Зенин Валерий Юрьевич : другие произведения.

Серебряный телохранитель

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Серебряный телохранитель

(Рассказ)

  
   У него была древняя, как мир, необычная работа. Говорили, что раньше это поприще было легче. Он уставал. Выходных почти не было, но и когда выпадал спокойный день - а именно таков был его выходной - едва ли и тогда нашлась бы секунда, выкроенная из круглосуточного бега времени, которая позволила бы расслабиться, просто сесть, закрыть глаза и ни о чем не думать. Даже минуты, внешне свободные, не предвещавшие таинственной неизбежности, всегда держали его в напряжении. Слишком большая ответственность лежала на его хрупких юношеских плечах, почти детских, и она давала ему силы. Он и рассуждал иногда, как ребенок, чем донимал своих коллег, маститых профессионалов, повидавших всякое, поражавшихся его наивности. Но работу свою он знал хорошо.
   В строгой и чёткой деятельности их службы некомпетентность исключалась, цена ошибки, неучёта обстоятельств, времени, судеб людей была велика. За отступление от программ и инструкций строго взыскивалось, вплоть до высылки в жёсткие пограничные пределы, где жда­ло долгое и трудное раскаяние и тернис­тый обратный путь.
   Он не во всём соглашался с шефом своего отдела, в прошлом году учинил спор с Главным Стратигом, с жаром высказывая ему свои соображения по смягчению режима пограничной зоны, где работа была на порядок труднее и столь же необходимее. Его понимали; его свойственную молодости вспыльчивость, импульсивность, грандиозность замыслов, оригинальность идей - но свободы не прошлом Великом расколе. Строжайший запрет висел над любой инициативой, без ведома как минимум Младшего Куратора. Его бесили архаичные нафталинные порядки и старые методы работы. "Мир стоит", - думал он, но перемен не предвиделось.
   Его клиент доставлял массу хлопот. Почти его ровесник, избалованный самодовольный эгоист, единственный отрок обеспеченных родителей, проматывающий в пух заработанное умом и руками состояние. Это продолжалось уже долгие годы, и не было для него откровением. Свою привязанность к Родту, трудно объяснимую при таком его скверном характере, он не осознавал вполне и сам удивлялся собственной неразгаданной тайне, в то же время отдавая себе отчёт в том, что по другому и быть не могло: служба не до пускала какого-либо негодования и малейших намёков на антипатию к клиентам в зависимости от их внутреннего мира. Отношения строились чисто по профессиональным признакам, чем поддерживалась безупречная репутация Посланников незаменимой и непостижимой как само Время, службы, где он состоял рядовым сотрудником.
   Заведенные многие годы назад порядки оставались незыблемыми, словно гранитная стена, о борьбе с которой он мог и не помышлять. Многие коллеги догадывались о бушующей в нем жажде свежего чистого ветра, и лишь некоторые молча выражали ему своё сочувствие взглядами и, казалось, своё согласие с его борьбой, в душе поддерживая его искрометные безапелляционные страсти по отношению к высшим.
   За нашумевший в прошлом году случай с его инициативой крепко досталось всему их отделу от Главного Координатора, подобный поступок не имел прецедента за всю историю существования Посланников. Ему грозил даже перевод на менее ответственную должность, а это страшно. Не материальные выгоды беспокоили его, да и любого из сотрудников. Выражение недоверия, отсутствие веры к нему - вот что тяготило его дол три дня, пока его судьба решалась в высших сферах.
   Его отстоял Младший Стратиг, взяв на себя просчёты в его подготовке в предварительном центре. Повстречав его как-то в нижних ярусах, он сказал:
   -- И как тебе дали такое имя -- Фе­мид? Абсолютная противоположность тво­ему экстраординарному поступку. Закон, гм... к-хе, есть закон. Н-да... Оценки-то какие были по ноосознатике?
   -- Проходящие всегда, -- потупившись, ответил он.
   -- М-да... -- задумался Младший более для вида, чем на самом деле. -- Ну что ж, работай... ещё одна подобная... Словом, ты понял. Да, а что там у тебя за предложе­ние усовершенствования к Заместителю Координатора? Никакой самодеятельнос­ти!.. Пока иди.
   -- Я хотел ускорить...
   -- Никаких ускорений! -- почерствев, перебил его Младший. -- Если не поум­неешь, жди неприятностей.
   Застыв на полшаге, он добавил:
   -- Не видно, чтобы проходящие... Один из скользящих постулатов генезиса, ну, быстро?!.
   -- То, что сегодня есть великое несча­стье, завтра может оказаться великим бла­гом, с точностью до наоборот, -- отра­портовал он, как в студенческую быт­ность.
   -- Вот так, а ты выдумываешь новые вентиля...
   Младший менторски похлопал по пле­чу поникшего Фемида. Подфыркнул угол­ком рта и, пригвоздив его ещё раз взглядом, зашагал к широкому, играющему тенями ветвей, окну.
   За стеклом, на охмелевшей последни­ми терпкими соками лета листве неуло­вимо билось солнце, затеяв прощальную игру с багровеющими кронами, и нако­нец, найдя союз с ветром, кинулось ему навстречу, раскидало ещё верившие в веч­ное тепло и жизнь ветви, разлилось вос­торженно, хлынуло в окно... Небесный свет окутал, пронизал Стратига, раство­рив его в разгорающемся колорите осен­них красок, оставив лишь сияющий зо­лотистый ореол его униформы...
   Грянувшие последствия не заставили себя долго ждать. Они исподволь росли, наматываясь словно невидимый для него снежный ком -- и это стало хорошим уро­ком для него. Возникшие причинно-след­ственные реструктуированные аномалии удалось нейтрализовать благодаря вмеша­тельству сверху -- спасая своего клиента, он вызвал гибель тридцати других... По­добное происходило в их службе -- с не­постижимого ведома Координатора, а в его случае расценивалось как "неприем­лемые для его статуса действия".
   Он переживал долго, замкнулся, по­теряв юношеские крылатые мечты навсег­да. Не оставляя работу, в свободные ми­нуты вновь садился за книги и снова не во всём с ними соглашался... Авторитет их авторов был непоколебим, Фемид осоз­навал, что всё в них правильно, веско, весомо, и ничего более логичного, дей­ственного и полностью отвечающего тре­бованиям службы предложить он не мог, но чувствовал едва уловимую несправед­ливость -- он даже не мог сказать: к себе ли, к клиентам, доверившим им самое дорогое; так хрупки были его домыслы. Это мешало ему работать, сомнения то отступали, то вновь одолевали его, изма­тывая бессонными ночами...
  
   Родт мужал на глазах, чего нельзя было сказать о его мозге, взбалмошном и пад­ком к диким фантазиям, скользящим по краю бритвы. Но Фемид всегда успевал помочь ему в последние секунды... Родт принимал это как само собой разумею­щееся, не останавливаясь, не задумыва­ясь, не удостоив его ни малейшим сло­вом благодарности...
   Безнаказанность, вседозволенность рас­паляли Родта, превращая работу Фемида в преодоление нескончаемой вереницы фортелей, выкидываемых его клиентом, последствия которых ложились тяжким бременем на его плечи, руки, ум: расхлё­бывать в конечном итоге доставалось все­гда ему...
   Он был обязан, как и все сотрудники, всегда находиться в форме и действовать в любой ситуации, которую мог в мгновение ока подкинуть ему неугомонный Родт. Пос­ледние события основательно подкосили его надежды на перемены, и он всё реже мыс­ленно возвращался к возможной реконст­рукции хотя бы их нижнего яруса, непос­редственно контактирующего с клиентами, всё больше прислушиваясь и доверяя опы­ту корифеев и метров.
   Странную закономерность в своих стремлениях открыл он за последние ме­сяцы. Иногда ему, как в упоительном сне, хотелось видеть всё более интригующие пассажи Родта и в последнее мгновение приходить к нему на помощь. В своих си­лах он был уверен. Его захватывало упое­ние риском и борьбой, даже зависть к существам, играющим с жизнью на гра­ни фола. Буйство чувств, душевных кра­сок, их мгновенный переход: от бурых но­ябрьского кладбища до бездонной опья­няющей голубизны апрельских небес! Раз­ве встретишь такое в их просчитанном, разумно выстроенном, пропитанном ра­циональностью братстве!
   "Эхе, куда меня занесло", -- думал он, и в силу своей излишней, для сотрудни­ка службы Посланников, эмоционально­сти с трудом утаивал, отгоняя подобные всплески проявления своей личности, не­совместимые с безупречной деятельнос­тью их службы.
   На его терзания обратил внимание Старший. Он вызвал его к себе на самый верх, где окна и солнце в них так сияли, что Фемид с непривычки, впервые ока­завшись так высоко, со смешанной радо­стью и благоговением, а где-то и со стра­хом, выслушивал на этот раз по-отечес­ки добрый голос, открывавший ему ал­мазные грани их профессионального мас­терства, внося покой, смирение и целос­тность в его разрывавшийся сомнениями разум.
  
   Добравшись до предпоследнего яруса, он с холодком в груди вышел в простор­ный, прозрачный верхом коридор. Ему навстречу с кислой миной двигался Акн, один из охранников третьей иерархии. Форменный его балахон измятой вздыб­ленной халабудой с полуоторванным пра­вым рукавом, мотыляющимся в такт по­шатывающейся походке, висел на нём, покрытый к тому же ниже пояса какими-то пахнущими разляпистыми пятнами.
   -- Привет, как жизнь? -- хрипло спро­сил он.
   -- Ничего, жить можно, -- ответил Фе­мид.
   Акн приостановился. Он был небрит, осу-нут и выглядел смертельно уставшим. Глаза его растерянно блуждали, тускло поблес­кивая глубоко затаёнными, мучившими его думами, видимо, ими и можно было как-то объяснить драму, участником которой он, несомненно, являлся, случайно представ перед Фемидом после её развязки.
   Фемид впервые увидел его таким, бо­лее того -- впервые вообще встретил ох­ранника Посланников в таком виде. "Воз­можно ли сие? -- оторопел он, -- поди, похлеще, чем мой", -- подумалось ему о клиенте Акна.
   -- Зверь, -- сказал Акн, вторя его мыс­лям, -- натуральный... Только что просил о его переходе... Куда там, надеются и верят. В кого, спрашивается?! -- уставился он, возбуждённый и взвинченный, на Фемида. -- Я же знаю его с пелёнок: в три года он утопил котёнка в бочке. А потом... растоптал его...
   Он закрыл глаза, помассировал глаз­ные яблоки, поникнув головой и как бы вытягивая пальцами и стряхивая мучив­шие его пережитые видения, несомненно отразившиеся на его потрёпанном и из­мождённом облике.
   -- Вчера опять два смертоубийства... Твой как? Баламутит?
   -- Не подарок -- но смертоубийство! Он не способен, -- сочувствуя и сопере­живая Акну, ответил Фемид.
   -- Ну, бывай... К нему? -- спросил Акн.
   -- Да. Проблемы похожие, но случай полегче, чем у тебя. Удачи, не уступай, говорят, он втайне симпатизирует твёрдо отстаивающим свои убеждения...
   Акн подмигнул, с лёгким кивком го­ловы, своими, несмотря на обрушивший­ся на них мрак, не потерявшими сияния и чистоты глазами, улыбнулся тепло и светлолико и исчез в заоблачном свете. Прозрачная крыша заиграла в солнечных лучах мириадами радужных бликов, раз­бросав тысячи искрящихся звёздочек на полу, на стенах...
   Напоследок Старший сказал Фемиду, ещё менее субординально, чем до этого:
   -- Ты слишком щепетилен со своим клиентом... оказываешь тем самым ему медвежью услугу. Кое о чём он и сам дол­жен догадываться. У нас не простая кон­тора заурядных охранников. В конечном итоге это в наших же интересах.
   Старший прошёлся туда-сюда перед Фе-мидом, заложив руки за спину.
   -- Тонкие энцемы штудировали? -- по­луутвердительно спросил он. Фемид кивнул.
   -- Хотя кто их поймёт, они же рассчи­таны не на таких, как твой... Родт, ка­жется?
   Фемид повторил жест головой.
   -- Если на каждого десятого повлияют -- и то слава... А ситуационные спирали уб­рали из арсенала? -- и вовсе съехав к беседе равных, доставляя жгучее, непрерывно щемящее неудобство Фемиду, спросил, ос­тановившись, лоб в лоб, Старший.
   -- Нет, но не рекомендуют, -- ответил он виновато.
   -- По мне -- зря. Зря, -- критически за­метил Старший, -- полезная вещь, нужная вещь, что они там думают, наверху?..
   Он продолжил движение, устремив за­думчивый взгляд в купающуюся тишину кабинета, вдаль за окна, с такими чис­тыми стёклами и таким обилием струя­щегося в них света, что Фемиду пришлось прищурить глаза. Когда он повернул го­лову, вновь услышал голос Старшего из слепящей льющейся лучезарности:
   -- Вот что я тебе скажу: пусть поваля­ется на больничной койке, очень даже действенная процедура.
   Фемид хотел что-то возразить, напом­нить о гуманности, вспылить даже, бро­сить Старшему нечто укоризненное, но лишь надул щёки.
   -- Знаю, знаю, я не призываю ослабить сопровождение, так, шмемсель-мемсель: перелом ноги или другая несложная опера­ция... В общем, подумай, ты лучше знаешь его. Это тебе так, нелигитимная информа­ция для серого вещества. Ну, ступай...
   ...Родт окинул взглядом свою "тачку". "Эх, хороша -- запело что-то в душе не в первый раз, но тут же осеклось. -- У Саррита "Маклохум-порше"... "Маклохум порше": било в голове, отдаваясь в руках и путая их... триста сорок лошадиных сил, сто километров за четыре секунды -- за три с половиной секунды..."
   Он наконец разобрался в ключах и от­крыл дверь: "За три с половиной..." Сза­ди взвизгнули протекторы...
   -- Родди, ну когда ты сдержишь обе­щание, это неприлично -- обманывать де­вушку!
   Он оглянулся. Из открытого окна "Форд-вульфа" выглядывала, кокетливо наклонив голову и рассыпав струйки во­лос по перламутру двери, его недавняя знакомая. Определённо не под руку, по­думал он. Отступив от мыслей о "Макло-хуме", он фамильярно подвалил к её ма­шине, браво скрестил ноги, прогнулся, чуть оперевшись рукой о перламутрово-синий капот "Вульфа".
   -- Не договорился ещё? -- Ксения не собиралась выходить, её пальчики бара­банили по крыше "Вульфа", бросая вы­зов его самолюбию.
   "Вот ещё", -- подумал он, но она была слишком красива, и Родт, припомнив хмельной разговор на прошлой неделе у Громова, сказал:
   -- Послезавтра в восемь у мотеля "Ди­кое колесо".
   Он соврал, договора не было, но Родт не сомневался, что всё будет в порядке -- не мог он ответить по-другому. "Она ещё привлекательнее, чем тогда", -- не отпус­кало его.
   -- Можно, со мной будет подруга? -- спросила Ксения.
   -- Нет проблем, -- не теряя марку, слаконичничал Родт. Он понравился сам себе и, кажется, Ксении -- это прочитал он в блеснувших её глазах и том, едва уловимом истомно-туманном взгляде, в двусмыслен­ность которого бывает трудно поверить.
   -- Чем занимаешься?
   -- Качу на игру, центр-форвард уни­верситетской команды! -- ткнула она паль­цем себе в грудь (прямо, в ложбинку меж­ду грудей!) и, шутливо ухмыльнувшись, вскинула его вверх перед носом Родта.
   В его груди всколыхнулось, подрастерялось и подпрыгнуло. "Что это за жест, к чему бы это?" -- приятно взбеленилось в голове. Он даже забыл спросить, чего центр-форвард, чего... Да дело не в этом, того или этого... Но спросил. Оказалось, футбола... Футбола так футбола, он думал -- баскетбола...
   "Чего это она хотела сказать -- или по­казать?.. Да нет, рост не подходит для бас­кетбола, правильно. А футбола? Не женс­кое это дело, все ноги побьют. Некрасиво это..."
   -- He люблю женский футбол, -- ска­зал он, -- все ноги будут в синяках.
   -- Да нет, -- Ксения склонилась к зер­калу, поправляя прическу, -- у нас не так грубо...
   Родт представил себе её, летящую по зелёному полю, с развевающимися воло­сами, пинающую пестрый, словно чёр­но-белый глобус, мяч. Нет, волосы она, как и все, подбирает, неудобно же бить головой. Удар, ещё... Не годится никуда. Баскетбол -- пойдёт. Красивая интелли­гентная игра... Мужчины -- куда ни шло, но девушки, женщины... Ногой по мель­кающей, снующей пестроте...
   Футбольный мяч мечется, рвётся и сто­нет, заиндевелым глобусом, маленькой Землёй тревожно и гулко летит, кувыр­кается в темно-зеленом пространстве, и не наши ли удары сдерживает покуда его кожаный переплет, пока ещё прочный, кое-где с разрывами. Трибуны ревут в предвкушении новых кручёных, пушеч­ных ударов, оригинальных комбинаций, неизведанных ходов. И какой бы мастер ни шил этот мяч, одряхлеет кожа, соста­рятся скрепляющие её нити и распадется творение рук мастера и замрёт игра. На­долго ли? Или появится новый мяч?
   А может быть, он предложит что-то взамен? Игру с новыми, неизвестными пока, правилами, где не будет победителей и побеждённых. Возможна ли такая игра -- беспроигрышная, пожелают ли игроки быть её участниками, готовы ли они со всеми своими амбициями и страс­тями к такой игре, где никто не проиг­рывает...
   -- У мужчин сначала тоже жесткости не было, а сейчас что творится -- побои­ще, -- оторвавшись от своих мыслей, то­ном знатока рассеянно сказал он. Родт не любил футбол, тем более женский, не интересовался им никогда и, для скорей­шего закрытия темы с минимальными для себя потерями, дабы не пасть в глазах Ксении, наклонился и с томным мыча­нием "А-м-м" ухватил зубами прядь её рассыпавшихся волос.
   -- Смотря, какой судья, -- ответила она, вытягивая часть своей прически из его зубов.
   -- Вообще-то да, -- отквасив губы, со­гласился он. -- "Вульф" твой? -- напевая популярный мотивчик, спросил он для поддержки запнувшейся беседы, покосив­шись на внутренности салона.
   -- Ага.
   Ему не понравилось "ага", лучше бы "да" или "моя". Но это придало ей ещё больше шарма. "Вот она, близкая и дос­тупная, уже моя, почти уже... до пятни­цы..." Звенели где-то в голове, в груди колокольчики, дурманяще и звонко, разливаясь неведомым ему до этого по все­му телу теплом...
   -- Гул какой-то на третьей передаче,-- сказала она.
   -- Подшипник... скорее всего... менять,-- ответил Родт, -- недорого берут в ав­тосервисе при выезде на 35 шоссе.
   Он пожалел, что не занимался ремон­том автомобилей, удивляясь и не пони­мая, откуда взялся и как, собственно, образовался этот внутренний трепет, лег­кая, блажная дрожь рук, которую не знал он никогда ранее при общении с самыми что ни на есть близкими и многочислен­ными поклонницами. "Ладно, -- с вялой гордостью подумал он, -- Любомир уж повыделывает в каньоне, мастер своего дела. И когда он научился так классно уп­равлять геликоптером? Всего год назад по­лучил пилотское свидетельство... А она? Вдруг возьмет и переметнётся к нему? -- леденяще дохнуло за сердцем у Родта, пе­ретекло к животу, осев где-то в ногах ватно и тяжело...
   ...Фемид, как всегда, был рядом, не­весомой, невидимой тенью, лишний раз не докучая клиенту. Пожалуй, именно это считалось главным их искусством, основ­ной меркой профессионалов, уникально­стью их единственной, неповторимой службы. Он примостился на скамеечке посреди газона, перед входом. "Не нравится мне всё это, -- тяжко вздохнул он, слыша разговор двух молодых людей о затевающейся очередной выходке Родта. -- Маменькин сынок", -- подумал он, гля­дя на его чуть смазливое, ещё молочное, не знавшее горя и перепадов судьбы лицо. "Брился, уже три раза", -- пробовал оби­деться, возмутиться он за него. И пони­мал, что любит его, несмотря ни на что: противно откляченный зад, эфемерную причёску, бегающие наигранно-наглыми жестами руки перед девушкой в автомо­биле, увиденной им на прошлой неделе у какого-то богатого и странного разгиль­дяя; его речь с каким-то надуманным сдавливанием и растягиванием гласных... "Фу ты, и где он выучился таким ма­нерам, неплохие же родители: мать -- врач, отец, говорят, честный судья. Ух, ты, как распавлинился... Впрочем, красивая девушка..." -- подумал Фемид. Это он за­метил ещё при первой встрече и сейчас залюбовался ею вполне по-человечески: тонкие античные линии носа и губ; с пер­вого взгляда лишние, но чертовски до­полняющие их бархатные глаза -- несом­ненно, метиски, скорее всего, латиноамериканки, и редкие, при таком сочета­нии, русые североевропейские, ниспада­ющие прямо-таки Ниагарским водопадом волосы.
   Сомнения, отступившие было после проникновенной речи Старшего, вновь закрались в его сердце, разрослись, раз­бежались по всей его сущности, разбу­женными, но не забытыми надеждами, всколыхнув его дыхание; разум, не ко­леблемый, не упрекаемый совестью, мол­чал. Да, всё верно, металогично и в своей законченности справедливо -- работы для совести не было! Но Фемида не покидало чувство вины перед Родтом; он знал, где, как и когда он стал таким -- заносчи­вым, взбалмошным и самоуверенным.
   "Я... Я не смог, вовремя не остановил, не подсказал, не разбудил внутреннее светлое "я" Родта. Он не такой, не та­кой!" -- мучительно терзал себя Фемид. Он знал его до самой последней, затаён­ной в лабиринтах подсознания мысли, до глубины хромосомных структур. Ему ка­залось, он один способен понять весь объём и разноликость мотивов, двигаю­щих ежесекундно Родтом. Он знал истин­ного Родта, рисующегося сейчас, видел его в моменты одиночества и пережива­ний -- и он был прекрасен!
   "А ведь я, пожалуй, мог бы изменить его, но не давали же! Закон, нарушение программ, запреты, репутация службы, старший не одобрит, Координатор не бу­дет в восторге... И наконец -- ни больше и ни меньше: не тормози, этакий ты сын, эволюцию!.. У-у, эти закоренелые порядки", -- протестовал он всем сердцем, вновь отогревая и лелея свою истину, положив её, отречённую почти и брошен­ную, в заповедное тихое место своей души...
  
   ...Каньон был величествен, вечен и крут -- как самой крутизной отвесно воз­вышающихся полукилометровых кайно­зойских стен, так и норовом, вызов ко­торому отваживались бросать лишь ред­кие скалолазы и иные искатели острых ощущений. Каньон не прощал вольной развязанности и насмешек над собой, но для грифа он был родным домом. Лишь несколько дней назад научившись ловить крыльями воздух, молодой гриф гордо, ощутив себя хозяином земли, неба и гор, парил в его восходящих упругих потоках. Внизу его родной каньон уходил поблес­кивающей змейкой реки в мглистую гор­ную даль, причудливое вековое творение солнца, воды и ветра.
   Над горной страной разгорался день, ветерок побежал от вершины к вершине, лаская голые, холодные уступы, словно широкая тёплая река омывала просыпаю­щихся каменных исполинов, заснувших кто как после тяжёлой мистической бит­вы. Чуть сложив крылья, гриф начал сни­жаться, млея в разбуженных солнцем ат­мосферных водопадах, ручьях и протоках, медленной спиралью вкручиваясь в зем­лю, но насторожился: в утреннее безмол­вие едва уловимо вкрался далёкий, всё усиливающийся гул, заставивший его вновь расправить крылья и уйти ввысь.
   Гриф беспокоился не зря: со стороны, где пряталось солнце, из-за горных туманящих­ся кручей приближалась, разрывая страшным натужным криком властвовавшую над ми­ром безмятежную идиллию, огромная белая птица... Гриф взмыл ещё выше.
   Птица, растопырив лапы и блеснув гро­мадными глазами, чувствуя свою мощь и силу, нагло нырнула в его каньон и по­неслась, сотрясая тихие, так любимые грифом, уступы. Загоревшиеся яростью глаза грифа отразили стремительный бег лопастей легкого геликоптера, но гриф не решился напасть: страх перед неведо­мой птицей, оглушительным её криком, могучими крыльями заставил лишь про­водить взглядом блестевшие солнцем тре­пещущие крылья, вспенившие заплясав­ший вихрями утренний воздух...
   ...Фемид пристроился за сиденьями для пассажиров. Он был рядом как всегда -- и как никогда беспокоен, глядя на несу­щиеся слева и справа каменные моноли­ты. Кое-где расстояние между ними едва укладывалось в размах несущего винта геликоптера, оставляя запас не более де­вяти-десяти метров. Он возражал, предостерегал, но Родт не слышал его, упива­ясь захватившим всю компанию азартом. Сердце Фемида щемило с того самого момента, когда Родт шепнул на вечерин­ке Ксении о полете в каньон. С неотсту­пающей тревогой и предчувствием роко­вых событий он разбудил Родта накануне ночью по телефону словами: "Частная клиника Сполдинга... Алло, я ищу потер­певших катастрофу в Сером каньоне, вы..." "Подтяни болты", -- ответил Родт... Ход оказался слишком тонок... Тогда он спрятал ключи от машины, за что ус­лышал поток грязных ругательств -- не в свой, адрес, но так ему неприятных, что пожалел о своем поступке: ключи Родт нашел... И наконец, когда они с Ксенией мчались к ангару Любомира, Фемид не­заметно сдёрнул клемму в замке зажига­ния. Но Родт, как на грех, являл сегодня саму расторопность и сообразительность, что редко с ним бывало. Они успели, и Любомир, прождав около получаса, за­метил его мраморный "Футурум", когда уже взлетал, направляясь по делам фир­мы в Уинслоу...
   ...Любомир выделывал, что только мог. Машина то вздымалась над каменным ко­ридором, погружаясь на взлётном режи­ме двигателей в утреннюю прохладу, то­нув в беспредельности неба, то ныряла в каменный мешок, мчась в нескольких метрах от убийственных стен; неслась, зажатая с двух сторон огромными испо­линскими каменными тисками, над ре­чушкой на дне, потоком от винта приги­бая и скручивая жидкие деревца; вновь скользила вверх вдоль циклопических ба­шен и крепостных стен, вырываясь в си­ний, залитый солнцем, простор.
   Восторг и ликование девушек превзош­ли все ожидания Родта: получилось то, что он хотел. Ксения с визгом впивалась в его руку своими пальчиками, припада­ла к его груди, закрывая глаза и вопя в унисон с Джейн, порой перекрывая мощ­ный свист турбин и более низкую, со­лидную беседу лопастей.
   -- Любомир, вниз... Вниз, а-а-а, стена надвигается!..
   -- Родт, забери её отсюда, -- крикнул Любомир, -- она хватается за меня!
   -- Джейн, сядь, сядь на свое кресло, ты мешаешь управлять! -- подавшись впе­рёд, приказал Родт и оторвал её ладонь от ручки управления. -- Это небезопасно! Ничего не трогай!
   Джейн уселась на место, вцепившись закостенелыми пальцами в края сиденья.
   -- Отхлебни глоток, -- предложил Родт Ксении, открыв бутылку виски.
   Обе подруги приложились вслед за Родтом, подмигнув друг другу, распаля­ясь со всей своей женской эмоциональностью от захватывающей дух круговер­ти неба и земли, устроенной Любомиром.
   -- Слушайте, Любомир... Родт... Если вы так сильны и в ночных полетах... Ну я просто не знаю... вы просто парни -- класс... Я такого не испытывала даже в постели... Я просто умру, если... тут же, если вы и в других вопросах!..
   Геликоптер поравнялся с краем кань­она, и его вынесло из мира камня в бе­зоблачный шёлковый мир небес. Любомир, расслабившись, ухмыльнулся через плечо Родту:
   -- За нами не заржавеет...
   -- Итак, девчонки, слушай меня: ве­чером приглашаю к себе -- вилла на Ро­зовом изгибе! -- объявил Родт, размахи­вая бутылкой над самой головой Феми­да, задевая кончики волос его белокурой шевелюры.
   "Чтоб тебя! -- подумал Фемид. -- Вот свела судьбинушка..."
   -- Любомир, ты вернёшься к вечеру? -- заорал Родт так, что у Фемида зазве­нело в левом ухе.
   -- Должен, даже обязан, иначе Джейн не простит, так ведь? -- подмигнул ей Любомир.
   -- Я не могу без тебя, Любомир, ты Антуан Экзюпери! -- простонала она, прильнув к его плечу.
   -- Экзюпери летал на самолётах...
   -- А этот твой геликоптер лучше, чем самолёт... Ты думаешь, я не летала на са­молётах?.. Ты что, не веришь мне?.. Я тоже... Эх, ты... Думаешь, что женщины не понимают в тех... ни... не!.. А ты луч­ше, чем Экзюпери, -- чмокнула она его в щёку, порываясь обнять Любомира.
   Тот резко отстранил её, весь отдавшись управлению машиной...
   -- А я маленький принц! ("Маменькин сынок", -- брезгливо-отечески подумал Фемид...) -- нарочитым басом проорал Родт. -- Любомир, высаживай меня вон... на той слоновьей башке, -- тыкал он паль­цем, показывая на одну из пологих вер­шин. -- Потом вы найдёте меня, и я от­крою вам одну ис-ти-ну...
   Кабина сотряслась от смеха сидящих. Любомир вновь нырнул в "мешок" и рва­нул к "чёртовым рогам" -- наиболее уз­кому месту каньона...
   ... Фемид осознал мысли Родта и похо­лодел. Но он не мог изменить ситуацию в силу возложенного на него Координатором!
   Он возненавидел свою работу, но тут же что-то благодатное и вездесущее внутри него -- Голос, которому он верил всегда,
   -- успокоило его. Он ужаснулся ничтож­ности своих знаний -- не себя: потенциал был огромен -- и решил, что не может больше -- выдохся... "Напишу заявление, -- решил Фемид в охватившем его смятении и тоске, -- с просьбой перевода в отдел экстраполирования, мои нервы не для этой работы..."
   ...Воздушные вихри ревели за бортом, смешиваясь с мельканием бурого камня. Винты, разрубая воздух, упругим надёж­ным зонтиком держали машину и несли её вдоль по ущелью, заметно сузившему­ся...
   -- Летим!.. К чёрту на рога... Вот он, Мефистофель! Ахтунг!.. Заключительный номер программы! -- шатался сзади, за спиной Любомира, Родт, выделывая ру­ками всевозможные па и строя рожи с прилаженными ко лбу двумя пальцами... Подтащив к себе Ксению, он сунул к её лицу бутылку...
   -- Родт, ты ненормальный, сядь! -- ис­пугалась она внезапно проснувшегося в нём зверя, ей было уже не до веселья, какая-то оцепенелость охватила её, ско­вала её поникшее дрожащее тело...
   Эти бешеные глаза Родта, его исступ­ленность и остервенелость, вздувшиеся ноздри, рот -- демонический, перекошен­ный... "Ему нельзя пить", -- подумалось вдруг ей...
   -- Полетели назад, Любомир, летим до­мой, хватит... Назад, я тебя прошу, Лю­бомир, умоляю! -- всхлипывала она над­рывно под сжимающей её рукой Родта... -- Любомир, я тебя прошу...
   -- Молчи... Любомир, не слушай её -- она моя, слушай Джейн... Вот, слышишь -- она молчит. И ты молчи, Любомир, не будет тебя слушать, сейчас пролетим "рога" -- и всё... Чего ты, успокойся... Ну-ну, я сижу и сам молчу... вот видишь...
   Он сложил руки на своей груди и бес­сильно бросил голову на её плечо...
   ... Лопасти разлетелись, будто сломан­ные спички, зацепившись за скалу, их куски фейерверком брызнули по каньону и засвистели по его стенам, крошась на ещё более мелкие, играющие солнечны­ми зайчиками осколки и падали вниз....
   Машина пролетела ещё несколько десят­ков метров; взревели двигатели, лишившись опоры винта, передернулись в предсмерт­ной гримасе лица за остеклением...
   Хвостовой винт, отрубленный, враща­ясь, описал замысловатую дугу, в обре­чённом бессилии царапнул скалы, разле­телся вдребезги, усеяв десятками оскол­ков дно речушки. Геликоптер не взорвал­ся сразу, столкнувшись с базальтовым монолитом; словно картонную игрушку, его смяло и бросило вниз, охватив пла­менем на дне каньона...
   "Так проходит земная слава", -- поду­малось Фемиду далеко и отчужденно... Ему удалось почти спокойно перенести это событие, он догадывался -- так надо...
   "Я позабочусь о них", -- услышал он голос Координатора.
   Пламя -- самодовольное, моложавое: кровь с огнём! -- в ожесточённом равно­душии схватывало рухнувшую машину, не оставляя ни малейшей надежды на спасе­ние находящимся в ней. Огонь бушевал, пожирая всё вокруг: сиденья, приборы, обивку... Полупластиковая бутылка из-под виски плавилась в зажатой руке Родта, кипящей массой въедаясь, смешиваясь с плотью его пальцев... Языки лизали обуг­лившиеся мёртвые лица...
   Фемида не страшил тысячеградусный жар взорвавшегося горючего. Пустота... Его раздавила пустота, которую он ощутил вместе с гибелью Родта, бессмысленность всего и вся завладела им. Он сидел среди моря огня и думал: долго -- до тех пор, пока пламя, сожрав уготованное ему, не стало затихать, сменив рёв на заунывную монотонную песнь, звучавшую то зати­хающими, то нарастающими аккордами под порывами ветра.
   Он посидел ещё какое-то время в за­думчивом отрешении, погладил белоснеж­ной ладонью лицо Родта -- ему не было ни больно, ни жарко, ни радостно, ни тягостно, расправил свои крылья Анге­ла-Хранителя, взмыл над догорающим фа­келом геликоптера, продолжающей свой бег речкой, вдоль убийственных стен в потемневшее, потяжелевшее от туч небо, пронзил тьму и вырвался в беспредель­ную голубую лазурь...
   Молодой гриф был зорок и умён. Ус­лышав взрыв и увидев огонь, он понял: ненавистная ему птица погибла. Гриф про­кричал небу радостную весть, взмахнул раз, другой могучими крыльями, налёг на внезапно взыгравший ветер и в птичь­ем восторге едва видимой точкой вонзился в небо...
   Вскоре над каньоном выросла прине­сённая с востока чёрная туча, бросив тя­жёлым дыханием грифа вниз, к плачу­щим под дождевыми струями серым сте­нам каньона -- туда, где было его гнездо.
   Внизу журчала вода. Среди камней до­горал огонь. Там, где его живительное тепло струилось вверх, серый камень стен был сух и горяч...
  
  
  
  
  
   12
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"