Если бы месяц назад Матвею Бессарабу сказали, что у него поселится молодая девушка, он бы лишь криво усмехнулся. И не поверил бы вдвойне, услышав, что будет при этом страдать.
Ее звали Виолетта Оболонь, и Бессараб годился ей в отцы. Познакомились они в Интернете, и, узнав, что живут в одном городе, решили сократить разделявшее их пространство до постели. И многому научили друг друга: он ее - презрительно смотреть на мир сквозь уменьшающие линзы очков, она его - тратить деньги, когда их нет. За окном стоял декабрь, а в их комнате царил апрель. Они проводили долгие жаркие ночи, а по утрам жадно рассматривали друг друга в широком зеркале, перед которым она расчесывала волосы, а он брился. Потом он готовил завтрак, шел во двор кормить собаку, а, когда возвращался, все бутерброды были съедены и кофе выпит из обеих чашек. На столе лежала записка: "Ушла досыпать, не буди". Матвей разводил камин и, глядя на пляшущее пламя, размышлял, куда девать прошлое и откуда взять будущее. Он предлагал Виолетте все. А у него не было ничего. До обеда он перебирал свои изъеденные молью годы, жевал мысли и, не выдержав, шел за советом к соседу. "Жирные девки лучше, - чесал тот затылок, разглядывая фотографию Виолетты, - на одну ляжку положит, другой накроет - пыхтишь себе, завариваешься, как чай в самоваре..."
И Матвей Бессараб вспоминал, где находится. Проклиная мир, он возвращался домой и, запираясь на все замки, поднимался в спальню к Виолетте.
Он жил в первый век Консумации, от которой сводило скулы и хотелось забиться в нору. "Займешься сегодня шопингом?" - через плечо бросал он, мочась в туалете с распахнутой настежь дверью. Виолетта брала в руку его сокровище и, помахивая им, задумчиво разглядывала желтоватую струю.
И тогда Бессараб давал себе слово изменять ей только с самим собой.
На Рождество выпал снег, тощая, с драной шерстью, собака, высунувшись из конуры, ловила пастью белых мух. Ковыряя на стекле изморозь, Бессараб думал, что библейский пророк ошибся, и последние времена никогда не наступят, потому что мир лежит не во зле, а в безумии.
"Ориентации на демократические ценности нет альтернативы..." - жужжал в углу телевизор.
"Какая у нее красивая шея", - думал Матвей, разглядывая Виолетту.
"Мы озабочены продвижением товаров на рынке", - пестрили гламурные журналы.
"И грудь", - листал он их, слюнявя палец.
А через месяц Матвей полностью отрекся от себя. Отказавшись от желаний, он целиком подчинился Виолетте.
"Какая разница от чего сходить с ума, - оправдывался он, - главное - не сойти..."
У Бессараба были свои счеты с миром. Для его понимания у него было чересчур развито воображение. "Кто наблюдает горизонты, тому не видеть ног", - думал он. И удивлялся окружавшим его людям, умевшим без труда проникнуть в чужое сознание, чтобы распознать там слабые места, которыми можно пользоваться, как рычагами. В отличие от них Матвей предпочитал думать не о том, что имел, а о том, что недополучил, и при своих талантах был не способен разобраться в себе.
"У нас любовь до гробовой доски..." - щелкая пальцами, как костаньедами, танцевал он перед Виолеттой. Действительность - это миф, рассказанный самому себе, Матвей возвел Виолетту на пьедестал, и замкнулся, как в раковину, в ее черную галку. И все равно что-то тревожное не отпускало его, если раньше, считая морщины, он не находил себе место от того, что прожил больше, чем осталось, то теперь - от того, что прожил меньше, чем осталось Виолетте. К тому же в его Вселенной оказался свой ад. "Мобильный" Виолетты забивали телефоны прежних любовников, и Матвей ревновал. "Я разрешаю тебе дарить мужчинам улыбки, - заключал он с наигранной веселостью, - ты можешь флиртовать, ходить под руку, влюбляться, можешь отдавать им душу, подаренные мной украшения, но тело - нет..."
"Только ты, - горячо шептала она, обвивая его, как плющ, - только ты..."
"Сколько раз ты так говорила?" - хотелось крикнуть ему.
Он до крови кусал губы, и ему не приходило в голову, что, вынимая из шкафа скелеты, он сам портит свою Вселенную.
Время, как павлин, - переливая цветами, показывает хвост. Днем Бессараб чувствовал себя калифом на час, а ночью превращался в Шехерезаду. "Это случилось на древнем, как мир, Востоке, - целовал он Виолетту в затылок, и ее волосы на подушке щекотали ему лицо. - Ага-али-бек был разбойником, и на большой дороге не щадил ни стариков, ни детей. Раз его шайка напала на купеческий караван в сотню груженых верблюдов и мулов - без счета. В жестоком поединке Ага-али-бек заколол его начальника и с мертвой руки, еще сжимавшей саблю, снял драгоценный перстень, украсив им мизинец. Это дерзкое ограбление переполнило чашу терпения правоверных, и уже через год слуги падишаха - да продлит Аллах его годы! - рассеяли банду, так что сам Ага-али-бек с единственным сообщником едва укрылся в маленьком пыльном городишке. Они обосновались на постоялом дворе и опасались выходить на улицу, где их могли встретить рыщущие повсюду стражники. Сообщник Ага-али-бека был христианином. "Чужбина, как тот свет, всех уравнивает, - выплевывал он через щербатые зубы виноградные косточки. - Как в Царстве Небесном последние здесь могут стать первыми..." И как в воду глядел. Здесь же, на постоялом дворе, Ага-али-бек встретил вдову убитого им купца. Стоптав сандалии, она искала мужа и, от горя выплакав глаза, ослепла. Этим и решил воспользоваться ловкий разбойник. Скрываясь от праведного гнева падишаха, он выдал себя за убитого купца. "О, мой муж!" - нащупав перстень, упала женщина в его объятия. Таким образом, Ага-али-беку оставалось дождаться ночи, чтобы выбраться из города и запустить руку в сундук, который тащили за женщиной двое черных слуг-мавров. Но разбойнику было не чуждо благородство. Заняв место покойного, он понял, что второго исчезновения мужа женщина не переживет. К тому же купчиха была красива, у Ага-али-бека вспыхнула страсть, и он решил продолжить обман. Остаток дней он провел, снаряжая караваны, и воспитывая родившихся у него детей... Ты спишь?" Прислушавшись, Матвей отвернулся: "А потом наступило утро, и Шехерезада прервала свой рассказ..."
Рядом с Виолеттой он сбросил лет тридцать - опять был студентом, отпускал сомнительные шутки, а, когда она громко смеялась, хохотал сам. Пока Виолетта с плеером в ушах валялась на диване, он вспоминал, как она в первый раз ступила на порог его дома, как, осторожно потрогав на стене отполированные оленьи рога, рассмеялась: "Твои?" А потом коснулась охотничьей двустволки: "Говорят, ружье из первого акта пьесы стреляет в третьем?"
"Только в заснувшего на заднем ряду зрителя..."
По воскресеньям приходил сын. "Как мать?" - интересовался Матвей, вспоминая бывшую жену, неудавшуюся семейную жизнь, и опять думал, что у каждого свой психоз, что мир запутался в разновидностях безумия.
"Да, да", - невпопад кивал он, не замечая, что сын давно смолк и смотрит на Виолетту. Они выросли на одной рекламе и говорили на одном языке, которого Матвей не понимал. Филипп работал менеджером, рассказывал Виолетте о будущих назначениях, а потом они вместе смотрели телевизор и смеялись анекдотам с бородой такой длинной, что ей позавидовал бы черномор. Матвей смотрел на это сквозь пальцы. А за столом начинал вдруг жонглировать ножами, подбрасывая их над тарелками с дымившемся супом.
"Прекрати, - пугалась Виолетта, - не будь ребенком...".
"Перестав быть ребенком, человек умирает...", - огрызался он, и верил, что их разница в возрасте преодолима, стоит только протянуть руку и стереть ее, будто мел на грифельной доске.
В феврале зачастил сосед. "Браки заключаются на небесах, - бормотал он под нос, прихлебывая из блюдца чай, - это разводы оформляют в ЗАГСе..." Сгорбленный, в черном сюртуке, он был похож на ворона. "Время свое возьмет, - стучал он по столу длинными когтями, - оно всегда берет и никогда не отдает..." Вместе с чаинками на усах у него висела мрачная улыбка, а нос, сойдя с лица, как привидение, гулял по комнате, заглядывая в углы.
"Кыш!" - суеверно шикала Виолетта, едва за ним закрывалась дверь.
И трижды сплевывала через плечо.
Вечерами, отправлялись в город, ускоряя от холода шаги. "Я люблю тебя!" - лгали с рекламных щитов голые женщины, и Виолетта прижималась к нему плотнее, точно видела в них соперниц. Раз на улице столкнулись с ее матерью. "Это Матвей Герасимович", - растерялась Виолетта, забивая гвозди в его гроб. Окинув его взглядом, мать фыркнула: "Мог бы быть и моложе..."
И развернувшись на каблуках, застучала по мостовой.
К марту их отношения приобрели странный характер. Бывали дни, когда он, крикнув, чтобы она взяла "мобильный", запирался на ключ у себя в кабинете, набирал ее номер, и они занимались сексом по телефону.
"А не поторопилась ли я влюбиться?" - мелко крестилась потом в темноте Виолетта, накрывшись с головой одеялом. И понимала, что от счастливой любви до неразделенной только шаг, и шаг этот может сделать не она.
А Бессараб шел в город, всматривался в сосредоточенные лица прохожих и думал, что в мире только один сумасшедший - он всматривается сейчас в сосредоточенные лица прохожих и думает, что в мире только один сумасшедший.
И при этом гонит от себя мысль, что этот сумасшедший - он.
Филипп стал приходить и среди недели. "Молодой, - глядел на него Матвей, - толком еще не знает, что хочет, но хочет этого сразу, а не получит никогда..." Когда молодые люди, сидя на диване, случайно касались руками, вспыхивали, как застигнутые врасплох дети, он отворачивался.
"Мир летит в пропасть, а думает о цвете галстука", - прилизывал он в зеркале взъерошенные волосы.
А потом косился на Филиппа.
"Денег нет, вот и философствует", - читалось у того на лице, делавшемся таким круглым, что, по нему, как по лекалу, можно было чертить окружность.
И Матвей готов был сквозь землю провалиться.
А Виолетта скучала. "Надоело смотреть на мир твоими глазами", - перехватывал он ее взгляд. И тогда шел в угол, включал музыку, которая была на триста лет старше окружавших его вещей, и, уперев поясницу в стол, выставлял вперед ноги, будто съезжал с ледяной горы. Не поднимая глаз, молодые люди тихо перешептывалась, и Матвей долго смотрел поверх их голов. От музыки наворачивались слезы, делая вид, что вынимает соринку, он смахивал их рукавом. Его Вселенная рушилась, он пробовал удержать ее галактики, но они разбегались все дальше.
"Один человек на свете - и нет ему счастья", - перекручивал он простыни долгими бессонными ночами. "Может, лучше было и не иметь, чем получить, да не то..." - скрежетал он зубами во сне. Сквозь лиловые облака тускло била луна, сажая кругом тени, как чернильные кляксы. Они стояли под раскидистой липой, уперев ему в грудь ладони, Виолетта щурилась, теребя верхнюю пуговицу его рубашки. Кончиками пальцев Матвей поднял ей подбородок. "Если изменишь, убью..." - прохрипел он, и его пальцы переместились к горлу.
"Меня или себя?" - расхохоталась она, заглядывая в глаза.
И тут Бессараб проснулся.
Разглаживая морщины, он вытер о простыню холодный пот и, сглотнув слюну, запустил пятерню в седую шевелюру.
Лепил мокрый снег, Филипп включил "дворники", но по стеклу продолжали течь грязные ручьи. Прижавшись щекой к боковому окну, Матвей почувствовал холодный ветер, и ему показалось, будто капли хлещут ему в лицо. Сидели в припаркованной машине, не зная с чего начать, Филипп барабанил пальцами по рулю. Матвей узнал популярную песенку, любимую Виолеттой. Расправив пятерню, он накрыл руку сына.
И тогда Филипп выложил все.
Когда Матвей вернулся, Виолетта уже собирала вещи. "Долгие проводы - лишние слезы, - не поднимая головы, бросила она, и в ее голосе зазвенела сталь. Потом вдруг порывисто обняла его, зажимая рот ладонью: "Только ничего, ничего не говори, я подлая, гадкая... Но ведь это было безумие, скажи, безумие..."
"Безумие", - эхом откликнулся он.
"А теперь мы излечились, - криво усмехнулась она. - И все встает на свои места - я возьму твою фамилию, а ты будешь мне свекром..."
Она отпрянула, точно была уже за тридевять земель.
А Матвея охватило вдруг чувство давно виденного:
"Помнишь сказку про разбойника, купца и его жену?"
Виолетта посмотрела настороженно.
"Там есть продолжение... - вздохнул он. - После смерти все трое предстали перед Аллахом.
"Я дал себя убить, - каялся купец, - и мои не родившиеся дети стали сиротами..."
"Я не узнала мужа, и позволила себя обмануть", - опустила глаза женщина.
"Я сделал эту женщину слепой, - бил себя в грудь разбойник, - и потом воспользовался ее немощью..."
Потупившись, они ожидали приговор. И тут услышали грозный голос:
"Зачем вы лукавите? Кого надеетесь обмануть? Или думаете, Нам не известно все?
Ты, купец, женился без любви, потому не заводил детей, и с радостью отправлялся в дальние страны, чтобы любить там других женщин...
Ты, женщина, сразу догадалась, что перед тобой не твой муж, но ты слишком устала быть вдовой...
Ты, разбойник, подозревал, что женщина разоблачила тебя, но прельстился ее богатством, к тому же убил сообщника, с которым не захотел делиться... Ты успокаивал себя тем, что он был неверным, но что может быть ужаснее предательства?
И все же Мы прощаем вас, ибо кто из смертных может противиться страсти?"
Шехерезада замолчала и этим вынесла себе приговор - наступило утро, и халиф, хлопнув в ладоши, приказал отрубить ей голову..."
В повисшей тишине стало слышно, как растут цветы на подоконнике. Бессараб поднял глаза и только тут заметил, что находится в комнате один. По комнате гулял сквозняк, на окна давило тяжелое, серое небо. Матвей посмотрел на незакрытую дверь, потом снял со стены ружье, уперев приклад в пол, просунул большой палец ноги к спусковому крючку и выстрелил в себя сразу из двух стволов...