Время близилось к полуночи, когда из Дома журналистов на опустевший и полутемный уже сентябрьский Невский вывалилась слегка покачивающаяся одинокая фигура в черном костюме нараспашку и с музыкальным инструментом в фуляре через плечо. Увидев троллейбус, неторопливо пересекающий Невский по Литейному проспекту, фигура тотчас сорвалась с места и припустилась бежать к остановке. И со словами "стой, гадина!" она-таки успела вскочить на заднюю площадку в самый момент закрывания дверей.
"Я в си-и-и-ний троллейбус сажу-у-сь на ходу, после-е-дний случа-а-йный..." - раздался наигранно-приблатненный баритон.
Напевая, он, не торопясь, поднялся на площадку, и, приняв устойчивое положение, правой рукой держась за поручень, а левой придерживая футляр с инструментом в вертикальном положении, стал довольно бесцеремонно разглядывать находящихся в салоне пассажиров явно посоловелыми глазами.
Ну, артист...- презрительно фыркнула пожилая бабка, сидевшая напротив у окна.
-Вот именно, бабушка, самый что ни на есть, настоящий артист! - торжественно заявил он, и, отпустив на время поручень и вытянув вверх указательный палец, добавил:
-Не актер, а артист.
На вид ему было лет сорок пять. Из под расстегнутой наполовину концертной сорочки с воротничком под бабочку выглядывало довольно загорелое тело. В общем-то, внешность его была самая заурядная, если не считать необычайно подвижные выразительные глаза, которые то загорались каким-то неестественным светом, то тотчас потухали, да остатки волос на голове, которые почему-то стояли дыбом.
-У вас там что, удостоверение? - нехотя протянула кондукторша, не поднимаясь со своего кресла. На что артист, сначала еще раз внимательно обведя взглядом салон, как бы кого-то высматривая, устремил на нее лукавый взор и довольно сально пропел:
-"Ночью нас никто не-е-е встре-е-е-тит..."
-Все равно показывать надо, - буркнула кондукторша и тотчас отвернулась.
-И откуда же вы, артист, такой веселый едете? - расплылась в добродушной улыбке полная пожилая женщина, сидевшая рядом с бабкой.
-Так... Концерт не концерт, а скорее, как теперь говорят, тусовка - презрительно бросил он и с сожалением добавил:
- Денег уже за настоящее искусство не платят, один банкет, да и тот не фонтан... - после чего он тряхнул головой и снова запел: -"Ох я трохи загу-у-лявся..."
-Вот именно, - укоризненно перебила женщина. - Жена-то на это что скажет?
-Ничего не скажет. Я теперь сам жена.
-Это как это?
-А вот так. Только не подумайте ничего такого... - лукаво прищурился он и презрительно повертел кистью руки. - Просто у друга моего жена явно свихнулась, и он у меня спасается.
-С вами свихнешься... - еще более укоризненно протянула женщина.
-Это почему это с нами? - артист тотчас устремил на нее пронизывающий взгляд: - Скорее с вами, мадам. Это вы, женщины, подменили общечеловеческие ценности своими эрогенными. Вокруг которых теперь приплясывает вся эта так называемая культура. Но ничего!-Он возвысил голос и снова поднял вверх указательный палец.-Первый гром уже прогремел! Вон как ваша любимая Америка, что вытворяет в Югославии! А эти нынешние марионетки, за которых вы голосуете, поджали хвосты и только гавкают: "Мы - Россия!.. Мы - Великая держава!.." Где она, держава?! Все... Приехали... Приплыли... А почему?.. Да потому что все идеалы, все представления о красоте у вас теперь американские. Ну, вот и полюбуйтесь...
В салоне все разом как-то притихли и насупились. Чувствовалось, что все с горечью переживают невеликодержавную политику Великой державы.
-А вы сами-то за кого голосовали? - робко прервала тишину женщина.
-Ни за кого. Я уже десять лет как не голосую.
-Это почему же?
-А потому что, когда десять лет тому назад все голосовали за сохранение Союза, я, тоже предвкушая радость перемен, был в числе пятнадцати процентов, которые голосовали против. Через год Союза не стало. Но только все пошло развиваться вовсе не так, как я предполагал. Поэтому я больше и не голосую... -неожиданно лицо его стало серьезным и грустным.
-Вот оттого, что такие как вы не голосуют, оттого и живем вот так, - заворчала бабка у окна.
-Такие как я, бабушка, - резко встрепенулся артист, устремив на нее испепеляющие глаза, - такие как я - вне государства и политики. Такие как я отстаивают общечеловеческие ценности. И это государству не мешало бы время от времени прислушиваться к тому, что говорят такие как я. А вот вам, бабушка, если вы у нас такая сторонница демократии, следовало бы для начала познакомиться со всеми соседями своего подъезда, с тем чтобы самого достойного из них выбрать предводителем подъезда. И чтобы он, этот предводитель, выполняя наказ избирателей, то есть вас, навел бы для начала в подъезде порядок. Чтобы не воровали чужих газет и не гадили на лестнице, к примеру. И вот когда бы вы в своем подъезде навели такой порядок, что другие подъезды последовали бы вашему примеру, вот тогда и можно было бы говорить о каких-то демократических преобразованиях. А то мы все мастера выбирать президентов. Как будто мы хоть что-то о них знаем.
-А что там знать, что там знать?.. - неожиданно сорвался с места худощавый дедок, сидевший также у окна, с противоположной стороны. - И так все ясно! Жидомасонский заговор! Вы что, не слыхали о таком? Ну тогда послушайте, - И, развернувшись в пол-оборота к аудитории, дедок заговорил медленно, чеканя каждое слово, как будто делал доклад с партийной трибуны:
-Существует мощная международная сионистская организация. Самая сильная организация в мире. В ее руках сосредоточены огромные финансовые средства. Цель и задача этой организации - подчинение всех стран интересам мирового сионизма.
-Предположим... - нетерпеливо перебил артист, явно раздраженный тем, что кто-то решил выступить вместо него.
-Не предположим, а так оно и есть на самом деле. - с еще большим воодушевлением продолжил дедок. - Имея в своих руках огромные финансовые средства, международная сионистская организация давно уже вынашивала планы захвата наших национальных богатств. Ну, сами посудите: у нас есть нефть, у нас есть лес, у нас - все полезные ископаемые. Так вот эта сионистская организация осуществила-таки, наконец, свои коварные замыслы.
-Каким образом? - еще более раздраженно буркнул артист.
-А вы такой наивный не догадываетесь...- дедок некоторое время смотрел на него снисходительно и презрительно, после чего нехотя, но в тоже время торжественно и с пафосом отчеканил: -Да они продали все, интересы страны, интересы народа...
-Нет, погодите... - лукаво сощуря глаза, снова перебил его артист. -Насколько я понимаю, они, то есть международная сионистская организация, на свои финансовые средства...
-Огромные финансовые средства, - поправил дедок.
-Хорошо. На огромные финансовые средства...- артист в упор посмотрел на деда и громко отчеканил: - купили интересы нашего народа. А народ, стало быть, им продал свои национальные интересы.
-Да вы вообще соображаете, что говорите?! - захлебываясь от благородного возмущения, заорал дедок. - Да как вы вообще смеете так говорить о нашем великом народе?!
-Да нет, это по-вашему так получается, - наивно пожал плечами артист. -А мне в таком случае интересно: почему это великий народ, имеющий к тому же несметные природные богатства, не поступил иначе - не сосредоточил в своих руках огромные финансовые средства и не скупил на них все их сионистские интересы.
-Так я же только что вам все объяснил, - весьма раздраженно снова пошел чеканить дедок: - это они продали народ. Продали всю Россию. Что вам не ясно? А, впрочем, постойте... Это вы специально меня запутываете... Ну-ка, ну-ка... - дедок буквально впился глазами в артиста. - Ну, точно!.. А я-то еще с ним разговариваю... - он обвел окружающих весьма выразительным взглядом. - Ну везде теперь они... Никуда от них не деться...
-Кто "они"? - еще более наивно переспросил артист.
-Нет, слыхали?! Он еще спрашивает. Они, они... И вы в том числе, - буквально пожирая его глазами, зашипел дедок. - Только не надо прикидываться, будто вы опять ничего не понимаете. Люди вашей национальности не такие дураки, какими вы пытаетесь их изобразить.
-Ах, вот оно что,- задумчиво протянул артист. - То есть вы хотите сказать, что я еврей?
-А то нет... Тоже мне артист... Не надо, не надо... Ну, скажите, к примеру, как вас зовут?
-Ах да... - расправляя плечи, вальяжным тоном протянул артист. - Я до сих не представился публике... Гитарист и композитор Арнольд Исаков! - торжественно объявил он и слегка наклонил голову.
-Вот именно... Исаков... Это вам не Иванов.
-Да будет вам известно, папаша, - артист презрительно посмотрел на националиста, - что Исаков, Абрамов и Ефимов куда более русские фамилии, чем, к примеру, Иванов. А потом, ну хоть бы и еврей... Один мой прапрадед по матери был-таки еврей - Григорий Яковлевич Фрумкель, да и тот, как только сколотил кой-какое состояние, крестился и женился на русской Марии Ивановне Кошкиной. Но вы-то, папаша, небось, и как хотя бы одного вашего прадеда звали, не знаете, а уж кем он был по национальности - и подавно.
Дедок тотчас сник и, отвернувшись назад к окну, сделал вид, что никакого разговора не было.
-Но вообще-то, - артист, явно довольный тем, что ему опять не мешают, снова обвел аудиторию победоносным взглядом посоловелых глаз, - еврейская тема... Весьма интересная в философском плане тема... И я и тут кое до чего додумался, до чего другие не доходили... Но вдруг он заметил, что и его уже толком не слушают, опустил голову и насупился.
"Вот так всегда..." - в опьяненном сознании его заворочалась давняя обида. Он припомнил, как выступал недавно в одной школе вместе с эстрадным певцом средней известности. Впервые в жизни ему представилась возможность "померяться силами" со своим идейным врагом, так сказать, один на один и в одинаковых условиях. Он со своей гитарой - в первом отделении, а тот со своими фонограммами - во втором.
Несмотря на то что Арнольд не обладал никакими вокальными данными, он-таки пел, виртуозно сопровождая себе на гитаре, песни Окуджавы, Визбора и Кима, чередуя все это с классическими гитарными произведениями. И делал он это настолько точно по смыслу, что даже нагнанные в обязательном порядке в актовый зал школьники, которым все это вообще было до лампочки, и которые всем своим поведением это нарочито выказывали, все же постепенно стихали и начинали слушать впервые, может быть, в жизни.
Но не успел он отвыступать и получаса, и несмотря на то, что хорошо уже проходил, администратор из кулисы подал ему знак, чтобы он заканчивал. Эстрадник же выйдя после него на сцену ровно полчаса не мог, как говорится, собрать костей. Однако не взирая на то, что его начисто никто не воспринимал, и зал галдел как хотел, он, с сальной улыбкой прохаживаясь по сцене в перерывах между приплясыванием под фонограмму, заискивающе благодарил всех за теплый прием. И проторчал таким образом на ней еще полчаса. А когда школьники устали шуметь и, видимо, с тем, чтобы он наконец закончил, стали ему нарочито аплодировать, он развернулся во всю мощь и проторчал еще полчаса. Естественно, что когда он закончил, раздались облегченные овации...
" А теперь вот и в жизни, как на сцене: стоит только тебе завоевать аудиторию, как какая-нибудь бездарь нагло вылезет и начнет тянуть одеяло на себя. Всем хочется нынче выступать, паразиты поганые..." Он слегка сжал кулаки и словно бык уставился в одну точку.
-Извините, а вы не могли бы нам рассказать? - неожиданно раздалось у него над головой.
Он поднял голову и увидел перед собой совсем молодую пару: высокую, экстравагантную, можно сказать, девушку в короткой юбке и еще более высокого молодого человека с большим, как у Сирано де Бержерака, носом с горбинкой.
-О чем? -удивленно спросил Арнольд, так как в силу алкогольного опьянения уже успел позабыть, о чем только что вещал.
- Ну об этих... как бы это сказать?.. О евреях, - весьма скромно и деликатно сказала девушка, что для Арнольда, который тотчас оценил ее внешность, было приятной неожиданностью.
-Видите ли: то что этот мужчина говорил, мы уже слыхали. А вот что вы думаете по этому поводу? - так же деликатно уточнил молодой человек.
-Ой, ребята, я бы с удовольствием, да мне уже пора выходить. -улыбнулся Арнольд.
-Вот и хорошо. Мы тоже сейчас выходим. Хотите пива?.. - предложил молодой человек, когда они спускались с подножки. - Не стесняйтесь. Вы какое больше любите?
-Да мне, право, уже...
-Ничего, ничего... Ты, как, будешь? - бросил он подруге, подходя к ларьку -Будьте любезны, три кружки...
Больше всего на свете Арнольд любил выступать перед молодежью. "Кто-то хоть должен сказать им правду, - думал он при этом, - теперь, когда все кругом врут". И поэтому такое внимание со стороны молодой пары его весьма тронуло. Он слегка отвел кружку с пивом в сторону, и лицо его озарилось вдохновением:
-Как сказал мой любимый поэт... - начал он, сперва поочередно заглянув в лица своих собеседников, а затем устремив взор куда-то вдаль - "Пусть пивнушка не лучший случай толковать о добре и зле, но видали мы это лучший в белых тапочках на столе". Итак... С чего бы начать?..
-Вы обещали рассказать нам о евреях, - нетерпеливо напомнила девушка.
-Ах, да... Ну тогда, ребята, должен вам привести еще одну цитату - немецкий философ Лихтенберг сказал: "Все зло в мире от ложных идей." Ну, я не точно цитирую, но по смыслу так... И вот сущность еврейского вопроса не в самих евреях, которые такие же, люди как и все остальные, а в их национальной идее, сформулированной еще три тыщи лет тому назад пророком Моисеем.
Он отхлебнул пива и тотчас продолжил:
-Кстати, о Моисее... Вся Европа и Америка поклоняются еврею, я имею в виду Иисуса Христа, а вот сами евреи - египтянину...
-А с чего вы так решили?
-Ну так... Вычитал в одной умной книге. Короче... Моисей был незаконным сыном фараона и отдан был посему в монастырь к жрецам. Там он проявил необыкновенный ум и способности и дослужился чуть ли не до первосвященника. И, значит, в этом сане он наблюдал за строительством очередной пирамиды, где, сами понимаете, было много рабов, в том числе и евреев. Это в школе вас учат: "жрецы вместе с фараонами угнетали рабов", а на самом деле фараоны таки угнетали, а жрецы присматривали, чтобы они не так уж сильно угнетали, то есть осуществляли кое-какую социальную защиту...
-Это что, все в той же книге написано?
-Да. Шюре, - "Великие посвященные". Так вот... - он еще раз отхлебнул пива - Моисею, значит, очень нравились рабы-евреи именно тем, что они никак не мирились с рабством и при первой возможности бежали. Вообще-то вы не поверите: евреи там описываются... Ну ничего общего с современными представлениями - дикий кочевой народ... И вообще правильней их называть иудеями. Так вот, наблюдая их характер, он и задумал из них сделать избранный народ, в сознании которого не будет рабства. А он был умный и уже тогда понимал, что не угнетатели порождают рабство, а сами рабы...
На сей раз Арнольд сделал глубокомысленную паузу, и как следует приложился к пиву.
- Ну, водил, он их, значит, по пустыне, после того как устроил им побег, ровно сорок лет, как гласит предание, а они как были рабами, так ими и остались, только угнетателей выдвинули, так сказать, из своей среды... Но идея избранности народа им очень понравилась. И когда уже Моисей, видя что в результате получилось, сам хотел от нее отказаться и показать им новые скрижали, в коих бы значилось, что избранной может быть все же только отдельно взятая личность, они его со всеми почестями посадили под домашний арест, ну примерно, как Ленина в Горках, когда тот тоже решил-таки приостановить строительство коммунизма в отдельно взятой стране... Вообще между этими личностями есть что-то общее, только масштаб разный... Ну, короче, Моисей этого не выдержал и скончался, а идея избранности народа восторжествовала и стала приносить бедному народу большие неприятности... Вот обратите внимание: национализм бывает разный - немецкий, русский, польский... Но в любом случае у всех у них виноваты почему-то одни жиды... А почему? Да потому что это они как бы их надоумили что какая-то нация может быть избранной, самим-то может и не догадаться бы, когда бы идеи такой не было... Ну, а про коммунизм вы теперь и без меня знаете... Во что обошлась уже другому народу и эта идея...
Арнольд присосался к пиву и допил кружку до конца. После чего слегка наклонился и, пристально всматриваясь в глаза собеседников, назидательно отчеканил:
- Потому что нет такой идеи, ребята, даже самой прекрасной, которая могла бы стоять в основе государственной политики. И вся история тому яркий пример. Идеи, ребята, ни в коем случае не имеют права становиться идеологией, обязательной для всех. Потому что идеология... хоть те коммунизма, хоть те нацизма, хоть те самого христианства, с его средневековой инквизицией, - это благодатная почва для власти подонков... Идеи, ребята, призваны только, воздействуя на эмоциональную сферу, воспитывать каждую конкретную личность, в меру природной ее к тому расположенности.
Он резко выпрямился и улыбнулся, давая понять, что тема исчерпана. "Пора домой, - подумал он - И так уже, кажется, нагрузил выше крыши..."
-Хотите еще пива?.. - как-то задумчиво протянул молодой человек напряженно переваривая, полученную информацию.
-Нет, нет, что вы... Ни в коем случае.
-Тогда давайте я отнесу кружки. А вы если можно не уходите, хотелось бы еще кое-что узнать, вы так интересно рассказываете. Лена, пока спроси, что ты хотела...
"Это надо же, насколько серьезный случай представился...- подумал Арнольд - А я как назло пьян как свинья, мысль медленно ворочается..."
-Вы там что-то про Америку говорили... - несколько осторожно начала девушка.
-Про Америку?.. - он весь сжался внутри от напряжения, мучительно припоминая, что он говорил и что ему в таком случае следует сказать, чтобы не повториться. - Значит, про Америку...- еще раз медленно протянул он, и вдруг резко встрепенулся и слегка выкрикнул: - Во!.. Фильм такой есть - "Серые волки". Не смотрели случайно?
-А про что там? - подоспел молодой человек
-Про то, как Хрущева снимали. Быков в главной роли...
-Что-то не припомню, а ты не смотрела? - обратился он к подруге.
-Ну, ничего, - успокоил их Арнольд. - В общем, там есть такая сцена: достает, значит, Хрущев полбанки из-под кровати и говорит сыну: "Понимаешь, - говорит, - Сережа, я только что сейчас из Швеции, так вот, у них там социализм, а у нас, - говорит, - не социализм, а дерьмо... Мы, - говорит, - значит, его здесь строим, а он там у них сам собой построился"... И, в общем-то, так ведь оно и есть на самом деле...- он выразительно посмотрел на каждого собеседника, после чего продолжил: - Так вот, ребята, - Гитлер хотел построить великую Германию. И все мы знаем что из этого получилось. А вот зато великая Америка построилась сама собой... А что?.. - он широко раскрыл глаза и еще более выразительно посверлил ими по лицам собеседников - Если мы внимательно проанализируем все устройство, то это как раз и будет то, о чем мечтал Гитлер. Так сказать, раса господ. Вон какими они во всех фильмах себя показывают этакими благодетелями человечества... Как же - Америка превыше всего! Интересы нации возведены в ранг святыни. А зато общечеловеческие святыни низведены до уровня балагана. Геббельсу и не снилась такая индустрия по духовному оболваниванию масс... А какой порядок! Не хуже немецкого орднунга. Всему свое место. Патриотизм и единство нации... А коренное население в зоопарке... А вы что думаете, Гитлер мечтал о кровавых злодеяниях?.. Он именно об этом мечтал. Да вот на евреях-то и споткнулся... Дай он им третье, ну, или хотя бы четвертое место в иерархии наций, и вполне нацистская модель могла бы победить. А тут, наоборот, скорее, еврейская победила...
-Так выходит тот мужчина был прав, который говорил о еврейском заговоре? Ну, если учесть все последние события...- порывисто начал молодой человек.
-Нет, погодите, вы меня не путайте...- Арнольд снова мучительно напрягся, соображая: что из сказанного им могло навести его на подобную аналогию - Извините, ребята, но все, что я говорю, касается исключительно идей...- как бы нащупывая мысль начал он - И то, как безмозглые массы расплачиваются за чисто эмоциональную приверженность идеологии, а то и вовсе даже не имея о ней никакого представления. А товарищ, насколько я понимаю, обвиняет не авторов идеологии, а именно эту массу...
-А вообще заговор существует? Или это...
-Бесспорно, существует - на сей раз уверенно оборвал его Арнольд. - Только не заговор, а сговор и чисто экономическая стратегия, не имеющая никакой идеологической подоплеки. А это, знаете, нам только наша русская религиозность все не дает покоя...
-А вы сами как, в Бога верите?
-Я не верю, я знаю, что он есть.
- А в церковь ходите?
-Нет, еще чего...
-А почему?
-А потому что не верю, что священнослужитель знает о Боге больше чем я. Он должен мне это доказать. А он в нашей православной церкви даже не ставит перед собой такой задачи.
-А в какую-нибудь другую? Сейчас ведь много всяких...
-Нет, тем более... Все это в лучшем случае - ликбез. И вообще у меня на этот счет свое особое мнение...
-И в чем это, интересно, оно выражается? - неожиданно оживилась прекрасная половина.
-Ну как вам сказать?.. Моя религия - это профессиональное европейское искусство на уровне великих классиков. Которое, кстати, и появилось именно тогда, когда христианство в Европе из подвижничества и великомученичества переродилось уже в идеологический придаток государственных бюрократий. И вообще, ребята, я сейчас вам скажу самую большую крамолу... Христианство - это не наша религия изначально... По природе своей...
Неожиданно лицо его сделалось каким-то наивным и просветленным, и он заговорил как-то мягко и ненавязчиво, как будто сам удивлялся тому, что открывал:
-Понимаете, ребята, природа высших сфер... Она, как бы вам это сказать... географична, как и вся живая природа вообще. Никаких точных границ, конечно, нет, так же как между степью и лесостепью... Но разница все же имеется. И природа эта... она все равно прорастает самым невероятным образом через все инородные наслоения. Ну что такое христианская церковь по сути своей?.. Это же театр... В хорошем смысле этого слова. Театр, в котором любая служба имеет форму, так скажем, сценического действия с достаточным количеством действующих лиц... А также внешним оформлением и музыкой. Откуда все это?.. Само по себе Писание на это никак вроде бы не могло натолкнуть. Не говоря уже о том, что Писание кроме всего прочего - поэзия... Там черным по белому написано: стих номер такой-то... Но ведь мы как угодно его воспринимаем, только не как поэзию... Ну, можно конечно сослаться на перевод... Хотя вот гекзаметры Гомера мы и в переводе воспринимаем как поэзию, а они были написаны задолго до Писания... А это обилие святых...С одной стороны, все они как бы конкретные подвижники, а с другой - наделены в то же время сверхъестественной силой, доступной одному Богу... Не напоминает ли вам все это древнегреческих героев-полубогов?.. Короче, - лицо его снова сделалось прежним, а в голосе появилась некоторая снисходительная усталость, - хотим мы того или не хотим, но у нас, европейцев, все, что связано с выражением мыслей и чувств, а также восприятием этого выражения, то есть собственно наш язык, в самом широком его смысле, все это имеет корни не на Ближнем Востоке - родине Моисея, Христа и Мохаммеда, а в древней Греции - родине Сократа, Платона, Эзопа... Родине театра, музыки, живописи и всего того, что лежит в основе нашего великого европейского искусства, которое, начиная, пожалуй, с эпохи Возрождения и до недавних времен, и было нашей подлинной религией.
-А сейчас?.. - неуверенно спросила молодая особа с какой-то тревогой и грустью в голосе.
Арнольд уловил выражение ее лица и почувствовал насколько молодости хочется верить, что сейчас может быть только лучше, чем было. Но он тут же представил себе то, и какое искусство владеет нынче ее чувствами, и отчаянная неприязнь перемешалось в его душе с тоскливой жалостью.
-Сейчас, - он внимательно посмотрел на нее, - сейчас в предмете отсутствует именно та сущность, ради которой он создавался, - сказал он глухо, и в глазах его появилось негодование.
-Вы имеете в виду новое современное искусство или вообще?..
-Видите ли, я плохо представляю ваши познания в этой области, и что для вас новое, а что вообще... - продолжил он так же глухо. - Поэтому скажу только, что, к сожалению, нынче наметилась тенденция и в классике интерпретировать и воспринимать все в отрыве от философии, заложенной в ней. А уж про то, что вы называете новым, я и вовсе помолчу. Это вообще не искусство, даже с позиций формы...
-А какая философия, по-вашему, заложена в классике?
-А все та же вечная философия... так сказать познания добра и зла... - он снова оживился, и глаза его засветились. - И более того, - он к тому же еще и поднял вверх указательный палец - отстаивание, так сказать, принципов добра... Это самый большой идиотизм - думать что добро может победить зло теми же средствами... Оно может победить только на уровне эмоционального воздействия... Что собственно и являлось всегда предметом искусства. - он опустил палец и положил обе руки на, стоящий в вертикальном положении футляр с гитарой. - Ну ладно, ребята, я чувствую, что порядком уже вас утомил... А в общем, рад был познакомиться.
-Нет, нет, что вы... Наоборот, нам было очень интересно. А, простите, как вас по отчеству? - снова взял бразды правления молодой человек.
-Арнольд Петрович, хотя, в общем, не обязательно...
-Арнольд Петрович, а это у вас что, гитара?
-Да, классическая.
-А вы на ней что в основном исполняете?
-Ой, много чего. И классику и свои наработки...
-А где вас можно послушать?
-Ой, ребята, к сожалению в ближайшее время... впрочем, если вас действительно интересует - запишите телефон, и ради бога не стесняйтесь.
-Лена, запиши... Значит, ее Леной зовут, а меня - Юра.
-А, очень приятно...Вообще-то я с удовольствием продолжил бы разговор, так сказать, на трезвую голову.
-А вот так, чтобы на концерт нас куда-нибудь пригласить?..
-Ребята... Не сыпьте соль на рану... - он, как бы виновато, потупил голову - Двадцать лет подряд проработал на сцене, всю страну объездил. А теперь вот выброшен за борт, то ли временем, то ли своим характером... - Но вдруг он резко устремил взор куда-то вдаль и сказал как бы и не им, а всему остальному миру отчаянно и гордо: -Одно только могу сказать в свое оправдание. Что в отличие от всех этих нынешних выдающихся деятелей, умеющих только красиво повторять то, что было и до них, я, может быть, и не столь талантлив в чем-то... но зато я хорошо знаю ту суть, ради которой создавался предмет, и хотя бы ставлю перед собой задачу доказать ее, как это делали классики.
И тотчас после этого он вскинул привычным движением футляр с гитарой на левое плечо, и попрощавшись еще раз, направился к дому.
"Не позвонят, - подумал он, - постесняются. Сколько уже таких случаев было... Вот, если бы действительно концерт где-то маячил..." - и снова жгучая обида подступила ему к горлу. Одновременно с этим адреналин, который в процессе выступления всегда обильно выделялся у него в крови, стал падать, а алкоголь, наоборот, брать свое.
"Нет, а с другой стороны...- как бы продолжая разговор с невидимым оппонентом, подумал он, - ну кто из этих новых... да вообще из всех этих... которые наделены нынче полномочиями нравоучать молодежь... которые захватили, так сказать, все трибуны... которые лезут везде во все дыры... Ну кто из них способен вот так... с бухты барахты... из положения стоя... заинтересовать эту самую молодежь... Да не заигрыванием, как они... А чуть ли не час говорить им о самых высоких материях... А!?."
"Так почему я так живу?.. Эй Ты, там, на небеси!.. Почему я так живу?!. Я что, не правду о Тебе говорю?.. Или Тебе милее то, что о Тебе врут все эти фарисеи?.. Нет, я, конечно, весьма тронут Твоей заботой обо мне... Вот, Владимира Евгеньевича ко мне приставил... Я ему обед подаю, посуду за ним мою... А он меня содержит... Содержит, надо сказать, неплохо... Другие-то в моем положении газетами торгуют, бутылки собирают... А я вот сыт, пьян и нос в табаке... Премного Вами благодарны!.. А дальше-то что!?. И как это дальше будет развиваться Ваша божественная фантазия в отношении меня?.."
"Фу ты черт... Меня вдруг качнуло в сторону... К чему бы это?.. - он остановился и приподняв голову, как бы посмотрел на небо. - Не поминай, мол - де, Господа всуе?.. Ну конечно... Мы и наказать можем ... Наложить эпитимью... Вся жизнь и так - одна сплошная эпитимья... А вот нет, Господи, что бы так это щедрой рукой, да и наградить сполна... А то Мы все чего-то жмемся..."
Он подкинул футляр повыше на плечо, и зашагал дальше - "Чертово пиво... И зачем я его пил?.. Вот уж воистину говорят в народе:"Пиво на вино - мужик в говно"... Такого, чтобы меня заносило, еще ни разу не было... Надо собраться и идти прямо..."
"Нет, а вообще, я что, похож на алкоголика?.. - снова заговорил он сам с собой - Да я до тридцати лет вообще в рот не брал...С тридцати до сорока - так это, по праздникам...А уж вот как начался весь этот маразм, так пошло - поехало... А отчего пью?.. Оттого что на хрен никому не нужен. Да будь у меня завтра концерт и послезавтра концерт... И чтобы уровень ни-ни опустить... Так не то что пить, курить бы бросил... А тут... Это что же значит... Что и меня не минует чаша сия?.."
Он снова искоса посмотрел на небо.
"И зачем я так нажрался?.. - он снова поправил футляр на плече. - А, все из-за баб... Алиска ну до чего сексапильная стерва... Зараза, взяла и зачем-то с мужем пришла... Тогда я к этим... А они, дуры, тоже чего-то не поняли... А этот-то кинулся ко мне лобызаться: "Арноша, дорогой, ты где пропадаешь?! Сколько лет, сколько зим..." Вот, убей бог, не припомню: где и когда с ним встречался... Валька хорошо сохранилась... А ей ведь уже сколько?.. Бурундук, гад, так меня подколол... Но остроумно, черт побери, ничего не скажешь..."
Он припомнил вечер в Доме журналистов, и то, как тепло его встретили все те, с кем прошла его артистическая молодость, и явно повеселел.
"А вот и моя улица... "Раз возвраща-а-юсь домой я-я к себе-е. У-у-лица пья-а-ною ка-а-жется мне... Раз возвраща-а-юсь..." Черт побери! Всю жизнь стеснялся петь из-за своей картавости... все искал себе партнеров... нашел на свою голову... сладкую парочку... барана да ярочку... Они на моей шее себе имена сделали, а я только все потерял с ними... Дурак... С самого начала надо было петь самому... Нормально, оказывается, все проходит... Потому что я, в отличие от них, хоть знаю, о чем пою...
"Левая-я, правая-я где сторона-а-а? Улица улица ты, брат пьяна. Ты, брат пья-а-а-а-на..."
Ну, вот и парадная... Открываем... Я - да не дойду до дома!.. Да я как угодно нажрусь, а домой дорогу всегда найду. Так. Вызываем лифт..."
Тотчас у дверей лифта рядом с ним появился какой-то парень, невысокого роста и белобрысый, как ему показалось. "И чего это они в такой час не спят, - подумал Арнольд, - За девками, небось, бегают. Ну, мало ли кому ехать надо. Заходим однако первыми, по старшинству..."
Неожиданно парень резким движением оттолкнул его от дверей лифта...
-Ты чего, па... - удивился Арнольд. Но не успел он это сказать, как удар в челюсть откинул его к противоположной от лифта стене, а в дверь с улицы, поспешно озираясь по сторонам, влетел второй такого же роста, но брюнет со смуглым лицом.
"Это налет.. - наконец сообразил Арнольд. - Вот и на Митю Ионова также напали года три тому назад. Надо обороняться..."
Но не успел он даже поднять свободную правую руку, как они стали молотить его в четыре руки и мигом повалили на лестницу. Падая Арнольд машинально еще придерживал левой рукой гитару, чтобы та не ударилась о бетон. Но оказавшись почти уже в горизонтальном положении, стал осознавать, что его положение куда более опасно, чем его инструмента. Тот все-таки в футляре.
"Надо драться насмерть, по Станиславскому, в предлагаемых обстоятельствах, - решил он. - Забыть, что левая рука у меня под ремнем, она сама высвободится". И, подобрав под себя ноги, он что есть силы двинул ими по голове зазевавшегося брюнета. Тот отлетел к мусоропроводу. Но вскочить одновременно с этим на ноги, как он планировал то "по Станиславскому", ему конечно же не удалось...
Налетчики стали молотить его с удвоенной энергией, так что на мгновение он даже потерял сознание. А когда очнулся, то увидел, что брюнет, сидя верхом на его ногах, двумя руками прижал его правую руку к лестнице, а белобрысый также прижав коленями его левую руку, шарил по его карманам.
"Ну, слава Богу, - подумал он, - самое неприятное позади. Сейчас они ничего не найдут и уберутся восвояси. Нет худа без добра. Будь у меня хоть что-то, так потом так обидно бы было... А тут им, пожалуй, даже обиднее будет. Так старались..."
Движения, шарящего по карманам, были на редкость мягкими и ласкающими. Как будто змея осторожно ползала по его телу. Это настолько его успокоило, что он даже сказал чуть ли не дружелюбно:
-Ладно, не старайся. Ничего там нет.
Тем не менее белобрысый внимательно ощупал еще два кармана и закончив обыск, одновременно со вставанием быстро схватил за ремень лежащий рядом футляр с гитарой, и тотчас оба они, как две летучие мыши, бесшумно вылетели на улицу.
-Вот это уже вы напрасно... - злобно прошипел Арнольд, и запоздалое бешенство овладело всем его существом...
Вообще-то всю жизнь добродушие было его изначальным естественным состоянием, и его надо было очень сильно задеть, чтобы в нем проснулась хотя бы обида. И когда он сталкивался с чьей-то агрессией, направленной на него, то поначалу долго и мучительно соображал: почему, зачем, за что?.. Сам он тоже никогда не дрался за свое счастье, и если, ухаживая за женщиной, вдруг натыкался на соперника, который, как всегда в таких случаях, иносказательно напрашивался на выяснение отношений, он делал вид, что ничего не понимает, и вообще ничего не произошло. А про себя думал: "Да пошла ты... Если тебе этот кобель дороже".
Но все это было до тех пор, пока дело не касалось его гитары. Но если кто-то вдруг смел пренебрежительно стукнуть или швырнуть его инструмент, он сразу же превращался именно в того самого кобеля, который лез в драку, не задумываясь о силах противника и целесообразности предприятия.
Вот и сейчас он поспешно поднялся на ноги, настолько, насколько позволяло ему это его состояние, и с криком "Убью!" выбежал на улицу.
Но сколько он ни бегал по разным направлениям, сколько ни гадал: в какую из соседних парадных они могли скрыться, сколько не всматривался в сентябрьский полумрак, все было бесполезно. Налетчиков простыл и след. Разбитый и подавленный, он вошел в лифт и поднялся к себе наверх.
-Ну, ты где там ходишь? Инка уже два раза звонила. На эти выходные, сказала, приехать не сможет, постарается на следующие. Постой, что у тебя с лицом? - Владимир Евгеньевич стал обеспокоено разглядывать его физиономию - Сам упал или тебя упали?
-Да это что...- подавленно процедил Арнольд - Гитару у меня хапнули, сволочи.
-Погоди, погоди... Кто хапнул?
-Да тут в подъезде налетели двое. И зачем им концертный инструмент?..
-Позвони в милицию. Может чего и помогут. Хотя вот у Мити Ионова все забрали: и инструменты, и костюмы, так до сих пор ничего не нашли. Сколько лет уже прошло. Но, кто знает, может тебе повезет. А я тут пока на кухне буду готовить. Ждал, ждал тебя, решил сам...
-Это как, ноль два, что ли?.. Але... Милиция?.. Видите ли, на меня только что совершили нападение в подъезде, так сказать, собственного дома. Ну, избили немного, но это не главное. Главное, что у меня отобрали концертный инструмент, который представляет большую ценность. Я вообще-то артист, профессионал... Але...
-Ну, что сказали?
-Ничего, трубку повесили.
-Звони еще. А впрочем, ступай лучше в отделение. Дорогу перейдешь и там налево, ну спросишь в случае чего...
В отделении царила на удивление спокойная умиротворенная обстановка. Приемная была пуста, тишина и полумрак. И только дежурный в свете настольной лампы ворошил какие-то бумаги и что-то в них записывал.
-Простите, можно?.. - ненавязчиво начал Арнольд, прекрасно понимая в каком состоянии, и где он находится.
-Минуточку. Видите я занят? - резко оборвал его дежурный и Арнольд тотчас замолчал и принял непринужденную позу. Он умел, когда это было надо, держать паузу.
-Ну, что там ... - уже вполне дружелюбно, видимо оценив его выдержку, наконец начал дежурный, нехотя отрываясь от бумаг - Так... И кто это вас?
-Да вот только что в подъезде двое неизвестных...
-Так... Давайте мне по порядку: вашу фамилию, имя, отчество, домашний адрес, когда на вас напали, при каких обстоятельствах, что похитили...
В отделение неожиданно ввалилась целая гурьба сотрудников, громко гремя амуницией.
-Это кто тут у нас? - сурово прогремел внушительного вида старлей, внимательно разглядывая Арнольда. - Да никак еще в нетрезвом состоянии?! Ты давай там быстрее решай, куда нам его определить, а то нам еще по двум адресам надо.
-Да ладно, это потерпевший, - умиротворяюще пояснил дежурный.
-Потерпевший? А почему в нетрезвом состоянии? - ничуть не успокоившись, снова прогремел старлей.
-Ну, понимаете, после концерта - банкет... Все, в общем, шло как по нотам, и вдруг... - стараясь быть приветливо-непринужденным, начал Арнольд.
-Ладно, вам в таком состоянии следовало бы помолчать, - оборвал его старлей - Ступайте домой, проспитесь, а завтра с утра приходите...
Возвращаясь домой, Арнольд бросил тоскливый взгляд на место происшествия. Он почему-то так надеялся, что налетчики, не найдя в футляре денег, подкинут ему его гитару, на всякий случай, чтобы не связываться... Но в подъезде, кроме разбросанных тут и там рекламных листовок да дебильных надписей на стенах, ничего не было. "Скоты... - отчаянно подумал он. - Ну зачем им концертный инструмент?.."
***
Вечно одержимый своими идеями, надеждами, перспективами на будущее, в постоянной работе над собой, Арнольд всю жизнь жил в каком-то ином мире своих идеалов, а внешний мир как-то толком не замечал, а если даже и замечал, то не придавал этому особого значения. Нельзя сказать чтобы жизнь его была поэтому безоблачной и счастливой. Скорее наоборот, его душу постоянно терзали сомнения и переживания, доходящие порой до полного отчаяния. Но все они так или иначе вращались исключительно вокруг этих самых идей, перспектив и надежд.
Под стать этому и внешний мир хоть и не баловал его особо, но в общем-то ничем и не обижал. Судьба, с поразительной щепетильностью, оберегала его довольно взбалмошную натуру от каких-либо серьезных внешних потрясений. Несмотря на то что он подчас вел себя на людях нагло и вызывающе, он ни разу не то что не был избит, а никто даже словом его всерьез не унизил. В большинстве случаев над ним просто посмеивались, а уж когда он и вовсе был на грани истерики, то хмурились и говорили: "Ну, хватит уже. Замолчите, пожалуйста."
Более того, всю жизнь он думал, что хотел, и говорил, что думал, а также обожал политические анекдоты, которые при каждом удобном случае норовил рассказать в те времена, когда, мягко говоря, это не поощрялось. Но если другие зачастую уезжали за это на сто первый километр, то ему всякий раз случайно оказавшийся рядом осведомитель сам же и затыкал рот словами: "Вам об этом не следует говорить" или "Здесь не место рассказывать анекдоты". А если до него вдруг не доходило предупреждение, то осведомитель делал все что только можно, только бы его заткнуть, подчас рискуя при этом быть разоблаченным.
Несмотря на то, что он был первым ребенком у матери-инвалида, истощенного к тому же ленинградской блокадой, и от роду не имел и двух килограммов веса, он почему-то на протяжении последующей жизни умудрялся сохранять вполне приличное здоровье, ни в малой мере о нем не заботясь. Не перенес никаких тяжелых заболеваний, не говоря уже о травматизме. И самой большой в этом плане для него трагедией было сломать ноготь на правой руке, поскольку из-за этого он не мог некоторое время должным образом играть на гитаре.
А если уж говорить о преступности, то ее он видел только в кино, каждый раз при этом удивляясь и возмущаясь, почему это авторы из года в год отдают ей все больше и больше предпочтения, создавая свои сюжеты, когда так много вокруг куда более важных и актуальных тем.
Но все это было до одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, начиная с которого так называемая свобода в стране из чисто говорильной эйфории стала перерастать в нечто реальное. И это реальное не то что не соответствовало его мечтам и идеалам, а прямо-таки и вовсе противоречило всем его представлениям о здравом смысле. Так что не замечать его он был уже не в состоянии.
Однажды, выступая с концертом в одном Доме культуры, он обратил внимание на небольшую группу людей, которые сидели кучкой за столом позади кресел с публикой и все время о чем-то тихо и напряженно спорили, стараясь не мешать концерту, но в тоже время, естественно, мешая.
Раздосадованный Арнольд не удержался и спросил у них после концерта, почему они не слушали и что им в нем так не понравилось. "Ой, вы нас, пожалуйста, извините, - сказал ему абсолютно невзрачного вида мужичонка. - У нас просто нет другого помещения, и нам, честно говоря, было не до концерта, поскольку мы тут... - глаза мужичонки наполнились вдруг каким-то безумием - Такими миллионами ворочали!.."
"Странно, - подумал Арнольд, - Откуда у них миллионы, если у них нет даже своего помещения".
Вскоре после этого ему неожиданно позвонил его давний однокашник по, некий Шура Боровчук. Арнольд помнил его, как довольно заурядного студента, который хоть и остался на кафедре, но так ничем себя впоследствии и не проявил.
-Понимаешь, Арнольд, я тут решил выставить свою кандидатуру в депутаты по Василеостровскому району и вот хочу с тобой посоветоваться: ты там в разных кругах вращаешься, может подскажешь, с чего начать?
-А с чего это, Шура, ты решил, что тебе непременно надо в депутаты? - удивился Арнольд.
-Ну как? Я программу придумал, расселения коммуналок,- ответил тот.
-И как же это ты, Шура, собираешься их расселять? - искренне заинтересовался Арнольд, поскольку сам тогда жил в коммуналке.
-Ну этого я пока не знаю - небрежно бросил тот - Главное сама идея.
"Ну-ну, - подумал Арнольд - Мечтать не вредно..."
Какого же было его удивление, когда буквально через неделю у него на кухне появился еще один кандидат - некто Карманников, который стал громко агитировать, голосовать за него, поскольку только он якобы способен в кратчайшие сроки расселить все коммуналки.
-Извините - не выдержал Арнольд - Вот мы все тут живем в коммуналке. Но у меня, например, на одного - двадцать восемь метров полезной площади, чуть поменьше - у моей бывшей жены и детей, на каждого, а у соседки слева и того больше. А я знаю, что тысячи людей в городе имеют по пять метров на лицо, и десятки лет стоят в очереди. Так вы как, в кратчайшие сроки: у нас отберете и им отдадите или у них все соскребете, а нам еще больше дадите?
Долго кандидат в депутаты не мог вымолвить ни слова, а потом, поинтересовавшись, где в доме есть еще коммуналки, быстро убрался прочь. А спустя год Арнольд узнал, что есть такой депутат Карманников и имеет даже свою команду...
С вытаращенными от удивления глазами смотрел Арнольд новое свободное телевидение, где, в перерывах между бесконечной рекламой водки и табака, а также порнографией всех мастей, эти новоявленные депутаты лупили друг друга по рожам.
Тем не менее он все же верил в построение нового общества. И когда получил свой ваучер, то тотчас стал интересоваться, как и куда его можно употребить, до глубины души возмущаясь ничтожностью, выделенной каждому честному гражданину, части бывшей всенародной собственности.
Но когда в результате каких-то там рыночных реформ, стоимость этого ваучера тут же опустилась до стоимости телеги навоза, которую за него купила предприимчивая соседка по даче, удивлению его не было предела: "Узурпатор царь, освободив крестьян в прошлом веке, и то выделил каждому землю, с которой тот хоть как-то, но мог себя прокормить. А вся интеллигенция тогда возмущалась ничтожностью этих наделов. Теперь же эти нынешние, называющие себя демократами, лишь по телеге говна выделили, но никто почему-то не возмущается."
Про путч он услыхал в своей глухой деревне, где находился в отпуске, от соседей, которые тотчас разделились на сторонников и противников. Он же, насмотревшись уже на первые шаги так называемой свободы, не испытывая никаких симпатий ни к тем ни к другим, про себя подумал: "Ну, все ясно: "Недолго музыка играла, недолго фраер банковал". Тем не менее, возвратившись в город, он узнал, что путч не прошел, и так называемая свобода продолжила свое победоносное шествие.
В коммунальную квартиру на площади Искусств, три комнаты в которой на втором этаже с видом на площадь принадлежали ему и его бывшей жене с детьми и которые достались им в наследство от его бабушки с дедушкой, зачастили так называемые "новые русские" с предложениями обмена.
Один из них, некто Владик, везя на своем мерседесе Арнольда показывать очередную квартиру, поведал ему, как он поднялся, взяв три года тому назад в обыкновенной сберкассе десять тысяч рублей под честное слово построить новое общество и купив на них магазин на Конюшенной площади.
При этом Владик, который за три года коммерческой деятельности в этом магазине уже успел приобрести себе несколько квартир и машин, на чем свет стоит ругал правительство и его законы за то, что не может приватизировать подводную лодку, на которой он до этого служил всего только старлеем, и поставить ее в устье Невы, с тем чтобы каждый прохожий платил ему за право жить.
Арнольд слушал все это, и остатки волос на его голове начинали становиться дыбом. Он никак не мог понять, как это можно было взять в сберкассе ссуду под честное слово... Но в то же время приходилось верить Владику, поскольку тот, имея уже несколько квартир и будучи женатым, умудрился также прописаться в государственную комнату его соседки, и на его имя приходили избирательные открытки.
Еще во времена развитого социализма на почве роковой любви, когда все идеи, перспективы и надежды, которыми жил Арнольд, воплотились в его сознании в одной певице, которая была очень хороша собой и расточала к тому же комплименты его таланту он-таки развелся с женой, зачем-то настоявшей на этом по своему категорическому женскому недомыслию.
Несколько лет он прожил бобылем, познавая на своей шкуре все прелести проживания в одной квартире с бывшей женой, и наконец сошелся с одной очень милой женщиной. По профессии она была бухгалтером и в это время как раз осваивала предпринимательскую деятельность.
Сердце Арнольда сжималось от сострадания, когда к ней приезжал ее начальник, один из тех, кто пытался делать бизнес чистыми руками, и когда та ему объясняла, подсчитав дебет и кредит, что они опять ничего не заработали, поскольку вышло такое-то постановление и этакое, по которым им необходимо еще выплатить такой-то налог и этакий.
Однажды он зашел вместе с ней в только что открывшийся, коммерческий банк на Невском. Пока та ходила по своим делам, он, от нечего делать, стал читать информацию на доске объявлений:
"Условия открытия счета в банке... Открытие счета, тире десять тысяч... Вклад до пятидесяти тысяч, тире двадцать тысяч... От пятидесяти до ста... Тире, тридцать тысяч..."
-Вера, что это значит? - с вытаращенными от удивления глазами спросил он, когда та вернулась.
-Это значит, что открыть счет стоит десять тысяч. - почему-то абсолютно спокойно пояснила она.
-Нет, погоди, - не мог успокоиться Арнольд. - Если я открываю счет в банке, то мне должны платить проценты, а не я...
-Ну это в развитых странах со сложившейся банковской системой, а мы все только начинаем, у банка нет еще должного актива, - отнюдь не разделяя его удивления вновь пояснила она.
-Это же его проблемы, - не унимался Арнольд. - Если у него нет актива, на кой черт он нужен? И откуда берутся те дураки, которые на таких условиях открывают счета?
-Ну, частные лица, естественно, не будут открывать, а вот предприятие обязано, поскольку иначе его не зарегистрируют, - констатировала она по прежнему спокойно.
-Кто не зарегистрирует?! - вскричал Арнольд.
-Кто, кто? Государство. Что тебе не ясно? - нетерпеливо закончила она.
-Нет, мне лично, теперь ясно, что у нас ни какой не капитализм и никакая не свобода, - сказал он - А еще более наглая диктатура, чем коммунистическая. Но только не ясно, чья...
Нечто невероятное происходило тем временем и в его родной сфере искусства. Однажды летел он со своим приятелем и партнером на гастроли в город Вятку, тогда еще Киров. В самолете один очень милый молодой человек, обратив внимание на гитару, поинтересовался, какую программу они везут.
Они ответили ему, что везут новый спектакль "Судьба Александра Галича". Услышав это имя, молодой человек, чуть не подпрыгнув от счастья, сказал, что у них в Кирове очень сильный клуб КСП, членом правления которого он является. И что очень жаль, что они только на три дня, но все же одну встречу, помимо филармонии, он им непременно устроит и что придет человек пятьсот, не меньше.
Довольные приятным знакомством, они вышли из самолета, пообещав молодому человеку отвезти его домой на филармонической машине. Но тут впервые за всю историю гастролей выяснилось, что никакой машины филармония за ними не прислала. А когда они кое-как добрались среди ночи до гостиницы, то администраторша поведала им, что и концертов в Кирове не будет, поскольку неожиданно приехал какой-то "Кворум" и вся филармония занята исключительно им.
Когда утром они спустились в холл, то увидели сидящих там на грудах всевозможных баулов придурковатого вида детей, строивших время от времени друг другу идиотские рожи. А в окно администратора бесцеремонно просунулась бородатая физиономия, в которой Арнольд с трудом узнал некоего Гауптмана, по слухам голубого, который когда-то подхалтуривал у них в Ленконцерте ведущим.
-Нет, я же сказал, что нам нужно четыре люкса: художественному руководителю, солистам и мне. В противном случае я просто отменю гастроли. - не терпящим возражения тоном настаивал Гауптман.
-Но у нас в гостинице всего три люкса, - заискивающе оправдывалась администраторша, - Мы вам дадим хороший номер со всеми удобствами.
-Ничего не знаю. В телеграмме вам ясно было указано, - продолжал настаивать Гауптман, и живописно торчащая наружу задница его при этом начинала многозначительно переваливаться из стороны в сторону.
-Кто это, никак Гауптман? - спросил Арнольд у партнера.
-Он самый. - ответил тот.
-А это что, артисты?.. - Арнольд кивнул в сторону придурковатых детей.
-Да, весьма популярная группа "Кворум"...
К гостинице, тем временем, одна за другой подъезжали легковые машины, из которых вылезали какие-то невиданные им до селе квадратные морды, как две капли воды похожие одна на другую, которые, ни слова не говоря, некоторое время тупо смотрели на приезжих, после чего снова уезжали.
А перед гостиницей на глазах росла гурьба шмыгающих носами и вовсе сопливых детей, которые, не решаясь войти в холл, только время от времени заглядывали в окно, после чего тотчас начинали визжать и бесноваться.
От всей этой обстановки на Арнольда повеяло каким-то неприкрытым скотством. Ничего подобного он раньше не наблюдал, хотя более пятнадцати лет уже ездил на гастроли и много раз видел, как заезжают эстрадные группы, так же просто и делово, как и все остальные, не говоря уже о том, что, за исключением небольшого числа популярных звезд, всех их селили куда хуже, чем филармонистов.
Пришедшая с большим опозданием администраторша филармонии посмотрела на них как на что-то инородное, и даже не удосужившись извиниться, поначалу долго лебезила перед Гауптманом, а потом уже повела их пешком на вокзал, с тем чтобы побыстрей отправить в область, сетуя по дороге, что все машины в городе, не только филармонии, но и обкома с горкомом и с комсомолом вместе, поступили в распоряжение этого самого "Кворума".
Вскоре после этого Арнольд как-то увидел афишу, в которой говорилось, что где-то проходит фестиваль под названием "Тысяча популярных рок-ансамблей". "Это сколько же их всего уже успело наплодиться, если тысяча только популярных?" - в ужасе подумал он...
После премьеры придуманного им для своей, можно сказать, ученицы, спектакля по песням различных авторов в только что открывшимся театре "Ваганты", к нему подошла одна его давняя знакомая и поведала, что с ним непременно хочет познакомиться некая Маша Пеликанова. Абсолютно неизвестное ему, имя это она произнесла с чувством благоговейного восхищения, что несколько заинтриговало Арнольда, и он таки направился к Маше в гости.
-Слушая вас с Нонной, - разливая чай, ворковала Маша - Я сразу поняла, кому обязан спектакль своим успехом, чья мастерская рука всем руководила. Но думаю вам, с вашим талантом, не следует ограничиваться одной актрисой.
-Разумеется, Маша, - опьяненный долгожданным елеем, все более вдохновлялся Арнольд. - Область так называемой авторской песни столь велика, что в ней могли бы найти себя многие индивидуальности. И своей работой с Нонной я именно это и хотел доказать в первую очередь.
-Про себя могу сказать, что я уже была за границей и выпустила пластинку, - продолжала подливать масла в огонь Маша. - Правда, к сожалению, мне пришлось расстаться со своим коллективом, но, думаю, с вами мы могли бы организовать новый.
Арнольд уже начинал предвкушать интересное сотрудничество, но, как всегда в таких случаях, добавил:
-Только учтите, Маша: если наши взгляды на философию искусства совпадают, то я готов работать с вами хоть день и ночь на чистом энтузиазме. Но если вы хотите использовать меня только в качестве ремесленника в своих интересах, то это стоит довольно дорого.
-Я все понимаю - вдохновенно сказала Маша - Но думаю, что и в философском плане у нас тоже много общего. Вот вы, например, с Нонной сделали "Караганду" Галича, а я, в свою очередь, пошла еще дальше и сделала "Лесбийскую" Юза Алешковского.
-Но извините, Маша, - поморщился Арнольд, - Это совершенно разные уровни и авторов и произведений. А что вообще вы исполняете? И не смогли бы продемонстрировать?
Некоторое время Маша жеманилась, но, наконец, успокоенная искренним уверением Арнольда в том, что только к авторам он беспощаден в своей оценке, а к исполнителям, наоборот, мягок и благосклонен, каркнула, как говорится во все воронье горло.
Ничего подобного до этого он в жизни своей не слыхал. Мало того, что весь диапазон Машиного голоса составлял от силы пол-октавы, так и в нем она умудрялась нещадно фальшивить. К тому же каждый звук почему-то давался ей таким неимоверным усилием, что довольно красивое лицо ее, как только она начинала петь, тотчас превращалось в некое подобие ведьминой гримасы.
Арнольд слушал романс за романсом и думал только об одном: "Кто и когда надоумил ее петь?" А в то же время в глаза ему бросалась при, специально выставленная напоказ, красивая обложка пластинки какого-то ансамбля "Недда", на которой в центре сидела эта самая Маша с гитарой, а по обе стороны от нее стояло несколько элегантных молодых людей с гитарами и скрипками...
Не успел Арнольд оправиться от этого потрясения, как другая его подруга позвонила и сказала, чтобы он немедленно все бросал и ехал в Университет, поскольку там выступает испанский гитарист-виртуоз.
Сорвавшийся тотчас, Арнольд всю дорогу размышлял, почему это виртуоз выступает в Университете, а не в Капелле, и какое величайшее мастерство должен продемонстрировать виртуоз, когда и так испанские гитаристы, и не называющие себя виртуозами, играют на весьма высоком уровне. Может, это Нинка так, для красного словца сказала...
Но подойдя к Университету, он увидел афишу, в которой черным по белому было написано: "Гитарист-виртуоз Луис Ариель" "Странно, - подумал Арнольд - никогда не слыхал такой фамилии, наверное, кто-то из молодых". И с замирающим сердцем он направился к залу.
-Арноша, вечно ты без предупреждения. Куда я теперь тебя посажу? - раздраженно проворчал зав. университетским клубом Олег Геннадьевич .
И действительно, "Петровский зал" был уже набит битком, а публика все прибывала. С трудом пристроился он на подоконнике, где лежали программки концерта, взял одну из них, и прочитал с еще большим изумлением: " Таррега - Прелюд, Сор - Два менуэта, Гомес - Испанский романс..."
Программа была не то что не виртуозная, а прямо-таки детская. "Может, настала новая эра в гитарном исполнительстве - подумал Арнольд - И маэстро, подобно Гольденвейзеру, который играл "Детский альбом" Чайковского, покажет нам: как должны звучать эти вроде бы ученические пьески.
Олег Геннадьевич тем временем торжественно представлял исполнителя, как одного из самых выдающихся виртуозов современности, которому композиторы посвящают свои произведения, а президенты всех европейских стран шлют поздравления к праздникам.
Наконец, под гром аплодисментов вышел и сам маэстро, который оказался отнюдь не молодым и держался столь неуверенно, что очень трудно было поверить во все вышесказанное. Тем не менее Арнольд не придал этому значения и, затаив дыхание, приготовился слушать.
Но с первых же звуков он понял, что перед ним никакой не виртуоз, а испанский вариант Адама Адамовича Вральмана, который приехал, пользуясь моментом, стричь купоны с безмозглых варваров. Арнольд никак не мог предположить, что в Испании могут быть такие гитаристы. И считал, что там они уже вылезают на свет божий с большим мастерством в руках. Тем не менее оказалось, что это не так.
Маэстро сопел и потел над каждой нотой, а любому, даже самому простому скачку неминуемо предшествовала, ничем не оправданная, пауза. Арнольд уже приготовился наблюдать, как публика начнет покидать зал. Но вместо этого она, поначалу несколько недоумевая, потом все же решила, что композиторам и президентам виднее, и стала, наоборот, после каждой очередной "бирюльки", нарочито рьяно аплодировать.
-Вот что значит, Арноша, настоящий виртуоз! - задумчиво и вдохновенно изрек после концерта Олег Геннадьевич.
Ополоумевший от всего услышанного и увиденного Арнольд долго не мог произнести ни слова, но наконец все же робко возразил:
-Конечно, о вкусах не спорят, Олег Геннадьевич, но слово "виртуоз" все-таки подразумевает под собой нечто феноменальное в области техники...
-Да ладно тебе, - перебил его тот, - Лучше бы поучился у мастера.
И самое удивительное, что в то же самое время, буквально на следующий день, Арнольда пригласили на другой концерт, другого испанского гитариста, который хоть и не называл себя виртуозом, но был таковым и сыграл весьма серьезную программу. Однако на концерте, который почему-то проходил в церкви "Всех скорбящих" без всякой рекламы, было от силы двадцать человек и прием был куда скромнее...
На глазах у Арнольда во всех областях искусства стали куда-то исчезать те имена, перед которыми он преклонялся и на которые равнялся, весьма скромно оценивая при этом свои достижения. Зато, словно грибы после дождя, возникали новые, с таким исполнительским уровнем, с которым раньше их никого даже не допустили бы до худсовета.
Откуда ни возьмись появилась целая куча театров, среди которых Арнольд обратил внимание на снискавший почему-то большую популярность театр "Верхней одежды", в котором обыкновенные манекенщицы на протяжении полутора часов просто прохаживались по сцене в костюмах разных эпох, причем так, что сразу было видно, что они даже фамилии такой - Станиславский - не знают.
Но если в театре "Верхней одежды" не знали, кто такой Станиславский, то в других театрах как бы последователи Станиславского вовсе забыли про верхнюю одежду, особенно на молоденьких актрисах. А критика нового "Театрального журнала", расположившегося непосредственно над его коммунальной кухней, называла все это выдающимися режиссерскими находками в новом истолковании классики.
Но более всего Арнольда поражало то, что так называемая интеллигентная публика, которая еще вчера стояла в библиотеке в очереди за романами Окуджавы, от Гостиного двора спрашивала лишнего билетика на концерты Спивакова в филармонии и из уст в уста передавала, что сказал Эйдельман на последнем вечере в ВТО, в массе своей как-то разом куда-то испарилась. И те же самые люди, которые вчера только с пафосом спорили о Тарковском и Абуладзе, стали слащаво смаковать мыльные оперы типа "Богатые тоже плачут".
Хотя Арнольд и наблюдал все эти метаморфозы, но должных выводов для себя не делал и вместо того, чтобы дорого продавать себя всем этим нуворишам от искусства, вежливо отказывал им, когда те предлагали ему сотрудничество. Природный оптимизм и гордыня, подкрепляемые к тому же каждодневной работой над собой, почему-то питали в нем надежду, что правда все же восторжествует. И все ожидая чего-то, и до поры до времени работая по инерции в Ленконцерте с Додиком, а в "Вагантах" с Нонкой, которые, в свою очередь, все более нагло использовали его исключительно в своих интересах, он с катастрофической быстротой терял все то, что могло еще хоть как-то его спасти в неожиданно нагрянувшую эпоху новых взаимоотношений и ценностей.
Подобно тому как значение слов в тексте подкрепляется время от времени знаками препинания, так и очередная цепь наблюдаемых им метаморфоз в обществе и в сознании людей подкреплялась, начиная с одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, непосредственным знакомством с преступным миром.
Первый раз его обокрали в Елисеевском магазине, когда он, как всегда, швырнул свою сумку на специально предназначенный для этого столик, и спокойно пошел по отделам прицениваться и занимать очереди. А когда пришел домой, то увидел, что в кармане сумки отсутствует его паспорт, в котором был также заложен билет до Новосибирска, и деньги на поездку в гости к друзьям. Этот первый в его жизни вор, правда, оказался весьма деликатным и вскоре подкинул ему паспорт с билетом прямо в почтовый ящик, взяв себе только деньги.
Но не враз отучился Арнольд от дурной привычки времен застоя - оставлять сумку где попало. Аналогичным же образом вскоре его обокрали еще в одном общежитии, пока он выступал там в "Красном уголке", и прямо в помещении Сочинской филармонии. Причем в обоих этих случаях он почувствовал хитрую женскую руку, которая берет не все, а только часть.
Не успел Арнольд сделать в своем сознании заметку относительно сумки, как у него на Московском вокзале украли уже целый рюкзак, чуть ли не в сорок килограммов весом, прямо из под задремавших на куче вещей детей, пока он ходил за билетами. Поскольку в рюкзаке этом было почти все его отпускное довольствие, он, на сей раз пораженный не на шутку, вместо того чтобы ехать на дачу, направил свои стопы в милицию.
Дежуривший в тот день довольно милый капитан, только искренне ему посочувствовал и показал целую кипу аналогичных заявлений, поступивших только за время его дежурства.
На следующий день, когда он с горя пил горькую у своих друзей, позвонила его бывшая жена и сказала, что пришли двое с Московского вокзала, принесли его паспорт, который якобы нашли на платформе, и требуют за это десятку.
-Задержи их под любым предлогом! - в бешенстве закричал Арнольд, который тут же сообразил, что это одна контора, - а я отсюда вызову милицию и сам тотчас буду.
-Не дури, Исаков, - забеспокоилась жена, - Нашел с кем связываться. Ты бы на рожи их посмотрел, так сразу бы успокоился. Я лучше дам им десятку, но ты мне потом отдашь.
Взбешенный Арнольд направился в милицию снова. Он вспомнил, что видел носильщика, который вез на телеге нечто похожее на его рюкзак, но не заострил на этом внимания, поскольку никак не мог предположить, что носильщик может быть вором.
-Послушайте, - обратился он к уже к сменившему капитана майору - У вас тут под носом работает целая шайка, в которой замешаны работники вокзала. Это же так ясно. И нет большого труда их поймать, так сказать, на подсадную утку. Я сам готов вам в этом помочь...
-Знаете что, - бесцеремонно оборвал его майор, - Катитесь-ка лучше отсюда. И по выражению его тотчас освирепевшей как, у кобеля, физиономии, Арнольд почувствовал, что вполне может быть, что он и сам состоит в этой шайке.
Однажды Арнольд как ни в чем ни бывало прохаживался по своему Ленконцерту и вдруг заметил, что двое солидных мужчин явно кавказской национальности интересуются у секретаря его персоной.
-А вот он как раз тут, - указала на него симпатичная девочка-секретарша, за которой Арнольд слегка приударял.
-Тогда можно вас на минутку, отойдемте в сторонку - предложили они.
"Не иначе левый концерт хотят подкинуть, а может, и целые гастроли" - подумал Арнольд.
Но вместо этого один из них с волнением в голосе неожиданно поинтересовался, не встречал ли он своего сына из школы.
-Которого, у меня их двое?.. - спросил Арнольд и сам начал волноваться.
-Ну, который учится в гимназии. Я спрашиваю: встречал ты его у школы или нет?! - остервенело заорал тот, и тут же Арнольд получил удар по голове, от которого у него буквально искры посыпались из глаз. А двое кавказцев схватили его и стали пытаться затащить в туалет.
-А в чем собственно дело? - спросил Арнольд цепляясь за перила лестницы.
-Да как ты смел стукнуть нашего Муратика головой об стену?! - заорали они и снова он получил солидный удар по голове. При этом Арнольд, видя в каком истерическом состоянии находится один из них, мучительно соображал, что по всей видимости, это отец какого-то Муратика, которого стукнули головой об стену, и что в таком случае его, в общем-то, можно понять...
-Постойте, объясните, в чем дело. - несмотря ни на что, довольно спокойно пытался заговорить он.
Они оттеснили его к стене, и истерикующий отец стал говорить что-то не связное, типа: "Ты, взрослый мужик, ребенка..."
Но только Арнольд раскрывал рот, чтобы сказать, что он даже не знает как выглядит их Муратик, как тут же и получал от стоящего поодаль второго. Далеко не сразу подоспевший на шум худрук, в сопровождении главного редактора, все же закричал, оставаясь при этом на почтительном расстоянии:
-А ну убирайтесь все, а не то я вызову милицию!
Кавказцы нехотя удалились, сказав при этом на прощание: - Погоди, мы тебя все равно убьем.
-Арноша, что надо от тебя этим черножопым? - сочувственно спросила его секретарша.
-Сам толком не пойму. - сказал он, с трудом приходя в себя, - по всей видимости Федя опять подрался со своим одноклассником Пацаевым, а тот гаденыш, сказал, что его избил Федин папа.
-Как фамилия, говоришь?.. - переспросила она, и глаза ее налились ненавистью - Это чечены. Сволочи, совсем уже обнаглели. Ты давай это дело так не оставляй, обязательно сделай медэкспертизу и заведи на них дело.
Но Арнольд не спешил заводить дело. "Да ну, - подумал он, - в конце концов кавказские люди поймут, что произошла ошибка, придут извиняться, принесут коньяку... Посидим, выпьем, споем "Виноградную косточку"...
Но чечены и не думали извиняться. Что, в свою очередь, уже сильно задело Арнольда, особенно потому, что в тот день, буквально через два часа после случившегося, он должен был ехать на образцово-показательный концерт, на который прикатила к тому же вся администрация, и где ему предстояло играть с квартетом концерты Вивальди и Гайдна. Но от знакомого юриста он узнал, что даже если он и заведет дело и выиграет процесс, то максимум что им грозит - это штраф в 25 рублей, и то в пользу государства...
Но больше всего за всем этим Арнольда поражало то, что из людей стало исчезать нечто элементарное человеческое. Он многое допускал как в принципе возможное но чего-то никак не мог понять. Например: как можно не извиниться, если ты не в силу каких-то обстоятельств, и даже не по какому-то умыслу, а просто по ошибке избил человека?! Как можно украсть не кошелек с деньгами, не портфель, не чемодан, а рюкзак, да еще из-под спящих детей?! И если бы это все касалось одних только преступников... Да как может Нонка, которую он на чистом энтузиазме учил петь несколько лет и с которой на равных играет спектакль, который он же для нее и придумал, печатать его фамилию более мелким шрифтом, чем свою? Как ей на ум такое приходит?!.
Мучительно переваривая все происходящее вокруг, он все более и более убеждался, что причина всего этого коренится не в каких-то там политиканах, а в самой природе людей, из которых в условиях так называемой свободы, прежде всего попер наружу какой-то наглый эгоцентрический амбиционизм, не обремененный никакими знаниями и убеждениями. И который, по всей видимости, всегда был в них, да только раньше они боялись и делали благопристойный вид, а теперь отпала такая необходимость.
С ужасом он начал убеждаться, что большинство тех, кого он считал весьма умными, оказались-таки полными дураками, когда сняли свои маски, а изысканно утонченные - обыкновенными жлобами. До него стало доходить, почему за десять лет он так и не нашел ни одного исполнителя, который хотя бы понял его идею, которая в общем-то является только конкретным преломлением всего того, чему их всех учили в театральных институтах и консерваториях. Почему Нонка за пять лет, что он с ней возится, так ничего толком и не сделала.
Он начал догадываться, что нельзя было скромничать с самооценкой, а надо было с самого начала величать себя композитором. Что нельзя было так искренне восхищаться вслух теми, перед кем он преклонялся и считал выше себя. Что нельзя было запросто доставать гитару по первой просьбе в компании непосвященных, а уж тем более кому-то аккомпанировать. Что нельзя было палец о палец ударять, делая кому-то что-то, не оговорив заранее всех условий.
Начал догадываться, да поздно... За много лет хлопанья глазами и ушами по поводу происходящего вокруг он умудрился-таки потерять столько всего, что наоборот надо было уже сидеть тихо, а он тут-то и восстал... Переругался со всеми своими партнерами и ушел и из Ленконцерта, и из театра "Ваганты", и от жены Веры, в полную, можно сказать, неопределенность...
И словно в насмешку, именно тогда, когда он и сам начал о чем-то догадываться, ему вдруг попалась в руки книга В.Дольника "Непослушное дитя биосферы". Внимательно штудируя книгу и переживая заново все несообразности человеческой психологии, на которые ему так часто приходилось наталкиваться последнее время, он наконец-таки все понял. Горькое разочарование овладело его душой, и, взяв в руки карандаш, он написал посвящение В.Дольнику в стиле часто приводимого в книге стихотворения А.Толстого:
"Всю-то жизнь гадал, что будет.
С музой, с музыкой на "ты",
Думал я, что люди - люди...
А оказалися - скоты..."
***
"Скоты... - еще раз с надеждой осмотрев место происшествия, прежде чем снова направиться в милицию, в который раз процедил про себя Арнольд. - Ну зачем им концертный инструмент?"
Утро же было настолько радостным и приветливым, и солнце так ласково улыбалось, что некоторый прилив бодрости в его душе все же слегка потеснил гнетущее чувство тоски, пробудившееся в нем тотчас как он проснулся и вспомнил все, что произошло накануне.
"Теперь надежда только на "родинку", - подумал он. - Ничего... Через год, через два... А она ко мне все равно вернется".
-К оперуполномоченному Макдееву, - не поднимая головы, нехотя бросил ему уже новый дежурный, даже не выслушав толком, что там произошло с ним минувшей ночью. - На второй этаж, в шестой кабинет.
Войдя в кабинет, Арнольд сразу же обратил внимание на сотрудника, сидящего за столом спиной к двери, необычайное сходство которого с Василием Ивановичем Чапаевым приковало его внимание. "Вот таким, по всей видимости, он и был, - подумал Арнольд, разглядывая изможденную постоянным перенапряжением худощавую фигуру, с большими венами на руках, именно то, чего не было в образе бравого артиста Бабочкина. Такие утомленные лица и такие вены он видел только в раннем детстве на людях, переживших войну. В душе его тотчас пробудилось сочувствие к этому человеку - "Ему, пожалуй, не надо рассказывать, как он живет, - и так все видно... Этот "Чапай", значит, у нас боец гражданской войны нынешней..."
Он обвел взглядом помещение и увидел еще двух совсем молодых парней, абсолютно не милицейской внешности. "Студенты юрфака, что ли, производственную практику проходят?" - подумал он, но тут же обратил внимание на то, что оба они уверенно сидели за отдельными столами, а у одного из них, который своими пухлыми губами и взъерошенными волосами чем-то напоминал ему его младшего сына Федю, из-под расстегнутого пиджака виднелась желтая кобура. "Да... - с горечью подумал он, - эти милые парни, которых хочется почему-то ласково потрепать по вихрам, теперь вершат судьбы людей, а я для них, по всей видимости, уже нечто давно отжившее, раздражающее самим фактом существования.
-Простите, а кто из вас будет оперуполномоченный Макдеев? - спросил он, переводя взгляд с одного молодого человека на другого.
-А что вы хотели? - неожиданно поднял голову "Василий Иваныч" и устремил на него какие-то, тоже из того времени, необычайно яркие голубые глаза.
-Да вот мне сказали обратиться к оперуполномоченному...
-Ну, я - Макдеев, дальше что?
-Видите ли, на меня тут вчера напали, похитили гитару... Я уже заходил, и мне сказали, чтобы пришел сегодня...
-А вы хоть помните, в каком состоянии были вчера? Точнее, это было уже сегодня, - презрительно посмотрел на него молодой человек, сидевший в пол-оборота к двери и слегка напоминавщий ему его старшего сына Славу.
-Так, в общем помню, но вас что-то не припомню... А вы тоже были вчера?
-Вот именно, вы сами ничего толком не помните, а от нас чего-то хотите, - он принял вальяжную позу и заговорил, словно директор школы, к которому привели провинившегося ученика. - Значит, вы у нас будете расхаживать по ночам в нетрезвом состоянии, можно сказать, сами провоцировать преступников...
-Абсолютно правильно заметил, - тотчас поддержал его второй. - Я тоже с этим согласен. Именно провоцировать, и неизвестно еще, кто в данной ситуации больше виноват.
- Вы что, не понимаете, что вы своим состоянием их соблазняете? И в чем-то их тоже можно понять, - продолжал отчитывать первый.
- Вполне можно понять, - поддержал второй и, повернувшись к Арнольду, продолжил: - Мы, понимаете ли, с утра до ночи работаем, пытаемся снизить преступность, а вы, наоборот, ей потакаете. Да вас самого за это надо привлечь в первую очередь.
- К сожалению его самого мы пока привлечь не можем. - нехотя заметил первый - Но вот он от нас почему-то требует, чтобы мы все бросили и искали его гитару.
- Невероятно, - возмутился второй. - И как это вообще могло прийти ему в голову?
- Но извините, ребята, это ваша работа, - не выдержал Арнольд, который до этого внимательно оценивал их актерское мастерство и поставил им про себя четыре с плюсом. А то, что они так сразу стали отстаивать свои интересы, даже несколько вдохновило его - значит, в принципе они допускают и нечто большее, нежели обычное: "Пишите заявление, но мы вам ничего не обещаем".
-Вот именно, работа, - раздраженно заметил первый. - Других дел у нас, конечно, нет, кроме как вашу гитару искать.
-А что за гитара, обыкновенная шестиструнка? - поинтересовался Макдеев, устало посмотрев на всех своими необычайно голубыми глазами.
-Да ну, вы что, обыкновенная... Стал бы я тогда... Гитара концертная... - с чувством собственного достоинства начал Арнольд.
-Что значит концертная? - вдруг резко оживился более серьезный молодой человек, похожий на его старшего сына, и глаза его засветились явным любопытством. - "Ямаха", "Суперкристалл"?.. Вы нам фирму назовите.
-Нет, ребята, извините, - заговорил Арнольд мягко, но в то же время язвительно, поскольку его в очередной раз больно резануло то представление, которое у всех у них теперь возникает при слове "концерт". - Хоть я и понимаю, что мы в этом плане говорим с вами на разных языках, но все же хочу вам заметить, что музыка не исчерпывается только вашими о ней представлениями. И есть музыка, которая создается не какими-то там фирмами, а исключительно только личным мастерством талантливых людей.
- Что же это за музыка такая? - презрительно начал было молодой человек, но вдруг притих и задумался. - Классика что ли?.. Ну, здесь вы правы, о ней мы мало чего знаем. Так вы профессионал?
-Да, и в общем-то из ведущих был всегда...
-Ну, и на какой гитаре вы играете?
-Ну как?.. Палисандровая гитара... Индивидуальной работы... Мастер Хорячков... В общем-то тоже ведущий в городе...
-Слушай, Саня, - вдруг оживился Макдеев. - Гитары у нас еще не было. А это, в принципе, хорошая улика. Как думаешь, это эти?.. Я думаю, что они. Но мы, по всей видимости, опоздали, гитару они уже продали. А как выглядел ваш инструмент? - обратился он к Арнольду.
-Да в том-то все и дело. Собственно за этим я и пришел, - начал воодушевляться Арнольд. - Гитара у меня особенная. У нее на верхней деке есть коричневое пятнышко, этакая родинка. Мастер, когда мне ее продавал, так прямо и сказал: "Обрати внимание, если твою гитару вдруг украдут, то ты ее всегда найдешь, поскольку вот это пятнышко, называется "порок древесины", его никаким лаком нельзя закрасить, разве что всю деку поменять". Поэтому я и думаю, что прежде всего надо...
-Ну ладно, пятнышко...- явно не придав этому особого значения, перебил его Макдеев. - А еще какие-нибудь приметы имеются? Ну, например, наклейка какая-нибудь, или нацарапано что-то...
-Да вы что? - вытаращил на него глаза Арнольд. - Это же дорогой инструмент. Вы, я вижу, вовсе не представляете, что это такое...
-Ну, и сколько, по-вашему, он может стоить? - нехотя поинтересовался молодой человек.
-Тысячу долларов, не меньше, и то у нас, а за границей...
-Сколько?!. - переспросил Макдеев, и все они тотчас дружно рассмеялись.
-Ладно, ребята, вы давайте тут разбирайтесь с товарищем, а я пошел зачет по стрельбе сдавать, - сказал, улыбаясь, губастый парень. - Только недолго, учтите, а то он вам еще и не то расскажет.
Арнольд вращал широко раскрытыми глазами, и с ужасом думал о том, какая бездна пролегает между ним и этими, в общем-то, довольно милыми ребятами.
-Ну хорошо, - успокоившись, снова начал Макдеев. - Значит, кроме вот этого пятнышка, никаких других особых примет нет. Размеры обычные...
-Да пятнышко - это самая главная примета. Второй такой гитары нет, - взволнованно продолжил Арнольд. - И более того, мою гитару многие знают. Поэтому если они начнут продавать ее кому-нибудь здесь, то я даже, может быть, сразу об этом узнаю - гитаристов не так много. Но опасность заключается в том, что они ее могут толкнуть за границу. Поэтому-то я и хотел вас просить прежде всего перекрыть таможню. И как можно быстрее, поскольку...
-Значит так, никакой таможней мы заниматься не будем, - тоном, не терпящим возражения, отчеканил Макдеев. - И вообще нам уже некогда больше с вами возиться. Все, что нас интересует, мы выяснили. Так что если вдруг они не успели еще ее продать, то мы их поймаем и гитару вашу вернем. Но я думаю, что они ее уже продали.
-Да не могли они так быстро продать, - возразил Арнольд. - Гитаристы народ в основном небогатый. Где им сразу достать такие деньги?
-Да вашу гитару они продали барыге за сто рублей! - глядя на него в упор, чуть ли не закричал Макдеев. - Это наркоманы, которым надо уколоться. И все что они снимут вот с таких, как вы, они продают по этой цене. Теперь вам все ясно? Ступайте домой. Если нам что-то от вас понадобится - мы сообщим.
- Как?.. - опешил Арнольд . - А что, заявления не надо писать?..
- Какое заявление? Никакого заявления не надо. Мы тут себе нужные заметки сделали, этого достаточно.
-Да никто и не примет от вас заявления, поскольку вы были в нетрезвом состоянии, - добавил молодой человек. - А кстати, как вы несли свою гитару, просто в открытом виде, или она была в чем-то завернута?
-Да нет, она была в футляре, - растерянно вымолвил Арнольд, которого поразило, с одной стороны, их абсолютное невежество во всем, что касается гитары, а с другой - такая уверенность в своих предположениях.
-Как это понять - в футляре? - удивленно переспросил молодой человек. - Наверное, в чехле...
-Нет, именно что в футляре, - раздраженно поправил Арнольд. - а сверху еще и чехол. Кстати, футляр тоже единственный в своем роде. Я могу его описать. - Он снова начал воодушевляться. - На нем почти все замки сломаны, поэтому и чехол сверху на молниях, а в чехле карман, в нем скамеечка и каподастр...
-Ладно, это все нам не обязательно, - холодно перебил его Макдеев. - Футляр они выкинули сразу, так что его искать бесполезно. А вот гитару, может быть, еще и можно.
-Ну почему выкинули? - возмутился Арнольд. - Футляр тоже денег стоит, а желающих купить даже больше, чем на гитару.
-Да я же вам только что все объяснил, - отчеканил Макдеев и посмотрел на него так, как будто он не понимал, сколько будет "дважды два". - Это наркоманы, дебилы. Им наплевать, что сколько стоит. У них цена одна - две дозы героина. Все, ступайте. Нам некогда...
"Все-то у этих ментов просто...- с отчаянием подумал Арнольд, возвращаясь домой. - Сами ничего толком не знают и считают, что все кругом такие... А я-то знаю, что любой дурак тут же становится умным, когда ему в руки попадает дорогая вещь, которую можно продать. Тут он подчас и больше даже начинает ломить, чем она стоит на самом деле. Ну хорошо, предположим что они действительно дебилы, и продали ее барыге за бесценок... Но тот-то сразу сообразит, что почем... Начнет искать покупателя... Если он такой дурак, что не заметит пятнышка, то начнет искать в нашем же городе - тогда мы спасены... А если не дурак... То будет искать иностранца. А эти заразы не хотят перекрывать таможню... А ведь это так просто - занести в компьютер особую примету... Искать-то, конечно, они ничего не будут, это и так ясно... Если даже такой пустяк отказываются сделать. Да и где теперь искать... Тем более с их познаниями в этой области..."
Придя домой, Арнольд с тоской посмотрел на свою вторую гитару, футляр с которой сиротливо стоял в углу, рядом с пустым местом, на котором должна была бы стоять его любимая, и тихо прошептал: "Теперь ты у меня одна осталась"... Гитара эта хоть и была работы не менее известного мастера Михалкина, но Арнольд играл на ней реже, поскольку звук у нее был слабее. И рассматривал ее исключительно как запасной вариант, меньше берег и даже давал иногда в руки дилетантам.
Еще в эпоху развитого социализма его предприимчивый коллега Сазанов предложил ему и еще одному гитаристу Максакову попробовать "пробить" в Ленконцерте три казенных инструмента. Это им удалось, и когда гитары были готовы на фабрике Луначарского, то они стали тянуть меж собой жребий. Арнольду почему-то достался самый неудачный экземпляр. Но он все равно остался доволен, решив, что "дареному коню в зубы не смотрят".
Будучи официально собственностью Ленконцерта, гитара эта всегда была у него на руках, а он только раз в год расписывался за нее в ведомости. Когда в стране началась приватизация, он, естественно, первым делом решил приватизировать ее, но куда там... Несмотря на то что гитара стоила по документам шестьсот рублей, а ваучер ему дали на десять тысяч таких же самых рублей, не успел он даже подумать, что ему надо получить еще девять тысяч четыреста сдачи, как в результате каких-то там рыночных реформ гитара по тем же самым документам стала стоить уже два миллиона, тогда как его ваучер всего только сорок тысяч. К тому же она, как выяснилось, не подлежала приватизации. А что подлежало приватизации, он так и не понял до самого окончания срока действия ваучера, который он все же сохранил на всякий случай, как некоторые сохранили сталинские облигации.
Когда же Арнольд, после двадцати лет безупречной службы, все же вынужден был уйти из Ленконцерта, он ее просто нагло "прихватизировал", цинично предложив бухгалтерии свой просроченный ваучер и решив на сей раз что "с паршивой овцы - хоть шерсти клок".
"Это что же... - начал размышлять он про себя - За то, что я хапнул в свое время казенную, Господь решил теперь отобрать у меня мою собственную?.. Чтобы, так сказать, справедливость восторжествовала... А почему он в таком случае не начал с нашей воровской элиты, которая точно так же, по сути дела, хапнула себе пол страны?..
И вообще мне непонятно: почему произошел этот дурацкий случай?.. Почему я не возвратился раньше вместе с Вовой, которого я, в общем-то, пригласил и с которым надо было бы и возвращаться?.. Зачем встретил этих молодых в троллейбусе, да еще болтал о чем-то там чуть ли не час?.. Почему ненароком не оглянулся, когда заходил в подъезд?.. Все одно к одному... Это что же: Господь наш не хочет, чтобы я играл на гитаре?.. По всему выходит что так... Эти последние восемь лет... Но ведь когда я начинал - все было иначе... Да не зайди я тогда в один кабинет - не отбрыкался бы от распределения... Не подвернись мне какой-то случайный "самаритянин" в эстрадном отделе, который направил меня в филармонический, - не был бы в Ленконцерте... Так почему тогда было так, а теперь наоборот?.."
Он еще раз с тоской посмотрел на запасной инструмент, мучительно раздумывая, садиться ему заниматься или нет, и вдруг впервые за много лет безнадежно махнул рукой: "Да ну... Посмотреть телевизор что ли?.."
Он нажал кнопку выключателя. И тут же его буквально оглушила какая-то визжащая истерия, а перед глазами замелькали идиотские гримасы дебильных физиономий... Он сразу же переключил канал и увидел дергающихся под такую же ритмизованную истерию бордельных красоток в одних колготках... С ожесточением он переключил канал снова..."Передаем новости культуры", - поведала на сей раз с экрана вполне благообразная ведущая, и Арнольд задержал на ней свое внимание..."На этой неделе в нашем городе начинаются гастроли легендарной рок-группы..."
-"Что?!. - кровь бешено ударила ему в голову, и он ткнул по кнопке выключателя так, что чуть было не опрокинул телевизор - Скачем, значит... Жопами виляем... Скоты поганые... Воспитываем, значит, подрастающее поколение... на новых, значит, идеалах... Это у нас, значит, теперь культурой называется... И деятелей этой культуры, видите ли развелось уже столько, что до Москвы раком не переставить... И все они, видите ли ли, популярные да легендарные... А достойных, как говорится, одних уж нет, а те далече... А я со всеми своими открытиями так и вовсе пять лет уже сижу в четырех стенах... - Глаза его налились безумием и ненавистью. - И мало этого... У меня, значит, это подрастающее поколение... Воспитанное, значит, в этих новых идеалах... Этими скотами... Решило, значит, отобрать и гитару... С тем, чтобы за эти новые идеалы!.. За две дозы зелья!.."
Он стал вращать из стороны в сторону безумными глазами, словно прижатый со всех сторон, затравленный зверь.
"А Господь, значит, у нас на стороне этих скотов... Вон как быстро они плодятся и сладко живут... И это эти-то скоты у нас от Бога?!. А мы все, значит, которые за высокие идеалы... Мы, значит, от дьявола... Поскольку, значит, плоды жрем от древа познания... Но я рад быть именно в этой компании!.. И от имени всей нашей компании... вот здесь у себя дома... я сейчас и буду играть... панихиду всем этим скотам..."
И с этими мыслями он стал доставать свою запасную гитару.
"Сейчас я сыграю... ту музыку, о которой они вспоминают, когда их неожиданно горе постигнет... Адажио Альбинони... Точнее, Альбинони тире Джиазотто... Имя, которого почему-то никогда не упоминается... Несмотря на то, что это он дал второе рождение произведению... Так вот, от твоего имени, дорогой собрат Джиазотто, я в первую очередь и буду играть, потому что ты делал то же самое что и я... Ты тоже не о себе думал, когда над классикой работал."
Он сел, поставил ногу на скамеечку и положил обе руки на обечайку. Точно так, как он делал это на сцене.
"Пусть в этом скотском мире я по Дольнику - "подонок", который в ярости роет землю... Но я не простой "подонок", у меня есть талант, которого нет у вас, господа "доминанты" и "субдоминанты"... И я не землю рыть буду, а небеса сотрясать.... Итак, слушайте меня небеса... Я от имени своих кумиров и учителей в искусстве и от себя лично... проклинаю этот мир, и желаю ему скорейшей кончины... За то, что он предпочел нас, талантливых людей... принесших себя в жертву на алтарь красоты... обыкновенным бездарным скотам... которые превратили храм Господа нашего в вертеп для мытарей и фарисеев."
Он примерил руки к гитаре. "Теперь надо успокоиться. Сосредоточиться на начале и ни в коем случае не спешить..."
Торжественно и траурно зазвучали первые такты вступления - нисходящий бас на фоне неподвижной тоники... Арнольд предельно заострил внимание на каждом последующем обороте и сделал ритенуто. И вдруг отчаянно и гордо, словно вызов всему этому бессмысленному бренному миру, полилась возвышенная скорбная мелодия.
"Вот, скоты, как рождалась настоящая музыка, - приговаривал он про себя. - Она не высасывалась, как ваша, из вонючих эрогенных зон, а возникала из боли, из страдания великих людей, как неожиданное откровение, как единственное спасение от этой боли и этого страдания. Когда они эту боль и это страдание доводили до такой степени совершенства, что эта боль и это страдание вдруг становились прекрасными. Прекрасными настолько, что они начинали упиваться ими и благодарить их: и эту боль, и это страдание за то - что с их помощью им выпала эта великая честь - родить прекрасное."
Подумав это, он тут же почувствовал свое родство и единство с создателями этой высокой музыки, причем настолько, что гитара вдруг неожиданно для него самого, зазвучала как целый оркестр. И он стал самозабвенно парить, словно дирижер, над этим оркестром, предвосхищая и направляя все нюансы каждого последующего оборота.
"Труби, Гаврила, конец миру, труби!.." - произнес он про себя, случайно запомнившуюся реплику из какого-то спектакля. И тотчас перед глазами его всплыли кадры из кинофильма "Записки мертвого человека" , в котором и прозвучала впервые для него эта музыка. Кадры термоядерных взрывов, сметающих с лица земли целые города.
Слезы наполнили его глаза. "Я же всегда всех любил... Как я всех любил!.. - говорил он самому себе - Я же всегда всем все прощал, а многого даже не замечал... Я же всех уважал... А про себя все думал, что я чего-то недопонимаю... А они все стучались, стучались... Все доказывали мне: кто они есть на самом деле... И сколько же им всем понадобилось усилий, прежде чем я стал их ненавидеть!"
Он продолжал играть. Заканчивая произведение, он делал диминуэндо на флажолетах, и когда уже последний звук повисал в воздухе, он сам повисал вместе с ним, в своем раздумье и сомнении, но за этим снова следовала решимость играть все с самого начала. И он еще и еще раз - не повторял, а именно исполнял Адажио Альбинони-Джиазотто...
Исполнял до тех пор, пока вдруг не почувствовал, что начинает играть хуже. Он тут же остановился и даже не стал доигрывать произведение до конца. Состояние безумия и экстаза сменилось в нем на какой-то апатией. Он встал, положил гитару в футляр и машинально снова ткнул кнопку телевизора.
"Надо же. - удивился Арнольд - Года два, считай, не было приличной музыки на экране. Погоди, погоди... Да они то же самое играют!
Действительно оркестр исполнял Адажио Альбинони-Джиазотто...
"Что-то в этом есть, - подумал Арнольд - Сядем, послушаем. А заодно посмотрим: имеет ли вообще право быть гитарное переложение...
Неожиданно трансляция прекратилась, и на экране появился титр: "Новости, экстренный выпуск"
"Это что там у них интересно? - с некоторой тревогой подумал Арнольд. - Войска, что ли, послали в Югославию вопреки санкциям?"
"По только что полученной нами информации буквально двадцать минут тому назад в Москве прогремел взрыв, в результате которого пострадал жилой дом на улице Гурьянова... - срывающимся от волнения голосом начала ведущая.
"Что?!. - в ужасе содрогнулся Арнольд - Неужели благодаря мне?.."
"...Сейчас репортаж с места трагедии передает наш специальный корреспондент..."
Как завороженный, уставился он на жуткое зрелище. "Неужели это все я своими проклятиями и панихидами?.."
"...Сейчас трудно говорить о какой быто ни было версии происшествия, - вновь заставил его содрогнуться корреспондент - Сотрудники ФСБ совместно с правоохранительными органами оцепили район, а непосредственно на месте происшествия работает оперативная бригада министерства внутренних дел..."
Рыдающая женщина бросалась в истерике на оцепление: "Пропустите меня к ней!.. Она там, моя девочка!.."
"Это что... я убил ее девочку?.. - состояние ужаса полностью овладело всем его существом...
"...Работники МЧС совместно с пожарными разгребают завалы, пытаясь извлечь из-под обломков тела пострадавших, - продолжал корреспондент - Шансы на то, что кто-то остался в живых крайне малы. По предварительным подсчетам число жертв может уже составить порядка..."
"Я этого не хотел... Видит Б..." - подумал было Арнольд, но тотчас осекся. И внутренний голос ему горько заметил: "Ты только что хотел весь мир взорвать, а тут всего только один дом."
Он подошел и выключил телевизор. После чего стал ходить взад и вперед по комнате, мучительно раздумывая над всем произошедшим.
-Ну, и чем ты тут занимаешься? - вывел его из этого состояния, пришедший с работы Владимир Евгеньевич.
-Да вот в Москве дом взорвался...- как-то отрешенно сообщил Арнольд.
-Ну ясно - чечены. Их рук дело. - Уверенно заявил тот
-Думаешь?.. - еще более отрешенно переспросил Арнольд, а про себя подумал: "А если газ... Тогда выйдет, что моя работа... Но ведь такого не может быть!
-А чего там думать? Сам посуди, кому еще это надо? - Так же уверенно продолжил он?
Пори этих словах Арнольд вздрогнул, но не решился ничего сказать...
-Значит, уже и до Москвы добрались. Естественно, когда в стране такой бардак. То вводят войска, то выводят. Мафия деньги отмывает, а народ за все платит.
Его уверенность стала несколько успокаиваьть Арнольда. Точнее он стал цепляться за эту версию внутри себя: "Конечно, чечены,,, Причем здесь я... Случайное совпадение...Только бы подтвердилось...Только бы не газ ...
Ну а ты как, был в милиции?.. И что сказали? - Как н в чем не бывало продолжал Евгеньич.
-Сказали, что это были наркоманы, и что они продали ее за две дозы героина. - По прежнему отрешенно сообщил Арнольд. И когда он вспомнил про это, то прежнее состояние стало понемногу возвращаться к нему
-Вполне может быть. Вон у Тамарки Голубь сын наркоман - все из дома вытащил, голые стены оставил, пока ее две недели не было. Ну они там как: обещали что-нибудь предпринять?
-Да так, вроде обещали.
-А заявление ты написал?
-Да нет, они сказали: не надо.
-Ну, значит, и делать ничего не будут. Ладно, как там у нас с обедом? Пойдем, я пару пузырей взял - помянем твою гитару. Тут я еще с работы Тоне позвонил, рассказал про тебя, она обещала помочь.
-А она-то чем может помочь?
-Не знаю. Сказала: что-нибудь попробую. Ну давай, что там у нас? Где графин? Надо разбавить. Я тут к своим заходил. Можешь себе представить: Пузя уже со мной не разговаривает, нацепил свои наушники и в упор не видит. А эта все требует денег, якобы его кормить. А куда подевалось то, что я только что давал, - неизвестно.
-Не говори, я все это проходил. Одного не могу понять: у меня-то хоть любовь была, а у тебя-то с чего она так взбеленилась?
-А вот она считает, что раз она моложе меня, то я обязан только пахать на нее с утра до ночи и потакать всем ее капризам, а сам при этом ни на что не имею никакого права. И должен быть счастлив только тем, что она позволяет находиться с ней рядом.
-Немудрено, если им теперь с утра до ночи это внушают. Только ей там уже сколько, сорок? Никогда она уже этого не получит, дура. Оттого-то, по всей видимости, и бесится.
-Да я ведь не за нее переживаю, за сына. Она же из него урода делает, настраивая против отца.
-Да она потому это и делает, что ты так переживаешь. Чем быстрее вы разведетесь и разъедетесь - тем лучше. Тогда еще, может быть, с возрастом он что-нибудь и поймет.
-Ладно, давай выпьем... Умеешь ты рыбу солить, черт побери, ничего не скажешь. Хорошо, а вот если я разменяюсь и уеду, ты-то что будешь делать?
-Откуда я знаю? Что-нибудь да будет...
-А почему ты сам ничего не предпринимаешь?
-Да потому что понял, что все это бесполезно. Не я должен предпринимать, а меня должны предпринимать. Вот ты у нас, к примеру, стоматолог: к тебе ведь больные идут, а не ты к ним. А, если вы все будете к ним наперебой ходить, и упрашивать их лечить зубы, то сразу на передний край вылезут не те, которые лучше лечат, а те которые лучше упрашивают.
-Да, но музыка - это же несколько другое.
-В принципе то же самое. Только музыка лечит, так сказать, душу. Одна, правда, лечит, а другая калечит. Но этого, к сожалению, никто не понимает.
-Хорошо, но ведь другие как-то устраиваются. А почему ты и вовсе оказался не у дел ?
-Сам толком не пойму. - Арнольд вздохнул и задумался. - Я все перепробовал, что можно и что нельзя...И, понимаешь, самое удивительное, что все мои беды начались именно с того момента, когда я из ремесленника вырос в художника. Вот пока был только ремесленником - все было нормально.
-А в чем ты считаешь себя художником?
-В своих аранжировках. По всей видимости, самая большая моя ошибка была в свое время - это чрезмерная скромность. Надо было с самого начала подавать все это, как "Окуджава тире Исаков", "Галич тире Исаков", а еще лучше: "Исаков на стихи Окуджавы", "Исаков на стихи Галича". И спокойно бы все это прошло. Но отношение ко мне было бы уже совсем иное, нежели, когда я говорил "аранжировка".
-Так, а на самом-то деле у тебя ведь аранжировка. Мелодию ты ведь не изменяешь.
-Почему? Иногда изменяю. А если выписать тщательно тот исполнительский вариант, который я применяю, и сравнить его с авторским, то, считай, везде изменяю.
-Да, но вот я слушаю тебя, все равно мелодия у тебя остается той же.
-Так в этом-то и заключается искусство: сущность ее остается той же, а на самом деле она уже несколько иная. И потом главное-то мое изобретение - это гитарное сопровождение.
-Ну это да, здесь никто не спорит.
-Понимаешь, Вова, - неожиданно взорвался Арнольд - Я думал, что задаю целое направление в искусстве, что появятся другие, которые продолжат мое дело и пойдут дальше меня. Я не знал природы людей и думал: "Зачем писать бездарные песни, когда можно исполнять талантливые?" При этом я опирался на то, что за всю историю музыки не было такого явления, чтобы появилось что-то феноменальное в области авторства и чтобы оно тут же не стало интерпретироваться исполнителями. Я не знал, что закончился уже процесс естественного развития искусства. Что наступившая на все сферы человеческой деятельности эра электронных технологий уже превратила музыку из средства воспитания личности в средство ее подавления. И что отступающая перед ней безо всякого сопротивления армия соратников оказалась армией мародеров, заигрывающей с победителями и думающая при этом только о своей шкуре. И что я, как ни трудно в это поверить, единственный преемник классических традиций.
-Погоди, ты уже явно лишку хватил. А что ты скажешь о таких деятелях, как Ростропович, Спиваков, Башмет?
-Нет, перед этими именами я, конечно же, глубоко преклоняюсь, как и перед многими другими, которых ты не знаешь. И более того, только как инструменталист я, можно сказать, никто в сравнении с ними. Но при всем своем уважении ко всем ним, я не могу не заметить, что они только поддерживают высочайшую планку в исполнительстве, но не открывают ничего принципиально нового. До них были Казальс, Ойстрах...
-Постой, там, кажется, телефон звонит... Подойди, это наверняка Тоня.
-Да?.. Ну Вова так и сказал. Здравствуй, дорогая... А что за Лена?.. Так можно и называть?.. Надо же, какие у тебя знакомые, оказывается, имеются. Ну, дай ей трубку, если это удобно...
-Значит так, Арнольд - раздался в трубке приветливый и довольно молодой голос - У меня немного времени, поэтому я буду говорить, а вы запоминайте, что вам надо делать. Прежде всего: немедленно подать заявление, которое лучше всего напечатать на машинке, чтобы у них не было причины придраться к почерку. В заявлении, которое вы пишете на имя начальника вашего отделения вы указываете точное место происшествия и формулируете его как "разбойное нападение", в результате чего "похищена гитара". При этом вы пишете: "которую я оцениваю" во столько-то. Чем больше сумма, тем дело солиднее, поэтому можете преувеличить стоимость. Далее, про себя вы пишете: "находился в состоянии легкого алкогольного опьянения" и так же говорите на всех допросах, когда бы вас об этом ни спросили. А в конце вы пишете: "прошу привлечь к уголовной ответственности лиц, открыто похитивших у меня гитару". Конечно, они будут всячески препятствовать тому, чтобы вы подали заявление, поскольку дело это - типичный "глухарь" и преступления подобного рода практически не раскрываются. Но если вы подадите заявление, у вас есть хоть какая-то надежда, в противном же случае- никакой. Заявление они принять обязаны, поскольку дело это серьезное, это уже не "хулиганство", не двести шестая, а "разбойное нападение с целью ограбления", да еще "совершенное группой лиц", причем "по предварительному сговору". Тут уже не одной статьей пахнет... Ну, вроде так, все. Если возникнут вдруг какие-нибудь сложности, то свяжитесь со мной опять через Тоню. Что касается самого заявления, тут я могу вам как-то помочь, а вот во всем остальном, к сожалению, нет.
-Ну, огромное вам спасибо, Лена...
-Да не за что. Желаю удачи, и даю Тоню.
-Ну ты все понял, что тебе надо делать? - раздался в трубке уже ее голос -Тут у меня есть и еще кое какие знакомые, попробую у них кое-что узнать. А Лена - это моя подруга. Она раньше была следователем по особо важным делам, а теперь вот уже несколько лет работает в коммерческой структуре. Пожалуй, знаешь что: ты, перед тем как завтра идти в милицию, зайди ко мне. Я тебе, так и быть, напечатаю...
***
Часть помещения, прилегающая к кабинету начальника отделения, поразила Арнольда своей благопристойной опрятностью и чистотой. Кроме того на этой половине царила такая умиротворенная тишина, что можно было подумать даже, что это и не милиция вовсе, а какое-нибудь культурное учреждение. И только барьер, окружавший стол секретаря, напомнил ему, где он находится.
-Что там у вас? - грациозно подняла голову необычайно красивая и эффектная молодая дама.
Арнольд молча протянул ей заявление, та пробежала по нему глазами, и тотчас выражение ее лица стало холодным и злобным.
-Я не могу это принять. Надо ждать самого начальника.
-А долго ждать?
-Не знаю, его может и вовсе не быть сегодня.
Неожиданно дверь в кабинет распахнулась, и оттуда вышел, весьма интеллигентного вида, улыбающийся майор. Арнольд удивленно посмотрел на секретаршу, и та несколько стушевалась.
-Вот тут вам заявление принесли. - нехотя сказала она ему, протягивая листок.
-Какое заявление? - удивленно спросил майор, и улыбка тотчас слетела с его лица. - И почему ко мне?.. И почему вообще я должен это принимать?.. - размышлял он вслух, пробегая листок глазами.
-А вы были в оперативной части? - спросил он наконец у Арнольда.
-Был.
-И что, это они вам сказали писать заявление? - снова спросил он, и лицо его при этом сделалось суровым.
-Нет, просто один мой знакомый следователь сказал, что надо непременно подать заявление. - пояснил Арнольд спокойно глядя в лицо майора.
-Да?.. - подавленно произнес тот, протягивая ему его заявление. - Все равно это не ко мне. Отдайте внизу дежурному.
Арнольд направился вниз, и тотчас за ним зачем-то последовала секретарша.
-А почему мне? - рявкнул дежурный - Идите к оперативникам. Они у вас примут.
Неожиданно подбежал тот же интеллигентный майор с радостной улыбкой на лице. -Вам повезло, вашу гитару видели. Так что скоро мы их возьмем и гитару вам вернем, поэтому не надо никакого заявления. Зачем, когда и так все благополучно складывается?
-Так тем более в таком случае заявление не помешает. - удивленно посмотрел на него Арнольд и, увидев, как резко изменилось при этом лицо майора, тут же погасил в себе, вспыхнувшую было надежду.
-Хорошо, примите у него заявление. - холодно сказал майор находившейся рядом секретарше.
Та взяла листок и так же холодно добавила:
-Все, ваше заявление принято.
Арнольд собрался было уходить, но тут к нему подошел его вчерашний знакомый молодой человек, слегка напоминавший ему старшего сына. На сей раз он был серьезно чем-то озабочен.
-Значит, все-таки подали заявление? - спросил он, и Арнольд почувствовал в его голосе уже гораздо большее уважение к себе. -Но учтите - потерпевший он во всем потерпевший... - добавил он еще, о чем-то напряженно размышляя.
-Как это понять? - удивленно спросил Арнольд.
-Да так, у вас может быть много неприятностей связанных с ведением дела. - уклончиво ответил тот.
-Нет, разумеется я готов ко всему. - воодушевился Арнольд - Любые показания там, очные ставки... Я не испугаюсь, не беспокойтесь. Потом, я ведь и сам понимаю, насколько вам сложно, поэтому ни на что особенно не надеюсь. Мне бы только таможню...
-Ладно. Как выглядели преступники? - неожиданно резко перебил его тот - Какого роста, сколько лет на вид, во что одеты?
"Все ясно - подумал Арнольд - Вчера-то ничего такого не спрашивали. Значит права Лена - без заявления они ничего бы и не думали делать."
-А какие-нибудь особые приметы запомнили? - снова перебил молодой человек, выслушивая весьма смутные воспоминания Арнольда, которые он с большим трудом пытался выудить из своей памяти.
-Нет, ничего такого особенного... - и вовсе сдался Арнольд
-Руки перевязаны? - чуть ли не крикнул молодой человек ему прямо в лицо.
-Вот, не обратил внимания. Да мне, честно говоря, и не до того было...
-Ладно, зайдите к Макдееву, может, у него еще какие-нибудь вопросы появятся, а мне лично ясно, что вы нам ничем помочь не можете.
Макдеев сидел за своим столом и старательно прикручивал какие-то проводки к какой-то железяке. Заметив, что вошел Арнольд, он неспеша отложил свое занятие в сторону и устало положил обе свои руки, с ярко обозначившимися венами, на стол перед собой.
-Ну что, все-таки подали заявление? - глядя в стол, глухо спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: - Этим вы себе только осложнили положение, хотя по- человечески я вас понимаю. - После чего он поднял голову и, довольно равнодушно посмотрев на Арнольда, с какой-то отчаянной ноткой в голосе произнес: - Вот и вы меня поймите: нужен мне еще один "глухарь" на участке? Вон у меня их целая папка... - он откинулся на стуле и приоткрыл на время один из ящиков стола. А затем снова принял прежнее положение и устало устремил перед собой свои голубые глаза, - Впрочем, еще раз повторяю: по-человечески я вас понимаю.
Арнольд с нескрываемой симпатией и сочувствием смотрел на него и не спешил заговаривать.
-Да я, может быть, не меньше вас хочу поймать эту сволочь. Они мне уже вот где сидят! - неожиданно взорвался Макдеев, после некоторого раздумья - Вы что думаете - они вас одного грабанули?
-А откуда вы знаете, кто это? - искренне удивился Арнольд.
-Что вы думаете, мы зря здесь сидим? - тоном знатока начал он. - Мы в принципе все знаем. Ведь на чем, как вы думаете, работает вся наша система? Просто отовсюду к нам поступают сигналы, а мы их только обрабатываем. И про вашу гитару уже сообщили, что ее видели. Но мы не успели вовремя, а теперь она ушла, куда - неизвестно. В принципе мы могли бы их всех пересажать, да у нас руки связаны. Попробуй посади кого-нибудь без прямой улики - тут же адвокат. Все теперь грамотные стали. А нам тоже не нужны лишние неприятности...
Сочувственно понимающий вид Арнольда явно располагал его к откровению.
-Вот к примеру недавно был такой случай - вполне доверительно продолжил он - Воровал тут один колеса от жигулей. И многие его видели, сообщили нам приметы, в том числе и особые. Мы вычислили, где он живет, и взяли, хотя прямых доказательств у нас не было. Стали колоть его на чистосердечное. А он не колется... Что мы только с ним ни делали, а он не колется, ну хоть убей... И что?.. - Макдеев сокрушенно посмотрел на Арнольда, - Вынуждены были его отпустить. А он после этого делает экспертизу и строчит на нас телегу в Управление... И нам же за это по шапке... Как сейчас помню: премии лишили...
"Удивительное дело, - усмехнулся про себя Арнольд - Как много из того, что для других скрывается и опровергается, мне не в первый раз уже по жизни преподносится самим участником и очевидцем."
-Поэтому как вы думаете, - подвел резюме Макдеев, - Надо нам из за какой-то гитары лишний раз рисковать? Вот если она вдруг сама где-нибудь всплывет, то, значит, нам всем повезло. И мы этих гадов возьмем. А если не всплывет, то... Выходит, что вы на нас еще один "глухарь" повесили. А на это уже неизвестно кто как посмотрит...
-Да поймите меня правильно - снова воодушевлено начал Арнольд - Я же все прекрасно понимаю. Поэтому прошу только об одном - сообщить на таможню особую примету. Для этого в общем-то и написал заявление, в первую очередь...
-Таможня - не наше дело, это вы сами, если хотите, -устало махнул рукой Макдеев - Не надо вмешиваться в нашу работу. У нас свои методы. И мы, наверное, лучше вас знаем кто это и куда могли продать...
Он неожиданно сжал кулаки и глаза его налились ненавистью.
-Это дебилы, скоты. В них нет ничего человеческого. С ними бесполезно разговаривать. Их можно только пиздить. И продали они вашу гитару таким же дебилам. И никогда вы ее не найдете. Да они ее разобьют через месяц об чью-то голову. А может быть, уже разбили. А вы все с какой-то таможней... Ладно идите, когда что понадобится - мы вам сообщим.
***
"Да он их больше, чем я, ненавидит, - размышлял Арнольд, придя домой. -А у меня, как ни странно, к ним, несмотря на то что они меня избили и обокрали, нет такой ненависти. У меня ненависть к другим. К тем, которые дебилизм и скотство с помощью электронных технологий с высокой трибуны подают как культуру и искусство. Порождая тем самым не одного, не двух, а целые толпы дебилов и скотов. Ко всем этим "легендам современного рока", которые не ловят по ночам свою жертву, рискуя при этом быть пойманными или хотя бы самим получить сдачи, а пребывают в славе и роскоши. И которым подпевает многотысячная армия респектабельных прихлебал, на полном серьезе анализирующая "достижения современного искусства". На которых работают все средства массовой информации и еще не менее многотысячная армия работников всевозможных квалификаций. А когда кто-то из них умирает, обожравшись наркотиков или вляпавшись в какую-нибудь криминальную разборку, все скорбят и норовят увековечить его память.
Они есть настоящие преступники. А их почему-то никто не судит. Более того, все их любят и преклоняются перед ними. Но при этом почему-то с пеной у рта судят Сталина и Гитлера, которые своими руками никого не убивали, а только навязывали массе свою идеологию, призывавшую преследовать и убивать, и которая кстати большинству тогда пришлась вполне по душе, так же как и теперь дебильное искусство, навязывающее самые гадостные животные инстинкты. Почему они судят их, а не многомиллионную армию жертв, которая так же их любила - и того и другого и так же преклонялась перед ними? И почему тогда теперь все наоборот? Все судят именно эти жертвы новой вакханально порнографической идеологии, а не судят самих идеологов и их сатрапов.
Ну никогда в жизни не поверю, что быть дебилом и зависимым наркоманом приятно. Да к тому же необеспеченным наркоманом, которому, для того чтобы уколоться, надо по ночам долго караулить кого-то, вроде меня, да еще и озираться по сторонам - не караулит ли кто его... И который все равно рано или поздно попадется, не на моей гитаре, так на чем-нибудь другом. И оперуполномоченный Макдеев - этот замечательный русский мужик, который в нормальном обществе, по всей вероятности, был бы прекрасным крестьянином или ремесленником, начнет выколачивать из него чистосердечные признания, вымещая на нем всю обиду за свою судьбу - быть этаким золотарем этой "новой общественной уборной".
Что мне осуждать дебила, когда он и так уже осужден - быть дебилом. Когда он, может быть, и света никогда в жизни не видел и даже не знает, что это такое. Оно конечно: свет может и не для всех, многие предпочитают и тьму... Но кто дал право тьме выдавать себя за свет... в голубом окошке?..
Да он, этот дебил, может быть, сын той молодой мамаши, что я видел на Невском еще в восьмидесятом году, которая катила коляску, а в ней, рядом с грудным младенцем, стоял магнитофон, надрываясь всей этой мерзостью. Да и не одну такую мамашу я видел...
Но кто, кроме меня, знает откуда у этих дебилов мозги растут? Попробуй тому же Макдееву докажи, что он разгребает за теми, кого наверняка и сам любит. Сам, может, и не любит, а вот напарники его точно что любят. "Ямаха, суперкристалл..." - и глаза тотчас засветились интересом. А на моей, значит, гитаре гвоздем что-то должно быть нацарапано...
Ну, а раз вы все так это любите, то и жрите все это говно... Приступ злобы вновь овладел Арнольдом и глаза его засветились ненавистью. Только не жалуйтесь, когда вас неожиданно жареный петух в жопу клюнет... И за мою гитару... чует сердце... дорого кто-то заплатит!..
Тут он вдруг вспомнил про недавний взрыв в Москве и на всякий случай стал сам себя успокаивать: Да ладно.. Виноваты одни... А расплачиваются-то за это совсем другие... И потом: можно ли считать так уж виноватыми все эти "популярные легенды", когда все их только и жаждут?.. Когда так восхваляют, да мягко стелют... Кто ж это откажется от такого соблазна?..
Да к тому же они и сами поди, до конца не осознают, что творят... Вон югославов бомбят, а они этот свой "рок" все равно как молебен на площади... И Шевчук к ним из самых благородных побуждений прикатил... И не понимают, видать, при этом, что молитва их оттуда же родом и корнем, откуда и бомбы, что на них летят... И жалко их всех, и противно, черт побери...
А ведь по сути-то дела виновата во всем одна только эта электронная технология. Благодаря которой и американец, насмотревшись своих "Звездных войн", с безопасной высоты пуляет, глядя на монитор компьютера, по целым городам и селам. И Шевчук со своими синтезаторами, микрофонами и усилителями так яростно перекрикивает огромную ревущую толпу.
А я бы посмотрел на того американца, когда бы он с копьем или мечом пошел отвоевывать права своего человека у патриотов, тоже вооруженных копьями и мечами. Или на Шевчука, когда бы он вышел с одной только своей гитарой, а я со своей, на не подготовленную заранее аудиторию...
Нет... как говорил Высоцкий: "Не на равных играют с волками"... Вот кабы играли на равных... так всяк Шевчук знал бы свой шесток...
А в общем-то, с помощью всей этой электронной технологии что в результате получилось?.. Более дебильная волна все догоняла и накрывала менее дебильную... И вот уже и берег, финиш..."Техно"...
Здесь уже не то что смысла, а вообще ничего: ни слов, ни мелодии, ни гармонии... Один стук по мозгам... И после этого стука, со временем уже и от Шевчука ничего не останется...
-Ты что там телевизор не смотришь? - неожиданно резко ворвался Владимир Евгеньевич, и тотчас кинулся в уборную, откуда уже до Арнольда донеслось: - В Москве еще один дом взорвался...
"Чур меня...- вздрогнул Арнольд, включая телевизор, -На сей раз я никаких панихид не играл..." "Все равно злобствовал и проклинал" - почему-то напомнил ему внутренний голос.
Мысли лихорадочно завертелись в его сознании.- "Нет, нет, в этом что-то есть... Ведь как все совпадает: еще вчера я на что-то надеялся, а потом, как осознал всю свою ничтожность и беспомощность, так снова и нахлынула эта отчаянная злоба... Но к чему эти жертвы? Я же не на них злился... Или просто зло не разбирает на кого обрушиться, подобно молниии или вулкану..."
С экрана телевизора на всю страну смотрела удрученная физиономия президента...
"Ну что, царь Борис...- мысленно обратился к нему Арнольд. - Не ожидал?.. Когда разводил вакханалию в стране... И сам приплясывал на Васильевском спуске...
"...Борис, Борис, все пред тобой трепещет"... Да никто, по правде говоря, и не трепещет. И под это-то дело ты обокрал всех капитально...
"...Никто тебе не смеет и напомнить о жребии несчастного младенца"... Нет, почему... Тотчас и доложили... И не об одном младенце... А сколько их там всего уже жертв?.. Но главное-то главное!.. Как там у Пушкина?..
"...А между тем... Отшельник в темной келье... Здесь на тебя донос ужасный пишет"... Нет, не донос... Он хуже... Он небеса сотряс и зло, как гром на царство на твое упало, Боря...
-Ну что, о чем он там говорит? -Вова с полотенцем в руках в раздумье встал у двери, -Пока там вода шумела, я ничего не расслышал.
-Да вот, выражает соболезнование семьям пострадавших. Заверяет, что виновники будут найдены и понесут жестокую ответственность за все. - глухо сообщил Арнольд, а про себя подумал: "Где вам найти истинного-то виновника..."
-Да пока с этой Чечней они будут по-прежнему цацкаться, так все и будет продолжаться. - уверенно заявил Вова. - А нам теперь живи и думай, что каждую минуту любой из нас может запросто взлететь на воздух.
-Ну, мне лично жизнь не дорога - подавленно произнес Арнольд, а про себя подумал - Еще не хватало мне до конца своих дней ощущать себя злодеем на счету у которого столько невинно убиенных. Уж лучше смерть...
-Да ладно тебе так уж переживать. Ты лучше подумай о тех, кто остался без крыши над головой. Что твоя гитара по сравнению с их горем? Я уж не говорю о тех, кто на тот свет отправился...
-Да я, может, именно об этом и думаю, - еще более подавленно произнес Арнольд .- И о том, что грешат одни, а расплачиваются за это совсем другие...
-Ладно, выключай. Пойдем обедать. Ты знаешь, я давно собираюсь тебя спросить: почему ты каждый раз, когда начинаешь ругать эту новую музыку, то проводишь параллель с наркоманией?
-Да не я один, Вова - сразу же пришел в себя Арнольд. - Говорят, что когда где-то там проходил фестиваль под названием "Рок против наркомании", то один священник очень метко заметил: "Жопа против говна".
-Ну все равно, я не совсем понимаю, какая тут может быть связь.
-Понимаешь, это, конечно, мое личное предположение, что все, что мы чувствуем, - это и есть жизнь. И это такая же реальность, как, например, воздух. И не случайно "дух" и "воздух" имеют один корень. А эйфория - это превосходная степень этих чувств, которая нам дороже всего, и к которой мы подсознательно стремимся. Это то ощущение, которое заглушает в нас все остальные. Так вот, очень важно, как мы приходим к этому состоянию. Если мы приходим к нему в результате своей какой-то личной деятельности, то, кроме пользы, от этой эйфории никакого вреда нет. А вот если мы достигаем ее воздействием на себя извне, то это в той или иной степени уже наркомания.
-Так тогда получается, что мы очень много наркотиков потребляем.
-Совершенно верно. Даже еда, когда мы ее едим не с целью удовлетворения потребностей организма, а больше для удовольствия, уже есть наркотик.
-Да, но все же наркотиками мы называем определенные сильнодействующие препараты, а не все то, что доставляет удовольствие.
-Степень, Вова, степень определенного воздействия. Процент спирта есть и в хлебе, а в спирте есть процент того же хлеба. Так же и музыка. В принципе, любая музыка несет в себе выражение животной природы, направленной на подавление личности, только в одном случае этого столько же, сколько спирта в хлебе, а в другом - одно только это и есть, то есть ,считай, один голый спирт.
-Так что же тогда по-твоему хлеб, а что спирт, переведи.
-Ну как тебе объяснить?.. Понимаешь, любая музыка строится на двух началах: медитативном, так сказать, - это когда мы просто выражаем себя в звуке, медитируем, и концептуальном - когда мы открываем в этом что-то общее и приятное для других тоже. В основе медитативного начала лежит физиология, наше, так сказать, животное естество, а в концептуальном - духовное, имеющее целью познание высших сфер. Медитативное в своем стремлении к более высоким формам наслаждения так или иначе приходит к концептуальному. И вся история нашей европейской музыки - это история развития этого концептуального начала. Когда, еще на заре человечества, из каких-то там выкриков и воев сформировались первые мелодии песен. Потом уже была открыта гармония - соединение двух и более голосов. Потом появились более сложные формы. Различные стили стали сменять друг друга...
-А вон и у этих там тоже каких только стилей нет: и такой рок, и этакий.
-Да, но только ни один из них не открывает ничего нового ни в области гармонии, ни в области формы. Это обыкновенное самозванство, рассчитанное на полных невежд. И если их музыку записать нотами и заставить любого из них, пользуясь только этой записью, отличить один стиль от другого - то никто никогда, даже под страхом смертной казни, не сможет этого сделать. Там все стили исключительно на уровне волос и заклепок.
-Ну ладно, мы отвлеклись от главного. Так в чем же все-таки аналогия с наркотиком?
-В подавлении личности. Понимаешь, физиологическому, животному, по самой его природе свойственно самоутверждение. Когда это самоутверждение ограничено своими естественными возможностями, оно ищет вот те самые концептуальные формы, о которых я говорил, и тем самым развивается и совершенствуется. Но когда оно вооружено мощной электронной технологией, ему нет нужды совершенствоваться, оно будет скорее деградировать, поскольку возможности этой новой технологии позволяют ему и так себя навязать, безо всякого совершенства. И при этом оно подавляет слабые неокрепшие личности, навязывая под видом якобы искусства обычную, в общем-то животную, агрессию. А любое подавление личности - это благодатная почва для наркомании. Поскольку организм подсознательно ищет допинга, чтобы противостоять этому мощному воздействию.
-Да, но ведь форм подавления личности много...
-Совершенно верно, и эта так называемая музыка - только одна из... Но наиболее сильнодействующая, поскольку работает на уровне положительных эмоций. Конкурировать с ней могут разве что компьютерные игры, но они пока еще не всем доступны.
-Кстати, мне интересно твое мнение насчет компьютерных игр. Поскольку моя эта дура не придумала ничего лучше, как купить Пузе на мои деньги компьютер и он теперь целыми днями только и делает, что передвигает эти картинки.
-Это очень страшно, Вова...
-А вот чем? Я тоже чувствую, что что-то тут не то.
-Тем же самым подавлением личности, только, так скажем, методом ее разложения.
-Ну-ка поясни, в чем тут дело.
-Прежде всего в уничтожении воображения - того, что лежит в основе любого творческого процесса. Так-то любому осознанному действию предшествует, в принципе, та или иная внутренняя подготовка, основанная на воображении. Чем тщательнее проделана эта внутренняя работа, тем точнее результат реальных действий. А тут, в этом виртуальном мире, результат не требует никакой внутренней подготовки и появляется сразу же после нажатия кнопки. Человек привыкает без каких бы то ни было особых усилий манипулировать чьими-то довольно сложными уже результатами, и в нем таким образом, буквально на корню, убивается механизм достижения чего-то своего личного. Он не мечтает уже добиться чего-то, научиться чему-то. Он способен мечтать только о каком-нибудь готовом результате и в первую очередь, о какой-нибудь новой программе, новом компьютере, о выигрыше... Это ли не наркозависимость?.. Так же, как - обрати внимание на этих в наушниках. Ты думаешь, что они - слушают?.. Да нет, это у них уже просто привычка, потребность существовать с этим фоном. Когда этого всего станет мало - они потянутся к шприцам.
-Так уж прямо и все?
-Не все, конечно, но многие. В первую очередь те. у кого обостренная восприимчивость, повышенная эмоциональность. То есть те, кто более других одарен от природы и из кого в принципе могло бы что-то получиться... А серость - та да... -Арнольд повысил голос. - Она почему-то поразительно устойчива ко всему... Она, как свинья, все что угодно будет жрать, и ничего ей при этом не будет. Все эти дурацкие фильмы, передачи... Всю эту бесконечную рекламу...
-Ну ты уже все свалил в одну кучу. Реклама-то тут причем? Она, как говорится, двигатель торговли.
-Какой. к черту. двигатель? Ты что не видишь, что прежде всего это оголтелая пропаганда, в сотни раз более отупляющая, чем бывшая коммунистическая?!
-Ну, это у нас так, а у них там все иначе. Возьми, к примеру, Америку...
-А что мы теперь, чуть что - так сразу Америка? Плевать я на нее хотел.
-Ну, ты же не будешь отрицать, что живут они там, как нам и не снилось.
-Живут?.. Очень хорошо, и пусть живут... Но почему они навязывают всему остальному миру. теперь уже и огнем и мечом, свой образ жизни как единственно правильный? А мне, например, не нужно их это богатство, поскольку, для того чтобы его иметь, необходимо только о нем и думать. И многие, наверняка, если осознают все то, что они потеряют взамен этого богатства, придут к тому же выводу.
-Ну, это ты верно подметил: они там не такие, как мы. Их действительно интересует только то, что в конечном счете может быть выгодно.
-Нет, Вова, ты только подумай... - в глазах Арнольда заблестел какой-то дьявольский огонек - Почему страна, которая сама почти полностью истребила коренное население, отобрав у него землю и посадив остатки в зоопарк, теперь так рьяно борется за чистоту этнических отношений во всем мире?! Почему страна... вот не какая-нибудь... а именно та... которая единственная позволила себе сбросить атомные бомбы на головы людей, теперь больше всех выступает за так называемое нераспространение?.. И наконец, почему страна... которая никогда не имела великой культуры, на уровне мировых классиков, теперь является чуть ли не светочем планеты?.. От признания которой зависит...
-Погоди, там, кажется, телефон звонит... - неожиданно прервал его Вова - Точно. Ты пойдешь, или мне подойти?
-Давай ты. - как-то безнадежно махнул рукой Арнольд, довольно медленно остывая, - Если это Тоня - передавай привет от меня...
Пока Вова разговаривал по телефону, он стал нехотя собирать грязную посуду и складывать ее в раковину.
"А что ж это я столько дней уже сам ничего не предпринимаю? - вдруг подумал он - Ну ладно таможня, до нее моя гитара еще не скоро доберется. А надо же предупредить комиссионки, вдруг они туда ее понесут. Постой, у меня ведь где-то фотографии должны сохраниться, на которых я с ней. Потом надо обзвонить гитаристов, чтобы запустили слух. Паше Кавалергардову позвонить, он мужик ушлый, у него везде связи. Что еще можно сделать?.."
Он подошел в Вове:
- Слушай, если это Тоня, скажи, что я тоже хочу сказать ей два слова.
-На, бери - сказал тот, протягивая трубку, - она как раз просила тебя позвать.
-Тонечка, миленькая, только сейчас сообразил, ты не могла бы мне там у себя на работе подобрать последние эти "Рекламы шансы"? Надо же обзвонить всех, кто хочет купить гитару, и предупредить.
-Хорошо, постараюсь. А ты был у Макдеева?
-Да он сказал, что сам, если что.
-Так вот, завтра ты должен обязательно к нему зайти. Обещаешь? Лена сказала, что их надо почаще тормошить, а то они ничего делать не будут. Понял? Так что давай, завтра же иди к Макдееву...
***
Оперуполномоченный Макдеев сидел в кабинете один и внимательно перебирал какие-то бумаги на столе.
-Ну что там у вас? - нехотя спросил он, не поднимая головы от стола.
-Извините, я вот тут вчера к вам заходил, а мне сказали, что вы поехали на убийство, - сочувственно начал Арнольд. -У вас что, убийство произошло на участке?
-А... - безразлично махнул рукой Макдеев. - Бытовуха... Жена мужа порешила. Одним алкашом меньше стало... - Он нехотя посмотрел в его сторону. - А вы-то зачем пришли? Я же сказал: когда надо будет - мы вас вызовем.
-Да вот решил, как говорится, помочь следствию, - оживился Арнольд. - Нашел фотографию, где я со своей гитарой. Вот... Тут и пятнышко пропечаталось, и орнамент розетки.
-Ну что ж, пожалуй, это нам пригодится... - задумчиво протянул Макдеев, внимательно разглядывая фотографию. - Можете оставить.
-Я отнес такую же в "Апраксин двор" приемщикам на комиссию, - все более воодушевлялся Арнольд, - и еще в один ближайший от нас тут магазин, а также зашел в соседнюю музыкальную школу, ну, которая...
-Зачем? - неожиданно резко перебил его Макдеев, продолжая разглядывать фотографию.
-Ну как? Чтобы предупредить. Чем черт не шутит, вдруг они не сообразят, что к чему, и прямо туда и понесут - это наиболее вероятные точки.
-Вот именно, поэтому я и спрашиваю вас: Зачем?.. - Макдеев устремил на него пронизывающий взгляд, полный ядовитого сарказма.
-То есть вы хотите сказать... - растерянно начал Арнольд, начиная немного осознавать, что к чему.
-Правильно...- назидательно произнес Макдеев, как будто читая его мысли. - Не надо мешать нам работать своими необдуманными действиями.
-А я хотел было еще обзвонить всех, кто через "Рекламу шанс"... - так же растерянно протянул Арнольд, - да вот подруга не успела мне их подобрать.
-Вот и хорошо, что не успела, - даже с некоторой тревогой в голосе произнес Макдеев. - Так вы могли и вообще все дело испортить. Если уже не испортили своими походами. Короче, вам все ясно? Не суйте свой нос в то, в чем вы ничего не понимаете. Идите и занимайтесь своими делами, а я буду заниматься своими...
"Пожалуй, что я действительно полный дурак... - подумал Арнольд, выходя из отделения. - Все считаю, что люди в большинстве своем честные. А на самом деле давно уже все наоборот. Наткнись я ненароком на покупателя и скажи ему: "Вот, вы гитару недавно купили, а она, между прочим, ворованная". А он мне на это в ответ: "Ну, ну... Спасибо что предупредили". И все...
А Макдеев - профессионал, ничего не скажешь. Как быстро он это сообразил, в отличие от меня. И, по всей видимости, он прав: не надо мне больше ничего предпринимать. Он лучше меня знает весь этот мир, а я со всеми своими понятиями, видать, порядком уже устарел. Но как же это он умудряется работать, когда все кругом врут и скрывают?..
Арнольд пришел домой и в отчаянии повалился на диван.
Вранье... С него-то, пожалуй, и начинается человеческая цивилизация... - начал раздумывать он про себя. - Первобытные полуобезьяны уже умудрились додуматься, как им обмануть самого мамонта. Как вырыть ему яму и замаскировать ее сверху ветками да листьями...
А вот мамонту почему-то не пришло в голову в свое время перетоптать всех этих полуобезьян. Хотя ему для этого гораздо меньше усилий понадобилось бы.
Ну где там... Большое - оно малого не замечает, не придает ему должного значения, пренебрегает... Ему вроде как обманывать не обязательно... И так всем должно быть видно, что оно большое... Это мелюзга всякая пускай там хитрит да изворачивается, а мы идем прямо и гордо своей дорогой...
А уж вот как в яму-то угодим... и вся эта мелюзга начнет в нас камни швырять... Так вроде и рады бы впредь быть поосторожней да поосмотрительнее, ан поздно...
Глаза его снова засветились ненавистью и забегали в разные стороны, как у затравленного зверя.
И вот теперь уже это вранье, порожденное куда более развитой цивилизацией, - продолжал раздумывать он. - Вооруженное не камнем да палкой, а всем тем, с помощью чего можно и вовсе истребить все живое... Настолько уже проело сознание полуобезьян, что стало подминать под себя и все остальные направления человеческой мысли. Стало создавать специальные школы и институты, в которых готовят теперь всех этих психологов, психоаналитиков, имиджмейкеров...
Этим у нас работы хватает... Ну как же... Вора надо представить благодетелем народа, чтобы его избрали в депутаты, обеспечив тем самым неприкосновенность... Бездарность - талантом... А остальной массе внушить, что именно этого она и хочет больше всего...
А меня все спрашивают: если ты такой умный, то почему такой бедный?.. Это что же значит?.. Что для ума у нас теперь нет другой стези, как обманывать кого-то?.. А вот я, может, не хочу обманывать... Не хочу и не умею... Мамонт недоистребленный...
Он саркастически улыбнулся.
Но эта-то мелюзга полуобезьянья... Которая влезла со своими технологиями в те сферы, в которых испокон века и до недавних еще времен обитали исключительно такие же мамонты, как я... Да еще с целью обмануть... теперь уже всех и вся... Она уже этим самой себе яму роет.
Он встал, подошел к телевизору и машинально от нечего делать начал переключать каналы.
"Надо же, - усмехнулся он, - смотри не хочу... По всем каналам вполне приличные передачи. И никакой рекламы. Ах, да - в стране же траур объявили... Это что же значит, что для того чтобы из голубого окошка струился, так сказать, чистый воздух, надо непременно чтобы где-нибудь какая-нибудь трагедия свершилась? А если все нормально, так мы будем во что бы то ни стало козлами скакать? Ладно... - он последний раз нажал кнопку, - пожалуй, все-таки музыку послушаем, так редко она теперь бывает..."
После чего снова лег, погружаясь в звучание оркестра. "Вроде Моцарт... Симфония "Юпитер"...
Слушая музыку, Арнольд несколько успокоился и расслабился. И когда на смену ей пришли "Новости" и в углу появилось изображение полуразрушенного дома с титром "Теракт", он не стал сосредоточивать на этом свое внимание. "Ну, ясно, - подумал он, - теперь они по меньшей мере еще неделю будут мусолить оба эти взрыва... Начнется это бесконечное: кто что сказал, кто что подумал по этому поводу..."
"...Еще один мощный взрыв прогремел минувшей ночью в городе Волгодонске, - вдруг донеслось до него с экрана телевизора. - И снова, как и в недавних событиях в Москве, жертвами трагедии стали мирные жители..."
"Что?!. - тотчас встрепенулся Арнольд. - Еще один?.. Да сколько можно?.." Перед его глазами вновь поплыли кадры ужасающего разрушения, носилки с телами пострадавших, рыдающие родственники... Он почувствовал, что экран буквально кричит ему в лицо: "На, полюбуйся! Хватит тебе за твою обиду или все еще мало?" И неожиданно для самого себя он вдруг взмолился всем своим существом: "Господи! Не надо больше взрывов!.. Пожалуйста, не надо... Для чего все это?.. Зачем эти невинные жертвы?.. Да пусть они живут, как хотят со своей музыкой... Черт с ней, с гитарой... Прощу я и это... Загашу, затопчу в себе и эту любовь. Не впервой мне этим заниматься... А не будет любви - не будет и ненависти".
Сказав это, он почувствовал некоторое облегчение, как будто сбросил с плеч тяжкий груз. И стал размышлять, как он будет жить дальше, постепенно забывая о том, что когда-то был музыкантом. И лишь иногда с иронией вспоминать об этом, также как теперь вспоминает свою роковую любовь середины восьмидесятых...
"...Характер взрыва и причиненные им разрушения, точно такие же, как и те, что недавно прогремели в Москве, - доносился с экрана голос ведущей. - Все это указывает на то, что это не что иное, как заранее спланированная террористическая операция. Специально созданная оперативная комиссия, тщательно проработав все версии, пришла к выводу, что все три теракта имеют под собой один и тот же чеченский след..."
"Да ладно вам...- мысленно махнул на это рукой Арнольд. - Чечены - это всего только исполнители. А само зло, оно витает гораздо выше... И для взрывоопасной смеси достаточно одной его искры..."
***
-Ну что, ты, я вижу, сегодня уже гораздо лучше выглядишь, - заявил с порога Владимир Евгеньевич. - Видать, успокоился немного. Ну и правильно: сколько можно переживать? На тебя все эти дни просто страшно было смотреть. Давай, что там у нас на обед? Я тут еще помидоров купил по дороге, сейчас салат заварганим... Ты знаешь, у меня возникла одна идея, сейчас мы сядем, и я тебе ее выскажу...
-Ну, и что за идея?
-Понимаешь, а что если нам организовать с тобой некое общество, в которое входили бы представители разных профессий, причем по большей части люди солидные, с именем, с положением. Я даже придумал уже название этому обществу: "Религия на службе человека". Как, звучит?
-Ну, так...
-Слушай дальше. Наша задача - выработать программу и устав общества. Ну, в первую очередь это как бы объединение основных религиозных направлений: христианства, мусульманства, иудаизма - во имя одной какой-то благородной цели.
-Так по идее они все и так этому служат. Во всяком случае должны...
-Совершенно верно. Но наша с тобой задача - оформить все это в красивую такую программу, в которой было бы все расписано, все цели и задачи общества, которое как бы... Ну, в общем, вот это-то и надо придумать.
-А для чего?
-Ты что, не понимаешь? Мы можем выиграть грант у Сороса. А это солидные деньги, это счет в банке, которым мы будем распоряжаться как руководители общества. А нам для этого, в принципе, даже и само общество не обязательно создавать, достаточно одной программы, которую мы заявим. Что, думаешь, Сорос поедет проверять: есть у нас общество или нет? У него таких, как мы, знаешь сколько? Далеко за примером ходить не надо. Вон Тамарка Голубь в прошлом году выиграла грант, уже один раз съездила в Америку на полгода, скоро второй раз поедет...
-А на чем она выиграла?
-Ну, у нее там наподобие "солдатских матерей"... Что-то типа "матери в борьбе с наркоманией"...
-Интересно... Собственного сына, значит, она не в состоянии оказалась спасти, а вот всех остальных теперь считает, что в состоянии.
-Так потому она и занялась этим, что за сына очень переживает.
-А интересно, Сорос за что у нас деньги платит: за переживания или за умение что-то делать?
-Разумеется, за умение что-то делать. Поэтому-то ему и нужно представить программу. Так просто он никому ничего не даст.
-А я вот, Вова, плохо понимаю, что такое программа. Раньше была одна "Программа КПСС", а теперь, понимаешь, куда ни сунься - все выдвигают какие-то новые программы. Но смысл их, мне кажется, тот же самый - спекуляция на идеологизированном сознании. Вот скажи, к примеру, по твоей специальности есть какие-нибудь программы, разработанные чиновниками от медицины? Ну, скажем, типа: "стоматологическая помощь малообеспеченным слоям населения"...
-Ой, слушай, целые кипы, вороха... И вот именно с такими заголовками примерно, как ты назвал.
-А какие-нибудь изменения произошли в медицине, опирающиеся на эти программы?
-Да практически никаких. Как и раньше, у нас большинство сидит на бюджете и гонит левизну из казенного материала. А программы - это чиновники для себя пишут. Кроме них никто их даже не читает.
-А они как, эти программы из любви к искусству пишут или деньги за это имеют?
-Да ты что?.. Каждая программа - это такие деньжищи авторам! Поэтому-то я тебе и говорю: давай попробуем. С наших мы вряд ли что-нибудь сдерем, а вот Соросу мозги можно запудрить, тем более тема такая оригинальная.
-Да ладно тебе, Вова, не получится из нас с тобой Бендеров... В том-то и дело, что все эти нынешние проходимцы, типа твоей Тамарки, срывающие эти куски, все они искренне верят, что способны спасти чуть ли не все человечество, тогда как не в состоянии спасти даже одного человека. Нам с тобой до такого уровня сознания уже не опуститься. А неискренность, Вова, эти животные, которые теперь правят миром, чувствуют очень хорошо...
-Ну, тогда давай, что ты у нас искренне думаешь по поводу религии. А я прикину, как это можно оформить.
-Бесполезно, за мои мысли ни один Сорос не даст ни копейки.
-Это почему же?
-Да потому что всем им нужна некая панацея. А какой им резон платить, за, так скажем, обыкновенное горькое лекарство - за ту правду, которая в принципе сама лежит на поверхности и которую они, если захотят, и сами в состоянии осознать?.. А поскольку панацеи, сам понимаешь, ни от чего нигде не существует... То и получается, что они платят тем, кому удается искусно обмануть их и выдать что-то за панацею.
-А в чем же тогда, по-твоему, заключается эта правда, если говорить о религии?
-Ну, прежде всего в том, что религия - это творчество, познание, а не идеологическая доктрина. Понимаешь, Христос Евангелия не писал, и Моххамед Корана тоже. Моисей писал свои Скрижали... Но писал он их на древнеегипетском языке, в котором каждый иероглиф нес в себе информацию, примерно соответствующую нашей поэтической строфе, да еще с иллюстрацией. И было все это где-то за тысячу лет до Христа. Так что мы себе даже вообразить не можем ни того уровня, на котором он мыслил, ни степень воздействия его книг на современников.
-А с чего ты взял, что Моххамед не писал Корана?
-Энциклопедию надо читать, Вова, время от времени. Лучше всего Брокгауза и Ефрона... Про Моххамеда, оказывается, все известно вполне достоверно, поскольку жил он уже в пятом веке и вращался, в отличие от Христа, в тех кругах, в которых умели читать и писать. Но сам он записывал только отдельные свои мысли и то в форме коротких рассказов, чаще всего юмористических. И путешествуя из Мекки в Медину и обратно, он представлял эти рассказы публике, артистически вдохновенно и даже с долей импровизации. Публике это нравилось настолько, что она стала записывать отдельные его фразы на память, и они становились потом крылатыми выражениями.
А вот уже после его смерти высокопоставленные родственники, с целью погреться на его славе, изъяли под страхом смертной казни у народа все подлинные его выражения, и, по-своему переделав все его творческое наследие, создали, наконец, эту типичную идеологическую доктрину, про которую спустя четыреста лет Омар Хайям сказал, что Коран не выдерживает никакой серьезной критики, ни с философской точки зрения, ни с художественной.
-Ты только не вздумай это ненароком сказать нынешним фанатам, а то ведь могут и убить.
-А меня-то за что? Это ж не я сказал, а Омар Хайям. И потом, обрати внимание на то, что тот при этом ничего не сказал неуважительного о самом Моххамеде. И вообще никто никогда, даже самые оголтелые атеисты, такие как Ленин, Сталин, Гитлер, не осмелились ничего казать худого в адрес самих пророков. Это-то и доказывает, что те говорили только правду, против которой трудно возразить. Но все пророки прекрасно понимали, что эту правду можно доказать, только придав ей художественную форму. А в устах фарисеев, не способных на это, она представляет собой в лучшем случае пропаганду.
-Я, Вова, никогда в жизни не поверю, что кто-то из пророков призывал смирять в себе гордыню и становиться рабом! - неожиданно взорвался Арнольд. - Это придумали авторы идеологий, паразитирующие на их достижениях! А пророки, наоборот, делали все, чтобы люди не были рабами, послушной толпой в руках проходимцев. Они стремились, оказывая эмоциональное воздействие, прежде всего пробудить в каждой конкретной личности ее личное желание осмыслить этот мир. И для этого они и придумали все то, что впоследствии стало называться искусством. Это они придумали и литературу, и музыку, и театр! И каждый пророк был по-своему художник, а каждый великий художник - в чем-то пророк.
-Ну погоди, успокойся, Христос-то ведь не был художником. Ты Библию вообще читал? В ней, к тому же, чуть ли не на каждой строчке поминается "раб Божий".
- Понимаешь, Вова, я думаю, что слово "раб" в те времена имело несколько иное значение. Раб это был в первую очередь работник, а не пресмыкающееся. А в смысле пресмыкающееся в те времена все были кому-то рабами, причем чем выше какой-быто ни было господин занимал положение, тем большим рабом он был у вышестоящего господина и казни и пытки по отношению к нему применялись куда более суровые, чем по отношению к рабу-работнику.
-Ну хорошо, тогда попробуй объяснить мне, что в принципе дает эта художественная форма? Почему без нее нельзя обойтись?
-Ну, понимаешь, Вова, она, как бы тебе это сказать, отбрасывает все лишнее и выбирает из всего относительно правильного только самое правильное - то, что воспринимается уже и сердцем. Поскольку ум в этом плане воспринимает только то, до чего, в общем-то, уже и сам дошел, а вот сердце - оно способно и на большее...
Вот и я, к примеру, делаю аранжировку, а в песне, как правило, всего пять аккордов. И я могу и так, и так, и так их представить - и все будет верно с точки зрения гармонической логики. Но я ищу тот вариант, который я сердцем почувствую, что вот так и не иначе. И если я его нахожу, то потом не перестаю удивляться: чем больше я его играю, тем большую глубину он передо мной раскрывает. А те варианты, которые не так трогали сердце, они почему-то очень быстро надоедают и забываются. Но все это я говорю только о том случае, когда сердце оценивает работу ума, а не экстатическое состояние других органов...
-Ну хорошо, это ты так сочиняешь. Правильно, твоя задача воздействовать в первую очередь на сердце. Потому что, честно говоря, все, что ты там говоришь о философии в искусстве, все это я плохо себе представляю. Мне или нравится, или не нравится. Что же касается религии, то тут я,пожалуй, с тобой соглашусь, что в первую очередь это познание Бога. Потому что вот эта вера, на которую сейчас все так напирают, она, как говорится, или есть, или ее нет. У меня так, например, скорее, что ее нет. И в церковь меня не тянет. А в то же время я считаю, что Бог есть, или, во всяком случае, должен быть. Но если религия - это в первую очередь познание, так уместнее говорить о какой-то логике, а никак не о эмоциях.
-Да в том-то все и дело, что познание познанию рознь, - горячо начал Арнольд. - Вот материалистическое познание - там да, все логично. Там один открыл, показал - и всем все ясно... Первый первобытный ученый открыл, что мамонта можно камнем по черепу стукнуть, чтобы не дохлятину жрать и шкура была прочнее... Ну, точнее, это был уже не первый... Первый открыл, что яму можно вырыть... Но все равно, оба открытия считай гениальные, на ту пору... Так вот, они открыли, а остальным достаточно было только увидеть, как это делается, и последовать примеру...
Но так же, как потом будет всегда в материалистической науке... сметающей на своем пути естественные моральные барьеры... вскоре появился третий... Скорее, уже не ученый, а военный инженер... который первым применил такой же камень против такой же, как сам, полуобезьяны, за то что та то ли кусок лишний сожрала, то ли бабу его увела... Последовали и его примеру, и стали истреблять друг друга... Поскольку кусков и баб всегда всем не хватает... Причем уже это изобретение, как и всякое изобретение подобного рода, опять-таки позволило слабым истреблять более сильных...
И вот тогда-то, Вова, и появился этот первый первобытный пророк... которому почему-то не хотелось убивать... И который почему-то верил, что если он не хочет этого делать, то и все кругом тоже не хотят... просто не могут об этом сказать... А убивают друг друга исключительно из страха... что тот другой их не поймет... А надо во что бы то ни стало кому-то сказать первому... хотя бы одному: "Давай не будем убивать друг друга"... А как сказать, когда никакого языка еще не придумано?.. Когда есть только жесты и выкрики... которыми никак не выразить такую сложную новую мысль?..
И вот тогда этот первый первобытный пророк, рискуя жизнью, приблизился к кому-то другому... который, как он верил, тоже не хотел убивать... И поднял вверх правую руку... и крикнул: Хай!.. что означало: Смотри... У меня в руке ничего нет!.. Значит, я не хочу тебя убивать...
И тогда тот другой... А может, это случилось только на второй раз... А может, и только на двадцать второй... И может, и еще больше первобытных пророков погибло за свою веру и желание во что бы то ни стало ее отстоять... Но так или иначе, это все-таки случилось... И однажды тот другой... который шел навстречу... и тоже не хотел убивать... также в ответ поднял вверх правую руку... И тоже крикнул: -Хай!.. что также означало: Смотри... У меня в руке тоже ничего нет... Значит, я тоже не хочу тебя убивать... И они подошли друг к другу... и осторожно пожали друг другу руки... С тем чтобы окончательно удостовериться, что в руках у них ничего нет...
И это было первое художественное обобщение, в котором один выкрик и один жест смогли вместить в себя столько информации. А уж насколько гениален был его автор, мы можем судить хотя бы по тому, что до сих пор, приветствуя друг друга издалека, мы делаем непроизвольный жест рукой, а подходя вплотную, пожимаем друг другу руки.
-Потрясающе! - искренне восторгнулся Вова. - Ты так живо все это описал, что прямо создается впечатление, будто ты и сам при всем этом присутствовал. Но все же, пусть это было первое, как ты говоришь, художественное обобщение. Но ведь это еще никакая не религия, поскольку религия - это когда уже есть понятие Бога.
-Так вот тогда, Вова, - улыбнулся Арнольд, - когда эти два первобытных человека присели рядышком на какое-нибудь бревно, охваченные неведомым им доселе возвышенным чувством... и стали мычать и мысленно спрашивать друг друга: "Как ты догадался?.. А как ты догадался?"... и тыкать себя пальцами в грудь, говоря этим: "Во мне новый дух"... И во мне тоже новый дух"... а потом указывать пальцем на небо, раздумывая и соображая: "Уж не оттуда ли прилетел к нам этот новый дух?.. Поскольку он есть и в тебе и во мне... И, значит там на небе есть Кто-то, кто вразумил нас и послал нам этот дух"... И тогда они назвали этого Кого-то - Богом"...
Так, Вова, по всей видимости, и появилось это первое человеческое слово. И было это слово -"Бог". И родилось оно в результате первой победы добра над злом, с помощью первого художественного обобщения, придуманного первым пророком, первым поставившим перед собой задачу не убить и не обмануть.
-Здорово! А почему бы тебе все это не написать, вот так, как ты только что мне рассказал, ну и еще что-нибудь добавить?..
-Да ну... Кто читать будет? Если даже песня, самая простейшая форма, и все что я сделал в ней, отобрав лучшее из лучшего, самые гениальные произведения, в которых я еще больше усилил воздействие этого самого духа всеми возможными музыкальными средствами, и то никому не нужна...
-Ну, с музыкой, сам понимаешь, теперь тяжело... Надо, чтобы тебя кто-то раскрутил, а для этого нужны большие деньги, которых у тебя нет.
-Вот именно. И поэтому все они предпочитают раскручивать тех, кто с точностью до наоборот переставил те цели и задачи, ради которых создавались и религия и искусство. Но ведь, Вова, эти цели и задачи появились, как я только что тебе это объяснил, именно как средство спасения полуобезьян, открывших всего только швыряние камня, от полного самоуничтожения. А нынешние-то... которые во что бы то ни стало хотят быть теперь обезьянами... Они что, мечтают самоуничтожиться?!
-Да брось ты, они просто бабки делают. От этих сборищ знаешь какие прибыли им там идут? Думаешь, если бы это не было всем выгодно, стали бы они все этим заниматься?
-Выгодно, говоришь?.. Прибыли большие...- в глазах Арнольда снова засветился тот дьявольский огонек, который всегда загорался в них, как только речь заходила об этом. - А кто считал убытки?.. Кто считал все эти битые стекла, ободранные вагоны... Содержание милиции, которая пасет эти стада?.. Кто оплачивал всех этих врачей-наркологов, все эти приемники и диспансеры?.. Кто определил их долю в росте преступности и все убытки, которые она с собой принесла?.. Да может, если им все эти счета предъявить, так они полными банкротами окажутся!
-Может, и окажутся. Только никто им, кроме тебя, этих счетов никогда не предъявит. Поэтому успокойся и подумай лучше, как и тебе кого-нибудь обмануть. Вот я тебе прекрасную идею подкинул насчет Сороса, пошевели мозгами...
-Нет, Вова, успокоиться, может быть, я еще и могу, и то на время, а вот обмануть уже никак не могу. - Арнольд лукаво улыбнулся: -В конце концов пророк я или нет?..
-Ну, а если пророк, - назидательно сощурил глаза Вова, - тогда терпи. А я пошел к Тоне, она приглашала. Может, у нее и останусь. В таком случае завтра днем появлюсь. Ключ у меня есть, так что не беспокойся...
***
Неожиданно среди ночи раздался телефонный звонок. Аронольд посмотрел на часы. Было уже половина второго. "И кому это я понадобился? - подумал он. - Наверняка ошиблись номером". Телефон продолжал настойчиво звонить... И он, наконец, подошел.
-Нам нужен Арнольд Петрович Исаков. Это вы? - раздался в трубке незнакомый мужской голос.
-Да, а что?.. - удивленно начал Арнольд.
-Вы не могли бы сейчас подойти в отделение милиции? - сурово спросил голос и тут же добавил: - Сколько вам на это потребуется времени?
-Да буквально пятнадцать минут, - тотчас оживился Арнольд. - А что, что-нибудь...
-Придете, узнаете, - довольно грубо перебил его голос. - Короче, мы вас ждем.
Наружная железная дверь, ведущая в отделение, на сей раз была наглухо заперта, и в ближайших к ней окнах почему-то не было света. Арнольд нажал на кнопку звонка...
-Кто? - раздалось за дверью.
-Извините, меня тут только что вызывали? - сказал Арнольд и мысленно усмехнулся: "Вот он, этот "Вихрь антитеррор"... В первую очередь себя оберегаем, как бы чего не вышло"...
-Вы это, потерпевший?.. - несколько настороженно раздалось за дверью, после чего она стала медленно открываться, и поначалу из нее высунулось дуло автомата, а потом уже показался сотрудник в черном бронежилете.
-Вы один, за вами там никого нет? - почему-то спросил он, едва ли ни чиркая этим дулом по груди Арнольда.
-Нет, а что? - удивленно ответил он, на всякий случай оглядываясь.
-Проходите... А теперь постойте здесь! - скомандовал сотрудник, после того, как они зашли, и за спиной у Арнольда послышалось лязганье запирающейся двери.
Приемная почему-то была полутемной, не горела даже лампа дежурного, и свет проникал только из соседнего коридора.
-Вот, привел потерпевшего! - торжественно объявил бронежилет. И тогда только Арнольд разглядел в полумраке, стоявшего подле него красивого, статного молодого брюнета, в котором все говорило о необычайной физической силе, одетого в какую-то непонятную форму, чем-то напоминающую путейскую.
-Так значит, вы и есть потерпевший? - спросил брюнет каким-то угрожающим тоном и устремил на него при этом леденящий взгляд немигающих черных глаз.
-Да, - спокойно ответил Арнольд, искренне удивляясь, чем это он мог вызвать такую неприязнь.
-А вы зачем жаловались? - неожиданно спросил брюнет и посмотрел на него так, что мороз слегка пробежал по его телу.
-Кому? - вытаращив от удивления глаза, спросил Арнольд, мысленно перебирая всех своих друзей и знакомых, которым он рассказывал о случившемся, и абсолютно не понимая, каким образом это хоть как-то могло заинтересовать их ведомство.
-Как, кому? Петухову, - явно неохотно подсказал брюнет, о чем-то напряженно размышляя.
-Среди моих знакомых нет никого с такой фамилией... - растерянно начал Арнольд, пожимая плечами. - Так что я даже не могу себе и представить, о ком может идти речь.
-Да?.. - в немигающем взгляде брюнета, направленном на него, появилось уже нечто гипнотическое.
"Ну до чего красив... - подумал Арнольд. - И вот эта спокойная уверенная жестокая сила... Ну, в точности римский легионер... И сколько же это самых неприступных, недосягаемых в своей красоте женщин, молча по нему сохнет, тогда как он, этот типичный интраверт, об этом, может быть, даже и не подозревает..."
-Ну ладно, - после некоторого напряженного раздумья, наконец, произнес брюнет. - Пока ступайте к Макдееву. Он вас о чем-то хотел спросить. А я, пожалуй, потом за вами пришлю. Нам тут все равно надо еще с одним разобраться.
-Как скажете... - облегченно выдохнул Арнольд, поспешно направляясь к лестнице и сбрасывая с себя это, непонятно откуда взявшееся, ощущение крайней опасности.
Оперуполномоченный Макдеев на сей раз сидел к нему боком за столом напротив. И когда Арнольд, как всегда с приветливой улыбкой, переступил порог его кабинета, он, не отрываясь от бумаг, холодно заметил:
-А, все-таки ко мне направили для начала... Ну-ну... - после чего нехотя оторвался от бумаг и развернулся к нему вполоборота:
-Вот я хочу спросить тебя, Арнольд... - почему-то "на ты" раздраженно и злобно начал он: - Ну вот зачем ты жаловался? Мало тебе было заявления? Зачем ты вообще все окончательно испортил?
-Я, право, не знаю о чем это вы все... - еще более вытаращивая глаза, начал Арнольд. - Вот и внизу тут мне один ваш товарищ назвал какую-то фамилию, а я даже ума не приложу, кто это...
-Петухов. Начальник криминальной полиции. Ты что, хочешь сказать, что ты ему не жаловался? - Макдеев явно насмешливо посмотрел на него. - А откуда тогда, по-твоему, мы об этом узнали?
-Не могу понять, - пожал плечами Арнольд. - Может, кто-то из друзей за моей спиной постарался...
-И что же это за друзья у тебя такие? - несколько настороженно поинтересовался Макдеев.
-Ну, есть один, не то что друг, а так, хороший знакомый - Паша Кавалергардов. Он сейчас в каком-то детективе снимается и связан с некоторыми чинами из ваших сфер. Но он, правда, все какие-то другие фамилии называл...
Арнольд стал припоминать, о ком там говорил Паша, когда они вместе ходили в "Апрашку" показывать фотографию его гитары, и про себя подумал: "Неужели Паша настолько уже проникся его несчастьем, что по своей инициативе стал кого-то там тормошить?"
-Ты же учти, Арнольд, - по-прежнему недоверчиво и злобно заговорил Макдеев, все более пристально к нему приглядываясь. - Я же все равно тебя проверю: правду ты говоришь или врешь...-
-А какой мне смысл врать? - искренне удивился Арнольд.
-Ты что, вообще ничего не соображаешь?! - неожиданно взорвался Макдеев и вытаращил на него свои голубые глаза. - Не понимаешь, какую яму ты себе этим вырыл?!..
Сказав это, он снова отвернулся к столу и стал отчаянно колотить по нему кулаками, приговаривая при этом каким-то непонятным голосом, в котором появилась чуть ли не плачущая интонация:
-Ну, зачем, зачем?.. Тебе же и так крупно повезло с заявлением... Зачем ты еще раз полез в это дерьмо?..
"Да что они все тут - поддали что ли с устатку?.." - подумал Арнольд, начисто не понимая, что вообще происходит и зачем его вызывали.
-Я же тебя предупреждал, я же тебе сказал... - снова повернулся к нему Макдеев. - Найду я твою гитару... Вон она, на шкафу стоит, - он раздраженно махнул в сторону шкафа рукой и с укоризной в голосе добавил - Ну что, она?..
Арнольд посмотрел на шкаф и поначалу не поверил своим глазам... Там действительно стояла его гитара, сиротливо прислонясь к какой-то коробке. Он смотрел на нее, как завороженный, и мучительно соображал: чем же в таком случае они все недовольны?
-Ну, подойди же, возьми в руки, - тоном продолжающего сердиться отца предложил Макдеев.
Арнольд бережно взял свой инструмент, так и не веря до конца своему счастью, и стал осторожно вертеть им в руках. Наблюдая за ним, Макдеев все более и более смягчался.
-Я уже всю ее внимательно осмотрел, вроде все в порядке, - произнес он, наконец, настолько мягко и участливо, как будто речь шла о спасенном им младенце. - Впрочем, тебе виднее, вот сюда поднеси, здесь света больше...
-И как же это удалось?.. - Арнольд устремил на Макдеева глаза, полные восторга и благодарности.
-А... - устало махнул тот рукой. - Взяли одного, он тут же и раскололся, потом за гитарой поехали...
-И где она оказалась?
-В Купчино. Все, как я и предполагал, а ты мне еще не верил. Продали на следующий же день то ли за сто, то ли за двести рублей в метро, где их и видели, и нам дали сигнал...
Дверь кабинета неожиданно распахнулась, и в нее буквально влетел коренастый мужчина средних лет в штатском.
-Ну, долго вы тут еще собираетесь возиться? Забирай у него гитару, а его самого давай нам. Там этот уже освободился и ждет.
-Погоди... - о чем-то напряженно размышляя, остановил его Макдеев.
-Чего годить? Ты что, до утра здесь сидеть собрался? - удивился влетевший.
- Ладно... Оставьте, пожалуй, его в покое... - после некоторого раздумья, сказал, наконец, Макдеев. - Не жаловался он. Я тут кое-что выяснил: это, оказывается, другие за него постарались.
-А какая, в принципе, разница: сам он или другие? - как-то опешил влетевший. - Не пойму я тебя... Ты, может, еще скажешь, что и заявления он не писал?
-А что заявление?.. - как бы торгуясь с ним, лукаво улыбнулся Макдеев. - Теперь-то оно нам как раз как нельзя лучше пригодилось. - Он испытующе посмотрел на влетевшего и слегка побарабанил пальцами по столу.
-Ничего не пойму...- и вовсе растерялся влетевший. - А этому-то что мне сказать?
-Скажи, что я сам во всем разберусь. В конце концов дело-то на мне.
-Ну смотри: в случае чего, ты сам эту кашу заварил, тебе потом и расхлебывать... - чуть ли не угрожающе процедил влетевший, явно неохотно удаляясь.
Арнольд, продолжая любовно разглядывать свою гитару, не переставал удивляться: "И чего это они все там вокруг да около какой-то таинственной жалобы, которой уделяют такое большое внимание? Ну что для них, в принципе, может значить жалоба какого-то там обыкновенного беззащитного обывателя, когда они теперь считай вторые, после бандитов, хозяева в стране?.."
И когда влетевший, наконец, удалился, он деликатно предложил Макдееву: -Если вдруг там надо... Какие-нибудь показания... Я всегда, пожалуйста...
-Какие еще показания? - раздраженно махнул тот рукой. - Все, проехали... Положи гитару обратно на шкаф. Завтра получишь ее под расписку у следователя. А пока присядь еще на минутку...
Макдеев закрыл на время лицо руками, после чего медленно опустил их снова на стол, и склонившись над ними, о чем-то глубоко задумался...
-Понимаешь, Арнольд, я все никак не мог понять... - тихо и задумчиво начал он. - И чем это ты мне с самого начала так понравился... То ли тем, что у нас с тобой инициалы одинаковые...
Арнольду захотелось крепко обнять его и сказать: " Да ты мне тоже сразу понравился", но на это он пока не решился, и только робко поинтересовался:
-Что, тоже Арнольдом зовут?..
-Не совсем... Андреем... Отчество одинаковое...- так же задумчиво, словно самому себе, уточнил Макдеев, и, помолчав немного, продолжил:
-Но когда я увидел твою гитару, то сразу обо всем догадался... Я ничего подобного в жизни своей не видел... - в широких голубых глазах его заблестело восхищение. - Я думал, как и все, что гитара... Ну, может, не совсем обычная, но все равно как бы ничего особенного... Но твоя гитара, Арнольд... Она же сама по себе уже есть произведение искусства...- лицо его вдруг преобразилось самым невероятным образом: в нем появилось по-детски кроткое смиренное преклонение перед чем-то недосягаемо-возвышенным...
Ком подступил к горлу Арнольда. "Вот он, мой истинный слушатель, - подумал он. - Это ему я должен каждым своим днем, каждым шагом доказывать то, что и я достоин этого его восхищения. Именно ему и таким как он, а не этим напыщенным, только вечно корчащим из себя что-то, снобам. Кто же посмел нас разлучить и так отдалить друг от друга?.."
-Понимаешь, Арнольд, - грустно и подавленно продолжил Макдеев. - Я совсем не тот человек, с какими ты привык общаться. Я мент, я злой... Я обязан быть злым... Жизнь меня таким сделала... Я иногда причиняю людям зло не потому, что я их ненавижу, а потому что это стало моей профессией, привычкой... Тебе этого не понять... Ты другой... Ты многого не знаешь... А я не могу быть с тобой до конца откровенным...
-Я все понимаю, Андрей, - не в силах более сдерживать свои чувства, порывисто и вдохновенно начал Арнольд. - Я тоже многим в жизни причинил зло. Ты, конечно же, не поверишь. Но мы с тобой занимаемся в какой-то степени одним и тем же, только ты воюешь с преступниками, а я с самой преступностью. А преступность, Андрей, это та преступная атмосфера, которую породили все эти, называющие себя композиторами, поэтами, музыкантами, такие же точно бандюги, как и твои подопечные. Не было бы этой преступной атмосферы - не было бы и такого количества преступников. Только этого почему-то никто не хочет понять...
-Понимаю тебя... - задумчиво протянул Макдеев. Хотя Арнольду показалось, что в продолжение всей его пламенной речи тот продолжал думать о чем-то своем.
-Более того, скажу тебе... - он многозначительно поднял вверх указательный палец: -Преступность... Она к тому же еще и носит большие погоны...
Сказав это, Макдеев вдруг неожиданно переменился в лице и весь как-то внутренне сжался. И тут Арнольд увидел красавца-брюнета в "путейской" форме, который неторопливой уверенной поступью хозяина прошествовал мимо него к столу, стоящему напротив Макдеева. На сей раз он показался ему еще более могучим. А когда уже он, усевшись, положил на стол свои огромные ручищи и устремил перед собой немигающий взгляд леденящих черных глаз, то Арнольд почувствовал, как не только в нем, а вообще во всем, что было в кабинете, тотчас воцарилась атмосфера почтительного страха - пришел хозяин.
-Ну как там, все в порядке? - непринужденно умиротворяюще спросил у него Макдеев.
-Там все в порядке... - густым грозным голосом медленно отчеканил брюнет и уверенно добавил - Со мной иначе не бывает.
И на мгновение в кабинете повисла томительная тишина.
-А ты как, во всем разобрался? -Так же медленно и грозно спросил он у Макдеева и не дожидаясь ответа перевел свой леденящий взгляд на Арнольда.
-В таком случае я хочу сказать пару слов потерпевшему... - он еще более пристально впился в него глазами - Вы я вижу интеллигент, поэтому на сей раз и я постараюсь выразиться интеллигентно. Ваше счастье, что когда вы писали заявление, меня не было на месте - я был в командировке. Но хочу предупредить, что если впредь что-нибудь подобное с вашей стороны еще раз повторится, то вам лучше заранее поменять место жительства.
Сказав это, брюнет неторопливо поднялся и направился к выходу.
-Давай заканчивай уже и спускайся к нам вниз - По-хозяйски скомандовал он Макдееву.
-Ладно... Ну как, понял, что сказал шеф? - подмигнул тот Арнольду, как только дверь за ним закрылась. -Значит, гитару завтра получишь из рук следователя, может быть он тебе заодно и очную ставку устроит с тем, которого мы взяли.
-А которого взяли? - скромно поинтересовался Арнольд.
-Какая тебе разница? Теперь уже ни тот ни другой никуда от нас не денутся, - саркастически произнес Макдеев.
-А вот этот, которого взяли...- робко начал Арнольд, - про футляр ничего не говорил?
На это уже Макдеев только молча посмотрел на него крайне удивленными, но в тоже время едва ли не восхищенными глазами, в которых явственно читалось: "Ну ты и нахал!.." Безнадежно махнул рукой и вполне дружелюбно закончил:
- Про футляр забудь. Главное, что мы нашли гитару!
-Право, не знаю, как и благодарить... - как бы оправдываясь, снова начал Арнольд.
-Ладно, не беспокойся... - великодушно махнул рукой Макдеев. - Я же тебя насквозь вижу. Ты не из жадных, поэтому у тебя ничего и нет. Давай завтра приходи... А вообще-то ты молодец! - вдруг весело добавил он, когда Арнольд уже подходил к дверям -Второго мы пока не видели, а одному-то ты хорошо вьебал - у него до сих пор фингал под глазом.
-Хотелось бы в это верить, - несколько смутился Арнольд. - Но мне казалось, что я тогда промазал.
-Нет, нет, хорошо, - одобрительно подтвердил Макдеев. - Я оценил.
Когда Арнольд радостно сбежал по лестнице вниз, то в приемной уже горел свет и дежурный сидел на месте.
-Минуточку... - несколько настороженно гаркнул он - С вами что, там уже все закончили?
-Да, - улыбнулся Арнольд.
-Ничего не пойму... -удивился дежурный и иронически крикнул вглубь отделения. - А вы чем там вообще все занимаетесь? Почему это потерпевший от вас такой веселый уходит?
-А мы, значит, по-твоему все только изверги и на большее ни на что неспособны? - так же иронично ответил ему, весело спускавшийся по лестнице Макдеев. -Ты лучше полюбуйся, какое мы дело состряпали.
С этими словами он протянул дежурному папку.
-А мне то оно зачем?
Дежурный нехотя перелистал страницы, и перед глазами Арнольда на мгновение промелькнула фотография его гитары.
-Нет, нет, ты внимательно почитай, - настаивал Макдеев. - Оцени какой классический "следак". Прямо бери и помещай в любое учебное пособие в качестве примера.
-Ладно... А этого-то что, отпускать? - на всякий случай поинтересовался дежурный
-Нет, он с тобой ночевать останется... Отпускать конечно.
"Ну я ли не живой классик! - с гордостью подумал Арнольд, выходя из отделения. - Даже тут умудрился классический "следак" после себя оставить!"
***
Солнце радостно улыбалось Арнольду, когда он, держа под мышкой завернутую в одеяло гитару, чуть ли не вприпрыжку возвращался домой, закончив, наконец, процедуру со следователем, который, в свою очередь оказался уже настолько любезен и галантен в общении с ним, что он даже не узнал в нем того коренастого мужчину, что влетал минувшей ночью в кабинет к Макдееву.
-Ну, наконец-то! - радостно воскликнул Вова, едва он открыл дверь. - Все в порядке? Давай проходи. А у нас гости.
Парадный стол был уже приставлен к дивану, и на нем красовались бутылки и закуски.
-Арношка, ну где ты пропадаешь? - попытался подняться с дивана уже изрядно поддавший высоченный красавец Даня, как всегда в шикарном костюме и галстуке. - Вова сказал, что ты пошел за гитарой. Неужели нашли?.. Невероятно. За это надо выпить.
-Погоди, ты меня сначала с дамой познакомь. - расплылся в улыбке Арнольд, с восторгом и некоторой завистью глядя на молодую, весьма интересную женщину, сидевшую рядом с ним.
-Ее зовут Наталья! -торжественно объявил Даня - Арношка, ты не поверишь... Можешь себе представить: возвращаюсь я намедни домой на тачке пьяный в секиру. Говорю шоферу, мол, туда-то... Он меня привозит, я выхожу и не могу ничего понять... Улица вроде моя, а дом не мой... Куда, говорю, ты меня привез?.. И вот больше ничего не помню... О чем я потом с ним разговаривал?..
-Да ты чуть было... - тихо напомнила ему Наталья, устремив на него влюбленные глаза, в которых Арнольд уловил печать какой-то неизгладимой тоски и грусти.
-Ну, в общем, не неважно, не помню и все... - не обращая на нее внимания, продолжил он.
-Зато утром!.. - лицо его озарилось прямо-таки счастьем - Представляешь...Я лежу в постели, а рядом со мной лежит красивая женщина, которой я никогда до этого в жизни не видал...Я смотрю на нее и вижу, что у нее все в порядке...
При этих словах на глаза Натальи почему-то надвинулись слезы и она тихо прошептала:
-Лучше не надо об этом...
-Почему не надо? Ты что, хочешь сказать, что ты не красивая женщина?
-Была красивая... - грустно поправила она.
-Должен сказать вам, Наташа, что Даня прав - вы и сейчас очень красивая женщина - не скрывая своего восхищения, улыбнулся Арнольд.
-Поняла?.. Натаха, Арнольд мой друг... Он артист, музыкант... Кстати, у тебя не найдется подруги для него? Он у нас мужик хоть куда, сама видишь...
-Не надо ему подруги, - вмешался Вова. - К нему скоро Инка приедет. Он повернулся к Арнольду и заботливо добавил. - Кстати, она звонила тут без тебя и сказала, что уже выезжает.
-Слушай, Арношка, бросай ты эту дуру. Чего ты в ней нашел? - раздраженно выпалил Даня - Натаха, ты можешь себе представить: ему нравятся женщины, у которых бюст... Ну как бы тебе это сказать?.. Пятого размера.
-Обижаешь, Даня - лукаво улыбнулся Арнольд - Седьмой - восьмой и не меньше. Хотя, - он соблазняюще посмотрел на Наталью, - Я уже в том возрасте, когда все молодые кажутся красивыми.
-Ладно, ребята, давайте в конце концов выпьем, - предложил Вова -У человека такое событие - гитара нашлась. Если бы вы знали, как он тут переживал, и я вместе с ним. А в результате все кончилось благополучно.
-Ну, наконец-то! - радостно воскликнул Даня - Молодец, Вова. Арношка, давай, родное сердце, за тебя, за твою удачу... Ты расскажи-ка нам, как ты там был у следователя.
-Ой, ребята... - как-то безнадежно махнул рукой Арнольд - Показали мне одного, которого взяли. Такой красивый мальчик, можно сказать, совсем еще ребенок. У меня прямо сердце кровью облилось. Тут же захотелось его обнять и сказать: ну что ж ты наделал, придурок?..
Все с нескрываемым удивлением посмотрели на него, а Даня злобно проворчал:
-Этот ребенок по лицу тебя бил, гитару твою забрал, а ты...
-Ничего не могу с собой поделать, ребята, такой я человек... - задумчиво произнес Арнольд. - Вот когда они у меня гитару забрали, то я готов был убить и того и другого, и попадись мне что под руку и догони я их, так, может, и убил бы... А теперь наоборот, мне их жалко. Поскольку гитара нашлась, а им теперь из-за меня куда больше достанется...
-Ничего не пойму... То, значит, ты готов был их даже убить, а то вдруг начинаешь нюни распускать. Ты, может, еще скажешь, что и судить их не надо?
-Я бы лично не судил. Потому что, ну как бы вам это объяснить... Я и признаю только два закона... Один из них высший христианский закон всепрощения... Это когда ты у меня украл, а я тебе все простил... А другой - естественный природный "закон тайга", когда ты у меня украл, пусть даже пустяк, а я тебя взял за это и убил. И этот второй "закон тайга" я также считаю вполне гуманным и справедливым.
-Ну-ка, ну-ка. поясни, в чем же это по-твоему, тут заключается справедливость...
-А ты, Даня, лучше меня должен знать. Ты же, в отличие от меня, в настоящей тайге был и знаешь, как там все оставляют и никто ничего не крадет. И все приветливы друг с другом и никто никому не делает зла, а наоборот помогают друг другу и выручают в беде... А почему? Что там, люди из другого теста?.. Да просто каждый думает: а зачем я буду ему гадость делать? А вдруг он увидит и пристрелит? И никто ничего не узнает... Да он даже и не думает... Это уже в подсознании у него сидит, как привычка. Вот тебе и подлинный гуманизм и справедливость закона... А все это современное, так называемое гуманное, законодательство, только развращает людей соблазном и безответственностью и на руку в первую очередь преступникам, а не честным людям.
-Слушай, Вова, а ведь в чем-то он прав. - неожиданно серьезно заговорил Даня. -В тайге, ты знаешь, вот заходишь в избушку... а они там везде по тайге разбросаны... И чего в ней только нет... и сети, и капканы, и посуда всякая, и продукты, и даже шкурки висят самые ценные... Я, помню, всегда удивлялся: как это они все это просто так оставляют?.. И вот только сейчас, благодаря ему, дошло...
-Ну, так он у нас философ. Мы тут с ним такие беседы ведем каждый день. Я, правда, все думаю, как бы нам из этого ну хоть какую-нибудь выгоду извлечь, да вот пока ничего не получается...
-В таком случае... Я предлагаю выпить за философа... - поднял рюмку Даня. - Значит, он у нас не только артист, но и... Кстати, Арношка, а ведь Наталья-то тоже артистка... Я совсем забыл тебе об этом сказать... Ты-ка порасспроси ее, может у вас какие-нибудь общие знакомые найдутся...
-Вряд ли, это было давно... - грустно протянула она. -Еще в конце восьмидесятых...
-Ну-ка, ну-ка, это очень интересно - тотчас оживился Арнольд. - В эти годы и у меня, так сказать, был расцвет. А где вы, что?..
-"Театр верхней одежды". Не слыхали о таком?
-Как же, помню... - на сей раз довольно сухо отреагировал он, а про себя подумал: "Тоже мне актриса... Это Даньке у нас все едино, что актриса, что манекенщица, а я бы настоящую актрису сразу по глазам увидел..."
-Их несколько потом было, - уточнила Наталья, - но я была в самом первом, самом престижном... И была - вторая прима... Первая была еще выше меня ростом и такая вся еще более из себя... Конечно, я тогда тоже выглядела лучше, ноги были полнее...
Она гордо подняла голову, и глаза ее слегка засветились каким-то азартом победителя.
-Мы тогда первые поехали за границу уже безо всяких валютных ограничений. Что там было!.. Самые шикарные отели, шампанское прямо в номер. Я ходила зимой по живым цветам... Они были везде, где мы только ни появлялись... Нам приносили тогда все, что мы только ни пожелаем... И самое удивительное... - она вдруг улыбнулась наивно по-детски, но в тоже время слегка иронично и грустно, - как я тогда думала обо всем этом, что так оно все и должно быть и будет всегда... Мне тогда было то-ли восемнадцать, то-ли уже девятнадцать лет... Если не верите, у меня фотографии сохранились, видеокассеты...
"Вот она... Одна из тех, кто свершал тогда эту "культурную революцию" - подумал Арнольд - Одно из тех знамен, которое подняла тогда вся эта закомплексованная развратная мразь. Апологет женской красоты... Вокруг которой с тех пор и приплясывает вся эта идеологическая надстройка... Красота, которую и я безумно любил всю свою жизнь... И так же безумно ненавидел за ее продажность, и наглость".
-Оцени, Арношка, какая женщина сидит на твоем скрипучем диване, - самодовольно воскликнул Даня и, повернувшись к ней, добавил: - Слушай, зайка, а мне ты всего этого не рассказывала почему-то. И я теперь, честно говоря, удивляюсь: почему это ты в таком случае сидишь здесь с нами, а не пролетаешь где-нибудь над Парижем?
Она устремила на него гневные глаза, полные обиды и отчаяния:
- Между прочим я пролетала над Парижем, и не раз, а вот ты...
-Ну, извини, зайка, я не хотел тебя обидеть, - поспешно перебил он ее. - Мужики, давайте выпьем за прекрасную даму!.. -Так, встали, локти в стороны... За тебя, зайка... Дай-ка я тебя поцелую...
-Скажите, Наташа, а как потом складывалась ваша судьба? - спросил Вова, с каким-то особым пристальным вниманием наблюдая за ней.
-Потом я вышла замуж за дипломата. Муж поставил условие, чтобы я ушла из театра, и я согласилась, хотя мне этого очень не хотелось... Но я думала, что дипломат - это что-то такое особенное, а оказалось...
Она немного брезгливо передернула губы и заговорила на удивление просто и откровенно:
- Можете себе представить?.. У них там все делятся на своих и чужих. И мне с утра до ночи свекр со свекровью пытались объяснить, кто там свои, а кто чужие. А я все никак не могла понять, поскольку и те и другие всегда вместе. Так вот под своих меня вся моя новая родня, чуть ли не собственными своими руками, подкладывала прямо в постель, в то время как чужим нельзя было даже улыбнуться. Я однажды перепутала и улыбнулась одному... Просто улыбнулась... Так такой скандал был!.. В конце концов я не выдержала и развелась.
-Зато уж когда я развелась... - заговорила она по-прежнему задумчиво и грустно, - то не стало ни своих, ни чужих. Все тут же разом перестали узнавать и здороваться... Я хотела было вернуться в театр... Но там уже набрали новых, а потом он и вовсе развалился... Кто-то с кем-то чего-то не поделил...
-Ну и чем же, зайка, ты тогда начала заниматься? - поинтересовался Даня, с каким-то жестоким сарказмом глядя на нее.
-Вовсе не тем, о чем ты подумал, - резко и гневно оборвала она его, после чего продолжила уверенно и спокойно: - У меня тогда еще было достаточно друзей, и я сошлась с одним начинающим бизнесменом. Мы с ним поехали в Минск. Ну, это был удивительный город... Можете себе представить, в одном банке доллар стоит шесть рублей, а в другом двадцать... Обменников тогда еще не было... Покупаем, значит, в том, в котором шесть, и везем продавать в этот, в котором двадцать... А потом обратно туда покупать... Короче за день туда-сюда - у нас целый чемодан денег... Веселое было время! Каждый день гуляем в шикарном ресторане... Вот этот французский коньяк, что сейчас по пятьсот рублей, так он у нас просто не переводился. С него-то, пожалуй, все и началось...
Арнольд внимательно слушал ее рассказ и по-своему заново переживал то смутное время, которое, подняв в качестве кумиров на щит вот таких, как она, начисто разрушило тогда все его планы и надежды, разом переменив все ценности, все нормы взаимоотношений между людьми. Но теперь, глядя на ее осунувшееся грустное лицо и на то, как она пьет наравне с ними, абсолютно при этом не пьянея, он еще больше ужаснулся всему произошедшему.
-Что ж, зайка, сама виновата. Не надо было злоупотреблять, - назидательно произнес Даня и самокритично добавил: - Хотя не мне тебя учить...
-Но самое удивительное... - не обращая на него внимания, как бы самой себе продолжала Наталья, - даже не то, что я так быстро привыкла ко всей этой роскоши... А то, что среди всех них, кто окружал меня в то время, не нашлось ни одного, кто бы просто сказал мне: дура, подумай - кто ты есть на самом деле?.. Тебе учиться надо... Наоборот, стоило мне только уйти от одних, как тут же появлялись другие...
Раздался звонок телефона, и Вова, который внимательней всех слушал ее рассказ, раздраженно скомандовал:
- Иди-ка в ту комнату, оттуда поговори...
Арнольд снял трубку параллельного аппарата.
-Але... Тонечка, дорогая!.. А почему ты не с нами? Мы тут все сидим, отмечаем возвращение гитары... Нашли, дорогая, в том-то и дело, что нашли!.. Правда, меня заодно чуть-чуть не поколотили... А представляешь: кто-то, я даже не соображу кто, по своей инициативе надавил на какое-то высокое начальство, и те, видимо, сверху: ну-ка найти немедленно! А эти вызывают меня среди ночи, и так это, что мороз по коже: вы зачем жаловались?! А я и ума не приложу: в чем дело. Это уж я потом сообразил, что к чему...Что?!. Так это твоя работа?.. Ну ты даешь!.. А кто этот Толя?.. А почему меня не предупредила?.. Потрясающе... Значит, Лена специально подстроила так, чтобы я и был этим искренним шлангом... Гениально... Ну, за это ей особую благодарность... Да нет, все в порядке, Макдеев меня спас, чисто по-человечески...Тонечка, дорогая, последняя просьба...Ты там на работе в понедельник мне на самой лучшей бумаге, самым красивым шрифтом, всего одну страницу... Значит так, диктую... "Начальнику Гу Ве Де города Санкт-Петербурга генералу Власову..." Там инициалы уточни, а..."От"... Ну, это ты сама... Теперь большими буквами посередине - "Благодарность"... И далее: Позвольте в Вашем лице выразить глубокую благодарность и признательность вверенному вашему руководству коллективу ш...того Отделения милиции... за проявленные ко мне внимание и заботу, а также абсолютно точные своевременные действия... В результате которых была найдена моя концертная гитара, похищенная у меня преступниками"... Успеваешь?.. Далее, с новой строки: "И в первую очередь оперуполномоченному МакдеевуА.П... за высочайший профессионализм и необычайно чуткое человеческое отношение ко мне как к потерпевшему"... И опять с новой строки: "Также позвольте выразить надежду, что такое добросовестное выполнение своего служебного долга Вашими подчиненными будет Вами отмечено. Гитарист и композитор..." Ну, в общем, в понедельник приеду, распишусь, и мы пошлем... Как ты думаешь, пойдет такое?.. Тонечка, миленькая, если бы не ты... Ладно, даю Вову...
-Давай, иди, это Тоня, - бросил он тому, возвращаясь к гостям.
-Арношка! Родное сердце! Пора уже доставать гитару. Пусть Натаха послушает, как ты играешь, - чуть ли не тоном распорядителя заявил Даня, которого уже слегка качало из стороны в строну. -Зайка, ты должна обязательно его послушать, он такой мастер...
Арнольд внимательно посмотрел на нее и понял, что у нее это не вызвало особого интереса, а Даня был уже настолько пьян, что вряд ли воспримет что-то серьезное, а ничего другого ему исполнять не хотелось, тем более потому, что его отрекомендовали как мастера.
-Давай попозже, когда Инка приедет, - уклонился он. - Ты лучше расскажи мне, что там у тебя с магазином?
-А что рассказывать? Отобрали у нас помещение...
-И что в нем теперь?
-Ничего. Шпана всякая собирается и гадит, а так же кошки бездомные, собаки...
-Ну, а долг КУГИ вы тем самым похерили?
-Какой там? На Оле висит триста тысяч. Теперь она не может никакой собственности на себя записать.
-Ну, ты знаешь, я еще тогда, когда у вас там ошивался, поинтересовался у Оли, сколько стоит аренда и все такое прочее, и понял, что даже всей своей выручкой вы этих затрат не покроете.
-Нет, почему, можно покрыть, если водкой торговать, причем левой. Но это значит быть связанным с криминалом...Ладно, не будем о грустном, давай лучше выпьем... Где там Вова?
-Я здесь, - выкатился тот этаким бодрячком. - Что, уже налито? За что пьем? Я предлагаю: за здоровье. За здоровье всех присутствующих!.. Ну вы тут, ребята, посидите немного, а мы с Арнольдом пойдем покурим на кухню...
-Слушай, я не знаю, о чем думает твой Данька... - тихо и взволнованно начал Вова, как только они удалились на кухню, - но ты на всякий случай имей в виду, что у этой Наташи не только алкоголизм, это, я думаю, ты и без меня заметил, но еще и гепатит "це" на этой почве, а это уже штука страшная. Она лет десять еще протянет, поскольку организм молодой, но не больше... Ты бы предупредил его как-нибудь незаметно. Эта штука, правда, не всегда передается, но может...
-Он теперь уже в лучшем случае ее до дома проводит, а сам к жене пойдет, - уверенно заявил Арнольд - А как ты сообразил насчет гепатита?
-Да она сама ненароком обмолвилась, пока ты там разговаривал с Тоней, и к тому же я внимательно присматривался к ней весь вечер и как медик уже догадывался, что что-то там не то... Ну, ладно. Я не только за этим тебя позвал. Ты знаешь, пока ты тут переживал насчет гитары, мне не хотелось лишний раз тебя волновать, но теперь, я думаю, можно...
-А что такое?
-Да понимаешь, я подумал, подумал и решил перебраться от тебя к Тоне. Она мне очень нравится, и потом до работы от нее ближе...
-Ну так, Вова, твое право, мог и сразу об этом сказать.
-А я вот все думаю: на что ты будешь жить, если я уеду?
-Ну, это уже, как говорится, мои проблемы. Ты, ради бога, делай только то, что в твоих интересах, а обо мне не думай. Еще чего не хватало? Ты и так очень многим мне помог, и я уже чувствую себя чересчур обязанным. А со мной... Что-нибудь да будет... О!.. Инка приехала, пойду открывать...
-Ну что, Исакин, не встретил, так хоть раздень, - защебетала с порога Инка, как всегда загадочно улыбаясь. - Пальто сними, а насчет остального я еще подумаю. Порядочный-то мужчина, между прочим, одевает женщину, а ты только и можешь, что раздевать.
-Ну, порядочный, может, и одевает, а настоящий, - расплылся в самодовольной улыбке Арнольд., - он прежде всего раздевает.
-Исакин, а ты никак уже пьян? - тотчас вскинулась та - Я же тебя предупреждала, что если ты будешь пить, то я не буду к тебе приезжать. Ты думаешь, я шучу? Ты что, не понимаешь, что, когда ты напьешься, у тебя будильник на без двадцати восемь? А мне этого мало. Мне надо, чтоб хотя бы на без четверти девять.
-Ну, Инночка, ну, не так откровенно... У нас гости...
-А что гости? Пусть и они услышат. Правду, Исакин, никогда не надо скрывать. Так... - она величаво прошествовала в комнату. - Здравствуйте всем, кого не видела... Это кто у нас?.. Даня?.. Очень приятно. А ты знаешь, Даня, я как раз о тебе думала - продолжала щебетать она, уверенно усаживаясь на пододвинутый Арнольдом стул - Хотела тебя с одной своей подругой познакомить. Она учительница, такая же как и я, даже слегка помоложе меня будет. Живет одна... Но я вижу, сегодня ты не один, поэтому потом как-нибудь. Здравствуйте, девушка... Очень рада познакомиться... Наташа?.. Меня Инной зовут...
-Ну, давай, Инночка, чего тебе положить? - заботливо склонился над ней, подоспевший из кухни, Вова - Ты как, водочки выпьешь?
-Спасибо, Вова. Ты настоящий джентльмен, не то что Исакин. А где Тоня? Почему ее нет с нами? Я ведь, собственно, ради нее и приехала. Ты думаешь что, мне Исакин нужен? Да он меня не ценит. Хотя я, в отличие от него, порядочная женщина, а не какая-нибудь потаскуха. Кстати, знаете чем отличается порядочная женщина от потаскухи?..
-Ну-ка, ну-ка, подскажи нам. - тут же оживился Даня.
-Порядочная, - начала она необычайно серьезным тоном, - это у которой все мужчины идут по порядку. Ну вот у меня, например, сейчас по порядку идет Исакин.
-Ну, так... В этом что-то есть... - переваривал информацию Даня.
-А потаскуха... - она обвела своим загадочным взглядом всю аудиторию - Это которая потоскует, потоскует... И одна спать ляжет.
-Ну, Инка!.. Ну, молодец!.. Это обязательно надо запомнить и дома рассказать. - от души засмеялся Даня. - Давайте, ребята, выпьем тогда все за порядочных женщин!.. Зайка, а ты кто у нас: порядочная женщина или потаскуха? - повернул он голову к Наталье.
-Дань, а может мы уже пойдем?.. - умоляюще и грустно отреагировала та.
- Так, Исакин... - на сей раз напустив на себя учительскую строгость, заявила Инка - Если хочешь, чтобы я тебя простила за то, что ты тут без меня напился, то доставай гитару и пой мне "Леди", хотя, впрочем, сначала можешь спеть "Сорокалетье", а потом уже "Леди". И учти, Исакин, это ты меня такой сделал, до тебя я была совсем другой.
-Молодец, Инна, хоть ты ему, наконец, напомнила, - искренне обрадовался Даня. - А то мы его тут весь вечер просим, а он почему-то все ну ни в какую. Давай, родное сердце... Фу ты черт, опять телефон... Вова возьми - тебе там ближе... Что, опять его?.. Ну вот, только собрались послушать...
-По-моему, это твой брат, - пояснил Вова, подавая трубку.
-Давай тогда я опять там возьму, а ты потом здесь повесь, - сказал Арнольд, направляясь в другую комнату.
-Здорово, братец, - раздался в трубке, как всегда серьезный и слегка заунывный голос. - Ты, я слышу, опять там гуляешь... Я даже слегка завидую тебе, поскольку у тебя ну никакой ответственности ни за что вообще... Но при этом хватает наглости говорить всем: ах какой я бедный, какой несчастный, как меня все не понимают... Ты, братец, типичный "совок". Вот из-за таких, как ты... Ладно, я устал уже тебя ругать... Если до пятидесяти лет ума не нажил, то что поделать...Ты в курсе, что отцу опять стало хуже?.. Ночью был приступ, парализовало левую ногу... Пока что мать справляется, Дашка ей помогает. Но, сам понимаешь, у нее тоже семья, хозяйство. Это ты у нас один ничего не делаешь... Поэтому я и решил: поезжай-ка ты, дорогой братец, в Ярославль и бери весь уход на себя. Тебе сколько на раскачку времени потребуется, недели хватит?.. Вот и давай, хоть какая-то польза от тебя будет... Все расходы на переезд я беру на себя...Что?.. Какая еще гитара?.. Потом расскажешь, мне сейчас некогда. А вы все там что, телевизор не смотрите?.. Да показывают, как наши Грозный бомбят. Ужас что творится... Целые дома на глазах в клочья разлетаются... Вот, вот... Ничего себе!.. Это почище Югославии будет, пожалуй... Ладно, братец, пока... Жуть, что творится...
"Так... Не внял Господь моей молитве... По-своему все решил...- глубоко задумался Арнольд, вешая трубку. - Гитару, значит, мне вернул. А зло, накликанное мной, словно вырвавшийся на свободу огонь, поползло дальше... Поскольку зло рождает только зло... И тут, именно в это же время, отцу моему вдруг стало плохо... Отец воевал за эту страну, кровь проливал... Интересно: а между этими событиями есть какая-нибудь связь?.. Наверняка есть. Между всеми событиями есть связь - это еще Вольтер подметил. Только мы не хотим и не в состоянии ее понять..."
-Арношка! Ты, я гляжу, закончил уже разговаривать, а к нам не идешь почему-то, - появился в дверях Даня. - Нехорошо, змей, что ты нам сегодня так ничего и не сыграл. Слушай... - он, покачиваясь, наклонился к его уху - А хочешь я Наташку оставлю у тебя? Как ты там песню мне сочинил на день рожденья?.. "В нашу молодость ходили мы с треногой по полям, и не только хлеб делили мы, бывало, пополам..." А?.. Давай мы сейчас ее саму спросим?.. Зайка!.. А ты не хочешь здесь остаться? Мне-то уже пора...
-Как, ты хочешь без меня уехать?!. - в глазах ее вспыхнул уже не столько гнев, сколько ужас. Она поспешно поднялась, и тут только Арнольд увидел, какие у нее высокие и безупречно красивые ноги, в то-же время как-то неестественно похудевшие, как, впрочем, и вся фигура в целом.
-Нет, Зайка, я просто подумал, что ты устала и хочешь отдохнуть, - нехотя оправдался он. - А то так поехали...
Она явно цеплялась за его вальяжного красивого друга, который по возрасту годился ей уже в отцы. Цеплялась интуитивно, как за последнюю надежду, по всей видимости, полагая, что если она его спасла вчера от каких-то там неприятностей, в которые он по пьянке норовил вляпаться, то и он может ее спасти от нависшей катастрофы...
"Бедное несчастное ты мое "знамя перестройки". - подумал Арнольд, все более проникаясь ее благородной красотой, на которую уже легла печать смертельной опасности. И вдруг на мгновение давно забытое чувство овладело всем его существом. - Ты чем-то похожа на ту, которую я так безумно любил когда-то... И лет тебе сейчас столько же, сколько и ей тогда было... Может, мне попытаться тебя спасти?.. Ты только посмотри на меня так же умоляюще..."
-Так, Исакин, давай провожай гостей, а потом прибирай все со стола, - тоном хозяйки распорядилась Инка. - Что, Вова, и ты уезжаешь? А ты-то зачем?.. Ну, как хочешь... Тоне от меня большой привет. Исакин, где там у тебя мой халат? Я пошла в ванную...
Арнольд начал сносить грязную посуду в раковину, попутно допивая остатки водки и доедая объедки. "Врешь ты все, Инка, насчет будильника, - подумал он, как только алкоголь стал брать свое. - Было бы что не так, не ездила бы... А мне, дорогая, скоро надо будет уезжать в Ярославль, выполнять свой сыновний долг... Вот она - новая вариация моего безработного существования..."
-Исакин, а давай не будем... - жеманно извивалась Инка, выйдя из ванной с накрученным на голову полотенцем и нарочито пытаясь застегнуть халат на своей необъятной груди. - Ну я серьезно... Давай не будем...Ну, Исакин, зачем тебе это?.. Давай лучше не будем... Ну, а если будем, то давай!..
***
"Воспитав" в очередной раз своего мужа, Инка укатила обратно к нему в деревню. Вова перебрался к Тоне. А Арнольд возобновил свои каждодневные занятия на гитаре, по-прежнему теша себя надеждой, что раз его гитара все же вернулась к нему, самым невероятным образом, то значит и он когда-нибудь займет с ней, наконец, достойное положение в обществе.
Но раздумывая над всем случившимся, он все более и более заострял свое внимание на взрывах в Москве и Волгодонске, которые таким потрясающим образом совпадали по времени со взрывами отчаяния и гнева в его душе. " Есть ли на самом деле между этими явлениями какая-то причинно-следственная связь, или все это лишь плод моего болезненного воображения?" - задавал он себе один и тот же вопрос. И, пытаясь на него ответить, он стал вспоминать всю свою сознательную жизнь: когда и при каких обстоятельствах он еще был примерно в таком же состоянии, как и в эти дни, и что тогда происходило в стране.
"Начнем, пожалуй, с моей любви к Малининой... - решил в конце концов он - До этого-то я все равно ничего толком не помню... Помню только, что пер, как танк, со своим этим гитарным призванием, ничего не замечая вокруг и видя в свою "смотровую щель" только достижения великих, которых и сам надеялся в ближайшее же время достигнуть, безжалостно перемалывая при этом, словно гусеницами, свои самые лучшие годы.
А тут... Как сейчас помню, был восемьдесят третий год... Как будто после долгого набора высоты, я воспарил, наконец, над бесконечными облаками, и солнце осветило иллюминатор... И с Янченко мы тогда Родриго сыграли (для гитаристов по тем временам это было событием), и с Пустовым были самые лучшие концерты и гастроли, и, наконец эта появилась во всей своей красе... И сказала: ты переменил все мои представления об искусстве, ты открыл мне глаза на истину, будь моим наставником и руководителем, и устремила на меня влюбленные глаза...
И было это нормальным и естественным продолжением и призвания и карьеры. И была она моей второй половиной, которой я должен был дожидаться. И появилась именно в то самое время, до которого и надо было дожидаться... И надо было, по всей видимости, думать не о благородстве, а о счастье как все...Сразу бросать жену и детей и просить ее руки... Им же потом всем лучше бы было. Эта-то уж никогда бы не допустила , чтобы я так опустился и выпал в осадок. Но...
Но как я был прекрасен тогда именно в этом своем благородстве! Не то что нынче... Как относился к людям... Как всех любил...Как жертвовал собой... Как надеялся всех осчастливить, преподнеся им со сцены свою "Богиню"... И аранжировки рождались сами одна за другой... И я только потом понял те принципы, по которым их сочинял...
А в стране с какой-то головокружительной быстротой Генеральные секретари стали сменять один другого, распаляя в народе предчувствие больших перемен... И наконец, в самый разгар, в самый пик этой моей возвышенной любви пришел к власти долгожданный меченый "мессия", который вдруг, на удивление всем, без бумажки сказал просто и естественно: "Оно, конечно, ежели... Хотя, однако, все-таки..." И тотчас вся страна всколыхнулась радостью и надеждой... А еще все говорили о каком-то небывалом урожае восемьдесят пятого года, который так и не сумели собрать...
Но когда весной восемьдесят шестого... вдруг стало ясно, что свою "Богиню" я со своим благородством, то ли проворонил в самом начале, то ли и вовсе выдумал от начала и до конца, во всяком случае для меня уже "она мертва, а тайны не узнал я"... И "Великая идея", которой я жил все эти три года и к которой готовился, как тогда считал, всю предыдущую жизнь, никогда не осуществится... И было больно, нестерпимо больно... И я катался по полу, проклиная и ее за ее фантастическое вранье, и себя за свою не менее фантастическую наивность... И саму жизнь, которая потеряла при этом всякий смысл...
Так вот тогда-то и взорвался этот Чернобыль!.. Ну конечно... Именно тогда... Меня друзья, помню, еще увезли, чтобы как-то успокоить, на первое мая на пикник на Мшинскую... И все время лил бесконечный дождь... И мы тогда вовсе не знали, что он может быть радиоактивным...
Это совпадение еще больше потрясло Арнольда. И он принялся лихорадочно припоминать свою дальнейшую жизнь, не переставая удивляться при этом, насколько она по своей какой-то изначальной, необъяснимой философской сущности, в целом была аналогична жизни его страны. Это бессмысленное никому не нужное разрушение семьи... Эта бабья истерия в самых невероятных ее проявлениях... Это стремительное падение достигнутого престижа... Эта, не понятно откуда возникшая, братоубийственная ненависть сыновей друг к другу...
Он мучительно вспоминал некоторые ключевые моменты и сопоставлял их со своими личными...
Не помню, черт побери, ничего не помню... Память моя так устроена, что хранит в себе только хорошее... Вот все что было в деревне помню... Теперь и там весь дом разворовали, стекла выбили... И те годы, что я был влюблен, тоже помню почти все, хотя это было так давно... А потом... Так, отдельные концерты, встречи...
О, вспомнил... Чечены меня ни за что избили в Ленконцерте... И тут, буквально вскоре, и началась эта чеченская война... Которая так и продолжается до сих пор... И я, помню, тогда еще подумал: надо же - кто-то из них меня, считай, чуть-чуть обидел, а теперь все они горят синим пламенем...
Он снова и снова перелистывал страницы своей биографии, пытаясь припомнить аналогичные совпадения.
А в прошлом-то году... Когда я опять было воспарил... И опять, как и в восемьдесят шестом, пребольно грохнулся... Когда я приехал к родителям в Ярославль из Москвы, как говорится, не солоно хлебавши... Потому что оказалось, что моя эта "англичанка" - вовсе не то, что я о ней думал... И я снова пребывал в полном отчаянии, переживая бессмысленность этой жизни...
И тут мне показывают в "Новостях", что взорвался чуть ли не весь центр города Ташкента, куда я как раз к ней и направлялся... Это ж я в повести написал - Ашхабад... На самом-то деле Ташкент...
Ничего не пойму... - все более поражался Арнольд - Если на таком уровне где-то там рассматривается моя персона... То почему эта жизнь использует меня исключительно как этакий генератор злобы, а не добра которому я всю жизнь учился?.. Я же не хочу злиться... Мне же это противно и больно... Но она сама уже стала приносить ко мне на дом свои мерзости и тыкать меня ими, словно медведя в берлоге... Почему я вынужден постоянно злиться, тогда как каждая частица моего существа создана для того чтобы любить?!
Неожиданно для себя он вспомнил "Откровения Святого Иоанна", в котором все время упоминается некий Агнец. И Агнец этот гневается, а на земле из-за этого происходят жуткие катаклизмы. А кто он этот "Агнец"? Он и не Бог, "Сидящий на престоле и Живущий во веки веков"... и не один из семи Ангелов, летящих по небу и трубящих : "горе, горе, горе живущим на земле"... и не Иисус, "подобный Сыну Человеческому" и который "есмь Первый и Последний"... Но пришел "великий день гнева Его" и "небо скрылось, свившись как свиток, и всякая гора и остров двинулись с мест своих"... "И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не было с тех пор, как люди на земле".
И на кого же это так разгневался Агнец? - заинтересовался Арнольд, перелистывая "Откровения". - Ах вот оно что... Разгневался-то он на "зверя, имеющего семь голов и десять рогов", и на "поклоняющихся зверю и образу его"... А "десять рогов, суть десять царей", которые "передадут силу и власть свою зверю"... А "семь голов, суть семь гор на которых сидит жена"... А жена эта - "мать блудницам и мерзостям земным"... И все они "будут вести брань с Агнцем"... А у Агнца "семь рогов и семь очей, которые суть семь духов Божиих"... И "Агнец победит их"...
"Так, так, так... И что же за всем этим кроется? - мучительно размышлял Арнольд, перечитывая "Откровения" снова и снова. - Ведь все же это не что иное, как символы, за которыми стоят глубокие обобщения. "Зверь" - это, по всей видимости, то что я называю животным физиологическим в человеке... А "рога" - это не те что бодают, а, скорее те, что трубят то есть выражают сущность... Они кроме того - "суть десять царей, которые еще не получили царства, но примут власть со зверем, как цари на один час"... То есть, те выразительные средства, которых до этого не было... И самое интересное, что все они, к тому же, находятся под властью "жены - матери блудницам и мерзостям земным" и выражают "нечистоту блудодейства ея"... Ну в точности то, что мы имеем сегодня! Этот воинствующий секс-символ, побуждающий в людях звериное... о котором трубят все эти электронные "рога"... и всеобщее этому поклонение.
А Агнец, с которым они "будут вести брань"... Это, по всей видимости, то что я называю духовным и выражает оно себя посредством "семи рогов и семи очей, которые суть семь духов Божиих"... Так, а муз у нас девять... Но, если исключить Эрату и Терпсихору - муз весьма сомнительных для выражения духа Божия, то останется как раз семь... Тогда не случайно и то, что "двадцать четыре старца пали перед Агнцем, имея каждый гусли и золотые чаши, полные фимиама, которыя суть молитвы святых, и поют новую песнь".
"Гусли" - это замечательно, - усмехнулся Арнольд. - Это как раз и показывает сколько вариаций претерпело Писание, но смысл, в общем-то, и тут улавливается - преемственность художественных задач и принципов, в отличие от звериных, которые царствуют один час.
И когда, значит, физиологическое начинает торжествовать над духовным... Когда все начинают поклоняться зверю и матери блудниц и мерзостей, а цари земные начинают "передавать силу и власть этому зверю"... А у духовного теряется всякая надежда быть услышанным и понятым... Когда прерывается связь времен, тогда-то "Агнец" и начинает гневаться.
А "Сидящий на престоле и Живущий во веки веков" стало быть терпит, когда люди творят безобразия и только нравоучает их устами очередного "Агнца" и даже, скорбя всем сердцем отдает этого "Агнца" на заклание, зная что потом благодаря этому еще больше "поклонятся Ему все живущие на земле". И только тогда, значит, когда они начинают вовсю поклоняться "зверю" и "матери блудниц и всех мерзостей земных", терпению Его настает предел и он дает волю гневу этого Агнца со всеми вытекающими от сюда последствиями. Поскольку это, по всей видимости, и является главной причиной любого катаклизма и вырождения. Будь то Вавилон, Рим или нынешняя цивилизация... Это-то и поведал "свидетель верный"... Потому-то Он и "Альфа и Омега"... - Заключил в конце концов Арнольд
Но нынче "Сидящий на престоле и Живущий во веки веков", - снова продолжил он свои размышления. - Видя, по всей вероятности, как успешно развиваются события благодаря этому поклонению, решил что можно "умертвить третью часть людей" одними только наркотиками и, вовсе не обязательно чтобы для этого "звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром". Вон, метеорит летел, да промазал... И война на Балканах не переросла в мировую... А Он ведь и раньше подумывал о том чтобы "не делать вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву"... А делать этот вред "только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих".
И очередного агнца Он, по всей видимости, до поры до времени пасет, в надежде что тот рога-то свои нарастит да при благоприятном моменте перекричит-таки зверя. И все "возрадуются и возвеселятся и воздадут Ему славу". А он, этот агнец, оказался не таким уж и "Агнцем": рогов должным образом не нарастил, а уж начал гневаться. Гор и островов, правда, с места не сдвинул, но три дома взорвал...
Арнольд вздрогнул, чувствуя куда уже завели его эти размышления, и стал спешно оправдываться сам перед самим собой: да ну, как я мог, я дома сидел, а кто-то подогнал самосвал со взрывчаткой, подсоединил часовой механизм...
-Всякое событие может произойти, а может и не произойти, поскольку является только звеном в бесконечной цепи других событий, каждое из которых так же может как произойти, так и не произойти. - неожиданно услышал он над собой величественный и уверенный Голос, перед которым он сразу же. независимо от себя самого замер в почтительном благоговении и только тихо прошептал:
-Но как я мог взорвать?
-Взрыв - это когда время взрывает пространство, - задумчиво ответил Голос. - Когда нарушается благоприятная взаимосвязь между этими категориями.
-То есть мой гнев воздействовал на категорию время...- трепеща всем сердцем, спросил Арнольд.
-Не гнев, а печаль - уверенно поправил его Голос - Великая печаль, которой ты сорвал еще одну печать с Моей книги Познания жизни. А гневаюсь только Я и тоже от невозможности что-то изменить другим образом.
-Откуда ты, Голос?.. - потянулся к нему всем своим существом Арнольд. Но как только в его сознании промелькнула некоторая догадка, так сразу же он и почувствовал, что голос этот уже далеко от него и больше он его не услышит. "Не гнев, а печаль"...- Задумался он. - Как это верно... Когда Чернобыль взрывался во мне не было никакого гнева, были только боль и отчаяние."
Но тут же категорическое нежелание принимать все это на свой счет решительно овладело им, и он буквально выкрикнул вдогонку этому голосу:
-Все равно причем здесь я?! Сколько других взрывов и трагедий произошло за все это время, которые никак не связаны с моими личными переживаниями?!
-А с чего это ты решил, что ты один такой великий ум на этом свете, также незаслуженно выброшенный этим временем на помойку? - Тотчас переспросил его уже обычный близкий внутренний голос. " Так неужели, на самом деле, судьба мира настолько зависит от нашего к нему отношения?!" - в ужасе подумал Арнольд.
***
Звонок в дверь прервал его размышления. Он сразу же открыл, так всегда, не спрашивая "кто там".
-Вам письмо. Распишитесь, пожалуйста... и вот здесь еще...
-Спасибо, - поблагодарил Арнольд, внимательно разглядывая нестандартный продолговатый конверт. - Это надо же сколько печатей!.. Так, и что там...
"МВД Российской Федерации. Главное управление внутренних дел Санкт-Петербурга и Ленинградской области". Етишкина мать...
"Уважаемый Арнольд Петрович! Благодарим вас за теплые слова в адрес сотрудников ш...того отдела милиции К..ского РУВД. Сообщаем, что вопрос о их поощрении решается. Ваше письмо будет использоваться как пример профессионального и добросовестного исполнения служебного долга в работе с личным составом ГУВД. По поручению начальника ГУВД. С уважением..."
-Это надо же!.. - он никак не ожидал такой реакции со стороны всемогущих органов. Внимательно разглядывая тщательно подобранные к каждому разделу письма разнообразные шрифты, он тотчас догадался, что над ответом ему явно старались.
Это вызвало в его душе какое-то особое чувство, примерно такое, какое он испытывал иногда раньше, когда его восторженно хвалили за неудачное выступление. "По всему видно, что я большую радость доставил им своим письмом", - подумал он и мысленно представил себе, как среди ворохов всяческих жалоб, требований пересмотра, всевозможных апелляций и кассаций, вдруг, словно луч света в темном царстве, выскочило его письмо: "Позвольте выразить глубокую благодарность и признательность..." Ну прямо, как в том анекдоте, когда пожар в публичном доме, и все кричат: воды!.. воды!.. И вдруг распахивается дверь, и оттуда раздается радостный голос: -А в десятый номер, шампанского, будьте любезны!
Неожиданно люди предстали перед Арнольдом совсем в другом свете, нежели он всегда их воспринимал. "Они же все дети... - с горькой усмешкой подумал он. - Они дерутся друг с другом... Они жалуются друг на друга... А когда им весело - они скачут и визжат... и чем дальше, тем больше... И не знают, что заканчивается это всегда одним - слезами... Они вообще никогда не задумывались над тем, над чем думаем мы - философы... что...зачем... откуда... и почему... Они заигрались своими электронными игрушками... и не понимают, какую яму себе роют, заменяя естественное сознание на виртуальное... Им всем нужен отец, который бы за них все думал и решал, и которого бы они только беспрекословно слушались... Но как они хотят при этом, чтобы их похвалили и погладили по головке!.. Пусть даже не отец, а хотя бы кто угодно... Как все этого хотят... все, вплоть до самого грозного генерала...
Так, телефон... Кажется междугородний... Наверное мамочка интересуется, когда я, наконец, приеду...
-Але...
-Здорово, Афанасий, - раздался в трубке густой бас, и сердце Арнольда тотчас переполнилось особой радостью.
-Малыш, дорогой! Ну где ты пропадаешь? Какими судьбами?
-Да вот, прочитал твою повесть и решил позвонить. Долго говорить не могу, сам понимаешь. Поэтому постараюсь вкратце изложить свое мнение.
-Ну давай, плюй...
-А ты знаешь: на сей раз я плевать не буду, а, более того, скажу, что у тебя большой талант и что тебе непременно надо писать.
-Ну, спасибо, не ожидал... Да писать, понимаешь, я бы и рад... Но кто читать будет? Это ж я так, для вас с Димкой написал, чтобы как-то оправдаться за причиненные хлопоты.
-Молодец, хорошо оправдался и давай продолжай в том же духе. А о том, кто будет читать, не думай. Ты на многое замахнулся и в этом случае не бывает, чтобы так все сразу. Вспомни классиков. Ты, главное, пиши. У тебя есть еще какие-нибудь замыслы?
-Ну, честно говоря, не дает покоя одна задумка. Сюжет опять-таки автобиографический... В общем, педагог, ну, назовем его, к примеру, Аркадием Петровичем, ведет класс гитары в музыкальной школе. А под это дело - все, что я думаю о музыке, о гитаре в частности, о современной школе, о современности...
-Вот и давай, очень хорошо. И чтобы ни дня без строчки, понял? Димка, как ты его там в повести обозвал - Филя, тоже в восторге. Он тебе на днях позвонит. А сейчас извини, старик, время - деньги...
"Надо же, Малыш похвалил, - трепетно забилось сердце Арнольда. - Всю жизнь, встречаясь, только подкалываем друг друга... Хотя ближе друзей, чем они с Димкой, у меня, пожалуй, нет...
Опять в дверь звонят... Интересно: кого принесло на сей раз..."
-Здравствуйте. Я представляю Департамент жилищно-коммунального хозяйства города Санкт Петербурга. Вы в курсе, что ваш долг по квартплате составил уже..?
-Да, в курсе.
-А вы собираетесь его погашать?
-Вообще-то собираюсь...
-Что значит: вообще-то собираюсь? Мне надо точно знать: когда и в какой срок.
-А вот этого я никак не могу вам сказать. Потому что я уже три года живу, абсолютно не ведая, на что я буду жить завтра. Живу, понимаете ли, как пахан в тюрьме...
-А почему вы не работаете?
-Я не могу сказать, что я не работаю. Я работаю. И более того, хочу заметить, что если большинство людей у нас работает для того чтобы жить, то я живу для того чтобы работать.
-Так почему в таком случае?..
-Потому что я не служу. Но я искренне удивляюсь при этом, почему мне с моими способностями и умом не находится нигде места.
-Так вы сами должны прилагать к этому усилия.
-Видите ли, я всю жизнь привык держать экзамены. И теперь готов это делать. Но теперь не держат экзаменов. Теперь отпихивают и пролезают. А мне, для того чтобы научиться отпихивать и пролезать, надо, пожалуй что, заново родиться. И к тому же тут еще срабатывает один такой закон природы... Чем меньше, тем лучше пролезает...
-А вы кто, вообще, по специальности?
-Вообще-то я музыкант. Но настоящий музыкант, а не то что теперь подразумевается под этим словом. И кроме этого есть еще много всякого, чем бы я мог быть полезен...
-Да, теперь, конечно, с этим делом тяжело. А вы не пробовали работать не по специальности?
-Пробовал, но потом понял, что этого нельзя было делать ни в коем случае.
-Это почему же?
-Ну, как вам сказать, в свое время я умудрился почти все потерять, только из-за того, что позволил приклеить себе ярлык "аккомпаниатора". Представляете, что будет теперь, если я в своем возрасте приклею себе ярлык "сторожа"?.. Тут я уже потеряю и всякую надежду...
-Нет, что вы, надежду терять никак нельзя. Но что мне в таком случае передать? С меня ведь тоже спрашивают.
-А вот ваш этот департамент... Это государственная организация?
-Пока что государственная, во всяком случае.
-То есть вы у нас представитель государства?
-Ну, в какой-то степени. А при чем тут все это?
-А при том, что вы передайте пожалуйста этому государству... Что оно совершает большую ошибку, не используя на своей службе таких людей, как я... И что оно в этом случае теряет больше... Несравненно больше!.. Несоизмеримо!