Аннотация: 14-е место на весенней Рваной Грелке 2011. Конфликт "старой литературы" и новой "коммерческой продукции"
Два города
Я был убит на закате роскошного летнего дня, на вершине холма над тихим степным городком.
Матерью моей гибели стала неосторожность, отцом - любопытство. На несколько мгновений я потерял концентрацию, залюбовался точеными серебристыми башнями инопланетного города далеко внизу. Покинутое поселение, занесенное карминовыми песками, оно словно плыло в золотой закатной дымке через долину, ускользая из настоящего в прошлое, навсегда покидая мир. Эта мысль наполнила мое сердце неким щемящим чувством, и я, кусая мундштук сигареты, пытался дать этому странному чувству имя - когда что-то горячее ударило меня в шею.
Их было двое: рослые мужчины в новеньких серых костюмах и шелковых галстуках от Armani. Они подходили неторопливо, знали - я уже не могу ничего сделать. Рыжий парень с морковными щетками бачков закинул на плечо странный карабин с широким прямоугольным стволом; чиркнул спичкой о ноготь, закуривая. Его спутник, тонкий длинноволосый юноша, похожий на художника-кокаиниста, шагал, высоко вскидывая журавлиные колени. Он трижды выстрелил на ходу в мое тело - распростертое на камнях, бессмысленное и беззащитное, почти мертвое тело мое.
- Хочу отрезать его уши на память, - мечтательным голосом сказал юноша, - будет что вспомнить, правда, брат?
А он сентиментален, мелькнуло у меня. Я плавал в море боли.
- Ты больной придурок, - медленно проговорил рыжий, выдыхая струйку дыма в быстро остывающий вечерний воздух, - оставь человека в покое.
- Твою мать! - в миг вспыхнул Сентиментальный, - ты не можешь запретить мне, черт бы тебя драл, говнюк гребаный, не можешь запретить!
- Но я тебе запрещаю. Отвали.
- Он заслужил это, скажешь - нет? - бесился Сентиментальный.
- Он заслужил смерть, - спокойно ответил Рыжий, - но я не дам тебе глумиться над трупом.
- Да я же не могу просто так... я тоже стрелял в него, это и моя заслуга... Твою мать, ты не имеешь права!
- Котик, если ты перевозбудился - сходи за холм вздрочни, но так, чтобы я не видел.
Сентиментальный куда-то исчез из поля зрения, и сразу стало тихо. Мои умирающие уши слышали, как ветер волочет по песку сухую веточку саксаула. Рыжий сидел в двух шагах от меня, и его серые глаза тлели задумчивым спокойствием. Ты, сын больной шлюхи, даже не знаешь, кого ты убил, - сказал бы я, если б мог. Но в легких моих сейчас распускалась цветком боли странная пуля, а может быть, то была вовсе не пуля, а электронная книга, черная, как гроб. Еще одна вошла в мое сердце, раскинула колючие лапки медных проводков, разворачивая усталые сердечные клапаны, пронзая толстые трубки сосудов, легко скользя по холестериновым бляшкам.
Если бы в меня стреляли обычными пулями, у меня оставался бы шанс, но это диковинное орудие не оставляет шансов таким, как я.
- Колыма, Магадан, Воркута, вагоны, вагоны, вагоо-оны, - тихо запел мой убийца, - там братва поднимает за нас со спиртом стакан... Ты, начальник, не парь мне про ссученных в зоне... Я ведь сам по себе - и шестерка, и дед, и пахан.
Сигаретный дым облаком плыл вокруг. В следующий миг я увидел Рыжего внизу. Он сидел на камне, положив черный гладкий ствол на колени - а перед ним, широко раскинув руки, лежал я. Сколько крови, мой Бог, подумал я отстраненно. Поднимаясь все выше, я бросил взгляд в долину - и в моей бесплотной груди родился вздох восхищения: алые закатные лучи подожгли инопланетный город, и теперь он летел над фиолетовым звездным небом, полыхая, прекрасный и вечный. Может быть, стоило умереть, чтобы увидеть это.
Акт Первый. Бумагомараки в поисках Софи Трезье.
Шалам Анашкин плохо сидит в седле. Ему достался смирный серый конёк, но Анашкин ужасно боится упасть и потому изо всех сил держится то за поводья, то за гриву, то за луку седла. Шалам Анашкин смотрит на лихо скачущих мимо Бумагомарак, изображая благоговение. Здесь никто не знает его настоящего имени, и зовут просто Морис Бельведер.
Вот Арнольд проносится впереди отряда на гнедом жеребце, и в его смуглом облике каждая черточка вырублена резцом, имя которому Ненависть. Он жаждет найти цель, и когда он увидит ее, бросится вперед, увлекая за собой Легион Бумагомарак, сметая на пути города и сжигая миры. Бумагомараки - так мысленно окрестил своих временных спутников Анашкин. Сами они себя называют иначе.
Следом за Арнольдом скачет его верный друг и оруженосец Иван Меркулов, похожий на Элвиса Пресли в его лучшие годы. На нем кожаная куртка Egoist и золотая рубашка, и ногти его безупречны.
- Эхой, Арнольд, - кричит он, перекрывая вой ветра и грохот копыт, - ты гнусный ублюдок, дай хоть полчаса отдыха коням!
За Иваном едет на белом арабском скакуне Алешенька Мягач, стареющий юноша в круглых очках. Он чуть более плотный, чем следовало бы, и чуть более рыхлый, и чуть более тихий. За поясом его револьвер, а из-за пазухи с любопытством глядит на мир пушистый британский кот Моргот.
- Морис Бельведер! - повелительно говорит Арнольд, натягивая поводья, и весь отряд в два десятка всадников останавливается.
- Морис Бельведер! - и Шалам Анашкин выступает вперед.
- Друзья мои, - глухо говорит он, во рту у него сухо после долгой скачки, - среди лысеющих холмов вы видите тропу, усеянную камнем. По ней - я видел сам - везли бандиты связанную девушку, прекрасную, как брокколи весной.
- О, будь ты проклят, Бельведер, - стонет Меркулов, - ужаснее сравнения не помню. Уж лучше дай банальность: как цветок, иль как рассвет, или хотя б как шоколадное печенье.
- Что поделать, долбанный гений, - пожимает плечами Морис-Шалам, - я брокколи люблю превыше все печений мира.
- Полегче с кулинарией, черт тебя дери. Или придется засунуть все это меню в твою вонючую задницу.
- А ты любитель лазить по мужским задницам, как я погляжу?
Меркулов рвется ударить Бельведера, но Алешенька Мягач удерживает его.
- Друзья, вложите шпаги в ножны! Не время нам искать ссоры, с каждой минутой они все дальше, будем же благоразумны!
- Я ему не верю, - угрюмо говорит Меркулов, - не знаю, отчего, но веры нет ему.
Ветер раскачивает над серыми холмами облачный занавес, ветер устало воет в безотрадных, по-шекспировски скудных декорациях: вот ломкий саксаул раскинул тонкие ветви, вот медленно движутся в пустоту полосатые барханы, вот в страхе скользит меж камней серебряная змейка.
- Отчего же ты не веришь Бельведеру, - рокочет Арнольд, по лицу его катится медный пот, - ведь он один из нас: рожден глаголом жечь, и верит, что добро должно быть с кулаками - и с крепким членом.
- Не нравятся метафоры его, и прочие фигуры речи, - пожимает плечами Иван.
- Но я - ведь я ему поверил!
- Ты веришь оттого, что хочешь верить. Ведь ты влюблен в Софи, Арнольд, а тот, кто любит, не хозяин собственной судьбе.
- Я большего не слышал бреда от рожденья, - восклицает Шалам, - ужель ты будешь сомневаться в нашем лидере, который ведет нас от победы к победе, как Зевс при Фермопилах?
- Мяурр! - кот Моргот в отчаянии зажимает уши лапами.
- Не Зевс, а Леонид! Ничтожество, бездарность! - ревет Меркулов.
- Все, хватит, - командует Арнольд, - в путь, время дорого.
- Чу, друзья! Что это там?
Все оборачиваются. По каменной тропе меж холмов бежит в их сторону изможденный, оборванный человек, с темным от крови лицом.
Акт Второй. Казнь Софи Трезье.
Они стояли у своих тускло сверкающих автомобилей посреди пустого городка: десяток мужчин в серых элегантных костюмах, и с ними тонкая светловолосая девушка в голубой, как июльское небо, футболке и джинсах. Их взгляды были устремлены на приземистое здание посреди заросшей полынью площади. Тот, кто вырос в Советском Союзе, сразу узнал бы в этом полуразрушенном доме типовую детскую библиотеку - милый дом, где обитали Алиса и Чипполино, Незнайка и Питер Пэн. Сейчас там жили лишь крысы и тараканы.
- Делайте свое дело, - скомандовал высокий наголо бритый мужчина.
Сразу шестеро его подручных повели девушку к темной нише в стене библиотеки. Отталкивая друг друга, трясущимися руками они привязывали ее тонкие кисти веревками к кольцам в стенах, они наступали друг другу на ноги и пачкали сверкающие черные туфли.
- Пламень поленьев, яд ягод, - воскликнула страстно девушка, - я готова была на все для любви! Я верила снам и засыпала на год, а в грезах летела сквозь пламя зари!
Ее длинные белые волосы рассыпались по плечам, на нежной коже предплечий алели царапины. В васильковых глазах пульсировало отчаяние.
- Послушайте, господа, я не могу так, - вдруг сказал один из мужчин в сером, и все остановились, - ведь мы же с вами люди, в конце концов. Это убийство!
- Никита Сергеевич! - ласково окликнул его бритый мужчина, и тот вздрогнул, - а вас никто не заставляет. И без вас управимся, дорогой вы наш. Идите в сторонку.
- Отваливай, сука, - тонколицый и бледный парень с часами Tissot на запястье обжег Никиту Сергеевича напалмовым взглядом.
Тот понуро двинулся прочь. Палачей осталось пятеро. Когда они убедились, что Софи надежно связана, и не сможет вырваться из ниши, принялись охапками носить из автомобилей различный хлам. Тут были книги с изображением полуобнаженных красавцев на мягких обложках, и диски с записью сериала 'Секс в большом городе', маленькие книжицы с подборкой бородатых анекдотов и даже сборники стихотворных тостов 'на все случаи жизни'. Увидев все это, девушка разрыдалась:
- Ты приходишь домой, усталый и белый, для тебя нет страданий - есть только игра, я же рядом с тобою всю ночь, и вздыхаю несмело, и ресниц не сомкну до утра... Посмотри на меня! Я ведь помню все звездные тропы, и лесные огни, и теплые волны морей. Далеко от меня, как пьяный Гонконг от Европы, кокаин ты швыряешь лопатою в топки ноздрей.
- Я люблю тебя! - вскричал один из палачей и вдруг попытался развязать веревку на запястье Софи, - как увидел вчера, сразу полюбил! Я тебя спасу!
Его сбили с ног, и долго, с наслаждением лупили бейсбольными битами.
- Унесите, - осклабился бритый череп, - и продолжайте.
Четверо палачей принялись замуровывать нишу хламом. Они аккуратно выкладывали книжки рядами, словно кирпичи, трамбуя их носками туфель и затыкая щели дисками с популярными песнями.
- Из пены я пришла морской, - плакала Софи Трезье, - цветок любимый Амфитриты... Пред смертью на меня взгляни ты... Лишь раз коснись ланит рукой...
Стена из мусора выросла уже до пояса бедной Софи.
Акт Третий. Бумагомараки: момент истины.
Алешенька Мягач смотрит на лицо изможденного человека, и пальцы Алешеньки дрожат. Моргот чувствует его волнение, он нервно вылизывает лапу. Кто этот парень на тропе, измученный, окровавленный, холодея, думает Мягач? Разве это не Константин Шнайдер, прогрессивный фантаст из Воронежа? Что они сделали с ним, сволочи...
- Они в Долине Мрака, - задыхаясь, выдавил Константин. Он вяло махнул рукой за спину, - Дюжина человек... На трех машинах... Полно оружия.
- Софи у них? - сжал челюсти Арнольд.
Шнайдер только опустил голову.
- Так ты был с ней? И почему, в насмешку над судьбою, отпущен ты живым?
- Я... я не знаю... как сказать вам, - он в нерешительности обвел глазами собравшихся, - вы не поверите...
- Не бойся, Костя, мы же братья во литературе. Мы знаем, что предателем ты не был никогда.
- Ну... в общем...
- Да что такое, брат?
- Они сказали, что отпускают меня... потому что у меня... хорошие продажи.
Мягач вздрогнул, Меркулов порывисто схватился за меч. Арнольд побелел, как сыр.
- Простите, - выдавил Константин.
- Ничего, Костя, это ничего, - скрипнул зубами Арнольд, - значит, говоришь, они увезли ее в Долину Мрака?
- Понимаете, серия про вампиров хорошо продавалась... я хотел 'Форд Фокус' взять...
- Расслабься. Никто тебя не осуждает, пидор вонючий. Скорее в путь, друзья, остынет след! Над трупами врагов отпразднуем рассвет.
Акт Четвертый. Казнь Софи Трезье (окончание).
Когда стена из кирпичей в мягких обложках поднялась до лица Софи, из ее палачей оставались только двое - еще два человека отказались продолжать. Тонколицый и бледный обладатель часов Tissot бросил взгляд на своего напарника.
- Леонид Легостаев, издательский дом 'Нарасхват', - протянул он ему руку.
- Очень приятно, угу, - сказал напарник, но себя не назвал. Леня проглотил обиду, тряхнул длинными сальными волосами и схватил пачку дисков с песнями для сельских дискотек. Его товарищ не походил на остальных участников казни. Это был тучный и рослый мужчина с короткой стрижкой и мясными глазами. Вместо элегантного костюма на нем висела засаленная майка без рукавов, а мешковатые брюки явно никогда не были представлены стиральной машине.
- Хорошо, когда знаешь, что делать, да? - хрипло проговорил он, - Если нет того, кто поведет тебя и скажет: делай то-то и то-то, куда отправишься ты сам, по своей воле? К первой же пропасти, говорю тебе.
- А? - не понял Леня.
- Мертвые люди, - понизил голос Мясные Глаза, - они повсюду. Я взял в ресторане томатный суп, но там не было никаких сраных томатов, уж поверь мне. Там была только кровь и плавали отрубленные пальцы. С гребаным маникюром. И маникюр поцарапан и полустерт - как будто эта женщина пыталась выбраться откуда-то, прежде чем ей оттяпали пальцы и доставили на кухню ресторана. А ведь они, они были где-то рядом в этот момент. Они ждали, что я запаникую, и тогда они смогут делать со мной все, что захотят. И знаешь что, маленький педик? Я сожрал этот сраный кровавый кисель, и даже не поморщился. Я победил.
- Во имя всего святого, Творогов! - крикнула из темноты Софи.
- Во имя всего святого, - кивнул с улыбкой в ответ бритый здоровяк, что командовал казнью.
Леню затрясло:
- О, Господи... Господи...
- Ну? - набычился Мясные Глаза.
- Господи... - истерично повторил Леня, - я простой издатель. Мне ведь тоже надо на что-то жить, поймите!
- Только не говори мне, что и ты сломался, сынок.
- Нет, нет... я нет...
Леня дрожащей рукой попытался впихнуть пачку цветастых дисков в щель между 'кирпичами' и чуть не обрушил всю возводимую стену.
- Кривые лапы твои из жопы растут, - подбодрил Творогов, - ну же, пошевеливайтесь, ее дружки могут быть где-то рядом.
- Я не помню с какой мы прибыли звездной системы, - Софи уже не было видно за стеной, лишь ее тонкий голосок дрожал в темноте, - я не помню, зачем мы бродили в таинственном небе... Я во мраке холодном изранила пальцы о стены, об одном умоляя - не оставь меня в каменном склепе...
И тогда слабые Ленины пальцы разжались, и диски с пластмассовым грохотом разлетелись по асфальту.
Здесь в нашем повествовании возникает новая фигура. Закройте глаза (впрочем, это необязательно) и представьте, что дверца BMW X6 распахнулась, и в вечерний сумрак выпала из салона авто невысокая фигурка. Проворной старушечьей раскорякой заспешила она к месту действия, роняя в пыль визжащих мопсов, и грубовато оттолкнула Леню пинком в задницу:
- Давай-ка, козлик, уступи дорогу.
Мясные Глаза с уважением склонил голову навстречу даме.
- А ну, - в руках бабули материализовалась 'Кулинарная книга лентяйки' и в одну секунду была втиснута в последнюю щелку, отделявшую склеп Софи от мира.
Далекий гул копыт долетел с востока. Тогда многие из мужчин в серых костюмах в страхе отступили к машинам, схватившись за оружие. Но когда взглянули они вновь на своего лидера, ожидая приказаний, Творогов рассмеялся:
- Сосунки... все идет по моему плану. Занимайте оборону, или драпайте на все четыре стороны, мне плевать!
Интерлюдия. Ногти и запахи.
Луч летнего солнца мягко скользнул сквозь щель в шелковых японских шторах и нежно коснулся опухшей и белой, синей от бритья щеки Александра Егоровича Творогова. Александр Егорович отставил в сторону тарелку с остатками салата 'Цезарь' и принялся за томатный суп. В этом ресторане отличный томатный суп, в меру острый, с чесночным духом, с листочками зелени. Мимо, колеблясь в суповых парах, проплывала официантка в голубой драпировке - за ней шлейфом повис тонкий запах цветочных духов.
- Не понимаю я все же, - сказал Творогов, впиваясь зубами в сочное мясо креветки, - зачем вам это нужно. Есть некие сегменты рынка, они не выдерживают конкуренции и отмирают. Зачем их дополнительно топить? Кстати, определенный кэш-флоу мы и от них можем иметь, и имеем до сих пор.
- Нехорошо обманывать, дорогой вы мой Александр Егорович, - кротко проговорил его собеседник. Посмотрим внимательней на его портрет. Был этот человек темен обликом, растрепан - словно пришел на важную деловую встречу прямо из постели, не удосужившись даже взяться за расческу - глаза его прятались в каких-то темных ямках, они поблескивали там, как черные жемчужины. Длинные ногти, покрытые золотым маникюром, наводили на мысль о колдунах вуду. На собеседнике Творогова были красные, как кетчуп, трусы Moschino и отличные кобальтовые носки Dolce & Gabbana, что говорило о недурном вкусе их хозяина. В довершение портрета отметим пирсинг, коим был украшен кончик его длинного розового языка: бриллиантовая горошина в металлической оправе.
- Нехорошо обманывать, - ласково повторил описанный выше субъект, - вы ведь давно отказались от экспериментов с этими авторами. Где сборники стихов? Где книги перспективных современных прозаиков? Поддержка молодым? Эта галиматья не приносит вам профита, и вы не кидаете денег на ветер - кстати, я уважаю вас за это.
- Хорошо, - согласился Творогов, - мы оставили это другим издательствам. У нас своя ниша, которой пока не угрожают е-буки, и капиталовложения в конечный продукт невелики...
- Пока не угрожают, Александр Егорович. Пока! Вы сделали верную ставку на малообеспеченного и отсталого потребителя, блестяще. Но это не продлится долго.
- Придумаем еще что-нибудь.
- Я говорил вам, что вы мне нравитесь? - улыбнулся, блеснул бриллиантовой горошиной собеседник, - вы не задумываетесь о завтра и послезавтра, вы куете деньги сейчас, а завтра ведь может быть и потоп, не правда ли? Так зачем париться?
- Сформулируем ваш вопрос так: зачем давить литературу? Зачем уничтожать ее, пуская по миру авторов, зачем нужно поднапрячься и накласть кучу дерьма в чудесный розовый торт, который наши очкарики именуют Мировым Культурным Наследием?
Творогов замер с бутербродом у рта.
- Представьте на минуту, что есть некое место, - золотые ногти барабанили по столу, - некая точка во времени и пространстве, где эти ваши отмирающие сегменты рынка попытались дать бой таким людям, как мы с вами.
- В каком смысле - бой?
- В прямом. С оружием в руках. Закрыли телевиденье. Сожгли любовные романы и запретили иронические детективы. Расстреляли неугодных издателей, утопили ваших штатных словоблудов, вдобавок эти аболиционисты выписали Хартию Вольностей вашим литературным неграм. А критики... о, что они сделали с критиками, и сказать-то гадко, - он расхохотался, сверкая бриллиантовым языком.
Творогов положил бутерброд на тарелку, растерянно огляделся по сторонам. Обеденный час уже закончился и большинство посетителей разошлись по офисам, лишь дородный мужчина с красными глазами за дальним столиком с усилием вливал в себя томатный суп. Это же критик Кучин из 'Вечернего Пегаса', сообразил Творогов. Кучин ел суп с выражением неподдельного ужаса на лице, на щеках его блестели крупные капли. Да уж, бабушка, вот как оно все повернулось, непонятно подумал Творогов.
- Соглашайтесь, Александр Егорович, дело верное, - ласково пел его визави, - обещаю, ваш профит будет сказочно высоким. Помните вечную, как мир, истину, дорогой вы мой человек: деньги не пахнут, а если и пахнут, есть хорошие дезодоранты. Помогите мне, а я помогу вам, рука вымоет руку добела. Ведь денег всегда не хватает на жизнь, а жизнь-то - она проходит. Утекает время сквозь пальцы ...
Творогов долго смотрел на него, не мигая.
- Кто вы такой, черт возьми? - выдавил он, наконец, - на самом деле?
- Хотите знать правду... извольте. Вы знаете, что такое холмы?
- Хо... что?
- Ну холмы, глупыш. Пригорки. Горушечки. Такие штуки, похожие на сиськи, торчат из земли, поросшие всякой дрянью вроде борщевика.
- Ах, ну... да.
- Так вот, Александр Егорович. Всякие холмы рано или поздно исчезают... выветриваются... дождь, ветер, муравьиные полчища, скоростные трассы - нет силы в природе, которая может противостоять медленному и постоянному давлению... или быстрому и грубому натиску. Гряды холмов, подернутых дымкой столетий, опускаются и становятся долинами. А я, дорогой мой друг, отвечаю в этой милой системе за выветривание.
Творогов медленно жевал бутерброд, не чувствуя вкуса паштета:
- И значит, старая литература, - пробормотал он (белые крошки катились по бирюзовому галстуку от Henderson), - и новая печатная продукция... в таком конфликте...
- Лапка мой! - обладатель золотых ногтей зашелся счастливым детским смехом, - а вы не так глупы, как кажетесь!.. Челове-ек, несите-ка счет!
Он долго с подозрением разглядывал принесенный официанткой листок, затем проделал одну штуку, после которой Творогов его зауважал. Он жестом подозвал солидную даму из-за соседнего столика и вдруг извлек откуда-то книжицу в мягкой черно-розово-желтой обложке. Отчетливо пахнуло сортиром - Творогов даже пошатнулся, но дама широко улыбнулась и в два приема сожрала книжку, работая челюстями, как комбайн на уборке брюквы. После этого из глаз ее, из ушей, из ноздрей и всех прочих отверстий посыпались бумажные и металлические деньги разных стран и народностей. Тут были доллары, рубли, евро и фунты, в одной из монет Творогов узнал серебристый эмиратский дирхам.
- Не пахнут, - серьезно сообщил обладатель золотых ногтей, сваливая деньги горкой под бумажку со счетом. - Совершенно без запаха.
Акт Пятый. Звезда Полынь.
Меркулов первым заметил отсутствие Мориса Бельведера. Кавалькада Бумагомарак уже входила в городок, когда он, повинуясь наитию, бросил взгляд назад - и увидел далеко на западе быстро ускользающую в вечерний сумрак черную фигурку верхового.
- Предатель! Предатель!
В замешательстве кони сбились с дружного бега - натянуты поводья - закружились на месте, отыскивая угрозу.
Но вот - загремели выстрелы на площади внизу, в городе, и воздух вокруг наполнился свистом.
И они бросились вперед, как один, вскинув оружие - как Дон Кихот когда-то бросался на ветряную мельницу с копьем наперевес.
- Глядите, что это! - опять Иван увидел угрозу раньше других.
Облачная пелена над головами внезапно разошлась в стороны, растаяла - и в фиалковом небе поднялся огромный черный прямоугольник. В отчаянном хоре слились голоса легионеров - они слали проклятья Звезде Е-бук. Бессильная ярость овладела ими, разрывающая грудь, источающая невидимые слезы из глаз.
И ударили новые выстрелы, и с неба посыпалась смерть, и замелькали среди камней крысиные спины джипов.
- Засада! Предали! Нас предали!
Лишь один Арнольд еще погонял коня, лишь один он не хотел понять, что их старательно заманивали в ловушку. Он бросил скакуна на сверкающий металл автомобиля, и мечом рассек машину надвое, и четверых серых, что сидели в ней - но и сам упал на камни, переломанный и страшный, и лишь его глаза горели белым огнем под кровавой маской:
- Братья, хорошей смертью умираю! Не в мягкой постели, не в пропахшем лекарствами хосписе, и не в гламурном борделе. Пусть же славится вовеки настоящая литература!
И упал он на залитый алым соком песок, и дымился иззубренный меч в арнольдовой руке.
А Легион его, видя, что путь назад перекрыт, выстроился в каре и - двинулся напролом вперед, к площади, туда, где задыхалась в библиотечном склепе юная Софи. И под напором их не выдержали серые, рассыпались, побежали, бросая машины, теряя стволы! Вырвался вперед Иван Меркулов, а был он здоровенный сибирский почвенник, много толстых томов создал он о жизни людей на Вилюйских плотинах, и строительстве ГЭС и могучих соснах, и холодном батюшке-Байкале, славный литератор! Но тут грянула в плечо ему черная мерзость - ударила, обожгла болью электронная книжка из диковинного небесного ружья, е-бучка подлая. И зашатался Иван, и схватился за сердце, а тут новые пули-ебучки посыпались густо со всех сторон, и разорвали на части красавца-писателя, и голова его покатилась по кровавому склону холма, крича такие слова:
- Много графоманской сволочи успел я убить во славу искусства! Умираю, но завещаю вам братия в словесности, стоять насмерть, бить проклятых критиков и жлобье графоманское направо и налево. Хай живе русская литература!
И снова сгустились темные силы, и ломят вперед, берут числом, и вот уже пал Константин Шнайдер - несмотря на хорошие продажи расстреляли его тоже черными е-бучками: никакие продажи не спасут от такой дряни. И умирая, крикнул он зычным мужественными голосом:
- Долго я жил на коленях, но умираю стоя. Бейте же, люди, проклятых пиратов, и поганую цифру! Также лично я выступаю за уголовное преследовании гомосексуалистов, но, впрочем, не настаиваю на этом. Пусть же горит земля под ногами у коммерческой сволочи, что губит настоящее искусство. Славься вовеки русскоязычная литература и особенно фантастика!
Не сдавайтесь, братья-писатели. Не выдавайте цвета литературного братства! Но уже летят на головы последним бойцам тяжелые камни, и сыплются горячие пули, и вот уже только пятеро их осталось, утекающих через город. Вот уже только четверо, вот лишь трое их рубятся на самой городской площади, вот пал еще один под колесами джипа, и только Алешенька Мягач остался в белых доспехах посреди кипящей Долины Мрака. И тогда вспрыгнул его кот Моргот на бритую голову Творогова и вцепился в нее когтями, крича человечьим басом:
- Не пр-р-ростим сволочам!
И погиб храбрый Моргот, но смертельно ранил Творогова. И открылось многим тогда, что был он прямым потомком пушкинского ученого кота!
Вот лишь Алешенька Мягач рубится посреди серых теней. Кто бы мог поверить, что этот слишком интеллигентный юноша продержится дольше всех. Но вот раскроил он череп огромному толстому критику - и переломилась его сабля, и выпустил пули из револьвера в тушку ведущего вечерней колонки в гламурном журнале, и опустел барабан - и отбросил Алешенька бесполезное оружие. Еще двоих издателей рублевских жен разорвал он голыми руками, но тут одолела его силушка темная, и упал добрый молодец Алешенька Мягач на сырую землицу, говоря так:
- Проклинаю вас навек, басурмане поганые. Есть Бог на небе, и однажды вы заплатите за все. Да славятся вовек литература и поэзия, да сгинут в адском пламени графомания и коммерция!
Эпилог
Много нас было здесь, мертвых товарищей, поднявшихся к холодному звездному небу. Не чувствуя времени, не зная любви и ненависти, лежал я в сверкающем саркофаге из инея и серебра, и смотрел на парящую над планетой в жгучих солнечных лучах огромную черную плиту. Электронная книга. Долбанный е-бук. Однажды дьявол уронил каплю своего семени в некую изобретательную голову, и электронные носители разлетелись по Вселенной, уничтожая смысл творчества. МЫ ИМЕЕМ ПРАВО ПОЛУЧАТЬ НОРМАЛЬНЫЕ ДЕНЬГИ ЗА СВОЙ ТРУД, начертала чья-то дрожащая от гнева (или от голода) рука на стене компьютерного магазина. Но волну было уже не остановить... Мы уходили в ночь, не оборачиваясь - или бросались с копьями на ветряные мельницы, и гибли; мы кормили червей в глубоких расщелинах под холмами, а наши усталые души взлетали сюда, в холодный черный покой.
- Ну разве не мудаки? - сказал кто-то.
Что был то за голос, я не знаю. Но в следующий миг я открыл глаза...
Я сделал движение рукой - о, это было только начало - и черная гробовая плита е-бука исчезла в пустоте космоса. Перестала иметь значение. Я двинулся обратно, к голубеющим внизу морям и белым воронкам циклонов, мерцающим огням городов и серым пескам, которые предстояло наполнить жизнью.
Я сделал вдох и - рухнули стены темницы, и Софи Трезье невредимой вышла из мрака. Движение пальцев - и поднялись над полем битвы все павшие товарищи, встали между двумя городами: черным и пустым городом людей в Долине Мрака и сияющим инопланетным городом, плывущим на солнечных парусах в вечность.