В нашем городке нет привокзальной площади. Вернее её давно превратили в стоянку автомобилей и небольшой рынок, через который можно выйти на главную улицу короткой дорогой. Но тащиться с большим чемоданом сквозь привокзально-рыночную толчею не хотелось, и я свернул в узкий переулок, ведущий к главной улице кружным путём. Заблудиться я не мог, ведь с малолетства знал тут каждый проулок, а за четверть века моего отсутствия в городке почти ничего не изменилось. Провинция живёт всё так же неспешно, как и в годы моего детства, даже если время и пытается внести свои коррективы. Здорово, эх, здорово вновь вернуться домой!
Переулок привычно вывел на перекрёсток, но путь мне преградила траурная процессия, какой уже давно не встретишь в большом городе. В открытом кузове грузовика стоял простой красный гроб, обложенный венками, а за ним двигалась скорбная вереница родственников, друзей и знакомых покойного. Маленький оркестр играл похоронный марш. Я сдёрнул с головы кепку.
- Кого хоронят? - спросил, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Сашка-водолаз помер, - буркнул морщинистый дед из середины процессии.
Кто такой этот Сашка-водолаз я не знал, но, наверное, хороший был мужик, если около сотни человек провожают его в последний путь с оркестром по главной улице.
- Эх, хорош парок! - крякнул я радостно, плюхнувшись распаренной задницей на деревянное сиденье в предбаннике.
- Да уж! - довольно подтвердил раскрасневшийся Мишка, шлёпнув своим толстым задом напротив меня.
- Ну, прям Сандуны, - пошутил я, - хорошую баню построили, а стоит копейки.
- Эх-хе-хе, - с ноткой сожаления протянул старичок слева от нас, - вы, ребятки, в Подзы?ке не бывали. Вот где пар-то был, куда там Сандунам!
- Что за Подзыка? - поинтересовался я.
- Подзы?к, - поправил меня дед, и тут же спросил, - а ты, чей будешь? Мишку-то я вот знаю, а тебя что-то не припомню.
- Да это Ванька Смоляков, - ответил за меня Мишка.
- Николая Петровича сын, что ли? - прищурился дедок, продолжая теребить вяленую плотвичку, - то-то я гадаю, на кого похож. Вернулся, значит?
- А глаз-то у тебя ещё хорош, дядь Сень, - удивился Мишка.
- Да, слава богу, на восьмом десятке и память не подводит, - довольно отозвался наш неожиданный собеседник, - а всё баня.
И тут я его узнал. Это был тот самый морщинистый дед, что ответил мне из похоронной процессии. Только теперь он выглядел довольным и помолодевшим. Посасывал солёную рыбку и допивал бутылку пива. Мы тоже открыли по бутылочке.
- Дядя, Сеня, - наконец вступил в разговор и я, - так расскажите, что же это за Подзык такой?
Последним глотком он осушил свою бутылку и с чуть заметным сожалением бросил мимолётный взгляд на мою. Ему, конечно же, хотелось поделиться с нами приятным воспоминанием, но "на сухую", как говорится, не идёт, а вторую, видимо, пенсия не позволяла. Не задумываясь, я протянул ему своё пиво. Он выдержал подобающую паузу, потом с достоинством принял бутылку и начал рассказ:
- Да вы ещё под стол ходили, когда закрыли Подзык. Щас там склад. А баня была, всем баням баня. Бывал я и в Сандунах - богато! Ничего худого не скажу, но пар не то, что у нас в Подзыке был. А всё вода. Баню-то назвали по роднику. Знатный родник бил на горке, вода - не оторваться. Да, не в низине, а вот на горке. Вся заречная сторона оттуда воду брала. На нём наши деды колодец и соорудили. При царе ещё. А потом умные головы под горкой городскую баню изладили. Трубу из колодца проложили. Вода-то самотёком идёт, лей сколько душе угодно, а родник мощный, напор хороший. Город тогда меньше был, на всех хватало. Бабы с малыми детками в одном отделении, мужики с пацанами в другом. Целыми семьями ходили. И даже у кого свои баньки имелись, за знатным парко?м в Подзык хаживали. Самые ценители за первым паром приходили в Подзык ещё до открытия. Их пускали за двойную плату, и они там такого жару давали! Аж шкура трещала! И я, бывало, на первый пар приходил. А ещё пиво там всегда свежайшее разливное из бочки, лимонад детишкам по двенадцать копеек был. От пивко-то!
Дядя Сеня с удовольствием сделал большой глоток из горлышка и продолжил.
- Строили на века, но всё когда-нибудь ломается. Вот как-то водопровод и стал протекать. Да сильно так! Это уж после войны было. В бане напор снизился, да и вода грязнее стала. Решили мужики починить трубу. А когда взялись, выяснилось, что никакого запора на трубе-то и нет. Надо ж сначала дырку в колодце закрыть, а уж потом трубу менять. Ну, не додумались наши предки отсечной клапан поставить, а скорее и не было у них тогда такого. Вот и стали затылки чесать, как трубу перекрыть. В колодец надо лезть, а там глубина до дырки метра два, да вода страсть холодная, аж зубы ломит. Охотников на такое дело не нашлось. И тут кто-то предложил Саньку позвать, мол, всю войну водолазом прослужил. Он как с войны пришёл, так и запил в тёмную головушку, распоследний алкаш был, ни одна баба за него выходить не соглашалась. Так и жил бобылём, да в заготзерне подсобником работал. Больше-то уж никуда не брали. "Санька, - говорят мужики, - за литр водки нырнёшь?" Тот и согласился. За литр-то ему в радость! Нырнул, вбил деревянный чёп в трубу, да и нажрался на дармовщинку. Мужики трубу поменяли, а как воду-то вновь пустить не знают. Опять же не додумались хоть верёвку какую к чёпу приделать, чтобы выдернуть затычку. Давай Саньку звать, снова литр предлагать. А тот и рад литрушку задарма получить. Нырнул раз, нырнул два. Никак! Разбух деревянный чёп в воде, не вытащишь сразу. На третий раз долго пробыл под водой, но расшатал и вынул затычку. Вытащили его всего синего от холода, зуб на зуб не попадает, пальцы задубели, не гнутся. Давай водкой отпаивать. Водку-то он всю выпил, да только не помогла она, свалился через день с воспалением лёгких. А его с тех пор и прозвали Сашка-водолаз.
- Это тот самый, которого позавчера хоронили? - удивился я, полагая, что на похороны простого забулдыги-алкаша столько народа не придёт. Да ещё и с оркестром!
- Его, его, - подтвердил дед Семён, - уважали его люди очень.
- За то, что в колодец нырял? - спросил я.
- Не-е, - протянул расскзчик, - за колодец он только прозвище получил, а уважение уж после. Когда заболел, положили его в больницу, а там строго, какая пьянка, лечиться надо. Вышел он из запойного угара, отъелся на больничных харчах, похорошел, огляделся. А парень-то он видный был, до войны многие девки по нём сохли, да сломала его война, пьянка сгубила. И тут приглянулась ему медсестричка Сонечка. Ну, шуры-муры, слово за слово. И он ей по сердцу, вроде как, пришёлся, да только побаивалась. Про его запои весь город знал. Он ей, мол, выходи за меня замуж, а она ни в какую. Бросишь, говорит, пить, тогда посмотрим. Никто не верил, что пить перестанет. Даже мать на него рукой махнула. А ведь бросил! Видно, шибко полюбил, а любовь, ребятки, штука сильная. Долго Сонька его испытывала, но сдалась, поженились они. И как подменили мужика. Зарабатывать стал, на машиниста выучился. Четверых детей на ноги поставили. Душа в душу жили, до самой смерти, как в сказке. Софью-то он всего на год и пережил. Шибко убивался, думали, с горя запьёт. Нет! А сердце тоски не вынесло.
- Да-а, - протянул я, - история. Ну, а сам-то Сашка-водолаз в Подзык ходил париться?
- А как же! Знатный был парильщик! Мало кто его пересиживал. Только пива не любил. Ладно. Засиделся я, пойду.
- С лёгким паром, дядь Сень!
Идею этого рассказа подсказал мне Михаил Трещалин.