О, хотя бы найти мне осколок от твоего
зеркала, чтобы осталась память о тебе!
В вонючих, чёрных, дымных облаках
Влачится поезд по полям зелёным,
По золотым пескам, по тёмным грунтам,
Сквозь ненависть дождей, сквозь радость солнца,
По пёрышкам мостов, по грудам скал,
Сквозь ушки игл - ворота городов.
В железных ящиках его вагонов
Нос морщат, полнясь отвращенья к дыму,
Фарфоровой ладонью белый веер,
Расписанный прозрачными тенями
Пейзажей, бабочек, цветов весенних,
Раскроют и надушат, и лицо
Упрячут, как за крылья мотылька,
За веера - и лишь цветы в причёсках,
Словно на ветках задрожат над этой
Прозрачно-мотыльковою защитой...
Народ на жёлтых глинобитных стенах,
Напомнивших цветочные горшки,
Толпится. На дорогах и в воротах,
Как муравьи, толкаются людишки,
Встречая поезд - невидаль и диво
По тем местам, по тем-то временам.
Все норовят в окошко заглянуть,
Рты приоткрыв в глядении усердном:
А может, отодвинет занавеску?
Все ждут: а может, выйдет на перрон?
Плебейское святое любопытство -
Единственное развлеченье бедных -
Столь ненасытно, сколь неумолимо.
Среди косичек, курток и лохмотьев
Мелькают даже сюртуки и шляпы.
Здесь нет ли той девчонки, что, быть может,
В резне недавней чудом уцелела,
Когда за длинный нос и крест на шее
Легче, казалось, поплатиться жизнью,
Чем даже плюнуть под ноги себе?
И даже если здесь её и нет,
То уж по возрасту и быть могла бы,
Чтоб позже описать вот этот путь -
Путь пораженья, плена и позора,
Триумф достоинства и возвращенья,
Как милостивой, так немилосердной
И всемогущей матери к сынам.
(В эпитетах нет ничего плохого -
Сколь милостивы, столь немилосердны
И силы Неба, и душа природы.)
Железный ящик дряхлого вагона,
Свист паровоза... Вот в окна квадрате,
Чуть дрогнув, отодвинулась немного -
Ах-х!!! - паутина белой занавески,
И со всех уст сорвался лёгкий вздох:
Ах-х!!! Властностью немолодой мужскою,
Стремительной и тяжкой красотою,
Присущей только женщинам,
Рождённым
Под сенью уицраора Ниссуша,
Блеснуло это тусклое стекло,
Что так невнятно плоские слои
Повисших облаков отобразило.
Сверкнули резко чёрные глаза,
Как два ещё не догоревших угля,
Как два огня, ещё не отпылавших.
И всякий понял, что скрывает этот
Железный ящик старого вагона,
Как внутри мрачной бочки паровоза
Сокрыта топка, где пылает алым
Прекраснейшая движущая ярость,
Раскалена усилиями мышц.
Чуф-ф! - взвился пар вокруг стальных суставов,
Колёса лязгнули... И поплыла,
Сокрыта в пыльном ящике железном,
Императрица, в золотых напёрстках
Скрывая алые и злые когти,
Наточенные, словно для охоты,
А за бесстрастностью буддийских статуй
Скрывая душу древнего Китая
И древней Азии загадку-душу,
Сама такою будучи душою -
Прекрасною и полною коварства,
Непредсказуемою и богатой,
Талантливой в искусствах и жестокой,
Блистательной, великой и ужасной,
Спасительной, как дождь во время засух,
Как благодетель или добродетель,
Уничтожающей, как ураган,
Всё на пути сметающей, как пламя.
По две серьги жемчужных в каждом ухе
Белеют перламутром тайных слёз...
С неё по повелению её
Дрожащими прислужницами сдуты
Все самые малейшие пылинки.
Теперь - ясна, как зеркало, она.
Что к зеркалу прибавишь иль убавишь?
Ведь отраженьем беспощадно точным
Оно нас радует или пугает.
С мозаикою бисерной короны,
Сверкать её, как радугу, заставив,
Играют шаловливые лучи,
В вагонное окно под ритм колёс
Влетая, словно пчёлы, сквозь стекло -
Оно для пчёл живых преграда, но
Не для лучей... Под веером в тени
Задумчиво, как когти из металла,
Блестят напёрстки - тайное оружье
Для истязанья непокорных слуг.
Но милостивы к солнечным лучам...
Да к пёсику, что дремлет на коленях,
Покрытых шёлком яркого халата.
Ещё бы, он уж очень сладко дремлет,
Забывши спрятать розовый язык.
Они так даже ласковы, пожалуй,
К этой собачке в золотой шерсти
С лицом мартышки или... человечка,
Глядящего из львиной рыжей гривы,
Из сердца хризантемы золотой...
Всё это так. Полями вьётся пыль,
Туманя горизонт, закат печаля.
Вот слышен крик: вы мне осточертели!
И тут же плачется: одна, одна...
Попробуй, подойди - заплатишь жизнью.
За дерзость наглеца постигнет участь
Неведомая, тайная и злая...
Вот приз, что притягателен и страшен!
Сокровище, которое нельзя
Приобрести, не заплативши жизнью!
Непокорима и непобедима
Стоящая на равных - как богиня,
Или, вернее, словно божество:
В мужском,
По крайней мере, в среднем роде...
История Европы повторится -
Где гугеноты, Итальянка, ужас
Резни (не в одну ночь, но месяцами!) -
И с опозданьем лет всего на триста.
Плоди стада безвольных сыновей
И правь за них, если сумеешь лучше!
О, дай мне быть хоть евнухом твоим!
Никто тобой не может обладать,
Тобою обладанье смертоносно,
Но рядом быть и не желать тебя...
Я думаю - совсем другое дело.
Кто думает иначе - флаг им в руки.
Влиятельность увечных царедворцев...
Кто друг тебе ещё средь злого мира?
Но, может быть, хоть раз да я увижу,
Что тронет чуть заметная улыбка
Пунцовые, как царский пурпур, губы...
Да! Несмотря на весь свой деспотизм
И слухи об интимном демонизме,
Ты, так же, как все женщины твердишь,
Что ты покинута и одинока...
Позволь мне быть собакой или кошкой -
Карманным волком или львом мышиным,
Ведь ты их любишь больше, чем людей,
По крайней мере, больше их жалеешь!
Позволь мне стать тем солнечным лучом,
Что заглянул в глаза твои сегодня
И прочитал лишь четверть твоей мысли.
Слова твои, как капли-колокольцы,
Пугливо падают в поля часов,
Нетто что наши длинные реченья:
"Че-рез-за-бор-вы-со-ко-но-гу..." Тьфу!
Позволь мне быть вагоном дребезжащим,
Ты не прикажешь ведь жестоким словом
Убить вагон - и так он не живой,
Но повезло ему необычайно,
Ибо когда ты выйдешь из вагона,
Он тайну сохранит ещё надолго -
В нём сохранится сладкий аромат
Твоих молочно-пряных благовоний!
Вагон - волшебный ящик.
Кто колдун,
В нём заключивший, может, смерть свою,
Пленивший душу Дальнего Востока,
Расчётливо-неистовую душу,
Презрительно взирающую в окна,
Всё восседая в позе величавой,
Чуть опустив топазовые веки
На чёрные алмазы длинных глаз?
Но знаю я - плен этот добровольный!
Сожжённый человек противно пахнет,
Так не спеши кричать: убей чужого!
Не лучше ли использовать его?
Она сидит, по-прежнему бесстрастна.
Напёрстки золотые в шерсть собачью
То прячутся, то, вынутые нежно,
Сверкают под падением луча.
Слезами дождь засеет поле-ночь.
Они к утру, возможно прорастут
Огнями драгоценно-ярких рос
На влажных листьях всякого растенья.
И если это так - то вот ответ:
"Была я в детстве сиротою и
У дяди своего жила в дому
Из милости, была вместо служанки,
Сметала пыль, сдувала пыль, углы
Я очищала от докучной пыли,
Читать училась чуть ли не украдкой,
Тайком на пляски уличных танцоров,
На маски их, на символы страстей
Смотреть я убегала со двора,
Послушать их затейливые речи.
С тех пор прошло уже немало лет,
Немало лет угроз и унижений,
Лет угожденья слабому супругу,
Лет урывания мгновений счастья,
Немало лет убийств и деспотизма...
И прочитала я немало книг:
Трактатов и стихов, занятных баек,
А также соблазнительных писаний.
Немало я людей сжила со света
И потому, наверное, я знаю
Хотя б чуть-чуть на белом свете жизнь.
Нет, ложь не в силах убедить меня,
Когда в день скорби крикнет: веселись!
Я просто уже знаю, что почём.
И зря беснуются насчёт прогресса
Те, кто желает казни чёрным косам, -
Маньчжурской славы в память ритуалу,
Те, кто ходить остриженным желает,
Те, кто Китай желает нарядить
В военные френчи, а также в кепки,
Зря ненавидят все они меня!
Я знаю: стоит им достигнуть власти,
Как те же взятки, тот же мордобой
И та же косность снова воцарятся
Повсюду, где и до сих пор царили.
Самопровозглашённый император
Усядется в горах на месте тигра.
И снова станет весь народ насильно
На каторгу постройки новых стен,
На муравьиный труд, гигантский труд,
На рабский труд, вряд ли кому-то нужный,
Сгонять, своею властью похваляясь.
И точно так же будут, как ослов,
Работников дубиной погонять.
Как в кресле Павла Первого - Булат,
Я тоже "зрю сквозь целое столетье"
И тоже знаю, что я говорю.
Я знаю. И не склонна обольщаться,
Хоть обольщённый счастлив - до прозренья...
Ещё скажу я, что страною править
Нельзя позволить женщине - пусть даже
Она призванье чувствует в себе
К политике и к наивысшей власти,
Но ограничена она во всём -
В передвиженьи даже по стране -
И ей страну в руках не удержать...
Уж так ведётся - у неё слабее,
Чем у мужчины руки - это правда.
Она боится слабости своей.
И этот страх баб заставляет вместо
Великих дел вершить одни интриги,
Себя спасая суматошной злобой.
Как русские, они пускают слюни
Над каждой, ими же убитой жертвой.
Как русские, они разводят нюни
И антимонии, свершая зло - на деле.
Или - не совершая ничего,
Что, кажется, ещё паскудней зла.
Ещё клянусь, что буду я не я,
Если тому, кто мне чинил обиду,
Стократно не воздам и настроенье
Ему я не испорчу на всю жизнь -
Пусть даже и заочно, пусть загробно..."
Вот так бы, может быть, могла ответить,
Та, что под гнётом тяжких обстоятельств,
Надеясь самобытность защищать
До самого последнего полвздоха,
Пошла, однако, нынче на поклон
Цивилизации машинно-дымной
И улыбалась жёнам европейцев,
Негибким в их корсетах, как поленья.
Дарила кольца и свои рисунки
Давала в ручки белые всем тем,
Кто будет ею через год в Нью-Йорках
Пугать своих детёнышей в матросках.
Какой кипит котёл за той улыбкой!
Воистину, печь адская одна
Могла б так вскипятить этот котёл!
Но не унижен вежливый поклон,
Хотя поклон - это ещё не всё.
Она ещё попробует кататься
На трёхколёсном велике большом
Однако, "странно дело - лисапед"!
Зад едет, отдыхает, ноги же
Во благо зада трудятся усердно.
О, берегитесь! Ведь императрица
Властительницей названа не зря,
Не титулом, а многими делами
(И добрыми деяньями, и злыми),
Любовью множества простолюдинов
И счастлива, и велика под небом.
Серьёзны все намеренья её:
Поставить достижения науки
Своей цивилизации на службу,
Владеть оружьем, техникой и многим,
Чем славен варварский холодный Запад,
В своих использовать всё интересах,
Себе всегда остаться на уме,
А в день, когда сравняется с Европой
Восток, то повернётся задом к ней,
Как некогда грозился Пётр Великий,
Но как не сделала его страна...
И очень жаль, что мы глупей Китая!
Не символ ли того пути в столицу,
Проделанного в полутьме вагона
Самой великой из китайских женщин
Во оны времена, теперь тот поезд,
Что именуется "Москва - Пекин"
(А в просторечии - "притон", "барыга"),
Возле которого вовсю торгуют
Немыслимых расцветок барахлом,
Унижены из-за дешёвых тряпок,
А из вагонов первого-то класса
С презрением аристократов к быдлу
Взирают чистой публики столпы...
Как много началось в тот день, когда
Из первых лиц Китая в первый раз
Свершила путь на поезде к столице
Императрица, взгляд в окно бросая
И гладя тонкою рукой холёной
Священного малютку-пса с лицом,
Как у мартышки или человека...
Красавица былая! Профиль твой,
Твой нос прямой - способны дух рассечь
Взглянувшему случайно на тебя,
Но часто не велят глядеть на высших
Тем, кто ниц падает, глотая пыль...
Август 1995.