Я говорил уже вам, что обедаю при случае в некой столовке благотворительной. И давненько приметил я в ней одного из наших, русскоговорящих - седого, высокого, с манерами до противного начальственными.
Скажу вам прямо, без обиняков, я шишек бывших, тех самых, которые в руководящих креслах мозоли себе на мягком месте натирали, терпеть не могу. Ну их всех подальше! Злят они меня до того, что врезать им охота изо всех сил. Потому что, так их растак, не говорят подобно всем нам, по-людски, а спускают сверху свои руководящие указания. И правы-то они всегда, и все-то на свете лучше всех знают. Мастера великие человека дураком выставить - сам-де он Сократ, а ты чурбан неотесанный. Поговоришь с этаким, и скверно тебе становится, будто дрянное разжевал нечто. Поэтому я и обхожу контингент этот за километр.
В соответствии со сказанным я твердо решил к вышеупомянутому лицу не приближаться.
Но вот случай выпал такой - мы с ним за одним столом оказались. Незаметно, слово за слово разговорились, и, как ни удивительно, разговор наш протекал вполне культурно, без ненужных эксцессов.
Вначале, как принято у нас в Израиле, стал он меня потрошить, как цыпленка, а именно: кто есть я, откуда приехал и прочее в таком духе. Хотя эти нудные расспросы меня всегда выводят из себя, я проявил должную выдержку, свойственную цивилизованному человеку, и беспрекословно выдал сведения, им затребованные.
Мол, так-то и так. Зовут меня Семен Гольман. Приехал я в Израиль из Киева, по специальности токарь, живу на пособие и снимаю комнату у пожилой пары.
Тут он вдруг всмотрелся в меня как-то по-особенному, а потом сверхавторитетно и уверенно заявляет: ''Без сомнения, тебе баба нужна''.
Ха-ха! Экстрасенс со знаком наоборот. Слона-то, а именно Людку, он и не приметил. Буду я ему еще про Людку рассказывать, он же не поп, и я не на исповеди у него.
--
Слушай, - говорит, - знаешь ли ты улицу Мэзэг аавир?
Я ему отвечаю:
--
А кто у нас в Натании не знает улицу Мэзэг аавир?
Ну, а он продолжает:
--
Иди по этой улице до моря, спустись по лестнице на пляж и упрешься носом своим прямо в чудесный ресторанишко с названием ''Ахава''. Там по средам вечера знакомств - высший класс. На вечерах этих я работаю главнокомандующим, а жена моя Клара у меня в адьютантах ходит. Прикольно будет - уписаешься. Бабки выставочные, пальчики оближешь. И главное, сам Хавл Перчиков придет. Я тебя с ним познакомлю.
Я, естественно, спрашиваю у него: '' А кто такой Хавл Перчиков?''
И начал он тогда рассказывать про Хавла Перчикова и до того увлекся, что, когда мы пообедали и по бульвару пошли, он все о Перчикове да о Перчикове.
Рассказ Эдуарда Городецкого
о Хавле Перчикове
Были мы с ним приятели не разлей вода. Объединяло нас друг с другом постоянное жгучее тяготение к женскому полу. Бывало, придешь с работы и к телефону:
--
Салют, Хавл Перчиков!
А он:
--
Эдька, копье приготовил?
--
Всегда наготове, - отвечаю.
--
Тогда к бою.
Обладал он редкостным природным талантом - блистательно, можно сказать, артистически знакомиться с женщинами. В этом виде человеческой деятельности Хавл, без сомнения, держал первенство по Ленинграду, а возможно и по всему Союзу.
Ну, представь себе, гуляем мы с ним в саду Отдыха и видим, сидят на скамейке две притягательные претендентки. Тут же, ни минуты не колеблясь, решительным шагом Хавл направляется к ним. И далее есть на что посмотреть! Вот он останавливается перед этим привлекательным объектом и начинает необыкновенно искренне, исступленно, как будто последний раз в жизни, читать стихотворение Блока:
Благословляю все, что было,
Я лучшей доли не искал,
О, сердце, сколько ты любило!
О, разум, сколько ты пылал!
Закроет на мгновение лицо руками, а потом, глядя на изумленных женщин тревожным взглядом, спросит проникновенно:
--
Милые, красивые девушки, знаете ли вы, кто это написал?
Куда им знать. А он:
--
Эти стихи написал я. Они были опубликованы в итальянской газете
''Пиэза сэра''. Позвольте представиться, известный поэт Григорий Перчиков.
Тут подходил я, и он объявлял: ''Начальник центральной книжной базы
города Ленинграда Эдуард Городецкий'' .
Ну а дальше оживленный разговор, приятная прогулка по Броду, мороженое, кофе с пирожными и так далее, и всякое другое.
И вот что интересно. Хавл говорит непрерывно, рассказывает что-то уморительное, выкидоны выдает самые разнообразные, а в конце концов женщину я выбирал. Потому что импозантнее я и солиднее - больше соответствую женской ментальности. Но Хавл не обижался на меня нисколечко, человек-то он независтливый и добросердечный.
А инженером Хавл был неважнецким. И через год, и через пять все на сотенке сидел. Но не горевал нисколечко из-за этого, деньжонки у него всегда водились. Ибо отец его, Меир Абрамович, был не кто-нибудь, а подпольный ювелир.
Ты бы видел папашину ювелирную мастерскую. Представь себе примыкающую к прихожей крохотную проходную комнатенку без окон. Сидит он, гномик из сказки, маленький, сухонький, лысенький за столом потрескавшимся. Лампа на дуге из витой проволоки, как на шее гусиной. Согнулся, голову наклонил, рассматривает ожерелья, браслеты, брошки.
И кто только ни побывал в этой убогой ''мастерской'': и дамы влиятельные, и народные артистки. Так что деньги сюда текли, а для единственного сыночка Меир Абрамович ничего не жалел. Вот почему Хавл жил, не тужил.
А я постепенно карьеру сделал. ''Где верхом, где пешком, а где и на карачках''. По образованию я культработник. Начинал продавцом в книжном магазине. Но с годами вступил в партию и дорос до директора большого книжного магазина на Загородном проспекте.
И стали мы все реже и реже встречаться с Хавлом Перчиковым.
Вначале потому, что изобрел я собственный метод знакомства. Вот прогуливаешься по Павловскому парку и видишь подходящую претенденточку. Подходишь к ней и говоришь с чувством: ''Милая девушка, Вы само очарование. Разрешите Вас сфотографировать?''. А потом задушевный разговор, это я умею. И в конце: ''Приходите ко мне домой. Вместе будем фотографии печатать''. Сколько милашек я поимел на этом печатанье! Ну, а когда я стал директором магазина! Ооо! О чем здесь говорить? Представь себе два полюса: на одном видный холостой директор магазина, а на другом молоденькие, аппетитные продавщицы. Гарем в современной оркестровке, иначе не скажашь. Согласен?
В тридцать пять лет я женился. Почему? А потому, что муторно стало мне жить одному в квартире. Жена мне попалась энергичная, деловая, целым отделом снабжения ворочала.
А с Хавлом мы виделись иногда и перезванивались частенько. Друг есть друг. Нужно же немного раскрепоститься, по-свойски с кем-то, запросто...
Потом все к чертям полетело, невиданный катаклизм случился, страна к капитализму рванула - и сразу у меня полный крах. Работы нет, денег нет, хоть выходи на Дворцовую и волком голодным вой. У жены ото давар (то же самое).
В отличие от меня Хавл ожил, взмыл в небеса блистающей ракетой. Открыл ювелирный магазин. Наверно, папашины гены заговорили. Рассказывает, от радости захлебывается - квартиру большую купил, женщина раскошная, отдыхает в домах творчества. Узнал о моем положении, денег подкинул. У него натура широкая.
В то время жена моя Клара пилить меня стала: ''Поехали да поехали'' Заразилась Израилем. Эти четвертинки, когда загорится у них внутри, больше евреи, чем мы, стопроцентные. Колебался я долго, отнекивался, отбивался и в конце концов уломала она меня. Тяжко мне было! Вспоминать не хочу. У тебя когда-нибудь бинт от засохшей раны отдирали? Небось стонал? Вот так и душа моя стонала.
Ну а Хавл? Уже два месяца здесь пребывает. Кончилось его процветание питерское. Навалилась на него банда отморозков железобетонная. Цыкнули небрежно на ''крышу'' его, и подрапала эта ''крыша'' трусливая, только пятки засверкали. А в банде народ простой, как правда: ''Жизнь или деньги!''. Обдумал Хавл эту дилемму и предпочел отдать деньги. То, что осталось, перевел сюда и прибыл в нашу дорогую Натанию собственной персоной.
Так что, Сема, приходи. Мы с Кларой ждем тебя.
Озадачил меня этот самый Эдуард Городецкий. Я человек уравновешенный, осмотрительный, безо всяких там заскоков или вывертов. Терпеть не могу бросаться в огонь и воду по указке первого встречного.
Думал я об его предложении и день, и два - все решиться не мог. С одной стороны вроде бы не к чему мне туда ходить. Я к Людке привык и она ко мне присосалась, хотя и на двадцать лет моложе. Чего от хорошего-то лучшее искать? С другой стороны, есть у нее явно выраженный недостаток. Уж больно она некрасивая. Конечно, ''нам с лица не воду пить''. Но против очевидного факта не попрешь. И окончательно склонила меня к неправильному решению назойливая, этакая бойкая, смахивающая на сперматазоид, мышка-мыслишка: ''Семка, так тебя растак, долю свою теряешь''.
В общем, сказал я Людке, что еду к двоюродной сестре в Ришон ле Цион, оделся получше - и в ресторан. Вхожу. Зальчик вполне приличный, уютненький. Эдуард со своей Кларой полненькой в самом центре. Улыбаются непрерывно - должность у них такая. Обрадовался мне Эдуард неимоверно. Усадил за стол хороший напротив оркестра и сразу же, не теряя ни минуты, наказал на пятьдесят шекелей. Ну, думаю, сейчас еды навалят гору. Пятьдесят шекелей - сумма солидная, можно две куры купить или картошки двадцать килограммов. Эдуард похлопотал у буфета, и ''еду'', так называемую, мне принесли. Боже ты мой! Штучки треугольные - кисленькие и сладенькие. Глаза бы мои их не видели. Ну разве приличный человек такое есть станет? За что, думаю, такую крупную купюру отвалил. Сижу, гадко на сердце. Взял бы деньги обратно, да ''прости, прощай, село родное''. Так ведь знаю, не отдаст.
Смотрю, народ понемногу собирается. Оркестр поиграл, певичка песенку спела. Тут Эдуард стал свое стихотворение читать. Он, оказывается, поэт. Я человек справедливый, что хорошо, то хорошо. Прекрасное стихотворение! Две строчки мне особенно запомнились.
Лицо к лицу, рука к руке,
Я с женщиной накоротке.
Просто и задушевно. Молодец! Поэт, что надо. Особенно сильно: '' Я с женщиной накоротке''.
Тут дверь открывается и входит по-деловому, по-хозяйски фартово одетый, с пронзительным взглядом, и прямо к Эдуарду. Я встрепенулся - Хавл Перчиков. Эдуард бросился к нему навстречу, лицо расплылось от радости, за плечи трясет. Потом подводит ко мне, знакомит. Я человек культурный, встал, руку пожал уважительно, чувак-то не простая кость.
Оркестр гремит, певичка надрывается. Клара, этакая большеглазая, краснощекая, на куклу Катю похожая, суетится, всех танцевать уговаривает.
А Перчиков-то сидит рядом со мной и молчит. Нисколько я его не интересую Лицо у Хавла усталое, испитое. Голову опустил, взгляд тоскливый, диковатый. Грезит о чем-то. Забыл как будто о том, где он, что вокруг него.
А Эдуард тут как тут:
--
Ништ какт зих, Хавл Перчиков!
Тот опомнился, вскочил, в лице и позе выявилось вдруг что-то блудливое, потер ладонь о ладонь и выкрикнул негромко: ''Клеить! Клеить! Клеить!''. Клич у него такой, что ли. Потом решительным, бодрым шагом направился к двум холеным, накрашенным, остановился перед их столом, положил руку на сердце и искренне (послушать надо!), от души продекламировал:
Ты взмахнула бубенцами,
Увлекла меня в поля...
Душишь черными шелками,
Распахнула соболя...
И сразу:
--
Милые, красивые женщины, вы, конечно, не знаете, кто это написал?
Заявляю без ложной скромности - эту вещь создал я. Она была опубликована в итальянской газете ''Пиэза сэра''. Позвольте представиться, известный поэт Григорий Перчиков.
А тут одна из них, брюнеточка поджарая и говорит:
--
Это стихотворение Александра Блока. Написано в 1906 году.
Хавл застыл, как неживой. Растерялся малый. Лицо жалкое, испуганное. Наверно первый раз в жизни у него такое случилось. Спрашивает не своим голосом:
--
Как так Александра Блока?
А она:
--
Мне ли это не знать, если я кандидатку по Блоку писала.
Гляжу, к ним Эдуард подходит. Перчиков взбодрился и представляет:
--
Владелец центральной книжной базы города Тель-Авива Эдуард Городецкий.
А вторая блондиночка, полненькая такая, хохотнула слегка и заявляет громко и весело:
--
Мужчины, кончайте врать, лучше пошли танцевать.
Ну, слиплись они попарно и началось то, что многие называют танцем, а я прилюдным сексом. Да и другие тоже легли друг на дружку и млеют. А я вот убежден, что сексом нужно заниматься в домашних условиях, накрепко закрыв дверь на ключ. Танец есть танец, а секс есть секс. В Киеве так многие считают.
Понял я, что здесь мне ничего не светит. ''От воды навара нет'' - дрыгоножеством я уже лет тридцать не занимался. Вижу, погорел основательно, как швед под Полтавой, оказался прост, как дрозд. Потерял пятьдесят шекелей ни за что, ни про что. Пора выметаться, думаю. Ноги моей в этой ''Ахаве'' больше не будет.
Только подняться хотел, крик и визг оглушительный. Клара в Эдуарда вцепилась и честит его почем зря:
--
Ты сюда работать пришел, а не блядей снимать!
Ну понятно, приревновала дамочка.
Эдуард и Хавл ее утихомирить пытаются. Партнерши их стоят рядом, одуревшие слегка.
А мне смотреть на это не с руки. Что, я скандалов не видал? Видал и похлеще.
Встал я и быстро, быстро вдоль стенки, шмыг и за дверь. Вдохнул свежий воздух полной грудью и, мать моя мамочка, на Людку наткнулся.
--
Что ты здесь делаешь? - удивленно спрашиваю
--
Да вот, уже полчаса в окно наблюдаю, как ты у сестрички двоюродной развлекаешься.
--
Людочка, - говорю, - ну кто не совершал ошибок на долгом жизненном пути
На этом самым решительным образом я прерываю свой рассказ, потому что всю жизнь я твердо следую принципу: ''Не выноси сор из избы''.