Дмитрий Злотский. Бессмертие Мишеля Люпена.

 

В закат одного лета, еще знойного в апогее, но уже слегка прохладного к падению часовой стрелки в перигей циферблата, нам, после тридцатилетнего отсутствия, вновь довелось оказаться в шуме и мишуре одного курорта, призванного отвлечь обывателя от докучливых мирских дум. Мы брели вдоль самой границы суши, хранящей солнечное тепло в мириадах угловатых песчинок. Мы брели закатав штаны на три подворота, держа сандали в одной руке и предложив другую своей очаровательной спутнице. Как это обычно бывает с мыслящим существом, природа предложила на выбор несколько тем.

 

Когда нам (в данном случае - единственном в этой истории - местоимение множительного числа означает не только автора этих мыслей, но и аудиторию, к которой они обращены), так вот, когда говорят о вечности, нам представляется бесконечная звездная чернота, обволакивающая со всех сторон мятущийся световой зайчик нашего существования. И в этой пустоте тут и там встречаются карнавальные островки бессмертия, окруженные гирляндами разноцветных фонарей и восторженными вспышками недолговечных огоньков. С той или иной мерой близости мы все находимся вокруг этих нарядных островов, и наше существование освещается и освящается их гипнотическим мерцанием.

 

Такие образы заполняли наше воображение во время памятной прогулки в Фиальте или Ментоне (географические названия первыми коррозируют от времени) в значительно более красочных, ибо не скованных веригами слов, формах. Тайна бессмертия уже сообщала о своей близости призывами серебряного колокольчика, когда к нам едва ли не под ноги бросился какой-то паяц из семейства местных полишинелей и принялся бормотать на своем картавом наречии. Не понимая ни слова и не желая отвлекаться от строгих и высоких мыслей, мы жестом попросили нашу спутницу разобраться с несчастным и оставить нас в покое.

 

Оказалось, что его лепет сводился к просьбе сфотографировать их в обнимку с женой - слегка крупноватой на наш вкус женщиной, с правильными, но бездуховными чертами лица - на фоне местного пейзажа, в который красноречивым жестом были приглашены оранжевые блики на пугливой воде, смазанные далью огни морского трамвайчика и прочая преходящая курортная атрибутика.

 

После того как пластмассовый щелчок вобрал в себя их искусственные, поскольку были обращены к безликому зрачку, улыбки, мы продолжили прогулку, но полностью игнорировать щебетание Кристины уже не удалось, и нам пришлось пообещать больше не откладывать и уже завтра, завтра же отправиться к антиквару, чтобы выполнить данное нами на пике эмоционального разряжения обещание.

 

Сформировавшаяся во время той прогулки на фоне, не можем не признать, слегка раздражающей трескотни нашей спутницы, картина направила наше внимание на забавный эпизод из жизни совершенно ничтожного с точки зрения и вечности, и бессмертия некоего господина Люпена.

 

Этнически корректно было бы обращаться к нему как мсье Люпену, но само слово мсье рисует в воображении образ дородного буржуа среднего возраста в котелке, с тростью, навязанными манерами и врожденным плоскостопием, в то время как Мишель Люпен не совсем точно соответствовал подобному портрету. Он был плотным, видным мужчиной, плотоядным к жизни и женщинам, что проявлялось в каждой, рассчитанной на близость жертвы, позе, вполне преуспевающий материально, благодаря оставленному папашей небольшому стабильному предприятию, детали процветания которого не относятся к нашей истории. Тщательно приглаженные волосы лоснились от втертого желе, и весь облик производил маслянистое впечатление от поблескивающей на солнце кожи лица, свободной от язв, прыщиков и угрей, до улыбки, обращенной к внешнему миру в вечном поиске нежной инженю. В дополнение к этим посредственным качествам Мишель Люпен был бесконечно далек от бессмертия, и трепыхание слабого огонька его существования робко колебалось меж неумолимо сходящихся бездн - прошлого и будущего.

 

На завтрак он выпивал чашку заваренного Матильдой кофе, снимал с волос сеточку и долго разглядывал себя в зеркало, до слез, безжалостно истребляя возникшие за ночь черные многоточия на крыльях носа. Потом он спускался вниз, в контору, с масляной, опять же, любезностью наклонял голову, разделяя скорбь клиентов и притворно строго сдвинув брови, переводил взгляд на Клода, прекрасно справлявшегося с нехитрыми обязанностями.

 

Папаша Люпен в словах '... и сын' давно уже узаконил право господина Люпена на доход со своего предприятия, а вот уже пару лет как он скончался, будучи насовсем задавлен грубой гранитной глыбой, и вовсе перестал претендовать на долю прибыли.

 

Вечность судит человека очень строго. Избранным любимчикам она дарит бессмертие иногда за заслуги, а иногда по своей бесконечной прихоти. Остальным не достается ничего, кроме рикошетного отблеска чужого величия и, может быть, рукотворным стремлением одолеть время, надписи на надгробном камне, да простится нам этот маленький кукиш в кармане.

 

Нечего и говорить, что подобные мысли совершенно не тревожили Люпена-сына. В тот момент, когда мы застали его выходящим на улицу и щурящим на солнце глаз, его волновало значительно более серьезное дело - Беатрис требовала принятия решения.

 

Беатрис состояла на положении созревающей невесты и уже почувствовала право требовать от Люпена следующего шага в их отношениях, давно перешедших границу голубиного воркования в сумерках на скамейках городского парка. 'Будь мужчиной!' - заявила она ему, и Люпен готов был уже удрать, как он это делал не раз, но Беатрис обладала гипнотической властью над ним, и кляня себя за слабохарактерность (в которой она его как раз и упрекала), Люпен не мог найти в себе силы.

 

Женский образ предъявляет автору особые требования. К примеру, описание героини гораздо важнее, нежели детали облика героя, даже если он является более значительным персонажем. С другой стороны, она совершенно не взыскательна в отношении фамилии и, настаивая на подробном описании прически, платья, цвета глаз, вполне довольствуется скромным упоминанием имени.

 

Господину Люпену доставляло удовольствие смотреть на Беатрис в профиль, на фоне светлого еще неба за окном, на почти параллельные линии лба и носа, на полную нижнюю губу и мягонький кругленький росчерк подбородка, напоминающий своим абрисом неважную прописную букву. Он млел разминая ладонью ее крупные ступни и поглаживая упругие голени. А глаза (как мы могли упустить!) светились иногда изумрудным сиянием. И еще природа наградила ее особым чутьем к рычагам и рукояткам Люпена, от чего он вскипал, стыл, смирел и дичал в ее руках, по ее прихоти, и как можно корить его за неспособность лишить себя такого животного блаженства!

 

(Справедливости ради приходится отметить, что у нас у самих есть одна знакомая с очень созвучным именем - ненасытная рыжая тигрица - и нам было бы неприятно, попадись ей на глаза эти строки, если она решит, что является прообразом героини, и перенесет на себя отрицательный подтекст некоторых из вышеупомянутых качеств. К счастью, правдивость истории снимает с нас всякие обвинения в подтасовке имен. И, чтобы завершить короткое отступление, отметим лишь, что Кристина не годится Беате и в подметки, и наше быстро отцветшее увлечение было лишь глупой, досадной ошибкой.)

 

-        Хорошо, - вздохнув, наконец согласился он (наши мысли уже обратились к Люпену). - Хорошо, ты права. Мы поедем куда ты скажешь и там, обещаю, тебя будет ждать сюрприз.

-        Мы можем отправиться в Ментон, или Фиальту, или Коста дель Соль! Я всегда мечтала попасть на Коста дель Соль!

 

В жизни человека бывает минута когда он достигает наибольшего своего богатства, наивысшего расцвета славы или опьянения счастьем, которых ему более не суждено повторить до самого небытия. В момент принятия Люпеном решения о поездке он внезапно озарился светом далекого еще бессмертия, чье нарастающее сияние стало усиляться, приближаться и неминуемо уже нависать над мизансценой.

 

Пусть детали их пребывания за несколько дней до кульминации на оскорбят скабрезностью наше повествование. Беатрис умелой рукой вела корабль по намеченному курсу. Люпен был безумен по ночам, обескуражен днем и начинал трепетать от предвкушения при приближении прохладных сумерек.

 

Было ли куплено обещанное кольцо? Нам это совершенно неважно. А важно то, что в один из дней, когда предвкушение ночи мелкими мурашками вдоль хребта сообщило Люпену о своем приближении, они прогуливались вдоль барашковой набережной. Беатрис выбрала бардовое платье с прикрывающей плечи пелериной, туфли на высоком каблуке и казалась немного выше своего спутника. Он уже сдался, принял свою судьбу и покорно вел ее под руку вдоль аллеи азалий.

 

Видимо, свет бессмертия, вместе с бриллиантовым переливанием огней, способен выдавать напрокат экспонаты своего величия. Сама собой подкрадывается и ласково лижет ладонь рифма, плетутся воздушные конструкции архитектурной паутины, мазок ложится к мазку как невеста к возлюбленному. С облегченным удивлением Мишель осознал, что, кажется, счастлив. С Беатрис, неспешно ступающей справа от него, спала шелуха заклятия, и он увидел ее истинный облик. Она была полупрозрачна, пленительна и прекрасна.

 

- Пам-па-ба-бам, - мурлыкнул Мишель, чего с ним раньше никогда не случалось.

- Что? - переспросила она.

 

Гирлянда разноцветных пузырьков выкладывалась в его голове на нотную лесенку.

 

- Не знаю, - ответил он. - Вдруг захотелось петь.

- Вот уж не думала, что у тебя такой шелковый баритон.

- Пойдем скорее, - воскликнул Мишель через минуту созерцания сказочного хоровода нот. - Нам надо обязательно выбрать кольцо.

 

Черты его, так неприятного нам раньше облика, стали волшебным и необъяснимым образом разглаживаться, и в них, кажется даже, проступила искристая одухотворенность.

 

- Какой у тебя камень? К твоим глазам должен пойти перидот.

- Что с тобой? - рассмеялась Беатрис. - Что произошло? Я совсем не узнаю тебя!

- И тебе нравиться то, что ты не узнаешь?

- Я должна получше разглядеть. Спой еще что-нибудь.

 

Кое-кто из медленных прохожих завистливо обернулся им вслед.

 

- Постой, - вдруг сказала она, - я бы не хотела когда-нибудь выпустить из памяти эту минуту. Давай попросим кого-нибудь сделать снимок, как мы стоим в таком замечательном месте, молодые, счастливые, на пороге еще большего счастья. Видишь там идут люди? Держи камеру, идем!

 

На опустевшем пляже брели вдоль самой кромки воды двое - неспешный седовласый старик с торопливо тараторящей дочерью.

 

-        Я счастлив, - обратился к старику Мишель. - Мне казалось, что я спал вечно и только теперь пробудился и увидел мир в его истинном величии. Он оказался бесконечным и прекрасным, боль и страдание исчезли и сейчас здась пребывает одна незапятнанная бессмертная красота. Пожалуйста, сфотографируйте нас вдвоем - я хочу украсть у вечности этот мистический миг. Она от такого маленького обмана не обеднеет, а мы навсегда проникнем в ее Эдем.

 

В ответ скверный старец только раздраженно замахал руками.

 

-        Он не понимает по-французски, - извинилась дочь. - Я очень рада за вас и с удовольствием выручу.

 

Мишель обнял Беатрис за талию. Она склонила свою голову ему на плечо. Раздался щелчок и тонкий до полной прозрачности срез времени попался в простенькую механическую ловушку. Покрытый упрямым к уговорам разрушительных сил природы слюдяным слоем, он сохранил изображение безымянной высокой девушки с правильными крупными чертами лица, стоящую в обнимку с полноватым человеком лет тридцати пяти на фоне бесконечной песчаной косы, нарядных полнолунных пуговиц фонарных огней вдоль набережной и треугольного парусника, ползущего по дальней кромке воды. Любительская оплошность фотографа позволила проникнуть в кадр еще одному персонажу - задумчиво бредущему по пляжу юноше с высокими скулами и ярким младенческим румянцем.

 

Лицо его со всеми деталями подробно прорисовалось на снимке. Видны начинающие срастаться брови, видны родинка под левым глазом и характернно срезанная мочка уха. Конечно он еще очень молод и не отрастил тех знаменитых усов, которые поколения портретистов будут выпячивать на его портретах и по лекальной спирали которых его будут узнавать даже малые дети. Он еще совсем не знаменит, ибо его гений, хотя и рожден уже в мире идеальном, еще не сформирован и, тем более, не признан, для чего понадобится по крайней мере тридцать лет. Его летучий слог будет переведен на самые заскорузлые языки Земли, и высоколобые университетские очкарики будут втолковывать потрясенным неофитам витиеватую финифть его философии. На всех случайных его однофамильцев будут благоговейно коситься, не родственник ли. В одном из биографических его апокрифов пронырливому редактору удасться раздобыть этот снимок. Бездушные ножницы корректора отсекут неизвестную парочку на переднем плане и подпись сформулирует нечто вроде 'Молодой имярек осмысливает...'

 

Сам того не ведая, Люпен очутился на мгновение в ореоле будущего чужого сияния, приняв на себя его щедрое тепло.

 

Пристальное - прищур сквозь сильную лупу - изучение снимка, отсутствие усов и мягкость черт может вызвать сомнения - он ли? Но мы, как автор, обладаем знанием совершенным и абсолютным, и с полной уверенностью можем подтвердить, что - он, конечно же, он.

 

Дальнейшая жизнь Мишеля Люпена не является объектом нашего исследования. Скорее всего этот шаромыжник все-таки женился, врядли был счастлив, возможно, родил наследника и, вероятно, страдал простатой или язвой. Нам - наплевать. Пологий склон личной Джомолунгмы уже покорен. С этого момента отсвет бессмертия на его судьбе начинает блекнуть, и уже совсем неважно, в какой именно миг две бездны, окружающие нелепое тление его уголька, сойдуться окончательно.

 

У этой истории нашлось небольшое ироничное завершение. Несколько лет спустя нам привелось проезжать по городкам Прованса в поиске тихого места, где можно было бы в плодотворном созерцании завершить свои дни. В одном из них наше внимание привлекла рекламная вывеска, предлагающая недорогие, но памятные надгробия семейной фирмы Мишеля Люпена. И хотя в телефонном справочнике Люпены занимали не одну страницу, такое совпадение показалось нам занятным.

 

А еще через год все заботы по обустройству близились к завершению, и нам оставалось только, ввиду преклонного возраста, уладить неизбежные вопросы с нотариусом. И тут имя Люпена вновь всплыло в нашей памяти.

 

Посетив его контору, ни в коей мере не раскрывая своей истинной роли и предоставив вернувшейся и простившей нас Беате - бедовой будуарной баядере - вести переговоры, мы отвергли кичливые фигуры плакальщиц и претенциозные клише эпитафий, и остановили свой выбор на скромной мраморной стелле. Документ, подписанный в присутствии нотариуса, подтверждал наше желание неброского надгробия, состоящего из коверкающей галльский слух фамилии без инициалов и дат, оставленных на откуп бессмертию, и призвания, высеченного трезвым камнерезом на местном языке. На языке, на котором мы не написали ни строчки.