Зимина Юлия Александровна : другие произведения.

Небесный дар 2. Служение или Выбор пути

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как сложится наша судьба, если сделать неверный шаг? Какой шаг считать неверным?

  
  *****************
  
  Утро было не по-осеннему очень солнечным и теплым. Мирка с удовольствием подставил Батюшке Светилу ладони. На душе стало как-то спокойнее. Тревога начала таять под яркими лучами. Весь вчерашний вечер она терзала его душу, а ночью снились странные беспокойные сны. Сейчас он плохо помнил их, но тянущее чувство осталось. А еще он заметил, что его Воробышек как-то необычно себя ведет. Во-первых, она не отходит от постели бывшего пленника. Ну, это еще можно понять. У нее очень доброе сердце. Но уж больно заботлива. Что-то щемило в его груди, когда он видел ее лицо, обращенное к белокурому пареньку. Во-вторых, на вопросы о том вечере отвечает уклончиво. Да и вообще не разговорчива. Это его-то маленькая птичка, у которой никогда не было от него секретов? Что же случилось там в лесу? Почему волки ее слушались? Или вправду, его подводит память, и ничего такого не было? Может все же это сон? Но как тогда они спаслись? Да и вообще, как она узнала обо всем заранее? Было столько вопросов без ответов...
  Дверь широко отворилась. Дара выскочила из дома и бросилась к Мирке. Она обняла его. Он слышал гулкое и быстрое биение ее сердечка, будто и правда у маленькой трепетной птички.
  - Что случилось?
  - Ничего.
  Дара подняла на него глаза. На мгновение Мирке почудился в них страх. Но если он и был, то быстро улетучился. Теперь там был свет и тепло.
  - Пойдем в дом, - Дара отстранилась и потянула его за руку. - Он сейчас откроет глаза, и ты все узнаешь.
  Мирка удивленно посмотрел на нее.
  - Ты ведь не забыл о своем обещании? - робко спросила она.
  - О каком?
  - Не бросать меня?
  - Опять ты за свое, Воробышек? Ты же знаешь...
  - Он хороший человек. Может так и правда лучше будет, - прошептала она. - А будь что будет! Видно Богам там виднее, что нам тут нужнее. Только больно очень...
  Дара грустно улыбнулась и снова потянула его за руку.
  - Пойдем скорее!!!
  После яркого солнца в доме казалось очень темно. Мирка зажмурил глаза, а потом снова открыл. Дара уже сидела рядом с пареньком. Он пошевелился. Затрепетали его светлые ресницы, и Мирка снова увидел эти ясные голубые глаза. Точнее один. Другой был закрыт повязкой. Он внимательно рассматривал улыбающуюся Дару. Мирка как завороженный наблюдал за ними. Она опять оказалась права!
  - Кто ты? - спросил паренек. - И где я?
  - Меня люди Дарой зовут. А его - Миркой! - она протянула руку и позвала брата. - Ты в безопасности и у нас дома. А тебя как называть?
  - Ярослав.
  - Ярко и Славно! Славить Ярко! Славить Ярилу? Очень славное имя! - защебетала и засмеялась Дара.
  Ярослав улыбкой ответил ей и тут же скривился от боли. Он поднял руку и прижал к раненой щеке.
  - Ничего страшного, до свадьбы заживет! - ласково прощебетала ему Дара. - А может быть и еще быстрее. Шрамы украшают воина!
  Ярослав смущено опустил глаза и повернул голову набок, скрывая от нее искаженное болью лицо. Мирка подошел к ним ближе. Что-то странно пощипывало у него в груди.
  - Ярослав, как ты оказался в нашем лесу?
  Бывший пленник задумался. Было видно, что он пытается восстановить в памяти события.
  - Я помню, что мы с отцом отправились в лес на охоту. От селища отъехали недалеко. С нами был дядя Воислав. Потом движение помню. Вепрь. Он напугал мою лошадь. Она понесла. Потом не помню. Когда очнулся, я лежал на земле. Руки были связаны и во рту какая-то гадость. И эти двое. И все как во сне или в тумане. Я плохо соображал, мысли путались. Мы куда-то шли. Они подталкивали меня вперед и все время ворчали. Помню привал. Мне тогда чуть лучше стало. Пока этот поменьше отошел куда-то, а большой жадно поглощал припасенную снедь, я бросился бежать. Я, правда, старался изо всех сил. Я бежал, бежал... Я слышал их крики сзади. Но все равно пытался, падал и снова бежал...
  Паренек тяжело дышал. В глазах был плохо скрываемый страх и еще что-то неуловимое. Он вздрогнул и закрыл глаза. Бывший пленник казался очень возбужденным. Мирке почудилось, будто он оправдывался перед ними в том, что не смог убежать, что оказался слабее противника. И эта слабость была для него позором. Дара взяла его за руку. Ярослав притих и открыл глаза. В них застыли слезы. 'Это их он стесняется?' - подумалось Мирке.
  - Что же было дальше? - Дара снова ласково улыбнулась и погладила его по руке, успокаивая.
  - Мне не удалось убежать. Этот мелкий как из-под земли вырос у меня на пути. А сзади догнал крепыш. В руках у них были ножи. Я пытался увернуться, но безрезультатно. Помню острую боль в щеке и что-то теплое и липкое во рту. - Ярослав прижал руку к пораненной стороне лица.
  - Потом меня били, наверное. Не помню. Только когда я снова пришел в себя, то был уже связан целиком. Я плохо видел. Очень болели ноги, особенно левая. Меня нес этот громила. Потом темно. Потом всполохи костра. Мне показалось или был волчий вой?
  Мирка всматривался в его лицо. Ярослав задумался, будто пытался понять бредит он или правда помнит.
  - Тебя помню. Ты развязывал меня, да? - вопрос застыл на губах Ярослава.
  - Да, я.
  - Спасибо.
  - А волки были или это уже бред? Ты ведь должен помнить?
  - А что ты еще помнишь? - попытался уклониться от ответа Мирка.
  Ярослав снова задумался. Закрыл глаза.
  - Помню луноликую маленькую деву. Она улыбается мне. Вот это уже точно бред. Она очень красива, как божество, как дух леса. Ты видел ее? Она разговаривала с волком и гладила его.
  Мирка обеспокоено глянул на Дару. Та отвела глаза. Значит, все же все было. Или это общее помутнение рассудка от страха сразу у двоих?
  - Нет, ни ручного волка, ни лунной девы не было, правда, Мирка? Ты ведь развязал его и вынес из леса? Здесь совсем недалеко до нашего дома, - Дара спокойно смотрела на Ярослава и ждала подтверждения от Мирки.
   - А как же те двое?
  - Они испугались воя и бросили тебя под деревом одного. Но Мирка успел тебя спасти до того, как волки обнаружили вас. Ведь так?
  - Да.
  Мирка опустил глаза, но версию сестры опровергать не стал. А может и правда так было. Так проще все понять и принять.
   - Спасибо тебе! Ты спас мне жизнь дважды.
  - Не за что, так поступил бы каждый на моем месте...
  Ярослав хотел было опровергнуть его слова, но дверь резко распахнулась и в дом вошла Добронрава. Она запыхалась, разрумянилась и светилась доброй улыбкой.
   - Проснулся, наконец? Вот и хорошо.
  Она поставила большое деревянное ведро с водой на пол. Выпрямилась и спешно поправила выбившиеся из-под покрова локоны.
  -Я слышала сейчас у колодца, будто молодой княжич пропал два дня назад. Отец его очень беспокоиться, ищет, обещает награду любому, кто хоть чем-то помочь сможет.
  Добронрава лукаво взглянула на застывших у постели детей.
  -Говорят, что он взял с собой сына, уму разуму хотел научить, землю-матушку показать, когда пошел дань собирать в наши края. На Лысой Горе поселился, пока дружину ожидал. Задержались в пути богатыри, не поспели за батюшкой. Дело какое-то важное поручено им было. Вот и приключилось лихо. Без присмотра-то как мальца отпускать? Как же тебя зовут, молодец?
  - Ярослав.
  - Вот оно как. Отца кликать надо. Радость то какая, дитятя нашелся. Хоть и не совсем здоров, но жив. Тихомир! Тихомир! Старосте сказать надобно.
  В дом вошел отец. Он медленно двигался и очень внимательно всматривался в лицо нежданного гостя.
   - Подожди кликать. Давай мальца пораспрашиваем. Верно, жена моя говорит? Княжич ты, аль нет?
  Ярослав смутился такому вопросу. Притих. Потом попытался подняться с постели. Но попытки его не увенчались успехом. Он снова лег. Тяжело и громко выдохнул и только тогда сказал:
  - Верно.
  Тихомир тут же вышел. За ним последовала и Добронрава. Мирка и Дара переглянулись. Странно, но он не заметил на ее лице удивления. Скорее в нем было ожидание. А Ярослав снова закрыл глаза и попытался отвернуться.
  - Я опять подвел его, - простонал он. - Лучше бы в лесу этом сгинул.
  Мирка не поверил своим ушам. Этот княжич сделал все возможное: бежал, сражался до последнего с похитителями. Он помнил его руку на плече, когда серая смерть дышала им в лицо.. А теперь он думает, что сплошал. Мирка очень хотел бы иметь такого друга.
  - Что ты, не гневи богов! В чем вина твоя? Что ты еще мог сделать?
  - Если б не ты, все могло произойти. Я не должен был этого допустить. Отец не простит меня. Ни смелости, ни доблести я не проявил, как заяц трусливый по лесу бегал. Лучше умереть сражаясь, чем униженным и покоренным рабом.
  - Но ты бежал, ты сопротивлялся, как мог, что было сил. Разве не это зовут храбростью? Через боль и страх, преодолевая себя, ты сражался за жизнь!
  Ярослав молчал. Он рассматривал причудливый узор на деревянной стене. Он не верил себе и своему спасителю. Но не знал, что сейчас ему ответить, как выразить ту горечь, что была сейчас в душе.
  - Полно, Мирка. Пусть он отдохнет. Он устал, поэтому и говорит сейчас так. Все будет хорошо. Ты еще докажешь свою доблесть и славой покроешь свое имя. Отец и сейчас тобой гордиться, а потом и подавно будет. Не тревожь себе сердце, Ярослав, он любит тебя больше жизни. А строг он для дела. Сам увидишь, когда отец придет сюда. А сейчас отдыхай.
  Мирка заворожено наблюдал за Воробышком. Откуда в этой маленькой девчушке такая мудрость? Откуда она знает все наперед?
  Дара встала и отошла от постели Ярослава и потянула за собой Мирку. Как не пытался он выведать потом у нее про эти ее слова, ответа так и не получил.
  
  На следующий день Ярославу стало лучше. Он уже больше улыбался. Но встать так и не мог. Рана на щеке начала затягиваться. Отек с ушибленного глаза тоже спадал: поменял цвет с ярко алого, на сиреневатый. Да и ясную синь пораненного глаза было уже лучше видать.
  По душе всем в доме пришелся гость. И совсем не по тому, что княжеского рода. Не было в нем ни излишней гордости, ни бахвальства. Он искренне радовался чуткой материнской заботе Добронравы. Сжалось ее сердце от горя, когда рассказал княжич, что не помнит почти своей матери, рано покинувшей этот мир. Да разве заменят няньки тепло родных рук? Разве смогут защитить и обогреть малое дитя пред лицом трудностей житейских? Вот и суетилась сейчас Добронрава вдвое больше обычного. Хоть каплю своей огромной материнской любви хотела подарить израненному дитятке несмышленышу. И Ярослав чувствовал это и был безмерно ей благодарен.
  И Мирка с Дарой тоже кружились подле него. А потом уселись рядом, и давай расспрашивать: Где бывал? Чего видал? Да нигде особо и не бывал. Первый раз из дому с отцом поехал. Скучал немного по привычному и родному укладу. Вот поэтому-то Ярослав так весело рассказывал про отцовскую дружину, вспоминал потешные истории. А потом рассказы, принесенные из ратных походов, многократно пересказанные. Мирка тоскливо на него поглядывал и через слово добавлял: 'Вот мне б так...' или 'И я б так... ух'. Дара слушала его и грустнела час от часу.
  Ближе к полудню громкий лай старого Дыма оповестил их о прибытии гостей. Мирка выскочил из дому вслед за отцом. Ему открылось удивительное зрелище: дюжины две всадников в легких кожаных доспехах на сказочно красивых конях. Это были совсем другие животные, нежели в их роду. Гордые и красивые, с гладкой шерстью и плотными боками, они были еще величественнее, чем их хозяева. Яркие знамена слепили глаза.
  Спешились двое. Один из них, который постарше, бросился, было к Тихомиру. Взгляд его пугал. Он был грозным и беспокойным одновременно. Но второй спутник его остановил: схватил за руку повыше локтя. Мол, не спеши пока. Не знаем мы доподлинно, чего ждать от этих людей. Успеется еще. Первый остановился было, но потом взглянул в глаза осторожничавшему собрату, стряхнул его руку и продолжил свой путь.
  Мирка затаив дыхание наблюдал за происходящим. Он успел обратить внимание, на то, как оба были похожи друг на друга. Оба статные, широкоплечие. Только у старшего голова почти вся седая, хотя глаза ясные, молодые и жгучие. Если верить рассказам Ярослава, скорее всего, то отец его и дядька, Воислав.
  -Мир этому дому! - приветствовал Тихомира старший гость.
  Мирка видел, как его отец почтительно поклонился в ответ.
  -Меня называют здесь Владимир Седой, некоторые князем величают. Может и ты слыхал чего обо мне?
  -Как не слышать, конечно, знаю тебя, княже. Ты защитник, заступник наш, батюшка.
  Тихомир еще что-то хотел сказать, но гость перебил его, заговорив сразу о деле против обыкновения без лишних предисловий.
  - Говорят, что твой сын в лесу от лихих людей человека спас. Верно ли?
  -Верно.
  -Говорят, будто молодой он, светловолосый. Верно ли?
  -Верно.
  -Видеть его хочу. Покажи его мене. Здесь ли он?
  -Здесь. Только княже, слаб он еще, сам идти не сможет. А проводить к нему смогу.
  Лицо князя исказилось, как от сильной боли при этих словах. Руки в кулаки сжались, но не как при изготовке к битве, а как при попытке удержать себя в этих самых руках. Брат ближе подошел к нему. Руку на плечо положил. Держись, мол. Все хорошо. Не известно ведь еще ничего. Он ли?
  -Проводи тогда, - услышал Мирка скрипучий голос князя и враз нырнул в избу к Ярославу.
  Мирка остолбенел на мгновение, когда увидел мертвенно бледное лицо княжича. В его глазах был страх, который, как недавно казалось, уже должен был отпустить его. И страх этот больше, чем тогда в лесу. Позора боялся он сильнее смерти. Мирка схватил его за израненную руку, сжал ее несильно и отпустил.
  -Здесь я, не бойся, - прошуршал он и встал у изголовья, готовый к бою, снова защищать его ценою своей жизни, если понадобиться.
  В это мгновение скрипнула дверь и медленно отворилась. На пороге теперь застыл сам Владимир. Он сразу увидел сына. Но дрогнул всем телом и не смог взглянуть ему в глаза. Он заметил молчаливого стража рядом с сыном. И еще более опечалился. Ведь кто-то другой защищает его кровинушку, а не он. И только почувствовав за спиной мерное дыхание брата, осмелился войти внутрь.
  Мирка увидел огромную скорбь в этом мужественном лице. И сразу понял, что Дара опять была права и опасаться нечего. Он почувствовал себя лишним сейчас. Поэтому отошел чуть подальше от княжича и попятился к двери.
  -Прости, отец, - услышал он тихий шепот.
  -Что ты, сынок...
   И у самого выхода до него донеслись еле сдерживаемые рыдания могучего князя.
  
  Прощаться всегда тяжело. Вот только обрел Мирка нового друга, так уже снова его теряет. Когда еще свидеться придется... Грустно ему стало. Очень уж понравился ему молодой княжич. Повеяло от него на какое-то время каким-то странным духом. Захотелось вдруг перемен сильнее прежнего. Полетела душа вслед за княжеской дружиной. Ан нет. Не видать ему дружбы богатырской, не участвовать в сражениях. Вот сейчас дружина закончит мастерить переносные палаты для раненого княжича и все...
  Захотелось вдруг бежать далеко-далеко быстро-быстро. Затрепетало внутри сердце сильнее прежнего. Что же делать? Как жить дальше? Разве смогу как прежде? Смогу. А что мне остается? Хорошо ж все закончилось, все живы, скоро и здоровы будут. Справлюсь с собой. Хорошо все будет.
  -Дара! - сам для себя неожиданно позвал сестру Мирка. А ее нет рядом. Странно. Огляделся вокруг. Все вроде как всегда. Да не совсем. 'Куда ж она подевалась?'- пронеслось в голове.
  А князь уж из дому на руках вынес сына. Уложил его аккуратно на носилки, что привязаны были к двум лошадям поперек. Ярослав кивнул Мирке, позвал ближе.
  -Отец, в неоплатном долгу я перед ним. Братом своим назвать хочу. Что скажешь?
  Пронзил будто насквозь взглядом князь Мирку. Затрепетал от неожиданности он, но не потупился, глаз не опустил. Выдержал. Выдохнул. Первым князь прервал эту проверку. Ничего не ускользнуло от его проницательного взора отца, воина, князя.
  -Ну что ж, был у меня один сын, теперь двое будут, - весело молвил он и похлопал Мирку по плечу.
  - Коли сын у меня теперь еще есть еще один, то и брат, кажись тоже - сказал князь и протянул руку Тихомиру.
  Все во дворе притихли. Робко тряхнул головой Миркин отец родной и пожал руку названному.
  -Проси что хочешь, брат! - улыбнулся ему князь.
  -Да не нуждаюсь я не в чем, Род-батюшка заступник всегда со мною и моей семьей, - ответил Тихомир.
  -Ну как знаешь, - улыбнулся князь. - Коли чего потребуется - я всегда тебя приму и постараюсь помочь, чем смогу.
  Он так и не выпустил руки Тихомира. Обнял его крепко и только потом отступил.
   - Хорошего сына ты воспитал, брат, спасибо тебе!
  Добронрава всхлипнула где-то в другом конце двора. Князь повернулся к ней.
  -Матушка, не плачь. Сказывал мне сын про твою заботу. Век не забуду. Только великие матери могут принести в мир таких детей, как наши с тобой.
  Князь встал на колено перед Добронравой и приложил к губам подол ее старенькой поневы. Ахнула она от неожиданности. Ручьем полились у нее слезы.
  Мирка никак не мог понять, что происходит. Снова как во сне все кружилось и расползалось. Только одна мысль не давала покоя: 'Где же Воробышек? Где летает? Может, что случилось с ней?' А князь тем временем снова обратил к нему взгляд.
  - Ну что, сынок, теперь решай, с нами едешь или здесь останешься: две семьи теперь у тебя и две дороги открыты. По которой пойдешь? Знай только, что от выбора твоего сейчас ни одной семьи не теряешь, ведь так брат? - обратился князь к Тихомиру. - Коли трудно ему будет со мной, домой примешь его?
  Отец хлопал глазами, так же с трудом понимая, что происходит. Мотнул головой, согласился. А у самого слезы в глазах застыли. И мать как окаменела. Не плачет. Только руками старую тряпицу теребит. Смотрит, ждет.
  И тут перед Миркой развернулась во всей красе его мечта несбыточная. Вдруг увидел он себя на таком же прекрасном коне, как у дружинников княжеских. Как блеснет на солнце его меч, как взовьется вверх знамя. И помчится он сквозь ветер на врага лютого, и сложат о нем и его подвигах песни. Забилось быстрее сердце, запело. Не может быть? Сам князь к себе зовет? Как отказать, аль нет? Странный вопрос, конечно же, душа рвется вперед, в неизведанный мир. Разве можно князю отказать?
  Шагнул Мирка к матери. Обнял ее.
  -Да как же это... Ратя... Подумай, лучше! Неужто бросишь нас? - запричитала Добронрава.
  - Пускай идет, - тихо сказал отец. - Не видишь что ль, как глаза заблестели? Что желаешь, то исполнять надо. Он нам не простит никогда, если не отпустим сейчас. Князь правильно сказал. Мы всегда ждем его здесь, коли что не сложиться у него на чужой стороне.
  Мирка был благодарен отцу за такие слова. Он встретился взглядом с Ярославом, улыбнулся ему, кивнул.
  - Я мигом, только вещи возьму в дорогу...
  И только когда в дом вошел, как громом пораженный, вспомнил Мирка большие и печальные глаза Воробышка. Вспомнил обещание свое. Откуда знала она о прощании скором? Почему нет ее нигде сейчас? Решила знать, тоже не мешать, самому выбор делать? Но ведь не навсегда покидал ее Мирка. Он только одним глазком в тот мир заглянет и сразу вернется к ней. Да и град княжеский недалече будет. Он ведь князя попросит отпустить его к отцу и матери погостить... Мирка оправдывал себя, как мог. Только все равно грустные дарушкины глаза смотрели на него. И тихий голосок шептал: 'Ты же обещал, Мирушка, помнишь? Ты же обещал...'. Обещал, да. Только тогда не знал он, что такая возможность рядом. Как остановить бег ретивого сердечка? Как смирить мысли свои, заставить выкинуть из головы подвиги ратные? То ж мечты были, а сейчас осуществиться они могут.
  - Прости, Дарушка! Прости, Воробышек мой милый, серая робкая птичка! Не сдержал я слова своего. Бегу навстречу неизвестному будущему своему! Не забуду тебя, сестрица милая, - шептал Мирка, дрожащими руками собирая свои пожитки.
  Выскочил из дому, как ошпаренный. Вдруг посмеялись над ним, не звали его взаправду. Уехали уже без него. Нет, ждут. Мирка еще раз осмотрелся вокруг. Нет Воробышка нигде. Обнял мать, отца, братьев. Маленького Журавлика, сына старшего брата на руки взял. Улыбнулся ему маленький человечек. Значит добрый путь впереди.
   - Мама, Дарушку обними за меня. Береги ее, как меня или даже боле. За двоих нас ее береги. Пусть простит меня она. Не сдержал слова. Не смог. До скорой встречи, родные мои!
  Князь приобнял испуганного Мирку. Ничего, мол, не бойся. Все буде хорошо. Подвели к нему коня лихие дружинники. Огромные глаза лошадиные смотрели на него доверчиво. И снова как в зеркале увидел в них Мирка Дарушку. Обернулся, но не нашел ее среди родни, его провожающей. Вскочил в седло, Мирка, как дядька Вторак учил. Потрепал коня по холке. Улыбнулся старому Миру на прощание, и в новый отправился, как в холодную воду прыгают: задержал дыхание и закрыл глаза. Будь что будет. Ведь стоит сейчас открыть их - ноги сами понесут обратно, к матери, к родному очагу, к дедовским могилам. Там все просто, знакомо. А впереди что? Так вдруг страшно Мирке стало, аж жуть. И только слабый голосок внутри прошептал робко: 'Все будет хорошо'. И Он успокоился, наконец. Будь что будет! Только вперед. И Мирка открыл глаза навстречу новой жизни.
  
  *****************
  
  Катя плакала навзрыд. Сердце просто разрывалось на части. Горе казалось таким огромным. Будто самый близкий и родной человек покинул ее, весь мир осиротел в один миг. Она прижалась мокрой щекой к толстому гладко отесанному стволу мертвого дерева, что служило частью ограды. И ощущение смерти этого лесного жителя еще более усилило ее горе. Она смотрела на удаляющуюся группу людей, выискивая в ней фигуру ее родного человека, но не могла его уже различить. Как могла она отпустить его? Как позволила уйти? Как же это тяжело, знать то, что только будет. Ведь это неотвратимо и изменить будущее нельзя. И горе впереди становиться в тысячу раз страшнее, ведь еще до того, как оно приключиться, душа вся измучается, ожидая его. И радость не приносит такого упоения, ведь нет неожиданности, когда заранее знаешь, что оно будет. О боги, великие боги! За что так мучаете меня? Зачем мне это знание, если ничего нельзя изменить?
  Катя вздрогнула и проснулась. Подушка была вся мокрая от слез. Сон был такой яркий и отчетливый, что она ужасно испугалась. А вдруг и правда стояла она сейчас у старого забора и провожала кого-то близкого. Может не в этом мире, а в другом. Может снова душа этой девушки с фотографии тревожит ее и зовет на помощь? Как знать.
  Катя глубоко вздохнула, перевернулась на другой бок и через несколько минут сладко заснула. Но теперь сон был крепкий, спокойный, без сновидений.
  
  *****************
  
  Горшок завертелся в руках, подскочил вверх и резко полетел вниз. Горячее дымящееся варево расползалось по устланному свежей соломой земляному полу. Добронрава громко ахнула, всплеснула руками, прижала их к сердцу. И полились горючие слезы неудержимым потоком по и без того раскрасневшимся от жара печи щекам. Она села на колени и попыталась собирать черепки. Но глаза застилала пелена слез. От того, что все ее усилия были тщетны, Добронрава начала рыдать в голос. Нет, конечно же, не старый горшок был причиной ее слез. Еще с десяток таких Тихомир сделал этим летом. Они стояли рядочком сейчас на полочке и с грустью смотрели на свою хозяйку. Сердце ее материнское рассыпалось на такие же осколочки, что лежали сейчас перед ней. Душа беспокойная ныла, и болью отдавало в груди. Добронрава прижала натруженные, заскорузлые от тяжелой работы руки к лицу, пытаясь унять так долго сдерживаемые слезы. Но все безуспешно. Горестные мысли, будто почувствовав слабинку, толпой вились над воспаленной душой.
  Переживала больно Добронрава за меньшого сына. Как могла она отпустить несмышленыша одного так далеко от родительского гнезда? Как могла чужим людям доверить заботу о нем? Как смогут теперь присматривать за ним, оберегать его души предков, могилы которых он покинул? Как долго теперь не увидит она своего Ратю? Увидит ли она его теперь живым?
  Но пуще терзаний за сына в дальней сторонушке, беспокоило Добронраву другое дитятко. Дара как неживая стала после того, как он уехал. Не видно ее, не слышно голоса, тем более смеха, так часто обитавшего в этом доме. Забьется в клети, в старые шкурки завернется и лежит как мертвая. Позовет ее, бывало Добронрава, поручение какое даст, что бы оживить, в чувства привести, отвлечь от грустных мыслей. Придет, все исполнит, молча и спокойно и опять спрячется в своей норке. Как убежать от самой себя? Будто сама жизнь покинула ее. Вместе с Ратмиром душа ушла.
  Теплые маленькие ручки легко коснулись мокрых от слез щек. Словно ласковый пушистый котенок прижался. Упиваясь своими тревогами, не заметила Добронрава, как подошла к ней Дарушка. Обняла она опечаленную мать, вытерла осторожно ее горючие слезы. Осушила их ясным светом своих глаз. Такой покой и умиротворение светились в них, что Добронрава сначала слегка испугалась, ее ли дочь сидит с ней рядом на холодном земляном полу. Будто не было никогда этих месяцев безутешного горя. Замерла, присмотрелась внимательнее. Осунувшееся лицо, прикрытое непослушными локонами, серые круги под глазами, старенькая потрепанная рубаха. Она, Дарушка. Только что-то изменилось внутри нее. Как будто вдруг выросла ее маленькая доченька, повзрослела в один миг. Обняла ее Добронрава, крепко прижала к истерзанному сердцу. И снова полились слезы. Только теперь это были слезы облегчения.
  - Не плачь, матушка, - робко прошептала Дара. - Не горюй, родная!
  Добронрава отпустила дочку, вытерла подолом глаза, поправила растрепавшиеся волосы, стала неуклюже черепки от разбитого горшка собирать. Дара наблюдала за матерью. Улыбнулась ей, за руки взяла нежно.
  - Давай я соберу! У меня ловчее получиться, вот увидишь! Былого не вернешь, горшок не склеишь так, словно и не бился. Мы с тобой другой возьмем, лучше прежнего кушанье получиться! Так надо значит было...
  Добронрава посмотрела на дочь и диву далась: про горшок она говорит сейчас, али про что другое, не понятно. Только пальчики ее маленькие быстро двигаются, а с лица улыбка загадочная не сходит.
  Встала Добронрава, отряхнулась. Сейчас бы дале дела продолжать. Ан ноги не идут, руки не поднять. Глаз оторвать не может она от Дарушки. Та остановилась, призадумалась.
  - Знаю, не о горшке разбитом плакала ты, матушка. Мое горе горькое ни в какое равнение не идет с твоим. Вдвойне тяжелее ноша. Прости меня. Не буду тебя боле печалить. Пусть жизнь идет своим чередом, как Всевышним задумано.
  Помолчала Дарушка немного, а потом добавила:
  - С Миркой хорошо все, не беспокойся. Трудно ему на другой сторонушке, то конечно. Но он сильный, справиться. Друзья у него есть, заступники. Ты скоро не жди его, родимая. Весточку пошлет, а сам еще несколько зим в наших краях не появиться.
  Добронрава заохала, захлопотала.
  - Отколь известно тебе, детонька, про брата такое?
  - Сердцем чувствую. Сначала прервалась ниточка, а сейчас снова вернулась. На чуть-чуть совсем. Но мне и того довольно. Успокоилась я. Вот и тебе говорю, чтоб не тревожилась понапрасну. Он жив, здоров и по всем нам скучает.
  С удивлением взирала Добронрава на свою маленькую дочушку. Не умом ли тронулась от горя? Глаза ясные, добрые, улыбка на лице. Не похоже, чтоб серьезно что. Видать померещилось ей что-то, или просто ее успокоить хочет. Да ну ладно. То другое дело. Чем бы дитятко не тешилось... Главное, возвращается мир к ней. Вот и ладно.
  Что там, в горшочке было? Повторить все придется сызнова: не оставлять же семью голодной. Тряхнула головой Добронрава. Погнала мысли грустные прочь. Засуетилась, забегалась. А Дара знать рядышком пособляет. И так хорошо на душе стало, спокойно и весело, что запела тихо себе под нос, замурлыкала старую бабскую песню. Да все знать на дочку поглядывает, ни нарадуется. Как хорошо, что треснуло, вырвалось горячее наружу! Как спасение сразу пришло нежданно негаданно...
  
  *****************
  
  Снег приятно хрустел под копытами. Конь Ратмира шел быстро, без устали, будто на крыльях летел. Все кругом до боли знакомо и не знакомо. Как скучал он по родным холмам! Тосковал по отчему дому, по отцу, матери, братьям. Но больше всех стремился он увидеть сестру. Помнил свое нарушенное слово, горела душа, на части рвалась. Вот и оторвался тогда обещанный кусок, остался рядом с Дарой. А может совесть душила? Да только очень часто видел он ночами ее грустные глаза. И в слезах просыпался окрепший молодец. И жизнь не мила становилась. Сердце ретивое из груди рвалось. А руки крепкие в темноте искали хрупкие детские плечики, чтобы защитить от всех врагов мыслимых и немыслимых. Чтобы прижать ее к истерзанной душе, прощения молить. Только не было ее рядом. В пустоте смыкались руки, пустоте шептали губы долгое и протяжное 'Прости!'.
  Так случилось, что князь с дружиной и с отроками в долгую дорогу к каменной крепости отправился по первой же весне Ратмира в новой семье. Только и успел он передать отцу с матерью весточку: Не волнуйтесь, мол, родные мои. Со мной все хорошо. За то дядьке Третьяку особая благодарность. Он в ту пору корову пригнал в княжий град в хозяйство среднего сына. Да вот и встретился Ратмиру случайно. Родной человек на чужой стороне как солнышко в пасмурный день.
  Ну не то, чтоб плохо жилось Ратмиру у князя. Трудна военная наука. Рук, ног иной раз не чувствовал молодой послушник. Тело, истерзанное трудом по хозяйству и науками ратными, по утрам особенно жалилось, ныло, до дому просилась душа. Но только слабины себе Ратмир позволить не мог. Соберется с мыслями, отбросит думы грустные и снова в бой с трудностями мирскими. Да и Ярослав все время рядом. Как поправился, стал лучшим товарищем во всех его заботах. Князь сына не берег, как девицу в светлице не закрывал. На равнее со всеми трудился Ярослав. Да спрос с него всегда выше, чем с других был. Вот теперь и Ратмир под ту же мерку попал. Да все равно, не тем аршином мерил его Владимир. И Ярослав защитником был хоть куда. Иной раз, как подумает Ратмир, что не вышло бы тогда в лесу за жизнь его побороться, что могло с ним худшее произойти, так ком к горлу подкатывал. Братом стал ему княжич, даже может боле, чем кровным.
  А как тело окрепло, да хвороба пошла на убыль, сила в руках появилась богатырская, ловкость, так и помирилась душа с чужбиной. Время сделало из него не гостя, а хозяина на этой стороне. Да и наука пошла очень уж занимательная. Сам Владимир за сыновей взялся. Воислав спуску им не давал, силу воли, характера тренировал. А мастерству и премудростям ратным князь учил. Владимир сам свои доспехи ковал, лук мастерил. Сыновьям показывал тонкости оружейных дел мастера. А когда меч - продолжение тебя, то в бою супротивнику ох нелегко придется. Тем более что не только оружие делает сильным, но мудрость. Потому учил князь не только военной грамоте. Потихоньку Ратмир писать и читать стал. Владимир сыновьям про народы сказывал диковинные, про войны жестокие и воителей древних, что в книгах писаны. Было время, отроком жил князь у тетки своей в Царьграде. Оттуда и познания такие. Дорожил ими Владимир. Сыновьям передать хотел.
  Вот так времечко и пролетело незаметно. Лето сменяло осень, зима весну, а Ратмир за науками все никак до дому выбраться не мог. То новый град ему дивно посмотреть, то в поход с дружиной соберется, то дозор несет или дань по соседним родам собирает. Только все путь мимо дома проходит. Сердце рвалось, а ноги в сторону шли. Душу холодила тревога: а ну как не простит его Воробышек? И чем больше времени проходило, тем страшней казался путь домой.
  Летом жизнь ключом бьет и каждое существо суетиться, торопиться дело какое сделать. Что бы зиму лютую пережить в достатке и покое. Не исключение и род людской. Так заведено испокон веков. Вот и дома, как помнил Ратмир, затихали работы в поле до первого снега. Ночи темные да длинные делались. Все по избам своим теплым ютились. Так и в дружине княжеской. Оседали добры молодцы на покой от трудов княжьих праведных. Лишь упражнениями, да охотой тешились. Будучи отроком у Ратмира, правда, дел меньше не становилось тогда. Да вот только этой осенью стал он полноправным дружинником после последнего испытания и посвящения. С честью выдержал трудный бой с самим собой. Преодолел все тяготы. Перед богами не осрамил наставников своих. Перун Громовержец принял его присягу. С гордостью нескрываемой вручил князь Ратмиру меч собственной работы. Похвалил за службу. Домой с почестями отпустил - семью навестить. Велел поклон земной отцу с матушкой передать.
  Вот теперь почитай бегом домой бежал бы, кабы не конь знатный, князем дареный. Умное животное чувствовало его тревогу. Не жалея сил, словно ветер, летел на родимую сторонушку, направляемый опытной уже рукой. Почти без остановок для отдыха двигались они. Не забыло тело мудреную науку дядьки Воислава. Ох, и строг он был с Ратмиром. Да поделом ему. Вот уж какой день в пути, а устали все нет. Учил его мудрый воин выносливости, терпению и смирению. Жесток был порой. Бывало, люто ненавидел его Ратмир. Только много позже усвоил он этот урок, когда на практике пригодились все. Да не об этом сейчас...
  Дом родимый близко уж. Сердце трепещет и бьется в груди как птаха малая. Дым печной уж видно на холме. Еще чуть-чуть и скрипнет знакомо входная дверь, обдаст жарким духом натопленного жилья, запахнет сладко свежим матушкиным хлебом. Ан нет, не спешит Ратмир войти. Вспомнил он, как покидал родных. Вот и сейчас с духом собирается. Привязал коня, встал у порога, вдохнул глубоко и вынырнул из новой жизни в прежнюю.
  
  Сколько ждала сына Добронрава, сколько слез горючих выплакала в тревоге за него, да только не поверила сразу глазам своим, когда на пороге увидела. Высокий, статный, улыбающийся. Ох, скольких девок с ума сведет ее меньшой сынок...
   Протянула руки, бросилась к сыну на шею. Он, он, родименький. Повзрослел, возмужал. Целует его мать в щеки, глаза, лоб, слезами солеными омывает. Смеется весело Ратмир, щекотно ему, радостно. Отпустила его матушка. К свету печи ведет - рассмотреть хочет получше. А сама от него прячется в тень, чтоб не видел новых морщинок ее.
  - Как ты, родимая?
  - Ничего, Ратя, с божьей помощью.
  - А батюшка? Не видать его что-то...
  - Нездоровиться ему. С прошлой осени бок сильно тянет. Прилег отдохнуть. Кабы не братья твои, не управиться мне со всем хозяйством.
  - А Журавлик? Подрос, небось?
  - А то. Тебя так долго не было, сынок. У него уж сестренка народилась. Две весны как солнышку улыбается. Да и младшая невестка вторым внуком тяжелая ходит. Так что семья у нас большая теперь стала. Может и тебя какая зазноба в княжьем дворе дожидается? - лукаво улыбнулась мать.
  - Да что ты, - отмахнулся Ратмир. - Я о женитьбе не думал пока. Другими заботами жил.
  - Ну что ж, всему свое время... Ох, что ж я тебя держу то. Ты ведь с дороги. Устал. Голоден? Конечно, голоден. Садись скорее. Давно я тебя не потчевала.
  Мать засуетилась у печи. А Ратмир сел за стол и стал разглядывать отчий дом. Тепло было от детских воспоминаний. Столько радостных моментов он тут пережил - не счесть. Но тревога прокрадывалась в душу. Мать про Воробышка ничего не сказала. Да и не видно ее саму. Заробел юный воин. Как спросить о сестре?
  - Ох, прям и не знаю, чем накормить тебя, сынок, - разволновалась мать. - Ты, поди, в княжеских хоромах всяких яств заморских пробовал, что мое варево тебе пресным покажется...
  - Что ты, родимая. Лучше твоих кушаний нет на всем белом свете, - поднялся навстречу матери Ратмир. - Мне так часто твои пироги снились!
  Добронрава вновь бросилась к сыну на грудь. Прильнула к нему. Слушает. Гулко бьется его сердечко. А разнимать руки так не хочется. Вечность бы простояла, только б не покидал ее больше сын.
  - Матушка, что ж Дарушка тебе не помогает? Иль ты ей стряпать не доверяешь? Помниться, она лук лучше любого мальчишки мастерила, да и стреляла без промаха. Никак на охоту отправила вместо батюшки? Ей горшки не подчиняются, - пытался пошутить Ратмир. Только голос его дрожал сильно, срываясь до хрипа.
  Добронрава отстранилась от сына. Глаза в сторону отвела.
  - Ох, не справедлив ты к сестре. Ее щи да пироги любой у нас знает. Нет в нашем роду ей соперниц в этом деле. Руки у нее золотые. Как ты перестал ее портить, от девичьих занятий отвлекать, так знатной хозяйкой стала. А пряжу какую ткет, да рубахи шьет - любой княжне на зависть.
  Ратмир шумно выдохнул. Жива знать, здорова. Вот и ладно.
  - Ну и где ж она, маленькая хозяюшка наша?
  - К кузнецу пошла. У него жена тяжело захворала. Дарушка травами ее лечит, да проведывает. Завтра утром вернуться должна.
  Вспомнил Ратмир, как когда-то давно, в другой жизни, призналась ему сестра, что во сне ее старушка навещает. Видимо, время пришло, уразумела она все, научилась управлять силой своей чудной. Но матери виду не подал.
  - Травами? Лечит? Это Воробышек то? Что стряпать, да ткать научилась, то понятно, бабья забота. Да только где ж она знахарской науки набралась?
  - Кто ее знает? - пожала плечами мать. - Горе иной раз такую силу дает, что не знаешь, как потом с ней совладать?
  - Горе? Какое горе? - удивился Ратмир.
  Добронрава поникла как-то сразу вся, засуетилась. Как будто лишнее что сказала.
  - Видишь ли, сынок, как ты ушел, с нее тоже вся жизнь ушла, - неохотно стала рассказывать мать. - Я уж думала, до первой весны в разлуке не дотянет. Ее уж и не видно стало, вся как прозрачная ходила. Хотя нет, ходила она редко, больше от мира пряталась.
  Ратмир передернулся внутри. Как живая стала перед ним сестрица его маленькая. Все сны разом навалились горькие. Сердце затрепетало и замерло. А мать посмотрела на него горестно и продолжила:
  - А потом все изменилось. Повеселела, поправилась. Только странные вещи стала сказывать, будто заговаривается в бреду. Все про тебя лопотала.
   - Про меня?
  - Да, про жизнь твою в княжьем доме рассказывала. Редко, да только как скажет что, так верить ей хочется. Вот, например, как братец мой Третьяк к нам заглянул той весной, а она знать к нему на грудь кинулась, да давай выспрашивать: как ты выглядишь, не больной ли вид у тебя, не замученный? А он смотрел на нее, глазами хлопал и диву давался: отколь ей известно, что с весточкой от тебя пришел. Ведь никому ж еще сказать ничего не успел.
  Мать подошла к нему ближе, взялась за рубаху, вверх потащила с правого бока. Ратмир от неожиданности ахнул, стал сопротивляться неловко.
  - Что ты, матушка?
  - Хочу проверить слова ее, - молвила Добронрава и задрала край одежды. От подмышки почти до самого пупка пролег по крепкому телу свежий рубец. Рана была не глубокой, но края рваные. Нежные мамины пальчики скользнули по всей ее длине. Слезы застыли в глазах.
  - И в этом права оказалась. Она тогда в жарком бреду весь день пролежала. Все тебя звала и успокаивала. Говорила, что хорошо скоро все будет, заживет быстро.
  Холод пробежал по спине Ратмира. Как живой перед глазами встал момент, когда по нелепой случайности напоролся он на меч своего противника. Борьба была учебной, да только рана стала настоящей. Хороший урок вынес он в тот день. Лезвие прошло по верхам, ничего важного не зацепило. Только след от тупого старого острия уж очень болезненным оказался. А во сне беспокойном той ночью он видел своего маленького Воробышка. Она в лесу их была, к березе прижалась и улыбалась ему ласково и нежно. И шептала слова добрые, успокаивала. По раненому боку рукой водила. А поутру почувствовал Ратмир, что боль поутихла, и края раны затянулись. Вот значит как. И впрямь сестра помогла ему тогда.
  Поднял глаза Ратмир на мать, стал в лицо ее всматриваться.
  - Знаешь, матушка, мне иногда казалось, будто Воробышек рядом со мною ходит там. Вот обернусь сейчас и увижу ее. Как так может быть?
  - Не знаю. Только связь меж вами крепкая. Отколь взялась - неведомо.
  Замолчала Добронрава, пригорюнилась. Робко заговорила, да так, будто сама не верила, что произносит их.
  - Ратя, кровинушка моя, сокол мой ясный, это хорошо, что ее сейчас нет. Негоже ей тебя видеть, рану свою бередить. Ты ведь ненадолго к нам. Погостишь чуть-чуть и снова ее бросишь. Что она делать будет? Боюсь, как бы с собой чего не учинила...
  Заметалась душа у Ратмира. Вдруг мать дело говорит. Да как же он уйдет, не повидав ее? Ведь чего греха таить, к ней он на крыльях летел, а не к матери с отцом. Дороги они ему, да все ж не так, как сестра.
  - С собой заберу, если на то дело пойдет, - заупрямился Ратмир. - Видеть ее хочу, родимая, мочи нет.
  Снова заплакала мать. Прижалась к сыну. Разрывалось снова ее сердце на куски.
   - Ну что ж, утро вечера мудренее. Все одно она только завтра вернется.
  
  
  С тревогой ждала Добронрава возвращения Дары. Да и Ратмир всю ночь как на иголках пролежал. Глаз так и не сомкнул. Дрожал перед ним образ его Воробышка, красками разными переливался. То грустная, то веселая, то песни поет, то плачет. Его Дара, его. Никому ее не отдаст, даже смерти не отдаст. Все для нее сделает, только хорошо б ей было. Даже свою жизнь не пожалеет Ратмир для блага сестры. На что ему княжеский дом, когда в своем его Дара так тоскует по нему? По душе ему была дружина, чувствовал Ратмир, что там было его место, да только ее спокойствие дороже.
   'Останусь', - решил он с первыми лучами окончательно. Даже матери с отцом об этом объявил. Почесал бороду хворый Тихомир, нахмурился. А мать всплеснула руками, да сызнова расплакалась. И все ж как раненый зверь метался Ратмир по родному дому, места себе не находил. То выбежит во двор раздетый, воздуху морозного вдохнет, то снова внутрь летит. А солнце уж высоко стоит. Только Дары все не видно.
  - Пойду за ней. Не могу боле. Может, случилось что? - не выдержал он. Добронрава даже слова не успела сказать, как он вылетел из дому.
  
  Кузнечное дело сродни божественному творению. Нужно быть поистине сильным, чтобы волю благородного металла себе подчинить и форму ему придавать по своему желанию. Кузнец богам меньшой брат, от того то и селиться с семьей он обычно поодаль от других жилищ. А то вдруг кто его секрет разгадает. Силу свою кузнец детям и ученикам передает только сам, своей волей. Строг его выбор, да и требования велики. Ведь не только металл в его руках гнется, с ним и сам бог Огня дружбу водит.
  Вихрем домчался Ратмир до знакомого порога. Остановился, призадумался. Вспомнил, как детьми часто сюда с Воробышком бегали. Строгий Миронег хмурился, но в дом пускал. Уважение внушал его богатырский рост и крепкие руки. Тяжелым шагом ступал он по двору, держа в руках огромный молот. Ратмир как-то попытался поднять его, когда кузнец вышел из кузни по надобности, оставив детей одних. Да только самую малость удалось сдвинуть орудие могучего Перуна. Вглядывались они тогда в пламя прирученного Огня и чудились им лики богов и предков, давно покинувших этот мир. Будто в святилище приходили они сюда. И одухотворенные возвращались в обычный мир. Вот и сейчас Ратмир ждал чуда.
  Только он занес руку для того, что бы в дверь постучать, как она тихонько открылась. На пороге стояла маленькая девочка с двумя косичками. Она улыбнулась ему, показывая почти беззубый рот, смутилась и убежала внутрь. Ратмир робко вошел. Его сразу же встретила Любава. Жена у кузнеца была полной его противоположностью: маленькая, хрупкая, очень мягкая и добрая. Она ласково встречала детей в своем доме. Всегда было наготове угощенье. Вот и сейчас как всегда у нее на лице улыбка.
  - Ратмир, ты ли это? Не узнать, как изменился... Миронег, взгляни, кто к нам пожаловал!
  Кузнец встал с лавки, подошел ближе, улыбнулся радушно и обнял гостя. Опешил Ратмир. Не как давеча отрока приветствовал его любимец богов, как равного себе. Вот чудеса.
  - Какими судьбами к нам? Долго ж тебя не видели.
  - Повидать отца, матушку, да родных всех, знакомых. Вот и к Вам ноги принесли по старой доброй памяти.
  - Рады, что не забываешь. Как успехи твои? Слыхали, ты принес Перуну клятву верности уже, так ли?
  - Да. Принял меня князь в войско свое.
  - Поздравляю, братец меньшой. Гнев Перуна-Батюшки велик, да и милость не меньше. Верой и правдой служи ему, все вернет сторицей.
  Разрумянился Миронег, стал вопросы задавать разные. А у Ратмира все иголкой колет: где же Дарушка? Да боится спросить, не учтиво же хозяев перебивать, так радушно встретивших его. Не выдержал:
  - Матушка сказывала, что сегодня сестрица моя у Вас ночевала. Вот соскучился, пришел домой ее забрать. Да смотрю, нет ее нигде...
   - Золото у тебя, а не сестра. Умница, красавица, мастерица, каких свет не видывал. Доброты неземной и лекарка знатная, - защебетала Любава. - Мне вчера так худо было, вот Богдан и позвал ее. Всю ночь со мной провозилась, бедняжка. До последнего не уходила, все хотела убедиться, что легче мне стало. Вот как видишь, на ногах как раньше стою.
  Круги под глазами, да бледность лица все ж выдавали хворь. Да только в остальном на больную не была похожа Любава.
  - Где ж теперь Дарушка? - все допытывался Ратмир.
  - Да прям перед тобой Богдан до дому ее повел, не встретил их по дороге что ль?
  - Нет, не встретил.
  - Знать разминулись, другим путем пошли. Ты не тревожься, небось дома уже.
  - Хорошо мне у Вас, да пора идти. Спасибо за все, - засобирался Ратмир.
  Распрощался с хозяевами, да бегом в обратный путь. Как он пропустил Воробышка? В голове не укладывалось. Есть еще дорога окольная через лес, так ведь то крюк большой. Зачем по ней идти?
  Думы его путник прервал. Доброго друга и товарища по детским проказам повстречал Ратмир. Старший сын кузнеца Богдан сложением походил на батюшку, а характером - на матушку. И его время изменило. Усы отрастил. Смешно торчали они над верхней губой. Густые смоляные кудри выбились из-под шапки. Разрумянился Богдан. Глаза светятся, искрятся как снег на солнце. Чем-то кота крупного напоминал сейчас друг Ратмиру. А увидел его - с разлету кинулся обнимать, да в снег повалил. Долго еще Ратмир из лап его медвежьих освободиться не мог. Еле цел остался. Опять-таки наука Воислава помогла. Стал снег отряхивать, да на Богдана с опаской посматривать: вдруг шальной опять кинется обнимать. Но Богдан уж в себя пришел.
  - Мирка! Как же я рад видеть тебя! Да еще сегодня! Ты мне послан великими богами. Столько лет тебя здесь не видели...
  - Что у тебя стряслось, толком объясни то?
  - Не поверишь. Про тебя весь день думал. Все совета спросить хотел... Нет, не совета. Просить тебя хотел, как друга.
  - О чем просить?
  - Понимаешь, мы ведь с тобой погодки...
  - Ну и...
  - Не торопи, тяжело слова подобрать... Дело важное задумал...
  - Что за дело?
  - Я давно за ней наблюдаю. Ты ничего такого не подумай... Просто есть в ней что-то необычное. Даже маленькая она своей всегда была. Друг, товарищ. А теперь? Теперь вообще слов нет...
  - Что-то я тебя все равно не понимаю. Говори толком, что ты там несешь за околесицу? Влюбился что ль?
   - Ага, - растянулся в улыбке Богдан. - Да так, что сказать не могу. Лучше ее нет никого на свете. Вот так жил себе жил, да понять не мог, зачем живу. А теперь знаю - для нее.
  - Ну а я причем? Женись, коли любишь. Она то тебе не откажет, небось. Гляди, каким увальнем вымахал! Такому попробуй откажи, - засмеялся Ратмир.
  - Я ж говорю, день сегодня какой-то особенный. Вот и ты сразу понял. Я не понимал, а ты понял. Значит ты не против?
  - А почему я должен против быть? Ты невесту спроси.
  - Боязно. Первая красавица у нас.
  - Да и ты парень не промах.
  - Ты так думаешь?
  - Да.
  - Я своим родителям сказал. Обрадовались. Одобрили. Будем сватов посылать.
  - Я рад за тебя. Счастья желаю. Ты уж прости, идти мне надо. Спешу я.
  - Да, да, конечно иди.
  Ратмир уже стал удаляться от взбудораженного друга. Мысли его были далеко от планов Богдана. Душа рвалась домой поближе к Воробышку. Да только встал он как вкопанный, как услышал последние прощальные слова друга.
  - Я рад, что ты не против стать мне братом! Я всегда тебя таким считал, Мирка. Я буду Даре хорошим мужем, вот увидишь!
  Мужем, Даре... Его Даре быть женой чьей-то... Такая мысль никогда даже в голову ему не приходила.
  Ратмир хотел что-то сказать Богдану. Обернулся. Да тот далеко уже был. Задрожали ноги в коленях. Да нет, почудилось ему. Просто мысли все о ней. Вот и померещилось. Его Воробышек - ЖЕНА! Быть такого не может!
  Быстрым шагом подошел Ратмир к дому. Сердце колотиться бешено. Душу щемит тревога. Открыл дверь, вошел. А у порога мать стоит. Увидела его, глаза опустила. Руками подол теребит. Видать только что слезы утирала. Отвернулась, но не уходит.
  - Матушка, что случилось? Дара вернулась?
  Кивнула головой Добронрава. Молчит.
  - Где ж она?
  - Снова ушла.
  - Как ушла. Почему?
  - Как узнала, что ты вернулся и остаешься, так сразу и убежала.
  - То есть, как убежала? - не мог поверить Ратмир.
  - Сказала...что видеть тебя не желает...
  Ратмир не мог поверить в то, что слышал. Нет, в кошмарном сне он видел, как отворачивается от него Воробышек, прочь улетает. Но то сон. А сейчас явь. Или все же сон. Он заснул все же и видит сон. Кошмарный, в котором нет его сестры, жена она чужого человека. Не увидеть ему ее боле. Да вот только он проснется, Солнцу в глаза глянет и вернется его маленькая робкая птичка. К груди прижмется и ласково защебечет. Вот только проснутся побыстрее надо.
   - Матушка, да как же так? - только и смог сказать Ратмир.
  Добронрава развела руками. Стояла так перед дверью, двинуться с места не могла.
  Рванулся Ратмир из дому вон. Заметался по двору. Схватил топор и ринулся в лес. Он бежал, а слезы душили его. Пелена застилала глаза. Зачем тогда Воробышек повела его к этому дубу? Зачем они встретили тех людей? Зачем пытались спасти княжича? Почему волки не разорвали его тогда? Ведь не было б так больно теперь. Во всем дуб этот виноват. Он нашептал сестрице его о беде близкой. Больше никому он не напророчит боли такой. Под корень его, под корень! Весь лес в головешки спалить! Боги небесные, за что такое наказание? Ведь никому они с сестрицей не мешали. Так, букашки малые. Так почему же приключилась беда такая?
  Вылетел на поляну. Дышит тяжело. Замахнулся на старое дерево. И будто старик пред ним оказался. Крепкий такой, морщинистый. Глаз мудрый из густой бороды торчит. На клюку коряжистую опирается. Молчит. Не увернулся от топора. И принял бы удар, не остановись вовремя Ратмир. Полетел топор прочь. На колени перед стариком упал Ратмир. Зарыдал в голос. Кого винить? Причем тут дерево? Ведь сам же путь выбрал. Сам же клятву нарушал. Ведь хорошо ему было в княжьем дворе. И Ярослав - брат. Как жить без него?
   Боль утихала. Наступало безразличие. Вот и хорошо, что не увидал он Воробышка. В памяти оставит он свою птичку робкою такой, как была при последней встрече. Чужая она теперь стала. Умерла для него сегодня совсем. Не ее наказал он - себя. Как может быть она чей-то женой, когда бьется его сердце? Как могла отказаться взглянуть ему в глаза? Предала его из-за сына кузнеца? Теперь и она свою клятву нарушила, покинула его. Знать и правда не она это более. И не он сейчас в снегу под деревом сидит. На старика замахнулся. Как смел? Место его не здесь, а с мечом в руках в ратном строю, подле князя, отца названного. Прочь из сердца боль! Прочь память о былом! Прочь с этого места проклятого!
  
  ****************
  
  Катя судорожно хватала ртом воздух. Внутри все горело. Боль была нестерпимой. Она слышала то ли рык, то ли крик отчаяния впереди. Гулко билось рядом родное сердце. Болело оно, на части рвалось. И своя рана в тысячу раз от этого больше становилась.
  Как в агонии протянула она руки вперед. Хоть раз прикоснуться к нему напоследок, ощутить знакомое тепло, почувствовать дыхание. В глаза заглянуть, утонуть в их темном омуте. А потом любая мука не страшна. Рвите на части злые коршуны, кромсайте.
  А потом обрыв. Пустота. И боли нет. Ничего нет. Темно и серо. Катя видела, как поднималась сгорбленная фигура с колен. Шатаясь, направилась она прочь. Прочь из этого мира. Теперь совсем одна. Даже слез нет.
  А жар внутри пожирал ослабевшее тело. Только никаких чувств уже не было.
  Катя упала в снег. Он приятно холодил. Она подняла глаза вверх. Бездонная пустота и серость. А потом она увидела их - крупные пушистые хлопья. Они летели из этой огромной дыры спокойно и размерено. Лениво оседали они на холодную землю. А на лице у Кати они таяли и скатывались вниз как слезы. Своих внутри не было - выжгло их.
  Неподвижно лежала она в снегу. Жар внутри затухал, схваченный холодом и пустотой. А снежные хлопья все летели и летели в глаза. И лились потоки горестные в сырую землю. А потом и они перестали таять. Холод сковал все ее существо, каждую частичку превратив в ледышку.
  Катя резко проснулась. Ее трясло. Было жутко холодно. Она подтянула одеяло. Не помогло. Зуб на зуб не попадал от внутренней дрожи .Усилием воли встала с кровати и добралась до шкафа. Вытащила запасное одеяло и меховой плед. Укутавшись с ног до головы, Катя вдруг вспомнила, что сейчас середина июля и жара на улице днем была невообразимой. Так почему же она никак не может согреться?
  
  ******************
  
  Больная лапа ныла. Мир грустно смотрел на воду и тихо поскуливал. Нет, не старая рана была причиной его тоски. Он чувствовал своей дикой волчьей кровью, что ей плохо. Но как помочь? Что он может сделать для нее? Собачье сердце гулко стучало, ища выход. Мир подполз к ней ближе и уткнулся носом в колени. Он выразительно посмотрел ей в глаза, словно пытаясь сказать: 'Не печалься, я с тобой'. И она поняла. Она всегда понимала его. Обдало как жаром ее улыбкой. Мир встал на лапы и завилял хвостом от радости. Надо как можно скорее увести ее с этого места. Она всегда здесь грустит, на берегу реки. Но почему, он никак не мог понять. Может быть, это он делает что-то ни так? Мир готов был на все, что угодно, лишь бы ей было хорошо.
  Он понял это тогда, когда первый раз увидел ее. Сейчас уже тепло. Хрустящий холодный снег уплыл грязными ручейками в эту самую реку. Мягкая пушистая трава покрыла землю. В ней приятно валяться, щекотная она, мягкая, а еще сочная и вкусная. И букашки в ней все время суетятся. Пусть даже они маленькие, жесткие, иногда горькие. И за ними наблюдать интересно. Совсем не так, как за падающими листьями или льдинками. Они летят, кружатся и безжизненно оседают. В полете они умирают, едва коснувшись мерзлой земли. И она умирала. Он почувствовал это. И испугался. Впервые в своей маленькой несчастной жизни он по-настоящему испугался. И за кого - за человека! Он даже не знал ее совсем. Тогда.
  Он лежал в яме в корнях старого дуба и зализывал раны. Ноги гудели. Живот прилип к спине и от голода громко урчал. Не было сил двинуться с места. Он смотрел на серое бездонное небо и плакал. Слезы текли беззвучно. Он боялся выть в голос: вдруг услышат братья и вернуться. Тогда ему останется только испустить дух, потому что больше бежать он уже не мог. 'Может быть',- думал он тогда - 'лучше и правда умереть? Какой смысл жить, если ты никому не нужен?'
  И всему виной его собачье сердце. Оно билось внутри как затравленный маленький зверек. Оно сопротивлялось из последних сил и верило во что-то светлое. Только оно знало, что все невзгоды скоро пройдут. Придет тот, кто полюбит и защитит. Тот, ради которого нужно жить и бороться. А волчья кровь не давала покоя. Свирепой яростью копилась злость и обида. 'Как же так? Почему судьба так не справедливо поступила со мной?' - завывала в жилах она. Еще чуть-чуть и победила бы она трепетное сердце. Если бы...
  Он увидел свет этого мира в уютном теплом логове. Мать - старая умная волчица нежно заботилась о своем единственном сыне. Он всегда был самым дорогим для нее. Даже тогда, когда вожак впервые обнюхав его, почуял собачье сердце. Не шерсть выдала его: она не была еще такой ярко рыжей и лохматой, как теперь. Но стук его преданного и верного сердца, четкий и ясный. И сразу он стал изгоем. Над ним смеялись, дразнили. Летели в разные стороны рыжие клочья. Он терпел. А мать шептала, вылизывая мокрым шершавым языком очередную рану: 'Ты лучший! Ты пока не знаешь этого. Все будет хорошо, вот увидишь. Потерпи еще немного, мой милый сынок'.
   И он ждал. Ждал, что скоро все измениться. Вот братья опомнятся, увидят какой он хороший, какой сильный и храбрый и примут его в стаю. И его рыжая шкура перестанет служить помехой для уважения, а массивные лапы потеряют неуклюжесть. Он представлял себя отважным вожаком. Как поведет он стаю на охоту, как сам первым броситься на жертву и принесет в зубах отменную добычу. В сладких мечтах грезились восхищенные и благодарные глаза сородичей.
  Но вместо этого перемены не принесли ожидаемой радости. Однажды мать не вернулась с охоты. Он хорошо помнил ее прощальный взгляд. Она будто предчувствовала беду. Уж очень тщательно она вылизывала его морду в тот день. Она тихо поскуливала. Мир не понял ее тогда. Он не осознавал ранее, насколько сильна была ее защита. Некогда она вынянчила и выкормила вместе со своим потомством маленького сироту. Теперь волчонок вырос и стал главным в стае. Только память о молоке кормилицы не позволяла ему разорвать на части ее рыжее отрепье. Как могла так низко пасть уважаемая всеми волчица: принести в семью потомка пса?
  И теплое логово перестало служить защитой. Его выволокли на первый снег. Мир вокруг стал черным сразу. Его грызли, рвали на части. Захлебываясь собственной кровью, он просил пощады. Он, который будучи щенком, был крупнее любого взрослого волка, скулил и хныкал. Но собачье сердце стучало еще в крепкой груди. Оно верило в доброту и преданность. Он не сопротивлялся своей судьбе. Они поймут его. Они примут его. Надо только дождаться.
  Может быть, вожак услышал голос своей крови, брызги которой обагрили первозданный блеск снега или душа старой волчицы явилась к нему. Он пожалел этого угловатого переростка. Он даст ему шанс выжить. Но только не на своей земле. Если Великая Мать пожелала оставить ему жизнь при рождении, то он не вправе был отбирать ее сейчас.
  - Беги! - крикнул он. Но рыжий отпрыск остался неподвижным на изрытой холодной земле. Он сжался в комок и застыл.
  - Уходи. Я отпускаю тебя!
  Мир открыл глаза. Он с тоской смотрел на молочного брата.
  - Куда идти? - прохрипел он. - Мой дом здесь. Вы - моя семья!
  - Ты хочешь сдохнуть сейчас? - зарычал вожак. - Не заставляй меня жалеть о минутной слабости. У нас нет места выродкам вроде тебя. Уйди прочь - спасай свою никчемную жизнь.
  - Что моя жизнь без семьи, без тебя брат? - Мир неуклюже пытался подняться на лапы. - Чем цвет моей шкуры плох? Научи меня, я буду твоим лучшим воином, вот увидишь! Не будет преданий меня волка в твоей стае...
  - Как ты смеешь называть себя гордым именем 'волк'? Ты, овца в собачьей шкуре, - зарычал кто-то в толпе.
  Мир повернул голову в сторону говорившего. Он громко выдохнул, сплевывая кровь в грязный снег:
  - Я рожден волчицей, как и ты, брат. Да, я не похож на других, но в моих жилах доблесть многих поколений славных волков. Дайте мне шанс доказать мою преданность и верность семье!
  - Не смей говорить о родстве, пес паршивый! Ты не стоишь и клока шерсти с бока своей матери, лживое семя! Не слушай его вождь. Убьем его и делу конец!
  - Стой брат. Я уже принял решение и огласил. Не тебе менять его. Пусть уходит.
  - Но...
  - Я сказал! - громыхнул страшный рык.
  - Убейте меня сейчас, но не прогоняйте, - заскулил Мир.
  Вожак обвел взглядом всех собравшихся. Вдруг нестерпимо жаль ему стало сына старой кормилицы. Он подошел ближе к уродливому щенку. Тот сжался в комок, завилял хвостом. В огромных песьих глазах слезы. Тихо, чтоб неслышно было остальным, заговорил:
  - Ты же твердишь, что волк. Не след вольному ветру пресмыкаться пред каменной скалой. Лети и докажи свою силу. Может, еще свидимся, да и братом тебя назову, да не теперь. Уходи, прошу... Пока не поздно...
  - Значит, другого выхода нет?
  - Нет.
  - Но...
  - Нет.
  Сдерживая себя из последних сил, вожак отошел от рыжего щенка. Дух волчьей крови ударял в нос, но стук собачьего сердца брал вверх. Иным нет места в его мире. Все подчинено великой цели, все равны в стае. Неизвестно, чего ждать от этой странной ошибки природы. Нет жалости теперь, чтобы не пришлось потом горше. Интересы стаи превыше личных привязанностей. Набрал воздуха в легкие и зарычал вождь:
  - Гоните его прочь, братья!
  И кинулись свирепые стражи на жалкое существо. Взглянул Мир в глаза вождю в последний раз. В них был свет, какого не было ранее. И встрепенулось собачье сердце. И волчья кровь подхватила. Завыл Мир, прощаясь с такой родной и такой чужой теперь стаей. И бросился в неведомое, спасать свою маленькую песью жизнь.
  Как проклинал и благодарил он судьбу за тот день. Только потеряв все можно по-настоящему что-то получить. Жертва не была напрасной. Спасая себя, он спас ее. Его боль вернула ее к жизни. Он знал это где-то в глубине своей души. Как мать когда-то зализывала его раны, так и он в тот вечер лизал ее замерзшие щеки, глаза. Он чувствовал, что нужен ей своим робким сердцем, своим теплом. И его боль становилась меньше рядом с ней.
  - Мир, мой Мир! Ты здесь, ты рядом...,- еле слышно зашептала она, прижимаясь к его теплому боку и, невидящим взглядом смотря в небеса.
  - Да, так звала меня мама, - отвечал ей рыжий щенок. - Она говорила, что я один для нее целый мир и другого ей не нужно.
  - Ты вернулся ко мне, не бросил?
  - Да.
  - Не уходи. Только не уходи, не оставляй меня снова.
  - Не оставлю, - донеслось в ответ.
  'Как странно', - думал тогда Мир - 'Меня только что прогнал свой народ, а это странное создание не хочет отпускать. Судьба? Ведь я нужен ей, значит, есть смысл жить...'
  
  *****************
  
  Отставив в сторону маленькую серебряную чарку со студеной водой, Ольга медленно встала из-за огромного резного стола. Она плохо чувствовала себя сегодня. Столько всего еще нужно сделать до возвращения сына, а сил нет. Яркий луч солнца пробивался через маленькое резное оконце в горнице. Слюдяные стекла - гордость княгини, были весной выставлены и спрятаны от чужих глаз подале, поэтому ничего не мешало теплому летнему воздуху проникать внутрь. Но Ольга зябко куталась в роскошный, отороченный собольим мехом плащ. То ли толстые каменные стены еще не прогрелись, то ли не так уж горяча поди стала в жилах кровь.
  Что и думать, конечно же, стены. Величественные палаты на зависть всем знатным гостям были совсем недавно отстроены в стольном граде. Толстая кирпичная кладка надолго оставит память о ней в сердцах темных жалких людишек. Такую крепость и огнем не так-то просто спалить, да и при осаде надежная защита. Века будет стоять, напоминать могучему Киеву о его мудрой и сильной правительнице. Нечета деревянным лачужкам прежних князей. Почти как в Царьграде. Но это только начало. Да благословят силы небесные, продлят путь жизненный в Яви, так весь град в камень одеть надобно.
  А может, все же годы дают о себе знать? Ольга поднесла свои руки ближе к свету. Время вспять не повернуть... Огромные камни в тяжелых перстнях блестели в лучах дневного Светила, переливались. Но даже они не могли скрыть появлявшихся старческих пятен на некогда чистой, упругой коже. Теперь мелкие морщинки густой сетью покрыли негнущиеся пальцы. Княгиня тяжело вздохнула и спрятала руки в ласковую пелену меховой накидки.
  Да, много на своем веку повидала она. Но не сломала ее жизнь, только сильнее сделала. Вон на какие высоты вознесла. И не просто вознесла, сколько лет уже управляет после мужниной смерти княгиня племенным могучим союзом русичей. Службу несет тяжелую, словно ношу драгоценную. А могла тогда дворовой девкой при дружине остаться, не уразумей вовремя правильного пути. Правильного? Сама ли выбор сделала, али силы Прави под свое крыло взяли, да направляли, наставляли. Сколь всего могло не произойти, останься с ней рядом нареченный суженный ее. Жила б хозяйством своим в лесной глуши, тихо, мирно. Внуков нянчила б, да сыновей и мужа с охоты ждала. Покой в душе, когда близкие да родные рядом. Так нет же, в ту весну забрали у нее эту жизнь силы Нави вместе любимым. Повстречался ему в лесу потревоженный медведь-шатун. Во всяком случае, так люди сказывали. Может чем духа лесного обидел? Не узнать теперь. Только в схватке смертной сошлись они на лесной тропке. В клочья порвал, до неузнаваемости изувечил хозяин самого дорогого для нее человека. Хоть и сам далеко не ушел - издох от ран на крутом пригорочке. Нож охотничий подле сердца торчал. Косолапый все вытянуть его пытался. Так и не смог. Силен был противник, опытен. Хоть сам не уцелел, да все же забрал проводника косолапого с собой.
  Сиротой осталась без любимого, света белого не видела в то время Ольга. Да и имя носила другое. Теперь его вспоминать нельзя, как и жизнь всю до замужества. Умерла она для рода своего, для мира старого, для мечты своей девичьей. Нельзя, нельзя, но летят мысли ясным соколом в те дни давние, когда сердце огрубело, в камень запеклось. Когда робкая девочка столкнулась со всеми горестями пути своего изначального. Не могла она как прежде жить, все норовила в топи, болота гиблые. Самой грех себя жизни лишать, так опасные места в помощники призывала. Ан нет, берегли ее силы неведомые, не пускали под крыло к ненаглядному. Может сам охранял, заботился, как прежде? Если так, то может и в новый мир он привел? Благодарить его или нет, неведомо...
  На озере лесном, на переправе нашла она свое пристанище. Надела рубаху любимого, поясом его подвязалась, косу спрятала. Так легче было, будто рядом он, как прежде. Если б могла, так заняла б его место в мире, охотницей справной сделалась бы. А пока, чтоб наукой овладеть, да мастерством в учениках у деда служила, что на озере хозяивал. Дед не признал по старости, что девка она. Может и признал, да виду не подал. За то ему отдельная благодарность. Вот только задуманное опять не исполнилось.
  По осени перевозила она двоих на своей лодке. Один - в годах, но сложен по-молодецки, да и глаз мудростью горит. Седина в бороде только красила его, величественней делала, будто знатного рода варяжского. Другой - зеленый совсем, горячий. Как увидел ее - глаз не отводил. Все пытался спросить чего, вызнать. Как к берегу причалили, все норовил дотронуться, под предлогом болезни своей помощи просил. Только хворь его сразу прошла, как только догадку свою подтвердил. Ухватил ее за грудь, под рубахой перетянутую, шапку сорвал - выпустил косу на свободу. И давай слова молвить обидные, будто за нее постоять некому. Не отдаст она любви своей девичьей ни за слова, ни за золото. Душу только на душу меняют, и телами своими тот договор скрепляют. А удовольствия ради, либо прихоти чьей не позволено никому драгоценный дар разменивать. Так и сказала ему. Отступился, призадумался. А на обратном пути чернее тучи сидел, слова не вымолвил. Старший же путник теперь разглядывал ее. Только совсем по другому, по отечески. На прощанье улыбнулся добро, руку пожал, счастья пожелал и встреч только приятных.
  И забылась бы та встреча нечаянная, быльем поросла бы. Да только как лед на озере стал, пожаловали к ее учителю и хозяину люди странные. Одежды на них дорогие, кони холенные. По велению князя киевского увезли ее вдаль от мест родных. Как не умоляла она наставника, не послушал. Веление князя опервей воли простого холопа. Как дитю воли отца перечить? Бежать дорогой пыталась - словили враз. Неведомое впереди страшней ведомой печали.
  Зря боялась или не зря, как разобрать? Как могла б жизнь сложиться поодаль от стен городских? Не узнать теперь. Только встретили ее как гостью дорогую. Именно девку, а не отрока. Бабы горевали за вид ее поношенный, дорогих нарядов нанесли, примерять стали после трапезы знатной. Помыли, причесали, нарядили. А к вечеру на женскую половину сам князь пожаловал. Вот удивилась она тогда, разглядев в грозном правителе старого своего знакомого с переправы.
  Никогда не забыть ей того разговора. Вещий Олег на равных беседовал с раненым лесным зверьком, рассмотрев в ней будущую хозяйку, служительницу, созданного им мира. Не принуждал, просил помощи. То, что друг его и соплеменник Рюрик, да он сам построил, на волосок от гибели в чужих руках будет. Молод и горяч будущий правитель. Уж больно сильно его заботой окружили, как сиротой в малолетстве остался. Не хватает ему наставника мудрого. Век его опекуна и учителя к концу близиться с каждым мгновением. А жена всегда рядом при муже. Тем более любимая. Не может забыть он ее, как привороженный.
  И сколько не уговаривала Ольга тогда князя от мыслей своих отступиться - не помогло. Ведь игрушкой видела она себя в руках сильных мира сего. Не получили по добру, чего хотелось - так силой и положением возьмем. А как возьмем, прихоть свою удовлетворим и с глаз долой. А ей что делать потом прикажите? Как жить далее в темнице княжьего двора? Как за любовью вслед на другой свет собралась, так от нелюбви бежать, чем дальше, тем лучше.
   Слушал ее, князь, не перечил. Ведь не просто девкой для потех видел он ее - женой законной, княгиней, соправительницей. А любовь придет. Стерпится - слюбится. Игорь молод, но не глуп. Не за красотой погнался, за душой чистой и сильной. То ж и он, видавший многое на своем долгом веку, в глазах ее на озере разглядел. Ведь не беседовал бы он сейчас с ней, не уговаривал, кабы не так все было. Еще тогда мог снасильничать, да и теперь бы сперва в опочивальню молодецкую отвели бы. Время женить пришло сына Рюрика. К дочерям правителей соседних уж послов собирали свататься. Все для Киева полезней по родству союзников сильных привязать. Да отказался на отрез он. Только об одном твердит, что забыть не может с переправы ряженную в отрока девицу и никто ему во всем свете больше не нужен. А народ другого князя призовет, коли потребуется. Он же смиренным рыбаком к ней на лодочку готов на всю жизнь, если пустила б только. Смутилась она тогда. Поубавилось решимости во что бы то не стало избежать уготованной ей князем участи. Дал он ей время на размышление в три Луны и два Солнца. С третей утренней зарей за ответом придет. А сейчас свободна она, но только в пределах женской половины и двора. За тыном - поле для ратных занятий Игоря. Не хорошо будет, если увидит он ее здесь, не сможет потом отпустить.
  'Да, действительно старость пришла', - подумала Ольга. - 'Иной раз забывается то, что вчера делала, а вот дни далекой юности так отчетливо помнятся, будто совсем недавно все было'. Теперь она в роли Мудрого Олега, пытается сына от трудностей и горестей уберечь. Только не все спланировать можно, как не старайся. Сестры Доля и Недоля не зря плетут нити Судьбы. Не подвластны нам пути наши, как не старайся. Вот и тогда уверена она была, что ни на какие уговоры не поддастся. Смерть милее неволи в княжеских покоях.
  Ольга подошла к большому кованому сундуку, потянула крышку вверх. Та с трудом и громким скрежетом медленно поддалась. Много добра накопилось за долгие годы. Только бережней всего хранила она памятные подарки в маленьком ларце. Потянулась в сундук, вытянула драгоценную вещицу и захлопнула крышку. Уф, тяжело! Присела княгиня на сундук отдохнуть. Вертит ларец в руках, а в мыслях все жизнь ее прошлая.
  Первую ночь свою в доме княжеском беспокойно провела она, плакала. Лишь к утру, окончательно выбившись из сил, мирно заснула. Утро вечера мудренее. Так и случилось. Как Солнце великое и сильное встало, так и душа ее от дум горестных воспрянула. Смерть, так смерть. Ведь сама она того же желала совсем недавно. Но попытаться бежать все же надо. Весь день она приглядывалась, что да как в хозяйстве обустроено. Ночь вторую крепко спала, в планах своих уверившись. Днем следующим во двор погулять поспрошалась. Никто не противился. Так и лаз в тыне отыскала еле заметный простому глазу. Маленькая она тогда была, стан стройный, гибкий. Как стемнеет - юркнет в щелку как мышка. А там ищи в поле ветра.
  Так и дождалась, как стихнет все кругом. Не слышно и за тыном шорохов. Оглянулась, нет ли кого рядом. Пусто, спокойно. Раз - и вот она уже на той стороне. Ну, что же дальше? А впереди еще стена. Да поболе первой. Как перебраться? Стала осторожно ее обходить: может, где слабое место есть для переправы пригожее. Засмотрелась по сторонам и не заметила, как выросла на ее пути новая преграда. Вмиг натолкнулась на что-то теплое и мягкое. Обхватили ее руки крепкие, сжали больно.
  - Ты кто? - услышала она голос. Повернулась к говорившему и замерла.
  - Не уж то Боги смеются на до мной? - зашептал он. Хватка ослабела, и она легко выбралась на волю. Но ненадолго. Он быстро опомнился и снова схватил ее за руку.
  - Нет, ты не призрачный дух - из плоти, как добрым людям полагается. Знать, похожа так, что глаз не оторвать. Не убегай, постой, дай на тебя наглядеться!
  Помедлила она. Яркий румянец заливал щеки. Не увидит в сумраке, но самой же горячо все внутри. Опустила глаза. А он все смотрит, не отрывается. Протянул руку к волосам, погладил нежно. Подбородка коснулся легко.
  - Как звать тебя, красна девица? Отчего прежде здесь не видывал?
  Молчит в ответ. Вдруг голос узнает. Тогда точно не уйти.
  - Не пугайся меня! Ты так похожа на одну девушку... Я забыть ее никак не могу, во всех она мне видится... Только платья девичьего она не носила, в мужском одеянии видел ее.
  Все равно ни звука не проронила. А внутри дрожит все, трепещет.
  - Ну что ж, я буду звать тебя Прекрасна. Хотя бы сейчас, позволишь?
  Подняла глаза к нему на мгновение, угадать бы правду сказывает, али снова за свое принялся. И пронзил ее взгляд его. Ясный, сильный, даже в темноте блеск виден. Огнем глаза полыхают. Будто к земле приросла, двинуться не в силах.
  - Как же ты хороша! И взгляд такой же как у нее? Может сестра ей? На озере недалеко от славного города Пскова оставил я душу ей. Кабы не так, тебе подарил бы...
  - Значит, свободная я, коли нечего взамен отдать тебе? Пусти руку.
  Разжались пальцы. Бежать бы теперь, да поздно. Попала в силки, раненая птица. Не видать теперь воли вольной. Такой болью смотрел на нее, будто и впрямь душу потерял. Как не пожалеть? Дрогнуло сердце, сжалилось.
  - Знать не ошибся, - только и смог сказать он. Отошел в сторону, к стене бревенчатой прислонился. Ноги не держали совсем. Статный воин в сгорбленного старика вмиг превратился.
  - Нет, - пронеслось легким ветерком в ответ.
  - Прости меня, за слова мои, если сможешь. А за дела тем более. Видать выполнил дядька угрозу свою - привез тебя силой ко мне.
  - Да, - шелестела пустота.
  - Ты свободна, знай это. Я - твой пленник.
  Тишина в ответ.
  - Ты свободна, но я молю тебя остаться. Нет смысла в жизни моей без тебя.
  Снова тишина.
  - Тогда позволь тенью твоей быть. Я рядом с тобой дышать могу, а поодаль - задыхаюсь. Слугой твоим смиренным буду, другом, только не гони прочь.
  И снова молчание.
  - Значит, не простишь никогда? Ну, чему быть, того не миновать. Я сохраню в себе твой светлый образ. Иди своим путем, я препятствий чинить не стану. Тут калитка недалеко. Давай провожу. Может, чего в дорогу собрать? Путь то не близкий...Или утра подождем - тогда охрану дам или сам довезу, куда скажешь...
  - Я не люблю тебя, - донеслось в ответ.
  - Я знаю...
  - Ведь не правильно это, когда один любит, а другой - позволяет любить...
  - Но ведь любовь можно заслужить?
  - Не знаю. Наверное.
  - Я все сделаю, чтобы тебе было хорошо...
  - Поможет ли это... Моя любовь умерла прошлой весной. Другой не будет уже.
  - А может, новая родиться? Я подожду. Я умею ждать. Сколько скажешь...
  - А если все же не смогу ответить тебе или ты устанешь ждать?
  - Тогда отпущу. Слово даю пред этим небом. На огне священном клятву принести могу. Только дай мне хоть попытку одну...
  - Я подумаю...
  Упал на колени возле нее, не веря возможному счастью, и спрятал навернувшиеся слезы в ее ладонях. А она никак не могла принять тогда реальность всего происходящего. Как во сне все. Будто ворота в другой мир открылись. Принять его, по новому пути пойти или на старый вернуться? Ох, как непросто все впереди. Ведь не простолюдин, молодой князь ее любовь заслужить пытается. Да и ей нужно доказать, что достойна она его и места при нем. Что люди скажут? Не просто быть женой правителя. Сейчас она точно это знала, а тогда лишь догадывалась. Рухнула в один миг старая жизнь. Какой будет новая?
  Теперь-то Ольга ведала, что мудрый Олег подстроил их встречу тогда. Зорко следил за ее передвижениями из высокого терема. Да и Игоря туда направил невзначай как бы. Не зря носил он имя свое варяжское, что значило кроме 'светлый' и 'ясный' еще и 'удачливый'. Все сложилось тогда воедино. Не смогла она отказать великим князьям.
  Поутру скрепили договор их вот эти золотые оковы, что держала сейчас в дрожащих руках княгиня. И совсем скоро смог Игорь ее назвать своей женой. Не просто женой, дочерью Олега окрестил, за то, что дядька такой возможностью его одарил. Имя ей дал на новый лад, родовое по ветви Рюриковичей - Хельга, что означает 'святая', 'светлая', 'мудрая', 'роковая'. Такой и видел ее молодой муж. Сдержал он слово свое. Без любви обоюдной не принуждал ни к чему. Другом, братом, опорой стал. Заботой окружил, совета просил по простым и государственным делам. Князь Игорю не перечил, советам жены его не противился. Присматривался, прислушивался. Хороша девка. В хорошие руки правителя будущего отдал, не прогадал. Потому и затеял военные походы новые заморские во славу будущего своего княжества. А за правителя Игоря оставил. Хватит уже за титьку держаться - пора и самому управляться начинать.
  Вытащила из ларца княгиня перстень с бирюзой. Тончайшей работы вещица. К губам прижала. Холодный камень затеплился. Так и в душе теплой волной окатило будто воспоминание о муже. Как не стало подле них Олега, Игорь опечалился сперва. А потом ничего. И правда за ум взялся. Позабыл забавы свои ратные. Возмужал, не телом - духом. С гордостью принимала Ольга перемены в муже. Не узнать в юном правителе того зеленого юнца с переправы. Так и стоял он у нее сейчас перед глазами: статный, широкоплечий, уверенный в себе.
  В тот день солнце такое яркое было, что невмочь из терема выйти. За рукоделием уж полдня как провела молодая жена. Шитьем золотым рубаху мужнину покрывала. Защиту от сглаза чужого на вороте заканчивала как раз, когда сам он пожаловал. Подошел тихо, сел рядом. Молчит, пригорюнился. Отложила в сторону шитье Ольга.
  - В чем печаль твоя? Почто призадумался?
  Поднял на нее глаза свои. Тоска, тревога в них. Как дитя малое захотелось ей вдруг к сердцу прижать его, пожалеть.
  - За советом пришел к тебе, Прекрасна.
  Раз назвал ее этим именем, знать и правда случилось что серьезное.
  - Если в силах моих разрешить дело твое, так я завсегда помочь готова, ты же знаешь.
  - Сон тревожный видел я. Никак позабыть не могу.
  - Сон? - удивилась тогда Ольга. - Что за сон такой, что так тебя печалит?
  - Птицу видел в клетке золотой, красоты неописуемой, в райских садах пойманную.
  - Чем же чудо птица тебя огорчила?
  - Грустью своей. Песен не пела, крылышками не трепыхалась. Сидела в уголочке смирно.
  - Что ж с того? Может, устала под вечер, вот и присела отдохнуть.
  - Если бы. День я видел. Вот такой как сейчас стоит: ясный и солнечный. Нет, не в том дело. Помнишь, Прекрасна, я слово давал как то в сумерках у тына девчушки одной несколько лет назад, что выпущу ее, коли жизнь для нее клеткой станет.
  - Помню.
  - Видать время пришло дверцу открыть.
  Напряглось внутри все, как нитью перетянутое. Вот-вот порвется.
  - Гонишь меня? - выдавила из себя уже не совсем жена.
  - Отпускаю, - прошептал уже не совсем муж.
  - Знать прошла любовь твоя сильная?
  Встрепенулся, как от удара резкого отстранился. Поднял глаза. Слезы в них застыли хрустальными каплями.
  - Что ты. Сильнее во стократ стала. Мочи нет терпеть боле. Не могу тебя рядом видеть, женой величать, но мужем быть только в названии. Неправ я был, прости. Нельзя силой любить заставить. Не властны мы над своими чувствами, а уж тем паче над чужими. Может, забыл бы тебя, коли с глаз долой.
  - Потому перестал приходить ко мне?
  - Да.
  Сама себе не верила Ольга. Только затрепетало радостно сердечко, забилось как птичка в клетке.
  - Я уж думать начала, что наскучила тебе. Может зазноба какая появилась?
  - С облегчением думала? Признайся, не обижусь.
  Что ответить ему? Рассказать, как долгими ночами слезы в подушку лила, думая, что забыл уж давно клятвы свои супруг? Что заботы княжеские опервей стали, чем жена молодая? Что глаз уж давно отвести от него не может, да и слов нет, чтобы чувства свои нынешние описать. Что сказать? С чего начать?
  - Почему спрашиваешь меня сейчас об этом?
  - Не поверил в предсказание дядька Олег. Ведь и правда конь его смерть ему принес. Не сам, так змея в черепе его дело завершила. Под небом единым мы все ходим. Не в праве судьбами других управлять, коли против воли оных помыслы наши. Да и жалости твоей я не достоин. Ведь из-за нее ты осталась тогда в клетке золотой?
  - Да. Но...
  - Вот потому-то лети на волю, не держу боле.
  Резко поднялся Игорь и бросился к выходу. Не смел обернуться назад. 'Раз принял решение - держись его до конца', - учил когда-то отец.
  - Постой! - услышал он громкий и сильный голос. Остановился, но повернуться не спешил.
  - Ты, князь, многому уразумел. Воля твоя, как сказал - исполнено будет. Перечить не стану - не в моих силах решение твое оспаривать. Только одному не научился: прежде чем судить обе стороны выслушать надобно. Себя ты слышишь, а как с девушкой той быть? Отколь ты знаешь, что она по сему вопросу думает?
  - Больно правду о себе слышать, - простонал Игорь, так и не поворачиваясь.
  - Больно, когда кусок от целого отрывают. Ты ведь обещал завоевать любовь? Что попытки свои оставил? Где настойчивость твоя, великий князь?
  - Не хочу видеть смерть любимой во второй раз наяву, а не во сне, в стенах терема княжеского, а не клетки золотой...
  Не осталось слов больше у Ольги. Опустил и Игорь богатырские плечи свои. Что слова теперь...
  Сорвалась с места, бросилась к мужу княгиня.
  - Родной мой, любимый! - рвались рыдания из груди. - Да как же жить без тебя? Не гони прочь! Твоя я, твоя!
  Не верил речам трепетным, слезам горючим. Не того ожидал, к насмешке готовился. Обернулся, к груди прижал птичку райскую.
  А на следующее утро, как только свет забрезжил, надел счастливый муж жене своей, спящей сладко рядом, на палец колечко с бирюзой, как глаза ее, ясные. И не было в тот миг счастливее его человека на белом свете.
  Только сон его все равно сбылся. Теперь-то Ольга знала, что за птица в клетке сидела. Не она то была. Ну что ж. Зато столько лет счастливых рядом с князем могла она потерять!
  Ну все, хватит о грустном, да о былом вспоминать. Сейчас ее боле дела насущные заботить должны. Владимир Седой с каждым годом все сильнее тревожил. Как бы этот вятич чего не устроил. Да и смена его подрастает. Не один птенец оперяется - двое сразу. День ото дня крепчает сосед. Скоро не справиться с ним даже такому воителю, как ее сын.
   Не имя грозное, так воинскую доблесть от отца Святослав перенял. На варяжский манер 'Ингваром' мужа называли, что значило 'воинственный' или 'хранитель бога-громовержца'. А вот мудрости житейской Святослав от матери почти не взял. Вот и приходилось порой за двоих думу думать, как некогда с Игорем бывало. Пока тот в походах заморских, все хлопоты по делам государственным на хрупких женских плечах. Ох, и трудна была ее служба во благо любимых мужчин. Иной раз приходилось прятать глубоко внутрь совесть свою, да дело делать по уму, а не по сердцу. Так, видать, и сейчас поступить придется. Как правильно путь дальнейший выбрать? Оглянуться на близких своих. Что для них лучше будет, то и правильно. Знать так тому и быть...
  - Малуша! Где ты запропастилась, дрянная девчонка? Сколько тебя ждать прикажешь?
  
  *****************
  
  
  Ратмир мерил в сотый раз широким шагом пол в трапезной. Все это никак не укладывалось у него в голове. Как мог он так поступить? Как смотреть теперь в глаза брату? Чем позор свой смыть? Что же твориться такое с ним в последнее время? Как сам не свой. Руки, ноги не слушаются. А как в бою подведут? То не просто позор - смерть братьям возможная.
  Тихо вошел Ярослав. Уселся в темном углу на лавку, внимательно за метаниями брата названного наблюдает. Не видит его встревоженный Ратмир. Мечется как раненый зверь в клетке.
  - Ну все, довольно! Пол проломишь - так вышагиваешь! Выкладывай, что у тебя стряслось? На себя не похож стал, аж черный весь..., - не выдержал княжич метаний друга.
  Ратмир застыл, как вкопанный, посередь пути. Взгляд бешенный, глаза красные, губы трясутся. Открыл было рот, да сказать ничего не выходит. Рванулся в противоположную сторону, лицо руками закрыл.
  - Да, видать совсем все плохо! - протянул Ярослав. - Никогда тебя таким не видел, брат.
  Встал с лавки, подошел ближе. Приобнять попытался. Только как от пламени отшатнулся Ратмир. Рук от лица не отрывает. Да и Ярослав тоже от своего не отступает. Схватил брата за плечи крепко, встряхнул резко.
  - Да что с тобой, Мирка? В глаза мне взгляни, чего прячешься?
  - Стыдно мне, брат...
  - Чего стыдишься? Не знал я тебя трусом никогда, и сейчас не видел... То домыслы твои. Ну, растерялся малость... Что за беда? Удара не сдержал... Опять нет ничего непоправимого. Меч выронил... И то не конец. Не тот слаб, кто не падает, а тот, кто не встает после падения.
  Ратмир открыл лицо, ладони к горлу прижал. Взглянул Ярославу в глаза.
  - В том то и дело, брат. Никак не встану. Не могу научиться жить без нее. Как руки не мои, как ноги не мои, так и она не моя.
  - Кто не твоя? Влюбился ты, наконец, что ль, Мирка? - Ярослав часто заморгал и потрепал брата за плечо.
  - Да ну тебя. Не понять тебе. Мне, правда, тоже.
  - О чем ты все бормочешь? Толком расскажи, может и пойму.
  - Не о чем, а о ком. Я о Даре..., - сказал и как осекся. Помолчал немного, вздохнул тяжко и продолжил, зажмурившись Ратмир:
  - Ты же знаешь, мы с ней как единое целое с детства...были. Мне иногда казалось, что мы думаем одинаково и слышим друг друга даже во сне. Она как часть меня, неотделимое продолжение. С первого мгновения, как глаза ее увидел, понял, что нет мне без нее жизни на этом свете. А теперь как быть?
  - Что ж изменилось, что ты так переживаешь? Как из дома приехал, будто подменили тебя. Обидела чем? Не приветила? Аль со здоровьем ее что приключилось? Ты ведь говорил, что ладно все?
  - В том то и дело, что лад во всем у них без меня. Не нужен стал, ни матери, ни братьям, а в первую очередь ей. Переживала, плакала по первой, а потом забыла, как будто не было меня совсем. Как будто не делили мир свой пополам с ней, как будто не клялись в дружбе вечной. Даже видеть меня не захотела, как от чумного сбежала.
  - Не может быть? Я ведь видел вас вместе. Мне казалось, что преданней ее нет никого. Она добрая, милая, ласковая, нежная... Не могла она так поступить с тобой. Ты что-то не так понял...
  - Все так. Занял мое место в ее сердце другой, вот и все. Замуж она выходит.
  - Как занял? Ты ведь брат ей, а не муж. Твое место не занять.
  - Видать, все же удалось. Сын кузнеца, наш детский товарищ снова ее счастливой сделал. Вот тебе и опора братская и защита. Да к тому ж, небось, и любовь крепкая. А я в памяти только как предатель остался, слово не сдержавший.
  - Ты - предатель?
  - Да. Она умоляла меня тогда не бросать ее. А я с тобой уехал. За мечтой погнался. А ее оставил одну. Думал, вернусь - исправлю все. Ан нет - сделанного не воротишь видать. Только как жить с этим дальше - не знаю.
  - Вот как, значит. Я сам того не зная, вам обоим боль причинил... Надо было отца просить вас двоих с собой брать. Да не пришло в голову тогда. Ты же спаситель мой, а она просто сестра твоя. Девица при матери расти должна.
  - Ей ты жизнью в большей мере обязан, чем мне. Она меня к тому месту опасному привела, она же нас и вывела. Мы с тобой в полузабытьи были, а она нет. Хрупкой кажется, а силища в ней невиданная, коли беда грозит любимым. Я тогда в этом убедился.
  - Почему ты мне только сейчас об этом говоришь? - Ярослав внимательно смотрел на брата. Что-то ёкнуло внутри, затрепетало.
  - Она просила. Да и как-то надобности такой не было.
  - Вот дурень! Жили б сейчас вместе, не тужили. А он вон нюни распустил... Поезжай за ней, привози, там видно будет, что да как. Простит, помиритесь...
  - Не простит. Я знаю ее. Коли прогнала - возврата нет.
  - Хочешь, сам съезжу? Расскажу что да как, уговорю тебя выслушать...
  - Хочу! - встрепенулся было Ратмир. Но вспыхнувший взгляд быстро потух. - Нет, не надо. Только больнее ей делать. Если любит его теперь, зачем снова мучить? Пусть в покое и мире живет. Главное, чтобы ей хорошо было, а я так как-нибудь...
  - Вот и дурак. Мы двоих их с собой возьмем. Хороший кузнец и нам нужен. Все под братским зорким оком гнездышко вить сподручнее. Не забалует молодец, сестру твою невзначай не обидит...
  Как ножом по сердцу резанул его Ярослав. Ратмир зажмурился от боли. Только не понятно, что страшней, что руку этот могучий увалень поднять может на его робкого воробышка, птичку серенькую, или что увидит он своими глазами счастье сестры подле другого. Что кто-то так же нежно прижимает ее к груди, по голове гладит, слова ласковые шепчет. Да не просто шепчет, в губы целует, своей называет. А она отвечает на ласки эти, улыбается или даже смеется ему. И нет больше Мирке места в сердце ее, мыслях ее. Бежать от всего этого, забыть, как страшный сон хотелось.
  - А ты никак ревнуешь, Ратмир? - удивился Ярослав, наблюдая за реакцией брата на предложение. - Вот не подумал бы... То ж сестра твоя, а не любимая. Ты радоваться счастью ее должен. Женился бы сам, тогда б полегчало...Вон девки как за тобой вьются. Приголубил бы какую покраше.
  Призадумался Ратмир. А ведь, правда. Почему сердце молчит на девичью красу? Другое что откликается, а сердце нет. Ни одна не приглянулась так, чтоб женой назвать захотелось. Может время не пришло еще? Али не встретил свою пока?
  - Ага, мне советы даешь, а сам отродясь даже повода не дал о себе посплетничать? - толкнул Ратмир друга в плечо.- Ты ж княжич - тебе любая отказать не сможет. Что сам не приголубил никого досель?
  - Я - другое дело.
  - С чего вдруг?
  - Я слово дал.
  - Какое слово? Кому?
  - Себе. Пока не встречу луноликую деву наяву, не попробую заслужить ее любви - другие мне ни к чему.
  - Что? - удивился и испугался не на шутку Ратмир. - Что за бредовые идеи роятся в твоей умной голове? Какая такая луноликая дева?
  - Неужели не помнишь? В тот вечер, когда ты спас меня, будто во сне видел ее. Слов нет, чтоб описать ее красоту. Забыть не могу. Я уверен, что где-то на белом свете она меня ждет.
  - Вот еще... Я уж думал ты давно эту муть из головы выкинул... Как тебя может ждать тот, кого не существует? В бреду метался, показалось тебе все. Да и как ты мог ее запомнить, раз увидев?
  - А вот и нет. Я уверен, что она существует. Я часто во сне ее стал видеть в последнее время. Раньше она редко ко мне приходила. Заглянет робко, улыбнется, будто успокоенная, что все хорошо. А сейчас она все время грустит. Как выпал прошлой осенью первый снег, так лица на ней нет. Слезы в глазах все время. И рядом огромный то ли волк, то ли пес, рыжий, лохматый. Глянет на меня, зарычит. Кольцом ее ноги обогнет, будто защитить пытается от всего вокруг. Что-то случилось у нее, я чувствую. Только как найти ее - не знаю. Как помочь?
  Ратмир стоял как громом пораженный. Он не верил в то, что сейчас услышал от Ярослава. Что луноликая дева из его сна - Дара, он точно знал. Сам видел ее в тот роковой вечер. Она, будучи на волосок от смерти, спасла их от волчьей стаи. Не удалось тогда расспросить ее. Но в то, что она приходит во сне к Ярославу - поверить никак не мог. Почему? Ведь ему она раньше являлась. А теперь - нет. Значит и в правду не хочет видеть? Но почему княжич? И почему грустит? Причем здесь рыжий пес? Дома точно такого не было, он бы заметил. И почему с того времени, как он попытался увидеть ее? Что высматривает она в снах Ярослава? Уж не его ли? Нет, нет и нет. Совпадение. Как она может за княжича в жизни раз виденного, да за брата, слова не сдержавшего беспокоиться, когда Богдан рядом? Тревожит его, беднягу, надежды пустые сулит. Зачем ей пришлый, чужой человек? Наверняка путает чего Ярослав... Мечту с явью воедино связал. Зря, так только хуже. По себе знал Ратмир.
   - Ратмир, ты чего размечтался? Я ему тут душу раскрываю, а он как провалился куда... Ау?
  - Я о тебе думаю. Глупости твои сны. Придумал себе невесть что и меня в это втягиваешь. Размечтался о луноликой деве. Как будто живых и реальных тебе не хватает. Вымысел она, сказка. Зазнобу среди людей искать надо.
  - Я думал, ты поймешь меня. Зря сказал..., - обиделся Ярослав. Отошел в сторону и попытался уйти. Но теперь Ратмир утешать его бросился.
  - Прости, брат. Не прав я. Люби свою деву, коли хочешь. Ты в праве выбирать свою судьбу. Я знаю, что отец тебе уж давно про хазарскую княжну твердит. Что узы брачные союз наш укрепят, может и дань с земель снизят. С опаской на Киев взирает он. Хазарам только материальные блага с нашей земли требуются, а Ольга полного подчинения хочет. Возмужал ее сын, знатным воином стал . В любой момент беды можно ждать от Киева. Да и степняки последнее время на границах озорничают. Тревожные вести приходят о сожженных селениях, убитых и полоненных. Большой груз у тебя на плечах, одному не потянуть. Верь в свою деву, в любовь и силу великую, если тебе от этого легче делается.
  Замолчал Ратмир. Сам себе не верил он. Как успокоить Ярослава? Как Дару из мыслей своих изгнать? Везде она ему кажется. В каждом вздохе ветра, в каждом шелесте листвы, даже в каждом слове друга.
  - Больнее всего то, что я, как и ты слова не сдержу, - выдавил из себя Ярослав.
  - Почему? Приглянулась все ж тебе какая красна девица?
  - Нет. Что ты. Милее видения своего я еще не встречал.
  - Тогда что ж?
  - Отец настаивает на свадьбе. Он уже и с хазарами договорился без моего согласия. Сказал, что дело важное. А любовь еще будет. Вторую жену возьму по сердцу. А я вторую не хочу. Она должна быть единственной, любимой и желанной. Но отцу отказать не смею. Думаю, в ближайшее время за ней послов отправят.
  - Да уж, пришел волк овечку глупую утешить, а сам ягненочком беззащитным оказался.
  - Я ведь просить тебя хотел, правда, позже чуть.
  - О чем? Ты же знаешь, я отказать тебе не смогу.
  - Поезжай со сватами. Выбери мне невесту. У правителя три дочери сейчас на выданье. Раз такова воля отца и нет пути иного ради блага рода нашего, так тому и быть. Я в этом только тебе, брат, судьбу мою доверить могу.
  - А сам чего?
  - Не смею. Да и не принято у них. До свадьбы мы не должны встречаться.
  Призадумался Ратмир. Может и правда все к лучшему. И он от Дары подальше будет и Ярослав ее из головы выкинет. Ему Богдана одного хватает сполна. А тут еще брат со своими вздохами и охами. Ух и Дара, наказание на мужские головы какое-то...
  - Не тревожься, брат. Выберу тебе самую лучшую, вот увидишь...
  
  
  *****************
  
  Тяжело дыша, Мир пытался пролезть в узкую щель. Внутри было темно и холодно. И в то же время там была она. Ее надо было защищать. Он чувствовал это. Сейчас он снова готов был отдать за нее свою никчемную жизнь. Впрочем, как и всегда, с первой их встречи. Больная лапа не слушалась. Он сунул морду внутрь, покачал ее из стороны в сторону. Теперь нужно протиснуть здоровую лапу, а потом и плечо. Еще усилие - и дверь подалась. Он юркнул внутрь настолько же неловко, как только что открывал дверь и сел у ее ног, напряженно стараясь не пропустить ни слова.
  Она плакала. Мать стояла рядом и утирала ей слезы. Отец сидел напротив, держась за спину.
  - Мама, поверь мне, пожалуйста. Если ты не поверишь - тогда кто же? Я говорю правду. У нас очень мало времени. Дня два - три, не более того. Я очень хочу, чтобы то, что я видела, оказалось сном или выдумкой. Но поверь, лучше побеспокоить старейшину и род сейчас, даже напрасно, чем потом, когда все будет кончено, переживать, что не поверили сразу глупой девчонке и допустили беду в наш дом.
  - Беду в дом? Ты ведь сама говорила, что дома спасти невозможно? Ты видела огонь кругом. Что мы можем сделать, чтобы достойно умереть? Сражаться? - встревоженный отец неловко встал, держась за больную спину.
  - Нет, отец. Это не в наших силах. Отряд большой, а у нас в роду много женщин, детей, стариков, а воинов почти нет,- Дара тяжело вздохнула, будто вспомнив о ком-то, улыбнулась. - Но мы можем уйти, - продолжила она. - Дом можно построить заново, а вот жизнь вернуть непосильно никому.
  - Уйти? Что ты говоришь? Разве мы сможем далеко уйти от конных воинов? Здесь есть хотя бы стены. А в лесу? - беспокоилась мать.
  - В лесу бурелом, лошади не пройдут, - пояснил отец. - Может и правда, стоит попробовать?
  - Нет, так тоже опасно. Они могут догадаться. Тогда либо спешатся, либо подожгут лес.
  - Тогда что ты предлагаешь?
  - У реки, со стороны нашего высокого берега, мы с Миром нашли пещеры. Да и вы ведь про них знаете, не правда ли? Они узкие и довольно длинные. В них холодно и сыро, но воды нет. Весной во время разлива река проделывает в них себе новый путь от наших холмов. Стены их рыхлые, белые. Если немного расширить их в глубине и присыпать снаружи ветками, то можно несколько дней там переждать. В тесноте, да в целости. С нашего берега их не видно - крутой обрыв и все. А с противоположного края они вряд ли заходить будут.
  - Что ж, мать, толково она говорит. Что мы потеряем, если послушаемся? Пару бестолково проведенных дней в своей жизни... Как кроты норку рыть себе будем. Или как бобры? Раньше твои видения нас ни разу не подводили. Утри слезы, дочка! Пойдем к людям вместе с высоко поднятой головой. Не просить их слезно нужно - не поверят. По порядку все объяснить - поймут.
  Мир заскулил грустно и лизнул ногу хозяйке, подбадривая. Она легко потрепала своего охранителя за длинные уши, провела легонько рукой по морде, коснулась мокрого носа тонкими пальцами и улыбнулась. Мир тихо зарычал. Пусть только попробуют обидеть ее - всех порву. Она мотнула головой и сжала рукой ему пасть. В голове пронесся знакомый шопот: 'Мир, я же говорю, нельзя. Я благодарна тебе за защиту, но сейчас мое время послужить роду пришло. Они вырастили меня как родную. Я люблю их всех. И если у меня есть хоть малюсенький шанс помочь им - я так и сделаю, даже ценой своей жизни. Но, думаю, в этот раз это не понадобиться. Так что держи себя в руках, ох, то есть в лапах. Не рычи'.
  
  В просторной избе было много людей. И Мир по прежнему жался к ее ногам. Сначала они не поверили ей. Мир слышал смех. Он так хотел зарычать на этих невежд. Топтался с ноги на ногу, нервничал. Она не может предложить ничего плохого. Он знал это наверняка. А потом все притихли, когда она начала тихим, вкрадчивым голосом описывать детали всего, что ждало их впереди. Но слушали как сказку, страшную историю про других...
  Мир очень удивлялся ее дару. Он становился все сильнее. Она часто рассказывала странные вещи о разных людях. А однажды даже показала. Просто положила руку ему на глаза, и он стал видеть разные цветные картинки. Большей частью они были смазаны. Но многое можно было различить. Например, светловолосого юношу со шрамом на щеке. Он с кем-то спорит, а потом выбегает из просторной горницы. Вырывается на воздух, тяжело дышит. Бежит куда-то. Потом останавливается, смахивает слезу с глаз. Они у него удивительного, почти как у нее ясного голубого цвета. Ей тогда очень не хорошо было. Она упала на колени, обняла и крепко прижалась к лохматой шее. Сердце гулко и быстро билось сперва, а потом будто замерло и затихло. Мир очень испугался за нее. Скулил и звал. Она не сразу пришла в себя. Он лизал ее щеки, лоб, закрытые глаза до тех пор, пока снова не увидел их свет.
  Вот и теперь она хочет повторить это. Чтобы поверили, почувствовали на себе ее тревогу. Мир понимал ее как никто другой. Сейчас она пытается спасти всех, но становиться сразу чужой. Спасая других, служа им, она обрекает себя на беду и одиночество. Быть другим в стае ох как нелегко. На своей шкуре Мир хорошо это знал. Теперь она не одна из них, она другая. Теперь не жить ей спокойно среди них. И она понимает это и все же выбирает этот путь. Ради спасения тех, кто ее прогонит прочь, потом...
  Вот сейчас выходит из толпы крупный мужчина. Медленно поправляет рубаху и пояс, гладит пшеничный ус. Усаживается на лавку подле красного угла и недоверчиво коситься на нее. Так и хочется схватить его за ногу, да покрепче. Близкий шепот останавливает, но не спасает от желания защитить. Пусть что хочет говорит - не уйду от нее ни на шаг. Она маленькая, хрупкая, беззащитная. 'Да не трону я этого глупца. Постараюсь не рычать даже'. Она протягивает руку, прикасается к его глазам, легко закрывает их. Он сначала немного нервничает, потом успокаивается. Дрожь пробегает по его лицу. Оно искажается от страха. Потом появляются паника и ужас. И вот из глаз капают слезы. Он тяжело дышит, машет беспорядочно руками, пытаясь защититься от чего-то. А потом начинает кричать. Тогда она отводит руку. Он резко открывает глаза, непонимающе вглядывается в лица, окружающих его, будто души умерших увидал вдруг. А она неуклюже наклоняется в сторону и падает на застеленный соломой пол. Толпа шевелиться, бурлит. Но рыжий пес на страже. Он подставит теплый бок и согреет. 'Ни о чем не беспокойся, отдохни. Никто не потревожит тебя, пока силы не вернуться'. А в толпе слышаться крики. Мужчина, что заглянул в тот мир, в слезах рассказывает об увиденном кошмаре. Он машет руками и говорит о тех, кого видел мертвым, кого полоненным. Ему верят больше, чем ей. Почему? Он свой. А она чужая. Он только одним глазком взглянул, а показывала она.
  Отец рассказывает про пещеры. Одни недоверчиво пыхтят, другие качают головами, соглашаются. Вопрос решен. Она победила, хоть и не видела этого. Мир снова настойчиво лижет ее лицо. Она неподвижна, еле дышит. Мать склоняется к ней, но Мир на страже. Он не пустит никого, сейчас, пока дышит сам. Только б она снова открыла глаза!
  
  
  *****************
  
  Добронрава зябко куталась в теплый полушубок. Вокруг было прохладно, но не настолько, чтобы так замерзнуть. Холод волной накатывал изнутри. Да и впереди был страх. От этого все казалось таким серым и мрачным. Нет, не за себя боялась Добронрава. Что ее жизнь - капля осталась. И уж конечно, не за добро, кровью и потом нажитое, тем паче беспокоилась она. Вот он, сундук старинный, резной, что еще от бабки достался. Разве есть дело до того, что внутри, коли снаружи дитя малое неразумное в беспамятстве какой день лежит. Откроет глаза ее Дарушка, мутные, слезные, руки протянет куда-то в пустоту, шевелит губами, зовет кого, не разобрать никак. Рвется душа ее. Куда? Как помочь? Даже приласкать и то не дает этот пес лохматый. Еле удалось сюда ее принести. Ни на шаг не отходит. Маковой росинки во рту у этой животины не было, с тех пор. Думали выманить ее кормом каким. Да не получилось, сколь ни старались. Упрямый, как сама хозяйка. Силой с ним не сладить. А вот уговоров слушается. Только все равно от нее не отходит далеко.
  Права во всем оказалась Дарушка. За пару дней дружно мужчины меловые пещеры углубили, расширили да укрепили. Стены мягкие до обработки, податливые. К вечеру самое дорогое с домов люди сюда снесли. В отдельном ходе скотину загородили. Ночевать поперву не решились. А к утру дозорные ребятишки, тяжело дыша, принесли страшные вести. С высоких холмов далеко степь видна. Как солнце взошло, разглядели они кочевое становище вдалеке. Видать, на ночевку останавливались. А теперь скоро собирались, суетились. Так что, если не свернут они со своего пути, ждать их осталось совсем мало. А числом они во много раз боле, чем в общине людей, вместе с женщинами и детишками, если считать. Все как Дарушка и сказывала. Так что мысль о защите за высоким тыном была окончательно отметена старейшиной.
  Теперь все собрались под низкими сводами самой крупной пещеры. Огня не жгли - дым издали увидят. Сырой тиной тянуло от реки. Вход ломаным камнем и ветками плотно завалили, оставив маленькую щель для дозорных, что глазами и ушами общины сделались теперь не за дальней, а близкой опасностью наблюдавшие. Матери их громко всхлипывали, да молитвы нашептывали. Все еще оставалась надежда, что беда стороной пройдет. Да страх свое дело все же делал. От того жались все друг к дружке поближе. И, затаив дыхание, новостей ждали.
  Журавлик на коленях у бабушки возился, возился, но так и не сумел улечься. Неловко вывернулся, поднялся и к матери потопал. Та радостно его обняла, к груди прижала. Да, материнское тепло все равно милее. Ну, была не была. Что эта псина сделать сможет, коли больнее, чем сейчас уже не будет ни от какого укуса? Поднялась Добронрава и к дочери направилась. Думала, опять рычащую тварь рыжую успокаивать придется. Ан нет, лежит смирно, только ухом повел и внимательно наблюдает за движениями. Успокоился видать, доверять начал. Вот и хорошо.
  Подошла ближе. Присела на край сундука. Дрожащими руками голову дочери приподняла и на колени к себе положила. И стала как Журавлика только что, по голове гладить и, тихо приговаривая, успокаивать. Дара сперва вздохнула легко, зашевелилась. А потом медленно открыла глаза. Туман в них рассеялся. Даже в полумраке было видно, что хворь отступила. Отпустили острые когти страха краешек души. Полились теплой струйкой тихие материнские слезы.
  - Что ты, матушка? - зашептала Дара. Приподнялась на локтях, огляделась. - Случилось что-то? Где мы?
  Добронрава всхлипнула, слезы утерла краем рубахи.
  - Не волнуйся, детонька. Это я от облегчения плачу. Очень за тебя тревожилась...
  - За меня?
  - Ты как на совете общины без сил упала, так в себя и не приходила. Третий день уж сегодня пошел бы...
  Дара задумалась. Глаза закрыла.
  - Нет, не помню ничего. Я что-то говорила или делала?
  - И говорила, и делала. Ты об опасности род предупреждала. Говорила, что из степи люди лихие к нам движутся. Неужто и вправду не помнишь?
  - Отрывками. Как в тумане.
  Дара обняла Добронраву, прижалась к ней крепче, глаза зажмурила.
  - Матушка, мне так страшно! Я не знаю, что со мной твориться. Мне будто сон иной раз видится, только не сплю я вовсе. Кусочки я вижу, картинки яркие. А потом они случаются наяву. Не сразу, опосля чуть-чуть. Либо просто людей вижу, что далече от нас находятся. Как живут, чувствую, что делают. А потом и вправду оказывается, так все было, как привиделось.
  Замолчала Дара. Да и Добронрава слова не молвит в ответ. Что сказать? Давно уж ей известно то стало. Да только заговорить о том боялась сама с дочерью. Дар такой богами ниспосланный путь указывает во мраке страждущим душам или гибель сулит скорую. Как с ним жить - неведомо. Побороть его, постараться задушить неразвитым? Авось пронесет милость сию мимо, оставит в покое дитятко неразумное? Но ведь добро несет дар. Вот и сейчас во благо всего рода старается она не щадя себя. Не гневить богов, прислушаться? Изменить судьбу людскую, выбрать путь служения светлого? Ох, как боязно за душу ее трепетную...
  - Не знаю, что сказать тебе дочушка... Как утешить тебя, милая? Взваливаешь ты на свои плечики хрупкие ношу непосильную. За черту, за грань миров толкает тебя сила неведомая. Разве можешь ты ей супротивиться?
  Открыла глаза Дара, подняла голову. Смотрит на мать, улыбается грустно.
  - Могу, если очень хочу этого. Только не знаю, надо ли? Ведь для чего-то все это делается? Может, пригожусь кому?
  - Кабы злым людям на дела нехорошие твой дар не потребовался бы...
  - Я свету служу, матушка. Он теплый такой, ласковый, как руки твои, родимые.
  Уткнулась Дара в натруженные руки матери носом. Целует их, к щекам прикладывает. Приятны ласки Добронраве, но уж больно на душе тягостно.
  - Может все ж попробовать не откликаться на зов тот, доченька? Живи жизнью своей, как все живут. Ты ж сама говоришь, что можешь так...
  - Могу, - тяжело вздохнула Дарушка. - Вот запретила себе Мирку видеть - и не вижу. Думала, легче будет. Пусть живет своей жизнью, без меня. Там лучше ему, я знаю. Там путь его лежит. Я это всегда чувствовала. Широкая дорога, трудная, но интересная. Мир ему открылся новый. И каждый день свет несет. Только все равно до сих пор больно мне от разлуки с ним. Будто часть души оторвалась и кровоточит постоянно.
  - Зачем тогда прогнала его? Могла бы рядом быть...
  - Его путь без меня еще не пройден. Обузой ему могу стать. Он учиться летать, а я как груз на шею. И знаю, что забыть меня может... Да только все равно отпустила. Как жить спокойно, коли чувствуешь, что добро можешь нести, а вместо этого, сложа руки, сидишь?
  - Нехорошо говоришь, дочка. Света желаешь, да сама в темень бросаешь. И себя топчешь и его. Страшно смотреть на его боль и обиду было. Ты Судьбой его управлять пытаешься. Разве можно? Каждый из нас должен сам свой путь выбирать...Ведь идти ему, не тебе...
  - Так ведь он и выбирал. А я не мешала просто. Если б ты знала, матушка, как хотелось мне, чтобы другим его выбор был... Иной раз думаю, всю жизнь свою отдала б за его взгляд один ласковый, да за объятия крепкие, как прежде в детстве... Да только пустое все это. Чужой путь мне редко, но кажется. А свой - не видела никогда. То и к лучшему. Ведь и конец его не ведом. Посему не знаю я пока нашего пересечения в мире этом. Хотя так тенью его хочу стать, от всех бед и горечей защитить, собой закрыть! Но не велено до срока.
  - Что значит, не велено?
  - Не могу объяснить. Чувствую, не время и все тут. Мне ведь тоже заслужить его надобно.
  - Ох, дочка, остановилась бы! Зачем тебе чужие миры? Живи своим. Не сможешь ты всех уберечь, от ошибок защитить. Себя надорвешь, как сейчас, а толку не выйдет. Бабская доля проста: за мужниной спиной детишек растить, уму разуму учить. Муж - всему голова. Он решит, он поможет и защитит. А ты ему пособляй, чем сможешь. Теплом, ласкою согрей, да приголубь. Вот и счастье будет. О себе, да о близких своих горюй. Гнездышко совьешь свое, поймешь меня. Отчего Богдану отказала? Такой парень, золото! Глаз с тебя до сих пор не сводит. Все девки по нему сохнут, а она отворачивается... Под боком у батюшки Перуна он живет, милостью его не обижен. Чем не защита тебе от бурь и невзгод?
  - Не люб он мне...
  - Не дело говоришь. Что такое любовь? Уважение, сопереживание, сочувствие. Ох, не надо было тебя слушать! Отдала б в его семью и делу конец. Стерпится - слюбится. Думаешь, я Тихомира любила, когда замуж за него шла? Да я его ни разу даже и не видела до свадьбы. Так родители наши решили. И я им благодарна теперь. А тогда руки на себя наложить хотела. Ревела день и ночь напролет, как узнала, что женой скоро стану. Мне ведь другой светом в ночи сиял. Ох, и красивый он тогда был, загляденье. Да я ему не мила. Вот и решилась, как в омут головой. Умерла для рода своего - для Журавлей народилась. И в правду сказывают. Жизнь совсем другой стала. Иная мне и ненадобная теперь. Я без Тихомира и дня прожить не могу. А все почему? Да потому, что и он во мне свое счастье увидел. А как иначе? Каждый день на меня смотрел, да я на него. Сроднились, сблизились, как узнавать друг друга стали. Уважение меж нас было сразу. Затеплился уголек понимания, а мы его раздувать начали. И каждый свою толику приложил. Вот и разгорелось пламя. Оно и братьев твоих породило и тебя обогрело.
  - Не в том дело, матушка. Не он мне нехорош, наоборот. Я ему не гожусь...
  - Да что ты все заладила... То камнем себя мнишь, то еще невесть что выдумала... Зачем себя принижаешь? Почему не ценишь? Богдан же не просто так свататься пришел. Увидал, поди, что-то в тебе? Вон как цветок расцвела за последний год. Да и на все руки мастерица, да знахарка знатная. Чем не жена?
  - Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, матушка. Не могу стать женой, покуда в себе не разберусь. Не смогу мужу принадлежать без остатка, кем бы он ни был. Знаю лишь, что путь мой у очага близ кузницы не закончиться сейчас. Зачем тогда ему попусту душу тревожить? Ведь от чистого сердца Богдан за собой зовет. А мне ответить нечего.
  - А ты попытайся. Вдруг получиться? Отбрось все мысли глупые про миры другие, про события, еще не случившиеся. Как увидит свет дитя твое первое - оно для тебя смыслом станет. Другого и не захочется.
  - А если нет? Если Боги неспроста мне дар сей послали? Если есть у меня свое предназначение? Разве можно от него отказываться?
  - Значит, так ты свою жизнь видишь? Одинокой странницей без семьи и пристанища? Для других жить? Им добро, а тебе? Чем ты свою жизнь заполнить хочешь?
  - Но ведь и ты, матушка, для других живешь, разве не так? Всю себя нам отдала, без остатка. И мы благодарны тебе. Хоть не всегда говорим об этом, но чувствуем.
  - Так и я про что. Я в вас, продолжение мое на этом и другом свете, все вкладываю. И ваше счастье для меня втрое боле. И ваше горе для меня втрое горше.
  - А другие чем хуже? Мы все по единому пути идем, все счастья заслуживаем, разве не так? Как мне помощь нужна, так и другим. Если я могу что-то сделать, почему в стороне надо стоять? Если каждый руку другому протянет, тогда горя да боли на свете не станет.
  - Не меряй по себе других. Ох, больно тебе будет, доченька, если так жить далее станешь, с открытым сердцем. Кого невзначай пустишь - он и ударит. Такую рану уж не залечить. Люди разные бывают.
  - Ну что ж. Зато и хорошие есть. Я им помогу, если сумею.
  - Дело твое, поступай как знаешь. Только одно скажу: в ту морозную ночь, когда тебя кроху на нашем пороге оставили, хороших людей на свете меньше стало. Так с дитем малым поступить... Как с собачонком каким...
  - А вот и нет, матушка, ошибаетесь. Наоборот, больше. Ведь вы меня не бросили, как свою вырастили.
  Добронрава призадумалась.
  - Ну, раз речь о том дне зашла, думаю надо тебе еще кое-что знать.
  - О чем, матушка?
  Добронрава сунула руку за пазуху и вытащила чудную вещицу. На кожаном потертом ремешке в серебристом обрамлении сверкающая, как слеза, капля. Даже в сумраке пещеры она все равно блестела и переливалась.
  - Это было в твоей корзинке. Может быть, пригодиться тебе когда-нибудь, кто знает. Или поможет родню кровную сыскать. Не звери ж они, поди признают.
  Капля легко упала в раскрытую ладошку Дары. Добронрава в последний раз легко погладила сверкающую слезу и зажала тонкие пальцы дочери.
  - Береги. М...
  Договорить она не успела. Резко вскочил на ноги рыжий пес, громко зарычал, глядя на заваленный ветками вход. Кто-то пытался пролезть сквозь ограждение.
  - Осьмуша, сынок! - раздалось из глубины пещеры.
  - Мама! - откликнулся детский голосок из завала.
  Сразу несколько рук отодвинули ветки от края. Внутрь ввалился подросток с огромными от страха глазами.
  - Мама! Они пришли! Черные все, страшные. У них кони тоже черные, злые. Они ругались очень. Мы с Лисенком у старой ивы спрятались. Все видели. Не с добром пришли. Сразу в ворота стучать. Мы, как велено, двери изнутри заперли. Вот они и думали, видать, что на верном пути. Кричат что-то, не разобрать. Требуют, поди, отворить?
  - Ты сразу сюда побег, Осьмуша? - выступил вперед староста.
  - Да, дедушка. Лисенок там еще сидит. Позвать?
  - Больше ничего не видел?
  - Нет.
  - То не беда еще, - молвил староста. - Может, уйдут еще по добру.
  - Не уйдут, - донесся другой детский голос из завала.
  - Лисенок, - взвизгнул Осьмуша.
  - Они ворота ломают, - задыхаясь, сообщил вновь прибывший дозорный.
  В пещере зашевелились, заохали. Кто-то из женщин попытался в голос зарыдать, но ее быстро осекли. Теперь тишина стала шансом на спасение. Вернулись и остальные дозорные. Вести были неутешительные. Пришлые из степи сломали ворота и ворвались в селение. Увидав пустые дома, будто озверели вконец. Крушили все, что под руку попадалось. И жгли. Скоро едкий дым дополз и до реки. Теперь никаких сомнений не осталось в том, что старой жизни конец. А будет ли новая - вопрос. Хорошо ли их укрытие?
  Добронрава как наседка собрала своих птенчиков под крыло. Тонкие губы дрожали, шепча молитвы великим богам. Она чувствовала, как Тихомир легонько гладил ее по руке, стараясь не показывать своего волнения. Она была благодарна ему за поддержку. За то, что он просто был рядом. Каждое дыхание в полутемной пещере сливалось в единое целое, застывшее в ожидании. Даже этот лохматый пес был сейчас не просто стражем. В его глазах окружающие читали тревогу и сопереживание. Добронрава видела, как Дара прижалась к нему. Что-то внутри подсказывало ей, что не пса она сейчас обнимает, другого кого-то. И так ясно вдруг осознала, как сильно ей сейчас не хватает ее младшенького Рати. Может и не увидит она его больше на этом свете. Одно успокаивало - он сейчас в безопасности.
  В повисшей тишине был явственно слышен мерный шорох воды в реке. Запах гари и дыма не рассеялся дотемна. Дозорных больше не отправляли. Мало ли что. Вдруг кто заметит случаем. Все сидели в напряжении. Но кроме звуков вечернего леса ничего не доносилось снаружи. Решено было до утра ничего не предпринимать. А там уж видно будет, что делать.
  Ночь тянулась бесконечно. Кроме маленьких детей, да стариков, никто не смог сомкнуть глаз до рассвета. Слух был напряжен до предела. Каждый шорох нес в себе смертельную опасность. Вдруг раскрыто их убежище? Может вороги окружили их давно и только ждут, как они покажутся? Только чего им ждать? Безоружные почти, беззащитные, они с трепетом вслушивались в неизвестность.
  Добронрава до последнего боролась с желанием спросить у дочери совета. Видит ли она теперь ужасы нападения? Ушли ли лихие люди или дожидаются их где? Миновала беда? Но спросить - значит признать ее правоту. А этого она показывать не хотела. Потому как правда не бывает только на одной стороне. Но когда решилась все же, поняла, что Дара мирно спит, обняв свою страшилищу рыжую. Знать прошла беда стороной?
  Утро принесло облегчение. Только забрезжили робкие лучики света в завале, что отгораживали пещеру от остального мира, так души из темноты к батюшке Даждьбогу Сварожичу потянулись. Теперь-то в его царстве они. Не даст он в обиду деток своих, защитит. Мрак ночной и смерть отступают, стоит только ему лик свой явить. Но наверняка нужно все ж проверить.
  В дозорные вызвался Богдан. Теперь не маленькие юркие нужны, а сильные и ловкие. Добронрава еще раз пожалела, что послушала Дару и отказалась отдать ее за сына кузнеца. На совете в общинной избе его не было. Да только как узнал он о случившемся - сразу примчался, как на крыльях. Это он ее дочку от пса отбивал, да на руках в пещеру как самое ценное сокровище нес. А потом глаз с нее не сводил. И пока в беспамятстве была и потом всю ночь. Ох, и дура, девка, коли от такого жениха нос воротит. Вот и сейчас, Добронрава была уверена, пытался он одобрения ее дочери заслужить. А ей хоть бы что. Уткнулась в шею пса, ласкает его. Хотелось толкнуть ее в бок и сказать: 'Посмотри, дуреха, счастья своего не пропусти! Не того привечаешь! Хоть толику тепла подари! Ведь в неизвестность парень идет, на погибель возможную!'
  Видела Добронрава, как вздохнул он тяжело, не получив даже взгляда любимой вослед. Сгорбился весь, осунулся. Юркнул наружу и исчез. Нахмурилась Добронрава, подошла к Даре, головой качает.
  - Совсем тебе его не жаль?
  - Жаль, очень даже. Сердце в тревоге сжимается. Хороший он, добрый. Только я ж говорила тебе, матушка, потом больнее ему будет, коли хоть каплю надежды дам.
  - Ох и упрямая...
  
  Вернулся Богдан не скоро. Весь в золе перепачканный, чумазый. Печаль на лице, но тревоги нет. Добронрава слышала, как он сбивчиво рассказывал про порушенные дома. Лес кругом тоже выгорел. Обгорелые головешки еще кое-где дымились. Видать пытались степняки беглецов выкурить. Да ошиблись с направлением. Несолоно нахлебавшись, ушли восвояси. Будто задиристый молодой петушок норов свой показать пытались, а как не нашли подходящей публики, так и спесь вся мигом слетела.
  - Ну, вот и хорошо, - подытожил староста, - Жаль добра, конечно, да только все в руках наших. До холодов время еще есть, успеем, отстроимся на новом месте. Сегодня, от греха подальше, здесь ночуем, а завтра пойдем место для новой жизни искать.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"