Журнал Рец No. 6 : другие произведения.

Денис Григорьев

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Денис Григорьев
  
   checkoff@pisem.net
   http://www.checkoff.da.ru
   http://www.stihi.ru/author.html?checkoff
  
   26, худое, желтая, голубые, темно-русые.
   Пятигорск. Буддист, два высших, бездельник.
   За 10 лет мною написано более сотни рассказов, растворено
   около тысячи банок кофе и выкурено почти миллион сигарет.
   Блестящее будущее.
   Тексты сокращены по соображениям цензуры.
  
  
   [* * * ]
  
   Любовь и смерть!
   Целуясь, марионетки
   Запутались в нитях.
  
  
   [1000 ]
  
   Тысячу раз уходил,
   Тысячу раз возвращался.
   Ты тысячу раз права.
   Мои легкие как медуза
   Плавают в этих тысячах.
  
  
   [БОЛЬШОЕ БУДУЩЕЕ]
  
   Все будет хорошо,
   Ты вернешься ко мне,
   И искусственные части тела
   Можно будет вновь
   Заменить на живые.
  
  
   [НОЯБРЬ]
  
   Плащ ночного прохожего как стая ворон. Голые плечи утра - твои плечи. Я узнаю их после сна, когда мы встаем, оставляя незастеленной постель автострады - с остановившимся транспортом, рассерженными людьми. И летим под серым куполом под скрип деревянных стропил, хватаясь за гнущиеся в руках часовые стрелки. И отпускаем их, и ныряем в объятья друг друга вечером.
   Во дворе рыжий каштан танцует под ударами ветра. Тигры резвятся в прибое.
   Лакая соленую воду, смотрим друг другу в глаза.
  
  
   [ИЗ ОСЕНИ]
  
   Голое тело - это тело покойника. Под голубой простыней с красными пятнами - камуфляж, помогающий скрыться в городе. Мчись в своем скоростном автомобиле до тех пор, пока не кончится бензин и колеса не остановятся, и земля под ногами не схватит тебя и не унесет вслед за собой сквозь пустоту космоса.
   Мчись обратно во времени в милицейской машине в наручниках на руках за спиной, спи в теплой кабине вместе с пьяными ментами до тех пор, пока аккумулятор работает, пока холод не пробрался внутрь.
   И теперь - уже просто иди по дороге, спотыкаясь прочь от остывающего железа навстречу рассвету. Твое тело по одеждой теплее солнца, встающего над горизонтом.
   Тебя преследуют и пытаются задавить, визжат девчонки на заднем сиденьи, испытание для настоящих мужчин. За рулем - пока есть топливо. Удары бампера гонят тебя вперед.
   Синяки на твоем теле. В больнице под голубой простыней. Несмелые шаги по клейкому линолеуму, скрип приоткрываемой двери. Чье-то тело прижимается к твоему, пытаясь согреться. Ее руки и ноги оплетают твое тело, горячий лоб прижимается к твоей груди.
   Солнце сквозь стекло палаты кажется теплым. Бинты помогают коже не соскользнуть с костей, оставив лишь скелет греться в лучах застекленного солнца. Вы не знаете, ко мне ночью приходила девушка, наверно мне приснилось это, ее силуэт, втекший сквозь дверную щель, просочившийся под одеяло и оплетший тело, словно ожившее чернильное пятно.
   Подпись на больничном листе и одежда, морозный воздух, разрываемый птичьим гомоном, разрывающий маленькие легкие песней. Все кажется новым, почти чужим. Автобусная остановка и автобус, который отвезет к конечной (начальной) остановке, остановившись по пути не более десяти раз, останавливаясь не дольше, чем на двадцать секунд каждый раз... Ухабы мягких кресел. Дребезжащее отражение в стеклянных стеклах.
   "Авто Мастер Ская" - слова выжжены на голубой краске, покрывающей ангар. Промасленные рабочие пьют чай из огромного термоса, от кружек в их руках и от них самих идет пар. Зима. Снег укрыл собою все, кроме неба.
   И людей. Как бинт накрывает раны.
  
  
   [ПИАР ]
  
   наслаждения, доступ к которым я предоставлял вам,
   сделали вас ленивыми
   надежды, которые я возлагал на вас,
   были напрасны
  
   несколько царапин на пластиковом теле,
   теле куклы, лишенном пола
   вы оставляете царапины,
   прежде чем сгинуть окончательно
   и тогда уже ни одна пластиковая кукла
   не будет в силах помочь вам
  
   я путешествовал по миру, о
   я совершил еще массу ужасающих преступлений
   я видел, как земля падает на солнце
   заказывая чашечку кофе и оставляя деньги на чай
  
   ты все равно продолжаешь царапать
   мое пластиковое тело ножом-бабочкой
   ты все равно не веришь мне
   все равно хочешь сделать аборт на всякий случай
   на всякий случай не выбежишь на крик о помощи
   мой крик; я продолжаю кричать
  
   стены, деревья, ступени, ведущие вниз
   деньги и черная грязь на винтах самолета
   синяки на твоей коже и вмятины на моей
   мое лицо на глянцевой обложке
   огромном плакате, рекламирующем
   самоубийство.
  
  
   [КРАТКАЯ АВТОБИОГРАФИЯ,
   ФАРШ ВМЕСТО МОЗГОВ]
  
   Девушка, шестнадцать лет, блондинка, орет в ужасе.
   Я пью кофе у нее на кухне, я беседую с ее мамой, я улыбаюсь.
   Так я впервые и появился на свет - на чужой кухне, с чашкой кофе и сигаретой.
   Вечером - беседа с отцом девушки. Это больше всего ее беспокоило: "Папа, что скажет папа?" Но ведь все мы - разумные люди, не так ли? А ее отец к тому же еще и курящий разумный человек. Общий язык найден почти мгновенно. То был день первый.
   И была ночь любви. Ей шестнадцать. Мне четырнадцать. Мы не выспались, мы вообще не спали.
   А утром нам надо в университет - ведь мы постарели сразу на пять лет за эту бессонную ночь. Падаем в объятия друг друга на большой перемене.
   - Когда мы совсем состаримся, - говорит она мне, - я буду возить тебя в инвалидной коляске, беспомощного, - и целоваться с другими стариками - из тех, у кого еще остались собственные зубы - прямо на твоих глазах.
   Глядя в ее карие глаза, ты веришь: так оно и будет.
   Уставшие, вымотавшиеся за день, мы лежим вместе с ее родителями на диване и смотрим телевизор. Мы засыпаем.
   Утром я провожаю ее на поезд, едущий в Париж - город огней, город любви. Поезд стоит ужасно долго, и за это время она успевает выплакать все глаза, а я - улыбкой сломать себе челюсть. Вся жизнь впереди. Моя жизнь, длившаяся два дня, подошла к концу. У меня и у моей девочки - вся жизнь впереди.
   И только что мы убили себя ради этой жизни.
  
  
   [БЕНЗОКОЛОНЩИК]
  
   "Бензин", - было написано на вывеске, мы продаем бензин. Еще сутки, и я смогу закрыть глаза наконец-то, смогу заснуть. Ветер, врывающийся в приоткрытую дверь, уносит меня прочь от этого уродливого пластмассового островка посредине взрезанного горячим ножом шоссе бушующего зеленого моря.
   Я отпечатал по частям твою увеличенную в несколько раз фотографию и повесил снаружи на боковую стену бензоколонки так, чтобы люди из проезжающих мимо автомашин смогли бы разглядеть твое лицо - ты так далеко от меня. Сделай я твою фотографию еще больше, ты будешь еще дальше - лапы нефтяных вышек в пыли, тяжелые танкеры уходят под воду, птицы бьют крыльями в черном клею, не в силах взлететь. Дуло двустволки направлено прямо в лицо.
   Это меняет дело, возможно, им стоит отпустить бензин бесплатно. Товары из магазина, деньги из кассы - одно неосторожное движение, и я вижу огромную дыру в своем затылке; она кажется мне гораздо больше самого затылка. Бесполезно пытаться, этот парень мертв. Я подумал о тебе так далеко от меня, думающей, что я еще жив, ошибающейся как всегда, - я никогда не хотел быть рядом с тобой, ты не понимала меня и заставляла меня делать вещи, которые я делать не хотел, - и лицо другой девушки, блондинки, однажды виденной в порнофильме, выплыло из красных глубин памяти. Она сидела на берегу моря обнаженная, кричал радиоприемник у ее ног. Я хотел бы вернуть мою прекрасную жизнь назад, но от меня остался лишь запах бензина, дыра в черепе и твоя багровая фотография на белой пластиковой стене.
   Девушка открывает глаза, крутит настройку приемника. Я пою, и горячий ветер налетает на нас и уносит меня прочь.
  
  
   [ХОЗЯЙКА ДОМА]
  
   Я всего лишь оболочка, меня на самом деле не существует. Они растили меня с повязкой на глазах, они одевали, связывали меня по рукам и ногам. Они давали мне деньги, они кормили меня, сдерживали меня. Они познакомили меня с парнем, который разорвал меня пополам, мальчик-свинья, принюхивающийся к запаху, идущий по следу. Боящийся темноты, света, себя самого и меня, работающий как машина, возвращающийся домой по закоулкам, по закоулкам достигающий меня, как грязная вода по трещинам во льду, как взбесившийся под лучами радиации росток. Как смертельная болезнь, миллиарды детских ртов, жадно хватающие воздух под тонкой кожей. "Моя девочка", бормочет он, вгрызаясь в мою плоть, "моя девочка, скажи..." - и я повторяю за ним его слова, движение размазывает лицо по фотографии, как отпечатки кожи на линзе видеокамеры, он снова уходит, оставляя меня одну, плавятся как воск стены квартиры от его огромных движений во мне; остаются лишь дыры, все стены в дырах, сквозь которые я слежу за ним, за его попытками схватить меня, спрятаться от меня, освободиться. Во мне он - словно вепрь в ночи; изнуренный, он спит, в то время, как ночь не кончается, длится... Он погибнет когда-нибудь, оставив меня одну, он исчезнет когда-нибудь - и я останусь одна.
   Он ищет меня, он приводит другую женщину к себе домой, он приводит еще и приводит следующую. Теперь он путает их имена, они смеются над ним, во всем, что происходит с ним, он винит только меня одну, он нападает на меня на улице, он требует, чтобы я вернулась к нему... Вернулась куда? С детства меня связывали по рукам и ногам, я и сейчас пошевельнуться не могу, пальцем не могу пошевелить. Он сам, его слова, его удары по лицу - так далеко от меня сейчас! Он стал похож на призрака, я почти не ощущаю его - мальчика-свинью, которого я знала когда-то. Теперь ему негде спрятаться, и он напуган до смерти. Он разговаривает с кем-то, кого здесь нет, люди оборачиваются на него на улицах, показывают пальцами, издеваются над ним.
   Он уехал так далеко, как только мог, чтобы забыть меня, но я продолжаю видеть его - на берегу девственного и яростного океана, взбирающегося по диким уступам гор, замерзающего у костра в ночном лесу. Да, он стал оборотнем - чистым сознанием, извивающимся, плывущим по небу взглядом, костной пылью, развеянной ветром. Он стал мной. Он пишет этот рассказ.
  
  
   [БЕССВЯЗНЫЙ ПЯТИГОРЧАНИН]
  
   Мы познакомились с ней у злого камня. Люди часто приходят сюда загадывать желания - люди нашего города, из тех, кто еще остался в живых. Пьяного смеха, громких разговоров вы не услышите здесь, у злого камня - разве что смущенные улыбки. Это место похоже на пустую могилу, мемориал непроизошедшему событию, памятник неизвестному герою, может быть, героем и не бывшему.
   Молчание. Лишь иногда - цветы, и, еще реже, - написанные паутинным почерком на папиросной бумаге и свернутые в тонкие трубочки записки. "Он был с нами, он навсегда с нами, он никогда не уйдет", - слышался шепот. Иногда я видел - люди плакали, уходя отсюда, освободившись, или шли решительно, словно медленные пули, раздвигая толпу идущих навстречу. У нее, в ее руках, в черных нитяных перчатках была одна гвоздика, зажата в руке как зеленое перо; не оставляя следов, красный бутон плыл на черном фоне одежды.
   Проводив ее, я стоял на улице, ожидая, пока не зажжется свет в одном из высоких окон.
   Это район старых домов. Ночь. В отвесном лунном свете видно, как блестят глаза лошадей в глубине проходного двора.
   От стены отделилась тень и неслышно приблизилась, я не сразу заметил ее, что она делает здесь? Она следит за мной, в сердце мое вонзается нож снова и снова - так бьются два наших сердца. Она всегда следит за мной и нападает, когда я не жду этого. Я обхватываю ее за тонкую талию, и мы взвиваемся вверх и растаиваем, словно два призрака, взвившихся над костром и сгорающих в небе осенних листа.
   Бессонная ночь позади, отвращение на лице в зеркале, круги под глазами, щетина, похожая на плесень. Лицо морфиниста, бледное восковое лицо, пылают волосы над головой. Мое лицо похоже на старый рекламный плакат, - какой бы товар ты не взялся рекламировать, о нем уже давно забыли: редкость, раритет; хлам; машина для путешествий во времени.
   Тень уже обосновалась на кухне, пишет, курит дешевые сигареты одну за другой. Разыгрывает из себя писателя. Ее нож лежит тут же. Я отрезаю им хлеб, намазываю масло. Мы с тенью делаем вид, что не замечаем друг друга. Кухня маленькая, и мы с нею сейчас, должно быть, походим на пару пенсионеров, свыкшихся, притерпевшихся к причудам и выходкам друг друга, мы походим... просто походим друг на друга - я и моя тень.
  
  
   [ШОУБИЗНЕС]
  
   Двое на проводах, мы жили вместе в одной квартире, спали в одной постели вдвоем - это еще ни о чем не говорит, мы ложились на нее с разных сторон, ложились и засыпали. Сложные взаимоотношения.
   Мы встречались с другими людьми, шли куда-нибудь, трахались с ними, а потом они узнавали о нас все, и мы говорили, что мы их любим, вот так: люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, очень много раз. А потом наступал вечер, и нам с ними надо было расставаться, и снова: одна и та же квартира, одна и та же постель. Сон. А потом, позже, эти люди с которыми мы встречались, предлагали остаться у них переночевать, в этом не было ничего страшного. А потом они хотели прийти к нам домой, и пора было уходить от этих людей - извини, но мне пора уходить, извини, но нам необходимо расстаться. Некоторые плакали, некоторые угрожали, некоторые не угрожали, но было ясно, что они хотели с нами сделать - и тогда мы быстро собирали чемоданы и перемещались в другой город, мы двигались по стране с востока на запад, впереди нас ждала Москва - место, где мы навсегда потеряем друг друга.
   Пока этого не случилось, расскажи мне о нем: волосы цвета ивовых прутьев, порезы на лице, кости, которые гнутся и не ломаются под волнами ударов. Голубые глаза - они плачут, когда ты стреляешь ему в затылок, глаза ребенка, защищающего мать. Расскажи мне о ней, диких конях, урагане рыжих волос, захлебнувшейся атаке, молочных скалах у огненного моря, о перетекающей под кожей истоме и серебряных звездных рыбах, резвящихся в озерах глаз.
   Расскажи мне о них. Страну передернуло в темноте, так мертвеца передергивает от удара током. Дергается поезд, везущий их, ударяются друг от друга вагоны. В тамбуре накурено и холодно, и железные зубы лязгают, обливаясь ламповым соком. В темноте вагона горит взгляд парня с нижней полки, ты сводишь его с ума, стонешь и двигаешься под одеялом, - это наш дом, мы дома с тобою сейчас... Больше рассказывать не могу - ведь они почти что приехали...
   Москва больше любого другого города, и мы любим друг друга прямо на улицах, не скрываясь.
   Здесь все те, кого мы бросили, превращаются в деньги.
   Переход закрывается в час.
   Москва - это наемный убийца.
  
  
   [ПОЗНАКОМЬСЯ С Л.]
  
   Зимой предметы становятся легче, чем их названия, как бы наполняются газом изнутри, - и взлетают к небу, ты витаешь где-то в облаках. И Л. - она точно такая же. Экзамен, тебе что-нибудь говорит это слово, Л.? "Экзамен - это когда молния на куртке не хочет расстегиваться", - говорит она.
   Высокие потолки, огромный зал на третьем этаже консерватории. Л. садится за рояль, начинает играть и обнаруживает, что (наверное, в этом виноват начищенный до тусклого блеска паркет) от ее прикосновений к клавишам рояль двигается, будто дышит. Само собой разумеется, когда последние аккорды отзвучат, Л. (и я, и ты сделали бы то же самое на ее месте) незаметно толкнет этот рояль, и тогда он пронесется через весь зал и, высадив окно, рухнет вниз.
   Грохот и рев, подбеги и посмотри: на снегу под окном - ничего, кроме круглых следов слоновьих ног. Они приведут нас к центру города, где в посудной лавке, в китайской фарфоровой тарелке эпохи династии Мин (каждый рояль знает это) в маленькой трещинке живет новая легкая сумасшедшая музыка, грозящая хозяину лавки полным разорением!
   Женщина, принимающая у Л. экзамен, зловеще улыбается: площадь в центе города оплетена липкой паутиной (прохожий, похожий на тебя или меня, перепрыгивая и пригибаясь, с легкостью проходит сквозь нее, может быть, лишь сквозь зубы выругавшись в адрес городских властей - но что делать роялю?) и слон, не сумев затормозить, с разгону попадет в ловушку, забьется синим мотыльком и, обессилев, позволит высокомерным грузчикам схватить и поставить себя на место рояля.
   Экзаменатор (похожая на скрипичный ключ) мечтает оплести весь мир своей паутиной, превратив его в склеп, она боится умереть и хочет похоронить себя живой. Будь на то ее воля, она бы похоронила Л. вместо себя, но Л. - индийская принцесса, несносная девчонка и повелительница слонов, к ней не так-то легко подступиться... к тому же еще есть я и ты на улице за разбитым окном, - и под наши аплодисменты Л. берет со стола клейкую от неудов зачетку и, кутаясь в королевскую мантию, покидает склеп консерватории - конечно же, верхом!
  
  
   [ЗАВТРАК]
  
   Белоснежный чайник
   Похож на куриное яйцо,
   Полное кипятка.
   Дальше писать не могу -
   Мама зовет к столу.
  
  
   [СВАДЬБА]
  
   Огромный снежный ком,
   И ты распахнула объятия -
   Маленькая невеста.
  
  
   [ПОЩЕЧИНА]
  
   Ощетинившиеся ирисы
   В кошкиных глазах,
   Какой аромат!..
   Лапой по морде:
   - Пес!
  
  
   [ДРАКОН ПАДАЕТ]
  
   Топот ботинок в коридоре мешает уснуть, топот и треск выбиваемых в голове дверей приближается. ЕСЛИ ОНИ НЕ ХОТЯТ ПЕРЕКРАШИВАТЬ КОРИДОР, ПУСТЬ ХОТЯ БЫ ВЫШИБУТ ДВЕРИ. Они уже почти дошли до конца. Распахнуто окно, и этажи улетают вниз. В этом теле, летящем по направлению к мостовой, есть сердце, и когда тело уже готово с головой зарыться в мягкий и теплый асфальт, сброшенную змеиную кожу, пестрый ворох платьев и пальто прохожих, сердце вдруг снова начинает биться в груди, как цыпленок пробивает себе дорогу в этот мир, разбрасывая скорлупу по сторонам, подобно лезвию выкидного ножа, вырываются и дергают за спину мокрые крылья. Нависающее сверху многоэтажное здание, кажется, вот-вот упадет. Голый, на коленях на мокром асфальте - гораздо более жестком, чем это казалось сверху.
   Крылья дракона, несущего меня к горам в свою пещеру, золотой свет его глаз, он проводит по моей коже когтями, доставая оттуда драгоценности. Город внизу горит, наша кровь, смешиваясь, становится огнем. Я - лишь призрак, одежда, которую он надевает, чтобы выйти из тени на свет, ибо есть бесконечная тень под мостами и в черных глазах красавиц, ибо есть только тень там, куда он унес меня. Крылья его подобны сгорающей в небе паутине, сетке трещин, дышащей на глубине дня... а его голод не утолить ничем. Мечусь по палате, стукаюсь о стены словно мотылек, неожиданно попавший внутрь лампочки. Шорох халата, падающего к ногам медсестры, как шорох падающего занавеса, скальпелем она проводит мне по спине, доставая оттуда крылья. Словно стеклянный глаз циклопа, палата вспыхивает - смешавшись, наша кровь стала огнем. Мы засыпаем на полу, усыпанном золотыми монетами - дети дракона, нашедшие друг друга на ощупь в катакомбах плоти.
   Зонтик стоит в углу комнаты у двери, рядом на стене двигается ее тень, почему дождь - это "он", а не "она"? Ее тень, дверь ведущая на улицу, зонт с изогнутой перламутровой ручкой, черный и очень большой - только кончики ее длинных белых волос мокры. Кто-то еще должен быть в этой комнате, не знаю, мужчина это или женщина, однако кто-то видит это и записывает, писать то, что видишь - нет ничего проще. Источник света - маленький электрический светильник на столике возле широкой кровати со свежими, но уже смятыми простынями. Постель пуста - откуда же тень на стене - неужели я сам нарисовал ее руками, мокрыми от дождя, ее волос, зонта?.. Только утром, уже соскабливая черную краску с окон, я понял, что и зонт, и комната эта не моя, удивительно, но надо быстрее уходить отсюда, пока ты не проснулась - где-то там, у меня дома. Мир таит в себе массу опасностей, и одна из них - дождь, к счастью уже закончившийся; однако зонт этот, наверное, стоит прихватить с собой - вот только как?
  
  
   [АПАК]
  
   Я знаю человека, любящего гулять в пижаме по улице
   посмотри на этого чудика, думаешь, он сбежал из психушки
   июль тушит сигарету о прохладную бетонную балку
   нет, но я думаю, это мы виноваты в его смерти
   ну уж нет, кто угодно, только не я
   кто заставлял его уезжать
   кто заставлял его возвращаться
   влюбляться и получать побои
   сначала мы думали,что
   это земля горит у нас под ногами
   потом что это догорает
   последняя нить,связывающая нас прошлым
   островком прожженной материи
   еще маячившим в голубом шелке полдня
   теперь-то я знаю, что это был бикфордов шнур
   однако тот уже успел догореть
   тишина
  
  
   [БЕЗ НАЗВАНИЯ]
  
   Ты должен назвать картину, прежде чем рисовать ее
   говорит моя учительница секса и рисования
   восемь лет прошло за окном с того зимнего дня
   восемь лет, разделяющие нас и засыпанные снегом
   потому что всегда идет снег перед этим
   черным экраном, глубоким зеркалом
   зависшим над мостовой и головами прохожих
   разинув рты в немом крике, схватившись за головы
   снежинки падают вниз
   и это больно не падать вместе с ними
  
  
   [ПОЛНОЧЬ]
  
   Сова проглотила луну,
   и теперь, в темноте,
   ждет ребенка -
   кого-нибудь из нас,
   маленьких пташек.
  
  
   [ПОЛДЕНЬ]
  
   Пальцы холмов под зеленым шелком.
   Труд птиц на нитях ветра.
   Разорванная одежда
   в ветвях деревьев-воспоминаний:
   те, кто носили ее,
   теперь одеваются в ночь.
  
  
   [ДОМ У ДОРОГИ]
  
   Машины скапливаются и рассасываются. Сад вокруг дома. Ветви деревьев и ветер. Дети остаются детьми. Птичий гомон. Они возятся с нами как с игрушками, до тех пор, пока седая зима не подходит. Она берет их за руку (они поднимают глаза, тянутся ручкой) и уводит. В следах, уходящих вдаль по первому снегу, - палые листья, пожухлая трава. Дом у дороги. Место остановки. В деревянных комнатах натоплено. И теплы наши руки и тела под байковым одеялом. Весной тает лед. Летом распахиваются окна. И всю ночь насекомые летят на свет. ПЕРВЫЕ МАШИНЫ БЫЛИ ИЗОБРЕТЕНЫ НАСЕКОМЫМИ, созданы для их насекомых целей, для того, чтобы лететь и разбиваться. Насмерть. Дом у дороги. Пускай я шью большими стежками, и одежда слетает с нас, стоит нам сделать несколько шагов - мне нравится легкость. Наши дети будут одеты точно так же. Зато им не придется плакать. Никогда-никогда. Никогда. ПЕС СВИХНУЛСЯ НА ПОВОДКЕ. И на своей будке. У всех у нас бывают навязчивые идеи. Например, уехать. Или остаться. В доме у дороги - тебе смешно? Мне тоже, милая моя, мне - тоже. Ночь. Пылает камин. За окном пес реагирует на прохожих, редкие легковушки бьются о стекло. Пес замолкает. Кто-то входит в дом.
  
  
   [ЭЛЕКТРИЧКА] похожа на гусеницу в твоих волосах,
   на тонкой стальной нити опускающуюся сквозь живой лес,
   полный призраков - отражений пассажиров в стеклах.
  
   [ВЕТЕР] бьет по окнам, чешет частым гребнем зеленые волосы,
   распахни окно: как сильно вы с ним похожи!..
   стекла готовы вылететь и унести за собой.
  
  
   [ДО ВЕЧЕРА ВЕСНА] носится по городу,
   свинчивает прохожим бошки, кидает вверх собак и кошек...
   Всю ночь он бродил в лесной чаще - мой город, пытающийся успокоиться.
  
  
   [ПОМЕШАВШИСЬ ОТ ЖЕЛАНИЯ]
  
   - Привет. Привет. Доброе утро. Добрый вечер, - они входили и выходили каждый в и из своего подъезда, и наблюдать за ними из окна было довольно увлекательно. Они были похожи на два кровяных тельца, вращавшихся по двум разным кровеносным системам. Солнце то падало за горизонт, то, с трудом преодолевая земное притяжение, поднималось, раскрывая облака в крови, наступал рассвет, кровь рдела на уступах домов и в изгибах тел этих двоих.... Да, кровь была повсюду. Наблюдать за ними из окна - не ожидая, что сейчас один из них (одна) позвонит в твою дверь - они мелькали мимо, словно отрикошеченные пули, словно мошки мимо стекол автомобиля. Но были и моменты, когда он, она, эти двое, они замирали - этажом выше, у стенки, разделявшей их квартиры, у крест-накрест заколоченной двери, - позволяя миру вращаться без них, позволяя крови течь дальше, почти не дыша, чтобы не выдать себя. И мир вращался, перекатываясь с пола на стенку и дальше на потолок, закрывая глаза вверх тормашками, как увязающая в клею огромная летучая мышь... Мир кричал, Мир бил когтями, Мир скользил по полировке, Мир просил о помощи, Мир выжидал момент, когда ты забудешь об осторожности и протянешь руку... И они познакомились в конце концов, ну, как обычно люди знакомятся, что-то горячее бьется, и ты говоришь, и ты делаешь, поступаешь так, как никогда бы не поступил прежде, меняешься, становишься другим и держишь ее его за руку, и задеваешь людей, хочешь проникнуть в них, чтобы они испытали то же, что ты испытываешь, словно распускающийся цветок, да, это можно сравнить с цветком, лепестки распускаются, лепестки опадают, и ничего не происходит, она сказала - он сказал, что ничего не происходит (они приходили, они заходили то в ее, то в его квартиру, с заколоченной крест-накрест дверью, ведущей в квартиру соседнюю, и они двигались друг в друге, и они умирали ТАМ, этажом выше, он проникал в нее, она проникала в него, но все заканчивалось, они кончали, и все заканчивалось на этом - они вздрагивали от прикосновений, отшатывались друг от друга), что нам делать теперь, каждому в своем опустевшем мире, ведь мне никто не нужен - кроме тебя - да - кроме тебя, и нет никакого способа, чтобы я смог-смогла заполучить тебя, твой мир, мы должны найти какой-то способ. И вот он, вот она, и между ними заколоченная дверь. Вот яд, который они принимают.... Вот он открывает глаза.
   - Ничего не случилось, ничего не подействовало, - он кидается на дверь, голыми руками он сдирает доски, сдирает дверь с петель.
   Она стоит там и ждет, она смотрит на него, она улыбается.
   На этом рассказ должен был бы и закончиться, однако - этажом ниже, годом позже, в другой жизни - меня передергивает от ужаса, когда я гляжу в окно на улицу, на то, как они мелькают там - словно отрикошеченные пули, кровеносные тельца; собаки, вдруг обретшие крылья. Будучи же на улице, вообще стараюсь взгляда не поднимать, - мои глаза ослеплены улыбкой девушки, стоящей за сорванной с петель дверью.
  
  
   [ГОРОДСКИЕ ОБОРОТНИ]
  
   Ночь, лес, гроза.
   Холодно пышет молния
   В лицо перепуганным совам.
  
   Вроде он ничего так. Смотрит на то, как люди танцуют под оглушающую музыку в вспышках фар проезжающих мимо автомобилей; следит, выбирает.
   Они выбираются на улицу только по ночам. Это так просто, что почти гениально - для того, чтобы не умирать, достаточно не рождаться, навсегда остаться в утробе матери! Но по ночам...
   - Тебя подвезти?! - орет он, с трудом перекрывая шум работающего мотора, орет ей из окна своей новой машины... Он часто предлагает девушкам подвезти их, чтобы потом, где-нибудь по дороге, попросить подвезти себя. Ему редко отказывают - ведь он так уверен в себе - новая машина придает ему уверенности.
   Дискотека бушует, застревая обескровленными лучами в дырявых костях города, шарит по совиным дуплам, распугивая стаи ослепленных стариков-фотографов, разлетающихся с возмущенным клекотом... по вечерам город походит на бешеного пса, вцепившегося и повисшего, истекая пеной, на звездах.
   Он не может найти ее среди танцующих, пристально всматривается в изуродованные тенью античные статуи. "Где она может быть еще?!" Глядя в зеркальце заднего вида, никак не может стереть след от ее поцелуя на щеке, напрасно яростно трет кожу. Его машина взрывается изнутри, распускается, лопается как цветок; смоченные в крови, вздергиваются к небу и разъезжаются в стороны жестяные лепестки, стряхивая на асфальт мелкую крошку стекол. "Где, где она может быть еще?!" - оглушительно надрываются в воздухе сирены, приближаясь, все громче, он уже не слышит их, смотрит на звезды сквозь разорванную крышу автомобиля.
   Он провел с Лианой только одну ночь, и уже не в силах думать ни о ком и ни о чем кроме нее (они искали, они собирали друг друга в темноте на огромной скорости, комната двигалась все быстрей, исчезала, исчезла, расплавилась в этом движении - как и весь мир, так и не появившийся вновь), ничего не видит вокруг, приходит на работу как во сне, руки делают все сами за него, сами берут с конвейера детали, совмещают их, передают в руки стоящего напротив, и те отправляют куски металла дальше - туда, где автоматы нанизывают их на провода, вставляют в автомобильные каркасы.
   "Я хотел бы рассказать о Клинке, пока тот еще спит в своей теплой постели в квартире на последнем, пятом этаже многоквартирного дома в спальном районе на окраине города, хочу сделать это, сидя на постели, глядя на свое отражение в стеклянном шкафу, пока утро воскресного дня еще только наступает, пока Клинок еще не вскочил с постели, не побежал в душ, и потом - опять сюда, к зеркалу, бриться и одеваться, я завязываю ему галстук, стоя позади, обнимая за плечи. Он выходит. Закрывается дверь.
   На улице только что прошел дождь. Пустые улицы, пустые умытые дождем автобусы проносятся мимо... Белый дым поднимается в ослепительно-голубое небо из труб, торчащих из-за зелени парка. Полированные лужи распластались по асфальту - блестящие, как зеркало в стеклянном шкафу, как отполированные ботинки на ногах Клинка. Уверенные шаги, шляпа сдвинута на затылок, саквояж приятно оттягивает руку, задавая ритм. В саквояже - несколько секций, в них - разнообразные изделия причудливой формы, морские звезды, клыки, змеи и бабочки - повышающие выносливость металлические суставы.
   Вокзал: нищие выбираются из-под горячего гудрона, гревшего их всю ночь, высыпающегося из складок одежды при каждом движении, - воскресая, пробуждаясь не прежде, чем нащупают в кармане сигареты, не прежде, чем почувствуют тепло золотого огонька у лица.
   Душевые в привокзальном отделении милиции: безвольные тела, прибитые к белому кафелю струями горячей воды, вымывающими изумрудные кольца и золотые нити сна, сломанные и перемешанные между собой, уносящиеся в разверзнутое темное и ненасытное жерло водостока. И после, в вычищенной от денег, в выскобленной до дыр одежде, тебя снова выталкивают наружу - к людям, готовым поделиться с тобою всем, что у них есть.
   Тяжелые составы на вытянутой груди спящих рельс, сизый асфальт платформы с белыми предупредительными полосами по краям. Мягкие шаги Клинка - он движется, скользя как свободно перемещающаяся под кожей кость, с улыбкой пожимает руки нищим (при рукопожатии, объятиях удобней всего передавать металлические суставы и принимать деньги - купюры - Клинок не принимает монеты - их слишком легко подделать).
   Боль нищих, их отчаянье, их страх безграничны - и так же безгранично их счастье, когда они заменяют уставшие, почти растворившиеся в крови детали. Они смеются, они танцуют вокруг нас с Клинком, играя и крича, кидая деньги к потолку, - что я могу сказать о Клинке теперь?! Я не могу сказать ничего, что не скомпрометировало бы Клинка - сейчас, когда мы сидим друг напротив друга за столом в отделении милиции, в окружении людей в форме.
   - Не бойся, с тобой ничего не случится, я защищу, никогда не оставлю тебя, - говорю я ему тихо, и голова его машинально дергается и поднимается инстинктивно навстречу моему голосу, губы раздвигаются в нежную жалкую улыбку. Слезы, выкатившиеся из моих глаз, застывают на щеках металлическими кулонами. Я снимаю их и протягиваю руки за наручниками.
   Итак, я вернулся к тому, с чего начал: душевые в участке, нищие, вокзал... Вот идет Клинок, размахивая своим саквояжем, улыбаясь нищим и своему многообещающему будущему... Наблюдая за ним, стараясь оставаться незамеченным в уголке зала ожидания, я вынимаю купюры из-под распираемых ими лохмотьев и исписываю их одну за другой: "Ты один, ты один такой, и нет никого больше!"
   Лиане надо что-то делать с ним - он не смотрит на нее, спит все время, глаз не поднимает - даже когда передает детали через стол, и его руки на мгновение касаются ее рук, - все равно, остается в себе, внутри... Как заставить обратить на себя его внимание, заговорить с ней?
   День ото дня он все больше погружается в сон, и однажды (Лиана не успевает его подхватить, понять ничего не успевает) валится без сознания на ленту конвейера, и она уносит его вдаль - туда, где совмещенные им и Лианой детали автоматически впихиваются под тонкую кожу дергающихся от нетерпения автомобильных каркасов. В наши дни технический прогресс входит в человеческую жизнь повсеместно. Вошел он и в жизнь Клинка, - вошел, сместив кости металлическими прутьями и пробив кожу проводами, - но Клинок так и не проснулся. Теперь он просит милостыню на улице.
   Денег получает достаточно - много денег от спешащих мимо щедрых людей, - достаточных и для питания, и для замены металлических частей, вошедших в тело, ведь среди нищих он находится вне конкуренции, только он один в состоянии стоять так долго на протезе, заменяющем ему левую ногу, не уставая протягивать за милостыней руку с подергивающимися под одеждой проводами, иногда наклоняясь чуть ли не на сорок градусов вперед за милостыней.
   Перегибаясь, преграждает дорогу Лиане, в ужасе обегающей его и спешащей по улице прочь - на работу, теперь лишившуюся смысла. Жизнь Лианы стала похожа на дурной сон, из которого не можешь проснуться, хоть и пытаешься.
   После Лиану я видел однажды вечером, в ресторанном зале одного из отелей, ужинающую в компании незнакомых мне молодых людей. Они разговаривали довольно громко между собой, но я, хоть и сидел за соседним с ними столиком, не мог понять ни слова из того, что они говорили, - они как будто пережевывали, глотали слова, и до меня доносилось лишь только мычание да гулкий смех. Лиана одна не участвовала в разговоре, не смеялась вместе со всеми, сидела с видом отстраненным и холодным. Когда один из молодых людей наклонился и прошептал что-то ей на ухо, ее лицо, до этого болезненно бледное, покраснело, она вскочила и кинулась к выходу из зала. Другой сосед пытался удержать Лиану, но не успел, еще несколько засмеялись и подняли бокалы, салютуя ей вслед.
   Наскоро закончив есть, я вытер губы салфеткой, поднялся из-за стола и последовал за Лианой в вестибюль. Я успел как раз, чтобы войти в один с нею лифт и вышел на том же этаже, что и она. Немного пройдя по коридору, я обернулся. Лиана стояла напротив одной из дверей, ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Я развернулся и подошел к ней. Что-нибудь случилось, могу ли я чем-нибудь ей помочь?
   - Нет, - сказала Лиана, отворачиваясь, чтобы я не мог увидеть ее лица с искривленными губами, поплывшей тушью. Голос ее дрогнул, - нет. Все нормально.
   - Мне кажется, что это не так, - я заговорил тише, - по-моему, я даже знаю, в чем именно состоит ваша проблема. У вас нет ключа от этого номера, вы забыли взять его внизу, верно ведь?
   Удивленная, она лишь еле заметно кивнула в ответ.
   - Это упущение администрации любой гостиницы, - продолжал я, - от одного номера они выдают только один ключ, будь этот номер даже двух- или трехместный... но вопрос, насколько я понимаю, заключается вовсе не в том, должны ли вы вернуться или же останетесь здесь, дожидаясь тех, у кого этот ключ есть... понимаете, настоящий вопрос в том, действительно ли вы хотите попасть за эту дверь?
   - И в решении этого вопроса, - я стал напротив нее, заглянул в ее большие глаза, - я готов вам помочь. У меня есть ключ - от другой двери и на другом этаже.
   Позже, в моем номере, сидя в кресле, я смотрю как, обмотанная мокрыми бинтами, Лиана мечется на постели как в лихорадке, - я только что вколол ей полный шприц своей крови. Она кричит как сова, и фары проносящихся по улице автомобилей вспыхивают в оконных проемах как молнии. Она рвет бинты на теле острыми когтями, и те свисают лохмотьями, как крылья; клацает зубами - щелкает клювом. Кричит снова и снова.
   Теперь Клинок походит на быка - огромное неуклюжее тело, распухшее изнутри от металла. Носится целыми днями по городу как локомотив, сбивая прохожих, месит асфальт, изменяет направления улиц, смещает с места здания - с разгона врезаясь в них, пробивая насквозь нижние этажи. По вечерам, избитый, деформируя под собой пластиковые стулья, сидит где-нибудь в кафе, вздрагивая от всякого резкого шума, громкого смеха. Склонив голову с красивыми тяжелыми рогами над огромной чашкой кофе, изредка опускает туда свой длинный розовый язык, оглядывает окружающих - искоса, сквозь дым вставленной в разрез копыта сигареты.
   Заведение, где можно его встретить чаще всего, называется "У быка и совы". Первый раз сова его таким и увидела - красивым и издерганным, сильным и беззащитным. У совы сразу сделалось такое лицо, будто она светлячка проглотила, клюв щелкнул, сомкнулись веки, пытаясь схватить силуэт быка, не дать ему уйти. (Сова всегда так себя ведет, если хочет что-то и не может это взять, начинает ходить вокруг да около желаемого, медленно сужая круги... да только сдерживаться все равно не умеет, в конце концов голова ее свинчивается, слетает как пробка - что за постыдное зрелище!)
   Теперь их часто можно видеть вместе. Пьяная, сова пытается танцевать, обтираясь с незнакомыми молодыми людьми, с которыми бык потом выходит "покурить", и сова устраивает ему истерики, кричит, выбегает прочь на трассу, кидается на насекомые автомобили - разъяренно, как тореадор - на готовых сорваться с места хрупких и изящных механических нищих с мягкими раскачивающимися людьми внутри.
   Когда я выбегаю вслед за Лианой, и Клинок, приняв меня за одного из "тех" молодых людей, догоняет меня и сжимает мне плечо, чтобы удобней было бить, я начинаю рыдать, уткнувшись ему в грудь.
   - Кто, кто это сделал с тобой, сделал с вами?! - повторяю я, захлебываясь в пьяных слезах.
  
  
   [ПОЦЕЛУЙ]
  
   1.
  
   - Девочка, тебя проводить? - настойчивый дядя, чего тебе надо? Зачем приставать к маленькой девочке на улице поздно ночью?
   - Нет, спасибо, - я вежливая, а ты - нет. Ты совсем невежливый. Идешь и идешь следом - думаешь, я не вижу? Ладно, надо сделать вид, что я его не замечаю, и идти, идти... а потом как по-бе-жать! Вот. И спрятаться. И пусть теперь ищет на здоровье. И вообще, дядя, ночью люди должны спать, а не шляться черт-те где бог знает с кем, понятно? Из таких вот дядек и вырастают потом отвратительные мальчишки, которые ножки ставят и отбирают мяч - все им должно принадлежать, а то, что с другими играть надо, им и в голову никогда не придет. Я не игрушка, а девочка, различать надо!
   А вот еще два дядьки, коробки тащат, сигнализация верещит за углом.
   А вот улыбающаяся девушка в черных очках по улице бежит. Приключений девушка ищет, ночью бегает по улицам в черных очках, понятно - с головой девушка не дружит, романтическая натура... и еще знаю одну, видела - в белом длинном платье до пят ходит.
   И - конечно я не хожу по широким улицам в центре города, но много раз видела этих парней в машинах с оглушающей музыкой... Те, кто не спит ночью - все не в своем уме, все самих себя терпеть не могут. Вот почему мне пришлось пообещать родителям, что буду делать это только иногда, не больше одного раза в неделю. Просто родители у меня тоже ненормальные - потому и разрешили. Не судите их слишком строго - родители ведь тоже люди. Им тоже иногда нужно побыть одним.
  
   2.
  
   Никогда никого не любила. Мир и так заполнен любовью, незачем любить еще. Дети в школе, насколько бы мы ни были близки с ними, никогда не спрашивали меня, что такое любовь, им это было просто-напросто неинтересно. Терпеть это слово не могу, оно чаще встречается в книгах, чем другое слово - на заборах. Как воздух, которым дышишь, как вода, которую пьешь, - просто задержи дыхание и пиши это слово на доске, задыхаясь в мелу, пиши пока можешь, как негатив царапают иглой, - и сквозь него пробивается солнечный свет.
   Фотоаппарат готов. Теперь надо поставить Беатрис перед доской и заставить писать это слово до тех пор, пока доска не покроется мелом вся целиком, пока это слово, наконец, не появится по-настоящему, пока я не пойму, наконец, что оно на самом деле означает...
   - Что это, что ты написала?!
   - А что, разве не этого ты хотел? Или тебе мало - хочешь, напишу еще?
   - Да, хочу. Возьми тряпку, сотри и напиши снова. Снова и снова - будем пытаться до тех пор, пока у тебя не получится! Давай! - так ее и надо сфотографировать - взбешенную, в коротком летнем платьице, с мелком в руке - у доски, на которой крупными печатными буквами выведено: "КАНИКУЛЫ".
  
   3.
  
   "Лето мы провели у бабушки в деревне. Мы часто ходили купаться на речку, много плавали и загорали. Папа много фотографировал нас с мамой и меня одного, речку и горы. Ночью мы спали. А потом мы вернулись домой в город, и наступила осень. Я пошел в школу, а мама с папой - на работу.
   Еще летом к нам приезжал дядя Денис со своей женой Таней, и мы с папой водили их по злачным местам. Они спали на балконе, потому что дядя Денис много курит и не спит по ночам, и чтобы меня не разбудить.
   Мама говорит, что на следующий год мы тоже поедем к ним и тоже будем спать на балконе, но это будет только летом, потому что в остальное время спать на балконе холодно."
  
   4.
  
   Женщина сидела за рулем темно-синей автомашины, рядом с нею на соседнем сиденье сидел ребенок. Они выехали слишком поздно, и теперь опаздывали, машина неслась по широкой улице, превышая разрешенную скорость.
   Какой-то человек попытался быстро пересечь улицу прямо перед ними, и женщина не успела затормозить. Когда она и ребенок вышли из машины и подошли к человеку, тот был уже мертв. Вот текст записки, найденной у него в кармане:
   "Было нелепо умирать в твой день рожденья. Но та глупая и смешная жизнь, что я вел, не могла окончиться ничем, кроме как такой же смешной и глупой смертью. Я не жалею об этом - каждым днем, каждым мгновением своей жизни я насладился сполна, много любил и - гораздо больше - был любим.
   Ты скоро возненавидишь меня, это не будет неожиданностью - мать все время будет рассказывать обо мне, о том, каким я был... а тебе только семь лет, ты скоро забудешь меня, и будешь смотреть на маму как на сумасшедшую. Если эта записка когда-нибудь попадет к тебе в руки, пожалуйста, передай маме мои слова: я люблю вас и хочу, чтобы вы забыли меня - потому что сам я забуду вас очень скоро.
   Еще: никогда не заставляй себя делать что-нибудь, если этого не хочешь - не смотри, не читай, не иди... но если почувствуешь страх, то всегда, слышишь меня, ВСЕГДА иди наперекор ему - потому что сам он никогда не уйдет.
   Что еще, какую глупость еще сказать? То, что только что-то сделанное для других имеет значение? Или то, что весь мир пропитан любовью словно бензином? Мне больше нечего сказать тебе, и я говорю: до свидания".
   Кроме этой записки ничего, указывающего на личность мужчины, в его карманах обнаружено не было. Коротко стриженный, светловолосый, глаза голубые, без особых примет. Был одет: голубые джинсы, светло-коричневая замшевая куртка, черный свитер. На вид - лет тридцать пять-сорок...
   На то, чтобы дождаться полицию и ответить на все интересующие ее вопросы ушло около часа, так что когда Беатрис с Полем все-таки добрались до кладбища, там было пусто - все было уже кончено и все разошлись.
   Белое небо. Зелень кладбищенских деревьев отражается в полировке автомобиля и, синяя с той стороны, раскачивается. Они выходят из него и ложатся на зеленую траву - лицом к небу, взявшись за руки.
  
   5.
  
   Такие печальные глаза могут быть только у собаки, целый день просидевшей в одиночку, взаперти, в квартире в центре мегаполиса. Соседи-арабы часто жалуются хозяйке, что я вою по ночам. Как они могут слышать это - постоянно включают свою невыносимую музыку на полную мощность, орут друг на друга, бьют посуду в маленьком душном пространстве, отрезанном теплым светом от остального, чуждого им огромного города - сходят с ума, бесятся, как звери в клетке. Где его носит, не знаю. Лежит где-нибудь с ножом в животе, курит, смотрит на звезды... Идиот! Кричи! Зови на помощь, ползи туда, где люди, ползи из последних сил, не тормози, делай хоть что-нибудь! Нет, всегда одна и та же история - уставится в одну точку, замрет и не шевелится, все равно, что мертвый. Поль - так его зовут, моего хозяина...
   Когда уже стемнело, пришла его девушка - и очень удивилась, обнаружив меня. Похоже, Поль ни словом не обмолвился ей обо мне. А мне-то все уши о ней прожужжал!
   - Вы давно знакомы?
   - Мы знаем друг друга с рождения, уже почти семь лет...
   - ?
   - Со дня моего рождения, а не его...
   - ??
   - Меня подарили ему на день рождения!
   - ?!?!.. - она долго не хотела поверить тому, что я только похож на человека; что цивилизация не только может превратить человека в животное (вопли из-за стены), но так же и животное - в человека. В конце концов, когда я встал на четвереньки и залаял, она все же сказала, что верит мне. И засмеялась - мало ли в большом городе психов! Умная девушка. Но...
   - Вам должно быть жутко одиноко.
   - Что вы, вовсе нет - ведь у меня есть Поль! Хозяин - что еще нужно собаке?
   - А как же личная жизнь?
   - Не слишком ли откровенный вопрос для первого знакомства?.. Я понимаю, конечно - собачий род не отличался избытком такта... спаривание в общественных местах на глазах у всех, поедание испражнений... Однако слишком мало, видимо, осталось во мне от собаки...
   - Извините...
   - Просто отказываюсь отвечать на этот вопрос.
   Разговор после этого застопорился. Она взяла с полки какую-то книгу, я пошел в соседнюю комнату спать. Когда я проснулся, они с Полем уже ушли - совсем недавно, судя по неубранной постели в спальне и еще горячей воде в чайнике на кухне...
   Выйти, запереть за собой дверь и выбросить ключ. Новая жизнь - без хозяина, без дома. Грустно было это признавать, но именно они были в числе тех немногих вещей, что все еще связывали меня с моим собачьим прошлым.
   Я - в толпе, я одинок, любой, каждый, люблю вас всех, исходящих лаем каждый на своем поводке, - и эта любовь готова разорвать меня на части, уничтожить меня...
   Ну а все-таки, как она, эта моя личная жизнь, а?
   Отказываюсь говорить, просто не понимаю вопроса - по-моему, все ясно и так, без слов... и на этом рассказ "Поцелуй" заканчивается.
   к о н е ц .
  
  
   [АРХИТЕКТУРА]
  
   Мало что осталось от прекрасного собора семнадцатого века в центре города. Но и то, что осталось, успели обнести новенькой металлической оградой. Тело пьяницы лежит в центре, словно элемент какого-то неизвестного ритуала. Давно умершее все еще выдают за живое. Он появился там однажды утром, и с тех пор я не видел, чтобы это место пустовало. Неизвестно, где и как он достает выпивку. Может быть, она спускается к нему с неба. И каждый раз его зовут обратно. Рано или поздно он исчезнет, и я больше не увижу его. Настойчивости, упорства - вот чего не хватает каждому из нас. Все мы рухнем однажды, как этот собор. Впрочем, всего вероятней, для спящего пьяницы его стены такие же прочные, какими и были два столетия назад. Ему снится полуночный стук в огромные дубовые двери. Кто-то стучит, ну и пусть. Если он встанет и пойдет открывать, он проснется.
  
  
   [КОГДА ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ]
  
   ...Это будет прекрасный рассказ - короткий, не длиннее одного земного удара, когда земля, не замахиваясь, бьет снизу резко, изо всех сил - рассчитывая, что и одного удара должно хватить, ты запомнишь и больше никогда не станешь так делать. Ломая кости, пробивая позвоночником дыру в черепе: "запомни - больше никогда - не играй с землей".
   Это будет рассказ о парне и девушке, карабкающихся вверх по крану в портовом доке: близится рассвет, гулкий стук подошв, и потные руки соскальзывают с покрытых ржавой краской поручней. У парня кружится голова, они - уже выше линии горизонта; солнце еще скрыто от глаз, но уже отражается в небе. Он чувствует тошноту и слабость.
   Девушка торопит его снизу: чем выше они поднимаются, тем больше ее возбуждение, оно просыпается, потягивается, оно открывает глаза в каждой клеточке ее тела. Еще немного, и она закричит, закричит - когда он бессильно повиснет на руках, почти потеряв сознание, и она обхватит его своим телом снизу, сотрясаясь от оргазма... Да, это будет прекрасный рассказ: крики чаек, этот вопль страсти и рев баржи, входящей в порт. Рассвет.
  
   Денис Григорьев(c)2003
   Журнал "РЕЦ"(c)2003
   Группа "РЦЫ"(c)2003
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"