Под подушкой у меня живет Дрипс, а моя нижняя соседка - ведьма. Не по характеру, а по образу жизни... Не знаю, получится ли у меня рассказать эту историю внятно, мысли так путаются!- я вообще очень рассеянная.
Как-то в воскресенье, ближе к середине дня, зазвонил телефон и Дрипс схватил трубку. Он был голоден и сделал это нарочно, опасаясь, что я заболтаюсь надолго.
- Это Б.Б, - сказала трубка.
То есть мой начальник. Контора у нас небольшая и, соответственно, все на дружеской ноге, по крайней мере, когда глаза в глаза. Дрипс тоже вежливо так ответил, и трубка спросила, где я и что...
- Она на кухне, - сухо ответствовал Дрипс, - играется кастрюльками. Может, из этого даже получится обед, - меланхолично добавил он.
Дрипс не верит в мои кулинарные способности. Трубка уже была чем-то взволнована и потому окончательно растерялась:
- Автоответчик, - безмятежно заявил Дрипс и перекусил провод.
Не знаю - тупой он или просто плохо воспитан, но каждый его телефонный диалог кончается одним и тем же. Дрипс - это вообще сплошные убытки, но без него было бы скучно. Я, честно говоря, как-то проворонила точный момент его появления в своей жизни: он просто завелся сам по себе. Смутно подозреваю, что он был у меня и раньше, может быть, ещё в детстве, только тогда я не знала, что он - живой.
Разделавшись с телефоном, Дрипс пришлепал ко мне, вскарабкался на стол и уселся на краешек тарелки с зачатками будущего салата. Мне было некогда: вечером намечался ужин на двоих - и черт меня дернул устроить это у себя, лучше бы напросилась в кабачок! Словом, должен был прийти Серж, а до того нужно было переделать кучу обязательных в таких случаях дел.
- Убери свой зад из салатницы! - приказала я.
- Мне нужна бумага и ручка, - деловито заявил он, не двигаясь с места, но после тычка ложкой перебрался в чашку.
Мою чашку с недопитым кофе.
- Я тебя стирать не буду! - сурово предупредила я.
- Куда денешься! - благодушно отозвался нахал и стал прихлебывать черную жидкость, пока не показались его стоптанные ботинки. - А обувочка-то у меня - не фонтан! - задумчиво протянул он, задирая ноги на край чашки. - Э-эх, бесприглядный я...
- И бумагу - не дам!
Тут он начал противно канючить, как всегда, пришлось выдать требуемое, а в наказание я запихнула его на полку с цветами. Продолжая труды, слышала, как он там пыхтит и сопит; потом эта мелочь сообщила:
- Тут места больше нет на листе...
Но я была сердита из-за кофе - вари-ка теперь новый! - и посоветовала:
- Пиши на пузе.
Он еще посопел, и говорит:
- Неудобно...
- Что?
- Неудобно на пузе, и потом оно в конверт не влезает!
Оказывается, он сочинял письмо своей милашке, та как раз была в отъезде, - но про нее я еще расскажу отдельно.
Потом обнаружился перегрызенный провод - и я нудно ругалась, а Дрипс скучал и жевал цветок. Я высказывалась долго - все время, пока искала скотч и занималась починкой, и Дрипс успел сгрызть один бок у цветочного горшка и, конечно, рассыпал землю. Позвонила Сержу, напросилась на встречу в нейтральном месте, съели с Дрипсом неоконченный салат, и остаток дня прошел спокойно. А когда я достала приготовленное на вечер платье - миленькое такое, очень сексапильное и очень дорогое, - Дрипс вдруг всполошился:
- И ты вот в этих веревочках выйдешь на улицу?!
Отчего он стал вдруг таким ревнителем нравственности, я поняла, когда обнаружила, что в платьице прожевана большая дыра.
- Знаешь, - виновато пытался объяснить негодяй, удирая по занавеске в открытую форточку, - у этой синтетики довольно приятный вкус...
Этого я понять не смогла, и вечер был испорчен, также как и платье. C расстройства снова позвонила Сержу и отменила встречу. Потом, пригрозив Дрипсу сделать с ним что-нибудь ужасное, натянула джинсы и свитер, и отправилась в кафе на встречу с Б.Б, который сумел-таки дозвониться: что-то в голосе его было странное...
***
Кафешка, где мы уговорились встретиться, расположилась в том же доме, где я живу. Но я все равно умудрилась опоздать минут на двадцать - это моя норма. Правда, в последнее время у меня есть оправдание: примерно с год назад попала в автокатастрофу, и с тех пор еще неважно хожу, а костыли стараюсь с собой не брать.
Б.Б торчал у входа, явно нервничая: глаза за стеклами очков - шальные, морда вспотевшая. Схватил меня за руку и чуть ли не ползком потащил между столиками. Успокоился он, только оказавшись в затемненном углу.
- Что случилось? - спросила я. - Твой банкир сбежал в Бразилию или контору накрыла налоговая полиция? Между прочим, из-за тебя я пропускаю свидание и недополучу свою порцию гормонов радости, и потому буду завтра, а может, и послезавтра! - злая и нервная...
Но он продолжал таращиться куда-то в сторону и, казалось, не слышал. Потом взглянул как-то странно и испуганно, мне даже стало жаль его: такой приятный, большой, импозантный мужик, - и такой жалкий взгляд! - и говорит:
- Посмотри, вон там... видишь девушку? - и тычет пальцем.
Я посмотрела. Там, куда он указал, была целая россыпь девиц, этакий герл - Клондайк.
- Которая? - спрашиваю.
- В черном, - говорит, - и длинные светлые волосы...
Сколько я не пялилась, подобного экземпляра не заметила. Он вздрогнул, сквозь его очки сочилась неподдельная тревога:
- Не видишь ее?..
Я честно напряглась снова и вдруг увидела: там и вправду была женщина. Это длилось несколько секунд - точно вспышка, а потом она исчезла. И вот, что интересно: я тут же забыла ее лицо, запомнила лишь, что она молода и очень красива. Обычно, я часто что-нибудь забываю - нечаянно или нарочно, особенно неприятные моменты - это, знаете ли, лучшее средство от стрессов. Но не так быстро...
- Так ты ее все-таки увидела? - взвился Б.Б. и я не могла понять, рад ли он этому.
- А какие проблемы? - поинтересовалась я осторожно, он что-то промычал невразумительное, из чего я разобрала только, что с ним произошло нечто такое, во что я ни за что не поверю...
Ха!.. Если бы он знал о Дрипсе и обо всем остальном, он бы понял, что уж меня-то удивить трудно. Интуитивно, однако, он видимо подозревал, что я немного не от мира сего. Да, он так и сказал:
- Мне обязательно нужно этим с кем-нибудь поделиться, но ты же понимаешь - ни Амалия, ни Соня, ни ребята для этого не годятся...
Это я хорошо понимала.
- Я... только не сегодня... как-нибудь потом я тебе кое-что расскажу, - бормотал он и беспрестанно утирался носовым платком.
Между прочим, я давно приметила, что с некоторых пор он не в своей тарелке - с того самого времени, как купил новый дом. Он еще хвалился, что взял его задешево. Видать, чересчур много сэкономил и это ударило ему в голову.
Мы заговорили о работе - я после выписки из больницы и реабилитационного курса работаю дома, и периодически у нас с Б.Б. возникают кое-какие вопросы, которые не решить по телефону. Но я все время почему-то ощущала, что он хотел бы поговорить вовсе не о делах. Может, о той девице?
Потом он заказал мне кофе и кучу пирожных, себе - виски, мы потрепались немного о вещах совершенно посторонних, но видя его состояние, я не решилась заговорить о своих проблемах, хотя они напрямую касались и его: у меня при несколько интересных обстоятельствах пропали служебные документы.
Часа через два мы разошлись по домам.
Вернувшись, я зажгла свет в гостиной и обнаружила Сержа. У него были ключи от моей квартиры. При иных обстоятельствах я была бы рада, но...
Он лежал на полу у дивана, и ковер вокруг его головы и светлые волосы пропитались кровью, потому что кто-то проткнул ему шею осколком бутылки.
Какое-то время я просто не хотела верить увиденному. Потом меня затопила ледяная волна - не страха, нет... Я не знаю, каким человеческим словом назвать то, что я чувствовала.
Помню, я закричала ... Негнущиеся пальцы давили кнопки телефона...
Полиция, соседи, "скорая"...
***
Дело поручили детективу Шедлингу. "Я буду копать!" - пообещал он многозначительно. Ну, пусть себе копает, - вряд ли мне станет легче... Внутри словно перегорело что-то и Сержа он не вернет.
Я взяла отпуск на неделю, соседи советовали поехать куда-нибудь развеяться. Но я целыми днями оцепенело валялась на диване, а рядом сочувственно пыхтел Дрипс.
- Ты что-нибудь видел? - спросила я его.
- Нет, - ответил он, - я был в магазине игрушек.
Он часто воровал игрушки и прочие понравившиеся вещи. Я поначалу ругалась, а потом махнула рукой: не смогла ему объяснить, почему нельзя этого делать, - трудно втолковать нормы человеческой морали существу иного порядка: до него просто не доходило.
- У меня ведь нет денег, чтобы поменяться, - наивно заявлял он.
- Но ты же можешь попросить у меня!
- Зачем? - удивлялся он. - Когда я и так могу взять?
На этот раз он стащил роскошный заводной автомобиль. Игрушка работала от двух небольших батареек, но батарейки Дрипс съел, и авто бегало просто так, само по себе. Пытаясь меня утешить, он переключился на консервы: таскал мне икру, банки с тунцом, сардины, еще что-то, но есть мне не хотелось...
А потом вдруг зазвонил Будильник... Это случилось в день после похорон. Боже! Я думала, что этого больше никогда не будет! Этот звук словно вытащил меня из могилы, куда опустили гроб с телом близкого. Глотая слезы, я поспешно оделась, накинула плащ и шляпу, и бросилась вниз по лестнице.
Темно-вишневая Карета с позолоченным узором на дверцах ждала у входа. Огромные, почти черные Кони нетерпеливо высекали из мостовой золотые брызги. Лакей в ливрее цвета переспелой вишни сидел на козлах и, как обычно, не удостоил меня даже взглядом. Отчего-то я всегда неуютно чувствую себя рядом с ним: мне кажется, что это кто-то, кто все обо мне знает, все плохое... Я торопливо приоткрыла дверцу и юркнула внутрь, и в тот же миг Кони сорвались с места, огни за окном слились в цветные полосы и пропали в ночи...
***
...Я шла по влажной осенней аллее, еле-еле моросил теплый редкий дождик, в просветы рваного неба проглядывало солнце. Вдали темнело море. Я с наслаждением вдыхала свежий морской воздух, - он действовал как хорошее шампанское: все будет хорошо, печали призрачны и все мирское - суета.
День был тихий и пасмурный, но не грустный. Он наполнял душу покоем. Под ногами шуршали листья, из окон доносились приглушенные голоса, иногда - смех или музыка. Рождающиеся звуки вплетались в тихую мелодию осеннего города, и ветерок тут же подхватывал и уносил их прочь вместе с опавшей листвой.
Рассеянно глядя по сторонам, я испытывала радость узнавания, как это бывает, когда возвращаешься в близкие сердцу места, где не был целую вечность. Возвращаешься и оживают все твои редкие сны о былом, и кажется, будто и не было долгих лет, что провел вдали, и тихие волны смывают ил и грязь, что оседают на дне души просто потому, что приходится жить. Жить в мире, придуманном людьми. Я не знала, что это за город - город детства, или город, где хотелось бы жить. Это было и неважно.
На углу, там, где кончалась аллея, устремил ввысь свои острые шпили Собор. Проглянувшее сквозь серое небо солнце золотило цветные стекла витражей. Кажется, в прошлый раз здесь стоял белоснежный храм - светлая память погибшей Византии, а вот теперь - готическая громада, торжественная и чуть суровая, и проплывающие облака цеплялись за ее вершины. Но это тоже не имело значения, и поднявшись по гранитным ступеням, я толкнула тяжелую дверь.
Полутемная прохлада внутри встретила запахом горящих свечей, ладана и старых книг. На мозаичные плиты пола из высоких окон ложились дрожащие цветные пятна, в глубине негромко звучал орган и высоко, под самым куполом, ворковали голуби.
Я направилась туда, где трепетали огоньки свечей, зажгла еще одну... Молитва моя была долгой. Потом кто-то сказал беззвучно: "Ступай с миром. Бог любит тебя"... Он любит нас всех,но как трудно об этом помнить!
За Собором лежала Набережная - уступы, одетые в белый мрамор и ракушечник. На этих уступах - разбросаны клумбы, горевшие яркими красками осенних цветов. Я спустилась к самому морю, туда, где обрывался мрамор и волны омывали огромные черные камни, поросшие зелеными и коричневыми водорослями, оживавшими с каждым набегом волны. Однажды какой-то великан в припадке безумного веселья пошвырял эти глыбы в воду, и с тех пор они и жили в море точно большие странные животные - всегда безмолвные, всегда неподвижные, - и волны разбивались об их скользкие бока.
Я села за один из стоявших на мокром мраморе столиков. Над головой проносились, пронзительно крича, большие чайки. Солнце спустилось ниже, и по беспокойному морю пролегла кипящая дорожка.
Рядом бесшумно возник официант, приветливо улыбнулся и поставил бокал с янтарной жидкостью.
- Что это? - засмеявшись, спросила я.
Он снова улыбнулся и исчез - он никогда не отвечал.
Справа выдавался в море высокий меловой мыс, на его вершине стоял маяк. Ночью он посылал проходящим кораблям красные и белые лучи. Из-за мыса показался белокрылый парусник... А вон за тем столиком я когда-то впервые увидела Морехода...
***
Я попала тогда в аварию - у моей машины вдруг отказали тормоза. И это не было простой роковой случайностью.
Накануне вечером я сидела дома, настроение ввиду нечаянной простуды было неважным - голова болит, нос заложен, в горле точно железной щеткой скребут, а на улице - жара!
Дрипс упал головой в банку со сгущенкой, да так и приклеился там, пока все не слопал (как можно есть вверх ногами?). Я еле вытащила эту рыжую бестию обратно - раздувшееся брюшко мешало ему вылезти. Пришлось, конечно, стирать его. Все время, пока я его отмывала, он прихлебывал из таза мыльную водичку.
- И откуда ты только взялся на мою голову, чудик? - устало поинтересовалась я.
Раньше я часто его пытала: кто же он такой - гном, домовой, или еще что-нибудь, но он с негодованием отвергал подобные измышления:
- Я - дитя асфальта и бензиновых паров! - гордо заявлял Дрипс.
Уж это точно: на прогулках он бросался к каждой останавливающейся машине и, подпрыгивая, с наслаждением вдыхал газ, идущий из выхлопной трубы. Один раз какая-то тачка дала назад и переехала его. У меня в тот момент наверняка случился микроинфаркт, а ему - хоть бы хны! Потом он еще как-то до смерти перепугал меня: возвращаюсь домой, а он лежит неподвижно на дне наполненной ванны. Заснул, говорит.
Отвлекаюсь...
Так вот, выстирала я его и повесила на форточке сушиться. Полюбовалась, как он чертыхается и дергается, пытаясь освободиться, - смешной такой, похожий на маленькую тряпичную куклу: мордаха толстая, круглая - аж щеки по плечам, на голове - рыжий мягкий ежик, такие же рыжие волосенки полоской по спине и плавно переходят в короткий хвостик на манер кошачьего. Полюбовалась и уползла к телеку, радуясь, что в кои-то веки посмотрю в тишине и покое, ибо у Дрипса только три состояния - есть, спать и таращиться в ящик. Но, к сожалению, спит он мало, а чавкать можно и на диване перед экраном. И вся-то беда в том, что больше пяти минут один канал он смотреть не может, а захватывать пульт дистанционки бесполезно - он переключает каналы мысленно.
Сижу я, значит, радуюсь. Дрипс на форточке любуется звездами, и вдруг он сообщает, так это между прочим:
- А старуха-то снизу - ведьма... Надо же! Не одна ты ненормальная...
Я с ним тотчас же согласилась: эта престарелая леди, всегда хорошо одетая, разъезжающая на шикарном "ройсе", никогда мне особо не нравилась: вид у нее был уж очень злющий, и если нам случалось столкнуться, я здоровалась скороговоркой, стараясь не встречаться с ней взглядом, и скорей пробегала мимо. А он:
- Да нет! Я говорю тебе, что она - всамделишная ведьма... Гляди! - вон полетела...
Не веря своим ушам, я подошла к окну и тут же невольно спряталась за штору: эта злючка кружила в ночи на помеле, потом взмыла ввысь, эффектно нарисовалась на фоне полной безмятежной луны и скрылась во мраке.
- Я за ней не первый раз подобное баловство замечаю, - наябедничал Дрипс. - Она еще и черной кошкой по крышам бегает...
Мне стало жутко, я быстренько сняла его с форточки, захлопнула ее и задернула окно.
Но пришло утро, а при свете солнца ночные страхи бледнеют, тают и становятся нелепыми. Я попыталась заставить себя забыть увиденное и это мне почти удалось, тем более, что приехав на работу, я узнала куда более сногсшибательную новость: нашей Амалии привалило наследство. Слава Богу, я не завистлива!
Амалия - двухметровый носорог с улыбкой Джоконды - была в состоянии "грогги". Кроме обворожительной внешности у нее было еще одно дополнительное сходство с этим обитателем жарких широт - грация, агрессивная раздражительность по малейшему поводу и плохое зрение. Впрочем, как работник она была незаменима - профессионал, да к тому же трудоголик. Мы приходим - она уже торчит на своем месте, уходим - еще сидит... Не то, что я - вечно опаздываю, путаю, забываю.
Не успели мы оправиться от этого известия, как секретарша сообщает, что у Б.Б. умерла жена. Вторая, заметьте. И тоже скоропостижно.
Одним словом, я напрочь забыла о ночной шалунье, и вспоминать не собиралась, да только в тот же день - на меня, как правило, все наваливается сразу, - старуха встречается мне в лифте и говорит таким томным голосочком:
- Не зайдете ли на чашечку кофе? Вечером. Сегодня.То есть, сейчас... - а сама так и сверлит меня взглядом.
Вполне можно было отказаться, хотя старушенция - владелица дома, где я снимаю квартиру, за которую плачу не очень-то аккуратно. Но этот взгляд... Мы вошли в ее апартаменты: роскошно, изысканно, но ничего такого особенного... Она усадила меня в огромное кресло, на столе появились чашки и хрустальные вазочки. Я осмелела, пригубила кофеек. Перекинулись десятком фраз, и вдруг она бухается на подлокотник моего кресла и хватает за руку. У нее были такие длинные когти!.. Она перевернула мою кисть ладонью вверх, взглянула, соскочила с подлокотника, - я только ойкнула, потому что она ухитрилась при этом выдернуть у меня клок волос. А она забегала-засеменила по комнате, и давай объяснять на ходу, что, дескать, старая совсем, от жизни устала, помереть охота, а не может.
Я тут вежливо так замечаю: я - не наемный убийца. А она отвечает, что на костер ей почему-то не хочется, да и не в моде это. И потому надо ей скинуть на кого-то свой груз, поделиться, то есть, секретами мастерства. Чтобы не перевелись, значит, чудеса-пакости на белом свете. И тогда сможет спокойно испустить дух. С чувством выполненного долга. А иначе - никак...
После этого монолога - счастье, что нас никто не слышал, точно бы засадили в психушку! - я робко удивляюсь: почему бы ей не пожить еще? Она уставилась на меня и с сердцем так говорит:
- Да сколько ж можно?!
Я пригляделась: в самом деле, она уже такая ветхая... А как же вечная молодость? Она было ручками-то всплеснула: сколько, говорит, чужой кровищи пролить надо для всяких таких ритуалов! Утомилась она от этих дел. Да тут сообразила, что несет, и язычок-то прикусила... Впрочем, я бы все равно не согласилась. Поблагодарила ее за "кофе-и-чудесный-вечер" и собралась уходить. Найдите, говорю, кого-нибудь еще - мало ли дур кругом? А она - давай меня уламывать! Чего только не сулила, начиная с завещания... Потом рассвирепела - у меня мороз по коже! "Ладно", - говорит тихим таким голосом, - "уходи..."
И вот на следующее же утро я и влетела в грузовик. Господи, как же мне было и страшно и больно!.. Помню хмурые лица хирургов и медсестер: они склонялись надо мною все ниже, потом стали расплываться, терять очертания, их голоса пробивались ко мне точно сквозь вату, я не могла понять, о чем они говорят... Я падала в холодную туманную пропасть, и боль заполняла меня всю - ничего не осталось, кроме этой безжалостной боли... Нет, еще помню пронзительное отчаяние: неужели это случилось со мной?! Но ведь со мной ничего такого случиться не может! А потом сквозь эту боль и отчаяние донесся тихий-тихий звон...
Я еще не успела понять, что это, как появился суровый Вишневый Лакей и выдернул меня за руку из этой гущи зеленых халатов с профессиональной тревогой на лицах. Они даже ничего не заметили, и мне стало смешно. Мы забрались по черному ходу на больничную крышу - там уже ждала Карета и весело всхрапывали Кони...
***
Они высадили меня тогда прямо на Набережной. Из-за столика уже махала рукой Королева. Я бегом спустилась вниз и плюхнулась рядом.
- У тебя забавный вид, - засмеялась она. Ну, если окровавленные бинты выглядят смешно... - Иди, поплавай, - все еще смеясь, предложила она.
Я скинула то, что осталось от моих одежд, старательно изрезанных хирургическими ножницами, и с разбегу прыгнула в искрящиеся от солнца волны.
Прохладная, горьковато-соленая вода приняла меня в объятья, смыла кровь и грязь, зализала раны. Я ушла под воду с головой, здесь сразу было глубоко. Темно-зеленый таинственный мир... Вынырнула, хватая воздух, и поплыла к черным камням. На мокрых ресницах сверкали алмазные капли, небо было ослепительно-голубым, и в этом голубом шелке плавилось солнце... Как же это было хорошо!
Я вылезла на большой камень, постояла, ощущая ступнями мягкие живые водоросли. Волны разбивались у моих ног, рождая мириады брызг, и далеко-далеко на горизонте виднелся парус.
Потом я сидела на нагретом солнцем каменном парапете, и официант принес мне большое полотенце и высокий бокал с соломинкой.
И я надеялась, что уж теперь-то останусь тут навсегда.
- Здесь тебе не рай для зазевавшихся водил... - фыркнула Королева.
Небрежно откинувшись в плетеном кресле, она ласково и насмешливо смотрела на меня.
- Выходит, я - не... умру? - свет солнечного дня разом померк.
- Ты выкарабкаешься, - нежно приободрила она, допивая коктейль и ставя бокал прямо на мраморные плиты.
- Но почему... - я вспомнила мертвенный синеватый свет ламп в операционной, свою боль, страх и... запах - запах стерильности и беды. - Почему я не могу остаться здесь насовсем?!
- Я не знаю! - искренне удивилась она. - Но отчего ты решила, что, умерев, попадешь сюда?
- Но ведь ты-то... - начала было я и осеклась...
Когда-то, очень давно, где-то в ином мире, в городе, похожем на этот, мы были очень близки, нас связывали крепкие узы, а потом... Потом...
- Я понимаю, о чем ты подумала... - тихо и ласково сказала она. - Но это не так. Ты же знаешь.
И тут я увидела за дальним столиком высокого черноволосого парня. В его карих веселых глазах билось солнце. У пирса как раз появился новый парус. "Быть может, он приплыл на этом корабле", - подумала я, - "это, верно, его я видела у горизонта"... Он поймал мой взгляд, поднялся и подошел к нам. Он почтительно преклонил колено перед Королевой - и как только узнал ее в этом пляжном наряде! Мне же - едва кивнул, но его глаза не умели врать...
- Это - Мореход, - с великосветской учтивостью представила его Королева и, чуть теплее, добавила: - Мореход, познакомьтесь с Валери...
Я не помню, о чем мы разговаривали тогда. Помню только крикливых чаек, что с пронзительным хохотом носились вокруг, на лету ловя кусочки хлеба; помню, ветер дул с моря, подгоняя зеленые волны... Мы смеялись чему-то... Мореход и Королева - у них были такие прекрасные лица...
Потом она коснулась на прощанье моей щеки и заторопилась вверх по мраморной лестнице. А мы остались на дощатом пирсе. Над морем буйствовал закат: оранжевое солнце садилось в море, окрашивая вечереющее небо и пенные облака в розовый, лимонный, сиреневый...
-Ты поплывешь со мной? - и мы удрали на Острова.
Мы провели целое лето посреди теплого зеленого океана - там, где протянулась цепочка белых песчаных островков. Сидели под пальмами или бродили по песку, или просто лежали у воды: волны лизали берег и мы смотрели, как выплывают из морских глубин огромные черепахи и, скользя ластами по песку, копают ямки для будущего потомства. Иногда мы превращались в дельфинов и резвились в волнах, высоко выпрыгивая вверх, и солнце блестело на наших спинах. Вечерами он разводил костер и при его отблесках рождались самые нежные ласки...
Как-то я спросила его:
- Ты все время живешь здесь?
Он задумался:
- Нет...
Во мне вспыхнула безумная надежда, но он покачал головой:
- Мой мир совсем не похож на этот. Я помню лед, кругом один лед, и из трещин во льду - столбы огня...- Потом он вдруг прищурился лукаво: - Да и я не совсем такой, каким ты меня видишь.
Я рассмеялась:
- На кого же ты похож?
- Скорее, на него, - он тоже засмеялся: мимо деловито семенил большой краб. Позже мне пришло в голову, что возможно, и меня он видит как-то иначе...
- Ты очень красивая, - ответил он.
- И что же тебе нравится больше всего?..
Но он учуял подвох и с самым серьезным видом ответил:
- Твои клешни. Они такие большие!
И снова длилось море, небо, нежность... Но однажды, выходя из воды, я увидела Вишневого Лакея. Он стоял на песке, заложив руки за спину, и смотрел сквозь меня. Горбоносое лицо под белым париком было бесстрастным. Затем он отвернулся и не спеша направился к Карете, стоявшей прямо на мелководье. Кони пили морскую воду...
***
... Когда я пришла в себя было утро. В окно больничной палаты заползал одуряющий запах улицы.
- ...мы думали, что потеряем вас, но вы удивительно живучи!..
Чередой мелькали лица: Б.Б, Амалия, еще кто-то... Из этой нескончаемой ленты портретов я особенно запомнила одно - моей домовладелицы. Ведьма склонилась надо мной с букетом роз и прошипела:
- Это было только предупреждение, моя дорогая! - и положила цветы мне на кровать, словно на могильный холмик.
Кажется, я тут же велела сестре выкинуть их. А когда я слегка окрепла, доктор сказал мне, что...
- Я сожалею, - сказал он и на лице его было дежурное сочувствие, - но вы не сможете иметь детей. Мне очень жаль, поверьте...- так сказал он, а на тумбочке опять стояли розы.
***
Вернувшись тогда из клиники домой, я обнаружила очередной сюрприз. На диване перед телеком, хрустя какой-то дрянью, сидели Дрипс и... крохотная пухлая особа в ковбойской шляпе на рыжих локонах, засаленном джинсовом сарафанчике и таком же заслуженном фартуке.
- Это Дрипзетта, - застенчиво сообщил он. - Я выписал ее с одной фермы наложенным платежом. Счет у телефона.
У пухлой особы в волосах торчали соломинки, и вся она восхитительно благоухала свежайшим коровьим навозом. Я приуныла: до сих пор я продолжала надеяться, что мой квартирант - плод моего больного воображения, но теперь...
- Я женился! - сияя, пояснил Дрипс, и его задриппа вежливо и снисходительно улыбнулась мне.
После этого я окончательно расстроилась, представив себе свое обиталище, кишащее рыжими дрипсиками, жующими все подряд, - было от чего окончательно спятить! Но, прочтя мои мысли, Дрипс поспешил утешить:
- Мы обычно подбрасываем яйца в чужие дома...
Ах, яйца!.. Ну, что ж, это еще куда ни шло... Только вот - кто мне-то устроил такую подлянку?..
***
Помнится, на следующий же день я собрала вещи, запихнула дрипсов в карман, и съехала. Я подыскала себе довольно приличную квартирку на противоположном конце города, но Дрипс сказал:
- Она тебя все равно достанет, если захочет... Тем более, что у нее твои волосы...
Успокоил!..
Б.Б. не дал отпуска, так как у компании возникли серьезные затруднения, но разрешил работать дома: я не могла позволить себе новую машину - все сбережения уходили на лечение, а добираться полтора часа на метро да еще на костылях... Удивляюсь, почему он вообще не выкинул меня на улицу?..
Курьер привез кипу деловых бумаг и дискет, и я сидела перед дисплеем, путаясь в цифрах и забывая самые элементарные вещи, и понимала, что тону. К этому прибавились дикие головные боли и навязчивый страх: я боялась, что однажды в мою дверь постучат и... И что тогда? Снова бежать?..
- Эта мымра стучаться не станет, - резонно заметил как-то Дрипс, лежа вниз животом у меня на голове, и водя ладошками по виску, - от его прикосновений боль отступала.
Ко всему прибавилась и боязнь потерять работу...
***
- Навязчивые идеи, галлюцинации на фоне житейских затруднений... - заявил мне мой психоаналитик.
Славный такой старикашка, он знавал когда-то моих родителей, когда они еще были вместе.
- ...новая эмоциональная травма наложилась на старое - случай с вашей подругой, развод родителей... Кроме того, человек всегда склонен обвинять в своих бедах других - своеобразный, понимаете ли, рефлекс самосохранения, в своем роде амортизатор, помогающий выжить...
Он басовито гудел, посматривая на меня маленькими добрыми глазками: физиотерапия... массаж... курс гипноза... И тут я встрепенулась, осознав в словах его скрытую угрозу:
- ... Ты всегда сможешь вернуться сюда, - как-то сказала мне Королева. Она почему-то была грустной в тот вечер. Мы бродили по улицам, в свете фонарей переливались струи фонтанов, сумерки пахли жасмином. - Если только не забудешь обо мне. Обо всем этом... - и устало пояснила: - Это может случиться нечаянно. Или тебя заставят забыть...
Именно тогда она подарила мне этот старый Будильник.
И вот, теперь он предлагал гипноз! Нет уж, не выйдет: пусть старая ведьма хоть каждую ночь дефилирует перед моими окнами, но я не хочу быть игрушкой в чужих руках.
Но глупо было бы совсем отказываться от лечения, и я разрывалась между клиникой и домом, где тоже скучать не приходилось.
***
Как-то раз, задумавшись, я вслух назвала дрипсиху Задриппой. Я всегда называла ее так про себя - и вот случайно это сорвалось с языка. Невинный эпизод имел роковые последствия.
Она смертельно обиделась и в отместку сжевала мою чековую книжку, кредитные карточки и все бумаги и дискеты, что нашлись в столе, в том числе и те, что с курьером передал мне Б.Б.
Ситуация грозила серьезными неприятностями и я пыталась хоть как-то спасти положение, благо самое необходимое для работы успела занести в компьютер. Но ей показалось маловато: я долго не могла понять, отчего комп постоянно зависает, пока не обнаружила дрипсиху, сидящую в укромном уголке под столом. Она таращила круглые глазенки и ковырялась в носу, а когда это ей надоедало, щелкала пухлыми пальчиками и происходил сбой. На все предложения о мире она лишь презрительно фыркала.
Но все же она была женщиной, и я сумела найти пути к ее маленькому сердцу: вывалила перед ней свою косметичку, подарила флакончик духов, а в довершении всего - устроила ей ванну.
И Дрипзетта - растаяла!
Она измалевала всю мордочку, съела губную помаду, высосав заодно из тюбиков то, что еще оставалось от туши для ресниц и тонального крема; а когда в ее поистине бездонной утробе исчезли остатки шампуня, чистящего средства для ванны и банка ароматической соли, - мы были уже лучшими подругами! Духи она вылила на себя все сразу и еле удержалась, чтобы не слопать и флакон, но он был такой красивый!..
Кстати, когда я отмыла ее от фермерского прошлого, выяснилось, что она очень даже симпатичная куклешка. Только вот Дрипс, вернувшись с ближайшей свалки домой, перепугался, увидав супругу в макияже, да в квартирке нашей долго еще стоял приторно-сладкий неистребимый аромат, вызывавший недоумение у редких посетителей.
***
Б.Б. уволил часть рабочих и административных работников.
- Я не могу позволить себе благотворительность, - сказал он мне по телефону, - я практически банкрот...
Я поняла намек и постаралась сосредоточиться на работе. Теперь мне приходилось таскаться с костылями по всему городу и даже заменять его в офисе, покуда он пытался выклянчить кредиты.
Маленькой рыбешке нелегко среди больших акул, а наша "Фарма - Х" была к тому же лакомым кусочком, и многим бы хотелось прибрать ее к рукам - но без нас. Б.Б всегда пытался вести дела честно: скажем, подпольное производство наркотиков в наших лабораториях - это было не для него. Те же, кто зарились на "Фарму", были людьми широких понятий и весьма расплывчатых принципов, и такой им был не нужен. Поэтому, стоило только компании уплыть в чужие руки, как его вышибли бы вон - и нас заодно. Уж меня бы точно... А тут еще пропажа документов! Я чувствовала себя загнанной в угол: боль, костыли, деньги, работа, страх, снова боль...
Передо мной отчетливо вырисовывались два варианта: нищета, если я завалю всю работу, или психушка, если я объясню, как они пропали. Мне, правда, удалось с горем пополам кое-что сляпать, и тут, на мое счастье, кто-то ссудил-таки Б.Б нужную сумму.
На радостях босс вдруг заявил, что, дескать, пусть пока все "бумажки" полежат у меня, а спустя какое-то время даже передал мне еще целую кучу, чтобы я могла продолжать работать дома. Не успела я расчувствоваться по поводу такой заботливости, как дрипсы сожрали и это.
Будь я тогда в нормальном состоянии духа, бессовестных обжор ожидало бы нечто почище казней египетских, но мне вдруг стало не до них: меня не отпускало ощущение надвигающейся опасности.
Оно возникло внезапно, ниоткуда, словно ветер пригнал черное облако, которое заволокло все вокруг. Тоскливый страх сжимал мое сердце и я просто не могла думать о чем-то другом...
***
В тот раз я попала в Город ночью. По тротуарам и мостовым бродили нарядные праздные толпы - давненько я не видела такого множества веселых и приветливых лиц. Кусты и деревья были увешаны цветными фонариками. В воздухе витал запах моря и лимона. Неумолчный гомон и шорох шагов мешались с гулом прибоя и орудийными залпами.
Течение вынесло меня на Королевскую площадь. Дворец сиял огнями, а над ним на черном бархате ночного неба с треском взрывались огни фейерверка. Почему-то я почувствовала себя одинокой среди толпы, но это чувство было сладким - хотелось себя пожалеть, слегка всплакнуть, благо в темноте не заметят. Но когда защипало глаза и окружающее стало подозрительно расплывчатым, чьи-то ласковые руки обняли меня за плечи, и теплое дыханье обожгло шею:
- Привет!..
***
- ...В твоем мире есть такие острова?
- Да... Но я никогда не видела их наяву. Только во сне.
- Почему?
- Долго объяснять. Да и потом - там ведь нет тебя...
Он внимательно посмотрел на нее и отвернулся. Сгорбился у кромки воды, медленно пересыпая белый песок из ладони в ладонь. Ветерок ерошил его темные волосы, волны с легким шипением расстилались у его ног. Он резко поднялся, стряхнул с ладоней налипшие песчинки и, подойдя к ней, обнял и заглянул в глаза - в самую душу:
- Я люблю тебя...
А она не сказала вслух ничего - пустые слова стали вдруг не нужны, ведь они все равно - лишь тусклые отголоски чувств.
...Это был вальс... Водяной смерч увлекал их выше и выше, потом он отстал, растеряв свою силу, и упругие облака прогибались под их босыми ногами. Пылающий закат сменила ночь и он рвал с неба звезды и осыпал ее серебряным дождем...
...Ночь ушла и белый парус резал синюю гладь...
...Они снова на площади у фонтана... Мореход кормил голубей, а она сидела на каменной скамье и смотрела, как они взлетают к нему на плечи, на голову...
- Что тебя тревожит? - Королева неслышно возникла позади нее и оперлась локтями о спинку скамьи.
- Ведьма... - машинально, не оборачиваясь, ответила она, продолжая смотреть на него.
- Он - хорош! - одобрительно заметила Королева и властно потянула ее за руку. - Идем. У меня мало времени.
На соседней улице ждал экипаж с королевскими гербами на дверцах. Он привез их к Собору.
- Идем, - нетерпеливо повторила Королева и первой выскочила наружу, не дожидаясь, пока слуга поможет ей.
Шла служба. Она смутно уловила присутствие многих людей, отдаленное приглушенное пение хора - высокие чистые звуки уносились ввысь... И еще - просветленно-приподнятое настроение воскресного утра. Занятая своими ощущениями, она очнулась лишь, когда Королева, макнув пальцы в чашу со святой водой, коснулась ими ее лба.
- Вот и все. Больше она не посмеет... Если, конечно, ты не совершишь чего-то такого... Теперь иди. Иди-иди! Тебя ждут.
С тяжелым сердцем она вышла наружу, ожидая увидеть что-нибудь вишневое, но на бордюре нагретой солнцем мостовой прямо против дверей церкви сидел Мореход.
***
Они обедали в маленьком ресторанчике, где столики стояли на веранде, увитой плющом. Играл джазовый оркестрик. На красных плитах мощеного дворика танцевали маленькие дети и важно расхаживали павлины. С веранды открывался потрясающий вид на голубое море. По-моему, его здесь видно вообще отовсюду: оно - неотъемлемая и, наверное, самая значимая деталь этой жизни.
- Теперь у нас будет ребенок, - сказал он, глядя, как от ее чашки поднимается дымок. - Ведь мы любим друг друга, а ребенок - квинтэссенция любви. Лишь новая жизнь придает ей смысл...
Ароматная, чуть горьковатая жидкость обожгла ей горло. Она осторожно поставила горячую чашку на стол, стараясь, чтобы не дрожали руки.
- Что-то не так? - встревожился он.
Оркестр в углу замолчал - просто передышка, но ей возникшая пауза показалась зловещей. Она беспомощно оглянулась по сторонам: вишневая ливрея была бы очень кстати... Ее взгляд приковала искрящаяся поверхность моря. Она смотрела на нее так долго, что перестала различать окружающее, и лишь тогда, почти ослепнув от ярких бликов, - чтобы не видеть его глаз, тихо сказала:
- Я не могу иметь детей. Понимаешь... - и неожиданно почувствовала, как с ее плеч сползла гора, - она и не подозревала о ее существовании!
Не подозревала о том, что между ними существует недосказанность, грозящая перерасти в обман. И теперь ей стало легче.
Его глаза покрылись ледяной коркой:
Не можешь или не хочешь?..
- Я - хочу! Но...
И тут же все вернулось: его улыбка, солнечный день, голубая даль, незатейливая мелодия. Они взяли катер и отправились в маленькую пустынную бухточку. Город остался позади.
- Пусть дитя родится в море, - сказал он, - и тогда оно никогда не причинит ему зла.
Начался прилив. Он держал ее за руку, вода доходила им уже до плеч.
- Но если у меня не получится?..
Он улыбнулся в ответ и спросил:
- Здесь все получится. Лишь бы ты захотела... А как тебе нравятся киты?..
Это выглядело фантастически: синяя толща воды, пронизанная косыми зеленоватыми лучами, уходящими вниз, в темную бездну, а вверху - серебристая пленка поверхности. И в этой синей толще парили огромные черные животные...
Она даже не почувствовала боли. Новорожденный ткнулся носом в ее бок, и тут она увидела вокруг других: гиганты, приплывшие из неведомых далей, пели гимн во славу чуда рождения...
Потом она лежала на теплом песке, солнце таяло в море и оранжевое растекалось по синему. Поодаль потрескивал бледный костер. Малыш тихо посапывал на руках у Морехода, и тот с нежностью всматривался в крохотное личико, - какие мысли обуревали его?.. А она смотрела широко раскрытыми глазами в высокое небо, и по щекам ее катились слезы. Она плакала от счастья, ибо до сих пор, оказывается, не знала - какое оно, и чувствовала, будто растворяется в этом небе, в этих закатных лучах, в этом песке... И на память пришли слышанные когда-то слова: "...снизошла благодать Божия..."
- Да, - прошептала она, - да...
***
Они поселились в домике на окраине. Вокруг был сад - дикий, неухоженный, но им нравилось. Вдали синели горы, а шум прибоя был еле слышен. По ночам они любовались огнями Города.
Яхта Морехода ржавела у пирса. В доме было мало мебели, скрипели старые дощатые полы, на чердаке шуршали застенчивые тени, но были камин и кот, детский смех и вездесущий топот маленьких ножек, - чего же еще для счастья?..
Как-то они решили выбраться в город. Она вышла первой, он задержался, закрывая калитку, сын сидел у него на руках. И в этот миг налетел вихрь - длинное, неестественно долгое тело Кареты - долгое, словно поезд. Она с нетерпеливым гневом ждала, пока та проедет, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, чтобы разглядеть их на другой стороне. Грохот колес и копыт оглушил ее, и она не могла дождаться: когда же это кончится?! Но когда наступила тишина, она поняла, что Карета стала между ними. Распахнулась дверца, и она инстинктивно бросилась внутрь, стремясь поскорее прильнуть к противоположному окну - убедиться, что с ними все в порядке, - и увидела... Но вздох облегчения прервался щелчком захлопнувшейся двери, и Карета рванулась ввысь, оставив далеко внизу их растерянные лица.
- Не-е-ет!..
...Я в конце концов справилась с дверцей и вывалилась наружу. Меня окутала плотная серая пустота. Стало холодно, и дикая тоска проглотила сердце. Вдруг нахлынуло странное осознание сгустившейся неподвижной вечности и неизбывности этой тоски. Далеко внизу Карета сделала в мглистой бездне крутой разворот. Кони яростно и обреченно перебирали в пустоте ногами, им было тяжело. Глаза их горели огнем, из ноздрей вырывался дым... Поравнявшись со мной, Вишневый Лакей протянул руку и втащил меня на козлы.
- Дура!.. - рявкнул он. - Ты же могла остаться в Нигде! - и впервые я уловила на его лице какое-то проявление чувств.
***
... Диван... Дрипсы на люстре очумело таращат глазенки... Запах лекарств... Я точно вынырнула со дна глубокого озера. С трудом вынырнула... Что же - все только сон?
От этой мысли хотелось взвыть - и я завыла. Дико, надсадно, утробно, - так, что стало больно в груди. Какое право они имеют - кто они? - чтобы так поступать со мной!..
Потом было тихое светлое место, туманный свет из окон, суета солнечных зайчиков на никелированных поверхностях незнакомых приборов. Кто-то поблескивал глазами в оправе стекол - я узнала: мой персональный теоретик искривленных душ. Он бубнил какие-то умные, но холодные и безликие слова: