Четырёх часовая электричка пришла на оледеневший перрон без опоздания, чем порадовала огромное количество замёрзших людей на платформе.
Михаил Евгеньевич протиснулся в салон, и умудрился занять свободное место у обледенелого окна. Убрал в ноги ящик, для зимней рыбалки, а зачехлённый бур поставил стоймя у окна и подпёр его ногой, чтобы не упал. Шапку снимать не стал, лишь расстегнул пару пуговиц на тулупе и расправил колючий шарф. Придвинул ближе к себе тёплый котелок с ухой, спрятанный в чёрный шуршащий пакет. Котелок прогревал сквозь ватные, плотные штаны и пуховик на овчине. Держать его приходилось в плотных варежках.
Электричка дёрнулась, зашипела и тронулась с места. Перрон остался позади, поезд потянулся и набирая скорость застучал колёсами. Расписные рисунки мороза на окне не давали разглядеть заснеженные поля пролетающие мимо. Все окна в электричке были разрисованы одним малером, но рисунок не повторялся не на одном окне.
Скованная льдом дорога от вокзала до дома хрустела под ногами. К весне всё растает и как казалось Михаилу Е. дорога сползёт к обочине с грязью, и надо будет вновь застилать асфальтом. Этот истрескался под ногами и льдом, как вафли в дорожной сумке.
Янтарём горели через один уличные фонари. Искрился в темноте воздух, редко падали снежинки, а за старым зданием школы показал бок родной дом.
Зайдя в подъезд Михаил Е. первым делом стряхнул с тулупа все снежные искринки, что насобирал по дороге домой, отбил высокие валенки об первую ступень и кряхтя стал подыматься.
До кнопки звонка Михаил Е. не дотянулся, дверь сама распахнулась и из квартиры вылетела зарёванная Юлька, единственная дочка Васильевича. Хлопнула со злостью дверью, и не замечая Михаила Е. спустилась на пролёт ниже. С матерившись навесь подъезд, она достала сигареты и стала нервно прикуривать.
Михаил Е. озабоченно покачал головой, видя как Юля добила сигарету в четыре глубокие затяжки и потянулась за следующей. Не хорошо девчушки молоденькой так ругаться и курить, тем более беременной! Михаил Е. припомнил, что Юле скоро рожать, но промолчал, не стал ничего говорить как и делать замечаний, хотя знал её с пелёнок.
Дверь открыла Зина, супруга Васильевича. Вытирая руки о передник она улыбнулась сквозь слёзы, и отступила на шаг назад приглашая гостю войти. Михаил Е. отказался, протянул Зине пакет с котелком и откланявшись побрёл на этаж выше.
Войдя в свою однокомнатную пустую квартиру, Михаил Е. сел на табурет в прихожей и не торопясь стянул с головы шапку, разглядывая жёлтые пятна света бьющего через окно кухни на стену, он разглядывал родные стены, словно не был здесь несколько тысячелетий. Повертел шапку в руках, и вздохнув стал разматывать с шеи шарф. Валенки получилось снять с ног вместе с шерстяными носками. Встряхнув ещё раз тулуп от теперь мокрых капель, и повесив его в шкаф Михаил Е. прошёл в комнату стягивая ватные штаны на ходу. Оставшись в домашнем трико и рубашке Михаил Е. влез в тапки. Включил телевизор, поставил греться чайник, и только усевшись на диван заинтересованный словами ведущего, как пришлось идти снова одеваться. С нижнего балкона звал Васильевич.
Темнота пугала морозом. Лицо, открытые руки лизнули ледяным языком. Свесившись чуть вниз, держась за перила, Михаил Е. увидел Васильевича сидящего на табурете, и доедающего уху с железной миски, скрябая по дну алюминиевой ложкой.
Одет был Васильевич в тёплые штаны, натянутые на двойные трико под ними. Высокие валенки с четырьмя носками, которые из двух были шерстяными. Тулуп до пят, натянутый на зимнею куртку, а под ней пяток свитеров. Голова вначале была завязана платком, поверх платка шапка, а на шапку как не странно была надета шапка ушанка, сильно стянутая и привязанная за тесёмочки к худой скуле. Чтобы не задувала под спину, Зина стянула на пояснице Васильевича армейский ремень с мутной бляхой. Каждую неделю ремень приходилось тыкать шилом, Васильевич худел на глазах.
- Лопаешь именинник? Михаил Е. прикурил папироску и задрав голову уставился в тёмное небо, он смотрел бы и дальше, но глаз кольнуло. Попавшая в глаз заноза растаяла, заставив залезть в глаз пальцем и убрать её как слезу.
- Спасибо! Убрав миску с ложкой на подоконник, где повёрнутым кинескопом к Васильевичу стоял телевизор за окном. Слышно было почти ничего, но главное что была хорошая цветная картинка, а новости можно почитать и по бегущей строке. - Серёга варил уху? Васильевич решил поддержать друга и полез в карман тулупа за папиросами.
- Ага! Все были! Ради тебя же и собрались.
- Пили?
- Не стали. Пришлось пузырь на рыбу у рыбаков менять. Не клевало вообще, еле на уху набрали.
- Ты купил? Я тебя просил!
На бледном лице Васильевича цветным был только кончик носа. Красный, как капля крови. Впалые глаза были всегда распахнуты настежь. Кустистые брови посидели, Васильевич с болезнью стал старше, сильно сдал за два года и постарел, но приобрел странную улыбку. Михаил Е. часто на неё смотрел, изучал, и не мог понять от куда и на что она похоже, понял только сейчас. Улыбался Васильевич улыбкой ребёнка.
Разливать портвейн с четвёртого этажа на третий Михаил Е. научился ещё минувшим жарким летом. Тогда Васильевич жил на балконе не долго, всего пару недель, но тогда было лето, а сейчас зима, и ситуация теперь совсем другая.
- Давай в угол. Васильевич с вытянутым стаканом кивнул на угол заваленным всяким хламом. - Зина в комнате.
Пришлось измудриться, чтобы попасть в пустой стакан на подоконнике. Часто Васильевич держал его в руках, и просто подставлял его под струю. Теперь же стакан стоял на подоконнике, в неудобном положении, и приходилось контролировать, чтобы он от полноты не перевернулся, и не слетел вниз.
- Твоё здоровье!
Васильевич молча выпил, смаканул не боясь растресканных губ в будущем, и закурил через минуту.
- Ты зимовать здесь собрался? Что опять у Юли случилось?
Васильевич опустил пустой стакан, оглянулся назад, но жена всё поняв, просто развернула телевизор к себе , и не мешая задёрнула окно шторой. Васильевич с минуту ещё глядел на шевелящиеся шторы.
- Дела плохи Миш! Он её выгнал и избил на последок. Всё же оторвавшись от штор, выставил вперёд без опаски стакан.
Закончив третий курс училища Юля съехала от родителей в съемную квартиру, квартиру она делила с подружкой. Так было легче платить и жить было не страшно и веселее. Где то на этом участке времени она влюбилась, как ей казалось, и пришла домой к родителям уже брюхатой. Делать нечего, размахивать руками было поздно, да и парень её не шёл на попятную. Трезво осознавал, что случилось и был не против жить со своей будущей женой и воспитывать своего ребёнка. Но свадьба не задалась. Сильно заболел Васильевич. Тяжело и как то махом, словно сама болезнь смахнула его с твёрдых ног. Туберкулёз прогрессировал на удивление быстро, и просто пожирал его. Болезнь словно не хотела чуть задержаться и пожить в этом теле. Васильевич умирал с каждым днём всё быстрее.
В первый раз на балкон Васильевич вышел летом, чтобы не заразить дочь и внука. Юля пришла к родителям на две недели, пока пил муж. Тогда она тоже пришла избита и была выгнана из дома.
Кривые тени деревьев раскачивались на стене. Тихий, холодный лунный свет проектором показывал немое кино о скрюченных деревьях и злом ветре. На подоконнике замёрзшей кучей искрился снег.
Надрывно, тяжело и уже второй час Васильевич не переставал кашлять. Кашлял сильно, часто закашливался на долгие десять минут. Сплёвывал вниз, вытирал рот уже замёрзшей деревянной тряпкой.
Измотанный, и злясь на свою судьбу Васильевич потихоньку успокаивался. Кашель затихал, усмирялся в груди. Кутаясь под двумя одеялами и в надежде всё же заснуть, Васильевич неожиданно открыл глаза, словно что то вспомнил давно позабытое.
Михаил Е. не спал. Он давно привык засыпать под кашель Васильевича. Дело было даже не в бессоннице. Просто что то не давало уснуть, поэтому заслышав тихий зов с балкона Михаил Е. резко встал. Накинул на пижаму красный махровый халат в цветочек, оставшийся ещё от супруги, и влез в валенки, мирно лежащие на тёплых батареях.
Ночь искрилась. Светлый диск луны висел чуть выше веток самого большого и старого тополя во дворе.
Васильевич за видя склонившегося с балкона соседа вновь по-детски улыбнулся. Улыбался как больной ребёнок, осознав что пугает родителей своей болезнью. Вот только больше не болеть не обещает, как и не есть снег с ладошки, и ходить всегда в шапке и застёгнутым.
- Мишк! Я помру ты Зинку с Юлей не бросай. Ты уж извини за то что так бессовестно прошу, но больше не к кому обратится.
- Сплюнь дурак, живи сто лет!
Смешок оборвался сразу кашлем. Васильевич зашёлся кашлем и сплюнув харчу в тряпку сказал:
- Только сплюнуть и могу. Ты же знаешь, я за всю жизнь мало что просил у тебя. Так будь добр просто выслушать. Мне не на кого оставить их.
- Когда помирать собрался?
Васильевич полностью повернулся к диску луны. Его бледное лицо теперь казалось измазано мелом.
- В апреле, в начале апреля. Весна ранней будет. Могилку легко будет капать и пенсию как раз принесут.
- Пенсия тебе зачем? С собой заберёшь?
- Хоронить меня будите.
- Не переживай, закопаем. Ты не окоченел там?
- Нет! Васильевич опять улыбнулся улыбкой ребёнка. - Даже чуть жарко!
Врёт наверно, подумал Михаил Е., когда закрывал плотно балкон, и укутавшись, отвернулся к стене: - Холодно же. Зима!
Погода сжалилась над больным. Сильных морозов больше не было. В марте часто случались оттепели. Как и предвещал Васильевич начало апреля было тёплым. Снега уже не было, это на себя взял март. И всё вроде было хорошо. Весна. Тёплое солнце, но как и говорил Васильевич, после получки пенсии, он умер. Умер тихо, сидя на своём старом табурете. Умер ночью, после долгих попыток заснуть. Кашель так и не отпускал его до конца. Может даже и остался в груди. Затаился и ждёт, но мертвецы не кашляют.
За бутылку водки братья с соседнего подъезда помогли разогнуть Васильевича из сидячего положения.
Ну а дальше были похороны. Достойные и достаточно скромные. Поминки провели в маленькой кафешки, что кисла в собственной грязи.
Ну а в конце апреля у Васильевича родился внук. Зина пожила с Юлей не долго. После внеочередного скандала и сорока дней по Васильевичу, она уехала, как сказала к сестре.
Эпилог.
Обоснный подъезд затопил первый этаж своим природным запахом. На первой ступени, об которую Михаил Е. привык отбивать валенки от налипшего снега лежал пьяный человек. Пьяные глаза постепенно закрывались. Изо рта текла слюна, а под собой было наблевано. Человек располагался на ступенях ко сну, он бы так и уснул, но ему отчаянно мешала Юля, она теребила его за руку и пыталась протащить по ступеням наверх, домой, но завидя вошедшего Михаила Е. она отвернулась и тихо заплакала у чужой двери.
Михаил Е. потоптался рядом, но ничего не сказав стал подыматься выше. Лишь остановился у открытой двери квартиры Васильевича. Из глубины доносился детский плач.
Солнце опускалось за дома, но перед тем как полностью пропасть, тополь расцарапал её своими старыми и самыми высокими ветвями во дворе
Михаил Е. перегнулся через перила собственного балкона. Внук Васильевича лежал в коляске вытащенной на балкон, и орал в отсутствии матери более часа, но завидя склонившегося соседа, он успокоился и улыбнулся ему своей детской улыбкой.