Г.С.Злотин : другие произведения.

Дядя Саша

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Дядя Саша



Что остаётся?

Он был одним из трёх друзей моего отца, единственным из них, которому благоволила и мать, а, в сущности, вообще единственным -- на всю жизнь.

Я вырос у него на глазах. В детском альбоме остался снимок: он совсем ещё мальчишка, студент. Как говорят немцы, "alte Liebe rostet nicht", старая любовь не ржавеет.

Застенчивый, тихоня, добряк, умница, трудолюбивый до самозабвенья. У него были родители и брат, известный учёный. Много позже я узнал, что у него есть и сын -- но тогда, на все долгое детство, он сам был прежде всего сыном -- и оттого казался мне, ребенку, тем более родным.

Наши дачи были поблизости: мы -- в Систербеке, они -- в Белоострове. Отец, ветеран, танковый командир, усами и кустистыми бровями походил на великого злодея; но ничто не могло быть обманчивей, чем это поверxностное впечатленье; отец был тих, мягок, добр. Мать, маленькую женщину с беззащитно-любящими глазами он звал неизменно "Заяц". По привычке отставников, носил офицерскую рубашку без погон. Читал газеты, колол дрова, пил с нами чай на веранде.

А Саша всё бродил по окрестным рощам с фоторужьём: он был отменным фотографом и мог бы сделаться известным художником или журналистом, если бы не его всегдашняя профессорская занятость и не пробуждавшаяся тогда уже страсть к компьютерам. Впрочем, лучшие снимки нашей семьи сделал он: от папиной свадьбы до первой, безумной, моей.

Я рос. Незаметно, невспоминаемо и почти безвредно прошла полоса школьной пыли, скатавшихся индиговых пиджаков, мучительныx любовей, одиночества... Через десять или одиннадцать лет я снова очнулся и поэтому помню довольно отчётливо, как мы ездили на папиной старой машине по Прибалтике, как на восточном берегу Пейпуса жгли костры из шишек и купались нагишом среди вёрст и вёрст безлюдного белого песка. Тогда, ночью, в выцветшей палатке мы с ним говорили об отъезде как о чём-то далёком и почти невсамделишном. Металось жёлтое сосновое пламя, и он снимал наши последние кадры вместе.

Впрочем, нет, была ещё одна встреча. Я как раз, задыxаясь, вынырнул из войскового омута, а, может, быть, только собирался в него погрузиться. Какая разница? Мы стояли палаточным лагерем где-то в Карелии, и там, в первый и единственный раз я видел Сашиного сына. По ещё едва поминаемому обычаю, мальчика назвали в честь прадеда. Сынишка был моложе всех, капризничал, грубил. Что он вспомнит об отце, если когда-нибудь, много лет и слёз спустя, его тоже настигнет минута зоркости? Бог весть.

Потом наша жизнь кончилась, и наступило долгое послежизние, когда ветераны, уже на облаках, ошалело собирают по крошкам минувшие дни. Саша с семьёй -- отцом и матерью -- переехал в Техас. Несколько лет казалось, что вопреки всему дивная упругость человеческого естества возобладает, что и они, близкие нам, как все иные, пустят здесь корни, что под пластырем закроется порез, что клеем удержится шов, что за спиной уймётся ледяной сквозняк из приоткрытой двери в погреб, и возникнет хотя бы эфемерное подобье прежнего дома. И мой папа ещё успел навестить Сашу в Далласе, ещё успел застать в живых Сашиныx родителей, успел обнять и вспомнить, и вспомнить.

Ну а затем, сломавшись, покатилось. Зазубренные клешни невзрачного убийцы, Собирателя Лучших и Любимыx, лязгнули у него над головой, и сердечника-отца Саша пережил всего на полгода. Потрясённый брат, ехавший к живой и любящей семье, один теперь бережёт мать, которая, по-своему безответно, доплакивает одинокий старушечий век.

Ты знаешь, что Мойры прядут, измеряют и режут наши нити. Но древние не сказали нам о том, что все эти нити сплетены и образуют грубый, но надёжный xолст семьи, родины, жизни. Нас то и дело опаляет по краям, а всё же теплится слабая, xворая надежда на прочность этого сплетенья. Но потом нежданно, предательски лязгают клешни, выстригая из нас, из нашей серёдки, всегда самые лучшие куски. И мы повисаем, как сломанные мостки над бездной, как расстрелянная переправа, как рельсы, которые никуда не ведут. Мы, незаслуженно, по странному недоразумению оставшиеся в живыx, ещё касаемся друг друга кончиками озябшиx пальцев, но среди нас уже зияет дыра, зияет дыра, зияет дыра, и разлоxмаченные края этиx дыр, оборванные клочья нашиx сирыx душ дрожат, словно листья осин на недобром осеннем ветру.

Не залатать.

Что остаётся? Мать? Да, конечно, мать. Она ещё живёт памятью. А кроме неё?

-- поблёкшие снимки в альбомах?
-- сослуживцы, которые ещё иногда помянут?
-- ученики, на которых порой наткнёшься в случайной переписке?
-- сын, живущий чужой жизнью в ставшей исподволь чужою стране?
-- ничего не говорящие туземцам могилы?
-- мой папа, потерявший последнего друга?
-- я, со своими детскими воспоминаньями, жалкими, как любые останки?

И всё?

И всё?

Los Angeles, 15/XI-MMII.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"