Я смеялся над ней за глаза и в глаза - еще громче, и она считала, что я должен быть обязан ей за хорошее настроение - так, мимоходом и душевно. Кто же знал, что весь мир свернулся в точку и не попал в нее, не замкнулся в кольцо и не запел волнительно светлым, волшебным, непостижимым...
Короче говоря, она была ненужным дополнением к хорошему, и это хорошее останется куда прекрасней без нее.
Я ей так и сказал.
Она обиделась.
* * *
Долго со мной не разговаривать невозможно - я знал это, она - нет.
И когда она вернулась - удивленная от того, что не удивился я, и сразу же все впечатления потускнели немножко, так бывает, когда знаешь, веришь, но уже не ждешь - уже не надо, поздно; и лучше, чтобы ничего уж не случилось.
Вообще.
Я знал это и не удивился. Она не знала. И не удивилась тоже.
Странно. Если б я не знал - моему удивлению не было бы границ.
В этом и заключалась вся разница между нами - этакой мошкой-не-мошкой, птичкой-не-птичкой, но точно каким-то живым существом - она кормилась нашими мелкими обидками и росла, росла, росла - пока не выросла и не раздавила нас.
Больше досталось мне.
Ты убежала.
* * *
Ты не любила мою хаотическую бессистемность, зато говорила, что любишь меня.
Странно - а я не верил. Считал эту самую бессистемность основной частью себя, и не понимал, как часть меня можно любить, а часть - нет?
Думаю, я был больше, чем казался - я даже хотел было съесть тебя, проглотить и переварить - чтоб всегда быть с тобою, а ты считала, что в состоянии сжать меня ладонью. На самом деле- это я держал тебя за руки.
Чтобы ты не упала.
И когда тебе показалось, что ты выбросила меня - по правде говоря, я отпустил твои пальцы куда раньше.
Не люблю мешать.
* * *
Чуть испуганные, заспанные, а потому непонятные и в сущности совершенно чужие глаза.
Я смотрю на тебя и улыбаюсь - тебе же кажется, что я смеюсь над тобой - ты каждый раз говоришь мне об этом, и совершенно неважно, что день ото дня ты говоришь разными губами.
Абсолютно неважно.
Во всех разных я вижу тебя, а они мешают тебе, заклеивают глаза и уши своими ненужными звуками и снами - милыми мыльными картинками, лопающимися так тихо и беззащитно.
Твои силуэты дрожат под одеждой других - черно-белым в цветном, облаками, парусником в бутылке, сейчас возьму ее за горлышко и заброшу подальше в море - я Робинзон без Пятницы на острове вечного воскресенья, квадратном с квадратными стеклами, слишком правильном для меня и к тому же жутко перенаселенном.
Нет.
Не буду бросать - лучше вытащу парусник, острожно, двумя пальчиками - и уплыву.
Далеко-далеко.
Куда дует ветер.
* * *
Мы замерли в стеклах.
Двое на двое - ты и я, и еще ты, и еще я.
Слова кончились сами собою - утекли тихо-тихо, хотя должны были укатиться пушечными ядрами, с грохотом, высекая искры из выщербленного неведомыми, давно ушедшими поколениями пола.
Значит, не судьба.
Нашей любви не хватало эффектности, красоты и блеска - всей этой чертовой голливудской мишуры, хлопушек, цветов и кофе в постель по утрам - и расставание будет тусклым. Как луна.
Так пусть же хоть луна будет полной!
Сейчас она милее солнца - милее дневного света, и я - солнечный ветер - накинул плащ со звездным сиянием. Я поблек.
Ты выглядишь не лучше.
Твое тело выдает твои мысли. В следующий раз попрошу сменить его. Но только в следующий, сейчас не время для мелочей - сотни лет мы расстаемся навсегда, и всегда впервые. Такое не может надоесть.
Никогда.
Я стою и смотрю в стекло. Жду, когда тот, который там, подойдет к той, которая там - они постоят немного вместе, молча, и уйдут, держась за руки.