Аннотация: Опубликован в сборнике "Предчувствие шестой волны"
- Эй ты, железяка ржавая!
- Жестянка ходячая, а ну-ка поймай нас!
Делаю вид, что не слышу. Возможно, я и в самом деле не слышу.
- Эй, дохлятина!
Бац! - звонкий щелчок камня о сталь моего черепа. Я резко оборачиваюсь. Стайка маленьких негодяев замерла у гаражей - на безопасном, как они думают, расстоянии.
Мне ничего не стоит догнать кого-нибудь из них и всыпать по первое число. Но что потом? Весь дом пойдет на меня войной.
Я отключаю эмоции.
Разворачиваюсь, и ноги несут меня к подъезду.
Мальчишки улюлюкают вслед.
В лифте я снова включаю эмоции. Вж-ж-ж, вж-ж-ж - сжимаются и разжимаются мои кулаки, в них достаточно силы, чтобы придушить медведя. Маленькие ублюдки! Сколько они будут меня доставать?
Стоп, - говорю я себе, - чего ты дергаешься? Пусть дразнятся, пусть кидают камни. Их жизнь - мгновение по сравнению с твоей. Пять - шесть десятков лет пролетят быстро, осыплются осенним листопадом, эти мальчишки станут стариками, они будут охать над своими болячками, и считать оставшиеся до смерти дни, а ты... ты останешься таким же. Ты вечен!
Эта мысль приносит облегчение. Выхожу из лифта, электронным ключом, встроенным в указательный палец, открываю дверь своей квартиры.
И я всегда могу отключить эмоции.
В квартире темно. На серых оконных шторах, на зеркале в прихожей, на стенах, покрытых выцветшими десятки лет назад обоями, тяжело колышется паутина. Компьютер в углу, почуяв мое возвращение, оживает с тихим гудением. Прохаживаюсь по комнате, несколько раз приседаю (с пола поднимаются облачка пыли), с удовлетворением вслушиваюсь в слаженное жужжание электрических мышц. После профилактики тело работает как новое. Ржавая железяка... какая чушь! Нержавеющая сталь, титан и прочнейший пластик.
Крошечный беспроводной модем в левом полушарии мозга щелкает - связь с Сетью установлена. Я откидываюсь на старом скрипучем кресле и закрываю глаза. Отдыхать... отдыхать...
...В лазоревой дали медленно плывут белые облака, пушистые, невесомые. Солнце замерло в зените. Над сверкающей гладью моря подрагивают снежные треугольнички парусов - словно ожившие мазки, оставленные на холсте кистью гения.
Сегодня я в Венеции. Вчера был Париж, днем раньше - Иокогама, были ржавые пески Марса, были буйная зелень и ледяной блеск далеких чужих планет. Сегодня - Венеция.
Моя нарядная гондола скользит над нежно-голубыми водами бухты Святого Марка. Элизабет сидит напротив меня, соленый ветер запутался в ее рыжих волосах. Платье Элизабет белое, как девичьи сны о замужестве. Мне хочется, чтобы Элизабет молчала, и она молчит. Мне хочется, чтобы она смотрела на паруса, и Элизабет не отрывает от них глаз.
- Сделай что-нибудь, - говорю я.
Элизабет плачет.
- Не надо, - говорю я.
Элизабет смеется.
Гондола с тихим стуком ударяется о причал, и мы спрыгиваем на берег. На Пьяцетта Сан-Марко перед Дворцом Дожей почти никого - потому что я терпеть не могу туристского многолюдья. Мы шагаем по выбеленным солнцем плиткам гранита.
Я был здесь тысячу раз. И напрасно надеялся, что успел все забыть.
Горизонт затягивают свинцовые тучи. Платье Элизабет становится зеленым в черную клетку. В небе над нами маленький белый голубь дрожит от страха. Я беру Элизабет за плечо:
- Мне все надоело. Сделай же что-нибудь!
- Что?
- Придумай!
Элизабет скидывает платье и ложится на горячий гранит. Ее тело бессмысленно в своей безупречности. Меня тошнит, но у меня нет желудка, маленький голубь в небе сделает это за меня.
Внезапно становится очень темно.
Не хочу, - успеваю подумать я.
Элизабет сладострастно вскрикивает и исчезает, маленький голубь в черном небе взрывается фейерверком перьев, Дворец Дожей становится хаосом серых точек и растворяется в пустоте.
Я не хочу! Не хочу не хочу не хо...
Пылинка. Я пылинка в беззвездном вакууме. Я пытаюсь закричать, но у меня нет рта. Я постигаю пустоту. Время исчезло. Время - секунда, размазанная по ленте Мебиуса, и у меня нет снов, чтобы заполнить ее.
Я хочу отключить страх, но впервые за долгие годы бессилен сделать это. Я постигаю свой страх. Мне кажется, я слышу как Смерть разговаривает со мной. Смерть - азартная маленькая старушка - сидит в кресле-качалке рядом со мной и говорит, что я проиграл. Смерть смеется голосом Элизабет.
- Уходи, - говорит мой мозг. Рта у меня нет.
Я пылинка. Пустота постигает меня.
Электрический разряд выталкивает меня на поверхность. В сером тумане надо мной плавают два лица. Одно - молодое, веселое и пьяное, второе - квадратное, металлическое и бесстрастное. Второе лицо говорит мне:
- Очнулся, брат?
- Какой он тебе брат, дурик? - хохочет человек в белом халате, - он же не робот!
- Но это помогает ему как роботу, - серьезно отвечает второй и снова бьет меня разрядом тока в грудь. Я вздрагиваю, и мой рот издает звук "а".
Я жив!
- Вы в машине "Скорой помощи", - говорит мне человек, в руке его золотистая банка лимонного пива с корицей, - к вам домой нас направил институт, потому что вы три раза подряд пропустили профилактику, и на звонки не отвечали. Доктора уже начали беспокоиться!
Вот оно что...
- Электричество в доме отключилось на миг, - добавляет робот, - и в твоей башке произошло небольшое замыкание. Ты три месяца провалялся в отключке. Не волнуйся, брат, сейчас тебя починят.
- Он тебе не брат, - нахмурившись, повторяет человек.
- Антон Александрович!
Институт экспериментальной трансплантологии - стеклянно-золотой храм с высокими округлыми потолками. Здесь тихо и малолюдно, и это хорошо. Я иду по залитому вечерним солнцем коридору и слушаю долетающий из-под мраморных сводов шепот погибших душ. Когда-то давно меня сделали здесь таким, каков я есть сейчас. Каким буду вечно.
- Антон Александрович!
Мое тело прошло профилактику, оно сильное и гибкое; мозг - сплетение миллиардов крошечных проводков - работает великолепно. Без профилактики мне нельзя - созданное много лет назад, еще в эпоху примитивных технологий тело требует заботливого ухода. Больше всего меня раздражают толстые шнуры изолированных кабелей на сочленениях суставов. Изоляция разрушается довольно быстро - достаточно месяца-двух, чтобы мои руки и ноги стали открытым источником тока.
- Антон Александрович! Подождите!
Мои ноги останавливаются.
Мальчику, наверное, лет тринадцать. У него черные глаза, похожие на ягоды, черные волосы и очень смуглая кожа. На мальчике апельсиновая футболка и джинсовые шорты.
Он говорит, что читал обо мне. Говорит, что для него честь познакомиться со мной. Говорит, что восхищается мной.
Я жду насмешек, но их нет.
Мальчик смотрит на меня своими ягодами, и я вижу каждый тоненький волосок над его пухлой верхней губой.
- Чего тебе? - спрашиваю я, а ноги уже несут меня прочь.
- Антон Александрович, - не отстает он, - мне о вас рассказал отец, он здесь работает...
- Какое тебе дело до меня?
- Я просто хотел с вами поговорить...
- Почему именно со мной? Здесь сотни таких как я.
- Но вы были первым!
Он прав. Я был первым из многих. В груди моей пульсирует подзабытое чувство гордости, съедая дневную норму энергии. Апельсиновая футболка маячит в поле периферического зрения.
Мальчик говорит, что его зовут Виталик. Он говорит, что когда вырастет, тоже купит стальное тело. Он тоже будет жить вечно.
Через сто лет после моего второго рождения у меня появился поклонник.
Мы идем мимо футбольного поля, и мальчишки кричат мне: "эй, ведро с болтами!" и "эй, живой труп!", и "возвращайся на свалку!". Виталик разбивает одному из них нос (темно-красная кровь капает на усталую землю), а другого кормит песком, и они в страхе убегают прочь.
Ночью мы сидим на крыше небоскреба, и Виталик плюет вниз, наблюдая за падением слюны в сияющую миллионами огней бездну.
- Я был уже стар, - говорю я, - мое тело стало дряблым и больным, а разум стал похож на сухое дерево, поедаемое червями. В моем меню было больше лекарств, чем еды. Каждую ночь во сне ко мне приходила Смерть, старая паскудница, и хриплым голосом звала идти за ней... Я отправился в институт к этим ученым и попросил их помочь. Это потом уже он превратился в храм трансплантологии, а тогда это был обычный НИИ... Сперва они рассмеялись мне в лицо, потом задумались, а когда я назвал им сумму - заработали как трудолюбивые обезьянки. Сначала мне сделали руки, и я забыл, что такое артрит. Потом - сердце, легкие, печень, желудок, и я навсегда распрощался с тахикардией, одышкой, циррозом и гастритом. Позже внутренние органы удалили за ненадобностью. Труднее всего было сделать мозг, скопировать память... но и с этим они справились. Мне было очень тяжело. Мне было очень больно. Но это того стоило.
- Вы победили смерть!
- Смерть не властна надо мной.
- Сколько же вам лет?
- Сто восемьдесят. Я еще очень молод.
Я пылинка. Пустота постигает меня.
- Это здорово, да? - отстраненно спрашивает он.
- Да, - говорю я, и думаю о паутине на зеркале в моей квартире, "да", говорю я, потому что не хочу снова слышать дребезжащее хихиканье Смерти.
- Да, - шепотом повторяет мальчик, он подходит ко мне и прижимается к моему холодному телу из нержавеющей стали, титана и пластика.
- Живи долго, живи очень долго, - говорят мои губы, - а в конце не нужно будет терять этот мир. Будет продолжение. Вечное продолжение.
- Отец распланировал всю мою жизнь за меня, - хмурится Виталик, - я не хочу делать то, что он скажет, и ждать столько лет. Я хочу быть как вы.
- Мне недоступно многое...
- Я знаю. Мне это не нужно.
Мальчик приходит ко мне каждый день. Он говорит, что у него нет друзей. В нем очень много гордости и презрения ко всем, кроме меня, я это вижу. Что ж, иногда эти чувства свойственны юности.
Его отец позвонил мне и запретил общаться со своим сыном, поэтому Виталик приходит ко мне тайно.
- Отец обещает убить меня, если я сделаю это, - говорит он сквозь зубы, - посмотрим, что он скажет, когда я приду к нему в новом теле.
- Электричество - моя кровь, - учу его я, - электричество и сталь вместо слабой плоти. Электричество поет в небе над городом, оно кусает хвостики моих мыслей в дальнем темном уголке мозга. Электричество это камешек, порождающий лавину. Электричество делает вдох, и триллионы кузнечиков яростно стрекочут в полях; оно делает выдох, и далекие галактики гаснут, истекая фиалковым страхом.
- У меня есть деньги на операцию, - говорит мальчик, - я брал их у родителей понемногу, и они не заметили.
Много лет назад я пробовал завести щенка, но зашел в Сеть и забыл о нем, и бедняга умер от голода. Странно, я все еще помню об этом.
В один прекрасный день мальчик приходит ко мне измененным. Он идет по проспекту в своей апельсиновой майке, и волосы его горят черным пламенем в лучах солнца, а в глазах страдание и счастье.
- Вот, учитель, - говорит он, и протягивает правую руку. Солнечные блики, отразившись от нее, бьют мне в глаза. Его стальные пальцы сжимают мою ладонь. До локтя его рука все еще из плоти, но предплечье и кисть - крепкий хромированный металл. Там где плоть сочленяется со сталью, алеют свежие рубцы.
- У меня не хватило денег на большее, - улыбается он сквозь слезы, - но я достану.
- А твой отец?
- Его нет сейчас в городе.
- Но он вернется!
- Пусть. Сегодня мне исполнилось четырнадцать лет, понимаете? Я совершеннолетний.
- С днем рождения, - говорят мои губы.
...Сегодня я в Исландии. Мы стоим с Элизабет у края плато и смотрим на гейзеры внизу. Снег заметает мир, мы почти по колено в нем, и заледеневшие на лету птицы падают в сугробы, но на Элизабет только белое воздушное платье, потому что я так хочу. Впрочем, ей все равно.
- Останови его, Антон, - шепчет Элизабет, - скажи ему, что он ошибается.
- Думаю, к вечеру распогодится, и мы сможем полюбоваться закатом, - говорю я.
- Он просто маленький глупый мальчишка! - кричит Элизабет, ее лицо покрыто инеем, глаза сверкают зелеными шариками льда.
- Ты умеешь ходить, как пингвины? - улыбаюсь я, - смотри, это забавно!
Я спускаюсь по тропинке вниз, к лавовому полю, и ноги мои смешно дергаются. Элизабет смеется в голос, потому что мне этого хочется, но в смехе ее слышны истерические нотки.
Я не хочу, чтобы мальчик ушел из моей жизни. С тех пор, как я его встретил, Смерть забыла дорогу в мои сны.
Но он уйдет, если я послушаю Элизабет.
Я не иду на очередную профилактику, потому что боюсь встретить в институте отца Виталика. Да и нужна ли мне эта профилактика - тело прослужит мне дольше, чем он будет там работать. Разве что провода на сгибах локтей перетерлись и торчат во все стороны колючими кисточками, но это сущая ерунда.
Виталик лежит в моем кресле рядом с компьютером и разглядывает свою совершенную, тихо жужжащую руку.
- Электричество, - говорит он, и паутина на стенах вздрагивает.
- Что? - я стою перед ним навытяжку, как старый английский слуга перед принцем.
- Электричество примет меня в свою вселенную. Я буду мотыльком, порхающим в зените. Я буду предрассветным сном, я буду рекой, обратившейся в пар. Словно лесной пожар в полнолуние. Словно гимн всем миллиардам умерших, ушедших во тьму, сгоревших в пламени свечи. Электричество убаюкает меня в колыбели из катушек с проводами, как любящая мать.
- Да будет так, - говорю я, и голос мой срывается, - да будет так, мой ученик, мой сын.
Виталик спрыгивает с кресла и со слезами на глазах бросается ко мне. Мои руки крепко прижимают его к груди.
Тр-р-р-рень! Тр-р-р-рень! - звонит телефон на подоконнике, но я сейчас не слышу ничего, я сжимаю в объятиях худенькое тельце Виталика. Мальчик содрогается от беззвучных рыданий.
- Да, ты мое дитя, - шепчу я, закрыв глаза, - после стольких лет одиночества, я наконец нашел тебя. Я обрел счастье, малыш. Ничто не разлучит нас, сын мой. Мы вечно пребудем вместе, только ты и я. Столетия промелькнут перед нами, как недели - всю жизнь, все радости и печали этого мира, его историю, его красоту и даже его несуразность постигнем мы вдвоем с тобой. Мы будем лететь от звезды к звезде на солнечных парусах, мы будем смеяться и плакать, и не умрем никогда, не умрем никогда...
Тело мальчика мелко трясется.
Тр-р-р-рень! - впивается в ухо невидимой занозой телефон.
Почему Виталик молчит? Я открываю глаза и вижу плывущие в воздухе сизые клубы дыма. Это тлеет его апельсиновая майка. Там, где лишенные изоляции провода моих локтей прижимаются к его телу, чернеют большие горелые пятна.
На меня смотрит его искаженное, безнадежно мертвое лицо. В нем нет упрека, только ужас и боль и удивление. Каждый мускул лица сведен судорогой. В черном котле навсегда раскрытого рта кипит слюна. Глаза - большие спелые сливы - вдруг лопаются, выпрыгивают из глазниц. Они стекают по моей никелированной груди и с мягким звуком падают на пыльный пол.
Стальная рука Виталика живет своей жизнью - сжимает и разжимает пальцы, словно хочет мне что-то сказать.
Тр-р-р-рень! Тр-р-р-рень! - надрывается телефон, а в моих ушах стоит хохот Смерти, он накатывается волнами, и эти волны смывают меня куда-то во тьму.
Я пылинка. Пустота постигает меня.
Бережно опускаю тело мальчика на пол и беру телефонную трубку.
- Алло! - кричит трубка злым мужским голосом, - алло! Это вы? Мой сын у вас?
Мои губы издают звук "а".
- Отвечайте немедленно! Где мой мальчик?! Он у вас?!
Отключи эмоции!
- Сейчас, - хрипло говорю я, и кладу трубку на подоконник.
Мои руки поднимают с пола горелые мягкие сливы и аккуратно вкладывают их в пустые глазницы Виталика.
- Вставай, - тормошу я мальчишку, - просыпайся, малыш. Тебя к телефону.
Отключи же эмоции!!
- Давай же, соня, - бормочут мои губы, - уже пора вставать.
Но мальчик не двигается. Только его рука продолжает сжиматься и разжиматься, тихо жужжа.
Старуха Смерть плачет, стонет, хохочет так громко, что зеркало в прихожей разлетается дождем пыльных осколков.
Я беру с подоконника телефон и вкладываю его в стальную ладонь Виталика. Ладонь сжимается. Мальчик взял трубку, с улыбкой думаю я. Все в порядке.
В левом полушарии мозга пищит модем. Я падаю в кресло.
...Элизабет выбегает из руин горящего дома, без сил падает мне на грудь.
- Какой ужас, Господи, какой ужас! - Элизабет задыхается, ее белое платье похоже на грязный медицинский халат без рукавов.
- Теперь все будет хорошо, - улыбаюсь я.
Элизабет непонимающе смотрит на меня. Вскрикивает, отступает на шаг. Лицо Элизабет дергается, оплывает, как воск, волосы стремительно чернеют, грудь уменьшается, становится плоской. Старый халат превращается в чистенькую апельсиновую футболку.
Когда все заканчивается, Виталик открывает свои черные глаза-ягоды, смотрит на меня и говорит: