Тёмные тени одна за другой проникали под полог густого тропического леса, так острые ножи проникают в спелые плоды хлебного дерева. Одна тень застыла на фоне фиолетового неба, неосмотрительно прикрыв одинокую, северную звезду. Это носатая обезьяна изобразила глиняное изваяние, будучи не в силах от страха пошевелить и хвостом - ей казалось, что тени пришли за ней. Они сорвут её с ветки, унесут под деревья и с хрустом съедят, запивая молочком кокосовых орехов.
Прошло мучительное мгновение, но никто её не тронул, обезьяна почесала нос, но чихнуть в полную силу пока не решилась - опыт не позволял расслабляться. Не время есть тараканов. Последняя, несколько косолапая, тень немного задержалась у края небольшой поляны, на которой уже рассаживались тёмные фигуры и осталась топтаться на месте.
- Синий набрюшник, не стой истуканом, положи копьё на колени и садись в середину круга, - Лысый змей, - красно-коричневый, а в темноте почти чёрный старик, - явно брал инициативу в свои руки.
Хромой воин послушался, но так суетливо и подобострастно поспешил исполнить пожелание, что потерял футляр-гульфик из сушёного тростника, расписанный заботливой рукой местной ведьмы, - это было очень неприятно, ведь футляр сидел на естественном сучке очень плотно и просто так его не потеряешь, - надо очень постараться вывернуть сучок набок. Однако ни один мускул не дрогнул на лице Синего набрюшника - он был настоящим воином.
- Итак, запалим трубку раздумий и примем, наконец, решение, - Лысый змей в приказной манере кивнул головой молодому соседу и передал ему лук. Тот немедленно вставил одной рукой изрядно потрёпанную палочку в петлю на распущенной тетиве, воткнул её конец в смолистый пень, а другой рукой судорожно принялся водить луком туда-сюда.
- Хыр-ррр, пыр-ррр, здынь, издынь, кр-рррр, - палочка почти исчезла в отверстии пня, но вместо неё появился дымок, который рассмотреть ещё было нельзя из-за слабого света тлеющих искр, но почуять уже было можно.
Лысый змей внятно причмокнул и усилил запах от палки запахом горелого сухого листа неизвестной, но популярной в здешних местах породы. Некоторое время никто не порывался начать совещание, хотя всем было ясно, что пора начинать - скоро должна взойти луна, продолжать начатое при её свете не возбранялось, но вот начинать что-то новое, мягко говоря, не рекомендовалось: кто увидит блюдо в небе - будет блюдом на обеде.
Соседние недружественные племена варварски искажали первоначальный смысл этой древней пословицы и говорили "...сгинет в месяц на диете", - но за точность перевода не отвечаем, потому как первый краткий словарь племени кола-май-олла в период дождей сжевали до невозможности прочтения вместе с первым миссионером, а больше никто с письменностью тут не экспериментировал.
- Вот и Северная звезда исчезла с небосклона, - задумчиво молвил Лысый змей, его голова качалась в такт собственным мыслям, но возможно и зубам дикого крокодила, которые болтались на его шее, нанизанные на ниточку - сухожилии первой любимой жены, погибшей от чрезмерной любви к разговорам под горячую змеиную руку.
Никто не решался отреагировать на его речь - видно все помнили нелёгкую женскую долю и не желали её повторять в мужском варианте. Пожалуй, это было и не нужно. Когда говорит первый человек после вождя, премьер-вождь, то лучше кивать головой или затягиваться свежим тропическим воздухом, за неимением табачка.
Такое поведение приносило молчавшим определённые плоды - трубка двигалась по кругу, и всем хватило едкого дыма, жаль кашлянуть нельзя - первые лица всегда могут неправильно кашель истолковать, причём неизвестно, что хуже - одобрение и возражение.
Мысль вождя - течение вод бурной реки, только сунься. Формальности никого не волновали, никто и не вспоминал, кто на самом деле вождь - лежит себе на циновке, ну и пусть лежит, придёт пора строить шаткие хижины или выдавливать личинки слепней из бритых голов новобранцев - так разбудим, он и вдохновит тихой речью. А она, но пока другая, из уст лидера, продолжалась - Лысый змей уже передал трубку и освободил верхнюю губу, в четырёх местах проткнутую рыбьими косточками.
- Все вы знаете, зачем мы собрались в час, когда надо делать потомство или спать на шкурах водяных крыс. Завтра праздник - предстоит запустить в оборот четырёх наших вполне созревших дев, - Лысый змей покрутился на заду, будто был страшно недоволен таким положением дел и столь неурочным созреванием никчёмной половины племени.
- Кто будет это делать? - Вопрос для всех посвященных, в отличие от подслушивающей носатой обезьяны, прозвучал чисто риторически. Каждый отлично понимал, что спящее сокровище племени, которому положено было это делать, никак с такой сложной задачей не справится - не те годы и пыл подстыл. Как ни было страшно протягивать язык, но молчание тоже становилось рискованным. Синий набрюшник встал со своего места.
- В наше время, когда за одну сырую разделанную лягушку, вымоченную в бальзамическом уксусе, просят в фактории бледнолицых у Гнилого ручья уже три виноградные улитки, да ещё одну просят приносить не высосанную, - как опытный оратор Синий набрюшник выставил вперёд хромую ногу, взял в широкую ладонь свой кривой футляр и сильно потёр, придерживая паузу, дожидаясь, когда она повиснет у всех на оттопыренных тяжелыми изумрудами в оправе из глазниц черепов карликовых бегемотов ушах. Точно определив момент, он продолжил, - именно в такое время, тяжёлое для нашего племени, некоторые девы, коварно воспользовавшись праздником, стремятся освободиться от непомерного гнёта и получить сексуальную свободу...
- Ну, это ты синебрюхий загнул, лучше бы подёргал свою загогулину - иное тебе не светит, хоть от девы, хоть от родной жены. Садись на место и молчи. Девы-то тут причём, речь идёт о вожде, даже не речь, а вопрос вопросов: будем переизбирать или нет?
- Нет, не будем, - резко высказался котообразный голый человек, резко встряхнув головным убором из попугайских перьев, по всему было видно, что говорить в таком тоне он право заслужил.
- Хвостозадый, ты не у себя на похоронах - формулируй точнее и аргументируй.
- Мои похороны не за горами - если завтра мою дочь не лишат девства, то меня убьёт собственная жена, - мне терять нечего. Однако, исходя из межплеменной обстановки и положения дел в нашем стане, говорю нет и ещё раз нет - нельзя вождя переизбирать, да ещё в канун праздника - не так поймут! Объявят войну, со свету сживут - однозначно.
- Уже лучше, но аргументов, кроме собственных похорон, ты нам так и не представил. Критиковать и всё отрицать вы научились ещё сидя с корзинкой у реки, когда моллюсков ловили в детстве без набёдренных банановых листочков. А вот поди-ка теперь вставь своё сокровище куда надо, да сделай дело, а не точи без толку язык об остатки зубов. Забыли как футлярчики откидывать, обленились!
Все мужественно притихли, покажи Лысый змей сейчас на кого-то пальцем, так ведь завтра опозоришься на всё поречье и непроходимый лес, да и подалее - сплетни быстрей птиц разлетаются. Как потом идти на охоту? Каждый промах будут истолковывать в нужном для смеха ключе, останется только кураре в порез от бритья положить. Стало так тихо, что обезьяна не выдержала и чихнула, ветка под ней обломилась и открылась на всеобщее обозрение Северная звезда.
После секундного замешательства начался всеобщий переполох. При свете вышедшей, наконец, Луны все принялись ловить возмутительницу спокойствия, но когда чуть было не поймали, Лысый змей громко засмеялся и велел суету прекратить, а обезьяне настучать по заду и отпустить в лес. Порядок был восстановлен. Опять образовался круг, но раньше, чем вновь запалили трубку, Лысый змей сохранял молчание как зеницу ока. После третьей затяжки, когда уже половина старейшин почти умерла от любопытства, Лысый змей торжественно произнёс:
- Вы видели какой нос у белой носатой обезьяны?
- Видели, видели, видели, видели...
- Как думаете, зачем природа и Бог матерей обезьян такой нос ей дали? По-моему, так догадаться, в свете стоящей перед нами проблемы, совсем не трудно!
- Не трудно, не трудно, не трудно...
Праздник прошёл замечательно. Вождя оставили на седьмой срок, но не это главное. Главное, все девочки остались довольны, и уже через неделю на вечерней поляне можно было их повстречать на танцах под барабан из шкуры белой носатой обезьяны - нет благодарности в этом мире.
Хвост носатой обезьяны
Вот и настала холодная пора. Нельзя поджарить яйца перепёлки на отполированном куске шкуры буйвола, выставить его в окно хижины под солнечный луч и, треснув желанными шариками, через пару минут получить оранжевое скворчащее сокровище. Нельзя войти в воду пожарного пруда стана и остро почувствовать, как кровь закипает в жилах. Зайдёшь, утонешь в тине, и лишь жалкие уколы тепла едва напомнят о летних ожогах, заставлявших красную кожу вечерами полыхать, а по ночам зудеть, будто от втёртого в неё скипидара, использованного при снятии ритуальной краски после работы.
Лысый змей и не собирался ничего делать сегодня вечером. Он не хотел идти на пруд - существовало обоснованное подозрение, что в нём завёлся худой злобный клещ. Он не хотел яичницы, - и это было правильно - в округе давно обчистили все птичьи гнёзда оголодавшие подчинённые, урезанные в жаловании до двух улиток в день. Неисполнимые желания лучше в себе не культивировать. Рассудить, так оно и неплохо - охотники чаще будут углубляться в сельву и приносить хоть иногда настоящую дичь, которую действительно можно поджарить, обваляв предварительно в душистых тёртых кореньях, на настоящем костре, родящим тепло земное - надёжное, не небесное - капризное.
Потом, после приготовления трапезы, собирая воедино полезные для растворения пищи соки в утробе, надо подышать ароматным запахом запечённой крови и заставить женщину хорошенько разжевать мясо и следить, чтобы она не ленилась и не оставляла ни одной жилки, но если и оставит, то позже, улёгшись на соломенную подстилку, можно будет призвать ручную колибри, которая аккуратно все их выклюет прямо изо рта, широко распахнутого, чтобы звуки, доносящиеся из полного желудка, говорили всему народу - вот видите, если руководство сыто, то и нам вскоре может что-то достаться, недолго осталось ждать, каких-то пять-шесть часов.
В отсутствии желаний Лысый змей всегда чувствовал себя неуютно. Ему начинало казаться, что он уже лежит на высокой горе, развеянный в густых зарослях колючего кустарника, высыпанный из ритуального кувшина, который сразу же, как только донесут до вершины, разобьют о скалу, чтобы услышать шорох праха и понять достигла ли душа воина небесной полусферы, выбрала ли она себе достойное место в кругу таких же великих или осталась бродить неприкаянной по земле, среди густых мокрых лесов и по руслам пересыхающих рек, нацелилась она служить вечным укором тем, кто не сумел правильно её проводить, оказав должное уважение, или успокоилась на небесном пиру, среди своих братьев. Когда-то, очень давно и он был среди тех, кто внимательно прислушивался к шороху ветра, трав и шуму сползающего с горы от жары песка, когда хоронил своего отца - знаменитого воителя.
Лысый змей встряхнул плечами. Грустные мысли шли сейчас не с той стороны, не с горы, о которой он думал последние годы, а совсем из другого места. У Лысого змея постоянно чесался нос. Вроде бы, по логике вещей, основы которой он выспросил и перенял навыки применения у лесных божков, густо окропив резные деревяшки кровью кроликов, не у него должен был чесаться нос, а у старого вождя, который этим носом орудовал, но нет - чесалось и чесалось до желания нос удалить, именно у него, у Лысого змея. Однако даже не это волновало воина, к ранам и другим неудобствам в теле он привык, тут дело было иное - болела душа. И не просто болела, а напрягалась как струна, как тетива лука, готовая порваться вот-вот, напрягалась в тот момент, когда к нему приходила Белая носатая обезьяна.
Он пытался её ловить, пытался с ней заговаривать, - даже пытался, всё же понимая, что это не сама по себе обезьяна, а её дух, вызвавший болезнь, обращаться к старшему шаману, - всё было бесполезно. Шаман, так тот прямо сказал, всякие капризы духа я могу лечить только у рядового населения. Вождей и близких к ним по званию лечить бесполезно, давным-давно их знания безнадёжно заменились подсознанием и их можно только лишить детородного органа, убить, а потом возвысить, когда они станут неопасные и покладистые пепельные ручейки на горе, разбавленные сезонным ливнем. Имел также наглость знахарь добавить, что в делах управления духом великие люди сами горазды, а шаманов нечего беспокоить по делам не вполне государственным, частным - у них и с нездоровым населением забот хватает.
Некстати подумалось сейчас о шамане, время было приходить обезьяне, самое время, а надо ещё суметь собраться духом, приготовиться к отражению нападения - положить недалеко от правой руки пику, а в левую взять домашнего деревянного божка, который хоть с обезьяной и не умел справиться, но дух хозяина укреплял до такой степени, что крыша жилища не вздрагивала во время потустороннего визита. Лысый змей был весь в ожидании, но тут одна мысль пронзила его словно очередная рыбья кость губу. Ведь он приказал тогда обезьяну отпустить, отпустить это правильное животное, даже благодарен был ей за верную подсказку, но почему? Почему она так корит его за это, неужели она погибла в тот день от неосторожности какого-то непочтительного воина или попалась в зубы хищному зверю и решила, что во всём был виноват тот, кто, считала она, уронил её с дерева. Загадка. Очередная загадка лесных Богов.
Вползла лунная сухая слякоть, легко миновала пол хижины и добралась до подстилки. Она забралась на колени, выбежала на живот и упёрлась в подбородок. Невольно Лысый змей задрал его в небо, прикрытое соломой, лишь отверстие для дыма очага открывало нежный, розовый свет Северной звезды, яркий на небе, но не покидающий его пределы и не проникающий внутрь человеческого жилища. Подбородок начал холодеть. Воин закрыл глаза, а когда нашёл в себе силы их распахнуть, широко и мгновенно, - боялся, что не решится это сделать, - то Белая обезьяна уже сидела у него на груди. Она расположилась удобно, вытянула ноги к прохладным камням очага, опёрлась спиной о стену, а рукой нежно перебрала два-три волоска на лысой голове Лысого змея. Её тихий голос напоминал шелест пепла меж сухих трав.
- Ты прав, я умерла. Умерла не вчера, не год назад, и не тогда, когда упала с ветки, а гораздо раньше. Совпадение, досадное совпадение с ходом человеческих мыслей, но надо поощрять любое совпадение, которое может принести пользу, лелеять его и развивать.
- Чем могу быть тебе полезен, - щёлкая зубами, выговорил воин, сжимая копьё побелевшими, лунными пальцами.
- Ты - нет. Но помочь можешь. Ты понимаешь различие в необходимости и помощи, нет, ну да ладно. Мне нужна твоя Бессонница. Она прекрасная подруга, собеседница и моя любовница.
Из горла осипшего воина вышла Бессонница. Она села на одно из своих "н" и взяла в рот "с".
- Нет ничего пыр-рекрас-снее-её шествия, шествия по шесту с ума, на глубину трёх ростов человека вверх, к звёздам. И это не рекорд мира, а рекорд царства ужаса. Ты плачешь воин, а ведь это начало без лишь. Послушаем музыку. В Ордруфе я наслаждалась Себастьяном, он не был тогда испорчен обучением и тщательно фальшивил под управлением своего брата, а я держала под юбкой попугая. Попугай, вылезай из котла, нечего вариться в прогорклом кефирном отстое. Сыграй нам "Страсти-мордасти". Теперь тишина, слушаем музыку.
Торжественная мелодия поплыла вдоль короткой, неправильной окружности глинобитных стен и быстро её описала. Она сцепилась когтями попугая и больше их не разжимала - это было уже ни к чему. Все были и так поражены её волшебством.
- Да, я не зря его пестовала, спасибо тебе попугаша, но ты не справился - попугаша нас мало. Самая страшная бессонница в Ницце - я забыла себя там, когда напевала брудершафт, ах, брудершафт... Дёрни шарф, жираф... Как же там у Коленьки? Никто не помнит озеро Чад? Истукан, у кого я спрашиваю...
Тростниковая подстилка заскрипела. Лысый змей попытался извернуться под Белой обезьяной.
- Вот это музыка - музыка жизни. Какофония клаустрофобии - чудо.
Белая обезьяна внимательно слушала подругу, но при этом думала, вспоминала: "... он шёл ко мне навстречу, распахнул объятия, прижал, сжал, выжал как манго, кость хрумкнула, истекая хурмой, свет не мил без него. Лежу одинокая в гамаке, а лапа сама тянется к заветному, запретному плоду, чешет его, ласкает и осязает, будто это нежный колокольчик - не забыть сделать маникюр, попаду в "Последнее танго в Париже" - вот он таинственный бугорок-язычок, он ждёт своего принца из бессонницы Херсона, покрывается росой и выползает из бугорка ещё более нежный пипончик"...
- Пробегая глазами по широкому полю отрывочных шедевральных лоскутков, я наткнулась на геройское описание коитуса, выложенное дамочкой беспросветной, нервной, но вышколенной по грамматике до уксуса меж губ. Такие же как она добавили, дополнили, восторглись и внутренне обесчестились по тысячному разу, изстонались все - позабыты, позаброшены. Вижу футлярчик твой висит на стеночке, расписной, внизу чёрный, вверху красный - вот бы в работу его, вот бы этим дамочкам в усладу, но... Ведь стонов и криков больше чем дела, чувств как в высохшей банке мочи фараона... Беда с ними, одна всепишущая беда.
"Ничего не понимаю... Чего надо этим скво, что они хотят, получая и получая, не давая толком развернуться, не подсасывая, не причмокивая, ведь это необъяснимо и, главное, несправедливо. Вот тот толстяк, который кусал её за ушко и шептал жарко: "... сними повязочку с бёдрышек", - чем он виноват в её страданиях по какому-то отроку Коленьке, которому ещё надо направлять, а он будет рассусоливать, не рассупоня толком. Опять загадка, загадка Белой обезьяны".
- Мы уже начали рассказывать тебе, Лысый змей, о совпадениях. Оставим их загадку Богам, а сами займёмся призраком толкования. Пойми, если бы тот Коленька, который о жирафе, вовремя смылся в Париж, танцевал бы там танго с лиловой негритянкой, к примеру, Бессонницей, не ввязался бы в сомнительную авантюру жизни при Советах, а слился бы в совпадении с тем Коленькой, который отрок, а потом оба вцепились и растворились бы в толстяке, который норовил куснуть ушко Лулу и затащить в подворотню Кэрол, а при всём этом, ещё и эти дамы напоминали бы, хоть отдалённо розовых хрюшек Рубенса, то и не было бы никаких загадок, а так - милости просим, разгадывайте на здоровье хрупкую душу скво.
- Никогда не придавал этому такого важного смысла, всегда решал свои вопросы по мере возникновения желания, а главное, по неожиданному появлению достойного объекта в виде вывороченной наружу раковины или, усмотрев среди зарослей между развилкой стройных, слегка расставленных в стороны стволов нежный висящий крючком лепесточек. Вот в таких случаях я с вами соглашусь - необходимое это дело, углубить корень, продвинуть его по самое некуда, приподнять нежную, скворчащую тяжесть над шкурой буйвола и быстро повернув, заставить проглотить разогретое блюдо, стреляющее из бамбука бело-голубой жижей. Соглашусь, да и как этого не сделать, когда ты, Бессонница, прижала мой оголённый, жалкий без своего футлярчика ствол папоротника, обняла его своими резными лепестками и втягиваешь при этом живот так, будто это ведро вытянутое из пожарного пруда, полное пиявок и клещей. А ты, Белая обезьяна, играешь своим языком в барабанную палочку, прочёсывающую мою фиолетовую от старости бусинку, и заставляешь мыслить в обратную от разума сторону. Что вы хотите от меня - я покорён и подчинён уже. Разве вам этого мало.
- Конечно, нам мало. Сегодня ещё ничего, ты вёл себя хорошо, но мы обязательно придём завтра, заставим тебя возвыситься, слушая божественную музыку, заставим ощутить своё величие в природе и иллюзорное превосходство над нами, слабыми, глупенькими, прочтём тебе массу умных манускриптов, попугаем тебя попугаем и потом, когда насладимся тем, что голова у тебя ходит кругом по кругу, вот тогда, вот тогда мы...
- Может быть повторим на прощание, как ты к этому относишься, Бессонница, не пора ли тебе сплюнуть букву "с" и взяться обеими руками за "н", видишь, Лысый змей не возражает...
Пришло опустошение. Ушёл страх. Исполнилось не желаемое желанное. Раскрылись врата утомлённого разума. Снизошёл сон. Глубокий, переливчатый снами, будто составленный из павлиньих перьев под лучами закатного светила. Ушли все сомнения, но они вернутся. Они вернутся утром, днём, среди важных дел, вернуться во время поглощения нежеланной яичницы, соскобленной со шкуры буйвола, потом настанет вечер и они опять здесь, а ты опять ждёшь, несмотря на свои немалые заслуги перед обществом, ждёшь, когда же, когда же, наконец, вернутся Белая обезьяна, Бессонница и возьмут тебя в свои мягкие влажные лапы.
Синий набрюшник и его невеста
Синий набрюшник печально сидел над рекой. Он думал, а что может быть печальнее, для привыкшего действовать воина. Он думал: вот я сижу - это печально; я сижу печально - а это как? В голове его проносились картинки. Вот он смотрит на себя со стороны, будто на манер охвата жертвы хищным птичьим глазом. Ничего в целом не видно, одни детали. Или наоборот - всё видно целиком, а наградных татуировок на груди и красивых почётных нарезок на локтях в виде шкуры ящерицы - не различишь. Так не годится - нужно смотреть мысленно - значит по порядку. Вот моя пятка - она великолепна, великолепно натоптана, тверда как... - интересно, с чем можно сравнить по твёрдости его пятку? Как нарост на железном дереве. Сравнить можно, но как-то несолидно: нарост, ха, будто бородавка какая! Нет - это важная часть тела. Без хорошей пятки, отлично и правильно натоптанной не походишь, а тем более не повоюешь.
Пятки хороши, оставим их в покое. Икры ног. Длинные, подвижные - Синий набрюшник пошевелил ногой. Нога начала непроизвольно дрыгаться - это я очень чуткий, что очень полезно на охоте на кайманов. Колено. Он вытянул, как мог далеко, свою ногу и стал рассматривать колено, но оно куда-то пропало, скрывшись в складках жирной кожи. Согнул ногу. Колено вылезло и соскочило куда-то вбок. Ой, - закричал Синий набрюшник и рукой вернул колено на место. Никогда нельзя отступать от намеченного плана. Решил действовать мысленно, охватывать себя - машинально он охватил себя руками, перепутав тут же где лево, где право, и потеряв равновесие, - сказал же: мысленно. Руки повиновались приказу, они опустились, а Синий набрюшник опять уселся на место и постарался опечалиться с новой силой, что ему отлично удалось.
Это не вело ни к чему хорошему, зато позволяло отлично сосредоточиться. Перед глазами неслась полноводная в это время года река. Воды её были мутны, но Синий набрюшник этого не знал - он думал: это вода, - и всё. "Чистая вода" никогда никто не говорил в его племен - вода это просто вода, а какая она ещё может быть как не жёлтая, тёмно коричневая или густо-зелёная, если заплывёшь под мангровые заросли. По воде бежали сгустки солнца, они слепили Синего набрюшника, заставляли моргать, но он нарочно не моргал - он хотел заплакать естественным путём, а не от боли, что считалось неестественным для воина. Следовало опечалиться ещё больше и заплакать, чтобы в голове зазвучала музыка.
Самые лучшие мелодии рождаются в голове, когда печален, вот тогда и послушаешь настоящую музыку, будто это шаман играет на барабане прощальный марш - красиво. Он услышал мелодию. Она плескалась в его голове сначала как-то неловко, неуверенно, но потом окрепла и зазвучала в полную силу, мощная в своей классической простоте: бум, бум, бум, бум, бум, - никаких иных дополнений она не требовала. Это была мелодия сердечного стука, мелодия боевого барабана, мелодия победителя. Постепенно музыка укачала Синего набрюшника, он не понял почему, ведь должна была мобилизовать все последние силы, куда-то позвать, наконец, но этого не случилось - музыка охватила его руками, будто это он опять забылся и обнял себя, и закружила на месте: качала и качала, будто везёт через реку на лодке.
На реке показалась лодка. Это была даже не лодка, а какой-то настил, но на нём лежал человек, укрытый бело-голубым покрывалом и плыл по течению. Синий набрюшник вскочил на ноги, выбросил из себя музыку, и она упала, будто плевок недалеко от берега, спугнув двух заснувших на солнышке кайманов. Синий набрюшник не собирался никого спасать, он сидел на берегу просто так, слушал музыку крови, какое ему дело до того, что в трёх сотнях шагов ниже по реке водопад. Набрюшник вгляделся в настил заменявший человеку на нём лодку. Рожок-футлярчик под животом зашевелился и кончик его пощекотал воину нос - он знал, что это означает. На плоту была женщина и такая, которая в состоянии даже на расстоянии пошевелить его набрюшником одним своим видом. Давно Синему набрюшнику такая не попадалась. Он немедленно скинул с себя рожок-футляр, что было сделать непросто ввиду скорой набухлости скрываемого им органа, и бросился в воду. Пловец он был отличный - так себе он и сказал: я отличный пловец за женщинами на настилах, плывущих по реке в сторону водопада.
Несколько десятков взмахов, вода пенится под носом, и он на настиле. Некогда разбираться, почему скво молчит - этому скорее надо радоваться в обычных обстоятельствах, но спасать труп тоже не хочется. Пнул ногой - вскрикнула, хорошо - жива. Оторвал кусок настила, - непрочно сделан, а ещё плывёт в сторону водопада, - начал грести. Так медленнее, чем плыть самому, но зато не соблазняешь кайманов - вон они рядком лежат на пляже.
Женщина вздохнула, повела ещё мутным, но уже любопытным взглядом и что-то промяукала:
- Си, ляо нэ о бутань иджи до? Дю? - На что Синий набрюшник тут же обиделся.
- Не для того спасал тебя, чтобы разгадывать поющее бормотание, Булькающее сокровище, - так и буду тебя звать.
- Прости, я думала, что ещё в Китае, а он уже кончился. Далеко ли водопад?
- Так ты оказывается смертница - вот горе на мою седую опору рожка-футлярчика.
- Нет. Я невеста Бога реки. Каждый год у нас в селении выбирают невесту. Если я буду хорошей женой Ху Мунь Лу - Богу реки, - то он не разрешит реке разливаться, смывать наше село и посевы зерна и риса. Ты, случайно не Ху Мунь Лу? Было бы обидно, если это не так, - китаянка скосила лукавый взгляд на увесистые шарики под "седой опорой футлярчика", не забыв хорошо рассмотреть сохраняемое футлярчиком вложение.
- Нечего тут без толку разговаривать, когда я совсем не собираюсь становиться каким-то языческим Богом реки - у нас своих Богов хватает, кстати, весьма заслуженных, - в состоянии крайней досады, Синий набрюшник попытался надеть футлярчик на место, но это никак не удавалось - впервые за много лет он не подходил носящему его предмету по размеру.
- Придётся тебе притвориться Богом реки, а то я не выйду за тебя замуж, а уж когда выйду, то можешь становиться тем, кто тебе нравится - моё дело будет уже решено, останусь как и была Лю Ба Ши, а наши Инь и Янь всегда между собою договорятся, - Лю Ба Ши хитро прищурилась, но глаза при этом совсем исчезли.
Всё же и без видимых чёрных глаз она нашла ручкой то, что хотела потрогать, и вскоре Синий набрюшник стал её мужем. Они лежали под деревьями, слушали как шумит вдали водопад, а огромные мягкие листья над их головами собирали воду из влажного тёплого воздуха и роняли им на плечи и груди. Синий набрюшник совершенно расслабился, но только подумал: хорошо бы сейчас совершить для Лю Ба Ши подвиг, а надо сказать, что прекрасная китаянка в этот момент нисколечко не догадывалась о его диких мыслях, но почему-то сказала:
- Теперь ты должен убить Бога реки, а то он будет недоволен, что ты взял в жёны его невесту.
- Я тоже так думаю, - сказал Синий набрюшник, - а ты пока меня не будет, слушай музыку. Это очень просто - слышать музыку.
Настил отплыл от берега. Посередине стоял Синий набрюшник. Он расправил плечи, чтобы дух Белой обезьяны покрепче утвердился в нём и повёл его в бой, а впереди, далеко выступая за нос плота, торчал задорный рожок-футлярчик. Он вёл его в бой не хуже духа Белой обезьяны. На берегу стояла Лю Ба Ши и махала вслед мужу бело-голубым платком, в голове у неё звучала музыка. Фигура мужа удалялась, его плечи напомнили ей косой парус джонки. Она отчётливо слышала теперь самую прекрасную мелодию в мире: бум, бум, бум, бум...
Она не перестала звучать у них в сердцах даже тогда, когда ничего кроме шума водопада уже не было вокруг слышно.
Сухой лист и его палачи
Вождь вздрогнул и открыл глаза. Всё было на месте, но и кружилось тоже здорово. Сухой лист привык к такому положению дел в Бело-Розовом стане, точнее к положению предметов в его глазах. Никакого спокойствия, даже при полнейшей тишине. Не звучит музыка, не слышно успокаивающего бум, бум, бум, а всё равно на душе суетливо. Понятно, что птичку, болтающуюся перед взором, просто за здорово живешь, не заставишь посидеть на месте, не прижмёшь ей крылышки пожеланием, как впрочем, и не остановишь лесную, рогатую тварь, вечно щиплющую травку, выбирающую самую вкусную, да в таком количестве, что и суп из черепахи приправить бывает нечем.
Улитки. Проклятые улитки. На всё нужны материальные предпосылки, особенно на обеспечение спокойствия. Вождь даже вздрогнул, вспомнив, как в прошлом месяце Тихих дятлов, поднялся страшный шум - это старые красные бабки и деды принялись дуть в бамбуковые трубы, протестуя против урезания их довольствия. Тогда удалось всех успокоить, предложив замечательный закон о наследовании птичьего помёта для огородов и его индексации в общественном сливе. Закон. Сухой лист чувствовал левым, тикающим нервно веком, что это ключ к решению всех, буквально всех проблем в его Бело-Розовом стане.
Легко сказать. Даже суд был... Сухой лист задумался, почесал наколку над правой грудью в виде лохматой двухголовой курицы, сидящей на щите, украшенном Северной звездой пронзённой мечом, но так и не вспомнил: когда же в посёлке был суд, да ещё правый. Какой-никакой порядок был. Вот суда не было. Порядок поддерживался улитками, линчеванием, произволом и другими подобными средствами, хорошими, но уж точно незаконными. Сухой лист пошевелил задом. Закон не давал сидеть спокойно, он словно муравьиная куча, нет-нет, да и напоминал о себе вождю зудом и неожиданными уколами. Пришлось встать и вытряхнуть его из набедренных верёвочек. Само пришло решение. Буду судить. Вспомню буйные молодые годы. Сказано - засужено.
Очень скоро отзвучал долгожданный набатный барабан, созвал на общественную поляну честных дикарей. Когда всё некогда свободное пространство наполнилось пёстрыми перьями, пиками, множеством блестящих на солнце косичек женщин и лысых черепов воинов, шумным пищащим и взвизгивающим хором вездесущих малолеток, считая покачивающихся в наплечных люльках молокососущих спиногрызов, вождь вдруг опомнился. Его пробрала дрожь, будто ему опять предстояло действовать носом и губами, - тот же страх, что и на празднике дефлорации, его обуял. Он же забыл о преступнике!
О, Боги реки, неба и горы, что делать, дайте и немедленно мне преступника и желательно, племенного, то есть, государственного, а не мелкого воришку виноградных улиток. Услышали. Народ вдруг сгинул с поляны, будто провалился. От горы отделилась тёмная тучка, повисла над Бело-Розовым станом, пролилась быстротечным ливнем и тут же исчезла в реке, окончив существование бурлящими ручейками. Только тёмные, буро-красные лужи остались на поляне. Прямо на глазах они уменьшались в размерах под лучами солнца, очевидно сговорившись с нетерпеливой тучей быстро вернуть её капли обратно на небо. Ближайшие к поляне кусты зашевелились. Площадь опять огласилась криками попугаев и гомоном народа, высыпавшего из-под прикрытия леса под голубое небо. Оказалось, к несчастью, что никто никуда не делся.
Всё осталось по-прежнему, за исключением одной важной и очень кстати появившейся, правда, никому не видимой детали - мысли вождя. Она гласила: объяви преступником, особо опасным, всецело вредным обществу и племенным верхам, отсутствующего воина. Желательно, чтобы отсутствовал он довольно давно, а лучше бы совсем умер - вот было бы здорово. Ряд преимуществ такого совета Богов в голове Сухого листа определился моментально: во-первых, можно судить очень строго, а крови не будет на радость назойливым правозащитникам; во-вторых, никто не будет защищаться, что всегда бывает хлопотно и скандально; в-третьих, можно не спешить с наказанием при полнейшей наглядности, возможно в будущем, его неотвратимости и, что важно, исключительно на законном основании. Чудесно! Дело было за малым - назначить виновным в жутких грехах отсутствующего со времени проведения последнего праздника Синего набрюшника, соблюсти все судебные обычаи и вынести приговор.
Сухой лист шелестящим голосом зачитал импровизацию на тему "Как плохо преступать законы племени", приплёл, весьма искусно, сообщение о погоде на завтра, полученное заблаговременно от шамана, и был собою вполне доволен. Он радовался, что сосредоточился, не обращал внимания на прыжки и скачки населения и ярких цветовых пятен растительности на его фоне, выключил из разума поступающее в него изображение действительности, не придал никакого значения писку птах, который можно было принять за возгласы протеста - было б желание, но желания не было - и вынес приговор. Поняв, что наказан, а следовательно, чуть развлечёт всех до наступления послеполуденного отдыха, никто не будет, народ ни на что не реагировал, зевал и почёсывался, уже не стесняясь присутствия верховного судьи с его неинтересными законами, - то ли дело пух-перья-дёготь, нож в спину или дубинка по голове в тёмное время суток. Пришлось высечь двух особо злостных, нагло заснувших товарищей за неуважение к суду прямо в процессе заседания. Наконец, всё улеглось, вопли высеченных нарушителей утихли.
Сухой лист уже приготовился простучать отбой - бум, бум, бум, бум, - на большом судебном барабане, как вдруг вылез вперёд какой-то человек, седой и хромой и прямо в лицо вождю-судье выкрикнул: "Долой неправый суд - требую защиты подсудимого и представителя племенного обвинения", - Сухой лист со страхом - не из-за смысла слов, а из-за внезапно седого и глубоко старого вида узнанного им Лысого змея, - приготовился дать отпор бунтовщику, своему бывшему премьер-вождю.
- Видишь мой нос? Злыдень, Лысый змей, проспавший весь суд, а теперь вскочивший с кулаками после драки, видишь? - Вождь хотел ещё уточнить: "Хорошо видишь?", - но повтор показался излишним, надо знать меру и в риторике, поэтому он просто присовокупил.
- Пойдёшь вслед, туда, где он уже успел побывать четыре раза во время праздника дефлорации, но учти, дело носом не ограничится - отсидишь полный срок и во всех четырёх местах и не одним носом!
Мало кто понял к чему, но зато все поняли: о чём говорит сейчас судья, и сочувственно зашумели. Сухой лист тем же местом, которым чуял необходимость соблюдения закона, почуял неизбежность проведения гибкой политики - не очень ведь понятно, за кого шелестят набёдренными повязками и стукаются рожками-футлярчиками в толпе. Суды судами, а власть важнее.
- Хорошо, я разрешаю защищать Синего набрюшника, но учти, тебе Лысый змей, придётся его заменить, если решение суда не изменится, и не думай, что ты так легко отделаешься как ответчик в "Венецианском купце". Мы не бродячие актёры - отыграем фунт мяса в натуре. Трясти перьями и мы умеем.
- Речь моя будет коротка. Синий набрюшник геройски погиб ещё до того, как мог бы совершить все перечисленные вождём преступления. Он - невиновен.
По толпе прокатился ропот. Как перекрывать поток возмущения Сухой лист знал прекрасно, он его не испугался:
- Доказательства. Нужны веские доказательства! Где свидетель? Когда погиб Синий набрюшник? Мог или не мог? Вот в чём вопрос.
- Свидетель - на поляну! Есть свидетель.
На поляну, плача и спотыкаясь вышла Лю Ба Ши, - это она сегодня свидетель, необходимо отвести позор от своего мужа, хотя бы и после его смерти.
- В первый день новолуния...
- Прошу обратить на это внимание, - успел вставить слово защитник.
- ... я приплыла на настиле к водопаду, чтобы ублажить Бога реки...
- В какой месяц был день полной луны, в месяц Дохлой собаки или Куцей лисицы?
- ... Синий набрюшник согласился стать моим мужем и избавил меня от прыжка в водопад, сменив на настиле. Он поступил, как благородный воин...
- Вы не ответили на мой вопрос, защитник, свидетель.
Одобрительный гул перекрыл требование Сухого листа, ветерком дунув меж копей и косичек. Пришлось опять проявлять чудеса гибкости. Что за народ. "Гнуть, но не перегнуть, - верно мыслил товарищ Мао", - в таком контексте принимал новое решение вождь-судья.
Сухой лист закрыл глаза. Странно, кружение, всеобщее кружение и суета никак не пропадали. Вот и делай усилия, вот и старайся для общего блага - никакой благодарности. Не лучше ли не рассуждая рубить головы. Служить собственному уважению. Плакать по ночам не от бессилия, а от кровавого греха. Вождь повернулся на бок и смахнул со спины муравьиную шайку, нечего приставать ко мне с всякими законами. Так он думал, но всё же был доволен, ведь даже неправильно проведённый процесс, не достигший никакой зримой цели, имеет важное воспитательное значение. Отличный был плов из маиса и саранчи после заседания.
Он слышал из своей дворцовой хижины, как продолжают орать пьяные соплеменники, доедавшие остатки трапезы, пристукивают о землю пятками от удовольствия и воют на взошедшую луну, уверенные в том, что поют. Больше судов, маиса и пьянящего бананового крюшона - рецепт спокойствия народа. Да и возмутитель спокойствия правосудия наказан - поди-ка, поживи с косоглазой красоткой, ростом ниже попугая! Будет знать, как брать в свидетели вдовиц, - побудь женатым на старости лет, узнай почём фунт улиточного мяса. Закон торжествует в любом случае. "Dura lex, Sed lex" - как же это перевести на наш язык? Взошла луна. В ногах послышался шорох и скрип края циновки.
- Не волнуйся, мы тебе поможем, мы самые замечательные переводчики с мёртвых языков во вселенной, правда, Бессонница? Кстати, как тебе наш новый хозяин?