Я хлопнул дверью, оставив позади недослушанную благодарственную лирику, и спустился по заплёванной лестнице вниз. На улице закурил, прислонившись спиной к раскидистому дереву. Кажется, легко - рассказал и всё. А я после иной истории сутками отхожу. Раньше было легче. А теперь - старею, наверное. Последний вызов на сегодня. Сейчас докурю - и домой.
- Эй, мужик.
Я обернулся на голос и в тот же миг поймал удар в солнечное сплетение. После работы реакция у меня замедленная. В себя пришёл уже в машине между двумя скучающими амбалами.
- И куда мы едем?
Ответа не прозвучало.
Трассу я узнал - ехали за город. Особняк, куда меня доставили, поражал своими размерами. Кирпичная стена по периметру, охрана, шлагбаум. Попробуй, выберись отсюда. Хозяин дома - лысый, жилистый тип со смутно знакомой физиономией, заговорил первым.
- Кто я такой, надеюсь, догадываешься.
- Если честно - не очень, - ответил я.
- У тебя что, телевизора нет? Или, может, с интернетом проблемы?
Тут мне доходчиво объяснили, что это, дескать, бизнесмен Кириллов, круче мэра в нашем городе.
- Значит так, - продолжал хозяин, - дело сделаешь, деньги получишь и можешь валить на все четыре стороны.
- А бить зачем надо было?
- Для сговорчивости.
- Ясно. И что делать?
- Да там пацанов разбудить нужно. По твоей части - байку тиснуть, слово вставить, а то спят уже третьи сутки.
- Я бы вам посоветовал вызвать квалифицированного специалиста, - предложил я.
- Ты что, меня за лоха держишь? - возмутился лысый. - Квалифицированный специалист, этот в звезду распиаренный доктор Сомов, со вчерашнего дня здесь торчит, скоро червей кормить отправится. Ты, кстати, ему составишь компанию, если чего трепанёшь не в тему. Это мои пацаны, сечёшь?
- В смысле, братки?
- В смысле мои сыновья, идиот. Одному семнадцать, другому девятнадцать. Так что попробуй мне лажани - до утра не дотянешь.
Каждый из Кирилловских отпрысков имел отдельную комнату, но сейчас они оба находились у младшего. Обычная комната испорченного роскошью подростка. Куча навороченной стерео техники. Плакаты на стенах - голые бабы вперемешку со спортивными тачками. Электрогитара. Ноутбук.
Пацаны, действительно, погрузились в глубины крепкого беспробудного сна. Младший уже наполовину врос в стену. Так и сидел, прислонившись к ней, а волосы и плечи уже стали частью неживого. Лицо словно покрылось известью и сделалось похожим на гипсовую посмертную маску. Слишком глубоко для меня. Такое ощущение, что не сам он погрузил себя в сон, а кто-то поспособствовал.
- Мне нужен Феликс, - сказал я.
- Не понял, - ответил папаша.
- Я один не смогу. Позовите доктора Сомова, пусть ассистирует.
- Шарлатана этого? Да твой доктор - сплошной разводняк, даром что с дипломом. Такую пургу вчера гнал, ещё хуже стало. Мы ему немного рыло затонировали, чтоб не очень блестело.
- Без Сомова работать не буду, - сказал я самым безразличным тоном и уселся в кресло.
Феликс выглядел плохо. Гламур с него сполз, как позолота с дешёвой бижутерии. Рубашка от Луи Виттона вся крови. Очки от Картье покрылись трещинами.
- Злорадствуешь? - тихо произнёс он, подойдя ко мне.
- Жизнь тебе спасаю. Ну и этим двум придуркам тоже.
- Надо же, какой героизм - спасает он жизнь. Да пошёл ты, Паша, со своим спасением знаешь, куда?
- Феликс, давай сейчас не будем, а? Они вот-вот полностью переродятся, а мы с тобой пойдём на удобрение. Что ты им рассказывал?
- Ну, как обычно. Философия, эзотерика, Ницше, Блаватская, Соловьёв.
- Понятно. Великие мысли, высокие чувства. Гаджеты ихние проверял? Что смотрели, что слушали?
- Кино смотрели про войну, в стрелялку компьютерную играли, - пожал плечами Феликс, - старший выискивал какие-то истории в интернете.
Я подошёл к спящему парню, взял его за руку. Закрыл глаза. В темноте попробовал дотянуться до чужой реальности.
Развалины города. Дым. Под ногами мусор, стреляные гильзы. Кругом нагромождение искорёженного металла и кусков резины. Автомобили, осиротев без водителей, беспорядочно жмутся к тротуару, зияющему чёрными дырами, из которых цветными змейками ползут провода коммуникаций. В воздухе осенними листьями кружатся денежные купюры. Ну да, когда такой эпический клостерфак, то уже не до денег. Вот они, братья Кирилловы, залегли под стеной полуразрушенного здания. Вооружившись до зубов тонной огнестрела, в реале нормальному человеку неподъёмного, спасают мир от нашествия инопланетной плесени. Попробуй, вытащи их отсюда, они же герои. Непобедимые. У каждого в запасе по нескольку жизней и амуниции до полного озвездения. Ладно, герои, посмотрим, что же пошло наперекосяк в вашем мире. С виду - обычный шуттер - пострелял и забыл. Oткуда же здесь второй слой? А под ним - какое-то дикое смешение людей, мест, красок - настоящая разносортица впечатлений и эмоций. Сейчас прорвётся наружу в этот, созданный чьим-то воображением, апокалипсис, и тогда точно не добудимся пацанов.
- Выискивал истории говоришь? Что за истории, Феликс, озвучить можешь?
- Обычный интернетовский мусор перемешанный с приколами из соцсетей.
У Феликса с детства была отличная память. Он помнил всё. Пересказывал с выражением. Вот и сейчас он наизусть воспроизводил прочитанное своим безупречным голосом, на который покупались не только его клиенты, но и те, кто не должен был ему верить ни на грош. Тем голосом, на который она тоже когда-то купилась. Что такого ты говорил ей, Феликс, чего не мог сказать я? Или, всё же, дело не в словах? Стоп, я не об этом сейчас должен думать. Почему же тогда...
Я почувствовал, что меня начинает клонить в сон, не в биологический, а иной сон, создающий иллюзию жизни и лишающий жизни настоящей.
- Феликс, замолчи, хватит, я понял. Увидев Кириллова-младшего спящим, брат попытался разбудить его своими силами. Нагуглил рассказов в сети и давай читать все подряд. Да ещё и от себя добавил. Действительно, трепачами не становятся, ими рождаются. Вогнал беднягу в ещё более глубокий сон, да и сам уснул. Им, Феликс, твоя философия нужна сейчас, как козе баян. Тут требуется что-то реальное, ощутимое, осязаемое.
Я начал быстро ходить по комнате, уже чувствуя, как звуки формируются в слова. Феликс смотрел на меня с плохо скрываемым удивлением. Папаша - бизнесмен заметно нервничал.
- Меня не перебивать. Никому. Всем ясно? - говорят, я меняюсь в лице, когда работаю. Не знаю. Я категорически против любых записей, поэтому со стороны себя никогда не видел.
- В одной забытой Богом и цивилизацией армейской части служил Чёрный-чёрный Прапор...
- Негр что ли? - хмыкнул Кирилловский амбал.
- Молчать! - заорал я и продолжил. - Чёрным он был не потому, что негр, а потому, что душа его была темнее ночи. Вышестоящее начальство его не жаловало, жена ушла к фельдшеру, всякий норовил напомнить, что курица - не птица, а прапорщик - не офицер, да ещё с возрастом то ли от палёного алкоголя, то ли от ведьминого сглаза развилась у Чёрного Прапора подагра. К слову сказать, верил Чёрный Прапор во всякую мистику и по ночам тайно вызывал духов на спиритический сеанс - всё хотел узнать у них, когда же дадут ему внеочередное звание...
Рассказал я миллион раз сказанные-пересказанные истории про Чёрного Прапора, про Чёрного Дембеля и даже про Чёрного Генерал-Майора.
A когда в самом конце, уже взмокнув от пота до нитки я гаркнул: "Рота, подъём!", то скорее, почувствовал, чем увидел, как братья Кирилловы почти одновременно открыли глаза. Дрогнула стена, отпустила, отделила живое от мёртвого.
Феликс не смотрел в мою сторону. Осоловевший от счастья бизнесмен
Кириллов хлопал амбалов по необъятным плечам: 'Во даёт трепач, видали?'
Потом, вручая увесистый конверт, он долго тряс мою руку:
- Да ты, чувак, не им, ты мне глаза открыл. Пусть только очухаются, лично своих оболтусов отвезу в военкомат. Там в компьютерные игрушки не дадут разыграться. А ты, в случае чего, обращайся. Ну, извини, наши там облицовку тебе чуть подпортили, сам понимаешь, дело серьёзное...
***
Иногда меня зовут слишком поздно. Я не люблю разочаровывать людей, но приходится. Я беру дорого и безнадёжными случаями не занимаюсь.
- Неужели ничего нельзя сделать? - заламывают руки безутешные родственники.
Раньше надо было делать, хочу я им ответить. Вы что, не замечали, что ваш ребёнок витает в облаках, а на вопросы отвечает, как робот - односложно и предсказуемо? А жена ваша, вроде бы стоит у плиты, котлеты жарит, а сама давно уже уплыла в синее море, отрастив русалочий хвост? Неужели человек должен всем телом врасти в металл, камень, дерево, чтобы кто-то, наконец, попытался его разбудить? Но я, конечно же, этого не говорю.
- Вот попробуйте, позвоните, вдруг получится, - я протягиваю визитку, - Феликс Эдгарович Сомов, специалист высокого класса.
Феликс честно объяснит им, что никаких гарантий нет, и предложит новую, неопробованную методику за которую запросит втридорога.
Уж я-то знаю, что новая методика - чистой воды туфта, но не могу отнять у людей последней надежды. Тем более, что Феликс исправно отстёгивает мне солидный процент. Сейчас он раскрутился, в гору пошёл, обзавёлся офисом в престижном бизнес-центре и секретарём-референтом - не смазливой длинноногой шлюшкой, а солидной дамой с двумя высшими образованиями. Дама записывает желающих на приём, а за незначительные мелочи, вроде лишнего билетика в филармонию или плитки шоколада, распоряжается местами в очереди по своему усмотрению.
Визитки у Феликса - настоящий триумф элегантности. Тонкий пластик отражает на солнце радугу и высвечивает золотом имя Феликса Сомова, к которому недавно добавилась приставка "доктор". О том, что он доктор, Феликс не забывает ни на минуту и старается напомнить всем и каждому, особенно женщинам, на которых пытается произвести впечатление. "Я говорю вам, как доктор", "доктор плохого не посоветует", "я отметил своим докторским взглядом..." Представляю, что будет, если в каком-нибудь общественном месте, в ресторане или самолёте, вдруг поплохеет человеку.
Будут звать "доктора, доктора", и очередная пассия великого светила укажет на Феликса пальцем - вот же он, доктор-то. Хотелось бы мне видеть его холёную физиономию, когда он, потупив взор, виноватым голосом сообщит:
Дружбы между нами нет. Я Феликсу не ровня. Он - дипломированный мастер техники пробуждения, признанный гений слова и звезда современной науки. Я же - просто трепач. Он носит костюм по последней моде и разъезжает на темно-синей 'Мазератти'. На мне - джинсовая куртка, купленная лет пятнадцать назад и пользуюсь я общественным транспортом. Дружбы между нами нет, а была. Но в таком далёком прошлом, воспоминания о котором способны вогнать в самый глубокий сон.
Да, сон - самая тяжёлая болезнь нашего времени. Откуда пришла - неизвестно. Сначала-то и не распознаешь, что человек спит. Вроде ходит, разговаривает, а потом вдруг смотришь - он и прирос, то к стене, то к кровати, то ещё к какой неживой материи. И не замечают ведь до последнего ни друзья, ни родные. Возможно, оттого, что уже спят сами. Чаще всего засыпают подростки, видимо их неокрепшая психика наиболее подвержена влиянию сна. Но и взрослые, солидные люди, бывает так заснут, что аж храп идёт.
Я не помню, кто первый догадался будить уснувших рассказами, историями, байками. Одни говорили, что рецепты пробуждения описаны в древних книгах, другие утверждали, что достаточно просто подобрать слова, которые человек хочет услышать. Появились целые системы, изучающие новый феномен, а вместе с ними - специалисты, вроде Феликса. Феликс классифицирует каждый сон, находит ему логическое объяснение и подбирает слова, опираясь на научные труды великих философов. У него хорошо поставленный голос, вызывающий мгновенное расположение. Даже когда человека не удаётся разбудить, Феликс знает, что и как сказать родственникам, чтобы не вызвать у них чувства вины. Я же, наоборот, стараюсь, чтобы они почувствовали, чтобы поняли, и заорать хочу, чтобы услышали, наконец: "Не спать!" Трепачи были всегда, даже до того, как эпидемия сна приняла угрожающие формы. Настоящий трепач знает, какую историю рассказать, чтобы вывести человека из псевдореальности, куда тот ненароком попал. Для этого нужно поставить себя на место другого, проникнуть в его иллюзорный мир, подать руку и вывести назад. Главное, не заговариваться. Шутка ли, ведь можно одной фразой усыпить так, что человек уже не проснётся. Или уснуть самому. Что может быть опаснее уснувшего трепача, который сам себя не помнит?
***
С Феликсом у нас и раньше не ладилось, а после истории с Кирилловым так вовсе стало плохо. Феликс привык быть первым, лучшим. Удачная смесь амбиций и личного обаяния привела его к вершинам материальных и духовных благ. Феликс собирал залы и стадионы, на его лекции валили валом, чтобы его послушать платили большие деньги. И было, что слушать. Доктор Сомов проводил сеансы массового пробуждения и профилактики сна, выводил толпы людей из темноты иррациональных кошмаров к слепящему глаза яркому свету, дарил людям надежду и мастерски объяснял необъяснимое. Я же остался трепачом по вызову. И однажды любимая женщина устала слушать мой трёп и ушла к тому, у кого, помимо слов, имелась масса других очевидных достоинств.
Я то и дело натыкался на Риткины вещи - мелочи, оставленные впопыхах, наши старые фотографии, открытки, написанные почти детским почерком, когда каждая буква выведена со старательным нажимом, вырванные листочки из блокнота, на которых она записывала рецепты, стихи и умные мысли, выловленные на просторах бескрайнего интернета. Воспоминания врывались ко мне непрошенными гостями, и я не решался их прогнать. Однажды отодвинув диван в поисках закатившегося под него карандаша, я нашёл заколку, похожую на бабочку. Долго сидел, держа на ладони кусочек цветного пластика и щёлкал металлической застёжкой, пока не услышал звонок в дверь.
Рита стояла на пороге в мокром плаще, сжимая в руке зонт, с которого стекали дождевые капли.
- Мы с Феликсом расстались.
Я молчал.
- Может, ты меня всё-таки впустишь?
Риткины блестящие чёрные волосы, отяжелев от воды, раскрутили кольца, разметались по плечам тёмными тонкими змейками, каждую из которых хотелось потрогать, чтобы узнать, живая она или нет.
Впустить? А потом, когда она снова уйдёт, спотыкаться об обрывки воспоминаний, небрежно разбросанных ею по всей моей жизни?
- Там, кажется, дождь. Я вызову тебе такси.
Она не ожидала. Заскользила взглядом по заляпанному грязью полу, по обшарпанным стенам подъезда, тускло освещённым болезненным светом дрожащей вольфрамовой нити, затем посмотрела на меня. Я заметил морщинки в уголках тёмно-зелёных Риткиных глаз, и что-то новое, чего не видел в ней раньше, когда она была со мной.
- Не стоит, Паша...- она медленно развернулась и пошла вниз по лестнице, зажав в руке мокрый цветастый зонт.
Я проиграл. Я даже не пытался бороться. Я разом проиграл здравому смыслу, собственной гордости, каким-то принципам, которые вдруг показались ненужными, устаревшими, глупыми. Я догнал её почти у выхода, прижал к стене и целовал солёное от слёз лицо, обрывая одну пуговицу плаща за другой, пока, наконец, Рита не сказала мне:
- Пойдём наверх.
Жизнь свернула в иное русло. Стараясь восполнить то время, что мы были не вместе, Рита и я любили друг друга с яростным нетерпением, словно опасаясь не успеть и упустить эту вновь обретённую реальность.
***
-...и вот, когда Иван-Царевич уже отчаялся выбраться живым из заколдованного леса, знакомый силуэт вынырнул из темноты. Зверь широко зевнул. В тусклом свете луны блеснули и тут же пропали острые клыки. Иван кинулся волку навстречу и зарылся лицом в мохнатую шерсть.
- Эх, Серый, что же ты так долго? Я уж думал, совсем без тебя пропаду.
- Прости, Иван-Царевич, бился я с двумя великанами, да с чудищем трёхглавым, да с хулиганами из соседнего двора, которые у тебя позавчера все деньги отобрали.
- Ну и как? Победил?
- А то, - облизнулся Серый Волк. - Садись, прокачу, все девчонки обалдеют.
- И Ленка из третьего подъезда?
- А она - больше всех.
Сел Иван-Царевич на верного своего Серого Волка и помчались они в даль за облака, быстрее ветра, быстрее стрелы, быстрее всех машин.
Я закончил. Мальчик открыл глаза. Он уже не сливался со стеной, как прежде. Взгляд был чёткий, осмысленный.
- Мне снился хороший волк и он сказал, что пора просыпаться.
Мать опустилась перед ребёнком на колени и прижала его к груди.
- Сашенька, как ты меня напугал. Это не серый волк, это вот дяденька тебя разбудил.
Саша поднял на меня глаза.
- Вы ведь ещё придёте? Вы мне ещё расскажете про серого волка?
Усталая измотанная женщина бросила в мою сторону умоляющий взгляд.
- Хорошо. Приду.
Я потрепал пацана по голове и пошёл к выходу.
- Спасибо вам. Вот деньги. Извините, у меня больше нет, - она протянула мне несколько мятых купюр.
Какие тонкие пальцы. Наверное, пианистка. Такие пальцы словно созданы для Шопеновских этюдов. И точно, в зале среди дешёвой потрёпанной мебели затесался старенький, но неплохо сохранившийся W.Hoffman.
Не люблю играть в благородство. Но и меньше своей цены не беру. Уж лучше задаром.
- Купите мальчику собаку. Как раз этих денег хватит на какого-нибудь лабрадора.
- Собаку? Зачем? - удивилась мамаша.
- Затем, что у вашего сына нет друзей. Вот и уходит в сон от действительности. А собака, всем известно - друг человека, да такой, которого дважды в день нужно выгуливать. В общем, не даст спать.
Я хлопнул дверью, оставив позади недослушанную благодарственную лирику, и спустился по заплёванной лестнице вниз. Так повторялось всегда, словно я видел один и тот же сон. Дверь, лестница, двор, сигарета. Только в этот раз меня ждали. Могли даже не светить корочками - и так ясно, кто и откуда.
- А, собственно говоря, за что?
- Трепаться меньше надо, - ответили мне, надевая браслеты, - закон такой: на трёп нынче лицензия требуется, официальное разрешение. А у вас его, судя по всему, нет. По нашим данным, вы практикуете незаконные действия, представляющие угрозу для населения.
Бред какой-то. У меня стопроцентный результат. Мои клиенты все просыпаются. Я не берусь за тех, кого не могу разбудить.
Лицензии у меня, действительно, не было. Зато теперь, похоже, были проблемы.
Не знаю, кому бизнесмен Кириллов дал взятку и сколько, но к утру меня выпустили. Выйдя на улицу, я встретил Феликса. Выглядел он как реклама самого себя на светящемся билборде. Жизнерадостный, уверенный, бодрый.
- Паша, тебе надо завязывать. Тебя когда-нибудь закроют за попытку втереть кому-то незаконный бред, и даже Кириллов со своими связями не сможет тебя вытащить. Твои рассказы - повторение пройденного, истории от которых ты сам засыпаешь на полуслове. Займись чем-нибудь другим, - он почти дружески хлопнул меня по плечу, - хочешь, устрою к себе помощником бухгалтера?
- Да ты мне просто завидуешь. За то, что твоя хвалёная методика никогда не сравнится с простой историей, рассказанной от души. За то, что я умею то, чего не умеешь ты. В конце концов за то, что Ритка ко мне вернулась. А я ведь трепло, неудачник и ничтожество. Так, помнится, ты меня в своё время называл?
Феликс изобразил на лице обеспокоенность, как-то странно на меня посмотрел, а потом изрёк сущую бессмыслицу.
- Паша, ты опять за своё? Хватит уже, уймись. Столько времени прошло. Рита не вернётся ни к тебе, ни ко мне. Садись в машину, я тебя отвезу.
- Да пошёл ты.
- Я не могу бросить тебя посреди улицы в таком виде.
- Отвали, - я пошёл вперёд и услышал, как за спиной щёлкнул взведённый курок.
Не выстрелит. Даже если я ему костью поперёк горла встану. Феликс всегда был трусом.
Я медленно повернулся. Феликс держал ствол возле своего виска. Аристократическое лицо побледнело, руки дрожали. Я ничего не понимал.
- Паша, если ты сейчас не сядешь в машину, я выстрелю, - он не шутил. Я мгновенно поверил в то, что Феликс, не раздумывая, вышибет себе мозги, - за руль садись. Я скажу, куда ехать.
Идиот. Псих. Когда у него успела поехать крыша?
В машине Феликс успокоился, достал какую-то книжку и начал читать безукоризненным хорошо поставленным голосом:
- Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум *
Точно рехнулся. Стихи вслух читает, философ хренов. Вот до чего человека доводит увлечение современными методиками духовного просветления.
- Феликс, заткнись, а? - Хотя, пусть продолжает, лишь бы башку себе не прострелил, неврастеник.
- Их оглушит наружный шум
Дневные разгонят лучи,
Внимай их пенью и молчи.
Когда мы подъехали к кладбищу, я вспомнил. Всё вспомнил. Всё, что я наговорил ей, и всё что Феликс пытался пересказать по-своему, перебивая мой простоватый трёп изящными фразами, наполненными глубоким смыслом. А надо было молчать и слушать, тогда, может быть, мы бы заметили, что Риты давно уже нет. Рита не выбрала ни его, ни меня. Она выбрала сон, самый глубокий из всех.
- Коньяк? - Феликс протянул мне флягу. Серебро, изящная монограмма. Эстет, мать его.
Я сделал несколько глотков. Вкуса не почувствовал.
- И часто я так? Часто ты меня сюда привозишь?
- Каждый раз, когда ты не можешь вспомнить сам. Последнее время чаще, чем раньше.
- А пацан, которого я разбудил вчера? Что с ним?
- Ничего, - Феликс забрал у меня из рук флягу, приложился, поморщился и отдал обратно, - ты, действительно, его разбудил, но не вчера, а давным-давно. С тех пор он тебе снится, также как и Рита. И я. Знаешь, каково мне видеть себя в твоих снах таким...в общем, таким, каким ты меня видишь? Если я успеваю подобрать тебя у подъезда того дома - хорошо. А если нет, приходится забирать из участка. Книгу возьми с собой, стихи помогают, проверено... Я тоже иногда...засыпаю.
***
О себе лучше не трепаться. Эту простую истину знает каждый трепач. Я всегда знал, где остановиться, где провести черту, за которой кончается очередная байка, и начинаюсь я. Но с каждым разом мне становилось всё тяжелее вовремя замолчать. Хотелось выговориться, и не важно было, кто меня при этом слушал. Я вставлял в свои истории воспоминания из детства, обрывки случайно подслушанных разговоров, сюжеты собственных снов и бредовые идеи, которые отчего-то называются "мечтами". С каждой рассказанной историей я засыпал всё крепче и крепче.
Я приходил домой, и квартира встречала меня нежилой пустотой, как будто здесь давно никто не бывал. Я бродил между стен, и однажды, наконец, прислонился к одной из них. На полу валялись листы бумаги, старые, выпавшие откуда-то с антресолей. Ритка записывала на них всякую ерунду. Давно записывала, целую вечность назад, до того как ушла. Не к моему другу, а совсем, туда, откуда не возвращаются.
Книга со стихами пылилась на столе среди потускневших фотографий, неотправленных писем, запечатанных конвертов и старых часовых механизмов, у которых давно закончился завод.
Иногда, чтобы проснуться нужно просто замолчать. Но я не хотел просыпаться. Я хотел, чтобы мне снился мир, в котором меня любят и ждут. Мир, в котором я рассказываю истории, которые открывают людям глаза. Мир, которого никогда не будет, потому что он уже был, и я его потерял.
Я прижался к стене, и она приняла меня в свои объятия.