Двери трамвая тяжело закрылись, они бухнули, как тяжёлые врата замка, готовясь к долгой осаде. Сразу несколько спин, что до этого вытягивались в струну, ослабли и облокотились об грязное стекло. Трамвай набирал скорость медленно, он часто притормаживал, и гневно звенел на автомобили, которые не желали уступать дорогу. Материлась и кондукторша, которая не могла протиснуться даже в середину салона, что бы обилетить, а пассажиры пользовались этим и не хотели передавать за проезд. Кондукторша грозилась, что на следующей остановке будет стоять контроль с взводом спецназа с автоматами, но на следующей остановке ни кого не было, кроме тех же пассажиров, которые не хотели платить за проезд.
-Простите, но Вы стоите у меня на ноге!
-Я жутко извиняюсь, но ни чего поделать не могу. Потерпите, я скоро выхожу. Ещё одну остановочку потерпите!
-Граждане, отдайте мне хотя бы сдачи с полтинника, а билет оставьте себе.
Половина ехавших сделала усилие, что бы обернутся и посмотреть на простачка, который попросил передать за проезд. Естественно деньги даже не дошли до кондукторши, они осели у кого-то в кармане, и этот кто-то сейчас наверно выйдет.
Толпа только качнула головой, так и есть, простак. Худощавый, лет за сорок, в чёрном дедовском плаще, и в шляпе, на которой был надет целлофановый пакет. На улице не погода, половина пассажиров стояла с мокрыми зонтами, но зачем надевать шляпу, спасаясь от дождя, и спасать шляпу от дождя целлофаном? Простак!
Мужчина сглотнул тугой комок, что сейчас застрял у него в горле, он не привык и жутко не любил, быть в центре стольких взглядов. Мужчина потупил взгляд, обтёр лицо от капель пота, и уткнулся носом кому-то в спину, тяжело сопя. Он думал, продолжал потеть, и как это всегда было, мужчина горел внутри себя своим огнём позора. Ему казалось, что весь трамвай смотрит на него, смеются и показывают пальцем, а может даже крутят этим пальцем у виска.
После трёх остановок трамвай на половину опустел, появились свободные места, и мужчина всё ещё думая, что на него смотрит половина пассажиров, решил присесть и отвернутся к слёзному стеклу. Так он не будет видеть этих взглядов, так про него забудут и перестанут пялица. На самом деле на мужчину ни кто не смотрел, поглядывала молодёжь на странного дядьку в плаще и в шляпе, на которой был напялен целлофановый пакет с красными буквами "Спасибо за покупку", но ни чего больше. А мужчина продолжал сгорать в огне позора, и боялся повернуть взгляд. Он так сидел ещё две остановки, пока в его кожаном портфеле не зазвонил мобильный телефон.
Телефон надрывался, а мужчина тяжело раздумывал, ему не хотелось брать трубку, он вообще не хотел шевелиться, ведь нужно будет оторваться от стекла, от мокрой улицы, и вновь стать посмешищем, а ведь огонь позора только-только погас.
Номер был не знаком мужчине, да и понять к какой системе сотовой связи он относится, было не возможно, слишком много в нём присутствовала звёздочек, решёток и плюсов.
Дрожащий палец нажал на кнопку приём, но из трубки раздались гудки, затем молчание и чей то голос подавившись чем-то, сказал: - АЛЛО!
-Да, здравствуйте, я слушаю Вас!
-Добрый день, Константин Иванович, как Ваши дела?
-Всё хорошо. Константин Иванович добротно закивал своим хорошо выбритым подбородком. - Как у Вас?
-О-о. Спасибо за заботу, всё хорошо. Скажите Константин Иванович, Вы сейчас едите в трамвае по маршруту номер три? На ваших часах сейчас половина шестого?
-Да! Взгляд впился в часы. - Да!
-Отлично, Вы бы не могли мне помочь?
Константин Иванович замер, ему очень страшно хотелось помочь, и это он сделает без промедлений, но остатки разума, которые почему-то затуманились, как только он поднял трубку ещё работали, и он не понимал от куда взялась такая жажда стремления к просящему о помощи. Ведь он совсем не знает звонившего.
-Да, я Вам помогу! Константин Иванович не заметил, как вскочил с места, его портфель упал в ноги, но ни чего этого он не видел, как и не чувствовал новое жжение огня позора. Ведь теперь все смотрели на него, стоящего и орущего в телефонную трубку.
-Огромное Вам спасибо. Моя просьба проста, и легко выполнима, но помочь сможете только Вы. Скажите Константин Иванович, Вам не будет затруднительно позвать к телефону Петра Василича Громыко? Он едет в том же трамвае что и Вы.
-Конечно, конечно. Константин Иванович пнул ногой собственный портфель, который мешал ему сделать шаг. - Граждане, среди Вас есть Пётр Васильевич Громыко? Вас к телефону, отзовитесь! Громыко, кто здесь Громыко?
Константин Иванович прогуливался по вагону и выкрикивал фамилию, часто добавлял инициалы, но ни кто не отзывался. Константин Иванович не сдавался, он подходил к каждому мужчине, старше двадцати одного года и лично спрашивал имя, фамилию. При этом тыкал в лицо телефоном.
-Алло, Константин Иванович, Вы меня слышите? Раздалось из трубки после пяти минутного молчания. -Да-да, я Вас очень внимательно слушаю. К сожалению, в трамвае такого нет.
-Это Вы простите меня, я рано позвонил. Скажите, какую улицу Вы сейчас проезжаете?
Константин Иванович чуть присел, что бы лучше разглядеть улицу, растёр левой рукой грязное стекло, и впился взглядом в окно. - Мы едим по проспекту Ленина.
-Ещё раз прошу прощения. Громыко Пётр Васильевич должен только сейчас войти в трамвай.
-Ни чего, ни чего, сейчас будет остановка, и я вновь позову его.
-Если Вас это не затруднит, мне так не ловко перед Вами, огромное спасибо Вам, Вы очень добры. Другой любой уже давно бросил бы трубку.
Именно, любой другой, но не Константин Иванович, ведь по нутру он был человеком добрым, чересчур отзывчивым (что сейчас и показывал), нет, он не был глупым, наоборот. Константин Иванович был хорошо образован, в меру начитан, именно в меру. Он мог поддержать разговор на любые темы, мог себе позволить даже спор, но только на темы истории, литературы, и не много физики. Так как не давно Константин Иванович нашёл учебник по физике, и просто выпотрошил его, он впитал всё, и ему показалась этого мало. Он пил все учебники по физике залпом, стакан за стаканам, учебник за учебником, он даже стал посещать лекции, но быстро в них разочаровался. Всё это он давно уже знал, именно знал, а вот слышать пришлось впервые, поэтому ему стало не интересно. Читать одно, а слушать старого маразматика с дефектом речи это другое. Порыв пропал, вернулись вечера одиночества, это было всегда, даже в самом начале, когда Константин Иванович увлёкся театром. О! Это были времена. Константин Иванович болел, болел театром, умирал, когда все актёры выходили на сцену и кланялись, но возрождался с началом нового сезона, он оживал, когда отходил от кассы и сжимал новый билет. Всё это было, был даже круг "своих", который он так легко влился, потому что и они болели той же болезнью, и умирали как один, но кто больше, кто меньше ни кто не мерил и не измерял. Здесь были все свои, именно свои. Здесь каждый вечер после спектакля собирались "свои" на чьей-то квартире, и обсуждали, обсуждали. Посиделки продолжались до самого утра, и не кто не хотел уйти, прервать разговор, и показать тем самым всю верность театру, доказать свою любовь актёрам. Но всё это тоже кончилось. Любовь оказалась обманом, театр обыкновенной забегаловкой. Вся преданность и любовь растаяла, растаяла, когда Константин Иванович узнал цену всему. Они не любили театр, они лишь использовали его до своих жалких целей. Использовали, они превратили театр во что-то отвратительное, и очень долго, очень долго Константин Иванович отходил от этого всего. Он даже забросил и не пошёл на новый сезон, как и на два остальных, болезнь разочарования оказалась сильнее, чем любовь к театру. И даже сейчас, когда он сидит в своём любимом ряду, на своём любимом месте и смотрит как играют боги, он вспоминает, как женщины из его круга "своих" делали минет, актёрам за кулисами во время антракта, как мужики, именно мужики, которых он считал мужиками ездили в номера актеров и спали там с ними. Пусть, пусть это так, но зачем было прикрываться мною, театром, игрой сцены, которая возносила. Ведь для этого не надо было клясться любовью к театру, не надо было знать наизусть все творения Шекспира, не надо было.
Константин Иванович сжал трубку до хруста, своей тощей, костлявенинькой ручкой. Там где у мужика должны были обнажиться костяшки, набитые во время сражений, или хотя бы в битве на улице, у Константина Ивановича обнажились розовые кружочки, как стыдливые щёчки юных девочек после первого поцелуя. Он моргнул, когда дверь хлопком открылась, и в салон вбежали люди, прячась от дождя, он вспомнил, о чём его просили, и вновь заорал на весь вагон.
-Громыко Пётр Васильевич, Громыко. Такие есть?
Константин Иванович видел, как уходящие вертели пальцем у виска, слышал откровенные разговоры о себе, но почему-то ему было наплевать, именно, плевать на вас всех, и он будет плевать, пока его рот не пересохнет, и губы не осыпаться, как бутон цветка вздумавший вырасти посреди пустыни.
-Я Громыко, я. Мужчина очень крупной комплектности нагнулся к уху Константина Иваныча, и ещё раз повторил. - Чего орёшь, придурок, чего надо?
Константин Иванович сглотнул громко, молча протянул телефон, и заявил.
-Вас к телефону!
Мужик скрипнул зубами, дёрнул мышцами, перебирая грудями. - Какой на хрен телефон? Ты!! Мужик оглядел Константина, задержался на его шляпе, прочитал пожелания на целлофановом пакете, и даже не смог сжать кулак.
Константин Иванович прыгнул на вызываемого абонента, сжал ноги, делая замок на спине, и одной рукой прижал телефон к уху Громыко, держась второй рукой за толстенную шею. Возражений не последовало, как только Громыко услышал в трубке: - Алло!
- 2 -
Велосипед чуть скрипел под напором ног, которые выжимали из педалей всё. Колёса крутились чуть слышимым шипением шин, но что бы услышать их песню, надо было отключить все звуки улицы, нажать отбой на ЭмП-3, и на время попрощаться со звонким голосом, и тяжёлой музыкой группы "Металлика". Надо было, но Никита Прохоров не хотел. Он крутил педали своего велосипеда, купленного не давно в кредит и слушал Джеймса Хэтвилда. Ему нравилось это, он с наслаждением рвал ветер, разрывая его своей собственной скоростью, (купленной в кредит) и самому лететь, бросив вызов порыву ветра мчащегося в его сторону. Никитка не ломался, ни когда и не где, он считал себя стойким, упорным, и пусть родители обзывали его баранам, овном, но зато друзья называли его преданным, от части честным (как сложится случай), но всё же баранам. Никита не обижался, он даже сам не знал, откуда в нём столько упрямства. Знал себя, знал точно, на что способен, и чего точно не сможет сделать, но вот как зародилось упрямство в нём, Никита не знал.
Никита разогнался, увидев на светофоре моргающий зелёный. Проскочил перекрёсток, и выехал на улицу Гагарина. Сразу же остановился у первого столба, вытянул с рюкзака, что висел за спиной, цветной листок, размером 21 на 30 в формате А4, и прилепил его на столб, даже не взглянув на будущего мэра города. Никита, сделав дело, отъехал от столба, но также остановился у следующего, что бы опять приляпать депутата к столбу. Подработка Никите нравилась, работа не пыльная, да и хорошо совместимая с катанием по городу, к тому же всё это удовольствие должно было полностью окупить велосипед.
Никита передвигался по улице Гагарина медленно. От столба к столбу, оставляя за собой одну и туже рожу, что теперь смотрела на город хищным оскалам, и предвкушала. Рожа жаждала этот город, пусть она ни чуть не лучше и не хуже других, но это пока, ведь осталось немного. Скоро выборы!
Так депутат, балатировавшийся в мэры, захватывал город. Пусть он начал свой захват с улицы Гагарина, и захват проходил медленно, но Никита старался, как мог.
Столбы кончились, Никита залез в рюкзак, и на дне нашёл последний листок. Можно было его скомкать, выбросить в мусорное ведро, порвать, бросив кусочки цветной бумаги на спину ветру, что бы он чуть подальше оттащил этот мусор, но Никита ни сделал из всех предложенных вариантов ни чего. Он вновь сел на свой велосипед, переехал перекрёсток и остановился возле щита реклам. Мэр занял своё место среди услуг массажиста, и продажей квартиры в центре, в новом доме. Никита разгладил сморщенную рожу рукой, но будущий мэр остался быть собой, как и не сломался его хищный оскал.
Никита устало вздохнул, он всегда делал так, после конца работы он вздыхал. Никита думал, что так помогает себе, он доказывает себе, что он не бездельник, как некоторые его однокурсники, что живут за счёт таких вот! Никита ткнул пальцем в глаз депутата, проковырял маленькую дырочку, и подумывая, сорвать и выбросить? Но гнев быстро прошёл, Никита даже загладил дырку в глазе депутата, вернув ему зрение, и опять устало вздохнул.
Настроение почему-то упало, стало неуютно на этом перекрёстке, и кажется ветер похолодел. Никита съежился, дождался когда дрожь пробежит по всему телу, и забросив ногу через раму велосипеда, застыл. Никита смотрел не моргая, на маленький кусочек бумаги, что был приклеен чуть ниже депутата. Клочок бумаги был выдрат из чьей-то тетрадки, грубо приклеен на какой-то старый клей, и почерк был не красивый, корявый. Такое объявление не хотелось читать, но Никита читал, читал и перечитывал. В голове что-то вертелось, но Никита ни чего не мог понять, он даже тряхнул головой, и почему-то губы скривились в кривой ухмылке. Никита ещё раз перечитал.
Прошу помощи у Никиты Прохорова!
Никита, приедъ на улицу Горького.
Жди меня у таксофона. Я позвоню!
Никита отстранился от рекламного щита, покрутил головой в поисках хихикающих друзей, которые наблюдают сейчас за ним, но ни кого не нашёл. Да и на шутку это не похоже, глупость какая-то. Никита отвернулся от рекламного щита, выехал на дорогу, и посреди дороги опять застыл.
Я позвоню!
Никита проглотил тугой комок, что мешался в горле, комок туго пополз вниз, царапая горло. Никита стоял посреди дороги, он смотрел неотрывно на рекламный транспарант, что колыхался на ветру, натянутый через всю дорогу, от столба к столбу. Никита читал, он уже несколько раз сам повторил: Я позвоню!
Никита не помнил, как доехал до улицы Горького, он не доехал, а долетел, не видя ни каких цветов на светофорах.
Таксофон стоял красным пластиковым грибком, Никита не доехал до него метров пять, он остановился, и только сейчас почувствовал страх. Никита боялся, он поменялся в лице, губы его были бледны, спина почему-то горбатилась, казалось, что страх давит сверху. Хотя он был везде, он давил сверху, напирал с боков, был внутри. Никита посмотрел на свои руки, пальцы тряслись, отбивая заячью дробь, ноги стали подкашиваться. Люди, бредущие на встречу останавливались, смотрели на Никиту, интересовались о здоровье, предлагали помощь. Никита даже не почувствовал, как какой-то дедок запихал ему в рот две таблетки валидола. Мятный вкус и холодок приятно растеклись во рту, перемешались со слюной, и проникли внутрь. Легче не стало, но Никита всё же очнулся от оципинения страха, и раскусывая таблетки, промямлил: - Всё хорошо, спасибо!
Толпа, скопившаяся на дороге из-за Никиты, стала расходиться. Никита слышал от уходящих людей не приятные фразы: - Передозировка. Не то понюхал. С будуна! - Кричали люди. Но Никите сейчас было наплевать, он не знал, что сейчас делать, ему хотелось убежать, бросив велосипед, но ноги не позволяли. Никита стоял и ждал, он не спускал с глаз телефонную будку и боялся.
От телефонного звонка Никита вздрогнул, он ждал его, но всё же вздрогнул. Велосипед упал, звякнул, упав на дорогу. Никита заплакал, он обнял лицо трясущимися руками, и не видя цели побрёл к телефонной будке.
-Здравствуй Никита! Раздалось в трубке.
-Ага. Никита хотел поздороваться, но не смог. Мешали слёзы.
-Я рад, что ты откликнулся на мой зов. Спасибо тебе, ты хороший мальчик.
-Ага. Захлюпал Никита, глотая слёзы.
-У меня к тебе не большая просьба, ты не мог бы мне помочь? Я очень нуждаюсь в твоей помощи.
-Хорошо, я помогу. Никита вытер лицо рукой, стряхнул слёзы с глаз, и всё выжил из носа. Руку вытер об штанину.
-Спасибо тебе, я знал, что ты не откажешь. Моя просьба проста и легко выполнима, но помочь можешь только ты. Я хочу, что бы ты отправился на улицу Маяковского, там найдёшь пятый дом, квартиру номер 32, и скажешь Антону Васильевичу, что бы он включил телефон.
-Это всё? Никита обрадовался, дело плёвое.
-Да, это всё. Справишься?
-Конечно, плёвое дело. Никита весело загоготал в трубку. - Маяковского дом 5 квартира 32. всё понял, сейчас сделаю.
-Спасибо!
Никита не слышал благодарных слов, он уже сидел на велосипеде и переезжал дорогу, нарушая правила. Пятый дом Никита нашёл быстро, улица ему была знакома, когда-то он бегал в этот дом, окрылённый крыльями любви. В этом доме жила одна из его девушек, что повстречались на его жизненном пути, только она жила в другом подъезде.
Никита бросил велосипед у дверей подъезда, залетел внутрь и поскакал по этажам. Железная дверь с табличкой 32 находилась на четвёртом этаже, слева от лестницы. Никита просто упал на неё, забухал кулаками, напал на звонок, и не останавливаясь, стал стучать и звонить одновременно. За дверью молчали, в смысле молчали жильцы, а вот музыка рыдала на всю. Никита припал к двери ухом, но не перестал звонить, лишь ослаб удар кулака. Такой музыки Никита не слышал, но всё же догадывался, что такая когда-то существовала. Играли военные, в смысле все песни были на одну и туже тему. Война. Солдаты пели о затянувшимся бое, где-то проходящий в горах. Гибли, много гибло, если верить песни, то в том бою лёг весь отряд. К песни часто присоединялись вопли, эти вопли лились и накладывались на песню не из динамиков, а из обычной пьяной гортани. Горло орало до хрипоты, часто не попадала в ритм, замолкала по случаю забывчивости слов, но продолжала петь, слова не нужны, горло пело сердцем, израненным сердцем.
Никита забухал сильнее, он бросил звонок, как что-то мало эффективное, всё равно его не слышно, слишком громко играла музыка. Дверь, наконец, открылась, но не та, а соседская. Оттуда вылез мужик, в семейных трусах, и с рыжими усами, как у таракана. Он как смог вытянул свою веснушчатую голову в проём двери, не желая перешагивать порог в домашних тапочках.
-Чего хулиганишь?
Никита обернулся в пол оборота, оглядел мужика, и без колебаний вернулся к своему делу, только теперь в ход пошли ноги. Что делать дальше Никита не знал, но он точно знал, что если ему не откроёт, то он будит биться головой, пока не разобьёт её. Ведь он баран!
-Хватить стучать. Не откроет он.
-Почему? Никита остановился, и зачем-то подёргал за ручку.
-Каждый год у него такое. В запое он. Мужик пожевал усы. - Авган вспоминает. Годовщина у него. Мужик вновь пожевал усы. - Не откроет он, приходи через три дня, у него выпивки на три дня осталось, потом сам вылезет.
-Мне сейчас надо.
-Не-а, не получиться. Я то знаю. Мужик ткнул пальцем себя в дохлую грудь.
-А если вскрыть? Монтировка есть?
-Чего сдурел что ли? Может тебе ещё автогеном дверь вырезать.
-Не плохо было бы, а есть?
-Кто? Мужик выпучил глаза, и на его лице вновь зашевелились усы. Таракан!
-Автоген!
Дверь хлопнула, Никита услышал проворот ключа и мат за дверью, шорканье тапочек по линолеуму. Теперь Никите ни кто мешал, он тарабанил так, что с последнего этажа, и с пролётов снизу по-открывались двери. Жильцы высыпались на площадку, загудели в злобном возмущении, но не один не поднялся, как и не спустился, ни кто не осмелился мешать Никите.
Песня закончилась, но пьяная глотка всё ещё орала, допевала песню. Никита усилил стук, у него было совсем не много времени, что бы достучаться, ведь в промежутке между песнями так мало времени, и Никита вновь затарабанил.
Песня началась, секунды, что отдыхали динамики прошли. Никита зло ударил кулаком по двери, и чуть не плача, пару раз стукнулся лбом о дверь.
-Кто там? Раздалось из комнаты, но Никита всё же услышал.
Никита вздрогнул, зачем-то вновь затарабанил, а потом опомнился. - Это я!
За дверью раздалось шебуршение, тяжёлые шаги приближались, и Никита уже полностью слышал все бранные слова, сыпавшиеся на него с той стороны двери. Наконец дверь открылась. На пороге стоял хозяин в рваном трико, без майки, и без какого-то человеческого вида. Волосы всклочены, глаза вытаращенные, как у его соседа, недельная небритость, хотя это уже борода.
-Чего надо?
Теперь Никита окаменел, он добился своего, но почему-то именно сейчас он потерял дар речи. - Пожалуйста, Антон Васильевич, подключите телефон, Вам должны будут позвонить. Наверно это срочно. Никита выжимал слова из себя с усилием, он сильно потел и с большим усердием, заставлял себя смотреть неотрывно в пьяные глаза Антона Васильевича.
-Чего надо? Глаза выпучились ещё сильнее.
Никита вскинул брови, скрипнул зубами и толкнув Антона Васильевича в бок, забежал в квартиру. Никита пробежался ураганом по квартире, ища телефон. Он бежал, и спотыкался на пустых бутылках, что валялись по всей квартире, переворачивал банки с окурками и харчками. Телефон нашёлся на столе, рядом лежал провод, свёрнутый в колечко, и вилка одиноко лежала на лакированной столешнице. Никита залез под стол, но перед этим ухватился за вилку. Телефон звякнул от натяжки шнура, и поехал по столешнице, словно маленькая машинка за ребёнком. Но остановился, почти у самого края. Антон Васильевич вошёл в комнату раскачиваясь, из стороны в сторону, он уже нагнулся под стол, и ухватил Никиту за ногу, но Никита брыкнул ногой, свернулся калачиком под столом, и вогнал вилку в разьёмник. Телефон сразу зазвонил. Антон Васильевич присел, судорожно посмотрел на телефон, перевёл взгляд на Никиту, и не решаясь потянулся к трубке.
-Добрый вечер Антон Васильевич.
Это всё что услышал Никита, он узнал голос звонившего, и облегчённо вздохнул, как всегда, как после трудной, но всё же выполненной работы.
- 3 -
Холод комнаты пугал, заставлял тянуть одеяло почти до носа, что бы согреться, но дыхание уже выпускало из себя ледяной воздух, губы синели, и холодное покалывание в сердце учащалось. Казалось, что холод лезет внутрь специально, это его цель, предназначение, а может это предвестник конца?
Глаза моргнули, холодный комок с трудом пролез в горло, тишина повисла в комнате, и только звонко звенел льдом холод. Джеймс Адвел затаился, он сам заставил себя выдумать всё это, он каждое утро выдумывал всё это, для чего? Он сам не знал, просто Джеймс Адвел устал, да, именно устал. Он был уставшим не от тяжёлой работы, он не стоял у станка по двенадцать часов, без права на обед, он был уставший внутри, его душа устала, устала жить и существовать. Она была изношена, как деталь одного большого конвеира, и теперь она лишь ждёт, что скоро придёт мастер, и заменит её, но почему-то мастер не торопился, а деталь работала на износе, выжимая из себя последнее, и ждала покоя, но кажется мастера уволили. Это пугало ещё больше, Джеймс Адвел ни боялся смерти, он сам ждал её, ждал и надеялся на её щедрость, на покой ночи и забвение. Его костёр давно догорел, и ни кто не знал, на чём сейчас тлеют угли, его душа давно износилась, она рваная, как парус корабля после яростного шторма.
Сегодня не получилось, ни кто сегодня не пришёл за Джеймсом Адвелом, как и вчера, может быть завтра? Глаза опять моргнули, из краешка пустых глаз покатилась капля. Слеза? Почему плачем, Джеймс Адвел, опять жалеем себя? Может быть! Мне можно! Отвечал внутренний голос. Я это заслужил, как заслужил смерть, я имею на это полное правое. Я человек! Ни кто не может у меня отнять это. Так вот окно, вот стул. Вот верёвка, вот опять тот же стул. Нет! Нет! Протестовал голос. Не хочешь? Ты же мечтаешь о смерти. Боишься? Тогда вон ванная с тёплой водой и твоя бритва. Не боюсь я! Закричал голос внутри, выгоняя холод из тела, и заполняя его огнём, от раздутых углей. Я не заслужил такой смерти, я буду ждать только одну, свою, и только мою. Ведь она придёт? Больше ни кто не отвечал Джеймсу Адвелу, голос стих.
Двери распахнулись, Джеймс Адвел шёл по коридору в дорогом костюме чёрного цвета, его ботинки отражали и приглушали свет всех ламп. Наручные золотые часы подсказали Джемсу Адвелу, что он не опаздывает и не торопится. Всё как всегда, день изо дня, час в час, секунда в секунду. Всё, как всегда.
-Не надо шарфа. Джеймс Адвел махнул рукой, когда слуга накинул на него пальто и потянулся за шарфом.
-Но, сэр, на улице сегодня прохладно.
-Не беспокойся, мой дорогой друг, погода это мелочь, да и солнце выйдет из за туч. День сегодня будет хорошим.
-Да сэр. Слуга поклонился. - Но прихватите зонт.
Выйдя на крыльцо своего особняка, Джеймс Адвел не вздохнул полной грудью, он засеменил короткими ножками к открытой двери машины, тыча уколом зонта в землю.
-Доброе утро Джеймс Адвел. Шофёр услужливо придерживал дверь, и дождавшись когда хозяин усядется, аккуратно прикрыл за ним дверь.
-Ни доброе оно, ни доброе, ни сколько, ни доброе. Я скажу тебе, когда оно будет добрым. Да и погода сегодня паршивая.
-Как Вам будет угодно, сэр.
Джеймс Адвел откинулся назад, он не любил этих сухих фраз, но почему-то давно привык к ним, и теперь не замечал их, но иногда вспоминал об этом. Он многое чего не любил, не любил лести в людях, не любил вранья, хотя личность, как человек давно бы сгинула, если бы отобрать это качество у людей. Он не любил пасмурность за окном, Джеймс Адвел признавал дождь или солнце, а вот это всё затянутость, он не любил. Может, это помогло ему достигнуть таких вершин, о которых каждый мечтает, но топчется в непогоде. Да, именно это качество! Джеймс Адвел не мог не достичь всего этого, ведь его лозунг гласил: Всё, или ни чего! Но теперь этот лозунг отпал, его стёрли с плакатов и удалили из всей памяти. Теперь Джеймс Адвел хотел переписать лозунг, и каждый день сочинял его, и кажется, сегодня получиться, ведь сегодня должно было что-то случиться: Теперь всё! Гласил новый лозунг, и Джеймсу Адвелу, он нравился.
Ройл-ройс остановился у дверей самого дорого ресторана. К двери подбежал швейцар, жадно хватаясь за ручку. Джеймс Адвел вышел из машины с чуть малым чувством голода, но ни чего себе такова он сегодня не позволит. Всё будет как всегда, хороший кофе, и свежая газета, вот вроде и всё. Казалось, зачем тащится в самый дорогой ресторан за чашкой кофе и свёртком газеты? Джеймс Адвел не знал, он делал это каждый день. Ведь кофе можно купить в автомате, у любого магазинчика, как и газету, но...
Интересно кто сказал, что это мой любимый столик? Джеймс Адвел мог присесть за любой из всех стоящих здесь столов, но на протяжение пятнадцати лет, этот стол был его. Нет, сегодня странный день, сегодня он присядет, где захочет.
Официант поперхнулся, не найдя за столиком за всегда того клиента, но быстро собрался, и без ниточки произошедшего чего-то глобального, опустил с серебреного подноса чашку кофе, и газету. Джеймс Адвел сделал как всегда, он отпил глоток, вскинул газету, разворачивая её, и впился взглядом в буквы, но поймал себя на мысли, что он не читает. Нет, он смотрит на буквы, глядит на фотографии, делает все, но не читает.
Газета вернулась в своё первичное состояние, она сложилась по всем изгибам, что была кем-то согнута. Джеймс Адвел собрал газету, интенсивно сворачивая её в трубочку, и когда газета была вся собрана, Джеймс Адвел поднёс её к носу, с восторгом вздохнул, и узнал в запахе что-то родное.
Это было давно, тогда он был мальчишкой, и его лозунг гласил только одним словом: Всё! Да, именно так. Тогда Джеймсу Адвелу было чуть больше семи, когда он начал продавать газеты, именно тогда он и узнал этот заманчивый запах газеты, запах бумаги, краски, где свинец чернеет в буквах, но этот запах...
А вкус? Джеймс Адвел вытащил язык, положил на него краешек газеты, бумага намокла от слюны, и просто осталась лежать на языке. Джеймс Адвел с блаженством зажевал краешек газеты, и вкус тот же! Здорово! Блаженно! Джеймс Адвел восхищался над зажёванной бумагой, как над шедевром неизвестного Малера, он восторгался, и целуя пальцы, кричал: Белиссемо!
Джеймс Адвел встал, так и не допив кофе, как и не прочитав даже строчки, он шёл, торопился, и на ходу с завидным чавканьем отрывал всё больше и больше клочков от газеты. Его провожали любопытные взгляды, боязливые, завидующие, но сейчас Джеймсу Адвелу было наплевать.
-На работу! Джеймс Адвел прыгнул в машину, не дав опомниться водителю.
Машина тронулась с места, водитель испуганно поглядывал на своего шефа, который сидя на заднем сидении, отрывал газету жадным рывком, и жевал и жевал. Это не его шеф, где старичок, пусть бойкий, но уже давно с потухшими глазами, где он? Кто подменил его, не сошёл ли он с ума?
-Стой. Джеймс Адвел рыкнул не своим голосом, может оттого, что у него полный рот газеты? - Выходи, я поведу.
-Но сэр, Вы же не умеете водить.
-Настала пора научиться. Джеймс Адвел соскочил с сиденья, открывая дверь на ходу.
Шофёр не зная, что случилось, остался сидеть, Джеймс Адвел просто вытолкал его. - Показывай, что тут нажимать надо?
Сзади образовалась пробка, но ни кто не вышел, как и не стал ни кто злобно сигналить в клаксон.
-Это газ, вот тормоз, коробка полностью автомат. Водитель показывал на педали трясущимся пальцем.
-Ясно. Всё понятно.
-Сэр, может я поведу? А? Водитель трясся, он сам не знал, за что больше переживает, может за сбренченного старика, может за дорогую машину, а может, понимал, что теперь он уволен.
Джеймс Адвел отпихнул водителя, уселся за руль, устраиваясь, хлопнул дверью, и нажал на газ. Машина поехала, раздались восторженные возгласы с кабины, Джеймс Адвел верещал от восторга, он кричал так, что казалось, что он всё же подчинил себе неугомонного мустанга, он отобрал у него свободу, и теперь бьёт его в бока шпорами.
Дверь на ходу раскрылась, рядом бежал шофёр и смотрел на своего шефа.
-Робби. Позвал Джеймс Адвел.
-Да сэр. Шофёр поднажал и почти сровнялся с машиной.
-Скажи Шерри, что на обед я не приеду.
-Хорошо сэр, что-то ещё передать? На ужин Вас ждать?
Джеймс Адвел призадумался. - Нет! Хлопнула дверь, машина прибавила скорость, и на перекрёстке помчалась на красный. Шофёр остановился, сложился по полам, удерживая дыхания, и сквозь молотки, что били по вискам, процедил. - Как Вам угодно сэр.
Джеймс Адвел жевал газету, которая давно превратилась в огромный кусок жвачки, он рулил, выруливал, часто притормаживал, сбрасывая скорость, но пока не разу не столкнулся ни с кем, как и не сбил, всё это он делал с удовольствием, и не знал, почему это всё ему нравится. Джеймс Адвел посмотрел в зеркало, и увидя себя сияющим, заявил: - Ты чокнутый, старый дед. С зеркала ему подмигнули, улыбнулись, и машина придала ходу.
-Здорово Боб! Джеймс Адвел вытянул руку, и пожал руку охраннику.
-Доброе утро сэр, я вижу Вы сегодня, так сказать своим ходом.
-Да Боб, сегодня и всегда.
-Это хорошо сэр, я рад за Вас.
-Спасибо Бобби, удачи. Джеймс Адвел надавил на педаль, и въехал в свой завод, и редакцию газеты "Джеймс Тайм". Но почему-то остановился, и нелепо дал назад. - Боб?
-Да сэр.
-Ты после смены заглядывай ко мне, по стаканчику виски дёрним, как раньше, помнишь?
-Это мои лучшие дни жизни сэр, обязательно сэр.
-Нет Боб, нет, не сэр, а Джек!
-До вечера Джек. Поправил сам себя охранник.
Джеймс Адвел вытянул руку, сделал из пальцев пистолет, и направив его на Боба, звонко щёлкнул краем губ, при этом медленно моргнул правым глазом. Машина выехала, проехала несколько метров, повернула на повороте, и остановилась на парковке, наехав на разделительную линию, обозначавшую место для одной машины. Джеймс Адвел свесился с окна, давая назад, и только с третьего раза ему удалось правильно припарковаться.
По коридору звонко и отчетлива, отстукивали ритм какой-то песни ботинки. Джеймс Адвел щёлкал пальцами, поддерживая ритм, и мурлыкал какие-то слова из песни себе под нос. Резко остановился, и сделав кувырок у стола своего секретаря, так же выстрелил пистолетом в Кэтрин.
-Привет детка. Джеймс Адвел дул на палец, представляя дуло пистолета, после выстрела, Джеймс Адвел сдувал дым пороха.
-Доброе утро сэр! Кэтрин хоть и сильно удивилась, но не позволила себе показать это, ведь за тридцать лет службы у господина Джеймса Адвела, она научилась многому, и лучше его жены знала, что и как любит он. Да, она иногда называла его на ты, но только про себя, и не глядя ему в глаза, ведь она когда-то любила его, может поэтому она всё ещё здесь, интересно знает ли он?
-Мы сейчас с тобой берём тачку, и летим в ресторан, потом в клуб, а там посмотрим. Джеймс Адвел стал выбивать новый ритм песни, и теперь пел не стесняясь, добавляя слова "детка" минуя слова автора песни.
-Но у Вас сегодня собрание акционеров. Возмутилась Кэтрин, дав понять так, что и она против этого собрания, ведь он мешает такому дню.
-А, стервятники налетели, ладно, разберёмся. Главное ты меня дождись детка.
Джеймс Адвел влетел в свой кабинет в танце, кружа Кэтрин по необъятным просторам своего кабинета. Кэтрин хихикала, пыталась собраться, но подумав, что такого счастливого дня может не быть вообще, быстро собралась и расслабилась, она пустилась в пляс, и доверилась в ведению танца ему, Джеку. Джеймс Адвел вёл, он кружил Кэтрин по кругу, и что-то мурлыкал, он пел теперь не только себе и своему носу, он пел ей, она смеялась, кружилась, и держала его, она трогала его, даже позволила себе погладить его по спине, и ей это понравилась.
Телефонный звонок испортил всё, танец прекратился, пара остановилась, но Джеймс Адвел улыбнулся.
-Прости Кэтрин, но я жду этого звонка. Извинился Джек.
Кэтрин промолчала, она одёрнула себя, поправила свой деловой наряд и направилась в приёмную, на своё место.
-Нет, не уходи, ты не мешаешь. Джеймс Адвел схватил Кэтрин за руку, и подведя к столу, усадил на своё кресло, сам сел на край стола, и поднял трубку.
-Добрый день Джеймс Адвел, как ваши дела? Первое раздалось в трубке.
-О-о. Затянул Джеймс Адвел. - Спасибо, как Вы поживаете?
-Хорошо, спасибо. Я надеюсь, не помешал? Вы так прекрасно танцевали, но простите, у меня нет совсем времени.
-Вы подглядывали?
-Приходится иногда, но...Голос сделал паузу. - Давайте перейдём к делу. Я прошу Вас о помощи, Вы бы смогли мне помочь, мне нужна Ваша помощь.
-Конечно, я помогу, и поверьте, я сделаю всё что смогу. Джеймс Адвел погладил Кэтрин по подбородку. - Я хочу быть полезным.
-Моя просьба проста и легко выполнима, но помочь мне можете только Вы. Я хочу, что бы Вы взяли этот телефон. Голос оторвался от своей цели. - Он ведь у Вас беспроводной, и вы можете разговаривать, уходя от базы на какое-то расстояние?
-Да конечно, если понадобиться большее, то я сделаю всё, не переживайте. Я слушаю Вашу просьбу.
-Мне бы хотелось, что бы Вы нашли мне человека под именем Вань Чи. Он числится у Вас дворником, и в данный момент, он подметает терминал под номером три, это не так далеко от Вас, всего пятнадцать минут, и если Вы спуститесь на лифте, то это всё займёт не больше десяти минут.
-Хорошо, я понял, что делать дальше?
-Дайте ему трубку, я хочу с ним поговорить.
-Это всё? Джеймс Адвел удивился. - Может ещё что-то, ведь это так просто.
-Спасибо, но Вы даже не знаете, как поможете мне, если отзовётесь добротой.
-Хорошо, я пошёл.
В трубки замолчали, Джеймс Адвел встал со стола, положил трубку на стол и нежно поднял Кэтрин, которая успела уже заскучать.
-Ты меня дождёшься? Джеймс Адвел смотрел на Кэтрин чуть выше, но если она подымит голову, и перестанет разглядывать стыдливо пол, то они сровняются в росте.
-Да, я буду ждать тебя, буду. Кэтрин так и не смогла оторваться от пола. Джеймс Адвел сделал это сам, он притянул её к своим губам, и после минутного поцелуя, оставил в кабинете.
Вань Чи подметал улицу, он остановился нагибаясь за совком, и так не решившись загнать чужой мусор в совок, остановился. Ему было это не приятно, было отвратительно убирать за кем-то, он не хотел больше выходить на эту работу, но он приходил, убирался, и с отвращением шёл домой. Ему не помогала даже вся мудрость востока, не помогала его вера, его инь и янь были давно сбиты, и он чувствовал конец, вскоре он сломает этот веник об колено, забросит совок далеко, и уйдёт.
Нет, Вань Чи всё же загнал мусор в совок. Так он не сделает. Инь и янь успокоились, вздох принёс спокойствие. Всё же мудрость востока велика.
Метла зашурудила по асфальту, собирая, бычки, жвачку, и пакеты из под чипсов. Чёртова страна. Вань Чи, не любил её. Призирал, и иногда, когда срывался, орал пьяным голосом, матеря и ненавидя, но кричал на своём, родном языке, и кричал дома, на жену и детей, кричал тихо, кричал, что бы они не услышали, ведь они могут выгнать, за такие слова, прогнать этой же метлой, и тогда они не выживут. Приходится терпеть, и убирать за ними мусор.
Но на этот раз Вань Чи, не выдержал, он не контролируя порыв, сломал метлу об колено. Две половинки бросил наземь, и хорошо изматерился, стало легче. Вань Чи почувствовал в себе силу, сила, которая ушла, когда он поклонился им, и стал убирать за ними, и вот она пришла. Вань Чи сжал кулаки, радостно поднял совок, и запустил его вверх. Мусор, словно след от самолета обозначил полёт савка. Вань Чи победил, но победа длилась секунду. Перед глазами возникла семья, дети, которые обгладывали черствый кусок хлеба, найденный на помойки, и он сам, гордый, но потерявший все пути к существованию.
Спина вновь сгорбилась, он, словно преклонился перед ними, принимая поражения. Вань Чи сжал зубы, если бы не семья, то я бы...
Вань Чи поднял метлу, с грустью посмотрел на две половинки, изрядно поругал себя, и побрёл на склад, за новой метлой.
Джеймс Адвел шагал уверенно, шагал, как хозяин идёт по своему дому, построенный своими руками, но только в место молотка и топора, Джеймс Адвел сжимал телефонную трубку, он шёл и видел Вань Чи, который брёл навстречу с опущенной головой, и с поломанной метлой.
-Стой Вань Чи. Джеймс Адвел остановился и вытянул руку перед собой, тормозя человека, который не видит ни чего, кроме грязной дороги.
Вань Чи поднял взгляд, вздрогнул, и поняв что натворил непростительное, просто упал на колени. - Пощадите, не меня, пощадите мою семью. Прошу, господин, пощадите.
-Встань. Джеймс Адвел почувствовал себя не хорошо, и по-старчески нагнувшись, поднял дворника с колен за локоть. - Не смей ни когда так делать, я этого не прощаю.
Ван Чи приподнялся, он не знал, что от него хотят, и просто заплакал, глядя в глаза своему богу, от которого зависит его семья.
-И перестань плакать, я этого тоже не люблю. Джеймс Адвел протянул трубку, и сказал: - Тебя к телефону!
- 4 -
Трамвай также тяжело закрыл двери, как и открыл. Петр Васильевич Громыко вышел на не своей остановки, не много оглядел неприглядные дома, и вздёрнув воротник пальто, пошёл по серой улице и под прицельным дождём и тусклых фонарей, свернул на первом повороте. Листья мёртвым грузом кружили в воздухе, ветер, ненавидя, теребил трупы листьев, и как назло залазил под воротник. Петр Васильевич вздрагивал, дёргал воротник всё выше, прятал голову, сжимая плечи, но ни чего не помогало, дождь лупил, словно Петр Васильевич был виновником, и обида у дождя ни как не проходила, он помнил всё, и теперь бил по уже мокрому пальто Петра Васильевича не зная слово, пощада.
Здание появилось само, ни кто до этого не видел его, не замечал, как и не обращал на него внимания. Люди шли, не оборачиваясь на возникшее не там здание, и бежа от дождя домой, не спрашивали себя, от куда взялась это здание.
Петр Васильевич шагнул внутрь, отряхнул плечи руками, освобождаясь от капель, что не успели впитаться в пальто. Провёл неуверенно рукой по мокрым волосам, и нерешительно прошёл внутрь здания. Петр Васильевич шёл по тёмному коридору, он не видел ни чего, как и не знал, зачем он здесь, но он шёл, и огибал в темноте весь мусор и преграды. Шёл упрямо и с наслаждением, он чувствовал, что именно здесь осуществятся его мечты, он чувствовал, что именно здесь решатся его вопросы, и наконец полегчает. Он знал, поэтому шёл, не замечая темноту.
Три кресла возникли по среди зала внезапно, Петр Васильевич упёрся в одно из кресел, и понял, что он наконец дошёл. Возник свет, именно возник, не откуда, и не какой, просто стало светло и уютно. Петр Васильевич снял пальто, встряхнул его, отойдя в уголок, и повесил на плечики вешалки, которая просто возникла, как только Петр Васильевич перестал трясти пальто. Удобно расположился в кресле, и не успев подумать, как перед ним возник маленький столик со сладким, крепким чаем. Петр Васильевич глотнул, одобряюще крякнул, и от жары, что, наконец, захлестнула его, расстегнул пиджак и расправил его, обнажая серую водолазку.
- 5 -
Антон Васильевич стоял в ванной, он брился и чистил зубы одновременно, он торопился, и если бы у него были бы ещё две руки, то он ими сейчас завязывал галстук. Спирт, портвейн, пиво, всё улетучилось в нём разом. Антону Васильевичу это даже нравилось, только было чуть жаль денег, вино и усердий, что он вгонял в себя неделю подряд всё это. Жаль. Но ни сильно.
Бросив электробритву и щётку прямо в раковину, и не закрутив кран до конца, Антон Васильевич вылетел из ванной, надевая штаны на семейные трусы. Он торопился, но не настолько, что бы выйти без пиджака.
Шкаф скрипнул, одежда просто вывалилась наружу, часть попадала, но свитера, что были обглоданы молью, остались лежать на полке. Антон Васильевич перебрал два пиджака, что висели на плечиках, и ждали. Сегодня, как и всегда, Антон Васильевич наденет серый пиджак, пусть не в тон штанам и ботинкам, как и к носкам, как и платку, что с ссохся от козюль, и теперь просто лежал тряпкой в одном из карманах. Пусть, но пиджак с орденами он не наденет, нет, и не просите.
Задержавшись в прихожей, Антон Васильевич поправил галстук перед зеркалом, он сам его не завязывал, да и не умел он, галстук просто висел на резиночке, что аккуратно пряталась за воротником рубашки, в маленький, синий горошик. Несколько раз пошаркал лысей щеткой по старым башмакам, и одобряюще узнав себя в зеркале, подмигнул себе же.
Идти было не далеко, но Антон Васильевич торопился, он не любил опаздывать, как и не любил заставлять себя ждать. Дома, улицы, Антон Васильевич перешагивал их, он делал шаг, и оказывался на другой улице, шёл по проспектам, иногда останавливался на дороги, что бы пропустить торопящихся водителей, не замечавших пешеходов. Он шёл, но вот зачем и куда, он не знал, но знал точно, что ему там помогут, ведь не даром сердце, словно собачонка запрыгала, услышав голос из трубки. Не даром с души свалился камень, не с пол тонны, нет, просто висящий на сердце и прижимавший душу уже десять лет подряд. Там будет легче, там помогут.
С таким желанием Антон Васильевич шагнул в парадную здания. Странно, но охранник, стоящий на вертушки, и считавший минуты до конца своей смены, даже не заметил Антона Васильевича. Может, так должно было быть? Антон Васильевич прошёл по коридору, и веря сердцу и душе, которая жаждала свободы, толкнул дверь не знакомого кабинета. Дверь поддалась, улизнул язычок замка назад, словно прикушенный, и дверь открылась. Антон Васильевич увидел три кожаных кресла, маленький столик, на котором дымилась кружка чая и сидящего человека в кресле.
- 6 -
Вань Чи бежал, бежал с позволения своего директора, который сам, лично принёс телефонную трубку. Бежал и не верил своему счастью, наконец, вот и конец мукам. Мне помогут. Вань Чи шевелил губами и бежал, бежал далеко и благодаря восточному телу, бежал без устали. Он не мог поверить в этот день, не мог поверить в происходящее, но что-то не давало проснуться, а значит, он не спит. Нет, не спит, и щипания в руку здесь не поможет, это правда, наконец, молитвы услышаны, и вот он бежит.
Вань Чи пересёк перекрёсток, растолкал, извиняясь группу людей, и на лету влетел в маленькую кафешку, что носило название " У Родни". Пролетел весь зал, и сшиб официантку с ног, побежал дальше без оглядки. Вань Чи остановился только у дверей мужского туалета, жадно облизал пересохшие губы, и восстановив свои инь и янь, открыл дверь. Его уже ждали, не даром он так спешил. В зале, где приятно горел свет, сидели два человека, один из них допивал чай из большой кружки, а другой с интересом крутил головой по сторонам, выдавая себя, что он совсем недавно здесь, значит, Вань Чи не так сильно опоздал, значит, его не ждали долго.
- 7 -
-Ну что будем знакомиться? Я Громыко Петр Васильевич, офицер в отставке, нынче работаю на обувной фабрике начальником охраны. Громыко встал, пожал всем сидящем руки, и вернулся на своё место.
-Я Нынчев Антон Васильевич, тоже офицер в отставке, но работаю электриком в местном ЖКУ, по месту прописки.
-Я Вань Чи. Имею заслуги и награды перед правительством Вьетнама, за борьбу и его независимость. Сейчас работаю на Джеймса Адвела, который владеет заводом и редакцией газеты "Джеймс Тайм" числюсь дворником.
-Хорошо, даже можно сказать отлично, значит, здесь собрались люди военные. Петр Васильевич оглядел сидящих.
-Не знаю чего здесь хорошего, но я рад знакомству. Антон Васильевич привстал, и тоже пожал всем руки.
-Это наша карма, мы собрались здесь по зову свыше, поэтому я тоже счастлив. Вань Чи встал, но не протянул ни кому руку, он сложился в поклоне, и каждому сидящему чуть покланялся.
-Не знаю, как насчёт зову с выше, но меня позвали сюда, через обычный телефон.
Петр Васильевич и Вань Чи одобряюще закивали.
-Значит и Вас так же позвали, интересно, но кто? Знает из вас зачем?.
-Понятия не имею. Ответил Петр Васильевич.
-Я догадываюсь, но не смею сказать, я хочу, что бы вы сами поняли это. Вмешался в разговор Вань Чи.
-Ладно, это мы узнаем позже, но хоть кто-то скажет мне, чего от нас хотят?
-Я думаю, ты и сам знаешь, чего от нас хотят, но я вот думаю, зачем? В глаза посмотрел Петр Васильевич, но Антон Васильевич отвёл двойной взгляд на Вань Чи.
Вань Чи смущённо пожал плечами. - Я думаю, на каждом есть что-то, что заставило нас здесь собраться, думаю, это и будут менять, я во всяком случае на это надеюсь.
-Менять? Не понимаю. Словно слонёнок, Петр Васильевич замахал головой.
-Я тоже ни чего не понимаю, что менять?
-Я не буду нажимать на Вас. Я так же хочу избавиться от этого, но вы почему-то скрываете всё. Зачем? Развёл руки Вань Чи.
-Что скрываем? Заорал Петр Васильевич.
-Всё. Вань Чи улыбнулся и широко раскрыл руки.
-Он прав. Сказал Петр Васильевич. - На нас свой крест, и мы уже не в состоянии тащить его, он слишком стал тяжёлым. Надо что-то делать.
Антон Васильевич устало потёр лицо, хмель и похмелье возвращались, пропала трезвость, и что бы не пропасть в ней полностью, Антон Васильевич заговорил. - На мне тоже тяжёлый крест, не связано ли это всё с войной?
Все замолчали, замолкли, у каждого сейчас в ушах раздался взрыв, выстрелы и стоны солдат, вперемешку с приказом.
-Скрывать нечего, но я не думаю, что я не обязан рассказывать всё вам. Петр Васильевич попытался встать, но замешкался и потянулся к пустой чашке.
-Я тоже так думаю, мы не на приёме у психолога, поэтому я буду молчать. Не знаю, этого ждут от нас, но я думаю, что душеизливание ни чем нам не поможет, и я на сто процентов уверен, что эту процедуру каждый из нас уже проходил.
Вань Чи промолчал, но оглядев всех взглядом, сказал: - Тогда что?
- 8 -
Свет погас, но Громыко знал, что он ни куда не делся, это просто дым, дым от взорвавшего фугаса, который просто оторвал часть бока от БТРа, и глухота скоро пройдёт, пусть не скоро, не сейчас, но пройдёт. Всё это Громыко знал, знал, потому что уже это прожил, но вот кто-то отправил его опять сюда. Зачем? Может, что бы исправить то, что не давало ему спать долгие годы, исправить то, что он так тяжело тащил дальше, по своей оставшейся жизни, и только сейчас, в уютном кресле, обозвал это, своим крестом, который стал слишком тяжёл?
Громыко обнял свой автомат, нажал на курок, стреляя куда-то. Не жалко пуль, патронов хватит, они даже останутся, как и граната. Громыко побежал, хотя ему казалось, что он бежит. На самом деле Петр Васильевич еле шевелил ногами, он шёл на несгибаемых ногах, и жал на курок, но вот только ствол молчал, он лишь сухо хрустел, прося набить его патронами, просил сменить магазин. Не зачем ему сейчас патроны, ведь он знает, что будет дальше. Не нужны патроны, теперь не нужны. Хватит, он больше не мог, он здесь, что бы помешать всему, теперь он знает что делать.
Рассеялся дым, разбитый дом обнажил последнею уцелевшую стену. Петр Васильевич шагнул к ней, не замечая черкачей, что просто летали в сантиметре от него. Его они не тронут, он знал это.
Под стеной, пригибаясь и отстреливаясь, лежал Серега, он что-то кричал Петру, махал рукой, что бы тот дурак лёг, но Петр Васильевич устало шагал, и почему-то улыбался. Теперь он знал что делать.
Как по расписанию, из за угла выскочил ребёнок с автоматом на перевес, он стрелял хаотично и не туда, но увидев лежачего Серегу, направил дуло прямо на него. Петр не стал подымать свой автомат, наоборот он выбросил его. Ведь уже так было, он замешкался, когда Серегу уже изрешетили, и только потом он спустил курок на ребёнка. Две смерти, одна тянущая другую, но именно это не давало спать Петру Васильевичу на протяжении многих лет, не давало полностью опьянеть и забыться, перед глазами стояли они.
Теперь всё будет по другому, он не позволит этому вновь сбыться, и потом, когда всё это кончится, он поклонится в ноги тому, кто всё это сделал, он поклонится за предложенный второй шанс, а пока.
Петр Васильевич просто лёг на Серегу, очередь, что вылетела со ствола врага, пробежалась по спине Петра, точки были расставлены, как в жизни Петра, так и на его спине. Всё это он выбрал сам, добровольно. Он знал, что было бы, если бы не поступил так, но не знал что будет дальше, знал одно, теперь хорошо, теперь уже не больно. Я счастлив!
- 8 -
Всё это началось неожиданно, но Антон Васильевич помнил всё, он каждый день переживал один и тот же день. Время не лечило, как транквилизаторы и алкоголь, наоборот, всё это удваивало стресс, и Антон Васильевич не контролировал себя, он бил жену, своих детей в припадки бешенства, кричал пьяным голосом, что не виноват. Жена верила ему, но от этого получала ещё больше, дети бросили его, им повезло, они выросли, но вот жена осталась, она так и не поверила, что живёт с трусом.
Колонна ползла по серпантину тяжело и с напряжением. Дорога была не знакома, и каждый ждал подвоха от поворота, от каждого проехавшего метра, и от остальных не притронутых резиной колеса, километрах. Так и случилось. Водитель ЗИЛа сгорел первым, он даже не смог полностью среагировать, как на него обрушился шквал огня, он так и остался сидеть, вцепившись в свою баранку. Взвод принял бой, но в горах это было тяжело, особенно когда стреляют сверху, и ты не видишь их. Стрелял Антон Васильевич, слепо, не в впопад, и видя, как один за другим ложатся его братья по оружию. Можно было залезть в горящий БТР, и отбить шквал огня, что просто сыпался лавиной сверху. Можно было, так Антон Васильевич и сделал, но только не добежал, его оглушило от мощного взрыва, он потерял ориентацию и просто повалился на горячую землю, пуская свою кровь в песок. Он чувствовал, что в состоянии встать, дойти, залезть внутрь, развернуть дуло, перезарядить, и дать отпор, но он остался лежать, он плакал, держал рану рукой и выл всё сильнее и сильнее, смотря, как гибнут его друзья. Он так громко выл, что когда стих бой, он остался один, он лежал и не слыша себя плакал, скрёб кулаками по песку, загоняя под ногти грязь, он полз к уже догорающему БТРу, но поздно.
Теперь было не так. Антон Васильевич приподнялся, он сделал усилие и всё же встал, он дошёл, перезарядил, повернул дуло, и дал отпор. БТР стрекотал, давая своим укрыться, и отступить от огня. Антон Васильевич был счастлив, он делал то, о чём мечтал всё свою остывшую жизнь. Он точно знал, что пришёл конец всему, но не жалел об этом, потому что знал, так жить, как он жил, он больше не смог бы, и спасибо тому мальчишке, что пришёл ко мне тогда. Интересно, ведь он сейчас даже не родился, ведь я здесь. БТР бил по верху, заставляя пригибаться, и не вылизать, Антон Васильевич стрекотал, поглядывал на патроны, что просто исчезали. Как орешки щёлкаю. Мысль пришла и осталась. БТР рванул, осколки полетели в ущелье, а Антон Васильевич всё жал на курок, он всё ещё держал на прицеле врага. За Вас ребята, за Вас, живите!
- 9 -
Автоматная очередь дырявила листья, подымала ворох гнили с земли, и пули пропадали в воздухе, улетая куда-то дальше. Вань Чи сидел в окопе и отстреливался, туда, в ту сторону врага, где он должен быть, но Вань Чи не знал, есть ли он там. Связи у него не было, как и помощников. Все погибли, а может не все, ведь огонь с двух сторон не умолкает. Рядом ухнуло, подымая родную землю вверх, землю за которую он сейчас сражается. Рвануло ближе, Вань Чи выпрыгнул из окопы и побежал пригибаясь. По его стопам наступали взрывы, но пока не доставали его, он не знал, почему ему так везло, и чем так замолил богов, что те даруют ему жизнь.
Вань Чи приподнялся, опустошил рожок своего автомата, и также пригибаясь, побежал дальше. Патронов больше не было, и Вань Чи прыгнул в окопу, он бежал по горящей земле пропахшей порохом, и искал патроны. Вырвал из мёртвых рук чей-то автомат, и испустил все патроны туда. Вновь ухнуло рядом, бросая родную землю ошмётками в лицо. Вань Чи помчался вновь, он бежал пока не спотыкнулся об чьи-то мёртвые ноги и кубарем не закатился в пулемётное гнездо. Застрекотал пулемёт, Вань Чи не помнил, как долго нажимал на курок, он очнулся, когда пулемёт перестал плеваться огнём.
Всё стихло, но Вань Чи не успокаивался, он перезарядил пулемёт, и прислушиваясь, стал водить стволом по округе. Всё было тихо, но вот что-то не давало покоя, что-то, и это что-то Вань Чи искал, прикрыв один глаз через щёль прицела.
Цель обозначилась сама. Тень промелькнула совсем рядом, но Вань Чи пока не стрелял, он вёл цель уперев приклад в плечо, но потом отнял плечо от приклада, и перестав греть пулемёт своим теплом, нажал на курок.
Он видел, как пули прочертили прямую, раскрасив ёё в красное, видел, как этот отрезок застрял в чем-то теле, видел, как глухим, неподвижным мешком повалился кто-то. Вань Чи встал, выдрал пулемёт из гнезда, и направился к поражённой цели, он шёл не долго, он шел, направив ствол пулемёта на поверженную цель, но этого можно было и не делать.
Солдат лежал, он вскарабкался на пригорок, что чуть прикрывал корни дерева, он полз на верх от боли, выгибался, корчился, и хватая ртом воздух, полз на верх в поисках облегчения, но ни чего не помогало. Пули, что прошили его, мешали, они кололи, и казалось, что они продолжают свой полёт, но теперь медленно, и словно болты, просто вворачиваются в кишки. Солдат хрипел, и в последний раз изогнувшись, замолк.
Вань Чи опустил пулемёт, даже бросил его наземь, и стал переводить взгляд то от своего брата, то на солдата, что лежал мёртвым, и мёртвой хваткой сжимал только одни бинты. Его аптечка валялась рядом, как и слетевшая повязка, красного креста. Вань Чи подлетел к брату, но тот лишь пустил кровавые пузыри изо рта, и взгляд ни смотрел, ни на что, он, как и солдата, был уже пустым и безжизненным.
Вань Чи очнулся, когда тень пролетела рядом, и палец чуть не нажал на курок, он в страхе убрал руки, даже скинул пулёмёт, и забросил его в угол. Сам пулей вылетел на встречу, и догнав солдата, заставил его обернутся. Солдат тащил на своих плечах раненого брата Вань Чи, он со страхом обернулся, но увидев безоружного Вань Чи, с поднятыми пустыми руками, успокоился. Солдат опустил брата на землю, Вань Чи подлетел к брату, и пока он обнимал и сжимал руку брату, и что-то говорил, солдат что-то делал, он возился со своей сумкой, что-то доставал, колол и перевязывал раненого. Вань Чи с недоверием смотрел на все процедуры, но услышав голос брата, благодарно пожал руку солдату, затем поклонился, и взвалив брата на свои плечи, поволок его к своим, но часто Вань Чи оборачивался по дороге, смотрел на усталого солдата (врага), и сквозь время, что ещё не настало, благодарил его. Солдат закрыл глаза, но теперь только от усталости, и от того, что всё кончилось.
- 10 -
Вань Чи открыл глаза, огляделся, но заметив два пустых кресла, поднялся. Посмотрел на столик, что держал на своей спине чашку, с не допитым глотком чая, обвёл взглядом вешалку, что теперь терпела и ждала, когда с неё снимут ношу, и мокрое пальто может вновь согреет плечи своего хозяина. Может, но наврятли, Вань Чи прошёл к двери, открыл дверь, и смотря как вползает свет в комнату, огляделся и сравнил светлые тона на светлость. Свет, что был по ту сторону двери, и просто ждал, когда откроется дверь, и когда он вползёт сюда, отличался от уже существовавшего, он блекол, он был сер, и словно чувствуя свои недостатки, свет отступил. Вань Чи сделал шаг, но перед тем как выйти, щёлкнул выключателем. Свет погас, и когда закрылась дверь, раздался телефонный звонок, но теперь Вань Чи знал, что звонят не ему. Он шёл, он шёл на работу, ведь ещё рабочий день не закончился, и ему надо получить на складе новую метлу.