героиня, притом настоящая, а не Оленька из бутика - иронично разглядывала гостей, машинально ставя каждому "оценку" по девичьей шкале "смешной-никакой-классный" (мне очень нравится такой тип женщин, а иначе, зачем бы я сделал ее героиней?) - она работала помощником редактора сайта "Женские бирюльки", и тоже была в числе приглашенных.
Это была вполне симпатичная брюнетка, лет тридцати или около того, уже с той характерной грустью в глазах, что селится у всех женщин, переживших влюбленность, любовь, развал любви, её возрождение и мечтательную безнадежность придуманного счастья.
- Здесь полным-полно образчиков для карикатур, - услышала она за своей спиной хрипловатый мужской голос - очень странный, вызывающий незнакомый, но приятный холодок в пояснице. Она обернулась. Ей улыбался одним уголком рта мужчина - наш незнакомец. Анна легонько улыбнулась в ответ, но ничего не сказала. "Мы незнакомы, а он, наверное, из "ведущих" - одет хорошо, и ведет себя уверенно - "покоритель одиноких женщин", кстати, а ты - ты уже одинока или нет еще?".
- Я предлагаю не знакомиться, - продолжал мужчина, очевидно обращаясь к ней, - в общении с незнакомым есть бездна прелести - занятно ведь сделать что-нибудь необычное, даже чуть криминальное вместе с человеком, которого вовсе не знаешь.
Анна снова обернулась (это была простая реакция на реплику) и посмотрела в глаза незнакомцу. Он тоже смотрел на нее, но не в зрачки, а на переносицу.
- К тому же, - продолжал незнакомец, - "незнакомство" питает мечту о случайном знакомстве - мы же все этим больны, годами ждем.
- Тогда давайте не знакомиться, - Анна ответила. Зачем? Дурочка. Нельзя было этого делать! Ее голос, мягкий и нежный, был пойман, окунут в яд любопытства и потек обратно к ней уже "его" голосом. (Холодок всё возрастал - теперь уже щемило сердце, как на вершине "американских горок".)
- Тогда, прекрасная незнакомка, - Анна смотрела в его зрачки, и те казались ей почему-то квадратными. "Вот странная игра света, он как бессмертный даос", - обменяемся разгадками
невинных тайн: я покажу вам, чего в реальности стоят все эти люди, и ваш Петр Ильич в том числе, а вы покажите... кабинет главного редактора - я коллекционирую интерьеры офисов.
- Вы дизайнер?
- Конечно, я улучшаю реальность.
"Глупо как-то, а что бы ни сводить, не показать? Но ведь мы уже идем к кабинету главного. Он что, гипнотизер? А если он возьмет (что за слово мерзкое!), возьмет - что возьмет, кого возьмет. Меня возьмет".
На долю секунды она представила "это", и вдруг поняла, что нисколько, с каким-то бесовским злорадством не боится "этого".
Анна испуганно оглянулась. Незнакомец дружески улыбался:
- Приключения всегда пугают, но без них жить не получится. Получится, как в скверном переводе, "Быть".
"Ты же сама ждала чего-то, вот и лети". Анна открыла дверь кабинета и, пропустив незнакомца внутрь, закрыла ее за собой. Они были одни в замкнутом пространстве.
Еще очень многого не сказано, знаю. Не сказано, накрашены ли ногти на ногах у Анны и сами ноги - стройны ли? Ты, давай, сделай так, чтоб стройные были! Волосы у нее что - кудрявы или прямые, а нос какой? С горбинкой, прямой или вогнутый? Лифчик удобный или нет, и кто фирма производитель. Да, наконец, кто ее родители, кто ее воспитывал, в конце концов? А этот незнакомец - он-то кто?
Но если говорить обо всем - легко можно докатиться до фраз, типа: "Эни-бэни-ряба". И начать пускать ртом пузыри.
Теперь хорошо вставить описание среднерусской природы, а для того надо погулять. Делаем паузу.
Разговоры о погоде - единственно допустимы в мало-мальски респектабельном обществе. Немногие достигли того аристократического совершенства, что и разговор о погоде становится излишним - они, эти образчики хороших манер, лишь обмолвливаются фразами: "Как вы, ничего?" - "Ничего, благодарю вас", и удовлетворенно молчат. Им хватает. Правительству, однако, следует ввести в школьную программу предмет: "Разговор о погоде в обществе". Многие слишком остро безграмотны в этом вопросе, даже дики. Я встречаю знакомых, вернувшихся с толстыми чемоданами сувениров из Италии: "Как там, что за климат?" - "Прелесть!" Я встречаю прилетевших с лопающимися сумками из Вьетнама: "Что там? Климат-то как?" - ответ тот же хамский, болезненно царапающий душу мою русскую: "Чудный климат. Рай на земле". Ну разве так можно. Следует легонько, с иронией пожурить климат соседей (упомянуть, например, мух), похвалить (хотя бы за то, что учит терпению - а это качество благородное!) наш, отеческий, и заодно припомнить какой-нибудь необычно смешной, сильный снегопад в июне или дивную грозу в январе - вот вам и тема для разговора, вот и вечер скоротали!
Незнакомец, несомненно, имел хорошую школу - пройдя в центр кабинета, он потянул носом редакторский воздух и сказал:
- Мало, слишком мало весны.
- Здесь кондиционер, хотите, я включу? - предложила Анна. "Что мы будем делать, и когда?"
- Это машинерия, а хочется подлинного. Надо проветрить - без кислорода и приключения в тягость.
Незнакомец вел себя, словно старый маг - он и не смотрел на Анну - она была ученик, не более.
Окна (они были огромны - от пола в потолок) угрюмо смотрели на двух людей, как твердые, затемненные преграды между миром интеллектуального бизнеса и реальным миром.
- Для таких случаев я ношу с собой карандаш стекольщика - старинное изобретение человеческого гения, - незнакомец вынул из кармашка и показал Анне маленькую коричневую палочку, - я вас прошу, помогите - брызните из того вон пульверизатора, по моей команде.
Анна послушно взяла цветочный пульверизатор (главный редактор обожала цветы, особенно
настурцию - старая закалка!), а незнакомец нарисовал на оконном стекле большой круг, перекрестил его двумя линиями, приклеил к стеклу скотч (скотча в кабинете хватало) и, поднеся зажигалку к кругу, поджег его! Да, нарисованные круг и крест горели.
- Брызгайте, - раздалась властная команда.
"Что я делаю - это же преступление", - мелькнуло в голове у Анны, и она брызнула. Раздался звук: "Чпок" - и куски стекла были вынуты из отверстия и аккуратно сложены вдоль стены.
Свежий ветер тут же ворвался внутрь, туда, где его не было очень давно - последний раз он был тут, когда "оконщики" перед последним стеклом допили "чекушку", швырнули ее вниз на горы строительного мусора и, вздохнув, взялись за ровно чугунную фрамугу, присовокупив: "С Богом, заткнем и это".
- Нас накажут, - сказала Анна не думая, окунаясь в этот замечательно пьянящий ветер оживления, ветер пиратов и королей.
- Если наказание неизбежно, то да. Но ведь мы вводим свои правила - хотите?
Голос незнакомца уже был голосом её воли, её тайных желаний, того, о чём и мечтать-то страшно, а мечтается.
В круглое отверстие с тихим клекотом влетел геликоптер и мягко опустился на редакторский стол.
- Тут кое-какой инвентарь - глупо, согласитесь, таскать инструменты мимо охраны. Охрана часто неадекватна.
Незнакомец отцепил от геликоптера пакетик, потом подошел к стене, отделяющей кабинет редактора от соседнего, и легонько постучал по ней. Звук был музыкальный, не бетонный.
- Хорошо нынче делают стены, - заметил он, - дошло, наконец, что все стены - это декорации, и их нужно иногда трансформировать.
Он достал обычный нож, с размаху воткнул его в стену и, двигая им, наподобие консервного, стал выбирать в стене щель.
- Вы вор? - тихонько выдохнула Анна. "Он вор, а я воровка - чудный финал карьеры".
Незнакомец насмешливо посмотрел на нее.
- Нет, это не моя специальность. И потом кража предполагает наличие собственности -
ценностей, которые принадлежат личности или нескольким личностям. А вы только что сказали, что здесь нет ни личностей, ни ценностей.
- Я разве говорила, - Анна осеклась. "Но ведь подумала".
- В таком тревожном состоянии, я вас к сейфу не поведу.
"К сейфу - значит, мы воры, но он сказал, что нет. Он не лжет мне. Я даже не думаю позвать охрану, почему мне так странно хорошо, я хочу продолжения, Боже, как хорошо", - у Анны мир кружился, кривлялся и хохотал, как цирковой паяц.
Незнакомец отвалил кусок стены, и получился удобный лаз - как раз для проникновения в кабинет... А! Кабинет-то был Петра Ильича - шутите! - и в нем стоял сейф, а в сейфе... И нам бы хватило, и еще поделились бы с соседями - и им бы хватило.
- Вам слишком мешает воспитание, вас изуродовали в детстве - отрезали крылья.
- Мама с папой любили меня, любят...
- Те, кто любит, глаже и причесывают. А "лишнее" состригают. Мы все любим "куколок". Вас наверняка баловали.
- Нет.
- Значит, сильно баловали.
Незнакомец смотрел на нее - опять на переносицу - и казался вдруг постаревшим.
- Я вижу девочку лет трех, крутящуюся возле стола взрослых: "Я тоде кацю, дате, подалута это ... - Анэтта, ты не будешь "это" кушать. - Буду. Дате... Нет, не кацю" - и кладет "это" изо рта на стол.
Ваша семья была старинной интеллигентной семьей, семьей, которую счастливо миновали гонения, которая хранила дух Чехова, Пушкина - всего, что, казалось, смыли революции, войны, и бессмысленное экономическое соревнование с соседом, у которого козырей в рукаве, как у дурака фантиков. Вы считаете себя аристократкой. Жаль. Аристократия - это маленькая толпа, это элита большой толпы, но психология та же: страх и ненависть иного, требование равенства, а значит, коллективная нищета в душе. Немногие, нынче таких и нет, выбрали нищету добровольно, большинство нищенствует принудительно - отсюда беспощадная жестокость наших нравов. Жестока толпа, жестока элита - вам стоит узнать одну легенду.
"Как он узнал мое имя?" - подумала Анна и погрузилась в легенду.
Легенда о Желтой реке.
Юноша из порядочной семьи, семьи давно не обремененной пошлой заботой, как и где зарабатывать - на семью "работали" семейные деньги, любил, чтобы время шло весело. Для созидания веселия он содержал (давал взаймы и не требовал возврата) двух друзей - у тех денег было гораздо меньше, а это стимулирует мозговую деятельность. Один усиленно придумывал приключения с погонями на авто, второй специализировался на девушках. Девушек, таких, как на обложке "Максим" (внешне, а внутренне не знаю, да есть ли там внутренности?) привозили к бассейну, к столикам с фруктами, к музыке - и ласково предлагали стать одалисками в этом демократичном гареме.
Мягкие солнечные дни сменялись мягкими же ночами, но вот беда - юноша пресытился. Ему надоели и улыбчивые красотки, и ночные гонки на машинах. Он стал потихоньку убегать от друзей, стал, как поэт, прямо, бродить по диким, неприбранным улицам города один. И вот в одну из таких одиноких прогулок он забрел в маленькое кафе под кленами, совсем крохотное - на пять столиков.
К нему подошла официантка, он заказал кофе и стал ее разглядывать. Она заварила кофе в турочке - профессионально! - погрела турочку на горячем песке и подала напиток. У нее была приятная внешность, и какая-то непробованная еще чистота.
- Посиди со мной, поболтаем, - предложил юноша.
- Нельзя, - улыбнулась девушка. Юноша был симпатичен.
- А когда можно?
- Тут вечером танцы, вечером можно.
Это было его первое свидание - танцы! Девушка не из "тех"! И никто не знает об этом!
Вечером он, как Гарун Аль-Рашид, ускользнул от друзей и пришел к кафе. Она тоже была тут.
Музыка была самая обычная для танцев, люди были тоже типичные (молодежь с окраин, да два алкаша - любители громкой музыки) - было одно ново - он и она. Они танцевали, он держал ее худенькое гибкое тело и чувствовал: она - его женщина. А она понимала это через его руки и молча соглашалась с ним: "Да, я твоя женщина, а ты - муж мой".
- Я схожу переоденусь, - сказала она в паузе.
- Нет, не ходи, не хочу, - ему скучно было оставаться одному с другими, ему не нужны были другие.
- Я хочу переодеться, - сказала она гордо - девушка становилась женщиной.
- У тебя будут магазины платьев, горы до небес, но я ждать не буду. Если ты уйдешь, я возьму вон ту шлюху, - сказал он зло.
Она быстро посмотрела ему в глаза и ушла. Он стиснул челюсти, набрал номер, через секунды подъехал автомобиль, и его увезли.
В машине приятель неуклюже пошутил насчет кафе, откуда они отъехали - и получил в зубы:
- Не смей шутить без моего приказа, - сказал юноша, он становился "хозяином".
Прошло много лет.
Как то на берег маленького, прозрачного до дна озера, питаемого крошечным ледяным ключиком, приехало две компании отдыхающих - разные люди. Одни заняли весь пляж: заставили его столиками, мангалами, машинами - разной ерундой, другие, на противоположном берегу, тоже расположились с размахом: у них был и тент, и сетка для волейбола, и, конечно же, мангалы и столики. Играла музыка у тех и у других, дымились угли, пищали дети, и периодически покрикивали мужчины.
От одной компании к ключу за водой пошла женщина, а от другой, тоже к ключу, но просто
для разминки пошел мужчина. Они встретились, равнодушно посмотрели друг на друга и замерли. Они узнали: он - ту девушку, она - того юношу.
Потом их окликнули, и они пошли, каждый к своим, но ушли их тела, а души продолжали стоять, замерев и ожидая, кто скажет первым. Но никто не начинал.
Компании давно разъехались, темнело, а души юноши и девушки продолжали стоять над ключом. Из души девушки в ключ, и без того ледяной, упала прозрачная слеза - ключ закипел и утих. Из души юноши тоже упала слеза, но горькая и тяжелая. Ключ взревел и вдруг стал бить мощной струей, размывая породу и неся песок через озеро в реку и дальше к океану. Так появилась Желтая река. Она берет свое начало в расселине между двух скал - одна струя, чистая и ледяная смешивается с другой - мутной и полной песка. Песок этот золотоносный. Старатели годами моют золото на берегах Желтой реки и говорят, что золота там - конца не видно, и шепотом добавляют: "Когда "они" помирятся - золото кончится".
- А они помирятся? - спросила Анна, ей казалось, что небо густеет и вваливается синим прибоем через круглое отверстие в комнату. А где то вдали виднелись паруса облаков, плывущих по Желтой реке.
- Когда девушка перестанет ронять слезы.
- И когда же? И какие женщины не плачут?
- Не плачут королевы или богини, но вы думаете, они все в прошлом? Вдохните аромат времени - теперь время героев - богов сошедших на землю, или людей поднявшихся до небес.
Вам следует вспомнить - как вы летали. Вы хотите этого?
- Да, - сказала Анна, навсегда отрезая себя от прошлой жизни.
Скажу вам вот что: творчество - капли воды, дрожащей на мраморном полу античного храма, постоянно меняющие очертания, сливающиеся друг с другом и исчезающие в щелях между плитами. Их мы видим, а дождя, который их создает - нет. Говорю я иначе, чем думаю, а пишу и вовсе, как иной - это загадка. Кажется, я так и не соберусь нарисовать портрет Анны - придумайте сами, или возьмите готовый из журнала. Может, наши вкусы разные.
- Там стоят датчики движения, - сказала Анна, заглядывая в проем стены.
Незнакомец расстегнул пальто и вынул из-под старой жилетки свернутую ткань, густо обшитую черными пластинками.
- Это переделанный экран солнечной батареи - отлично поглощает излучение. Просто держите его, будто мы понарошку прячемся от детей, и пойдем.
Они развернули экран и занырнули через лаз в соседний кабинет.
"Тебя арестуют и посадят", - пискнул на прощание в ее голове прежний голосок.
"Ты смешишь меня - и некстати - я, кажется, порвала колготки", - перебил его новый голос, привыкший повелевать. Голос был как будто знакомым, из снов - ему верилось.
Что происходило в кабинете Петра Ильича, Анна запомнила, но, как сон, и рассказать мне толком не могла. (Сны - плохой повод для рассказа, личное невыразимо.) Во-первых, что она видела? Уверенную спину незнакомца и плотную ткань экрана, за которым они, прячась, шли гуськом к сейфу, стоящему в мрачно насупленной глубине кабинета. Незнакомец все время непринужденно, в полный голос делал замечания по поводу интерьера - его смешили и уютный торшер возле диванчика: "Тут он размышляет в одиночестве!", и обилие книжных шкафов с пугающе толстыми фолиантами: "Да он искушенный читатель!", и могучее, посверкивающее роскошным глянцем, кожаное кресло: "Сидячая работенка - сидячий образ мыслей".
Дойдя до сейфа, незнакомец попросил Анну держать покрепче экран, а сам занялся замком.
- Цифровые замки отличная штука - выглядят внушительно и вселяют надежду, а главное, не нужно подбирать отмычку - считываешь набор цифр томографом - и открываешь... Да, неслабо набил мошну Петр Ильич, даже неприлично - столько денег в одном месте.
Анна заглянула в сейф через плечо незнакомца - штабеля плотных денежных пачек лежали равнодушно спокойно - им было абсолютно все равно: кому принадлежать и что делать.
Странно, но деньги ее уже не интересовали.
- Давайте, поможем экономике - понизим инфляцию, вот премьер обрадуется, - весело сказал незнакомец, вынимая осторожно крохотный пузырек с какой-то зеленоватой жидкостью. Он открыл его, побрызгал "химией" поверх денежных пачек, и Анна с удивлением увидела, как бумага стала раскисать, течь сопливой кашей - минута, и вместо денег были только металлические, чистенькие полки. Сейф стал пустым.
- А это - на память о друзьях, - сказал незнакомец и аккуратно положил на среднюю полку сейфа стеклянный протез человеческого глаза.
Они вышли из комнаты тем же манером. Анна ничего не понимала, да и не хотела - она была занята другим - что-то новое, могучее, красивое и, одновременно, древнее росло в ней. Ее внутренний голос - голос ума - изменился, он окреп, он повелевал; ее душа, до того мятущаяся и сомневающаяся, вдруг стала космически свободной, не понимающей все прежние метания и страдания; Анне казалось, что сама кровь в её жилах течет не по законам физики, а как вздумается, как ручьи талого снега в половодье.
- Что теперь? - спросила она, когда они вновь оказались в кабинете главного редактора с дырявым окном. "Ну и дурочкой же я была, когда думала разное о нем, (ведь чуть ли не о сексе!), ну и человечком же я была".
- Надо уходить, - незнакомец небрежно выбросил геликоптер за окно, и тот полетел между конструктивистскими, угловатыми домами.
- Поскольку не в наших правилах повторяться, мы уйдем не через вход. Разрешите, я помогу вам?
Анна царственно кивнула. Незнакомец, чуть приклонив колено, подхватил ее на руки, подошел к окну и швырнул в голубой круг, прорезанный в стекле.
Она падала или летела - все равно. Страха не было. "Хлоп" - крыша "маркизы" пружиня, приняла первое тело, "хлоп" - а вот и второе. Они съехали на тротуар. "Я помню, что так не бывает, что тут и "маркизы"- то не было, но теперь - можно всё".
- Я предлагаю отобедать, только, кто будет платить? - незнакомец с легкой иронией смотрел ей в глаза, - Может, попробуете вы? Начинать пора.
Анна поняла его.
- Хорошо, - она засмеялась одними глазами. "Как же тебя зовут? Я, кажется, вспоминаю..."
Тем временем Петр Ильич, решил наведаться в свой кабинет - хотелось не спеша разложить деньги по конвертам.
Он раздал поручения "ближним" - референтам, охране, адвокатам - и тяжело отдуваясь (он был полный мужчина, вдобавок, перекусил только что печеным гусем с черносливом, и гусь плохо улегся в его желудке - толкался и издавал звуки), отпер дверь своего кабинета и направился к сейфу. Но он сделал только пару обычных, "деловых" шагов - он увидал открытый сейф - ноги вдруг стали слабыми, как макароны, захотелось сесть на пол, и даже спрятаться под этот пол. Его поразило не отсутствие денег - что деньги! такими деньгами Петр Ильич мог запросто и десять сейфов набить - нет, стеклянный глаз, который смотрел на него их пустого сейфа - вот, кто смертельно напугал олигарха. Кое-как он дополз до сейфа, взял глаз на ладонь и секунды смотрел в искусно выполненный зрачок. Вдруг глаз начал светиться...
Чтобы вы не сочли меня сумасшедшим, я поделюсь с вами одним секретом, а именно, секретом под названием: "Стеклянный глаз семерых".
Это дело началось, да и было отправлено в архив в самом начале девяностых, в прошлом столетии. Из алмазного фонда России непонятным образом исчезли бриллианты на сумму четыреста миллионов долларов - не мало! Работников фонда допрашивали - да толку не было - и что допрашивать-то, когда всех входящих и выходящих в секретные помещения чуть не рентгеном просвечивали и догола раздевали. Мешала следствию и всеобщая суета, которая тогда была и на улицах и в головах. Девяностые - время легенд и тайн... Вынести такое количество бриллиантов никакой возможности не было, но их вынесли. А делалось это так. Группа молодых людей, воспитанных в идеалах гуманной справедливости и приятного, светлого будущего (не для всех, так хотя бы для удачливых), вытянув спички, определила дальнейшие шаги. Тот, кто вытянул надломленную, добровольно пошел на операцию - ему удалил глаз один мающийся без денег хирург, да заодно направил к протезисту - остальная шестерка готовилась.
Одноглазый молодой человек, имея блестящие характеристики из райкома, устроился в фонд огранщиком (а он и был ювелиром - удачно совпало). Каждый день, приходя на работу, одноглазый вынимал протез, отклеивал пластинку с роговицей и зрачком, набивал глазницу бриллиантами, вставлял пластинку, а лишнюю круглую стекляшку перемалывал в мельнице на абразивную крошку. Дома же друзья вручали ему новенький протез. Сколько бы он так ходил - не знаю, но у него вдруг начались сильные боли в затылке, и буквально за пару недель он иссох и угас. Помер.
Оставшиеся шестеро друзей, обладатели крупного по тем временам состояния, похоронив товарища, дали клятву: да послужит это богатство на благо народа! Для того, дескать, оно и вынуто из хранилища, где лежало мертвым грузом. Они капитально поучаствовали в приватизации, при этом первоначальная сумма утроилась, потом, как танки, подмяли ряд компаний помельче, а потом уже занялись благом народа - дали рабочие места и право на кредит.
Одним-то из этой шестерки и был Петр Ильич.
Пока я рассказывал вам историю об умыкании бриллиантов, глаз на ладони Петра Ильича
загорелся совершенно нетерпимо ярким светом, Петр Ильич хотел было спрятать его куда подальше, и даже поднес левый кулак с зажатым в нем глазом к подбородку, раздумывая, но ничего не успел - глаз взорвался. Шутник минер ли так рассчитал, или комплекция Петра Ильича тому способствовала, только от взрыва помещение почти не пострадало (только томик Тургенева выпал из шкафа и раскрылся на "Отцах и Детях"), а вот у Петра Ильича оторвало голову, крутя, как баскетбольный мяч, перенесло через кабинет (потолок при этом был сильно попачкан) и "прикольно" установило поверх торшера. Тело без головы сделало, агонизируя, несколько шагов, уселось в рабочее кресло, взяло в правую руку "паркеровскую" ручку и чиркнуло на листе бумаги: "Одобряю". И голова с вытаращенными глазами на торшере, и тело за столом представляли просто "живую" иллюстрацию к "Органчику" Щедрина, так, во всяком случае, сказала главный редактор - начальница Анны - а она-то уж была дама с пониманием.
Следующие два часа в кабинете Петра Ильича творилось невообразимое: все работники двух сливающихся холдингов фотографировались "на память" кто с головой на торшере, кто с туловищем. Дамы предпочитали туловище. Толкучка была, как на открытии модной галереи, и только одна, самая сдержанная сотрудница, пристыдила коллег:
- Люди, у вас Тургенев на полу лежит, хоть бы кто нагнулся!
Анна услышала хлопок от взрыва и краем глаза заметила вспышку света в окне.
- Невинных жертв быть не должно, - утвердительно сказала она.
- Да, Немезида требует кары только для тех, чья вина признана всеми. Кстати, о невинных жертвах. Все порядочные государства тратят титанические усилия на борьбу с этой гадостью - организацией невинных жертв, но её "пауки-финансисты", ткущие свою липкую паутину, сидят по норам и чувствуют себя в безопасности. Вам надо заняться ими.
Незнакомец протянул ей флакончик с духами. На этикетке была надпись: "Лунное безумие".
- Удачная находка моего приятеля химика - духи эти вызывают стойкое помешательство - нюхнувший их, становится полностью тем, кто он есть по сути своей, например, червяком...
Или богиней.
Они зашли в очень дорогой ресторан, незнакомец сделал внушающий уважения заказ, они ели, но пища не отяжеляла её, а наслаждала, они пили, но вина её не пьянили, а приносили радость.
- Я пойду, - сказал он, - вон та пара, чересчур надменная - герцоги Йоркские скромнее.
Она кивнула ему и подозвала официанта.
- Видите тех людей? У них, у дамы в сумочке, в коробочке зачем-то спрятаны тараканы. Зачем - не знаю, но вас предупреждаю.