Промокнув затылок, человек с редкими усами взмахнул платком, и через мгновенье все было кончено. "Пробил час отмщения, и я излил свой гнев", - высморкался он себе под ноги посреди гробовой тишины.
А виной всему стал
КУРЬЕР
Жизнь постоянно обманывала Галактиона Нетягу: в ней не случалось того, о чем он мечтал, не случалось и того, чего опасался. Садясь в скорый "Барнаул-Москва", он протиснулся мимо курившего в проходе плечистого мужчины и подумал, что все позади.
Но все только начиналось.
За окном мелькала тайга, вагон с грохотом давил шпалы и моложавая попутчица, прикрывшись зеркальцем, красила губы. До ближайшей станции можно было рассказать не одну жизнь, но разговорились лишь к вечеру.
"Во всем нужен опыт, - держа ноги на чемодане, крутил рюмку Галактион. - И детей делать тоже... Замечали, наверно, что младшие братья, как в сказках, гладкими выходят, а старшие - тяп-ляп, будто топором рубили?" Все лицо у Галактиона было в шрамах. Казалось, они достались ему от рождения, как нос или уши. Он ткнул себя в грудь: "Так вот я - старший..."
Женщина улыбнулась.
"Шрамы украшают мужчину", - подобрала она юбку. И кокетливо отогнув мизинец, достала сигарету.
"С вашего позволения, - щелкнул зажигалкой Галактион. - Боевые шрамы украшают самца - настоящего мужчину украшают шрамы семейные..."
"Так Вы женаты..."
Отвернувшись к окну, она смотрела, как поезд обгоняет стаю галок.
"С возрастом, - заржал Галактион, - даже те, кто женат, разведены..."
И понял, что допустил ошибку.
"Я Вам паспорт не показывала, - надулась попутчица. - А выгляжу еще моложе..."
Раздавив окурок, она полезла в сумочку. От смущения Галактион закрыл глаза, а, когда открыл, понял, что его ошибка была не первой. На него уставилось короткое дуло.
"Галактион Нетяга, Вы арестованы... - холодно бросила женщина, сунув ему под нос бумагу. - Вот ордер..."
Галактион посмотрел не мигая, и его глаза превратились в лезвия.
"Знакомясь с женщиной днем, мужчины думают о ночи, - прищурился он, - поэтому ночь важнее..."
Он заговаривал зубы. Тому, плечистому, который караулил в проходе. А сам выдавливал окно. Обезоруженная и придушенная, женщина неестественно прислонилась к боковой стенке, так что ему приходилось имитировать ее голос. "Кому с нами не по пути - скатертью дорога..." - пропел он грудным контральто, когда стекло подалось, и в купе ворвался ветер. Прыгая с чемоданом в тайгу, Галактион увидел, как в двери поворачивается ручка...
Лютовал гнус, присесть было невозможно, и Галактион шел не разбирая дороги, стараясь отделить себя от железнодорожного полотна, как можно большим количеством кустов. Раздвигая пистолетом густые заросли, он другой рукой крепко сжимал чемодан. Забрезжил рассвет, впереди показалась опушка. И опять Галактион подумал, что все позади. Сунув под голову кулак с пистолетом, он растянулся на травянистом бугре. Ему снилось, что он лежит на спине, раскинув руки поперек кровати, а над ним нависает волосатое чудовище, которое мокрыми лапами бьет по воздуху. Ему в лицо летят брызги, он чувствует зловонное дыхание и, силясь проснуться, трет глаза. А, когда открыл их, кошмары перемешались - холм оказался берлогой, и огромный бурый медведь с ревом наседал на него.
Прежде чем потерять сознание, Галактион успел всадить обойму в мохнатую, оскаленную морду...
Взошло солнце, он лежал под елью и смотрел, как с иголок тяжелыми каплями стекает роса. Никогда раньше он не замечал этого. А теперь капли отмеряли оставшиеся ему часы. "Все кончено..." - шептал Галактион запекшимися от крови губами и думал, что внезапно открывшийся ему мир прекрасен.
Мертвая туша придавила руку, которая не выпускала чемодана. С двумя миллионами, собранными с барнаульских наркоторговцев.
Такую картину увидел вышедший на выстрелы
ОХОТНИК
Ермил Силантьевич Твердохлеб с двадцати шагов попадал белке в глаз, хотя жаловался, что стареет. С каждым годом зверя становилось все меньше, и он опасался, что его промысел скоро сойдет на нет. Последний сезон выдался особенно неудачным, и, разделывая на пне тушу, Ермил долго колебался: взять ли медвежатину или версту за верстой тащить на себе раненого. Наконец, вытерев о шкуру нож, решил, что вернется. Завернув лучшие куски в грязный мех, он спрятал мясо от рыси, набросал валежник, и, помочившись, как волк, пометил место.
Была осень, пахло желудями, и в корневищах прела листва. От сырости у Твердохлеба разыгрался ревматизм, и он охал при каждом шаге. Но, сцепив зубы, делал следующий.
Придя в себя, Галактион первым делом спросил про чемодан. Старик замялся. "Ладно, - повиснув на плечах, щекотал ухо раненый, - потом сочтемся..."
Охотник жил на отшибе, рядом с деревенским кладбищем, куда вела калитка в накренившемся, как волна, заборе. Выходя во двор, Твердохлеб смотрел на покосившиеся кресты и часто думал, что его жизнь уместилась в пяти шагах от дома до кладбища. Но он не жалел. Так жили все вокруг. "Мы не какие-нибудь шалопутные, - курили на крыльцах самосад, - у нас, где родился, там и пригодился".
Галактиона разместили в бане, и деревенские, как мухи, слетались поглазеть на него через закопченные оконца. Бормоча заговоры, старик выхаживал его травами, приподнимая голову, вливал отвар из сушеных кореньев, и Галактион пошел на поправку. За свою рисковую жизнь он побывал в разных переделках и поначалу, кусая подушку, только и ждал, когда встанет на ноги. У него отобрали пистолет, но руки остались, к тому же на стене висит нож. Однако, чем дольше он думал о случившемся, тем яснее видел в нем тайный смысл. Он должен быть мертвецом, и его спасение не могло быть случайностью. Галактион ломал голову, зачем Господь оставил его на свете, и приходил к одному.
"Как называется ваша деревня?"
"Бережки..."
Приподнявшись на локте, Галактион увидел в окне блестевшую реку.
"Это мой берег", - решил он, и вся его жизнь вдруг предстала ему черной полосой. Ворочаясь под тонким, на рыбьем пуху, одеялом, он теперь ясно осознавал, что счастье не в толщине кошелька: у бережковцев нет электричества, вечерами они жгут лучины, а мысли светлые, правильные, и грехов - кот наплакал.
Твердохлеб, выбрав время, сходил за чемоданом.
"Ну зачем нам деньги?" - открыл он находку в избе у старосты.
"Ты, Силантич, уже старый, - возражали ему, - а нам еще жить..."
Изба набилась народом - пришлось открыть дверь, из которой густо повалил пар.
"В тайге лимузин не купишь..." - гнул свое охотник.
"Ну дык не век же здесь гнить... И потом - хоть телевизором обзаведемся..."
Галактион слушал, как делят его деньги, за которые еще месяц назад он перегрыз бы горло.
"Приобретите электрический генератор, - крикнул он из своего угла. - А я налажу антенну..."
Галактиона приняли хорошо, и только сельский дурачок, показывая на него пальцем, кричал, что он принесет несчастье. В деревне его не удерживали - тайга лучший тюремщик. А он не чувствовал себя пленником, и был рад, что его не гонят. Он твердо решил искупить свое прошлое, отмыть грязные деньги, собранные для горстки негодяев.
Вечерами он пил с Твердохлебом можжевеловый чай и, слушая летопись Бережков, представлял неторопливую жизнь, текущую здесь уже триста лет со дня основания деревни староверами. Галактион узнал всех бережковцев до седьмого колена, и ему казалось, что среди них лежат и его корни.
А когда охотник уходил в тайгу, с ним оставалась его
ДОЧЬ
Мать у Анфисы умерла родами, и она уже двадцать лет заменяла в доме хозяйку. Вместо ожерелья Анфиса носила связки сушеных грибов, и сама была, как спелая ягода. "Сколько листьев в лесу?" - спрашивали ее парни. И глядя на ее грудь, каждый раз забывали ответ. Она смеялась, как лесная нимфа, и плакала, как родник.
"Во всем нужен опыт... - затянул, было, свою песнь Галактион. - И детей делать тоже... Младшие братья получились лучше, а я - старший..." Но, глядя в ее чистые, бездонные глаза, ему впервые не захотелось врать. Галактион был подкидыш, и вырос в сиротском приюте. Вместо своей обычной присказки он рассказал ей про жестоких воспитателей, лупивших его безо всякой вины, про то, как убежал в Москву, где тяжело беспризорничал, прежде чем выбиться в люди.
"Бедный ты, бедный..." - гладила ему голову Анфиса.
"И старый..."
Галактиону исполнилось тридцать три.
А весной, когда по оврагам разлился цветами иван-чай, Анфиса плела душистые венки, смеялась, примеряя их Галактиону, и, пряча лицо, гадала на ромашке.
Выбор в захолустье не велик - все уже давно стали родственниками. Поэтому, когда Галактион предложил себя в зятья, Твердохлеб полез за самогоном. "Только на приданное не рассчитывай, - разлил он по стаканам мутную жидкость. - И платье невесте надо в городе справить..."
Венчал их в грубо сколоченной еще первыми поселенцами часовне деревенский плотник, по воскресеньям исполняющий обязанности звонаря и священника. Прогоняя грозящие напасти, он окуривал молодых ладаном, а надевая кольца, упрямо сдвинул брови, так что казалось, будто они срослись.
На свадьбе гуляла вся деревня.
"Теперь ты наш", - кричали жениху бережковцы и лезли целоваться.
"Сколько раз за вас мы пьем - столько и в огонь пойдем", - горланили под гармонь частушки.
Галактион сидел трезвый. Время от времени благодарил за хлеб-соль, широко улыбался, и тогда его шрамы сливались с морщинами. А улучив момент, наклонился к коротконогому старосте:
"Меня станут искать..."
"Брось, властям до нас дела нет... - отмахнулся тот. - А дружки твои сунутся - так у нас ружья есть..."
"Да, мало ли пропало в тайге... - закусывая моченым яблоком, поддержал старосту Твердохлеб. - Ну кто поверит, что ты жив..."
Но один все же поверил.
"Не тот парень Галактион, чтобы заблудиться в лесу..." - считал
ВОРОВСКОЙ АВТОРИТЕТ
Соломон Цыц. Он принадлежал к старой гвардии: платил наличными и не доверял телефону, предпочитая видеть горло, до которого можно дотянуться. Но теперь он впервые пожалел о том, что не пользовался банковским переводом.
"Зато знаешь с кого спросить", - оправдывался он перед зеркалом, больно дергая ус.
Соломон Цыц любил философствовать. "На земле все перемешано - живое, мертвое... Она как солярис... Ты слышал про солярис? - обращался он к Галактиону. Тот быстро кивал, думая, что у шефа "снесло крышу". - Так вот, тонкий слой нашего обитания, бурлит, как бульон... Посуди сам - каждый атом в тебе был когда-то в камне, в другом, в дереве, а после тебя воскреснет в кошке или тихом, как мышь, обывателе... - Почесав затылок, Соломон расхохотался. - Представь какого-нибудь Петра Иваныча, который через тысячу лет носит твои атомы..."
Галактион старался не шевелиться.
"А знаешь, сколько молекул из твоего последнего вздоха будет попадать к нему в легкие? С десяток... - Сгорбленный нос навис над губами, как задремавший на козлах извозчик. - Да, прав Шекспир: король пойдет на затычку от бочки... " Цыц пощипал ус. "Однако, хватит болтать - где товар?"
Когда шеф смотрел вот так - пристально и не мигая, Галактиону делалось не по себе. Он стоял, затаив дыхание, представляя, скольких тот разложил на атомы.
Но Соломон Цыц не всегда был убийцей, и его тяготило это ремесло. Вечерами, развалившись на кушетке, он отматывал жизнь назад, снова и снова просматривая ее пленку, пытаясь найти тот роковой поворот, который привел его на скользкую дорожку. Он видел, что каждый его шаг имел тысячи причин, и любой из них мог стать ошибочным. Ему казалось, что в каждое мгновенье он, точно витязь на распутье, выбирает из дорог, которые ведут в тупик. И все же искал то главное, с чего все началось. Судьба, убедился он на сеансах своего домашнего психоанализа, это слепой, который ходит в шапке-невидимке, - шишек от нее не сосчитать, а саму не ухватишь. Прошлое уже представало сплошной пеленой, однако Соломон погружался все глубже. И вот однажды перед ним мелькнуло лицо в веснушках. "Отдай пистолетик", - во весь рот ухмылялся рыжий мальчишка. У него не было передних зубов, и, выглядывая из-за женской юбки, он показывал язык, просунув его сквозь зиявшие десна. "Отдай, Соломоша..." - ласково потребовала женщина. Соломон спрятал игрушку за спину. Нахмурившись, женщина погрозила пальцем. Соломон вспомнил, что водяной пистолет был его, что, запершись в своей комнате, плакал от обиды, кусая кулаки - женщина приходилась мальчишке матерью.
Семен Талый был по-прежнему веснушчат, а вместо передних зубов у него блестели золотые фиксы. Соломону понадобилось немного времени, чтобы найти его. И еще меньше, чтобы убить. Так он вынул мучившую его занозу, но все равно был обречен - продолжал мстить миру, стремясь восстановить в нем справедливость...
"Жизнь все расставляет и всем правит... - рассуждал он как-то на воровском сходе. - Она сама по себе, а мы - сами... Вот, скажите, разве можно остановить старость? - Он гладил лысину. - Нет, слепая воля толкает нас от колыбели к могиле, а мы можем только созерцать ее..."
"Ну ты - Шопенгауэр..." - расхохотался лидер другой группировки.
И развязал кровавую бойню. Соломон Цыц не терпел, когда его ловили на плагиате.
"Настоящий философ всегда доморощенный, - говорил он. - И я горжусь, что мало учился..."
Однако в кармане у него лежал университетский диплом.
На другой день после исчезновения Галактиона, Цыц собрал своих людей: "Ищите, ищите, человек не иголка..."
"Но между станциями пол тыщи километров..."
"Возьмите карту и прочешите каждый..."
"На это уйдут годы..."
"Хоть десятилетия"
Оставшись один, Цыц подошел к зеркалу.
"Я достану тебя из-под земли, Галактион, - картинно поклялся он, раздувая крылья носа. - Не будь я - Соломон Цыц!"
История набрала обороты, и пятыми в нее попали
ДЕРЕВЕНСКИЕ
В каждом дворе держали кур и гнули спину на огороде. Летом мужики до зари уходили на сенокос, а бабы стряпали, относя в поле дымившиеся кастрюли. Суровыми же сибирскими зимами теснились по избам, пуская в сени скотину. И все равно голодали: неделями ели мерзлую картошку и, урча животами, пугали на печках блох. Отупев от бесконечной работы, свою жизнь они принимали равнодушно и покорно, как времена года.
Однако с появлением Галактиона все переменилось. Они стали одеваться по моде, и, забросив дела, все чаще запрягали телеги.
"Сапоги прохудились... - робко оправдывались они, собираясь в город. - Да и за лекарством: вчера дети зеленые яблоки грызли - животы болят..." Деньги хранились у старосты, он выдавал их сначала под расписку, а потом просто так. На мелочь не обращали внимания, а крупными тратами ведал Галактион. Когда в Бережках зажглось электричество, он, как и обещал, на высоченном дубе установил антенну. Бережковцы готовы были проглядеть глаза: телевидение вошло в их плоть, так что многие стали рассматривать и свою жизнь, как один бесконечно длинный сериал. Хотели завести и телефон, но за пределы деревни звонить было некому, а в ней легче докричаться. Свалившиеся деньги служили бережковцам волшебной палочкой, по мановению которой строят рай. Но Галактиона не благодарили. За всю жизнь не видя больше драного тулупа, они были равнодушны к чужой собственности. Если кто-то нашел клад, разве он не обязан делиться?
Теперь Галактиону доверяли настолько, что брали с собой в город. От бестолковых покупок он хватался за голову:
"Не швыряйтесь деньгами - нас выследят..."
"Не осторожничай, - ржали ему, - к нам зимой - на санях, летом - на лошадях, а в распутицу - на вертолете".
В этой Богом забытой дыре был и свой учитель - благообразный, сухонький старичок с голубыми глазами. Школу он устроил у себя на дому, отгородив часть избы цветастой занавеской, за которой показывал азбуку и, хрустя костяшками, учил счету. Этим он занимался по утрам, а в остальное время пил.
"Народ надо держать в строгости", - говорил он теперь, насмотревшись политических передач. И задирал палец, как раньше, когда учил грамоте: "В строгости, но - в любви..."
И так же, как раньше, ему согласно кивали.
"Надо бы тетрадок..." - щеголяя очками в роговой оправе, требовал он у старосты. А тот никому не отказывал. Денег было так много, что они не убывали. И бережковцы развернулись. Пастух уже не помнил всех коров в стаде, а женщины - обнов в своих сундуках. "Шальные деньги впрок не пойдут", - качали головами старики. Однако охотно носили теплые заграничные куртки на "молниях". Крутя пальцами вечно сдвинутые, кустистые брови, плотник предложил перестроить покосившуюся часовню: приобрели бензопилу - прежний инструмент затупился, - но постучав с неделю молотками, наняли рабочих.
Твердохлеб обзавелся дорогой винтовкой с прекрасным боем, но охоту все откладывал. "Налазился по буеракам, - гладил он железный ствол и, сверкая оптикой, целился по горшкам. - А пушнину теперь сдавать незачем - пусть лишний соболь по тайге побегает..."
Теперь все гнушались черной работой: женщины больше не стирали в реке, а выбрасывали в нее грязное белье, и мужчины каждый месяц форсили в новом. Однако среди молодых появились недовольные. "Все что не сейчас - никогда, - злились они. - Кто хочет - бери свою долю, и айда отсюда..."
Но им быстро заткнули глотки.
Супруги Нетяга заняли пустовавшую хату, владельцы которой давно перебрались в город. Анфиса оказалась мастерицей вить гнездо - завела часы с кукушкой, поклеила пестрые обои и над дверью повесила вырезанную из журнала репродукцию "Тайной вечери".
А через год Твердохлеб стал дедом. На крестинах возле новой церковки плясали под нерусские песни, лившиеся из магнитофона, и пили пшеничную водку - самогона уже никто не держал. Анфиса располнела. Раскрасневшись, держала Галактиона под руку, когда шли на реку кататься на лодках. Как и все, она быстро забыла о прежней жизни и не связывала свалившееся благополучие с сидевшим на веслах мужем.
"Устроилось - и слава Богу..." - гнала она мысли о расплате.
Но беда затаилась, как клещ. И через год нагрянули
ГОСТИ
Они прибыли на трех джипах, громыхавших по единственной улице. "Как много вокруг новых вещей, - опустив стекло, жмурился Соломон Цыц. - А я люблю старые... - Ему открыли дверцу, и, выскочив на обочину, как черт из шкатулки, он потянулся, разминая затекшее тело. - Вещи должны быть старыми, а мысли - новыми..." Заложив руку за жилет, он внимательно рассматривал себя в боковое зеркало, пока его люди, рассыпавшись по домам, автоматами выгоняли всех на улицу.
"У меня украли деньги, - облокотившись о плетень, обвел собравшихся взглядом Соломон Цыц. - Два года вы жили за мой счет, целых два года вы ели, пили и сладко спали - разве это справедливо?"
Принесли чемодан, Цыц пнул его ногой, посыпались пачки. "Кто за это ответит? Ты, коротышка, говори..." - ткнул он пальцем в бледного, как полотно, старосту. "Мы взяли совсем немного... - на ватных ногах бросился тот подбирать деньги. - Вон же сколько осталось..." От страха староста сделался еще меньше. Цыц прислонил палец к губам. "И это еще пол беды, - продолжил он с грубоватой непринужденностью. - Я бы мог простить вам свое невольное содержание, в конце концов, мало кому удается прожить не залезая в чужой карман... Но я не терплю предательства..." Его глаза сузились, превратившись в лезвия. "Среди вас находится человек, обманувший меня... - вынув руку из-за жилета, Цыц указал на Галактиона. - Но этот человек не только мой враг - он соблазнил и вас, а соблазнившее око надо вырвать..." Цыц сделал паузу такую долгую, что можно было трижды прочитать уголовный кодекс. "Я хочу, чтобы вы судили Галактиона Нетягу и убили его..." Теперь он смотрел пристально, не мигая. "Я мог бы действовать силой, но мне нужно правосудие... И я добьюсь своего, не будь я - Соломон Цыц! - Он топнул ногой, подняв облачко пыли. - Выбирайте: либо я оставлю это, - он снова пнул чемодан, - в счет судебных издержек, либо ваше имущество пойдет за долги..."
Деревенские проглотили язык.
"Будьте благоразумны, - сверлил глазами Цыц, - и вместе мы восстановим справедливость..."
"Но мы не убийцы", - крикнул Твердохлеб.
Толпа зашевелилась.
"Забирай свои проклятые деньги, - донеслось из задних рядов. - За них мараться не станем..."
Взгляд Цыца стал насмешливым.
"Не спешите, - хмыкнул он. - Я пока поживу у вас..."
И, хлопнув дверцой, покатил к дому старосты.
Люди добры - хоть сейчас в рай, виной всему
СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ
Это случилось во вторник. А в среду люди Цыца ходили по дворам, отбирая телевизоры, выворачивая ставшие бесполезными лампочки, - генератор выключили еще утром, и к вечеру деревня погрузилась во тьму. Брали все, что бросалось в глаза, что казалось неуместной роскошью: у плотника изъяли бензопилу, у Твердохлеба - дорогую винтовку, которую он прятал в сарае с дровами. Привыкнув к электричеству, бережковцы давно выбросили свечи, и теперь жгли костры, чтобы дойти до уборной. За годы их глаза отвыкли видеть в слабом свете луны, они давно ориентировались по искусственным звездам, которые стеклянными гирляндами свисали с крыш. Раньше бережковцы допоздна смотрели телевизор, теперь сидели в растерянности, и многие легли спать. А на утро пошли разговоры. Сначала робко, отводя глаза, потом все громче, настойчивее стали обсуждать предложение Цыца. "Это все бабы..." - ссылались на жен мужья. "А дети за что страдают?" - выли, как ветер, жены.
Дом Галактиона обходили стороной. Анфиса, чувствуя недоброе, как икона, застыла в окне, кормя грудью ребенка. До полудня решали, кто пойдет, а в обед явились к Цыцу. Долго мяли шапки, переминались с ноги на ногу. "Только не на глазах, - решился, наконец, плотник, - отведем его в тайгу, а там уж..." "Нет, нет, - замахал руками Цыц, - справедливость должна быть публичной, в этом вся соль..." Они торговались. Но Цыц, чувствуя слабину, стоял на своем.
"Это ж, какой позор..." - не выдержав, плюнул плотник.
И, сдвинув брови, вышел за порог.
"Ну, ну..." - проворчал в спину Цыц.
Деревня - с ноготь, за день пять раз столкнешься, и с Галактионом они встретились на кладбище, где тот прятался от косых взглядов.
"Хотел, значит, пустить корни, - проскрипел Соломон Цыц, одетый как всегда по старинке, с золотой цепочкой поперек жилета. - Стать пастырем и лежать среди стада... - Он фыркнул, указав на покосившееся кресты. - На погосте и то вместе - что значит стадный инстинкт!..."
"Без этого стада я давно был бы мертвец..." - вставил Галактион.
"Твои ягнята уже приходили, и сдали тебя, как ты сдал меня..."
"Пусть так, - глядя в глаза, прошептал Галактион, - зато я знаю, за что умру, а раньше не знал, зачем жил..."
Цыц пропустил мимо ушей.
"Ты был как сын - а изменил; чужих облагодетельствовал - а где благодарность? Нет, преступление без наказания и наказание без преступления - вот она "человекиада"... - Перед ним опять встало веснушчатое лицо, выглядывающее из-за женской юбки. - Но мы ее перепишем..." Он рассмеялся: "Скажешь, из меня плохой писатель?"
Галактион пожал плечами. Он видел тех, кого они вместе посадили на иглу, и знал, по ком звонит колокол.
"Моя смерть искупит не предательство, - твердо произнес он, - а причиненное нами зло..."
Цыц покрутил у виска.
Судьба, как светофор, возвращает на круги своя, и Бога из машины сменил для бережковцев черт из шкатулки.
К пятнице некоторые еще держались. Но их ряды таяли, как забытое на столе мороженое. Последним сдался Твердохлеб. "Ты уж прости, - сутулился он под репродукцией "Тайной вечери". - Они тебя и так убьют, так зачем же зря пропадать... А мы тебя век помнить будем..." В руках он снова вертел свою винтовку. "И Анфиса еще молода, а из меня какой кормилец..."
"Что ты говоришь, отец..."
Анфиса по-прежнему сидела у окна с ребенком на руках. Но говорила тихо, точно уже смирилась с тем, что он потеряет отца.
А вечером побежала к Цыцу. Умоляла, плакала. "Он знал, на что шел, - с глухим недовольством перебил ее Цыц. - Кроме того есть законы, перед которыми я бессилен..."
Анфиса бросилась на колени.
Глаза у Цыца сузились.
"Два года я ждал этого... - он оценивающе окинул ее сверху. - А ты привлекательна - в Москве полно женихов..."
Анфиса вернулась только к утру...
А в полночь к Галактиону постучался учитель. Долго мялся, не зная с чего начать, после улицы его очки запотели, и он близоруко щурился, вытирая их о рукав. А, опрокинув стопку, мотнул головой: "Это ужасно, нас превращают в зверей..." И тут же потянулся к графину. "Они много себе позволяют, - глянув на дверь, выпил он так быстро, что пролил на воротник. - Нарушают права человека..." А после третьей уже задирал палец: "Однако с точки зрения государственной политики... Бывает, необходимо пожертвовать... Впрочем, не слушайте, я несу околесицу..."
Галактион сидел за столом, скрестив руки, и старался думать, что когда-нибудь этот человек выучит его ребенка, расскажет, чем обязаны все вокруг его отцу. Но эта мысль, еще недавно такая соблазнительная, теперь не грела.
"Я горький пьяница, - блестел очками старик, - и мне терять нечего..." А прикончив графин, осоловел. Шатаясь, обернулся в дверях: "Мы будем за тебя молиться..."
"Молитесь лучше за себя..." - огрызнулся Нетяга.
И долго смотрел на репродукцию "Тайной вечери".
С Цыцем больше не договаривались, но все вышло само собой, и в субботу вся деревня высыпала на
СУД
Руководил всем Соломон Цыц. Но временами он выступал как истец. "Этот человек, - обращался он к бережковцам, - присвоил чужие деньги... Его вина усугубляется тем, что он злоупотребил доверием... Заметьте, у него была возможность раскаяться, но он пренебрег ею... Я обвиняю его в воровстве, обмане доверия, укрывательстве краденого..."
Играя желваками, Цыц отступил в тень.
Настал черед прокурора.
"Галактион Нетяга не сказал нам, откуда у него деньги, - выдвигал обвинения хромоногий староста. - Тем самым он ввел нас в заблуждение, приведшее к катастрофическим последствиям..." Было видно, что он тщательно готовил речь. "Подсудимый сделал нас невольными соучастниками преступления, так что пострадавшими можно считать всю деревню... И мне не нужно вызывать свидетелей - преступление вершилось у всех на виду..."
Галактион вспомнил, что у старосты любимыми были фильмы про судебные разбирательства и счастливо закончившиеся процессы.
Староста говорил долго а под конец потребовал смерти. Никто не удивился, после его слов все почувствовали обиду.
Адвокатом был Твердохлеб. "Я спас его... - выступил он вперед, но закашлялся, и на глазах у него навернулись слезы. - Если бы я знал... Вон как все обернулось..."
Он беспомощно топтался.
"Мы выслушали защиту, - с глухим раздражением прервал его Цыц. - Кто хочет добавить?"
Толпа подалась.
"Мы и без него не тужили, - сдвинул брови плотник, - а он пробрался как змей-искуситель... - Голос плотника стал библейски строг. - С таким не цацкаются: кто искусил малых сих, тому мельничий жернов на шею..."
Многие закивали.
"Дело за малым, - оскалился Цыц, - выслушать подсудимого..."
Галактиона выпихнули вперед. Он искал глазами Анфису, но она осталась дома. "Ребенок..." - подумал он.
"Мы ждем", - прикрикнул Соломон Цыц.
Галактиона развернули против солнца, он сощурился, и его шрамы слились с морщинами.
"Я заслужил смерть..."
"Все ли согласны с приговором?" - подхватил Цыц и, поправляя жилет, дернул золотой цепью. Воцарилось молчание. "Не слышу", - кривляясь, Цыц оттопырил ухо. "Хорошо, будем голосовать как немые..." Медленно вырос лес рук. Местный дурачок тянул сразу две. "Справедливость восторжествовала", - подвел черту Цыц и сделал знак взять Галактиона под стражу.
Все почувствовали такую усталость, точно целый день кололи дрова, и казнь назначили на
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Едва не пробив крышу, всю ночь барабанил дождь, и теперь кругом были лужи. Стоя у стены в ожидании расстрела, Галактион вспоминал, как Анфиса, предлагала себя в постели, а после гладила по щеке: "Ты делаешь это ради ребенка..."
И опять осталась дома.
Долго пререкались, кто будет стрелять. Бережковцы отнекивались, но Цыц оставался непреклонен. И тогда они с решимостью скорее все кончить взяли автоматы у стоявших за ними людей Цыца. Никто не хотел испортить свой дом, и Галактиона поставили к недавно отстроенной церкви. Он смотрел поверх голов, как после ночного дождя тяжелые капли стекают с ели, и вспоминал тот рассвет, когда его подрал медведь.
Но больше не видел в нем чуда.
Соломон Цыц, как кобра, раздувал шею. "Командуй же..." - не выдержал кто-то, и сразу открылась пальба. Стреляли все, казалось, бревна за спиной Галактиона должны превратиться в щепки.
А он все стоял.
"Однако, жарко... - процедил сквозь зубы Соломон Цыц, и его глаза превратились в щели. - Видишь, Галактион, какое рвение..." Дождевые капли за его спиной стали каплями крови. "А я еще надеялся, что они застрелят меня, когда приказал вчера зарядить холостые..."
Промокнув затылок, он взмахнул платком. Его люди вскинули автоматы, и через мгновенье все было кончено. "Это в греческой трагедии погибает герой, в нашей гибнет хор", - сплюнул себе под ноги Соломон Цыц.
Галактион прижался к стене и с ужасом глядел, как добивают упавших, как к нему под ноги натекают лужи крови. Вот уткнулся в землю хромоногий староста, вот всадили пулю в затылок Твердохлеба. Еще дергался в грязи благообразный учитель, а плотник так и застыл с угрюмо сведенными бровями.
У Галактиона перехватило дыхание.
"Ты что же не понял, - похлопал его по плечу Цыц, - Они же мусор, я хотел доказать тебе..." Но Галактион не слушал. "Это не Господь спас меня, - думал он. - А тот, кто спас, имел свои цели..." Как сквозь пелену до него долетали слова Цыца. "Сожгите все к черту, - кричал он своим людям, - когда природа устает разрушать, ей нужно помогать..."
За ночь бревна отсырели, и огонь не разгорался.
"А все же приятно пустить дурную кровь..." - разглагольствовал у джипа Цыц, и перед ним вставало лицо прячущееся за мамину юбку. Это было лицо Семена Талого, его сводного брата. Соломон вырос с мачехой, и ему пришлось много потрудиться, чтобы стать золушкой.
"Ты едешь?" - на ходу бросил он.
"Подожди, - остановился перед раскрытой дверцой Галактион. - Не хочу, чтобы проросло злое семя..."
Бросившись к дому, он навесил замок и двумя досками крест-накрест заколотил окно, за которым вопли женщины смешивались с плачем ребенка. Потом, выхватив у пробегавшего бандита факел, швырнул на соломенную крышу...