По раскаленному песку быстро пробежала какая-то ящерица, казалось бы, едва касаясь его, и скрылась за барханом.
Всего в трехстах метрах от реки - и такая сушь.
Предтеча стоял по пояс в воде и в чем-то убеждал собравшихся вокруг него людей. Странник прислушался. Предтеча призывал бороться со злом. Странник отметил, как смутно Предтеча толковал разницу между добром и злом. Он подумал: "Не всякая попытка преодоления зла - победа добра, но отказ от такой попытки - всегда победа зла".
Странник наблюдал и слушал, пока не спустились сумерки. Когда Предтеча вышел из воды и последние слушатели разошлись, Странник подошел ближе.
- Что есть зло, и как его преодолеть? - спросил он.
- Разве ты не видишь, сколько зла вокруг? - удивился Предтеча. - Наша страна порабощена и унижена!
- Если наши собственные правители не были добры к народу, он мало что потерял от оккупации. Посмотри на людей: они смеются и плачут от своих собственных горестей, а к общему горю привыкли. Потерю ногтя человек острее чувствует, чем потерю страны.
- Тебя не огорчает оккупация?
- Огорчает, но не убивает. Чужеземцы уважают наши законы и наши обряды. Быть оккупированной страной, конечно, обидно, но вдесятеро обидней быть страной, завоеванной варварами. Эту страну покорила страна цивилизованная. Даже и теперь власть Рима не столь явна, как власть Иерусалима.
- Римляне везде, и, кажется, этому не будет конца! Это унизительно!
- Рим сам находился под властью македонского царя, и это не унизило его, а лишь способствовало развитию наук, культуры и искусства. Цари приходят и уходят, а культура остается. Народ не унизишь, пока он един и сохраняет гордость и честь. Покоряться силе - не всегда такое уж большое зло, как его рисуют. Погибнуть в неравной борьбе, так и не добившись свободы - разве это не большее зло? Разве лев в клетке перестает быть львом? Лев плененный еще может вырваться на свободу и перегрызть горло охотнику, пленившему его. Мертвый лев - это падаль.
- Ты говоришь, как чужеземец, хотя и говоришь на нашем языке, - промолвил Предтеча.
- Я много странствовал. Меня даже прозвали Странником.
- Можно ли сравнивать царя и цезаря?
- И можно, и нужно. Я убедился, что чужой правитель может быть много лучше собственного. Тиберий плох, но он, быть может, он лучше Ирода.
- Ты смелый человек! - восхитился Предтеча.
- Я знаю их обоих и не боюсь их шпионов.
- Ты полагаешь, что тебе не угрожает смерть?
- Я знаю, что всем нам рано или поздно угрожает смерть и не боюсь того, что неизбежно. Лучше говорить правду всегда и пострадать за это лишь однажды, чем всю жизнь бояться сказать правду лишь для того, чтобы умереть без вины.
- Не ты ли сказал, что плен хуже смерти? А теперь уверяешь, что не боишься смерти?
-Жизнь не стоит того, чтобы продлевать её ценой трусости. Но она стоит того, чтобы не швыряться ей безо всякого повода. Иной раз полезно потерпеть поражение, чтобы набраться сил и победить. Не находишь ли ты, что для нас временное пленение под пятой Рима - это пора расцвета государства? Это время, быть может, окажется не проклятым веком, а благословенным?
- Как можешь ты так утверждать? - удивился Предтеча.
- Посмотри, чего мы лишились, и что приобрели. Взвесь это. Не каждый оккупант строит водопровод и дороги на завоеванной территории. Водопровод и дороги - это цивилизация.
- Ты любишь наших врагов?
- Нет, я лишь стремлюсь победить ненависть.
- Для чего?
- Ненависть ничего не создаёт. Это - разрушительное чувство. Любовь - главный строитель всех благ земных.
- Чудно ты говоришь, Странник.
- Ты не согласен со мной?
- Не согласен! Римляне принесли нам нескончаемые беды. Они распинают людей. Я не могу представить казни, более жестокой, чем эта, более отвратительной!
- Да, это - большое зло. Но как же им иначе пресечь разбойничьи бунты?
- Народ борется за свободу! Это не бунты, это освободительное движение!
- Не народ борется в этих бунтах и не за свободу. Фанатики возмущают легковерных, обещают сотворить чудеса, ведут за собой тысячи людей. Они превращаются в разбойников. Сначала убивают римлян, потом - знатных горожан, затем - просто зажиточных, после уж всякого без разбору, да и друг друга тоже. Начав с убийств своих врагов, эти люди уже ничего, кроме убийств, не могут делать и иных законов, чем свирепость и сила, не знают. Как же восстановить порядок, если не наказывать зачинщиков?
- На всей дороге от границ Италии до Иерусалима стояли кресты с распятыми на них. Это - расправа с зачинщиками?
- Власть всегда злоупотребляет собой. Я не оправдываю это. И даже казнь одного человека я не собираюсь оправдывать. Я лишь призываю понять и отрешиться от ненависти. Они казнят нас, мы станем убивать их, они в ответ начнут казнить ещё больше. Разве это - путь добра? Что можно требовать от римлян, которые поддерживают боевой дух армии тем, что в случае малейшей неудачи казнят каждого десятого?
- Ведь ты назвал их цивилизованными!
- В некоторых вопросах они - дикари. Что поделаешь? Прогресс цивилизации, увы, не исключает развития армии. Если бы более развитые страны отказались от развития армии и от совершенствования техники умерщвления людей, то они были бы порабощены варварами. Ты этого хочешь?
- Ну, уж такого просто не может быть! Чтобы Рим завоевали варвары? Это смешно, право!
- Это не смешно. Такое вполне может случиться, потому что их республика выродилась в тиранию цезарей, а тиран больше заботится о собственном благополучии, чем о процветании страны. Рим могут покорить варварские народы.
- Поскорее бы это случилось!
- Не думай, что наша страна от этого окажется в более выгодном положении. Римляне уважают наши законы. Они даже не заставляют иудеев служить в армии.
- Попробовали бы они заставить!
- В других покоренных странах они набирают рекрутов. Эти страны обязаны предоставлять своих мужчин на роль солдат.
- Это от большой дружбы Старшего Ирода с Августом, а теперь - нынешнего с Тиберием они идут нам на уступки. Эта дружба держится на взятках.
- Не всё так просто. Какие взятки может предложить покоренный царь своему завоевателю? Победитель итак в своем праве может забрать всё, что хочет. Разве не был разграблен храм при походе Кассия? Теперь в храме кое-что есть, жизнь налаживается. Так стоит ли роптать на Рим?
- Итак, ты призываешь покориться.
- Я призываю не спешить, небольшие улучшения, достигнутые мирным путем, имеют гораздо больше значения, чем серьёзные изменения, принесенные на острие оружия. Всякая военная победа временна, всякая победа культуры - постоянна.
- Культуры? Что называешь ты культурой? Систему культов?
- Можно и так понимать - систему ценностей, если хочешь.
- Кто ты?
- Я же сказал, что я - Странник. Всего лишь человек, путешествующий, наблюдающий и делающий выводы.
- Я никогда не разговаривал с таким человеком, как ты. Ты - мудр, и хотя я чувствую, что не со всеми твоими словами я согласен, я не могу и не хочу спорить.
- Я бы огорчился, если бы ты поставил целью меня переубедить, также как огорчился бы, если бы ты принял все мои слова на веру. Не надо спорить, пусть ты останешься со своим мнением, а я - со своим, но оба мы что-то почерпнем из разговора, оба капельку изменим свое мнение, и не потому, что оно ранее было неверным, а потому, что каждый из нас чему-то новому научит другого.
- Итак, ты не видишь зла в том, что мы оккупированы? Быть может, ты считаешь, что в мере вовсе нет зла?
- Не то! Я вижу зло и в том, что мы оккупированы, и в том, что римляне казнят бунтовщиков, но я вижу также зло и в том, что существуют бунтовщики, и в том, что наш народ породил такого царя, который едва ли был бы лучше, чем римский наместник. А в той ситуации, которая сложилась, единственное, что от него требуется - это либо быть достаточно покорным Риму, чтобы не было беспрестанного кровопролития то тут, то там, или уж быть настолько непокорным, чтоб изгнать римлян раз и навсегда. Среднее - самое пагубное. И он именно таков. Дружеские отношения с Римом хорошо сказываются на благополучии и власти его семейства, да в том только лишь, что на наши традиции и верования нет тяжких гонений, да юношей наших не берут насильно в солдаты. В этом граница добра и зла. Но не всё зло от Рима.
- Как же не всё? От чего же ещё?
- Загляни в души людей! В самих их душах много зла!
- Душа - всего лишь идея, настроение! Это зло не опасно.
- Ошибаешься. Душа, пестующая ненависть, это источник зла.
- Разве есть в нашем народе ненависть?
- Как поступают с женщиной, совершившей прелюбодеяние?
- Согласно закону!
- А каков этот закон?
- Побить камнями до смерти, после чего вывесить труп...
- Хватит! Разве сердце твоё не содрогнулось, когда ты это говорил?
- Почему сердце моё должно содрогаться, когда я говорю о законе? Закон необходим, не нами он выдуман, а издревле соблюдался.
- Он верен за давностью происхождения? Разве те, кто родились раньше нас, обязательно должны быть мудрее нас?
- Но ведь закон подытожил длительный опыт народа!
- Новые времена дают новый опыт. Древние не могли знать нашей реальности, а мы можем знать их дела. Поэтому нам можно и должно пересматривать традиции, а они не могли дать закон на все времена вперед, да и не ставили себе такой задачи. Разве нам приходит в голову написать закон, который бы соблюдался после нас ещё тысячу лет?
- Это смешно! Конечно, нет! Как же мы можем диктовать условия тем, кто будет после нас!?
- Так почему же мы должны подчиняться тем, кто создавал законы для себя, живя намного раньше нас, совершенно в других условиях?
- Значит, надо отменить прежние законы?
- Зачем же так? Не надо всё отменять. Надо лишь понять, что мы вправе отходить от традиций, если умом и сердцем поймём, что эти традиции для нас неприемлемы, устарели.
- Но как же наказать жену за прелюбодеяние? Ты сказал, что закон не прав! Почему?
- Прелюбодеяние - не такая большая вина, чтобы наказывать её смертью.
- Но ведь сказано: "не прелюбодействуй"!
- Так ведь сказано же и "не убий"!
- Это не убийство, это - наказание!
- Почему человек берёт на себя роль судьи? Проступки человеческие, которые мешают людям жить, пусть наказывает человек, проступки же перед законами божескими пусть наказывает бог. Человек не должен вмешиваться в отношения другого человека и бога.
- Оставлять прелюбодеяние безнаказанным?
- Если жена прегрешила перед мужем, пусть муж наказывает её. Если она ему изменила, пусть накажет достойным способом, но не более, чем её вина. Разве сам муж не виноват зачастую ещё более в том же перед женой?
- Как же можно сравнивать измену мужчины с изменой женщины!
- Почему бы и не сравнить, коли о том зашла речь?
- Мужчина, как он не изменяй, не принесёт в дом чужого младенца. Женщина может. Поэтому на ней большая ответственность, значит, и наказание большее.
- Не все ли младенцы - агнцы божьи? Если господь послал младенца женщине, разве не решил он, что эта душа должна появиться на свет? Если женщина рожает по желанию божьему, то вправе ли мы судить о том, насколько угоден был богу выбор отца этому младенцу? Если отцом был не муж, то разве бог не знает о том? И если, зная это, посылает он младенца, разве не означает это, что он простил? Были времена, когда бездетную семью изгоняли, полагая, что раз у них нет детей, то значит, господь гневается на них. Было и такое, что вина ложилась только на женщину. Если бездетность есть грех, то рождение младенца не грех? Не всё, что происходит на земле есть грех. Что происходит естественным путем, то дозволено господом.
- Значит, надо наказывать бездетных матерей?
- Их уже наказал господь тем, что не послал им детей. А может быть, он их отметил так, предназначив иной миссии. Его выбор, его решение, им предначертанная судьба. Не должен человек нести зло за что-либо. Нельзя наказывать смертью. Разве сами мы настолько безгрешны, чтобы судить других? Если б никто не осуждал других, то и нас бы никто не осуждал.
- Припомни, ты оправдывал римлян, казнящих бунтовщиков!
- Я их не оправдывал. Они пресекали бунт, как могли. Они убивали тех, кто убивал других. Остановить огонь огнём - это, быть может, не лучший способ тушения пожара, но подчас - единственный. Их жестокость - следствие бессилия. Если бы они могли увезти всех бунтовщиков куда-нибудь, откуда они уже не вернутся, например, на необитаемый остров, и если бы при этом они предпочли их казнить, это была бы бессмысленная жестокость. Быть может, они и в этом случае поступили бы также, но ведь ситуация иная. Они не могут поступить иначе, стало быть эта жестокость неизбежная. Я уверен, что можно было бы обойтись без этих жертв, но ни я, ни ты, ни они этого способа не знаем.
- Поясни мне ещё раз, в чем состоит суть твоих взглядов?
- Если говорить кратко: я не считаю себя правым, а других неправыми. Я пытаюсь поставить себя на место своих недругов, взглянуть на проблему их глазами, пытаюсь понять их. Когда это удается, они перестают быть моими врагами. Я изгоняю ненависть из своей души, очищаюсь от неё. Душа, свободная от ненависти, спасается от зла. Я надеюсь на это. Даже если и не так - просто таким образом мне приятнее жить. Я избавляюсь от ненависти не ради своих врагов, а ради самого себя.
- Значит, у тебя нет врагов?
- Каждый порядочный человек заслуживает некоторое количество врагов. Я знаю, что некоторые люди желают зла другим. Я не могу быть другом и тем и этим. Есть люди, чья ненависть направлена непосредственно на меня. Я не могу считать себя их другом, а они считают меня врагом. Я лишь стараюсь изгнать столько ненависти, сколько удаётся. Не всегда достаёт сил на это.
- Следовательно, ты живешь без ненависти, без тревог?
- Меня тревожит, что люди порой жестокосердны.
- Все?
- Многие.
- Что тебе до них?
- Люди могли бы жить лучше, не в такой дикости, как сейчас. Они доставляют друг другу мучения и тем тешатся, спасаясь от собственных невзгод. Я видел людей, кого веселило чужое несчастье, поскольку позволяло чувствовать себя счастливыми, хотя это было далеко не так. Жизнь человеческая ценится повсюду низко, а любовь продается.
- Продажные женщины не заслуживают ничего, кроме презрения.
- Не одни они торгуют любовью, но все. Одни делают это открыто, остальные тайно. Любовью и дружбой торгуют все: правители и стражники, священники и нищие, купцы и землепашцы, хозяева и рабы. Каждый старается либо урвать побольше за любовь или дружбу, или за услугу словцом или поступком, либо купить всё это у других. Покупающих себе услады уважают все, продающих большей части презирают, тех же, кто не продает и не покупает, ненавидят.
- Странно. То мне кажется, что ты любишь всё человечество, то кажется, что ты ненавидишь всех.
- Как мать любит несчастное дитя сильнее, чем счастливое, так и человек бережет ушибленный палец с большей заботой, чем здоровые пальцы. Больше я беспокоюсь о тех, кого называют падшими. Если бы я мог, я бы исцелил больных, и наставил на путь истинный заблудших.
- Что есть истинный путь?
- Наверное, путь к добру, отказ от зла. Истинный путь - это поиск истинного пути.
- Разве не господь указывает нам истинный путь?
- Слышал ли ты ушами своими глас господа?
- Я не пророк, чтобы слышать его.
- Думаешь, пророк слышал его ушами? Не допускаешь ли ты, что пророк - это всего лишь человек, который прислушивается к своему сердцу?
- Выходит, что сердце - и есть бог?
- Возможно. В каждом человеке есть нечто, что говорит ему об истинном пути, он же порой так громко твердит свои молитвы к ложным богам, что не слышит собственного бога, заключенного в его душе.
- Знаешь, Странник, речи твои не одобрило бы духовенство. Пожалуй, тебя бы приговорили к побиванию камнями.
- Знаю и не боюсь этого. Ведь прежде, чем свершить такой приговор, должны два свидетеля донести на меня. Ты ведь не пойдёшь доносить?
- Нет!
- Верю. Другого свидетеля нет. Да и если б был, то ведь прежде, чем произнести приговор, они должны будут услышать от меня "говорил так и настаиваю на этом". Я же такого не скажу.
- Почему?
- Уж во всяком случае не из трусости. Просто "настаивать" на своей правоте - это не мой стиль общения. Я никогда не могу настаивать на своих взглядах, ибо это - всего лишь мнение. Я ведь могу и ошибаться. Если сотня людей вокруг меня станет утверждать, что белое - это черное, я не стану их разуверять ценой собственной смерти. Ибо я усомнюсь, прежде всего, не мои ли глаза меня обманывают? Или, быть может, уши мои мне отказали? Или мозг мой воспалён и воспринимает всё в ложном свете? Я сказал бы: "Я вижу иное и не могу решить, кто из нас прав". За такое мнение не побивают камнями, не так ли?
- Пожалуй. Значит, ты в безопасности?
- Никогда никто не может быть в безопасности.
- Ты же говорил, что не боишься смерти. Можешь ли ты описать случай, когда ты бы не стал пытаться избежать смерти?
- Пожалуй, если бы смерть моя могла предотвратить смерть другого человека, которого бы я любил, или которого бы считал более достойным жить. Я считал бы, моя жизнь не столь ценна, чтоб не попытаться этой ценой спасти кого-то другого, важного для меня.
- Ты готов пожертвовать жизнью за кого-то, кого знаешь и любишь?
- Не обязательно знать, чтобы любить. Представь себе младенца. Я не знаю его, но я заранее люблю его, потому что младенец - это наше будущее, это надежды наши, это еще только начавшаяся жизнь. В сравнении с ним я уже пожил достаточно, чтобы уступить ему место.
- Ты бы отдал жизнь за любого младенца, даже и не знакомого тебе?
- Да. Полагаю, что и ты - тоже.
- Нет, я в себе не уверен. Дети - это наживное имущество. Кто состоит в браке, говорят, что они появляются сами по себе, и когда надо, и когда не надо, и умирают довольно часто по всяким пустяковым причинам, и нет смысла привязываться к ним сердцем, пока не достигли они такого возраста, когда уж смерти среди них редки.
- Дети - не вещь, мой друг, дети - такие же люди, как мы, только менее защищенные в этом мире.
- Если останется мать с младенцем на руках без отца, то и младенец не выживет, и мать ничего хорошего не ждёт. Если же отец останется, а младенец умрёт, то семья еще может быть счастливой, и новые дети народятся, и будет при хорошем хозяине дом - полная чаша.
- Ты прав отчасти, поэтому я и не предлагаю никакому отцу спасать жизнь младенца ценой собственной жизни. Я лишь сказал собственное ощущение ценности того и этого. К счастью, судьба не посылает нам таких задач, не то бы мы все свихнулись, их разрешая.
- Чудной ты человек! И, говоришь, что в душе своей слышишь бога?
- Я слышу то же, что мог бы слышать и ты, если бы прислушивался. Всякому надо прислушаться. Не надо ждать веления свыше, чтобы творить добро. Надо самому себе велеть. Человек должен высший суд иметь внутри себя, а не ждать его снаружи.
- Ты хочешь, чтобы люди внутри себя растили бога?
- Чтобы любили друг друга и помогали в трудное время. Каждый человек - частица бога, если он живет и поступает с людьми так, как хотел бы, чтобы жили и поступали с ним другие.
- Да, ты прав. Люди должны воздавать добром за добро и лишь за зло платить злом.
- Если за зло платить злом, оно победит. Если лишь на добро отвечать добром, оно умрёт. Любить тех, кто любит тебя - это лишь отдавать дань справедливости. Этого мало. Надо быть добрым и к злым, а ведь это - несправедливость к себе самому. Прости обидчика, и тогда тебя, быть может, простят за те обиды, которые ты нанес, сам того не ведая.
- Это мне не понятно. Зачем прощать зло? Ведь так его не победишь!
- Случается ли, что стихия рушит чей-нибудь дом?
- Случается.
- А бывало ли, чтобы стихия построила дом?
- Нет, такого никто не видывал!
- Вот видишь! Зло приходит само, а добро лишь рукотворно!
- Но ведь иногда выпадает на долю человека удача.
- Чаще всего нежданная удача одного - это несчастье других. Когда же это и не так, то и слава богу. Но случаи такие гораздо более редки, чем случаи нежданной беды. Удача случайна, беда неотвратима. Жизнь дана не каждому родившемуся младенцу, смерть же никого не обходит стороной. То же можно сказать про многие иные удачи и несчастья: удачи посещают избранных и лишь на время, несчастья подбираются ко всем и надолго, а порой - навсегда.
- Что ж нам, за зло платить добром? Сосед у меня украдёт петуха, а я ему курочку подарить должен?
- В иных случаях, пожалуй, что и так.
- Значит, ты посвятил свою жизнь тому, чтобы избегать зла, и ради этого готов раздать всё, что имеешь, остаться нищим но чувствовать себя милосердным? Не гордыня ли это?
- Быть может, гордыня. Я хочу жить так, чтобы уважать себя. Я не могу избежать зла, как не может ящерица пробежать по горячему песку, не прикасаясь к нему. Но я, как она, стараюсь лишь едва касаться его, не погружаясь. Отталкиваться от него всеми силами. Хотя не всегда получается у меня добиться своей цели.
- Добиться цели? Какой цели? У тебя есть своя цель?
- Конечно. Моя цель - победить ненависть...
* * *
Сорок ударов чудовищного бича - это максимальное количество, которое может выдержать человек, не лишившись жизни. Приговорить преступника к большему числу ударов бича, равносильно смертной казни. Этот бич имеет на концах множество маленьких крючков, чтобы сдирать живую плоть. Итак, сорок ударов - это именно такое наказание, которое ещё не есть мученическая смерть, а лишь мучения без смерти. Злее этого только смертная казнь.
Пилат не хотел казнить Странника. Префект Иудеи, ошибочно именуемый прокуратором, считал себя суровым, но справедливым правителем. Когда жители бунтовали против строительства водопровода, он пытался унять их силой, но убедившись, что это вызовет слишком большие жертвы, отказался от своей идеи. Им не понравилось, что деньги для строительства он взял из храмовой казны. Смешные люди! Неужели они полагали, что Рим должен тратить собственные средства на улучшение водоснабжения покоренной провинции! Не для того она была покорена, чтобы увеличивать статью расхода, а как раз наоборот, для увеличения дохода и мощи великой державы! То же и с дорогами. Так же точно и с введением единой денежной системы и с движением войск и стражи по подведомственной территории. Всякий раз бунт. Всякий раз они готовы отдать свои жизни, лишь бы вставить палки в колеса его нововведениям. Да и причины то их какие-то смехотворные! Не желают видеть изображение животного или человека ни в какой форме! Дикость! Скольких великолепных статуй, картин, кубков, стен и прочего всего лишилась бы Италия и Греция, если бы руководствовались подобными суевериями! Фидий остался бы безработным в Иудее! Каждый раз приходится искать общий язык с этим отсталым народом! Не получается силой, приходится уговаривать. Не получается уговорами, приходится действовать силой. Силой, оно, конечно, всегда надёжнее. Уговоры только потому и действуют, что они сами понимают, что если не найдут мирного решения, то опять будет действовать сила, а сила Рима несравненно больше силы этих неорганизованных дикарей, не способных составить когорту, на знающих боевого порядка, не желающих держать оружие в руках. И царя-то они не могли себе толком выбрать, пока не нашелся такой, который собрал достойное войско, расправился с разбойниками, а когда пришла ему пора держать ответ перед первосвященником, явился туда во всеоружии, с вооруженной свитой. Старший Ирод отлично мог поставить их на место. Слава цезарю, у Пилата есть чем подействовать на этот сброд!
Но к чему сегодняшняя суета! Назначена казнь трех разбойников, одного из них можно бы и отпустить по случаю предстоящего народного праздника, а других двоих - распять. Пусть народ полюбуется и зрелищем двух корчащихся в предсмертном танце разбойников, и видом пустого креста, напоминающего о великодушии префекта Иудеи Понтия Пилата! Принесла нелёгкая этого смутьяна. Какие-то там грехи против веры нашел в нем первосвященник Иосиф Каиафа? Нам-то какое дело? Нашли вину против веры, так и судите своими обрядами! Зачем-то притащили сюда! Ведь сказал же - ведите к Ироду, как скажет, пусть так и будет! Опять притащили. Нет, мол, мы хотим твоего суда, великий Понтий Пилат! Знают, как подольститься. Мразь! Хотят убить своего соплеменника руками римской стражи, чтобы потом если что - взвалить на меня ещё и этот грех. А что он мне, собственно, сделал? Это ведь не тот Симон-Маг, что уводил в пустыню многие тысячи глупцов, обещая ему повторить чудеса Моисеевы? Того мы давно казнили. И смутьянов распяли предостаточно, чтобы надолго отбить охоту призывать к свержению установленной власти. У них, видишь ли ты, Моисей - освободитель народа из плена египетского, как мне один толмач сказывал. Так теперь новый Моисей сыскался, стало быть? То дело было серьёзное, а этот что? В храме что-то там раскидал, в субботу каким-то знахарством занимался? Какая разница - в субботу ли, или в какой иной день? Будто болезнь выбирает, в который день на человека напасть! А раз болезнь дней не разбирает, то и лекарь не должен. Прав он по-своему. Они погрязли в суевериях.
Но не спешил бы ты! Зачем тебе мутить народ? Понемножку надо действовать! Знахарь ты? Чудесно! Лечи по будням, а в праздник помолись своему божку, авось тебе будет уважение. В храм пришёл? Помолись опять же, зачем тебе прилавки опрокидывать и криком кричать? Вот добился ненависти сограждан. Что теперь с тобой делать? "Распни его!" - кричат они. Что ж сами не закидали камнями? Духу не хватило? Он и без того жалок, измучен. И молчит. Ни на какие вопросы не отвечает. За что его распять? На нем не вижу никакой вины.
- Что ж, говорят, ты называл себя их царём, а они вот смерти твоей просят?
- Ты говоришь? Я не их царь. Царям повинуются.
- И я говорю, что не царь. Что ты там в храме набедокурил, дружок? Столы опрокинул? Беда! Ведь на столах деньги лежали. Народ, я думаю, денежки-то эти подобрал, а менялам кто убытки возместит? Ты ли? Зачем же посягаешь ты на чужую собственность?
"Гнев меня ослепил! Знаю, что был не прав. Не смог стерпеть. Торгуют все. Душой торгуют. Телом торгуют. Богом торгуют. Даже в храме торгуют. Обменивают. И обманывают. Не надо было мне их видеть. Не сдержался. Всю жизнь старался победить ненависть. Полюбить зло можно, когда оно далеко, не видишь, лишь представляешь. Абстрактно. Конкретное зло - оно не таково, чтобы полюбить, понять, простить. Вдова пришла. Меняла обманул её. Обсчитал. Она просила вернуть её деньги. Богом умоляла. Он лишь смеялся. Стражников позвал, её вытолкали. Храм для жуликов, мошенников, стражники расхаживают как дома. А сирые и вдовые и в храме утешения не видят. Гнев обуял. Не смог сдержаться. Не смог победить ненависть".
- Что ж ты молчишь, как бишь тебя?
"Разве я молчу? Я же говорю! Нет, я не говорю, я только думаю... Почему губы отказываются меня слушаться? Жарко. Били. Губы, зубы, язык - всё одно сплошное кровавое месиво. Не хочу говорить. Больно. И не к чему теперь. Я был виноват. Пусть накажут, как сочтут нужным. Может быть, запомню. Может быть, научит меня это не поддаваться гневу. Сам учил других подставлять щеку обидчику, в теории всё видишь как просто было? А на практике не смог противостоять ненависти. Поддался гневу. Пусть накажут. Поделом. Буду молчать".
- Твоя жизнь в моих руках, а ты молчишь! Не безумец ли ты? Дай мне хотя бы мотивы твоих поступков! Я же должен решить, каков ты. Если ты покаялся, скажи, что больше не будешь так поступать. Ну же? Ты осознал свою вину? Сокрушаешься? Больше не будешь, ведь так?
"Поскорее бы всё кончилось. Что он со мной возится? Как нарочно путы врезаются в тело там, где уже терпеть нет никаких сил".
- Почему ты молчишь, когда я говорю тебе, что твоя жизнь в моих руках и мне нужны твои слова раскаяния, чтобы спасти тебя? Ты, видно, безумен?
- Ничего не изменишь. Всё свершилось.
- Что он сказал? Я ничего не понял. Это даже не греческий. Переведите, что он сказал?
- Он сказал, что ничего нельзя изменить, все свершилось или всё предрешено, что-то в этом духе.
- Как это - всё предрешено? Неужели он полагает, что не от меня зависит, каково будет ему наказание? Что ж, пожалуй, его надо научить уважать власти. Всыпьте ему сорок ударов. Да не сорок - пусть палач считает как обычно тридцать девять. А то мало ли - ошибется на один, а сорок один удар - это уже смертная казнь. Мне его смерть не нужна. Пусть оправится, да и ступает на все четыре стороны. Так тридцать девять ударов всыпать же ему! Всё, дело закрыто!
* * *
- Орут. Опять орут что-то. В такую жару неймётся же им! Что им теперь надо? Как - распять? Этого же самого бедолагу - распять? Да с ума они что ли сошли? Эй, вы там! Как же это можно распять того, кто уже наказан? Вы хотите двух приговоров за один и тот же проступок? Неслыханная жестокость! Он и одного-то наказанья, быть может, не заслужил. Впрочем, покажите мне иудея, не заслуживающего порки! Таких, я думаю, нет. Всем вам полезна взбучка. Но уж с этим покончено. Разогнать их. Не расходятся? Нет, не надо применять мечи. Ради того, чтобы спасти одного смутьяна не будем же мы колоть многих! Уж это - совсем излишняя жестокость. Коли они им не довольны, так он хоть отчасти виноват, те же, кто пришли поглазеть на казнь - вполне добропорядочные граждане, они заслуживают зрелища. Эй, угомоните их. Я сейчас скажу важное слово. Итак, в честь праздника я могу отпустить одного из приговоренных к смертной казни. У меня три преступника и один смутьян. Кого мне отпустить по вашей просьбе? Что? Нет, они точно рехнулись. Они просят за главаря разбойников, и готовы распять лекаря! Что ж, видимо, я ещё не достаточно хорошо изучил эту страну, чтобы понять их психологию. Пусть делают, как хотят. Что? Им нужно моё согласие? Я им предоставил поступать так, как они желают, чего ж ещё? Нужен какой-нибудь жест, им понятный. Толмача суда. Слушай, скажи-ка, как поступают ваши мудрецы, когда хотят сказать: "Делайте, как знаете, моё дело сторона"? Что? Руки умывают! Занятно. Так принесите ж мне таз и кувшин воды. Сейчас я умою руки на их глазах, и надеюсь уже, что этот кошмарный день закончится.
* * *
На спине не было живого места. Приходилось нести крест, взвалив его на спину. Не было сил. Было только одно желание - чтобы это поскорее кончилось.
"Я тороплюсь на собственную казнь, потому что она уже началась. Я тороплюсь лишь к её окончанию. Окончание будет свободой, концом мук. Странно, но я уже не чувствую ненависти к тем, кто меня так мучает. Сколь силён был мой гнев тогда, в храме! А теперь у меня просто не осталось сил на ненависть. Что же происходит? Я ли победил ненависть, или она победила меня? Я хотел уменьшения зла, я пытался понять и оправдать римские жестокости. А в результате эти жестокости обрушились на меня, и народ с восторгом наблюдает мои мучения, и предвкушает зрелище новых моих страданий! Я хотел улучшить их нравы! Куда уж дальше улучшать! Они не способны сострадать! Я не вижу ни одного человека, который бы сочувствовал мне. Или же они есть, но не в первых рядах? Пожалуй, что так. В первые ряды проникли те, кто более всех меня ненавидит. Не стоит судить о людях по первым рядам. Как поздно я понял эту истину! Те, кто в первых рядах, они тоже хорошие люди. Они лишь не ведают, что они творят. Их ослепил гнев, как он ослепил меня тогда, когда я опрокинул прилавки в храме. И как не был прав я, так не правы они сейчас. И как я нуждался в прощении, в снисхождении, так они нуждаются сейчас в этом. Если есть ты, Господи, то прости их! Они не ведают, что творят! Я вижу, что они ослеплены гневом! Не суди за поступки, свершенные во гневе! Не суди и ты во гневе, Господи! Мне не жаль себя, я лишь тороплю свой конец! Скорей бы он наступил. Скорей бы закончилось это жестокое зрелище для этих людей. Я не хочу, чтобы они привыкали к жестокости. Люди, я вас люблю! Я прощаю вас, и хочу, чтобы вы прощали врагов ваших. Победите ненависть, и спасётесь вы! Слава тебе, Господи, что я, наконец-то победил свою ненависть ко всем! К каждому. К каждому. И даже к этому, который сейчас ударит по гвоздю... !!! Как больно! Ещё несколько гвоздей, и уж не будет больше такой боли. Надо терпеть. Надо преодолеть ненависть. Я всё равно победил её..."
- Господи! Как тяжело терпеть! Но я ... Всё равно... Я, прощаю вас люди!
Где-то вдали ящерица зарылась поглубже в песок, спасаясь от полуденной жары...