Журнал Рец No. 8 : другие произведения.

Анастасия Афанасьева

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  Анастасия Афанасьева 
   
  Живет в г. Харькове. 
   
  http://www.stihi.ru/author.html?verdana 
  verdana@hotbox.ru 
   
   
  НИКОГДА И НИКТО 
   
  1. 
  Там, где ивы рыдают в мохнатость травы, прохожу - еще юный и нищий: 
  лишь свистулька внутри, мыщцы глины, сливовая кровь. 
  И рождается корень в груди, cкриплым ястребом свищет, 
  и ползет по сосудам к ладоням, в подкожный альков. 
   
  "Эй, оскальная жизнь, - от кого ты меня полюбила? 
  Любвеликая смерть, - для кого ты меня бережешь?" 
  Так томились деревья, беззвучно трава говорила, 
  так дышали ушибы земли, разбиваясь о дождь. 
  Для воды гулкой - почва порожняя, щедрая стала ли, стала ль могилой? 
  Иль кормленье корней - это истинно жизнь, 
  коль "живешь" здесь равно "отдаешь"? 
   
  "Эй, оскальная жизнь, - от кого ты меня полюбила? 
  Любвеликая смерть, - для кого ты меня бережешь?"- 
  Небоглазая Анна горчащей водой говорила. 
  Я же сладко болел, подставляя ладони под дождь. 
  И, так словно кромешная правда, внутри моя молодость, молодость ныла, 
  на руках вырастали сгущенные розы, 
  словно самая чистая ложь... 
   
  ...так, как я подставлял ей ладони - никто никогда и 
  как она с них срывала цветы - никогда и никто. 
  Ибо всю нищету свою юную - с корнем отдал ей, 
  ибо всё, чего жаждал - немого срыванья цветов. 
   
  2. 
  Чем ты меня отравил, мой мертвец, признавайся! 
  Розы твои, что ни тронь - ядовиты шипы... 
  Видишь - с горошину бусины крови на пальцах? 
  Слышишь ли - кровь моя пахнет, как эти цветы? 
  Эй, журавлиные крылья, я ль вами владела? 
  Рыбой немою не я ли плыла к берегам? 
  Куда бы ни шла я - направо ли, прямо, налево, 
  ястреб клюет: "Для него, для него берегла". 
  Кровью цветочной - твоей - немота обезумела, 
  Крылья - шипами. Закрой же отчаянья клюв!.. 
  Ивы рыдают в мохнатость травы - там, мой юный, 
  выйди из почвы - я жизнь от тебя полюблю. 
   
  ДОРОГА И МУЗЫКА 
   
  Он тронулся - умом ли, с места ль, горько храня слепую юность в животе 
  штормящей, океанящею полькой, - он вспарывал пейзажи (да не те). 
  Тупым ножом стареющего тела апрельскую снимая чешую, 
  он шел, вбирая воздух переспелый, держась за землю (только не свою). 
  Воруя явь из городской кормушки - трухлявой и изношенной, как крест, 
  он ел (не то), кормил (не тех). И скучно ломал он одиночеству хребет, 
  но зарастало, будто на собаке, тоской виляла сука-ночь... Тогда 
  он оступался в гибельные знаки смиренья и надежды, как миндаль, 
  горчащие... Как зверь, недобезумясь, натягивал мелодий поводок - 
  перекрывал ошейником латунным больное горло (видимо, не то)... 
   
   
  ...он тронулся, держась за спелый воздух, уверенно идя в гортань метро - 
  куда-нибудь, где "выход": безысходность ввинтилась в напряженное нутро. 
  И музыка безудержно лилась (да все не та - рыча, свистя, фальшивя), 
  но он держался за сердечный вальс, прося для цепкости - лишь шестирукость Шивы, 
  как вдруг, случайно, обдала водой машина, просвистевшая тревожно... 
  И он взглянул на брюки, а потом - на чистоту и суетность прохожих, 
  и вдруг осел, лицо роняя в руки, стыдом царапая груди стекло так, 
  что лопались внутри - как почки - звуки... И музыка апрельская умолкла: 
  слились в одну все цифры циферблата. Желанья нового проклевывалась песня: 
  мне б тронуться (умом ли, или с места), но чтоб туда. Откуда нет возврата. 
   
  КАМНИ 
   
  Мой дом из камня, время в нем - гранит. 
  Здесь пули мотыльков свинцовым свистом 
  пикируют в сердца. 
  И так болит, 
  что я кричу - "Баллиста мне! Баллиста!" 
  Снаружи камни дышат в дверь шершаво. 
  Полуночная плоть с глазами-яшмой 
  на зов приходит - и вскрывает правой 
  грудную клетку мне. 
  Почти не страшно, 
  нутром наружу, на булыжной койке 
  своих потерь окаменелых соли 
  крошить позволив левою рукою 
  баллиста-на-ночь. На ночь - и не боле. 
  ...Вот пальцы бьют по сердца родониту 
  горячую и влажную чечетку - 
  и пули, обездоленные ритмом, 
  звенятся на пол - каменный и черный. 
  И воздух, абрикосово-невинный, 
  щетинится от звона против шерсти, 
  стараясь рыком резать пуповину 
  меж мною и любимыми - ушедшими. 
  Соленое дыхание шалавы- 
  баллиста у виска кричит о море - 
  "Давай же, ну же, плачь о Них! Отравой 
  безумных слез - да на гранит ладоней, 
  на стены, пол, на каменное время - 
  вода пытает и крошит породу..." 
  ...С отчаяньем прирученного зверя 
  зову воды целебные потоки, 
  но вместо моря лечащего - только 
  роняю в руки каменные крохи, 
  лишь бусинные мраморные крохи... 
   
  ДВА РОСТКА НАСТРОЕНИЯ, ОДНО ЗЕРНО ПРИЧИНЫ 
   
  Небо-китаец сыплет последний рис 
  на загорелую кожу земли-гречанки. 
  Сладкую чушь пою, из-под струн ресниц 
  глядя во двор, звенящий лаем овчарок. 
   
  Воздух ладонью детской ерошит тишь 
  и подставляет горсть под речные губы - 
  так молока желает грудной малыш, 
  так, запыленные, жаждут дыханья трубы. 
   
  И под отрадный гомон вечерних рас 
  встречной рекою я выдыхаю имя 
  в горсти мгновенья, в холод пустых пространств 
  меж рисом и кожей, с выдохом ставших твоими. 
   
  *** 
   
  Во всех моих скольжениях ночных - 
  ни тени ястребиного полета, 
  который так стремителен, как время, 
  и так же бесконечен. 
  Потому, 
  лишенная небесностей иных, 
  железную махину небосвода 
  зрачками плавлю. 
  По закону трения 
  смертельно тягло плавленую тьму 
  я пью... 
  Когда желудок сводит, 
  а глотка забивается как сток, 
  что невозможно крикнуть - помоги мне, 
  что хуже: словно чисел февралю - 
  тебя мне, до сдавленья легких, мало, 
  (все мотыльковый страх - прилипнуть мордой 
  к непониманья жгучей паутине), 
  - высвобождаю отчужденья жало 
  и распускаю тараканьи строки, 
  и их - своим бессилием травлю. 
   
  В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ О РЫБАХ 
   
  В скользкое рыбье время - язык молчания ближе. 
  Сказали не больше воздуха, что вишневые жабры 
  свистом и хрипом жалил; 
  выдохом теплым вышел, 
  с пузырьком отпустив на волю - немую жалость. 
   
  И задрожало море, чувствуя кроткий выдох 
  спазмами сожаленья, жаждой громадного шторма, 
  волнами громче неба; 
  скорбью о том, что рыбью 
  плоть так легко вспороть, но - невозможно заштопать. 
   
  ГОЛОСА ДОМА 
   
  Кв. 1 Ледяная рыбешка 
   
  Февралится мне, мое сердце, моя Ярославна! 
  На каждый твой плач - существуют заглушки метелей... 
  Ах, волки! Коль были мы братьями - хором запели б, 
  Но я - ледяная рыбешка, плывущая плавно... 
  По рекам любви - онемевшим, гортанно-глубоким, 
  По морю смертей - засолЁнном плакучею ивой... 
  О, южная боль моя, пальмовый зверь любвеокий! 
  Прости, что с течением - ты все живей и красивей... 
  О, волны, узорное дно - что проноситесь мимо? 
  Волхвы обещали мне - жизнь... 
  Остается безумно 
  Стучать плавниками, увидев небесные руны: 
  Да так, чтоб растрескался лед, не доплыв до Гольфстрима. 
   
   
  Кв. 2 Птица 
   
  Ты, запятая в предложении моем, песчаной жизни новый разделитель - 
  То ль преисподний дух, то ль небожитель (Нам важно ли, к кому с ума сойдем?) 
  В ладони носом тычется метель, и город подставляет спины-арки - 
  Лишь для того, чтоб, расстелив постель, его освистывали, прогоняли шавкой? 
  Я для того ль в тебе заточена, как новорожденный тот - в наготу закован, 
  Чтоб, испугавшись косвенного слова любви, молчаньем страсти пеленать? 
  И для того ль из сердца и из желчи отчаянная песня создана, 
  Чтоб мне, молясь в отверстие окна, подумать - "Отче...", молвить - "человече"? 
  ... в моей отчизне снежных четвергов в который раз вплываю в параллельность - 
  и обживаю в хлопковой постели Голгофу, высотой в одну любовь... 
  (и все поет, поет слепая птица в просторной клетке ребер неподвижных - 
  Осанна! дай, и будь же милосерден! Помилуй грешных, праведных и иже, 
  Налей же силы, и медовой веры...) 
  И чаша полнится, и мы ее взахлеб, навылет - махом хлестким выпиваем - 
  И желчь, и радость пьем, не разбирая (а птица в клетке - все поет, поет...) 
  И воскресает новая зима, и бьет мороз игольчато стаккато - 
  А мы прощаем жизнь, так виновато глотаем небо зимнего окна... 
  И ты, пропущенная кем-то запятая, приходишь знаком препинанья - лишним. 
  А воздух тих, и спел, и неподвижен, и клетка видится вдали - уже - пустая... 
   
  Кв.3 Февральский сон 
   
  "здесь время-тетерев, вельветовый барон 
  клюет тугую мякоть грецкого ореха 
  телесной юности. 
  И если через реку - 
  То вместе переправь нас, мил Харон! 
  Пока ж - февральничай, звени, совместный голос, 
  Двойное сердце, бей в гигантский бубен! 
  Ладони сшив в ночном диване будней, 
  Вдыхай метель предчувствием обола"... 
  ... такую ночь в бокал разлили боги, 
  что четверговым сном опустошив - 
  ни праведничать мне, ни согрешить: 
  ослепло сердце и бессильны ноги... 
  и сахарно, и тяжко провисает 
  февральский сон о нашем существе 
  двойном, что возникает в голове: 
  то ль ты похож на снег, а то ли сами 
  снежинки полны прожитым... 
  Окну 
  и небу в нем, забыв слова молитвы, 
  я напеваю свой вопрос улитки - 
  бесснежно ль на плоту - и одному?.. 
   
  ...И утомленный перевозчик, вдруг 
  Увидев снег над черной гладью Леты - 
  Вздыхает: "Смертный, ты опять бессмертен, 
  Коль мысли о тебе снежат в аду". 
   
  СНЕГ 
   
  ...плыл медленный август, медовый и медленный август 
  И я застывала под ним - не растенье, не гриб... 
  И млечный хрусталь зазвеневшей груди человечьей 
  Немного - и был бы чешуйками трещин отмечен. 
  Я падала наземь, я слышала грохот, пугалась, 
  И слух забивала травой. Но гремело внутри. 
   
  И лязгало сердце, и мне так хотелось признаться 
  Тебе в этом сладостном звоне и грохоте... Вдруг, 
  Пока находила слова, оголились деревья 
  И абрисы слились, тончая, с венозною тенью... 
  Молчала в стыдливую тишь, холод склеивал пальцы... 
  Потом выпал снег, все засыпав - и зренье, и звук. 
   
  ОДНО ВОСПОМИНАНИЕ 
   
  Здесь, под готической вуалью летних 
  теней густого, опечаленного сквера 
  мы поднимали пыль тысячелетий 
  и насыщали пылью атмосферу. 
  И воздух словом вздрагивал меж нами, 
  Тем оживляя в мир иной ушедших. 
  Героев книг бессмертных вспоминая, 
  Не-вечным нам - вдруг становилось легче... 
  ...Так змейка обездоленного слова 
  проскальзывала в сердца ржавый ящик, 
  что раскрывался он свежо и ново, 
  и вымысел роднился с настоящим. 
  Так обживая плоскости друг друга, 
  Покинув сквер, под небом потолочным 
  Мы создавали идеальность круга 
  Из полукружий наших одиночеств. 
  "Свеча горела" на столе сосновом 
  И тень любви, в которой не повинны, 
  Ложилась на стену, увековечив снова 
  Себя в стихах известных и старинных. 
   
  СУШЕ СТАРУШЕЧЬЕЙ КОЖИ... 
   
  ...шепелявая окись в груди у меня, в груди.... 
  (Полина Барскова) 
   
  Суше старушечьей кожи, преснее отвара риса 
  Залежь песка внутри у меня, внутри. 
  Чем омывать, о боже, город ушедших близких, 
  Коль на щеках - пустынная сушь горит? 
   
  Глуше немОты рыбьей, гуще смолы еловой 
  Тишь у меня в гортани, глухая тишь. 
  Чем же мне песни глыбу рушить на старый глобус 
  Мира, в котором ты, как и я, - молчишь?.. 
   
   
  РЫБОЛОВНОЕ 
   
  -наживка- 
   
  Ухожу, убегаю к воде. Мне особенно синим 
  Нынче кажется небо, и море мне снится все чаще. 
  Так душа растворяется в выси; безудержно, сильно 
  Так впервые целуют любимых. Неистово пляшут 
  Озорные бесята внутри. Выплываю, срываюсь - 
  С этим чувством я здесь невозможна. Для будущей жизни 
  Отложив самосуда сосуд, это существованье 
  Я прощаю себе. Что же клюнет? Ведь, бог мой, наживкой - 
  Бесконечно свихнувшийся, видишь, одной ногой- в лодке, 
  А другой на два метра в земле - где-то возле Тибета... 
  ... но за всю свою боль и за счастье, не стану заметней, 
  чем песчинка на пляже. И это прекрасно, поверьте. 
   
  -ожидание- 
   
  Поплавок на поверхности. Знаешь, случаются дни... 
  Это безумь диктует сценарий, и тонкий бамбук 
  так и тянет сломать. Деревянное тельце ладьи 
  обозначить пробоиной. Выпустить весла из рук. 
  На свое отраженье в воде смотришь, как на билет, 
  Что просрочен. Взлететь подмывает до дрожи, до крика. 
  Напиваясь отчаяньем, круг замыкаешь. И смерть 
  Запевает так тоненько-тоненько, близко и тихо. 
  Но подумав - "сегодня любимым захочется с лодки 
  посмотреть на закат", превращаешься в камень. Сжимая 
  пресловутую удочку, слышишь знакомые нотки, 
  только где-то вдали... 
   
  -возвращение- 
   
  Эти звезды и снег существуют. И дольше, чем мы. 
  Эти истины - тысячи раз проговорены кем-то. 
  Миллионами рук, что протянуты к небу - взаймы 
  У времен получается - неповторимость момента... 
  Выливаюсь, сбываюсь, всего на мгновенье дыханьем 
  Ощутив эти море и воздух... И снова младенцем 
  возвращаюсь домой - с неизменно пустыми руками, 
  но с наполненным доверху гулким, трепещущим сердцем. 
   
  БУДУЧИ ВОЗДУХОМ 
   
  Грязно-белая чайка над замерзшей железной лужей. 
  Коричневый пекинес куда-то тянет ребенка в куртке. 
  Если здесь встретишь женщину - то вдову или проститутку. 
  Быть в этом городе воздухом - означает ненужность. 
   
  Мое присутствие видно по движенью цветных оберток, 
  Взмывающих с тротуаров, над которыми пролетаю. 
  Мастер, на что ты дал мне свободу и столько тайны, 
  Но нЕ дал возможность выбора направленья полета? 
   
  Что ж это каждый третий без повода сотрясает, 
  Что ж во мне столько сердца, а вместо сосудов ветер? 
  Сколько мою воздушность ярмо безумия стерпит, 
  Столько и одиночества отпущено небесами. 
   
  Ломоть со мной преломивший, куда же ты - стало вет-ре-но? 
  Пряди со лба слетели, мурашки пошли по коже? 
  Тропы "кафе-постель-тоска" скучны и исхожены. 
  Новые проторяя, - как бы жалость не спутать с трепетом... 
   
  Да, и еще вот эта трипроклятая тяга к рекам - 
  Пребывание в городе напоминает слалом... 
  О параллельности - правда, и будучи только ветром 
  С тобой говорю, а значит - ты есть. И это немало. 
   
  БЕСОТРИО 
   
  Память 
   
  А когда наступает вечер, и легче услышать 
  Разговоры вещей, чем собственный тихий голос, 
  В трюме памяти мечутся серые мысли-мыши 
  И скребут коготками по темно-сосновому полу. 
  Каждый шорох мышиный становится новым морем, 
  Проступившим у радужек, рвущимся в явь сквозь пальцы. 
  Духи неба-земли! Обжигала соленым горло, 
  А найду ли причал, столь желаемый мной - скитальцем? 
  Берега мои, каждый водою времен отточен 
  И далек настолько, насколько далёки звезды. 
  Я любила всех, но видимо - слишком поздно... 
  Прижимаясь рукою к небу своих одиночеств - 
  Я взываю: - куда же, куда они все уходят? 
  Снегом тают в ладонях, плывут на плоту Харона? 
  И мышами скребутся, звуком стремясь в свободу, 
  Где волчица-ночь исходит протяжным стоном. 
   
  2. Надежда 
   
  ... и вот, наконец, с наступленьем рассвета, когда ты 
  услышишь свой кашель вдруг так, словно он где-то сзади - 
  в той плоскости, где и долги, и немые расплаты, - 
  полночные бары тоски закрываются на день. 
   
  В висках перестук гулкий - то бьют грядущим куранты, 
  А ты же, ведомый надежды коварнейшим бесом, 
  Сбываешься, плача от счастья, идя по канату, 
  Натянутом над неизменно болотистой местностью. 
   
  3. Влюбленность 
   
  ... в точке времени "икс", вне пространств, отведенных для нас, 
  Понимание ноет укусом гигантского шершня - 
  Чтоб тебя полюбить, мне хватило воды сумасшествия, 
  Но ее недостаточно, чтоб разлюбить. И сейчас 
  Я настолько сильна, что спуститься в Тартар за тобою 
  Не составит труда, но при этом - бессильна настолько, 
  Что, увы, обернусь непременно. А после - так горько, 
  Как способны безумцы, к воде прижиматься щекою 
  И царапать песок, морем боли оттачивать грани 
  Той любви, что чем тверже - тем больше в способности ранить. 
   
  КОГДА ОНА ПОЕТ 
   
  Когда она поет, тесно пространство 
  Для птиц и флейт, для плача и для слов - 
  И звук ее шагов, ее шагов 
  Стихает в страхе: хрупко постоянство 
  Той красоты, что порождает песня... 
  И, выдыхая тихие миноры, на ноте "до" 
  Звенит хрустальной трелью 
  Слепое детство, мартовское детство... 
  И в белом платье - белом!..- как метели, 
  Ладонью чувствуя сухую кисть отца - 
  Она идет смотреть на шапито... 
  Там - вкус мороженого... Клоун без лица 
  С огромным синим шариком в руке... 
  А после - ночь... Сквозняк на чердаке... 
  Скрип половиц - шаг сказочных чудовищ... 
  А помнишь - 
  Помню... 
  Помнишь, 
  Ярче, ярче!.. 
  - тугое соло на виолончели, 
  И привкус слез, и пение метели... 
  Глухую осязаемость потери 
  И первое вхожденье в параллельность, 
  В незыблемую параллельность с тем ли, 
  Из-за которого ты целых две недели 
  Лежишь без сна?.. 
  ...и скомканы постели, 
  и влага на подушке, 
  душно, 
  душно!.. 
  - вдруг - переход в стабильность контрабаса... 
  рассвет, глаза отца - "как ты посмела 
  в таком-то возрасте?!"... и - яркая трава, 
  да черные платки... а голова 
  взлетает с мыслью - вот и сметь-то не с кем... 
  а спеть бы детство, снова спеть бы детство!... 
  но это - участь нового младенца... 
  ...сейчас одеться, 
  по-весеннему одеться, 
  и каблуками цокотать, как по фарфору, 
  шаги оставив сзади, как и город... 
  сложить из множества накопленных пустот 
  в душе - плеяду, тьму прекрасных нот... 
   
  ... весь мир молчит, когда она поет. 
   
  В тугом пространстве под безумным небом 
  Летят, летят, летят копейки листьев... 
  Стою недвижимо, вдыхая ошалело 
  Морозный воздух. Осязаю кистью, 
  Всей кожей - песню... И свои пустоты 
  Я забываю, слушая ее... Ладонями зашториваю слух - 
  "Господь, господь, мой бог, могущий дух - 
  не дай услышать стон последней ноты, 
  ее финальной, сумасшедшей ноты..." 
   
   
  ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ЧУДА 
   
  В январе, тридцать первого, небо глаза раскрывает 
  До простой синевы, и земли испещренный пергамент 
  Так белеет, что каждый зрачок, на него посмотревший, 
  Превращается в точку. И я, становясь на год легче, 
  Выдыхаю и радость, и боль вместе с паром. У края 
  Губ храню неслетевшее слово любви: понимаю, 
  Что слова - мишура: говорить, а не чувствовать счастье 
  Есть предательство счастья. Все чаще тебя вспоминаю, 
  Знаешь, как-то зудяще-навязчиво... Мелочи, части... 
  Да, картинки, мгновения, кадры... А сколько меж нами 
  Накопилось песка из часов? Пол-Сахары? Наверное... 
  Странно, я забываю лицо твое; ярко-безмерно 
  Помню вкус и все ямочки в смехе... Вот глупость-то... 
   
  В январе, тридцать первого, крыши касаются бога, 
  Идеальная синь сквозь зрачки остро тычется в душу, 
  Замирает дыхание... Пауза... Дворик немного 
  Растерялся. Восторженно окнами смотрит наружу, 
  Где снежинка застыла в полете, на солнце сияя, 
  В неподвижности словно являя предчувствие счастья... 
  И на вдохе ловлю новый возраст - до самого дна я 
  Прорастаю им, всеми "случится", "настанет" и "будет", 
  Выдыхаю - "уже", "пережито". И в точке "теперь" 
  Я курю, вспоминая тебя. Глупость, правда, но трудно 
  В одиночку поверить в реальность столь зыбкого чуда. 
  Появись, подтверди, сохрани его, чувствуя кожей - 
  Тот же двор, тот же снег, ту же синь... И тогда я, быть может, 
  Безвозвратно, всецело смогу в это чудо поверить. 
   
  Алтын 
   
  вот, говоришь, гордый - так выпрямись хордой, пересчитай ступеньки носом, 
  поцелуй кафель на площадке, плюйся пылью, грязью c чужих ботинок 
  выветрил гордость, выблевал вместе с грязью, 
  и - сирота, изгибаешься дугой, ползаешь нагой. 
  вот, говоришь, - сирота, нет ни черта, ни брата, ни жены, ни отца, 
  ни врага-благородца, ни друга-подлеца, 
  зияет черное дупло вместо лица, 
  а в руках ивовый кнут да письмецо от гонца: 
  "помнишь, был гордым, выбирал между медом и пирогом, 
  прогонял гостей - я мол сейчас хочу говорить о другом, 
  у моей женщины молоко в груди, в моем сердце кровь, в печени желчь, 
  у меня есть всё, а всего не утопить, не сжечь. 
  вот тебе кнут, хлещи по голеням, бедрам, спине, 
  потому что печень сожгли, сердце водорослями поросло на дне, 
  молоко выпил нищий - обогатившись, сложил голову на ее плечо, 
  хлещи-свищи, зарывай любовь, обернутую парчой" 
  в ответ яростно топчешь исписанный клочок, 
  я тебе что, юла, я тебе что, волчок, 
  чтобы крутиться, смотря потере в дырявый зрачок, 
  да пошёл ты, гонец, ко всем чертям, мне и без того горячо! 
  послушай и запиши, дружок, счастье - это когда нечего терять 
  повторю, чтоб пропечаталось, счастье - это когда нечего терять 
  счастье когда нечего некого когда некого нечего, как, впечаталось 
  я абсолютно счастлив да я совершенно счастлив 
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"