Фёдор задумчиво растирал пятно на столе. Густая коричневая капля не хотела исчезать. Палец вычерчивал какие-то лекальные изгибы, крепко засевшие в его голове со времён увлечения черчением, выписывал замкнутые окружности, а капля не исчезала. Она упрямо собиралась в жирную пуговицу, стоило отвести на минутку палец в сторону. Фёдор попытался изобразить что-то значащее. Он нарисовал голову волка несколькими взмахами и с изумлением убедился, что и она собралась сначала в оскалившуюся гриву, а затем, используя неожиданные свойства изобразительной "техники", вновь превратилась в готовое к свершениям, выпуклое ничто. Любопытно.
Вскоре это занятие надоело. Фёдор перевёл взгляд на огромные, запотевшие мутно-белыми пятнами окна, внимательно рассмотрел сквозь прозрачные прогалины большой и безнадёжно унылый внутренний дворик выставочного зала. Напрягся, но так и не сообразил, почему тот никак не используется, и окончательно расстроился. Чёрный земляной квадрат газона с водруженным посерёдке декоративным куском скалы не улучшал общего впечатления заброшенности и полного отчуждения от какого-нибудь полезного назначения. Летом рекреация должна смотреться лучше, но не факт, уж больно скала похожа на бетон.
Теперь Фёдор осуждающе разглядывал помявшийся от влитого в него кипятка пластиковый стаканчик и думал о том, что кофе тут подают отвратительным, вполне достойным столь несолидной тары. Посетители вернисажа шумели, наполняя буфет, но жизни в атмосферу заведения не прибавляли. Столик Фёдор выбрал в отдалении, почти у плюшевых цепей, отделявших буфет от остального сплошь застеклённого объёма помещения. Один стул был со столь очевидно кривой, инвалидной ножкой, что на него никто не покушался, второй, как думал Фёдор, не успеют занять до его ухода. Но ему не везло.
Извинившись, и, конечно, получив разрешающий кивок, на здоровый стул уселся довольно странный для любого другого места, но не для выставки современного искусства, человек, относительно преклонного возраста. Словно презирая своё уже немолодое состояние, человек нацепил на себя жёлтую жилетку, нагло выглядывавшую из-под замшевого, рыжего пиджака и повязался ярчайшим зелёным шарфом. Но не это приковывало взор к соседу накрепко, а то, что тот старательно обвешался всякими кожаными штучками: сумочками, баульчиками, футлярами неведомого назначения и всем подобным. Это делало его похожим на ежа, хорошо поработавшего в саду над сбором урожая, а теперь отправлявшегося в уютную и вместительную нору.
Где сосуд Пандоры?
Из одной коробочки, но невозможно было заметить из какой, человечек достал перламутровую раковину и водрузил на середину стола, между тремя бутербродами с сервелатом и одним с осетровым балыком, а из кармана достал уже открытую бутылку пива и примостил её на самый краешек столика, остававшийся до этого свободным. Фёдор инстинктивно убрал свой планшет с рисунками, поместив его на хромой стул, чтобы бутылочка не упала.
- Спасибо, - немедленно воспользовался возможностью расширить жизненное пространство старичок.
- Я побалуюсь лучше пивком, - старичок и этой возможностью - завязать разговор - не пренебрёг.
- Бродил всё утро по залам и ничего, совершенно ничего достойного изображения не нашёл. Хотя есть вещи любопытнейшие...
Теперь старичок сделал вид, что мысленно перебирает всё, что он успел посмотреть, но на самом деле занялся перламутровой раковиной. Он подержал её в руках над столиком, явно демонстрируя Фёдору, потом щёлкнул какой-то потайной кнопочкой и раковина, раскрыв тайну содержимого, превратилась в часы.
"Карманные часы-будильник, оснащенные высококачественным кварцевым японским механизмом, - одно из самых популярных изделий DALVEY. Увеличенная мощность батареек гарантирует минимум один год работы. Стекло кварцевое. Высота в открытом виде два вершка. Как и все изделия DALVEY, часы упакованы в подарочную коробку", - когда-то Фёдору довелось работать в рекламном агентстве, поэтому этот текст совершенно самостоятельно пришёл в голову. Часы показывали десять минут первого.
- Обижаете! Какое там DALVEY! Ничуть не бывало - им такое изделие и не снилось, - заявил странный человечек, да так уверенно, что Фёдор подумал: уж не начал ли я выражать мысли вслух? Этого ещё не хватало!
Мгновения шли дальше. Как в топку в них подбрасывал слова старичок.
- Разрешите представиться, мастер песчаных изображений на стекле, маэстро Прокофий. Приятно, очень приятно, Фёдор... Как видите, Фёдор, я не сумел остановиться, не то, что Юнг. Тот вовремя бросил такое увлекательное занятие, как песчаное строительство и лепка из грязи, потому и стал знаменит как философ, психотерапевт и так далее. Я предпочёл увлекательное занятие не бросать в одиннадцать лет или чуть позже, как положено, а продолжил его и даже сделал своей профессией. Впрочем, зачем быть философом? я решительно не понимаю. Стоит открыть любой справочник по этому предмету, и тут же выкопаешь десяток великих фамилий, которые всесторонне осветили любую твою, пусть случайную, неоформившуюся мысль. Да как!
- В этом я с вами полностью согласен. Всё описано и открыто, особенно в человеческой душе. И многажды и подробнейшим образом. Вот беда - самому тоже хочется в этом бесконечном процессе повторов поучаствовать. Не всё же оставлять прикладным деятелям, которые только и думают: как использовать давно открытые знания с пользой власть имущим или перевести их в разряд развлечений, на которых можно заработать денег и просто.
- Мудро. Прибавлю лишь к сказанному: подобные же соображения заставили меня выбрать мимолётное, недолговечное и, главное, молчащее искусство для самовыражения и прокорма бренного тела. Судите сами. Материальное искусство, сколь ни было бы прекрасно, но всегда занимает объём, его можно потрогать, повесить, поставить, сжечь, наконец. А ведь о впечатлении, которое оно производит, этого не скажешь. Не чувствуете ли вы в этом какой-то ущерб? Даже литература требует материальных носителей информации, не говорю уж о "приёмнике", т.е. читателе. А какие они способные? Люди из толпы. Это знает любой творец. Моё же искусство, мои любимые рисуночки, которые я никогда не позволяю даже фотографировать, сродни фейерверку - раз... и улетели в вечность.
Прокофий нарисовал рукой в воздухе, что-то подобное вечности, задумался или умело сделал вид. Стрелка в раковине переместилась...
- Представляю, какая же там свалка!
- Простите, не понял: какая свалка, где? Неужели в вечности?
- Именно! Именно там настоящая свалка. Свалка и только, как ни крути. Захламлённый хозяйственный двор нематериальных обломков впечатлений и образов.
- Я слышал когда-то, что песок используют психотерапевты...
- Да, было такое модное направление, но там, в играх, участвовали и игрушки, чтобы стимулировать проявление коллективного бессознательного. Был определённый, обязательный набор. Я от такого подхода отказался полностью, - старичок поправил шарфик, он стал напоминать ядовитый цветок.
- "Рельеф души".
- Рельеф?
- Детей заставляли, играя в песке, на самом деле высвечивать для исследователя рельеф своей души. Говорят, можно было узнать всю последующую жизнь ребёнка, вплоть...
Пуговка-капелька зашевелилась. Над столом, в секунду, небольшой бугорок возрос до мощного бурого, мускулистого тела. И бог бы с ним, но... Бугорок зарычал и бросился на старичка. Полетели клочья шарфика и золотой жилетки. Будто летние и осенние листья кружились в воздухе и покрывали стол. Со старичком было покончено. Замшевый пиджак повис на могучих плечах волка, под столом расплывалась желеобразная гора костей и мяса с кусочками сиреневого сервелата поверх. Вихрем лютый зверь пронёсся вдоль стеклянных стен, смёл весь буфет в один большой ком и вымел его сквозь рассыпавшиеся окна во внутренний двор. Из-за хлама и замурованных в него человеческих тел на клочке чёрного газона не стало видно серой скалы, но она была нужна волку. Бурой громадой он угнездился на ней и молча наблюдал за произведенными разрушениями. Бока зверя вздымались и опадали, тяжёлый хвост изогнулся лохматым серпом и поглаживал гору обломков, обрывок зелёного шарфика украшал лохматую шею.
Фёдор тяжело поднялся со своего места, затушил в пластмассовой пепельнице с надписью Cinzano папиросный сучок, машинально посмотрел на часы в перламутровой раковине и пошёл прочь.
Часы показывали без пяти минут полдень.
Фёдор вышел на улицу, спустился по лестнице, прислушался к тому, что происходит на верхних этажах здания. Оттуда слышался металлический звон, такой, какой издают трубы при падении на мраморную плитку. "Ну вот, хотя бы звон попадёт на свалку в вечность", - так думал Фёдор, двигаясь по саду, уставленному скульптурами - одна другой краше, одна другой непонятней. Он вышел на шумную магистраль, пошёл по диагонали, не замечая тормозящих машин, не слушая матерящихся водителей, выглядывавших из окон. Он шёл через мост и мечтал, а мечты его воплощались в простенькую мысль: песочные часы - вот совершенная форма и вечный приют для песка.
Один конус вверх, другой конус вниз. Это всё, что можно сделать с песком.