В принципе, я оптимист. То есть смотрю на жизнь положительно и с надеждой. Правда, мой английский друг учил меня, что если предложение начинается со слов 'в принципе', то истинное значение надо толковать в противоположном смысле. Допустим, вы, человек сдержанный и деликатный, пришли в гости, и хозяйка спрашивает, любите ли вы помидоры. Вы их, между прочим, терпеть не можете, однако, чтобы не показаться невежливым, отвечаете - 'в принципе, люблю'. Умная хозяйка поймет, что от помидоров вас может вырвать, и не станет класть их в вашу тарелку. С другой стороны, она не обидится, потому что своё негативное отношение к помидорам вы завуалировали псевдоодобрением.
С моим оптимизмом та же история: я стараюсь убедить себя, что всё хорошо, но как только аргументы в пользу хорошести заканчиваются, от оптимизма не остаётся и следов.
Итак, несколько слов о том, о чём собираюсь сказать - о Перми. Первый раз я оказался в Перми чуть не двадцать лет назад. Наша группа возвращалась с речного сплава и должна была переночевать в какой-то дешёвой туристической гостинице. К счастью, в той гостинице не оказалось мест, и нас определили в недостроенный 'Интурист'. Трудно передать, какой восторг охватил нас, потных и запылённых, при виде белоснежных ванн и чистых простыней. После трёх недель палаточной жизни новые номера, рассчитанные на требовательных иностранцев, смотрелись, как мираж в пустыне. Приняв душ, мы вышли на смотровую площадку над рекой и сфотографировались. До сих пор та, давнишняя Пермь улыбается мне счастливыми, молодыми глазами друзей...
Фотография осталась в прошлом, а время побежало вперёд. Уже не отдых, а работа позвала меня в миллионный приуральский город. Теперь по нескольку раз в год я посещаю пермский аэропорт. Хотя, какой это аэропорт? Так, аэросарай. Да и есть ли России аэропорт, похожий на европейский или американский? Разве что Домодедовский, да и то с натяжкой.
Из аэропорта машина обычно мчит меня в гостиницу или другой город. За окнами мелькают деревянные халупы позапрошлого века, бараки века минувшего, архитектурное наследие хрущёвских и брежневских времён, и, наконец, редкий новострой последних лет. Не успевая толком ничего рассмотреть, я оказываюсь в баре гостиницы или у заводской проходной. Я - инженер, и моя задача - помогать заводам в трудных ситуациях. Такие ситуации бывают, если, например, построен новый завод, и его необходимо запустить, или сломался старый, и требуется ремонт. Обычно к моему приезду завод готовится: устраиваются коммуникации, достаётся нужное оборудование, собираются квалифицированные рабочие. Я не еду до тех пор, пока завод не выполнит все мои требования. Но... и на старуху бывает проруха. Возопили заводские, что, дескать, горит у них, что кровь из носу - надо пускаться, что уже сам Алекперов и сам-пресам Фрадков, и самоё божество, - небожитель нашего времени Путин, собирают свои саквояжи, чтобы прилететь в Пермский ЛУКОЙЛ, надеть каски и с умным видом ходить вокруг горы технологичного металла. Кстати, ЛУКОЙЛ - интересное слово, хорошо известное автомобилистам, ибо вряд ли кто из отечественных рулящих не видел лукойловских заправок. Слово - хитрая аббревиатура. Л - Лангепас. У - Урай. К - Когалым. Все три - нефтяные месторождения в Западной Сибири. ОЙЛ - от английского 'oil', т.е. нефть или масло. Получается смесь 'французского с нижегородским'. Но звучит весьма мелодично.
Итак, я прокололся. Заводские ровным счетом ничего не подготовили. Делать было нечего, и я решил разглядеть город, как бы притворившись местным жителем. Я стал ходить пешком, рассматривая улицы и прохожих. Вместо такси сел в трамвай. В конце концов, я даже переселился из знакомого мне 'Интуриста' (теперь 'Урал') в гостиницу-общежитие РУЦа (Регионального учебного центра). Кстати, теперь в 'Интуристе' лупят 100 евро за ночь, сохраняя при этом прежнюю совковую атрибутику, как то: уродские лифты, протёртые дорожки и дежурных на этажах, которые каждый раз ощупывают постояльцев своим цепким взглядом, видимо, пытаясь разглядеть в их карманах украденный из номера унитаз. РУЦ ведёт себя скромнее, прося от 30 до 85 евро, демонстрируя, таким образом, близость к народу, а заодно и интерьер институтской общаги.
Народ, действительно, оказался близко - прямо в кустах под моим окном. Он кричал, матерился и сексуально стонал до трёх ночи. Редкая жара заставила меня распахнуть окно, и скоро комната заполнилась комарами. Я лежал, хлопая себя по телу и слушая занимательные истории с улицы. Самой яркой была проповедь некоей дамы, обращённой к Машке, которая дала и поэтому сама дура. 'Не та ли это Машка, которая полчаса назад заходилась в любовных стонах', - подумал я, пытаясь представить картину по ту сторону окна... Вообще, округа оказалась весёлой - со всех сторон доносилась музыка, тарахтение подъезжающих машин и стук женских каблучков. Не знаю, отчего это место так привлекало публику. Выглядело оно уныло: коробки разнокалиберных домов, разбитые улицы, исчерченные трамвайными путями, и бурьян, везде бурьян. Под утро веселье пошло на убыль, и я, было, собрался задремать, как вдруг кто-то на всю улицу завёл детскую песенку - 'А-а-а! Крокодилы, бегемоты. А-а-а! Обезьяны, кашалоты. А-а-а! И зелёный попугай!'. Хотел бы я посмотреть на этого любителя детских песен, который столь щедро пропагандирует своё увлечение в четыре утра. Так, воображая эту неординарную личность, я заснул...
Улицы Перми - это не эклектика. Это архитектурный хаос. Впрочем, я бы смирился с разностильем, если бы строения были хорошего качества. Но они ужасного качества. Деревянные дома прогнили до фундаментов, и, несмотря на уютный когда-то патриархальный вид, теперь только пугают своей чернотой и своим наклоном. Эти дома окружены покосившимися заборами, которые скрывают нищенские дворы с деревянными сортирами. Как ни странно, во многих деревянных домах, даже в центре города, всё ещё живут люди. Что уж говорить о засыпанной дорожной пылью деревянной Мотовилихе, через которую дорога убегает из города на север. Страшновато смотрятся её кривые улицы, огибающие Мотовилихинские заводы, что основаны больше двух с половиной столетий тому назад. При советской власти заводы ковали артиллерийские установки и разных сортов ракеты. Проезжая Мотовилиху, можно рассмотреть образцы продукции, выставленные под открытым небом. По-идиотски выглядит супероружие на фоне убогих хибар.
Другие окраины города застроены пятиэтажками, которые теснятся среди разбитых мостовых. Все они облупились и смотрят на прохожих старческим слезливым взглядом. В первых этажах встречаются магазинчики с едой, из которой больше всего предлагается водки, пива и сигарет. Как везде, здесь всё в пыли и бурьяне. Кстати, в центре города возвышается высотное административное здание из стекла и бетона. Еще советских марок. На здании заметен большой металлический герб Советского Союза. Может, раньше в нём располагался обком партии. Так вот, огромных размеров газон напротив здания теперь превратился в пустырь. На дальнем конце пустыря одиноко стоит голубая туалетная кабинка - единственная достопримечательность этого участка 'дикой' природы, присыпанного окурками и мусором.
Трамвай в Перми не такой, как в Москве. В Москве докручивают свой век чехословацкие вагоны, которые по сравнению с пермскими выглядят, как лимузины против тракторов. Путешествуя в 12-м маршруте пермского трамвая, я не разобрал, где его изготовили. Это чудо состоит из двух трёхдверных вагонов. Двери на остановках сдвигаются вдоль трамвайного корпуса. Рельсы, как правило, подняты над землёй, и трамвай, не спеша, ползёт по ним, наполняя пространство грохотом и дребезгом. Трамвай - это транспорт для тех, кто никуда не спешит, а также для малоимущих. Проезд стоит всего пять рублей. Моими попутчиками оказались два молодых человека, которые около получаса обсуждали своего знакомого. Их матерный диалог лился привычно и спокойно. Было совершенно очевидно, что иначе они говорить не умеют. Ещё удивил меня старик, одетый в рубашку и шорты. Он почти не мог ходить, однако отважился на поездку. Подняться в трамвай ему помог молодой парень, а выводить досталось мне. Высадка заняла около пяти минут. Я перевёл старика через дорогу, вручил ему его костыли и хотел попрощаться, но он опередил меня. 'Какая погода на завтра?' - спросил старик. 'Такая же жара', - ответил я и посмотрел ему в глаза. И увидел в них Человека. 'Всего доброго', - попрощался я и пошёл своей дорогой. Пока я двигался к гостинице, заметил в подворотне лежащего на земле мужчину. Он лежал на животе, вывернув в сторону голову. Изо рта у него натекла лужа блевотины. 'Не мёртвый ли?' - озадачился я и стал присматриваться к спине. Спина ровно поднималась и опускалась - больше находиться рядом с ним не хотелось, и я поспешил уйти...
Пермь, приуральский 'миллионник', стоит на Каме. Кама, в свою очередь, крупная река, впадающая в Волгу. Что-то помнится мне со школы, что бассейн Камы даже больше бассейна Волги. Впрочем, могу ошибаться - от времени память не улучшается. На высоком (левом) камском берегу есть смотровая площадка, откуда можно полюбоваться на камские просторы. Но... снова 'но'. Площадка так обсажена деревьями, что с неё не много видно. Да и сама она за последние двадцать лет почти рассыпалась. Внизу под площадкой надо бы ожидать набережную, но там только железная дорога. Есть ли городская набережная или её вовсе нет, - мне пока неизвестно.
Что касается людей, то люди здесь... обычные люди. Разные. Они не особенно выделяются из общей российской популяции. Разве что немного растягивают слова, как бы на украинский манер. Есть, правда, одна приятная черта. Это миловидные молодые женщины, которые нет-нет, да и встретятся вам на улице. Как все красивые женщины, они чаще улыбаются и чаще демонстрируют своё расположение.
В целом, Пермь - это не город, как 'негорода' и другие крупные российские поселения, которые по ошибке зовутся городами. Это - лишь территория, на которой плотность населения очень высока, на которой можно отыскать признаки города ушедшего и вообразить город в будущем.
Русские, россияне пока не способны устроить свои поселения так, как это научились делать народы других стран и континентов. Беспорядок на улице - всего лишь отражение беспорядка в голове и беспорядка в душе. Ни то, ни другое быстро не исправить.
Что же сказать? В принципе, мне моя родина нравится...